Проскурин Вадим Геннадьевич. Мифриловый крест

   - Хватит тебе баловаться, - не выдержала Зина, - давай.
   - Хорошо, - сказал я, - ты это, Харщ, не греши больше.
   - Что за чушь я несу, - с отвращением произнес Харщ, сорвал с себя бирочку и аккуратно положил ее на переполненную урну. Робин наблюдал за ним широко раскрытыми глазами.
   - На, подержи, - сказал Харщ и сунул ему объемистую сумку, наверняка набитую откровениями индейских пророков, - пойду пива попью.
   - А… э… - замычал Робин, - что с вами, старейшина? Какое пиво?
   - Я больше не старейшина, - отрезал Харщ и удалился, моментально растворившись в толпе, куда-то торопящейся по своим непонятным делам.
   - Это что такое? - беспомощно пробормотал Робин.
   - И ты тоже не греши, - веско произнес я.
   Робин задумчиво посмотрел на сумку и поставил ее около урны, не забыв предварительно вытащить из бокового кармашка электронную записную книжку.
   - А ведь и вправду выпить не помешало бы, - признал он, - вы не составите компанию?
   - Нет, - сказала Зина, - без тебя обойдемся. Давай, проваливай.
   - Зачем так грубо? - спросил я, когда Робин провалил.
   - Это нервное, - ответила Зина. - Сергей, ты мессия!
   - Да ну!
   - Ты только что изгнал бесов из двух человек.
   - Каких еще бесов?
   - Если хочешь, называй их тараканами в голове. Ты только что изгнал бесов. Ты мессия. Нет, эти ребята правы, выпить надо.
   - Ну так пойдем, выпьем. Хочешь, я попробую превратить в пиво вот эту лужу?
   - Лучше не надо, чудеса не следует творить всуе, это грех. Проверка прошла и хватит. Черт возьми, Сергей! Ну почему так всегда бывает? Я всю жизнь мечтала, чтобы мой друг стал святым, пусть не я, так хотя бы мой друг. И вот это случилось, случилось даже большее, а мне почти все равно.
   - Как это все равно?
   - А вот так. Я всю жизнь хотела стать самой святой, самой сильной и самой умной, а теперь что-то случилось, и меня больше не волнует ни развитие духа, ни карьера, ни богатство, вообще ничего. Ты знаешь, я, кажется, влюбилась.
   - В кого?
   - Ты его видел. Саша очень хороший человек, он только кажется таким придурком. На самом деле он очень добрый и умный.
   - Рад за тебя.
   - Ты говоришь это искренне?
   - Абсолютно. Если не веришь, загляни ко мне в душу.
   - Никогда так не говори! Если будешь пускать в душу кого ни попадя, долго не проживешь. Особенно теперь.
   - Тогда не заглядывай.
   - Не буду. Заглядывать в душу святого слишком опасно, не говоря уж о мессии. Можно попросить тебя об одной вещи?
   - Попроси.
   - Если захочешь устроить что-нибудь масштабное, ну, я не знаю…
   - Конец света?
   - Конец света ты не захочешь устроить, конец света может произойти только случайно. Но если ты начнешь что-то большое, ну, там, захочешь всех осчастливить…
   - Я понял. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
   - Ты переместишь нас с Сашей в другой мир?
   - Попробую. Не знаю, получится ли у меня…
   - Получится.
   - Тогда перемещу. А ты не боишься, что серьезные дяди начнут расспрашивать про Дмитрия?
   - Я не хочу возвращаться в родной мир, есть и другие миры. Твоей силы достаточно, чтобы переместить нас в любой из них. Дмитрий говорил, что любой мир, который мессия способен себе представить, где-то существует. Есть даже теория, что конец света произойдет, когда мессия создаст себе новый мир и уйдет туда, оставив позади себя развалины бывшей родины.
   - Со мной этого не случится. Этот мир вполне меня устраивает.
 

5.

