Прокудин Николай. Гусарские страсти

   Никита не спеша, вразвалочку направился к Мурыгину. Приказ начальника — закон для подчиненного… Мурыгин пересчитал водку и со вздохом выдал очередные две бутылки:
   — Сволочи! На них не напасешься. Нам еще три предмета сдавать! Такими темпами только на стрельбу останется! Замполит, политзанятия под угрозой! Твой предмет в опасности. Будешь сам своих политиков поить.
   Да в гробу Никита видал — поить-наливать неизвестно за что! Не спеша, так же вразвалочку вернулся к жрущим-пьющим. С резким стуком поставил бутылки на стол.
   Подполковник задремавший было, осоловело уставился на Никиту:
   — Лейтенант! Ты кто?
   — Лейтенант Ромашкин.
   — И что?
   — И ничего. Водку вам принес. А то все мало наверное…
   — Ага! Умничаем!..
   Никита смолчал, но взглядом сказал.
   — Ага! Презираем!.. Давно в чужих руках не обсирался?!
   — Вообще никогда не обсирался!
   — Ага! Не уважаем!.. Да ты знаешь кто я?! Знаешь?!
   — Нет, — Никита еле удержался от «и знать не хочу».
   — Да я ж тебя, лейтенант, могу изничтожить! Буквально! Форменно извести! Под корень истребить!
   — А за что? За то, что водку вам подношу?
   — Э-э-эй! Ромашкин! — Алсын заволновался. — Принес — спасибо. Можешь идти. Уйди, да!
   — Нет, погоди, комбат! — завелся проверяющий. — Водку, говоришь, лейтенант? Мне, говоришь? Значит, я алкаш, да?
   Никита смолчал, но взглядом сказал. Типа: «Ты сам сказал!»
   — Да я тебя в порошок сотру, лейтенант! И размажу! Сейчас поставлю двойку за вождение, а завтра за стрельбу — и тебе крышка! Снимут с должности и в Афган отправят!
   — Спасибо, товарищ подполковник! Сам об этом начальство прошу! Вот товарищ комбат не даст соврать!
   — Но-но! — пуще прежнего заволновался Алсын. — Замполит! Чушь несешь! Двойки он захотел! Кроме тебя, в роте другие живые люди есть, которые за дело болеют. Мы год работали не для того, чтоб ты все экзамены испоганил. Шагай давай!
   — Э, нет, комбат! — Проверяющий не унялся. — Я хочу с ним разобраться, понять, что он за человек! Нет, погляди, кого теперь из училищ выпускают! Пороху не нюхали, а пыжатся, пыжатся!
   — Да-да, — поддакнул Алсын, лишь бы еще больше не разгневать. — Без году неделя как стал лейтенантом, а ведет себя… Ты знаешь, Ромашкин, что такое учения под руководством Министра обороны? Нет? А я дважды участвовал, и благодарность получал. Марш-бросок на танках через пол-Европы совершал. Вот у тебя на плакате пакет с вертолета командиру танковой колонны передают… На плакате! А у меня так и было, и не на плакате! И реки форсировал, и вообще… А ты тут губы кривишь!.. Шагай давай, я сказал!
   — Э, нет, комбат! — зациклился проверяющий. — Я ему еще и по политподготовке двойку поставлю! Лично! Хоть сейчас проэкзаменую! Они ведь ни хрена не знают, комбат! Ну-ка… Лейтенант! В каком году Дмитрий Донской разбил Чингисхана?
   — Чингисхан умер еще до рождения Дмитрия Донского, — ухмыльнулся лейтенант.
   — Бестолочь! — обрадовался проверяющий. — Так и знал, что бестолочь! В 1380 году, бестолочь! Читать надо! Это, м-м, «Слово о полку…»! Этого… как его? Игоря!
   — Ну да, — Никита внутренне гоготнул, но внешне псевдопокорился. — Я читал, читал. Стараюсь много читать, товарищ подполковник!
   — Читает он! Смотришь в книгу, видишь фигу! Вот что ты читал последнее?
   — Книгу! Историческую! — дал себе волю Никита. — Как Екатерина Вторая Аляску продала Америке! — (А что? Ничуть не хуже Чингисхана из «Слова о полку»!)
