Страница:
Внезапно Шмер осекся и хищно уставился на вспорхнувшую на подиум артисточку, нервно затеребил нос и ухо. Была у него такая дурацкая привычка: когда нервничал, дергал себя за мочку уха, отчего оно у него регулярно воспалялось.
— Ты чего? Понравилась рыжая? — толкнул его в бок Никита.
— Заткнись и молчи, а не то нас заметят! Это супруга начальника штаба батальона Давыденко! Вот влипли!
— Ромаха! Чего мы-то влипли? Это она влипла! Теперь ты точно сможешь с ней договориться. Заодно и Мирону отомстишь за притеснения по службе. Я думаю, мы отомстим ему вдвоем!
— Он ведь чокнутый, придурок и псих. Узнает — убьет!
— Откуда он узнает? Что, жена о побочном, «трудовом» заработке сама ему расскажет? С подробностями — кого обслужила? Не боись! Ты только жди сигнал, когда можно будет к делу приступать!
— Жду!
— Это… довольно сложный процесс. Мне Ашот объяснил, что эти дуры сейчас потанцуют, совсем разденутся, а после туркмены начнут цену назначать, спорить, кто больше заплатит. Аукцион завертится, и развезут баб по квартирам или еще куда. Тут тоже комнаты есть, но они дорогие. Наши белокожие бабы пользуются бешенным спросом у чурок. На местных ведь после тридцати лет, без слез не взглянешь! Ненавижу я их, проклятых азиатов! — в сердцах Шмер и внезапно громко стукнул кулаком по столику.
— Ты чего?!
— Башню заклинило от злости, — постучал себя по голове Шмер.
Ашот удивленно глянул на офицеров, но тут же вновь переключил внимание на танцовщицу.
Началось самое интересное. Колготки, лифчики и трусики полетели в публику.
«Мафиози» прихлопывал в ладоши и цокал языком, как горный орел-беркут:
— Ай, красавицы! Ай, голубки! Каждый раз они меня расстраивают и заводят. Редко бываю, здоровье уже не то, живот мешает. Но люблю посмотреть. Лубуюсь! Хватит! Ребятки на выход, а не то у меня сердце не выдержит и лопнет! Собираемся, я сейчас улажу со счетом.
Никита с тоской взглянул на девиц, но спорить не стал. Направился к выходу, снял с вешалки и надел на себя шинель, шапку, сапоги (именно в такой неудобной последовательности)…
Дальнейшее почти совсем не помнил. Впоследствии, даже при содействии Шмера, припоминал с трудом. И чего взбеленился? Зачем взбрыкнул?
Впрочем, понятно, чего и зачем…
Едва Ромашкин спустился по лестнице и вышел за дверь, как увидел такую картину: трое туркменов тащили упирающуюся пьяную девицу в машину. Задняя дверца «Жигулей» была распахнута, мужики ее впихивали в салон, слегка поколачивая.
— Ах, вы чурки проклятые! Опять наших баб портите и насилуете! — кинулся Никита к ним.
В правой руке у него был тяжелый портфель Ашота — им он с размаху въехал по голове ближайшему азиату. Низенькому толстячку, стоящему спиной, отвесил мощный пинок в промежность. Третьему — с неудобной позиции — неловкий удар левой рукой в челюсть. На беду, компания оказалась чуть более многочисленной. Был еще водитель. Вот он-то и выскочил из машины и мощным, хорошо поставленным ударом рассек Никите бровь, сбив его с ног. Дальше — отключка.
Дальше — только если верить Мишке Шмеру…
— Начал качать права и бороться за чистоту славянской расы, расист! Матерился, визжал! Ашот тебя еле утихомирил… Ты ж вышел из заведения перед нами, а мы буквально через минуту спускаемся во двор, слышим: шум, гам, драка! И кто же дерется? Наш Никита! Вернее его бьют и топчут.. Ашот что-то заорал на смеси армянского и туркменского, заматерился по-русски, схватил двоих за шиворот и оттолкнул их подальше. Они вначале хотели огрызнуться, но, узнав «мафиози», отпрыгнули в сторону и бросились наутек. Водитель и толстяк запрыгнули в машину, а девка еще попыталась забраться в отъезжающую машину и что-то еще кричала об обещанной оплате. Материла она нас на чем свет! Типа проклятые офицеры, сующие нос не в свое дело. Короче, выяснилось, что она цыганка, подрабатывающая в «вертепе», «по-второму сорту». И ругалась она с азиатами по поводу количества клиентов. Троих обслужить соглашалась, а четвертого — ни в какую. Начала рядиться, спорить, вот они и решили применить силу. А ты, джентльмен хренов, вмешался! Вступился, блин, за честь дамы!.. И как теперь показаться в городе? Нет, точно месяц из гарнизона не выйду, дураков нет! А тебе, Ромашкин вообще по вечерам рекомендую дома сидеть и забыть про Педжен!
М-да, история…
Тут вернулись бойцы с вычищенной формой.
— Ого! Молодцы! — восхитился Колчаков. — Шинель и шапка стали даже лучше и чище, чем до того как их изваляли в грязи. Ребятки, вы заработали благодарность командования! Теперь свободны. Шагайте в казарму, замполит оденется сам. И главное, касается всех, — держать языки за зубами! Иначе — зубы прорежу!
— Так точно!!!
Никита еще раз отряхнул брюки и китель, поискал пятнышки на брюках, провел ладонями по шинели, постучал подошвами сапог друг об друга. Сойдет! Форма выглядит более-менее. А вот морда… Ссадина над бровью, шишка на затылке, ухо ноет, губа опухла.
— Надевай вместо шапки фуражку, — посоветовал Колчаков. — Возьми мою, у нее широкий козырек. Прикроет твое… безобразие.
Никита подошел к зеркалу, нагнулся и почти прислонился к нему лицом. Мешки под глазами, щетина на щеках, воспаленные похмельные глаза. Да, безобразие… Он отклонился на полметра — стал выглядеть получше. Отошел на три шага — мужчина хоть куда, в полном расцвете сил. Ну, не совсем, но можно стоять в строю и не выделяться.
— Бывает! — искренне посочувствовал Кипич. — С каждым может такая история случиться! Помню, в Кабуле начальник штаба полка меня на гауптвахту посадил ни за что! Я ему правду сказал: пил с генералом. А зачем это сказал и как попался, не помню. Очнулся в камере. Мысль даже в голову пришла дурная, а не в плену ли я у духов?! Вокруг каменный мешок — и тишина!.. О! Извини, что перебил!
— Ничо, потом мы вас всех еще перебьем! -хохотнул Виталик-разведчик. — Шутка такая, м-да…
Глава 21.
Глава 22.
— Ты чего? Понравилась рыжая? — толкнул его в бок Никита.
— Заткнись и молчи, а не то нас заметят! Это супруга начальника штаба батальона Давыденко! Вот влипли!
— Ромаха! Чего мы-то влипли? Это она влипла! Теперь ты точно сможешь с ней договориться. Заодно и Мирону отомстишь за притеснения по службе. Я думаю, мы отомстим ему вдвоем!
