Страница:
Город обременен долгами, постоянные внутренние смуты подтачивают его силы.
Но как уходящее море оставляет богатства вековых отложений, так и прошлый хозяйственный и культурный расцвет страны или города не исчезает бесследно.
Прошедшее Майнца воскреснет в Гутенберге и через него покроет город нувядаемой славой.
И все-таки, в этот город вновь потянуло Иогана Генсфлейша-Гутенберга, здесь он пытается завершить начатое им замечательное предприятие. Возвратился он в Майнц, вероятно, в конце 1444 или в начале 1445 года.
Ребенком он слышал рассказы о прошлом величии родного города и лучших днях своих предков.
Он помнил облик города долгие годы, перед глазами родной Майнц стоял таким, каким он видел его в юности.
Вокруг город, подобно широкому поясу, обнесен массивной городской стеной, (толщина ее 5? футов), с многочисленными сторожевыми башнями и фортами, выходящими к Рейну.
Над городом господствовал собор – гордость горожан и духовный центр средневекового бюргерского общежития. Политическим центром была ратуша готического стиля, расцвет которого совпадал с эпохой завоевания городских свобод. Суровое трехэтажное здание с четырьмя башенками по углам; расположенное в одной из наиболее высоких точек города, оно было как бы символом патрицианской власти. Вокруг вились нити многочисленных улиц: узких, кривых и грязных, как и во всех средневековых городах.
Со времени цеховой революции 1332 г. официальному светскому центру – ратуше – противостоял другой, не менее сильный политически. Он принадлежит цехам. Совет общины и цехи собирались в двух домах – Момпазилиер (это название происходило от фамилии их владельцев – Монпелье).
Два центра, две группы, борющиеся за власть. Все это памятно Иогану с детских лет.
Собор не одинок в этом море построек – много монастырей и церквей в городе Майнце. При них школы. По документам того времени школы были при церкви св. Виктора, св. Кристофа и других, в одной из них обучался сам Иоган. При монастыре кармелитов [27]– латинская школа, где преподавались философия и теология, [28]она положила начало возникновению университета, который основан в Майнце только в 1477 году.
Пусть при жизни изобретателя в городе нет университета, в других городах получают образование его обитатели. Насчитывают до семи граждан, современников Гутенберга, проходивших курс в знаменитом Болонском университете. Одним из них был доктор Конрад Гумери, с которым жизнь свела Гутенберга в его последние годы.
Не только в воспоминаниях молодости, но и вообще по представлениям того времени, город был велик, огромен. И внешность его богата и великолепна, – соперничала она с блеском других немецких городов.
Германия этой эпохи – страна зажиточных бюргеров, – внешний блеск их быта поражал иностранцев. Недаром кардинал Эней Сильвий Пикколомини (позднее папа Пий II), посетивший Германию в 1458 г., писал:
«Мы откровенно говорим, что никогда Германия не была богаче и никогда она не поражала так своим блеском, как в настоящее время. Трудно найти в Европе что-нибудь великолепнее и прекраснее Кельна с его удивительными церквами, городскими ратушами, башнями и дворцами, с его гордыми бюргерами, величественной рекой и плодоносными полями».
Не меньше похвалы растачал он также Майнцу, Вормсу, Шпейеру, Базелю и Берну. «Некоторые из домов страсбургских граждан так величественны и богаты, что ни один король не счел бы унизительным для себя жить в них. Нет сомнения, что шотландские короли были бы рады иметь такие же удобные жилища, какими пользуются нюренбергские бюргеры средней руки. Ни один город в мире не превзойдет богатством Аугсбурга; в Вене имеется несколько дворцов и церквей, которым могла бы позавидовать сама Италия».
И вот теперь, когда после ряда лет скитаний и борьбы, умудренный опытом виденного и пережитого. Гутенберг возвращается в Майнц, конечно, город кажется ему иным – не таким, как в детстве, – «гигантским и великолепным».