   — Вот-вот! Такие, как Катька, и просрали Россию! Немчура! А вы про них книжки читаете! А потом доверь вам армию — до Урала отступать будете. Неруси! Правильно я говорю, комбат?!
   Сын башкирского народа Алсынбабаев сморщил нос упоминании нерусей.
   — Правильно, товарищ подполковник, правильно! — Алсыну главное было отвести грозу. — Космополиты! Все спустят! Ни пить не умеют, ни баб…
   — Иди, лейтенант! И думай! — торжествуя победу, проверяющий вновь приложился к стакану. — Думай, и быстрее уму— разуму набирайся!
   О чем тут думать? Как и сколько пить? Как преданно есть глазами начальство? Да ну вас всех… Никита, уже бредя от фуршетного стола, в сердцах поддал сапогом пустую жестянку из-под шпрот, валявшейся во дворе. Она, разбрызгивая остатки масла, взлетела высоко вверх, прочертила замысловатую петлю и, подхваченная внезапным порывом ветра, понеслась в противоположную сторону — плюхнулась к столу пирующих.
   Алсын вскочил, затопал ногами, завизжал:
   — Лейтенант! Уйди прочь с моих глаз! От греха подальше! О-о, об-блисполком!!! — (Любимый эвфемизм комбата: «О-о, об-блисполком!»).
   Угу. И это уже приказ. Ухожу, ухожу, ухожу. Нет, ну, со шпротной жестянкой — надо же! Захочешь — не попадешь так. А тут… Как специально!.. Ухожу, ухожу, ухожу. Исчезаю.
   Ушел, ушел, ушел. Присел на пенек у болотца, машинально пошвыривая камешками по лягушкам. А что? И зеленые в крапинку, как военная форма, и глаза навыкате, и лысые, и зоб дергается, и сидят в раскоряку, как те за фуршетным столом. Еще б им по ма-а-ленькой фуражечке…
 

***

 
   Вернувшись с полигона, Ромашкин сделал чрезвычайно неприятное открытие: соседи по квартире за трое суток его отсутствия сожрали все присланные продукты. Плюс детишки, цветы жизни, блин, устроили кавардак в его комнате, то и дело забираясь туда без хозяина. Нет, дальше так жить нельзя. Сосуществования не получается. Карету мне, карету!
   Да? И куда? Где оскорбленному есть чувству уголок? В общаге? А барахлишко?
   — Не, куда тебе в общагу! А вещи? — Мишка Шмер посочувствовал не словом, но делом. — Есть вариант получше! В мансарду, в двухэтажный домик. Возле дыры в заборе одна квартирка освободилась, пустует. Имею достоверную информацию! Для себя берег, но летом со свадьбой не вышло. Тебе по дружбе за «пузырь» уступаю! Пойдем к зампотылу, похлопочу за тебя, решим вопрос! Правда, нужен литр водки. Чтоб вопрос не засох на корню.
   — Хоть два литра!
   — Раз так, то два.
   — Ты же сказал: литр!
   — А ты же сам сказал: два!
   Да, Шмер он и в Африке Шмер…
   — А если ты и впрямь в Афган намылишься, Никит, я в той мансарде и обоснуюсь. Хоть будет куда баб водить, а то ведь… Да что говорить! В прошлом году из Кинешмы приехала к бойцу сестра. Девка в самом соку! Груди — во! Задница — во! И хочет! А где, спрашивается? Ну, я ее брата в увольнение отпустил на три дня, на своей койке в общаге поселил — он там и дрых все три дня. А сам — к Шкребусу, у него как раз жена к мамаше уехала. Квартира, считай, пустует. Правда, крановщицей пришлось с тем же Шкребусом… поделиться. А он, блин, потливый и слюнявый, толстячок наш! Хоть полотенцем ее протирай после Шкребуса! Не люблю!..
   — Погоди, Миш! Какую крановщицу?
   — Ну, сестру эту. Она из Ивановской области. Там с мужиками дефицит жуткий, она в тамошней Кинешме на башенном кране и работает. «Мне сверху видно все, ты так и знай!» А изголода-алась! В смысле, по мужикам. Так что и мне, и Шкребусу-Ребусу хватило — за глаза и за уши.
   — За глаза? За уши? Камасутра какая-то.