   Лена поругалась со своей мамой. То есть, нет, не совсем поругалась, в нашем с ней нынешнем положении трудно поругаться с кем-то по-настоящему. Но по порядку.
   Раньше Леночка никогда не уходила из дома на всю ночь и сегодняшняя ночь стала для ее мамы настоящим шоком. Анна Игнатьевна всегда воспитывала единственную дочь в духе православных канонов и то, что она не вернулась домой ночевать, могло означать только одно - с ней что-то случилось. А когда блудная дочь все-таки вернулась, уставшая и одновременно свежая, с сияющими глазами, как у мартовской кошки, это стало вторым шоком. Ее дочь не могла сама по себе за один день превратиться из образцовой православной девушки в столь же образцовую блудницу! Значит, это было искушение и только один субъект во вселенной способен так искусить. Самое интересное, что она вполне может быть права.
   В общем, Леночка, как говорится, получила предложение, от которого нельзя отказаться. Ей было велено покаяться в грехе вначале родной матери, а потом батюшке, это было безусловное требование, она была обязана подчиниться, и то, что сказала родная дочь в ответ на это требование, стало третьим потрясением Анны Игнатьевны. А сказала родная дочь следующее:
   - Не говори глупостей, мама, мне не в чем каяться. В любви нет греха.
   Если бы не особые способности Леночки, это потрясение стало бы для Анны Игнатьевны последним. А так она просто потеряла сознание, а когда очнулась, Лена сказала ей:
   - Больше так не делай, мама. Ты уже старенькая, это может плохо кончиться, твое сердце надо беречь.
   После чего Лена отправилась на кухню ставить чайник, весело насвистывая себе под нос что-то неразборчивое. Она даже не удосужилась поднять маму с пола. Как она объяснила, ее мама была сама виновата, она сама растревожила свою душу, вот сердце и не выдержало. И вообще, во всем должна быть умеренность, а фанатизм никогда не доводит до добра, даже если исходит из самых лучших побуждений.
   Наскоро перекусив, Лена отправилась выяснять отношения с мамой, не ругаться, а именно выяснять отношения, в самом прямом смысле этих слов. Но выяснить отношения не удалось, потому что оказалось, что мама ее боится. Люди всегда склонны бояться непонятного, а в особенности такого непонятного, которое грозит поколебать все то, что уже много лет составляет самую суть жизни. Неважно, что в глубине души живет червь сомнения, который нашептывает, что жить можно и по-другому, это совершенно неважно, потому что заткнуть глотку червю совсем несложно, особенно если ты тренируешься в этом всю жизнь. Но когда родная дочь говорит то же самое, что и червь, это становится страшным, потому что заставить замолчать человека гораздо труднее, чем заставить замолчать собственный внутренний голос. И когда ты понимаешь, что еретические слова произнесены не случайно, что ее жизненные правила изменились и стали противоположны твоим, и что ты больше ничего, абсолютно ничего не можешь с этим поделать, это страшно. Анна Игнатьевна испугалась.
   Лена заглянула ей в душу, то, что она увидела, ей не понравилось, но прямой и явной угрозы жизни и душевному здоровью мамы она не увидела. И она ушла, скорее всего, насовсем.
   Анна Игнатьевна не знает, что Лена ушла насовсем, да и сама Лена пока не признается в этом даже самой себе. Но я вижу, как развиваются события, и я понимаю, что обратной дороги, скорее всего, не будет, Лена достигла слишком многого, чтобы продолжать влачить прежнее существование, которое теперь будет казаться ей серым и однообразным. Неважно, что раньше она так не считала, она изменилась, и вместе с ней изменилась и ее жизнь. Мы все меняемся с течением времени, но некоторые меняются быстрее других. Как сказал, кажется, Христос, не умрем, но изменимся.
 

6.