Резче, выступают перед глазами контрасты между великолепием и нищетой между отдельными величественными зданиями и рядом с ними расположенными лачугами. Заметнее жалкий вид грязных улиц, о неприглядности которых не мог умолчать и любезный кардинал Эней Сильвий.
Иоган научился понимать, что за кажущимся благополучием и богатством скрывается тяжкое экономическое положение города и обостренные общественные противоречия.
Внешне все знакомо ему в этом городе: здания, улицы, мощное течение Рейна, шумные толпы на рынке и извечный звон церковных колоколов, но в этой знакомой оболочке за долгие годы его отсутствия выросла новая жизнь новых людей.
VI. ВОПЛОЩЕНИЕ ИДЕИ
Но как уходящее море оставляет богатства вековых отложений, так и прошлый хозяйственный и культурный расцвет страны или города не исчезает бесследно.
Прошедшее Майнца воскреснет в Гутенберге и через него покроет город нувядаемой славой.
И все-таки, в этот город вновь потянуло Иогана Генсфлейша-Гутенберга, здесь он пытается завершить начатое им замечательное предприятие. Возвратился он в Майнц, вероятно, в конце 1444 или в начале 1445 года.
Ребенком он слышал рассказы о прошлом величии родного города и лучших днях своих предков.
Он помнил облик города долгие годы, перед глазами родной Майнц стоял таким, каким он видел его в юности.
Вокруг город, подобно широкому поясу, обнесен массивной городской стеной, (толщина ее 5? футов), с многочисленными сторожевыми башнями и фортами, выходящими к Рейну.
Над городом господствовал собор – гордость горожан и духовный центр средневекового бюргерского общежития. Политическим центром была ратуша готического стиля, расцвет которого совпадал с эпохой завоевания городских свобод. Суровое трехэтажное здание с четырьмя башенками по углам; расположенное в одной из наиболее высоких точек города, оно было как бы символом патрицианской власти. Вокруг вились нити многочисленных улиц: узких, кривых и грязных, как и во всех средневековых городах.
Со времени цеховой революции 1332 г. официальному светскому центру – ратуше – противостоял другой, не менее сильный политически. Он принадлежит цехам. Совет общины и цехи собирались в двух домах – Момпазилиер (это название происходило от фамилии их владельцев – Монпелье).
Два центра, две группы, борющиеся за власть. Все это памятно Иогану с детских лет.
Собор не одинок в этом море построек – много монастырей и церквей в городе Майнце. При них школы. По документам того времени школы были при церкви св. Виктора, св. Кристофа и других, в одной из них обучался сам Иоган. При монастыре кармелитов [27]– латинская школа, где преподавались философия и теология, [28]она положила начало возникновению университета, который основан в Майнце только в 1477 году.
Пусть при жизни изобретателя в городе нет университета, в других городах получают образование его обитатели. Насчитывают до семи граждан, современников Гутенберга, проходивших курс в знаменитом Болонском университете. Одним из них был доктор Конрад Гумери, с которым жизнь свела Гутенберга в его последние годы.
Не только в воспоминаниях молодости, но и вообще по представлениям того времени, город был велик, огромен. И внешность его богата и великолепна, – соперничала она с блеском других немецких городов.
Германия этой эпохи – страна зажиточных бюргеров, – внешний блеск их быта поражал иностранцев. Недаром кардинал Эней Сильвий Пикколомини (позднее папа Пий II), посетивший Германию в 1458 г., писал:
«Мы откровенно говорим, что никогда Германия не была богаче и никогда она не поражала так своим блеском, как в настоящее время. Трудно найти в Европе что-нибудь великолепнее и прекраснее Кельна с его удивительными церквами, городскими ратушами, башнями и дворцами, с его гордыми бюргерами, величественной рекой и плодоносными полями».
Не меньше похвалы растачал он также Майнцу, Вормсу, Шпейеру, Базелю и Берну. «Некоторые из домов страсбургских граждан так величественны и богаты, что ни один король не счел бы унизительным для себя жить в них. Нет сомнения, что шотландские короли были бы рады иметь такие же удобные жилища, какими пользуются нюренбергские бюргеры средней руки. Ни один город в мире не превзойдет богатством Аугсбурга; в Вене имеется несколько дворцов и церквей, которым могла бы позавидовать сама Италия».