   — Да нет! Не цепляйся к словам. Мы так, по-простому, даже не одновременно, а в очередь. Но! Практически без перерыва. Говорю, изголодалась…
   — Вот так вот трое суток без перерыва? — Ромашкин выразил сомнение не насчет ивановской «широты души», но насчет физиологической мощи сослуживцев.
   — Нет, ну там… за водкой сгонять, арбузов прикупить, то да сё. У Шкребуса мотоцикл. Так мы на нем втроем… О! Мотоцикл! На нем и «спалились».
   — То есть?
   — Да за водкой как раз рванули, затарились, арбузов на базаре набрали. У остановки разворачиваемся на скорости — арбузы меня потянули вправо, Глобус руль не выправил, и мы дружно брякнулись. Нет, все живы, даже не поцарапаны. Поддатые уже. Мотоцикл ревет, колеса крутятся в воздухе, мы с крановщицей ржем, Шкребус-Ребус матерится!.. А там женщины на остановке маршрутку ждали. Среди них — и жена командира полка, и жена комбата. Короче, настучали…
   — Понятно. Девицу — домой, вас — на гауптвахту.
   — Если бы! Нам — по выговору, а ее мы за сестру Шкребуса выдали, у него ведь обитали. А, тогда ладно! А что «ладно»?! Лучше б ее сразу домой! А то, говорю же, изголодалась. Мы, конечно, орлы, но всему есть предел. И к Шкребусу жена должна вот-вот вернуться. В общем, еле отправили подругу эту домой, неделю отъезд откладывала.
   — И ты, значит, хочешь снова ее призвать в гости? Теперь в мою квартиру?
   — Да ладно тебе, Никит! Ты ж в Афган еще не собрался!..
   Квартирка оказалась без удобств, с водопроводом на улице, с печным отоплением, без газа. Забор, огораживающий дворик, повалился в одном месте внутрь, в другом — к проулку. Сам дворик страшно запущен — мусор вдоль стен, большая куча глины перед незасыпанной ямой. Глубину ямы определить невозможно — наполнена водой. Шмер пояснил, что год назад в мансарды планировали провести водопровод, но трубы пропали… тыловики, видно, продали.
   Никита с опаской ступил в накренившийся влево и назад туалет. Строение шевельнулось, но не рухнуло. Ну-ну, сегодня пронесло. А завтра? Завтра будет лучше, чем вчера!
   Внутри домика за входной дверью — веранда, маленькая кухня с печью, прихожая с лестницей на второй этаж и две одинаковых комнаты одна над другой, в каждой по узенькому окошку. На втором этаже, над кухней, чуланчик без окна, «тещина комната». Красота! Живи и радуйся свободе!
   Соседей — двое. У одного — такая же квартирка, у другого — половина дома.
   …Шмер таки навязался к Ромашкину в квартиранты (напомнив несколько раз, кто, собственно, помог с жильем). В довесок привел с собой ординарца, молодого солдатика Кулешова. Курсант был рад до безобразия: варить каши и супы веселее, чем бегать по тактическому полю и маршировать на плацу. Так и зажили втроем в разных комнатах, на разных этажах. Кулеш в тещиной поселился.
   После окончания проверки офицеры роты настояли на «вливании» в коллектив. Ритуал нехитрый: купить много спиртного и закуски, собрать всех вместе и напоить. Одновременно с Никитой пришлось и Шмеру обмывать новое звание — «старший лейтенант». Съездили в город, набрали зелени, овощей, водки, банок с рыбными консервами. Накрыли стол в подвале, в каптерке. Ну-с, приступим?
   Приступи-или… В общем, все как всегда. Вплоть до полного безобразия. Самое безобразное безобразие — ротный Неслышащих, дозрев и перезрев, принял шкаф с шинелями за сортир и того этого… окропил желтеньким. Нет, ему кричали, но он-то — Неслышащих. И Несоображающих, блин! Матерясь, вытолкали ссыкуна за дверь. Обратно к столу он не возвратился. А шинелки… Ладно, завтра. Будет лучше, чем вчера. Там посмотрим. Не прерывать же застолья!
   Никита все-таки прервал — сам для себя. Пора-пора. Тихо-тихо, по-английски, не прощаясь. Нет, серьезно, мужики. Иначе в недалекой перспективе будет циррозно… Спать пора, уснул бычок, лег в коробку на бочок.