— Он ведь чокнутый, придурок и псих. Узнает — убьет!
— Откуда он узнает? Что, жена о побочном, «трудовом» заработке сама ему расскажет? С подробностями — кого обслужила? Не боись! Ты только жди сигнал, когда можно будет к делу приступать!
— Жду!
— Это… довольно сложный процесс. Мне Ашот объяснил, что эти дуры сейчас потанцуют, совсем разденутся, а после туркмены начнут цену назначать, спорить, кто больше заплатит. Аукцион завертится, и развезут баб по квартирам или еще куда. Тут тоже комнаты есть, но они дорогие. Наши белокожие бабы пользуются бешенным спросом у чурок. На местных ведь после тридцати лет, без слез не взглянешь! Ненавижу я их, проклятых азиатов! — в сердцах Шмер и внезапно громко стукнул кулаком по столику.
— Ты чего?!
— Башню заклинило от злости, — постучал себя по голове Шмер.
Ашот удивленно глянул на офицеров, но тут же вновь переключил внимание на танцовщицу.
Началось самое интересное. Колготки, лифчики и трусики полетели в публику.
«Мафиози» прихлопывал в ладоши и цокал языком, как горный орел-беркут:
— Ай, красавицы! Ай, голубки! Каждый раз они меня расстраивают и заводят. Редко бываю, здоровье уже не то, живот мешает. Но люблю посмотреть. Лубуюсь! Хватит! Ребятки на выход, а не то у меня сердце не выдержит и лопнет! Собираемся, я сейчас улажу со счетом.
Никита с тоской взглянул на девиц, но спорить не стал. Направился к выходу, снял с вешалки и надел на себя шинель, шапку, сапоги (именно в такой неудобной последовательности)…
Дальнейшее почти совсем не помнил. Впоследствии, даже при содействии Шмера, припоминал с трудом. И чего взбеленился? Зачем взбрыкнул?
Впрочем, понятно, чего и зачем…
Едва Ромашкин спустился по лестнице и вышел за дверь, как увидел такую картину: трое туркменов тащили упирающуюся пьяную девицу в машину. Задняя дверца «Жигулей» была распахнута, мужики ее впихивали в салон, слегка поколачивая.
— Ах, вы чурки проклятые! Опять наших баб портите и насилуете! — кинулся Никита к ним.
В правой руке у него был тяжелый портфель Ашота — им он с размаху въехал по голове ближайшему азиату. Низенькому толстячку, стоящему спиной, отвесил мощный пинок в промежность. Третьему — с неудобной позиции — неловкий удар левой рукой в челюсть. На беду, компания оказалась чуть более многочисленной. Был еще водитель. Вот он-то и выскочил из машины и мощным, хорошо поставленным ударом рассек Никите бровь, сбив его с ног. Дальше — отключка.
Дальше — только если верить Мишке Шмеру…
— Начал качать права и бороться за чистоту славянской расы, расист! Матерился, визжал! Ашот тебя еле утихомирил… Ты ж вышел из заведения перед нами, а мы буквально через минуту спускаемся во двор, слышим: шум, гам, драка! И кто же дерется? Наш Никита! Вернее его бьют и топчут.. Ашот что-то заорал на смеси армянского и туркменского, заматерился по-русски, схватил двоих за шиворот и оттолкнул их подальше. Они вначале хотели огрызнуться, но, узнав «мафиози», отпрыгнули в сторону и бросились наутек. Водитель и толстяк запрыгнули в машину, а девка еще попыталась забраться в отъезжающую машину и что-то еще кричала об обещанной оплате. Материла она нас на чем свет! Типа проклятые офицеры, сующие нос не в свое дело. Короче, выяснилось, что она цыганка, подрабатывающая в «вертепе», «по-второму сорту». И ругалась она с азиатами по поводу количества клиентов. Троих обслужить соглашалась, а четвертого — ни в какую. Начала рядиться, спорить, вот они и решили применить силу. А ты, джентльмен хренов, вмешался! Вступился, блин, за честь дамы!.. И как теперь показаться в городе? Нет, точно месяц из гарнизона не выйду, дураков нет! А тебе, Ромашкин вообще по вечерам рекомендую дома сидеть и забыть про Педжен!
М-да, история…
Тут вернулись бойцы с вычищенной формой.
— Ого! Молодцы! — восхитился Колчаков. — Шинель и шапка стали даже лучше и чище, чем до того как их изваляли в грязи. Ребятки, вы заработали благодарность командования! Теперь свободны. Шагайте в казарму, замполит оденется сам. И главное, касается всех, — держать языки за зубами! Иначе — зубы прорежу!
— Так точно!!!
Никита еще раз отряхнул брюки и китель, поискал пятнышки на брюках, провел ладонями по шинели, постучал подошвами сапог друг об друга. Сойдет! Форма выглядит более-менее. А вот морда… Ссадина над бровью, шишка на затылке, ухо ноет, губа опухла.
— Надевай вместо шапки фуражку, — посоветовал Колчаков. — Возьми мою, у нее широкий козырек. Прикроет твое… безобразие.
Никита подошел к зеркалу, нагнулся и почти прислонился к нему лицом. Мешки под глазами, щетина на щеках, воспаленные похмельные глаза. Да, безобразие… Он отклонился на полметра — стал выглядеть получше. Отошел на три шага — мужчина хоть куда, в полном расцвете сил. Ну, не совсем, но можно стоять в строю и не выделяться.
***
— Бывает! — искренне посочувствовал Кипич. — С каждым может такая история случиться! Помню, в Кабуле начальник штаба полка меня на гауптвахту посадил ни за что! Я ему правду сказал: пил с генералом. А зачем это сказал и как попался, не помню. Очнулся в камере. Мысль даже в голову пришла дурная, а не в плену ли я у духов?! Вокруг каменный мешок — и тишина!.. О! Извини, что перебил!
— Ничо, потом мы вас всех еще перебьем! -хохотнул Виталик-разведчик. — Шутка такая, м-да…
Глава 21.
Сладкая месть
Естественно, офицерский корпус — не сборище пьяниц, развратников и сумасбродов, но это и не оловянные солдатики, хотя бывают и такие. Военная машина, возможно, сама по себе ржавый бездушный, механизм, но те кто служат, не винтики и колесики, а живые люди. У них, у каждого, есть обыкновенные человеческие слабости. Одни любят женщин, причем всех подряд, своих и чужих. Другие любят выпить, опять же все подряд. Третьи обожают охоту. Четвертые жить не могут без рыбалки. Пятые спят, как сурки, сутками. Шестые читают литературу и пишут стихи. Седьмые продают все, что можно, создавая капитал. И так далее и тому подобное…
Но так, как описываемые события происходили в песках, рыбалки и охоты там быть не могло, для этого требовался транспорт, то остается всего три основных «хобби»: книги, женщины и водка. Книгочеи читали запоем все подряд, благо в местных магазинах, в отличие от России литература на прилавках лежала в изобилии. Те, которые любили водку, спешили провести время в обществе собутыльников или остаться наедине с бутылкой. Однако некоторые их сослуживцы тоже спешили провести время и остаться наедине… только с женами этих любителей «огненной воды», дамами чахнущими в одиночестве. Порой попадались и такие, которые любили службу, дневали и ночевали в казарме. Но им доставалось ото всех! Начальник имел их за всякую мелочь, ну а жену такого службиста — или молодой лейтенант, или туркменский друг семьи. Домой почаще надо приходить, любезный, и уделять внимание супруге.