И вот теперь, когда после ряда лет скитаний и борьбы, умудренный опытом виденного и пережитого. Гутенберг возвращается в Майнц, конечно, город кажется ему иным – не таким, как в детстве, – «гигантским и великолепным».
Резче, выступают перед глазами контрасты между великолепием и нищетой между отдельными величественными зданиями и рядом с ними расположенными лачугами. Заметнее жалкий вид грязных улиц, о неприглядности которых не мог умолчать и любезный кардинал Эней Сильвий.
Иоган научился понимать, что за кажущимся благополучием и богатством скрывается тяжкое экономическое положение города и обостренные общественные противоречия.
Внешне все знакомо ему в этом городе: здания, улицы, мощное течение Рейна, шумные толпы на рынке и извечный звон церковных колоколов, но в этой знакомой оболочке за долгие годы его отсутствия выросла новая жизнь новых людей.
VI. ВОПЛОЩЕНИЕ ИДЕИ
ЦЕХОВАЯ революция 1428—29 г. только на краткий срок дала ремесленникам перевес в городском управлении.
Вскоре патриции оправляются от нанесенного им поражения и к 1437 г., занимают половину мест в магистрате, фактически они снова правят городом.
Жалкое правление, которое оканчивается полным банкротством. Оно доказало неспособность верхушки городской знати политически и экономически руководить Майнцем в изменившихся условиях и поправить расшатанное городское хозяйство. Новая революция наносит смертельный удар майнцкой патрицианской олигархии. [29]
Начало этой революции было положено конституционным актом: осенью 1444 г. магистрат по требованию цехов выделил комиссию четырех (двое от патрициев и двое от цеховых) для проверки финансового положения города. Ремесленники и торговцы – эти рассчетливые и скупые хозяева, – требовали отчета в расходовании средств, которые город отрывал от их накоплений, они добивались твердых гарантий в том, что, наконец, их промыслы получат твердую почву.
Несмотря на все старания магистрата, нельзя было скрыть полного провала его хозяйственной политики: выплата ренты возросла с 3? до 5 %, городской долг увеличился почти вдвое, кредит Майнца упал. Бесхозяйственность управления была вопиющей.
В ноябре последовал роспуск магистрата, и новый его состав был сформирован исключительно из представителей цехов. В декабре законодательный акт возвестил о том, что впредь членами Совета могут быть ремесленники.
Против свергнутого патрицианского магистрата в начале 1445 г. начался судебный процесс. Карающему мечу правосудия надлежало довершить торжество ремесленников над их исконными врагами.
Двадцать лет назад цеховая революция заставила Гутенберга покинуть Майнц, теперь, после того как сословие, к которому он принадлежал, терпит окончательное поражение в борьбе с цехами, он возвращается обратно. Какое странное противоречие! Не другой ли Гутенберг появился в Майнце?
Разрешают это противоречие годы скитаний и жизни Иогана в Страсбурге.
Иоган Гансфлейш-Гутенберг оставил Майнц молодым бездельником, гордым отпрыском знатного рода, претендентом на привилегированное общественное положение. Пестрый юнкерский костюм его быстро пообносился, претензии на власть, привелегии и богатство лопнули, как мыльный пузырь.
В Страсбурге родился другой Гутенберг.
Прошедшие годы борьбы и труда не только превратили юношу в зрелого мужа, развернули грудь, отяжелили стан, перерезали морщинами лоб и вооружили опытом его незаурядный ум, – нет, изменения были гораздо более глубокими.
В Майнц вернулся Гутенберг – изобретатель книгопечатания. Человек, который лучшую творческую часть своей жизни отдал труду, первый работник до сих пор неведомого искусства – его создатель. Пусть преимущества его принадлежности к патрицианскому сословию сегодня призрачны, и невесомы, пусть он беден, взамен этого Гутенберг владеет секретом нового искусства и опытом в неизвестном ремесле – неотъемлемо принадлежащим ему товаром, который он сумел реализовать по хорошей цене.