   Мама заявила, что у нее кончились деньги. Я полез в заначку, оставленную Зиной, и обнаружил, что там ничего нет. Мама, наблюдавшая за моими манипуляциями, пояснила:
   - Зина мне разрешила ими пользоваться.
   - Ты и их тоже потратила?
   Мама смущенно кивнула.
   - Там было почти две тысячи долларов!
   - Я случайно зашла в казино…
   - И все спустила?
   - Мне не повезло.
   - Замечательно! Взяла две тысячи, пошла и спустила в казино. Ты хоть знаешь, как нам достались эти деньги?
   - Зина взяла их у азера с шестого этажа. Я же сама тогда предложила.
   - Ты предлагаешь мне еще раз сходить кого-нибудь ограбить?
   - А что, трудно? Жалко для родной матери?
   - Да ты что, мама, что с тобой творится такое?! Ты хочешь, чтобы я совершал преступления, чтобы ты просаживала деньги в рулетку?
   - Не в рулетку, а в покер.
   - Ты хоть правила знаешь?
   - Теперь знаю.
   - Вообще замечательно! Села играть на большие деньги, не зная правил. Великолепно!
   - Мне все объяснили!
   - И ты сразу во всем разобралась, надо полагать.
   - Эти правила очень простые!
   - Когда у тебя стрит с дыркой, сколько карт надо менять?
   - Одну, конечно!
   - Всегда?
   - Всегда.
   - Обалдеть! Знаешь, сколько времени нужно нормальному человеку, чтобы освоить правила шахматной игры?
   - Сколько?
   - Не больше часа. А сколько нужно, чтобы научиться хорошо играть?
   - Намекаешь, что в покере то же самое?
   - Абсолютно. Больше не ходи в казино.
   - Лена говорила, в этом нет греха.
   - Греха нет, а глупость есть.
   - Нельзя так говорить о родной матери!
   - Что, остальные аргументы кончились? Переходим на личности?
   - Знаешь, как трудно было тебя растить?
   - Знаю, очень хорошо знаю, можешь не продолжать. И не надо говорить про неблагодарность, это я тоже слышал.
   - Не дашь денег родной матери?
   - Не дам. Иди, пенсию сними. Раньше жила на нее и ничего, хватало.
   Боже мой, что я говорю! Где снисходительность, прощение, милосердие? Неужели я и впрямь становлюсь антихристом?
   - Извини, мама, - сказал я, - я не должен был так говорить. Ты обещаешь больше не играть в казино?
   - С чего это я должна что-то обещать родному сыну? Да какое ты имеешь право ставить условия?
   - Никакого, - согласился я. - Все, разговор окончен.
   Я оделся и вышел из дома. Когда я выходил из квартиры, мама сидела перед телевизором и напряженно пялилась в какое-то дневное ток-шоу для женщин, я не видел ее глаз, но я знаю, что в них стояли слезы. Такой я ее и запомнил.
 

7.