   Ага, как же! Только он выдохнул — примчался посыльный: срочный вызов в штаб полка! Снова здорово! Что еще?!
   В кабинете замполита солдатик-киргиз, из второго взвода, с перевязанной свежими бинтами головой, тщился написать по-русски объяснительную. Бердымурадов нависал над ним со спины, пытаясь направить на путь истинный, то бишь более-менее грамотный.
   — А-а! Лейтенант! Полюбуйся, что у тебя в роте творится! — воскликнул Бердымурадов.
   — А что творится? — осторожно спросил Ромашкин, стараясь дышать в сторону.
   — Не знаешь, да? А должен знать!.. — и Бердымурадов раздельно проговорил: — Командир! Роты! Палкой! Ударил! Бойца! По! Голове!.. Солдат, выйди…
   Солдат вышел.
   — Он что, идиот? — в сердцах воскликнул Бердымурадов
   — Кто? Солдат?
   — Вы мне тут не прикидывайтесь, лейтенант! Какой солдат?! Недумающих ваш!
   — Неслышащих, — автоматически поправил Никита. И автоматически открестился: — Он не мой, он мне по-наследству достался.
   — Какая разница! Непомнящий, Невидящий… Вбежал, понимаешь, в казарму и помочился в тумбочку дневального! Дневальный пытался что-то возразить… А ваш ротный — бац его шваброй по затылку! Он нормален, ваш ротный?
   Никита неопределенно пожал плечами.
   — Значит, так, лейтенант! Найти ротного, и ко мне его в кабинет! Бегом, лейтенант!
   Ага, найдешь его, как же! Спрятался, поганец! А окликай не окликай — он Неслышащих…
   Сволочь Витька Неслышащих объявился только на утреннем построении. Проспавшимся и бодрым. Все отрицал. А солдат? А солдат врет. А по башке его кто шваброй? А никакой швабры, сам поскользнулся, упал, очнулся, гипс, вот пусть сам скажет. Ну-ка, солдат, скажи? Я киргиз, по-русски плохо, поскользнулся, упал…
   Командование махнуло рукой. И сказало «Поехали!» В смысле, проехали.
 

***

 
   — Врешь! Вот сейчас врешь! — возмутился москвич Котиков. — Не бывает такого, чтоб ротный и ссыкун!
   — Бывает! — заступился за приятеля Кирпич. — У меня в училище комбат был типа этого Недумающего. Постоянно норовил по пьяному делу у оружейной комнаты пристроиться.
   — Ладно, поверим, — махнул рукой Большеногин. — Мели, друг мой, дальше.

Глава 5.
Запой

   Общага гуляла больше недели. В запое пребывали обитатели двух этажей кирпичного барака, за исключением жильцов из четырех комнат для семейных. Они бы тоже с удовольствием присоединились, но жены отлавливали своих супругов на подходе к крылечку.
   Почему народ пил? А иных развлечений и нет. Сеансы кинофильмов в Доме офицеров начинались в девять вечера, но совещания оканчивались около двадцати двух часов. Старинный телевизор в холле общежития — исключительно для мебели, без внутренней начинки. Коллективной антенны на здании не было, а в комнатах самодельные антенны ловили программы плохо. К тому же командование запрещало держать в номерах нагревательные приборы и постороннюю аппаратуру. В целях экономии электричества?.. Сукно единственного бильярдного стола было разодрано, шары отсутствовали. Шахматные доски сиротливо лежали на подоконнике без фигур внутри. И лишь полные собрания трудов Ленина, Маркса и Брежнева на книжных полках — в девственной целости и сохранности.
   Двухэтажное общежитие, выложенное серым силикатным кирпичом, до водоотливов окон первого этажа покрылось мхом и плесенью. Сыростью и затхлость (и это в Туркестане!). На каждом этаже — комнаты для умывания с четырьмя раковинами у стен. Вода подавалась только холодная, кухни не было вовсе — пожароопасно. Ветхая мебель. Общий туалет позади магазина на улице через дорогу.