Победа цехов не могла пугать Иогана, наоборот, она позволяла ему надеяться на экономический подъем родного города, где он рассчитывал теперь найти благоприятные условия для основанного им книжного производства.
Так разрешается вопрос о двух Гутенбергах, о тайне перевоплощения и эта «тайна» не скрывала ни магии, ни колдовства, в которые свято верило средневековье.
Счастье Гутенберга, что эта вера в колдовство не встала поперек его изобретательского пути.
Книгопечатание лишало заработка в первую очередь монахов-переписчиков, рассеянных по бесчисленным монастырям. Им ничего не стоило, обороняясь от нового искусства, объявить его творением дьявола, а изобретателя – прислужником сатаны, как это ни покажется невероятным человеку двадцатого века.
Германское законодательство средних веков не раз официально упоминает о чародействе. В «Саксонском зеркале» чародейство было поставлено рядом с ересью и отравлением, как преступление, за которое полагается костер. Церковь сама поддерживала веру в колдовство. Руанский собор в 1445 г. говорил о колдунах, а собор в Лизье 1448 г. приказывал священникам в праздничные и воскресные дни объявлять отлученными от церкви всех ростовщиков, колдунов и гадателей.
Хроника Фульдского монастыря рассказывает следующий эпизод из области борьбы с темной силой, который имеет непосредственное отношение к Майнцу:
«Есть некая деревня недалеко от города Бингена… где нечистый явно обнаружил свои козни. Сперва он проявил свою вражду к местным людям, бросая камни и сотрясая стены домов точно молотом; затем враг прямо говорит, выдавая кое-кому других за воров; и сея вражду между обитателями деревни; наконец, он возбудил всех против одного человека, из-за грехов которого якобы приходилось всем терпеть… И вот тот человек, чтобы умилостивить своих односельчан, хотевших убить его, очистился раскаленным железом от всех преступлений, какие ему приписывались. Тогда посланы были из города Майнца пресвитеры и дьяконы с мощами и крестами, чтобы изгнать нечистого из этих мест. И когда те в одном из домов, где он свирепствовал более всего, справляли службу и кропили святою водою, древний враг, бросая камни, окровянил не мало жителей той деревни, собравшихся сюда, тем не менее он угомонился на изрядное время».
Вера в колдовство на многие столетия пережила XV век.
Что такая опасность была для Гутенберга вполне реальной, доказывает сожжение в Кельне первых экземпляров печатной библии, как дела рук сатаны. Сведения эти не документальны, но они характерны для Кельна, германского центра ортодоксального [30]католичества и места активной деятельности инквизиции. [31]Кельнский университет в 1487 г. определил, что всякий, кто будет оспаривать действительность искусства ведьм должен преследоваться, как мешающий деятельности инквизиции. Не даром в начале XVI века именно кельнское духовенство стояло во главе преследования Иогана Рейхлина, [32]и этот город являлся одним из центров борьбы с гуманизмом и штабом «темных лютей», гениально осмеянных Ульрихом Гуттеном. [33]
В марта 1444 г. Гутенберг еще находился в Страсбурге. Мы видим, что ничто не могло удержать его от появления в Майнце, но остается неясным, почему он оставил Страсбург.
Выселение его, очевидно, связано с арманьякской войной.
Арманьяки были наемными французскими дружинами, названными так по имени своего предводителя графа д'Арманьяк. Народ дал им беззлобно-шутливое прозвище «арме гакен» (бедное дурачье), которое мало соответствовало мрачным подвигам этих разбойничьих банд.
Роковое появление арманьяков в Эльзасе, повлекшее за собой разоренье богатого края, было вызвано неосмотрительной просьбой императора Фридриха III к королю французскому Карлу VII о помощи для борьбы с непокорной Швейцарией.