Таким «по пояс деревянным» олухом был Мирон Давыденко. Вернее олухом, он лишь казался, делал вид, будто не знает, что его жена ходит на сторону. Чем больше супруга ему изменяла, тем изощреннее драл он подчиненных лейтенантов. Ветвистые рога никому добродушия не добавляли. Характер у рогоносца портится раз и навсегда, появляется маниакальная подозрительность, в каждом он видит потенциального любовника жены. Долго и пристально смотрит он в глаза мнимого (а может, и нет!) соперника, пытаясь отгадать: он или не он, вдруг это очередной «молочный брат». Вот таким своим особым проницательным взглядом, пронзительным и испепеляющим, начштаба осматривал помятые физиономии Ромашкина и Шмера.
Ромашкин дыхнул на Давыденко легким перегаром, и начальник, наклоняясь к лицу лейтенанта, мрачно спросил:
— Товарищ лейтенант! Что у вас со лбом и бровью? Опять прыгали по кустам? Кто это вам по рогам въехал?
— Никак нет! Никто не съездил. И рогов у меня нет, я их не выращиваю, не приобрел!.. Поскользнулся на глине и ударился о головой о бордюр. Очень неудачно упал в темноте.
— Пьяны были, наверное, до чертиков! — майор шумно вдохнул ноздрями. — Эх, салаги-зеленые! Вас что, неделю в бочке с бормотухой выдерживали и вымачивали?
Мишка затеребил ухо, оно сразу покраснело даже сквозь зеленку. Вдобавок старший лейтенант начал беспрерывно чихать и притопывать ногами.
— Шмер! Что вы ведете себя, словно прокаженный? Ногами стучите, уши свои зеленые дергаете, слюной брызжете! Вы же офицер, а не крестьянин! Сельпо!
— Я офицер, да! И хамить не позволю! Будьте любезны выбирать слова, товарищ майор! У меня аллергия на тополиный пух и дураков. Не знаю, на что сейчас…
— Что-о-о?! В нарядах сгною! Объявляю вам выговор за нетактичное поведение, товарищ старший летенант! Завтра в караул заступить!
— Ну-ну! П-п-п-оня-т-тно!
— Отвечайте, как положено! Отставить насмешки!
— Да гуляйте вы, лесом, товарищ майор, со своими выговорами куда подальше! В воскресенье вытащили из постели с утра пораньше, и вот тебе — наказание! Единственный выходной за месяц и тот обделали!
— Молчать! Марш отсюда. Вон! В-о-о-он!
— Не шуми. Сам уйду. Позавтракать, что ли? — Шмер повернувшись к майору спиной, предложил Никите: — Пойдем поедим?
— Стоять, лейтенант! — гаркнул Давыденко.
— Я и так стою, — пожал плечами Никита.
— Ведите роту в казарму, лейтенант, на беседу! Вы сегодня ответственный, вот и дайте отдохнуть другим офицерам!
Мишка Шмер махнул рукой и пошел прочь от казармы в одиночестве.
Через пару минут, когда батальон был распущен по ротам, Ромашкин подошел к курилке, чтобы успокоить психующего Шмера:
— Мишка, не переживай. Пошел он…!
— Это точно! Туда и пойдет! Если я вчера еще взвешивал, трогать или нет его жинку Наташку, то сегодня решил! Непременно! Обязательно! И чем быстрее, тем лучше! И ты, друг мой, будешь участвовать. Сто рублей я найду. Заплатим на первый раз. Хотя нет, я думаю, какого черта! За деньги?! Бесплатно даст! Еще как даст! Куда денется! Отомстим Давыденке! Эх, олень рогатый! Мирон-олень!
— Что, нам опять в городской «вертеп»?! Меня там сразу зарежут! Не поеду!
— Зачем в «вертеп»? Просто в гости — к Мирону. Как только он в наряд заступит, так и навестим его жинку!
Шмер бросил смятый окурок в переполненную пепельницу и пошел отсыпаться в общагу. А Ромашкин побрел в роту рассказывать об успехах нацианально-освободительного движения Африки в борьбе с проклятым империализмом.
…Время сладкой мести пришло через неделю.
— Никита, подъем! — заорал Шмер прямо над ухом Ромашкина.
— Чего орешь? Отстань! Я всю ночь не спал, глаз не сомкнул! То замполит полка в казарму ввалится, то Рахимов. Под утро Алсынбабаев зачем-то пришел. Дежурный по полку три раза ответственных собирал и нотации читал. Надоели!
— Сейчас ты вскочишь с кровати, как будто отдыхал неделю! Мирон в командировку уехал. В Келиту. Минимум, на неделю.
— Ну и что?
— Дурила! Все на мази! Я уже с ней договорился!
— С кем с ней?
— Дурила! С Наташкой! Жинкой Давыденко! Очнись, ну! Не то пойду один!
— Иди! — Никита укрылся одеялом с головой, ему было не до «сладкого». — Потом раскажешь. С подробностями.
Шмер плюнул, сказал «черт с тобой», потянулся до хруста в суставах и энергично подергал шеей, руками и ногами. Резво побежал во двор к крану с холодной водицей.
Эх, быт! Никаких удобств! Конец двадцатого века, а вода — во дворе, из ржавой трубы.
— Готов, как штык! — И штык готов! — Шмер по возвращении бодро сымитировал бег на месте. — Ты как, Никит, не передумал?
— Нет.
— Угу. А вот где бы мне в столь поздюю пору горячительным разжиться? И не водкой паршивой… Все-таки дама… Где бы, где бы? Не знаю даже!
— Все ты знаешь! Не ври!
Да, вчера к солдатику приезжал папик-грузин. Презентовал Ромашкину отменное вино и коньяк, правда барахольский, но все же коньяк. Плюс фрукты.
— Знать-то я знаю…
— Достал, ну! Дай поспать! Вино, фрукты, коньяк возьми из моего сейфа!
«Потом раскажешь. С подробностями».
Шмер и рассказал. Потом. С подробностями.
О, давненько не переживал он таких острых ощущений! Если честно и откровенно, то никогда! Были в его жизни три женщины, совсем еще девушки… Тот случай на свадьбе, вообще не в счет, в суете даже не понял толком, что и как произошло. Но эта! То есть Наташка! Ломовая лошадь! Она загоняла Шмера до седьмого пота!
После третьего захода Мишка спекся:
— Сейчас еще по коньячку, и баста! Хорошего понемногу!