   Словом, максимум отсутствия удобств, минимум свободного времени. И большая толпа страдающих и мучающихся от безделья и тоски молодых мужиков. Чем занять себя после одиннадцати вечера? Ничем. Или крепко выпить или смертельно напиться…
   Водка и вино продавались только в городе, а маршрутка шныряла до девяти вечера. Поэтому около девятнадцати часов какой-нибудь гонец с деньгами мчался на рынок в универсам, к закрытию, наполнял сумку бутылками, авоську закуской и успевал вернуться обратно. Обычно до утра не хватало. В первую очередь, иссякали запасы спиртного: сколько ни возьми, потребности всегда превышали возможности. В поход за напитками отправлялись самые страждущие. Если гуляли обитатели комнаты Шмера, то можно было уговорить слетать на мотоцикле Шкребуса. Когда пьянствовала седьмая рота, то на стареньком «Москвиче» в нелегальный магазин мчался Власьев. Правда, затем в знак благодарности приходилось поить автовладельцев. Но бывало, что кто-то желал выпить после полуночи, а водители уже спали дома с женами, и тогда страдальцы топали пешком — полчаса туда и полчаса обратно — на окраину города. Здесь стояла хибарка с покосившейся деревянной дверью в глиняной стене, так называемое «Черное окно». Стучи в любое время дня и ночи — откроют, обеспечат всем необходимым, но по двойной цене. Когда те, что бегали за водкой, легкой трусцой возвращались, собутыльники обычно уже спали. Гонцы будили спящих, и мероприятие продолжалось.
   Дыра, она и есть дыра. Будь он неладен, этот незаменяемый район! Вот если бы попасть в Небитдаг или Кызыларбат! Да хоть в Афган — «блестящая» перспективка!
   Дернула нелегкая Ромашкина в такой запойный день забрести в общагу к Ахмедке, чтоб послушать магнитофон. Он вошел в фойе и сразу же увидел осторожно выглядывающих из-за дверей семейных комнат женщин. Караулят суженых… Кирпичная коробка гудела от пьяного гама, звона стаканов, бренчанья гитар, русского мата.
   Бекшимов и Хакимов как малопьющие аборигены жили в угловой узенькой коморке на две койки. Окошка в ней не было, но едва ли это был недостаток. Летом через окно проникал густой удушливый воздух, которым трудно дышать, а зимой — сырой и холодный, от которого била дрожь.
   Осторожно открыв дверь, Ахмедка пропустил Ромашкина в комнатку. Затем вновь лег на кровать, заложив руки за голову, и что-то замурлыкал, подпевая магнитофону. В комнате стоял полумрак, а из «Веги» тихо лились завывания восточных певуний. Индийские сменяли турецкие, персидские, а может, и арабские. Короче говоря, бабайские мелодии.
   — Ахмед! Ты чего тут затихарился?.
   — Тш-ш! Не мешай слушать, — замахал на Никиту Бешимов. — Сиди молча или уходи.
   — Тогда поставь человеческую музыку и включи шарманку громче, что ли.
   — Если громче сделаю, кто-нибудь начнет ломиться, предлагать выпить или просить денег.
   — Так выпей. Все уже пьяные.
   — Пить сегодня не хочу, нет настроения. Я после вчерашнего не отошел. Деньги давать не могу, а отказывать неудобно. У меня всего десятка до следующей получки осталась!
   — Как десятка? Получка была неделю назад! Пропил? Потерял?
   — Нет. Домой переслал для накопления, в общаге долго собирать не получится.
   — А на что копишь? Машину или мотоцикл хочешь купить?
   — Жену! Калым коплю.
   — И что, получается? Накопить деньг? Много надо еще?
   — Много! Очень много. Года два еще буду откладывать.
   — Что такая дорогая невеста? А без калыма нельзя?
   — Нельзя, ты что!
   — Ведь пережиток, Ахмед. Феодализм. И зачем тебе покупать туркменку? Возьми бесплатно русскую девушку.
   — Не пережиток. Традиция. Если я жену куплю за хорошие деньги, то это будет из хорошей знатной семьи, красивая и работящая. Найти можно подешевле, но страшную. А зачем такая? Если будет образованная, то работать и любить не станет. Требуется простая, из хорошей семьи и послушная. Будет жена — будет всегда еда и теплая постель ночью. Самое главное отличие наших «ханум» от ваших русских — полное послушание. Она ведь знает — за нее деньги плачены большие! Муж — хозяин, его слово — закон! Трудиться будет, пререкаться не станет! А от ваших теток только головная боль: наряды, косметика, подруги, телефон, споры с мужем… Нет, я лучше поголодаю пару лет.