Фридрих III занимал императорский престол с 1440 по 1486 г. Все царствование его было цепью неудач и дальнейшего падения и без того дискредитированной императорской власти. Это был император-землевладелец, главной заботой его было округление владений Габсбургского дома, представителем которого он являлся.
Не империя а интересы своего княжества направляли его политику, и в этой области, надо отдать ему справедливость, он сумел добиться ряда успехов.
Сжатую и яркую характеристику этого императора дал один кардинал в письме к своему другу: «Фридрих – человек нерешительный, скрытный, не имеющий понятия о чем-либо общем и сводящий все на свою личную выгоду».
В начале своего царствования император потребовал от Швейцарии, с которой у Габсбургов была многолетняя вражда, возвращения всего отнятого у его дома, взамен чего Фридрих соглашался подтвердить ее льготы. Швейцарцы отказали императору, зная призрачность его реальной власти.
Тогда-то Фридрих и обратился за помощью к французскому королю. Карл был рад отделаться от арманьяков, и их войско, насчитывающее от 20 до 40 тыс. человек, пришло под начальством дофина, чтобы в союзе с Габсбургом разгромить Швейцарию.
Фридрих, очевидно, и сам не ожидал появления столь многочисленных арманьякских орд в своих землях.
Швейцарцы оказали геройское сопротивление союзникам, и после сражения на реке Бирс у часовни святого Иакова, арманьяки отступили и вторглись в Эльзас, предпочитая грабеж мирного немецкого населения тяжелой борьбе с воинственным швейцарским ополчением.
Доведенные до отчаяния эльзасцы заставили арманьякские банды уйти из своей страны только в 1445 году.
Разграбление Эльзаса французскими наемниками не могло не отразиться на экономическом положении Страсбурга. Больше того, есть сведения, что в 1444 г. шайки арманьяков напали на Страсбург и разграбили монастырь св. Арбогаста и примыкающие к нему дома. Возможно, что пострадал дом, в котором жил Гутенберг. В эти именно дни Гуттенберг направляется в Майнц, сопутствуемый неизменным слугой Бейльдеком. Надо думать, что Гутенберг перевозит с собой орудия и приспособления своего искусства, ибо вскоре появляются первые в истории человечества печатные произведения.
Из под печатного станка Гутенберга около 1445 г. вышел фрагмент [34]страшного суда, а через два года астрономический календарь на 1448 г. Оба эти произведения впервые отпечатаны металлическими подвижными литерами.
Астрономический календарь найден в 1901 г. Готфридом Цедлером в Висбаденской библиотеке. Напечатан он наиболее старым известным шрифтом. Так как этот календарь относится к 1448 г. т. е. все основания полагать, что отпечатан он не позднее конца 1447 года.
Техника печати календаря, относительно, настолько несовершенна, что он не мог быть первым опытом Гутенберга. Сравнение его с некоторыми другими мелкими печатными произведениями позволяет отнести их к предшественникам этого календаря.
Майнцкий фрагмент страшного суда, хранящийся в Гутенберговском музее в Майнце, напечатан сходными с календарем, но все же несколько более несовершенными литерами. Появление этого фрагмента приурочивают к более раннему периоду и относят к 1445 году.
Если Гутенберг, возвратившись в Майнц, мог вызвать удивление сограждан своим новым обликом, то его новое искусство должно было удивить все человечество, – столь потрясающе велика разница между тем, чем была печать до того, как Гутенберг посвятил ей свой талант и труд, – и книгопечатанием, изобретенным доселе безвестными майнцким горожанином.
Наиболее совершенными образцами европейского печатного ремесла до Гутенберга были народные картины, нередко с несколькими строками текста, который пояснял их содержание. Техника изготовления этих картин такова: писцы-рисовальщики делали на деревянной доске, обычно грушевой, рисунок и подписи. Все части доски, свободные от рисунка, углублялись вырезыванием и рисунок делался выпуклым.
Доску покрывали краскою, налагали на нее лист бумаги и притирали последний деревяшкой или костяшкой. Таким образом получался оттиск.