По коньячку давыденковская жинка — легко! А насчет «и баста» — поняла с точностью до наоборот. То есть снова накинулась на Шмера, и снова — по полной программе. Сам же сказал — и баста… Каждый слышит и понимает в меру своего… темперамента.
Но даже молодой неутомимый организм Шмера подустал. В одном месте натерлось, в другом зудело, в третьем саднило.
— Эй, юноша бледный со взглядом горящим! Хорош сачковать! Сам сказал: и баста!.. Вот скажу Мирону, что ты бездельник и лентяй. Накажет за недобросовестное исполнение служебных обязанностей!
— Не скажешь! Он из тебя враз отбивную котлету сделает!
— Не-ет, Мирон меня лю-у-убит, все прихоти исполняет. Это он тебя изуродует, если вдруг узнает…
— Да? А про «вертеп» Мирон в курсе? — выложил козырь Шмер.
— В курсе, в курсе. Но без подробностей. Шальные деньги не скроешь. Я говорю, что танцую и пою в эротическом костюме.
— Верит в танцы? — усмехнулся Шмер.
— Не знаю. Делает вид, наверное. Просто убедил себя в моей верности. Но того, кто пронюхает и будет болтать, чем я занимаюсь, уничтожит. Ему в Академию нужно поступать. Меня, конечно, поколотит, но не убьет, ни за что! Я его приворожила! Ведь есть чем, согласись? — она огладила себя по груди, качнула голыми бедрами.
Да уж, Миша, попал ты в руки мастерицы-профессионалки, любящей свое ремесло. Даже «вертеп» для нее, как сама призналась Шмеру, — не работа, а хобби. Кто-то любит детей, а кто-то сам процесс. Кому-то доставляет удовольствие шить, другим вязать или печь пироги. Кто-то болен выращиванием комнатных цветов, встречаются даже особи, обожающие рыбалку. А Наташка любила «скребалку» и «скреблась» каждый день по несколько раз и «самцов» меняла без разбора.
Убедившись, что сегодня от усталого офицерика больше ничего путного (вернее, беспутного) не добиться, она выставила его за дверь:
— Что б завтра был у меня после двадцати трех часов. Ни минутой позже! Тренируй «аппарат», мальчик! Такой молодой, а не набрал спортивную форму. Надо меньше пить и зарядку делать по утрам!
Ромашкин, как обычно, в ходе выполнения стрельб роты был назначен старшим на учебном месте по гранатометанию.
— Никита, спрячь одну гранату, — попросил Шмер.
— Зачем? Как я потом отчитаюсь?
— Удивляешь! На, возьми колечко от запала, для отчетности, а гранату положи в мою сумку. Рыбачить поедем с Ребусом-Глобусом на Каракумский канал, будем рыбу глушить. Я тебе сазана привезу на уху или карпов.
Никита с явным неудовольствием вынул из ящика гранату и запал в бумажной упаковке, спрятал их в Мишкиной полевой сумке. Если б Шмер предложил еще и самому отнести гранату домой, Никита наверняка бы отказался. А так — пусть рискует, если ему нужно. Статья номер… Хищение взрывчатых веществ… В сговоре с группой лиц (двое уже группа!)… Ох! Вечно Шмер втянет в историю!
— Вот спасибо, Никит! Слушай, я тебя так отблагодарю, так отблагодарю!
— Как?
— А вот, хочешь, за меня сегодня к давыденковской жинке сходи! Она, знаешь, у-у-ух-х!!!
— Она, может, и «ух!», но я не ухарь. Да и «потрепанный товар» не по мне.
— Да ты стал разборчив! Наелся? Никита! Вот уж не «второй сорт»! Наоборот, шикарный объект!
— Тем более. Сам заварил, сам расхлебывай.
— Боюсь, у меня сегодня ничего не получится. Нет необходимого настроения… — Шмер с утра вновь обильно намазал мочки ушей зеленкой. Это стерва Наташка ему вчера их так натеребила, что они стали, как локаторы. Проклятая эрозия…
Шмер — шумер. С зелеными ушами.
На следующий вечер Шмер шел знакомой дорожкой, нес бутылку шампанского даме и пузырь водки для себя лично. Шел уже без излишнего возбуждения и блеска в глазах. Типа: не такой уж я и мстительный. Плюс опасения — вдруг Мирон объявится раньше срока? А Мишке и вчерашнего «сеанса» хватило на неделю вперед. Эх…
Давыденковская жинка встретила уже в неглиже. А хороша! Породистая, кобыла! Зараза! Н-ну, за работу, товарищи!
Только к пяти утра Наташка выставила измочаленного Шмера за дверь. На ватных ногах он добрел до мансарды и рухнул, не раздеваясь, на диван. Сразу провалился в беспамятство.
Поутру, уже в канцелярии, Никита, критически глянув на бедолагу, резюмировал:
— Знаешь, Миша, я ведь тебя, пожалуй, туда не отпущу. Неуловимого мстителя из тебя не получается, ты устал. Здоровье ведь дороже. Погляди на себя! Рожа серая, глаза впали, синюшные засосы на шее и груди!
Шмер курил «Приму», машинально теребя любимые оттопыренные уши:
— Дык… Наташка велела опять приходить. Ты поглянь, как она запала! Даже в город на заработки не ездит и с меня денег не берет.
— Скорее всего, просто в вертепе «переучет». Или выходные девкам дали. Нет, бери паузу, сегодня не ходи. Скажи, что в наряд поставили.
— Я-то скажу, а она, думаешь, поверит?
— С ними, бабами, всегда так! — воскликнул Кирпич. — Безудержные какие-то! Сначала сладко, потом тошнит. Хочешь по-хорошему, а выходит, себе навредишь!
— Это точно! — поддержал Димка-художник. — Я пока в Европе картины рисовал, деньгу зарабатывал и домой высылал, моя разлюбезная их по ветру пускала. В итоге, квартиру пропила! Безудержные, да…
Но так, как описываемые события происходили в песках, рыбалки и охоты там быть не могло, для этого требовался транспорт, то остается всего три основных «хобби»: книги, женщины и водка. Книгочеи читали запоем все подряд, благо в местных магазинах, в отличие от России литература на прилавках лежала в изобилии. Те, которые любили водку, спешили провести время в обществе собутыльников или остаться наедине с бутылкой. Однако некоторые их сослуживцы тоже спешили провести время и остаться наедине… только с женами этих любителей «огненной воды», дамами чахнущими в одиночестве. Порой попадались и такие, которые любили службу, дневали и ночевали в казарме. Но им доставалось ото всех! Начальник имел их за всякую мелочь, ну а жену такого службиста — или молодой лейтенант, или туркменский друг семьи. Домой почаще надо приходить, любезный, и уделять внимание супруге.