   Я вышел из дома в растрепанных чувствах, я шел, куда глаза глядят, и думал, что не имею ни малейшего понятия о том, куда именно иду. Лена сейчас на работе, у нее дежурство, она медсестра в городской больнице, самое подходящее место для святого человека, не правда ли? Вероятно, в ближайшие дни персонал этой больницы ждет потрясение, когда больные начнут выздоравливать один за другим. Нет, к ней я не пойду, незачем отрывать ее от важных дел.
   Зину тоже не стоит отрывать от другого важного дела. Впервые за много лет она встретила человека, который не боится вампира, живущего в ее душе, впервые за много лет она полюбила, а когда человек влюблен, все остальные, кроме предмета любви, воспринимаются как досадные помехи.
   Пойти напиться? Не хочется. Пойти в какое-нибудь кино? Нет уж, это развлечение не для меня, по мне лучше смотреть фильмы дома на видео, звук, конечно, не тот, зато не нужно слушать смех и комментарии малолетних идиотов. И покурить можно когда захочется, не дожидаясь конца сеанса.
   Я успел отойти от дома метров на двести, когда ощутил характерное вздрагивание земли под ногами. Сто пятьдесят два миллиметра, автоматически отметило сознание, фугасный снаряд "Акации". Разорвался в отдалении, ударная волна не дойдет, падать на землю не обязательно. Стоп! Какая, к черту, "Акация"? Я в Москве!
   Я обернулся и, само собой разумеется, не увидел ни свежей воронки, ни вспухающего пылевого облака, ни рассыпающихся осколков. Я даже не услышал мощного хлопка, отдающегося в ушах острой болью. А вот раскаты слышны отчетливо, да какие раскаты! Неужели объемный взрыв? Но откуда? И почему так глухо?
   В следующую секунду все встало на свои места. Девятиэтажный кирпичный дом, в котором прошла вся моя жизнь за вычетом двух лет, отданных защите родины, покачнулся и начал оседать. Сорокакилограммовый фугас в подвале, рядом с газовыми трубами. Возможно, для усиления эффекта к нему приложили пару газовых баллонов или пять-шесть канистр с соляркой. Я даже догадываюсь, кто это сделал. И я точно знаю, кто за это ответит.
   Дом оседал с характерным треском, пока еще тихим и не страшным, почти не слышным на фоне свистящих вздохов раскаленного воздуха, вырывающегося из вентиляционных отверстий подвала, чтобы моментально рассеяться на открытом пространстве. Дом оседал почти вертикально, как будто его подорвали не террористы, а строители-взрывники, которые подрывают старые развалюхи, чтобы потом построить на том же месте дворец для новых русских. То ли террористы все правильно рассчитали, то ли случайное стечение обстоятельств, скорее, второе, для террористов лучше, когда взрываемый дом заваливается набок, так страшнее.
   Время замедлилось, наверное, я непроизвольно переключился в ускоренный режим, я смотрел на картину разрушения, задрав голову и разинув рот, и многочисленные подробности фиксировались в памяти, чтобы остаться в ней навсегда.
   Оконные стекла трескаются и осыпаются вниз нежно свистящим листопадом. Когда они достигают земли, длинные языки стекла разбиваются в мелкую пыль, которая мерцающим радужным облаком танцует в воздухе над самой землей. Но это длится только первую секунду, потому что над гибнущим домом вздымается облако пыли, полностью закрывающее картину. Но я успеваю увидеть, как гигантские трещины прорезают стены и кирпичная крошка отделяется от стены там, где прошла трещина. От дальнего правого угла, если смотреть с моей стороны, отрывается фрагмент квартиры на две и падает вниз, и земля вздрагивает, когда гигантский обломок врезается в нее своим многотонным весом. Небритый и, похоже, пьяный мужик лет сорока, куривший на балконе, пытается удержаться за поручень, но трещина прорезает стену за его спиной, балкон опрокидывается, мужик падает вниз и, не успев впечататься в кирпичное крошево в десяти метрах внизу, сталкивается с целым роем острых обломков. Вокруг его головы вспухает красноватое облачко, секунда, и он уже мертв. Ему повезло, он умер быстро, а кому-то еще предстоят несколько мучительных минут, когда прослойка воздуха, окружающая изломанное тело, медленно превращается в чистый углекислый газ. Когда несколько лет назад чеченцы взорвали два дома в Москве, я хорошо запомнил из телевизионных репортажей, что под развалинами кирпичных домов никогда не находят живых, бетонные коробки намного гуманнее.
   Пыль уже полностью поглотила рушащееся строение, по периметру начали формироваться быстро фонтанчики вихрей, с каждой секундой ускоряющие свое движение. Подул ветер, пахнущий песком и цементом, он ударил в лицо, нет, это была не ударная волна, это был просто ветер. Ветер смерти.
   Я вышел из ускоренного режима, и рев ворвался в мои уши. Я едва успел отвернуться от страшного зрелища до того, как основная масса цементной пыли достигла места, где я стоял. В считанные мгновения все вокруг стало тусклым и мертвенно-серым, как страна мертвецов в каком-то фильме ужасов.
   Вот так мир мертвых врывается в мир живых, раздался голос внутри меня. Не знаю, кто это был - крест или червь и, честно говоря, мне все равно, кто это был. Смерть бросила кости, продолжил голос, начинается железный поход.
   Заткнись! крикнул я внутрь себя и голос заткнулся.
   Рядом кто-то истошно вопил, похоже, женщина. Да, точно, женщина, толстая старая корова с лицом, явно не отмеченным интеллектом, даже в самых зачаточных формах. Перед лицом настоящей трагедии равны все, ее горе ничем не меньше моего и на страшном суде это событие зачтется нам обоим. Брр… о чем это я?
   Я отвернулся от голосящей тетки и некоторое время оттирал цементную пыль с кожаной куртки. Хорошо, что в Москве оттепель, иначе на мне была бы дубленка, а ее после такого дела вообще не отчистишь. А кожу можно привести в более-менее пристойное состояние за несколько минут. Сейчас я приведу себя в божий вид, а потом, как говорил один добрый волшебник, кое-кто огребет по полной программе. Только не зарыдать!
 