С такими техническими средствами и так организованным процессом печатания нечего было и думать о воспроизведении книг с обширным текстом, ибо труд вырезывания и печатания был бы страшно длителен и дорог. Кроме того, деревянный шрифт быстро снашивался при многократном тиснении. После изготовления немногих экземпляров необходимо было начинать вновь тяжкий труд вырезывания текста на досках.
Изобретение Гутенберга произвело коренной переворот потому, что оно разрешало проблему изготовления книг любого объема, во много раз ускоряло процесс их печатания; оно обеспечивало приемлемые цены на книги и рентабельность работы.
Это изобретение совершенно изменило технику печати и перестроило структуру печатного процесса.
Гутенберг рассек ремесленное единство простейшей печати на отдельные специализированные виды работы: изготовление шрифта, набор и печать. На его долю может быть выпала честь предвосхитить мануфактурные формы организации производства, которые с XVII века должны были победить ремесло, чтобы потом породить капиталистическое производство и пасть под его могучим натиском.
Основу изобретения составляет создание того, что теперь называют шрифтом , т. е. металлических брусочков (литер) с выпуклостью на одном конце, дающей отпечаток буквы.
Литера настолько проста, что мы воспринимаем ее как нечто само собой разумеющееся, и странной кажется длительная, кропотливая работа, которую должен был проделать Гутенберг, чтобы создать литеру. А между тем без преувеличения можно сказать, что Гутенберг на деле доказал свою гениальность, разрешив вопрос об изготовлении шрифта, и именно этим создал новое искусство.
Начал он, видимо, с простого разделения деревянной доски на подвижные деревянные литеры. Однако этот материал, вследствие своей ломкости, изменения формы от саги и неудобства закрепления в (печатной форме, быстро доказал свою непригодность для разрешения задач, стоявших перед изобретателем.
Возникновение идеи металлического шрифта еще не предрешало достижения необходимых результатов. Вероятнее всего Гутенберг начал с вырезывания букв непосредственно на металлических пластинках и только позднее освоил мысль об огромном преимуществе отливки совершенно однотипных букв в раз созданной форме.
Но была еще одна деталь, над которой пришлось немало потрудиться изобретателю – это создание пунсона .
Можно, конечно, в металле вырезать вглубь форму буквы или слова и потом, вливая в приготовленные таким образом формы легкоплавкий металл, получить литеры с выпуклым очком буквы.
Однако возможно значительно упростить задачу, если сделать одну модель выпуклой буквы на твердом металле – пунсон. Пунсоном оттискивают в более мягком металле ряд обратных углубленных изображений нужной буквы, получают матрицы и после этого организуют быструю отливку любого количества литер.
Следующий этап – нахождение сплава, который обеспечивает одновременно легкость изготовления (литья) и достаточную прочность шрифта, выдерживающего многократное печатание.
Только изобретение пунсона, необходимого сплава и организация словолитни знаменовали решительный и бесповоротный успех.
Весь этот путь исканий был крайне долог и труден, и неудивительно, что Гутенберг мог употребить на прохождение его почти весь пятнадцатилетний период страсбургской жизни.
Гутенбергу, очевидно, принадлежит введение первой наборной кассы и крупные новшество в печатании – создание печатного станка.
Печатный станок Гутенберга крайне несложен – это простой деревянный винтовой пресс.
ОБЩИЙ ВИД ТИПОГРАФИИ XVI ВЕКА
Забудем на несколько минут современность, ряды линотипов и монотипов, бешеный бег ротационных машин, современную механизацию новейших могучих типографий. Мы вернулись назад к первым годам печатного искусства.
Разборные формы, заключающие углубленное очко отливаемой буквы, уже изготовлены.
В котелке, вмазанном в небольшую печь, расплавляется металл. По книге расходов монастырской печати во Флоренции с 1447 по 1483 г. мы знаем состав сплава: металл (вероятно сурьма), медь и олово.