   Ахмедка при мыслях о покорной, послушной, трудолюбивой восточной красавице даже облизнулся.
   — Ты супругу как собаку выбираешь — с породой, родословной. — хмыкнул Никита. — А если вот я захочу жениться на вашей «ханум»? Мне невесту бесплатно отдадут?
   — Нет. И за деньги не получишь.
   — Это почему так? А за большие деньги?
   — Нет. Вряд ли. Хорошую девушку — только в надежные руки.
   — А я чем плох? Чем плохи мои руки?
   — Ты офицер, «перекати-поле». Сегодня здесь, завтра там! И вера у тебя не наша. Только если городская, какая-нибудь…
   — Хм! За деньги не отдадут в жены! Хм… Я-то имел в виду — мне большие деньги, чтоб я согласился на туркменке жениться!
   — Почему смеешься? Почему ты должен соглашаться за деньги? Не любишь нас, туркменов?
   — Бесплатно бы полюбил! Еще полгода в этих песках посижу и соглашусь на негритоску. А с туркменкой жить… Обрезание делать? Да?
   — Всё! Ты мне своими разговорами надоел! — оборвал Ахмедка. — Тебе чего надо? Зачем явился? Мешаешь мечтать!
   — Ах, ты, мечтатель! Ну, извини. Пойду-ка к ребятам, развеюсь, не буду отвлекать. Думал, музыку послушать, а у тебя одно «хала-бала» заунывное. Кстати, народ по какому поводу пьет?
   — Точно не знаю. Кажется, у кого-то из них второй сын родился. Жена телеграмму из России прислала. Вот гуляют…
   — А до этого какая причина пьянки была?
   — Развод с женой у капитана из пехоты.
   — Переживал или радовался?
   — И то, и другое… А еще раньше Миронюк звание обмывал. А перед Миронюком новую должность отмечал Лебедь. А на завтра намечены проводы в Афган медика-зубника.
   — Все расписано на неделю вперед!.. Ладно, лежи— расслабляйся, балдей от мыслей о будущей «ханум». Только — р-руки где?! Р-руки на одеяло!
   — Пошел к черту!
   Ну, пошел и пошел. Ромашкин идет по коридору!
   В комнате Шмера вроде тишина. И слава богу! Хоть отоспаться…Он толкнул ладонью дверь и очутился лицом к лицу с Лебедем. Шагнул было назад, но поздно. Лебедь ухватил за плечо, втянул в комнату:
   — Ку-уда?! Стоять! Сейчас будешь водку со мной пить! Все принимают участие, а он сачкует!
   Действительно, все обычные собутыльники в сборе — принимают участие. На подоконнике восседал Власьев и с тоской вглядывался в ночную темноту. Хлюдов дремал, сидя на кровати. Зампотех Пелько сопел, прикорнув на его плече. Миронюк лежал лицом в стол между тарелками и храпел. Колчаков еще… Еще кто-то… Только как раз сам Шмер, как раз хозяин комнаты, в отсутствии.
   — По какому случаю гуляем? — спросил, высвобождая руки, Ромашкин.
   — Гуляцкий снова папой стал! — кивнул Колчаков в сторону валяющегося в сапогах на койке лейтенанта. — Ноша сия оказалась тяжела. Сломался полчаса назад. Сейчас водку привезут, опять поднимем. Попытаемся.
   За окном послышался треск мотоциклетного двигателя.
   — Едут! Едут родимые!
   — Подъем, подъем! Хронь! Просыпайтесь! Алкоголики! — Лебедь и принялся расталкивать и тормошить спящих. — Хватит спать! Водяру к парадному подъезду везут!
   Миронюк открыл красные воспаленные глаза и уставился на Лебедя:
   — Ты кто такой?
   — Майор, ты что очумел? Не узнал? Я Игорь! Лебедь! Ну, Белый!
   — А я думал ты Черный! Ворон черный! Уйди прочь! — махнул рукой Миронюк, отгоняя видение, и вновь захрапел.
   За окном послышался звук падения мотоцикла.