8.

   В два часа дня я приземлился во дворе ничем не примечательной сталинской девятиэтажки на юго-западе Москвы. Здесь на первом этаже в самой обычной квартире находится то, что Гурген Владиленович называет офисом. На самом деле это не совсем офис, это более чем офис, потому что в одной и той же квартире размещаются виртуальные офисы по меньшей мере двух десятков предприятий малого бизнеса, занимающихся грузоперевозками в Москве и Подмосковье. Почему виртуальные? Потому что вся их деятельность осуществляется одними и теми же тремя женщинами, поочередно изображающими секретарш и менеджеров всех двадцати фирмочек. У всех этих контор есть общий хозяин, я пока не знаю, кто он такой, простому шоферу такие вещи знать не положено, но, сдается мне, я все скоро узнаю.
   Я набрал на домофоне три цифры и нажал кнопку вызова. Домофон успел пропиликать только два раза.
   - Да? - ответил он хриплым женским голосом, хриплым не от природы, а из-за дерьмовой акустики этого устройства. Тем не менее, я узнал голос.
   - Привет, Зухра! - прокричал я в маленькую решеточку, за которой скрывался микрофон. - Это Сергей.
   - Какой Сергей?
   - Я полтора месяца назад "Газель" разбил.
   - Ты же вроде умер, - удивилась Зухра.
   - Если бы я умер, я бы с тобой не разговаривал.
   - Логично. Ты зачем пришел?
   - Может, откроешь?
   - Открываю.
   Домофон приглашающе пискнул, я открыл дверь и вошел в подъезд. Обычный московский подъезд средней заплеванности.
   Железная дверь, расположенная прямо напротив входа в подъезд, распахнулась и на пороге появилась Зухра, чернявая миниатюрная женщина лет двадцати пяти, довольно симпатичная, несмотря на то, что ее нос мог бы быть и покороче. Она с любопытством оглядела меня и глубокомысленно изрекла:
   - Это и вправду ты. Зачем пришел?
   - Может, войдем внутрь?
   - Заходи. Только быстро говори, у нас работы много.
   - Я много времени не займу. Кто хозяин этой конторы?
   - Какой конторы? - деланно удивилась Зухра и подумала про себя: зачем ему это нужно?
   - Нужно и все.
   - Что нужно? Он что, мысли читает?!
   - Ага.
   - Что ага? Ой!
   - Я читаю мысли. Кто хозяин конторы?
   - Зачем тебе? Шайтан его побери, Леча меня убьет!
   - Кто такой Леча?
   - Не скажу я тебе ничего! Иди отсюда!
   На звуки перепалки из недр квартиры выплыла Алла, главная из трех женщин. Это была колоритная личность, лет сорок - сорок пять, примерно восемьдесят килограммов веса и характерное кавказское лицо в обрамлении настоящих белокурых волос. Для меня в свое время было откровением, что среди кавказских женщин тоже встречаются натуральные блондинки. Несмотря на русское имя и на то, что никто никогда не обращался к ней по отчеству, это была настоящая… как это у них называется… короче, самая главная женщина в хозяйстве, которая всех строит и которой все подчиняются.
   - Что такое? - заинтересовалась она. - Тебе что здесь нужно?
   - Леча нужен.
   - Зачем?
   - Это я ему расскажу. Где Леча?
   - Какое тебе дело? А я откуда знаю? Он мне не докладывает.
   - Когда он здесь появится?
   - Никогда.
   - Мобильник его знаешь?
   - Не твое дело. 8-916-123-45-67.
   - Спасибо.
   - За что?
   - Просто так. Счастливо, Алла!
   - Ты куда это пошел? За "Газель" кто расплачиваться будет?
   - Разве Гурген Владиленович еще не расплатился?
   - Не Гурген Владиленович, а Иса Юсупович. Сбежал Гурген. Сразу же, как все произошло. Его теперь милиция ищет.
   - Наверное, и меня тоже.
   - Все думали, что ты погиб.
   - Они были недалеки от истины.
   - Как это?
   - Неважно. Я пошел.
   - Подожди! Телефон оставь.
   - Ты его знаешь.
   Лишь выйдя из подъезда, я сообразил, что телефон, который знает Алла, уничтожен вместе с домом, в котором я жил.
 