У кассы со шрифтом, поставленной наклонно, работает наборщик, держа верстатку в левой руке. Верстатка деревянная, вмещает немного строк и приспособлена только для одного формата. В первое время наборщики часто набирали не непосредственно по рукописи, а под диктовку. Верстка набора (приведение первоначально набранных полос к одинаковым по длине страницам книги) уже в XVI веке производилась специальным рабочим – метранпажем.
Краска для печати изготовлена заблаговременно, состав ее: вареное льняное масло, щелок, смола, кошениль и сажа. Варка масла из боязни пожара производилась обычно за городом и часто являлась родом празднества типографов.
Наконец набор сверстан, закреплен и помещен на доску (талер) печатного станка. Затем на набор батырщик наводит краску. В каждой руке у него маца (деревянный кружок, с одной стороны которого мягкая кожаная подушка, с другой – ручка), которой он намазывает краской выпуклые части набора. Листы бумаги налагаются на декель (узкая рамка, обтянутая материей) и прижимаются к нему другой, сквозной рамой – рашкетом. Весь этот прибор вместе с бумагой налагается на набор. Талер подводят под пресс. Остается повернуть ручку станка и крепко прижать к набору бумагу верхней доской (пиан) пресса.
Средневековое ремесло нашло в типографском деле нового сравнительно очень сложного собрата, по типу своему приближающегося мануфактуре и вскоре потребовавшего сугубого разделения труда. На старинных гравюрах наборщики изображены в парадных одеяниях, нередко со шпагою, печатники отличаются от них более простыми и удобными костюмами. Недалеко то время, когда даже литье букв потребует трех профессий: литейщика, отбивальщика и полировщика.
Возвратимся вновь к Гутенбергу, начавшему свою печатную деятельность в Майнце.
Первые печатные произведения, очевидно, быстро истощили его и без того небольшие средства. Уже в 1448 г. он сильно нуждался, так, в октябре этого года для него был сделан заем его родственником Я размере 150 гульденов у майнцких горожан Рейнгарта Бромзера и Иогана Роденштейна.
Удача первых опытов – реальное вещественное подтверждение огромной плодотворности его изобретательской идеи, – листы бумаги, покрытые невиданными четкими буквами, казалось, кричали на весь мир о Неотъемлемости прав Гутенберга на новое искусство и его плоды. Все сомнения, до этих дней омрачавшие радость отдельных успехов, отпали после того, как первое творение в завершенном виде вышло из-под печатного станка.
Но мелкие издания, и даже астрономический календарь, не удовлетворяли изобретателя. Возникло непреодолимое стремление потрясти мир новым, большим, по тем временам, грандиозным трудом – создать первую печатную библию. Какие огромные возможности распространения! Какие блестящие перспективы откроются перед Иоганом, когда всесильное духовенство почувствует заинтересованность в его изобретении и сокровищницы церкви откроются для покупки напечатанных им книг священного писания. Но для разрешения этой задачи нужна настоящая типография, необходимы значительные вложения в оборудование, шрифт, бумагу, длительные расходы на оплату труда мастеров.
Все эти деньги он, Гутенберг, сумеет быстро вернуть и, даже с хорошими процентами.
Деньги сейчас для него только точка опоры, ибо им уже изобретен могучий рычаг, которым ой в недалеком блестящем будущем перевернет весь мир.
Обидно подумать, что где-то, у богатых его сограждан лежат без употребления богатства, а будь они в руках изобретателя, он сумел бы добиться с ними грандиозных результатов. Неужели он настолько бездарен, что не сможет разъяснить свою гениальную простую идею и заставить обратить эти мертвые деньги на дорогое ему дело? Сегодня речь идет не о каких-то опытах, о чем-то неопределенном и далеком, – в его руках неоспоримые доказательства, способные убедить самые тупые головы. Вопрос решен – он найдет себе богатого компаньона и осчастливит его. Гутенберг не просит об одолжении, не ищет помощи, – он сам щедро наградит человека, который даст ему ссуду на беспроигрышное предприятие. Он не думает об условиях, на которых будут получены деньги. Успех его дела и прибыль, и право его на типографское искусство – неоспоримы.