   — Упали! Га-га-га! — Власьев, высунувшись по пояс в окно, комментировал. — Шмякнулись!
   — А водка? Водка не разбилась? Цела?
   — Цела, цела! Водка у Шмера! Он уже по ступенькам… А Шкребус — бряк! Вместе с мотоциклом!
   — Мишка! Твою мать! — донеслось в окно со двора. — Помоги подняться!
   — Не могу, Ребус! Видишь, руки заняты! — донеслось в окно со двора. — Сейчас авоськи отнесу в комнату, вернусь…
   — Шкреби ногами, Шкребус! Фью-ю-ю! — разбойно свистнул Лебедь-Белый, свешиваясь через подоконник.
   — Хрен ли уставились! — отвел душу поверженный Шкребус. — Водку жрать горазды, а как помочь, так никто! Всё! Больше не поеду! Пешком будете бегать!
   Серьезная угроза! Лебедь моментально сорвался с места, увлекая за собой и Ромашкина:
   — Пойдем! Поможешь! А то заявился водку лакать на дармовщинку! Польза какая-то от тебя должна быть?
   — Я не навязывался, ты сам меня затащил в комнату.
   — Но помочь-то надо?
   — Помочь, да, надо…
   Помогли. Разъединили Шкребуса и мотоцикл. Проволокли Шкребуса по лестнице вверх, в комнату. Взводный был мертвецки пьян. И как только вообще они с Мишкой умудрились доехать?! И водку не раскокать?! Кстати, про водку…
   Очнулся Никита оттого что кто-то тормошил за плечо и громко орал — прямо в лицо. Кто-то! Женщина. О! Же-енщина!
   — Где я, женщина?
   — В Аддис-Абебе, эфиоптвоюмать!
   — В Ебис-Абебе… — с пьяной сосредоточенностью повторил он. — Эфиопия. Менгисту Хайле Мариам. Я зна-аю! Я замполит!
   — Соображает! — оценила женщина. — Очнулся!.. Ну, раз очнулся, бегом отсюда!
   — Откуда — отсюда? Из Эфио-опии? Не-ет! Лучше там, чем в Педжене! «Незаменяемый район», блин! Незаменимых у нас нет!.. Ты кто, женщина?
   — Я тебе не женщина!
   — А кто? Девушка? — искренне озадачился Никита.
   — Дежурная по общежитию, эфиоптвоюмать! Быстро встал и пошел!!! И все — тоже! Встали и пошли!!! Через полчаса генерал проверяет общежитие!
   Генерал, однако! Проверяет, однако! Общежитие, однако! А где моя квартирка?
   Никита огляделся. Нет, не Адис-Абеба, увы. Все тот же Педжен, увы. Сам он лежал в брюках и рубашке без погон. Галстук и погоны валялись на тумбочке. Рядом на кровати притулился, скорчившись в позе эмбриона, Шмер в трусах и майке. За открытым окном брезжил утренний рассвет, часы показывали четверть девятого. У стола по-прежнему сидя спал Миронюк, выводя виртуозные трели храпа. Власьев дрых, обняв подоконник. Лебедь распластался на своей койке, не сняв сапоги. Остальная часть компании разбрелась. Виновник торжества Гуляцкий сопел на составленных в ряд стульях и табуретках.
   Зачем пил, спрашивается, Никита?! Ведь не собирался, а все-таки ввязался. Генерал еще какой-то… Никак командир дивизии решил проверить гарнизон? Асланян? О как!
   Пить хотелось, хотелось пить. В горле — словно песка вперемешку с пометом накушался… О! Стакан! Полный! На столе! Вода, вода!.. Он отхлебнул и тотчас выплюнул. Хрен тебе, Ромашкин, а не вода. Верней, не хрен, а водка! «Чарджоуская»! Мерзость неописуемая. Хотя водка из города Денау еще более омерзительна. Впрочем, как сказал классик, нужно быть гурманом, чтобы различать оттенки дерьма.
   Воды бы, простой воды! Ну да откуда ей здесь взяться, если вчерась как раз воду никто не пил и, соответственно, не наливал! С превеликим трудом он нашел свои сапоги, обулся и, обливаясь липким потом, ушел, хлопнув дверью. Нет, сначала все-таки растормошил Мишку Шмера, все-таки приятель…