Таким «по пояс деревянным» олухом был Мирон Давыденко. Вернее олухом, он лишь казался, делал вид, будто не знает, что его жена ходит на сторону. Чем больше супруга ему изменяла, тем изощреннее драл он подчиненных лейтенантов. Ветвистые рога никому добродушия не добавляли. Характер у рогоносца портится раз и навсегда, появляется маниакальная подозрительность, в каждом он видит потенциального любовника жены. Долго и пристально смотрит он в глаза мнимого (а может, и нет!) соперника, пытаясь отгадать: он или не он, вдруг это очередной «молочный брат». Вот таким своим особым проницательным взглядом, пронзительным и испепеляющим, начштаба осматривал помятые физиономии Ромашкина и Шмера.
Ромашкин дыхнул на Давыденко легким перегаром, и начальник, наклоняясь к лицу лейтенанта, мрачно спросил:
— Товарищ лейтенант! Что у вас со лбом и бровью? Опять прыгали по кустам? Кто это вам по рогам въехал?
— Никак нет! Никто не съездил. И рогов у меня нет, я их не выращиваю, не приобрел!.. Поскользнулся на глине и ударился о головой о бордюр. Очень неудачно упал в темноте.
— Пьяны были, наверное, до чертиков! — майор шумно вдохнул ноздрями. — Эх, салаги-зеленые! Вас что, неделю в бочке с бормотухой выдерживали и вымачивали?
Мишка затеребил ухо, оно сразу покраснело даже сквозь зеленку. Вдобавок старший лейтенант начал беспрерывно чихать и притопывать ногами.
— Шмер! Что вы ведете себя, словно прокаженный? Ногами стучите, уши свои зеленые дергаете, слюной брызжете! Вы же офицер, а не крестьянин! Сельпо!
— Я офицер, да! И хамить не позволю! Будьте любезны выбирать слова, товарищ майор! У меня аллергия на тополиный пух и дураков. Не знаю, на что сейчас…
— Что-о-о?! В нарядах сгною! Объявляю вам выговор за нетактичное поведение, товарищ старший летенант! Завтра в караул заступить!
— Ну-ну! П-п-п-оня-т-тно!
— Отвечайте, как положено! Отставить насмешки!
— Да гуляйте вы, лесом, товарищ майор, со своими выговорами куда подальше! В воскресенье вытащили из постели с утра пораньше, и вот тебе — наказание! Единственный выходной за месяц и тот обделали!
— Молчать! Марш отсюда. Вон! В-о-о-он!
— Не шуми. Сам уйду. Позавтракать, что ли? — Шмер повернувшись к майору спиной, предложил Никите: — Пойдем поедим?
— Стоять, лейтенант! — гаркнул Давыденко.
— Я и так стою, — пожал плечами Никита.
— Ведите роту в казарму, лейтенант, на беседу! Вы сегодня ответственный, вот и дайте отдохнуть другим офицерам!
Мишка Шмер махнул рукой и пошел прочь от казармы в одиночестве.
Через пару минут, когда батальон был распущен по ротам, Ромашкин подошел к курилке, чтобы успокоить психующего Шмера:
— Мишка, не переживай. Пошел он…!
— Это точно! Туда и пойдет! Если я вчера еще взвешивал, трогать или нет его жинку Наташку, то сегодня решил! Непременно! Обязательно! И чем быстрее, тем лучше! И ты, друг мой, будешь участвовать. Сто рублей я найду. Заплатим на первый раз. Хотя нет, я думаю, какого черта! За деньги?! Бесплатно даст! Еще как даст! Куда денется! Отомстим Давыденке! Эх, олень рогатый! Мирон-олень!
— Что, нам опять в городской «вертеп»?! Меня там сразу зарежут! Не поеду!
— Зачем в «вертеп»? Просто в гости — к Мирону. Как только он в наряд заступит, так и навестим его жинку!
Шмер бросил смятый окурок в переполненную пепельницу и пошел отсыпаться в общагу. А Ромашкин побрел в роту рассказывать об успехах нацианально-освободительного движения Африки в борьбе с проклятым империализмом.
…Время сладкой мести пришло через неделю.
— Никита, подъем! — заорал Шмер прямо над ухом Ромашкина.
— Чего орешь? Отстань! Я всю ночь не спал, глаз не сомкнул! То замполит полка в казарму ввалится, то Рахимов. Под утро Алсынбабаев зачем-то пришел. Дежурный по полку три раза ответственных собирал и нотации читал. Надоели!
— Сейчас ты вскочишь с кровати, как будто отдыхал неделю! Мирон в командировку уехал. В Келиту. Минимум, на неделю.
— Ну и что?
— Дурила! Все на мази! Я уже с ней договорился!
— С кем с ней?
— Дурила! С Наташкой! Жинкой Давыденко! Очнись, ну! Не то пойду один!
— Иди! — Никита укрылся одеялом с головой, ему было не до «сладкого». — Потом раскажешь. С подробностями.
Шмер плюнул, сказал «черт с тобой», потянулся до хруста в суставах и энергично подергал шеей, руками и ногами. Резво побежал во двор к крану с холодной водицей.
Эх, быт! Никаких удобств! Конец двадцатого века, а вода — во дворе, из ржавой трубы.
— Готов, как штык! — И штык готов! — Шмер по возвращении бодро сымитировал бег на месте. — Ты как, Никит, не передумал?
— Нет.
— Угу. А вот где бы мне в столь поздюю пору горячительным разжиться? И не водкой паршивой… Все-таки дама… Где бы, где бы? Не знаю даже!
— Все ты знаешь! Не ври!
Да, вчера к солдатику приезжал папик-грузин. Презентовал Ромашкину отменное вино и коньяк, правда барахольский, но все же коньяк. Плюс фрукты.
— Знать-то я знаю…
— Достал, ну! Дай поспать! Вино, фрукты, коньяк возьми из моего сейфа!
«Потом раскажешь. С подробностями».
Шмер и рассказал. Потом. С подробностями.
О, давненько не переживал он таких острых ощущений! Если честно и откровенно, то никогда! Были в его жизни три женщины, совсем еще девушки… Тот случай на свадьбе, вообще не в счет, в суете даже не понял толком, что и как произошло. Но эта! То есть Наташка! Ломовая лошадь! Она загоняла Шмера до седьмого пота!
После третьего захода Мишка спекся:
— Сейчас еще по коньячку, и баста! Хорошего понемногу!
По коньячку давыденковская жинка — легко! А насчет «и баста» — поняла с точностью до наоборот. То есть снова накинулась на Шмера, и снова — по полной программе. Сам же сказал — и баста… Каждый слышит и понимает в меру своего… темперамента.
Но даже молодой неутомимый организм Шмера подустал. В одном месте натерлось, в другом зудело, в третьем саднило.
— Эй, юноша бледный со взглядом горящим! Хорош сачковать! Сам сказал: и баста!.. Вот скажу Мирону, что ты бездельник и лентяй. Накажет за недобросовестное исполнение служебных обязанностей!
— Не скажешь! Он из тебя враз отбивную котлету сделает!
— Не-ет, Мирон меня лю-у-убит, все прихоти исполняет. Это он тебя изуродует, если вдруг узнает…
— Да? А про «вертеп» Мирон в курсе? — выложил козырь Шмер.