9.

   Неожиданная проблема - как позвонить на мобилу, если нет телефона, ни обычного, ни сотового, нет телефонной карты, чтобы позвонить из автомата, и нет денег, чтобы ее купить. Деньги, положим, не проблема, можно зайти в любую сберкассу и пополнить запасы. Но из обычного телефона-автомата на мобилу с кривым номером не позвонишь, а найти междугородный таксофон на окраине Москвы - задача не из самых простых. А если купить мобилу, подключат ее в лучшем случае через сутки. Нет, это не выход, мы пойдем другим путем.
   Я покрутился на месте, поглазел по сторонам и выбрал цель. Мебельный магазин, рядом с ним наверняка найдется человек, которого не разорит один лишний звонок. А вот и нужный товарищ - из только что подъехавшего джипа "Чероки" выбрался молодой человек в кашемировом пальто, под которым угадывался дорогой костюм от Версаче или Армани или кого-то еще из той же компании. Я ускорил шаг и перехватил мужика у самого порога магазина.
   - Извините, пожалуйста, - сказал я, - вы позволите позвонить по вашему сотовому?
   Молодой человек посмотрел на меня как на идиота и отвернулся, не удостоив ни словом.
   - Во имя птицы, - добавил я по внезапному наитию.
   Что за чушь я несу? Какой такой птицы?
   Тем не менее, идиотские слова сработали, мужчина запустил руку в карман пальто, выудил оттуда четырехсотбаксовый "Сименс", протянул его мне и застыл в ожидании.
   - Ты иди, - сказал я, - покупай, что хотел. Я верну телефон, когда поговорю.
   Молодой человек кивнул и вошел в магазин. Я набрал номер загадочного Лечи. Не дай бог, сейчас окажется, что абонент недоступен…
   Абонент был доступен. Телефон три раза прокукарекал дурацкую мелодию, которой МТС насилует уши абонентов при каждом звонке, а потом из трубки донеслись более привычные длинные гудки.
   - Слушаю, - сообщил телефон нормальным мужским голосом без малейших признаков кавказского акцента.
   - Леча?
   - Да. Кто это?
   - Сергей. Мы с Усманом везли оружие, когда в нас въехала "шестерка" на Симферопольском шоссе.
   Пыхтение в трубке прервалось, я ощутил, как в голове далекого Лечи напряженно шевелятся извилины. Наконец трубка отозвалась:
   - Ты где?
   - В двух шагах от офиса.
   - Какого офиса?
   - Нашего.
   - Какого нашего… а, понял. На Ленинском, да?
   - На Вернадского.
   - Да, точно, на Вернадского. Ты где был?
   - Долго рассказывать. Надо встретиться.
   - У тебя все в порядке?
   - Да, а что?
   - Ничего. Жди на месте, я скоро подъеду.
   - Скоро - это когда?
   - Как получится. Скажем… через час… да, через час, быстрее не выйдет.
   - Хорошо. Я буду в кафешке в соседнем доме.
   - Давай. Я позвоню, когда буду подъезжать.
   - Не нужно звонить, у меня нет телефона, я по чужому звоню.
   - Хорошо. Жди меня через час.
   Трубка щелкнула и замолчала. Я зашел в магазин, нашел хозяина мобилы и отдал ему телефон, не забыв поблагодарить. Мужик удивленно кивнул, он явно не понимал, с чего это вдруг решил помочь совершенно незнакомому человеку. Ничего, добрые дела лишними не бывают.
 