— В курсе, в курсе. Но без подробностей. Шальные деньги не скроешь. Я говорю, что танцую и пою в эротическом костюме.
— Верит в танцы? — усмехнулся Шмер.
— Не знаю. Делает вид, наверное. Просто убедил себя в моей верности. Но того, кто пронюхает и будет болтать, чем я занимаюсь, уничтожит. Ему в Академию нужно поступать. Меня, конечно, поколотит, но не убьет, ни за что! Я его приворожила! Ведь есть чем, согласись? — она огладила себя по груди, качнула голыми бедрами.
Да уж, Миша, попал ты в руки мастерицы-профессионалки, любящей свое ремесло. Даже «вертеп» для нее, как сама призналась Шмеру, — не работа, а хобби. Кто-то любит детей, а кто-то сам процесс. Кому-то доставляет удовольствие шить, другим вязать или печь пироги. Кто-то болен выращиванием комнатных цветов, встречаются даже особи, обожающие рыбалку. А Наташка любила «скребалку» и «скреблась» каждый день по несколько раз и «самцов» меняла без разбора.
Убедившись, что сегодня от усталого офицерика больше ничего путного (вернее, беспутного) не добиться, она выставила его за дверь:
— Что б завтра был у меня после двадцати трех часов. Ни минутой позже! Тренируй «аппарат», мальчик! Такой молодой, а не набрал спортивную форму. Надо меньше пить и зарядку делать по утрам!
Ромашкин, как обычно, в ходе выполнения стрельб роты был назначен старшим на учебном месте по гранатометанию.
— Никита, спрячь одну гранату, — попросил Шмер.
— Зачем? Как я потом отчитаюсь?
— Удивляешь! На, возьми колечко от запала, для отчетности, а гранату положи в мою сумку. Рыбачить поедем с Ребусом-Глобусом на Каракумский канал, будем рыбу глушить. Я тебе сазана привезу на уху или карпов.
Никита с явным неудовольствием вынул из ящика гранату и запал в бумажной упаковке, спрятал их в Мишкиной полевой сумке. Если б Шмер предложил еще и самому отнести гранату домой, Никита наверняка бы отказался. А так — пусть рискует, если ему нужно. Статья номер… Хищение взрывчатых веществ… В сговоре с группой лиц (двое уже группа!)… Ох! Вечно Шмер втянет в историю!
— Вот спасибо, Никит! Слушай, я тебя так отблагодарю, так отблагодарю!
— Как?
— А вот, хочешь, за меня сегодня к давыденковской жинке сходи! Она, знаешь, у-у-ух-х!!!
— Она, может, и «ух!», но я не ухарь. Да и «потрепанный товар» не по мне.
— Да ты стал разборчив! Наелся? Никита! Вот уж не «второй сорт»! Наоборот, шикарный объект!
— Тем более. Сам заварил, сам расхлебывай.
— Боюсь, у меня сегодня ничего не получится. Нет необходимого настроения… — Шмер с утра вновь обильно намазал мочки ушей зеленкой. Это стерва Наташка ему вчера их так натеребила, что они стали, как локаторы. Проклятая эрозия…
Шмер — шумер. С зелеными ушами.
На следующий вечер Шмер шел знакомой дорожкой, нес бутылку шампанского даме и пузырь водки для себя лично. Шел уже без излишнего возбуждения и блеска в глазах. Типа: не такой уж я и мстительный. Плюс опасения — вдруг Мирон объявится раньше срока? А Мишке и вчерашнего «сеанса» хватило на неделю вперед. Эх…
Давыденковская жинка встретила уже в неглиже. А хороша! Породистая, кобыла! Зараза! Н-ну, за работу, товарищи!
Только к пяти утра Наташка выставила измочаленного Шмера за дверь. На ватных ногах он добрел до мансарды и рухнул, не раздеваясь, на диван. Сразу провалился в беспамятство.
Поутру, уже в канцелярии, Никита, критически глянув на бедолагу, резюмировал:
— Знаешь, Миша, я ведь тебя, пожалуй, туда не отпущу. Неуловимого мстителя из тебя не получается, ты устал. Здоровье ведь дороже. Погляди на себя! Рожа серая, глаза впали, синюшные засосы на шее и груди!
Шмер курил «Приму», машинально теребя любимые оттопыренные уши:
— Дык… Наташка велела опять приходить. Ты поглянь, как она запала! Даже в город на заработки не ездит и с меня денег не берет.
— Скорее всего, просто в вертепе «переучет». Или выходные девкам дали. Нет, бери паузу, сегодня не ходи. Скажи, что в наряд поставили.
— Я-то скажу, а она, думаешь, поверит?
***
— С ними, бабами, всегда так! — воскликнул Кирпич. — Безудержные какие-то! Сначала сладко, потом тошнит. Хочешь по-хорошему, а выходит, себе навредишь!
— Это точно! — поддержал Димка-художник. — Я пока в Европе картины рисовал, деньгу зарабатывал и домой высылал, моя разлюбезная их по ветру пускала. В итоге, квартиру пропила! Безудержные, да…
Глава 22.
Беспредел
Шмер наведался в гости к любвеобильной Натахе еще два раза.
На третий раз выпрыгнул в окно, спасаясь от внезапно объявившегося мужа.
Кажется, пронесло! Кажется майор Давыденко не врубился, что у благоверной кто-то был! Кажется…
Креститься надо, если кажется! И по сторонам глядеть…
После очередного невыносимо долгого и бессмысленного совещания (бирки, мусор, конспекты, фляжки с чаем из «колючки») Шмер возвращался к мансарде своей обычной дорогой — по тропинке в сторону пролома в заборе. Уже стемнело. Сильно стеменело. Внезапно обуяла такая тоска, что захотелось напиться, забыться и более ничего не делать.
Между кустов высокого шиповника мелькнули тени, но Шмер не обратил на них никакого внимания. Мало ли кто там копошится и с какой целью! Может, чем-то очень нужным занят. Не всмотрелся. А зря.
Последняя мысль была: с Наташкой пора прекращать. Потом — удар по голове.
Били четверо. Трое — без остервенения, как бы по долгу службы. Зато четвертый — искренне, от души, яростно. Все четверо — нерусские, судя по акценту. Но это Шмер определил чуть позже, когда очнулся. Мешок на голове не позволял разглядеть напавших, но уши-то, знаменитые Мишкины зеленоватые уши слышат — нет, нерусские. Двое из них — кавказцы, двое — туркмены. Сильно пьяные, да еще и обкуренные анашей.
Время от времени с него сдергивали мешок и заливали ему в глотку местную вонючую водку. И вновь удары -по голове, по почкам, в живот. Потом — спор: как дальше быть с жертвой? Один (кровожадный) настаивал, что офицера надо все-таки убить. Второй (великодушный) категорически возражал. Остальным было все равно. Тот, что требовал смерти, постоянно прищелкивал костяшками пальцев. Как понял Шмер, несмотря на нестерпимую боль и затуманенное слоновьей дозой алкоголя сознание, это солдаты или сержанты. Один из них боялся, что офицер позже сумеет их опознать. Местные аборигены опознания не опасались бы, они ведь для русских все на одно лицо.