10.

   Шок отступил и меня начало колбасить. Я сидел в кафешке, передо мной стояли две бутылки первой "Балтики", я специально взял самое легкое пиво из того, что можно пить без отвращения. Чечня научила меня, что после боя или обстрела или какой-нибудь другой нервотрепки потреблять алкоголь надо очень осторожно - перегруженный мозг съезжает с катушек внезапно и без предупреждения. А сейчас я меньше всего хочу разговаривать с Лечей, будучи в стельку пьяным. Интересно, я смогу протрезветь усилием воли? Нет, лучше этот вопрос не выяснять, лучше просто не напиваться. Хорошо, что я взял первую "Балтику", а не девятую, как хотел вначале.
   В кармане джинсов обнаружилась тысяча рублей с копейками, я совсем забыл об этих деньгах, когда думал, как позвонить Лече. Но это ничего, одалживать мобилу пришлось бы в любом случае. Проехали.
   Я старался постоянно фиксировать взгляд на деталях интерьера, потому что, стоило взгляду остановиться, как перед внутренним взором снова проявлялась чудовищная картина. Рушащиеся стены, стремительно надвигающаяся стена пыли, летящий мужик, чью голову бомбардируют кирпичи… надо напиться… потом.
   Хорошо, что Лены не было дома. Возможно, она сумела бы справиться с ситуацией, не знаю, каковы пределы ее сил, вполне может быть, что она смогла бы спастись. И спасти маму. Мама… Да, моя мама - женщина весьма специфическая, если не сказать большего, но этого говорить не надо, потому что о мертвых говорят либо хорошо, либо ничего. Она была та еще стерва, но боль от этого не становится слабее. Черт возьми, я теперь остался совсем один!
   Нет, я не один, у меня есть Лена. Она говорит, что я темный, а она светлая, но это не мешает нам любить друг друга, если это действительно любовь, а не взаимная благодарность за то, что случилось. Нет, это должна быть любовь, иначе все бессмысленно!
   Почему бессмысленно? - спросил кто-то внутри меня. - Разве жизнь нуждается в том, чтобы иметь смысл?
   Я не ответил. Не потому, что нечего было сказать, а потому, что никак не мог сосредоточиться. Кажется, нервное напряжение последних дней наконец достало меня. Может быть, и не стоило сразу бросаться с головой в омут, не зря говорится, что утро вечера мудренее. Но, с другой стороны, завтра Леча вполне может уехать из Москвы, а как его потом искать? Можно, конечно, плюнуть на Лечу, рано или поздно он найдет свой конец, такие мерзавцы долго не живут, но война приучила меня мстить за своих. Лена наверняка сказала бы, что это плохо, что надо прощать, потому что, во-первых, так учил Христос, а во-вторых, ей так открылось. А Зина сказала бы, что я сам решаю, за кого мстить, а за кого не мстить, и я волен решать как угодно, и оттого, что я решу так, а не иначе, по большому счету ничего не изменится. Но мне наплевать, что они думают, я считаю, что должен отомстить, а все остальное меня не касается.