— Подумай, как он нас узнает?! Офисер сейчас в жопу пьяный, на голове мешок, никого в лицо не видел! Еще немного по мозгам надаем, совсем соображать перестанет и дураком жить будет! — гортанил «великодушный». — Я давал согласие избить и покалечить, но «мокруху» брать на себя не стану!
— А если узнает?! — прищелкнул пальцами «кровожадный».
Да, шайка-лейка многонациональна, раз общаются между собой на русском. Межнациональный язык общения, блин!
— Я за двести рублей человека топить не буду! — вмешался третий, явно туркмен и явно с опытом отсидки, «каторжник». — За двести — нет!.. Пусть дадут тысячу!
Топить?! Связанные за спиной руки онемели, Шмер перестал их чувствовать.
— Мясо готово! — подал голос четвертый.
Мясо? Он, Миша Шмер, старший лейтенант Шмер, офицер Советской армии — мясо?!
А, нет! Это четвертый бандюган не про Мишу Шмера, этот он про шашлычок. А запах! Сволочи, уволокли его, надо понимать, куда подальше, к арыку… Вот и вода шумит… И теперь сочетают приятное с полезным — офицера попинать и баранинки покушать. Или приятное с приятным? Или полезное с полезным?
Однако… топить…
Пнув его еще пару раз «криминальный квартет» подался, надо понимать, к костерку. Сейчас подкрепятся, а потом на сытый желудок и решат окончательно, что с ним, с офисером, делать.
Что делать, что делать! Убьют, к чертовой матери! Он бы, Мишка Шмер, на их месте убил бы!
Шмер попытался пошевелить руками. Острая боль! Он закусил губу, чтоб не выдать себя стоном. Крепко скрутили, сволочи! А ноги? Ну-ка? Ноги почему-то не связали. Промашка! Будь Шмер слабым на спиртное, наверное, давно бы отключился и безвольно валялся бы в ожидании своей участи. Но водка его не вырубила, а, наоборот, обострила жажду жизни. Топить, значит? Ну, ясно, пьяный офицер подрался и утонул. А вот хрен вам!
Шмер осторожно перекатился на спину, укололся о куст, зацепил о торчащую ветку мешок на голове и, поджав под себя ноги, осторожно потянулся. Мешок после нескольких попыток сполз с лица. Уже легче дышать! А главное, теперь видно направление… к возможному спасению. Рядом с поляной арык, вернее канал, шириной в несколько метров. Всполохи костра тускло освещали медленно текущую темную воду.
Извиваясь ужом, перекатываясь с боку на бок, он добрался до спуска в воду. В детстве занимался плаваньем, в юности увлекался подводной охотой, так что…
Спуститься в арык по-тихому не получилось, все-таки всплеск при погружении. Шмер перевернулся на спину, лег на воду и, оттолкнувшись ногами от дна, поплыл.
«Криминальный квартет», заслышав подозрительный бульк, кинулся от костра к месту… где еще вот ведь только что валялся полутруп.
Шмер сделал глубокий вдох и нырнул. Течение понесло его все дальше от места, где остались мучители. Извиваясь всем телом, переплыл на другую сторону канала, для ускорения отталкиваясь от дна ногами. Вынырнув на противоположном берегу, вдохнул воздух и вновь, перебирая ногами по дну, рывками устремился дальше по руслу, подальше-подальше. Какая досада! Пленник оказался недостаточно избит и недостаточно пьян.
— Что скажем?! Что человеку скажем?! — расслышал Шмер истерику «кровожадного». — Он нас самих поубивает! Говорил же, сразу мочить надо!
— Он и так «замочился»! Сам! — неуверенно успокоил «великодушный». — Так и скажем: бросили связанного в воду, утопили…
— Собаке собачья смерть! — подытожил было «каторжник». — Руки связаны, вода холодная… Буль-буль… А ну-ка! Заткнулись все! Вслушайтесь! Вглядывайтесь!
Банда на противоположном берегу замолкла, напряженно слушая наступившую тишину и всматриваясь в плавно текущую воду.
Шмер затаился и чуть дышал, что давалось ему с неимоверным трудом.
— Утонул! — щелкнул пальцами «кровожадный». Чисто конкретно!
— Пошли, водку допьем, — предложил «каторжник», — а то холодно. Потом пройдем по обеим сторонам канала. Может, эту падаль куда вынесет. Разыщем — прикопаем в землю. Нет тела — нет дела!
— А не найдем? — усомнился «великодушный».
— Ну, всплывет далеко отсюда. Утопленник и есть утопленник. Мертвые молчат…
Шмер дождался, пока сволочи вернулись к костру, огляделся. Заметил торчащий из песка металлический лист, что-то вроде крыла от грузовика. Несколько минут трения веревок о зазубренный край — и руки свободны. Шмер забросил веревки в воду и поплыл следом за ними, вниз по теченью. Через час, когда силы совсем иссякли, он выбрался на песчаную отмель и потерял сознание.
Разбудило солнце. Яркий, ослепительный свет.
Шмер, морщась, обмыл раны мутной водой — сейчас не до стерильности. Рубаха перепачкана кровью, один рукав отодран. Но футболка цела. Оборвав непослушными пальцами пуговицы, Шмер стянул форменную рубашку. Брюки треснули по внутреннему шву в нескольких местах. Что ж, и штаны долой.
Теперь надо соображать, как уклонится от возможной встречи с «криминальным квартетом».
Где-то рядом вроде должна быть бахча старого туркмена Саида, между прочим, хорошего знакомца. Шмер несколько раз выделял Саиду солдатиков в помощь по уборке урожая, обменивал бушлаты, сапоги и рубашки на арбузы. Точно! У этого Саида можно укрыться на пару дней. Завтра суббота, потом воскресенье. Шмер переждет-подумает, а в ночь на понедельник туркмен на мотороллере подбросит к гарнизону.
На третий раз выпрыгнул в окно, спасаясь от внезапно объявившегося мужа.
Кажется, пронесло! Кажется майор Давыденко не врубился, что у благоверной кто-то был! Кажется…
Креститься надо, если кажется! И по сторонам глядеть…
После очередного невыносимо долгого и бессмысленного совещания (бирки, мусор, конспекты, фляжки с чаем из «колючки») Шмер возвращался к мансарде своей обычной дорогой — по тропинке в сторону пролома в заборе. Уже стемнело. Сильно стеменело. Внезапно обуяла такая тоска, что захотелось напиться, забыться и более ничего не делать.
Между кустов высокого шиповника мелькнули тени, но Шмер не обратил на них никакого внимания. Мало ли кто там копошится и с какой целью! Может, чем-то очень нужным занят. Не всмотрелся. А зря.
Последняя мысль была: с Наташкой пора прекращать. Потом — удар по голове.
Били четверо. Трое — без остервенения, как бы по долгу службы. Зато четвертый — искренне, от души, яростно. Все четверо — нерусские, судя по акценту. Но это Шмер определил чуть позже, когда очнулся. Мешок на голове не позволял разглядеть напавших, но уши-то, знаменитые Мишкины зеленоватые уши слышат — нет, нерусские. Двое из них — кавказцы, двое — туркмены. Сильно пьяные, да еще и обкуренные анашей.
Время от времени с него сдергивали мешок и заливали ему в глотку местную вонючую водку. И вновь удары -по голове, по почкам, в живот. Потом — спор: как дальше быть с жертвой? Один (кровожадный) настаивал, что офицера надо все-таки убить. Второй (великодушный) категорически возражал. Остальным было все равно. Тот, что требовал смерти, постоянно прищелкивал костяшками пальцев. Как понял Шмер, несмотря на нестерпимую боль и затуманенное слоновьей дозой алкоголя сознание, это солдаты или сержанты. Один из них боялся, что офицер позже сумеет их опознать. Местные аборигены опознания не опасались бы, они ведь для русских все на одно лицо.
— Подумай, как он нас узнает?! Офисер сейчас в жопу пьяный, на голове мешок, никого в лицо не видел! Еще немного по мозгам надаем, совсем соображать перестанет и дураком жить будет! — гортанил «великодушный». — Я давал согласие избить и покалечить, но «мокруху» брать на себя не стану!
— А если узнает?! — прищелкнул пальцами «кровожадный».
Да, шайка-лейка многонациональна, раз общаются между собой на русском. Межнациональный язык общения, блин!
— Я за двести рублей человека топить не буду! — вмешался третий, явно туркмен и явно с опытом отсидки, «каторжник». — За двести — нет!.. Пусть дадут тысячу!
Топить?! Связанные за спиной руки онемели, Шмер перестал их чувствовать.
— Мясо готово! — подал голос четвертый.
Мясо? Он, Миша Шмер, старший лейтенант Шмер, офицер Советской армии — мясо?!
А, нет! Это четвертый бандюган не про Мишу Шмера, этот он про шашлычок. А запах! Сволочи, уволокли его, надо понимать, куда подальше, к арыку… Вот и вода шумит… И теперь сочетают приятное с полезным — офицера попинать и баранинки покушать. Или приятное с приятным? Или полезное с полезным?
Однако… топить…
Пнув его еще пару раз «криминальный квартет» подался, надо понимать, к костерку. Сейчас подкрепятся, а потом на сытый желудок и решат окончательно, что с ним, с офисером, делать.
Что делать, что делать! Убьют, к чертовой матери! Он бы, Мишка Шмер, на их месте убил бы!
Шмер попытался пошевелить руками. Острая боль! Он закусил губу, чтоб не выдать себя стоном. Крепко скрутили, сволочи! А ноги? Ну-ка? Ноги почему-то не связали. Промашка! Будь Шмер слабым на спиртное, наверное, давно бы отключился и безвольно валялся бы в ожидании своей участи. Но водка его не вырубила, а, наоборот, обострила жажду жизни. Топить, значит? Ну, ясно, пьяный офицер подрался и утонул. А вот хрен вам!
Шмер осторожно перекатился на спину, укололся о куст, зацепил о торчащую ветку мешок на голове и, поджав под себя ноги, осторожно потянулся. Мешок после нескольких попыток сполз с лица. Уже легче дышать! А главное, теперь видно направление… к возможному спасению. Рядом с поляной арык, вернее канал, шириной в несколько метров. Всполохи костра тускло освещали медленно текущую темную воду.
Извиваясь ужом, перекатываясь с боку на бок, он добрался до спуска в воду. В детстве занимался плаваньем, в юности увлекался подводной охотой, так что…
Спуститься в арык по-тихому не получилось, все-таки всплеск при погружении. Шмер перевернулся на спину, лег на воду и, оттолкнувшись ногами от дна, поплыл.
«Криминальный квартет», заслышав подозрительный бульк, кинулся от костра к месту… где еще вот ведь только что валялся полутруп.
Шмер сделал глубокий вдох и нырнул. Течение понесло его все дальше от места, где остались мучители. Извиваясь всем телом, переплыл на другую сторону канала, для ускорения отталкиваясь от дна ногами. Вынырнув на противоположном берегу, вдохнул воздух и вновь, перебирая ногами по дну, рывками устремился дальше по руслу, подальше-подальше. Какая досада! Пленник оказался недостаточно избит и недостаточно пьян.
— Что скажем?! Что человеку скажем?! — расслышал Шмер истерику «кровожадного». — Он нас самих поубивает! Говорил же, сразу мочить надо!
— Он и так «замочился»! Сам! — неуверенно успокоил «великодушный». — Так и скажем: бросили связанного в воду, утопили…
— Собаке собачья смерть! — подытожил было «каторжник». — Руки связаны, вода холодная… Буль-буль… А ну-ка! Заткнулись все! Вслушайтесь! Вглядывайтесь!
Банда на противоположном берегу замолкла, напряженно слушая наступившую тишину и всматриваясь в плавно текущую воду.
Шмер затаился и чуть дышал, что давалось ему с неимоверным трудом.
— Утонул! — щелкнул пальцами «кровожадный». Чисто конкретно!
— Пошли, водку допьем, — предложил «каторжник», — а то холодно. Потом пройдем по обеим сторонам канала. Может, эту падаль куда вынесет. Разыщем — прикопаем в землю. Нет тела — нет дела!
— А не найдем? — усомнился «великодушный».
— Ну, всплывет далеко отсюда. Утопленник и есть утопленник. Мертвые молчат…
Шмер дождался, пока сволочи вернулись к костру, огляделся. Заметил торчащий из песка металлический лист, что-то вроде крыла от грузовика. Несколько минут трения веревок о зазубренный край — и руки свободны. Шмер забросил веревки в воду и поплыл следом за ними, вниз по теченью. Через час, когда силы совсем иссякли, он выбрался на песчаную отмель и потерял сознание.
Разбудило солнце. Яркий, ослепительный свет.
Шмер, морщась, обмыл раны мутной водой — сейчас не до стерильности. Рубаха перепачкана кровью, один рукав отодран. Но футболка цела. Оборвав непослушными пальцами пуговицы, Шмер стянул форменную рубашку. Брюки треснули по внутреннему шву в нескольких местах. Что ж, и штаны долой.
Теперь надо соображать, как уклонится от возможной встречи с «криминальным квартетом».
Где-то рядом вроде должна быть бахча старого туркмена Саида, между прочим, хорошего знакомца. Шмер несколько раз выделял Саиду солдатиков в помощь по уборке урожая, обменивал бушлаты, сапоги и рубашки на арбузы. Точно! У этого Саида можно укрыться на пару дней. Завтра суббота, потом воскресенье. Шмер переждет-подумает, а в ночь на понедельник туркмен на мотороллере подбросит к гарнизону.