В поисках денег на создание типографии Гутенберг встречает майнцкого бюргера – Иогана Фуста. Фуст был богат. Об этом бесспорно свидетельствуют по тем временам очень крупные суммы, вложенные им в дело Гутенберга. Этот бюргер состоял членом церковного суда св. Квинтина, – почетное место для человека с обеспеченными доходами. Брат его Якоб Фуст был видным городским деятелем и в 1462 г. занимал пост бургомистра Майнца. Семья Иогана Фуста состояла из его жены Маргариты, двух сыновей Иогана, носившего духовный сан, и Конрада, который принимал участие в типографском деле отца и, наконец, дочери Христины, впоследствии жены компаньона Фуста – Петра Шефера.
22 августа 1450 г. между Гутенбергом и Фустом был заключен договор о субсидировании последним дела изобретателя. Этот договор, роковой для Гутенберга, обеспечил появление первой печатной библии и положил начало широкому распространению книгопечатания.
Вскоре патриции оправляются от нанесенного им поражения и к 1437 г., занимают половину мест в магистрате, фактически они снова правят городом.
Жалкое правление, которое оканчивается полным банкротством. Оно доказало неспособность верхушки городской знати политически и экономически руководить Майнцем в изменившихся условиях и поправить расшатанное городское хозяйство. Новая революция наносит смертельный удар майнцкой патрицианской олигархии. [29]
Начало этой революции было положено конституционным актом: осенью 1444 г. магистрат по требованию цехов выделил комиссию четырех (двое от патрициев и двое от цеховых) для проверки финансового положения города. Ремесленники и торговцы – эти рассчетливые и скупые хозяева, – требовали отчета в расходовании средств, которые город отрывал от их накоплений, они добивались твердых гарантий в том, что, наконец, их промыслы получат твердую почву.
Несмотря на все старания магистрата, нельзя было скрыть полного провала его хозяйственной политики: выплата ренты возросла с 3? до 5 %, городской долг увеличился почти вдвое, кредит Майнца упал. Бесхозяйственность управления была вопиющей.
В ноябре последовал роспуск магистрата, и новый его состав был сформирован исключительно из представителей цехов. В декабре законодательный акт возвестил о том, что впредь членами Совета могут быть ремесленники.
Против свергнутого патрицианского магистрата в начале 1445 г. начался судебный процесс. Карающему мечу правосудия надлежало довершить торжество ремесленников над их исконными врагами.
Двадцать лет назад цеховая революция заставила Гутенберга покинуть Майнц, теперь, после того как сословие, к которому он принадлежал, терпит окончательное поражение в борьбе с цехами, он возвращается обратно. Какое странное противоречие! Не другой ли Гутенберг появился в Майнце?
Разрешают это противоречие годы скитаний и жизни Иогана в Страсбурге.
Иоган Гансфлейш-Гутенберг оставил Майнц молодым бездельником, гордым отпрыском знатного рода, претендентом на привилегированное общественное положение. Пестрый юнкерский костюм его быстро пообносился, претензии на власть, привелегии и богатство лопнули, как мыльный пузырь.
В Страсбурге родился другой Гутенберг.
Прошедшие годы борьбы и труда не только превратили юношу в зрелого мужа, развернули грудь, отяжелили стан, перерезали морщинами лоб и вооружили опытом его незаурядный ум, – нет, изменения были гораздо более глубокими.
В Майнц вернулся Гутенберг – изобретатель книгопечатания. Человек, который лучшую творческую часть своей жизни отдал труду, первый работник до сих пор неведомого искусства – его создатель. Пусть преимущества его принадлежности к патрицианскому сословию сегодня призрачны, и невесомы, пусть он беден, взамен этого Гутенберг владеет секретом нового искусства и опытом в неизвестном ремесле – неотъемлемо принадлежащим ему товаром, который он сумел реализовать по хорошей цене.
Победа цехов не могла пугать Иогана, наоборот, она позволяла ему надеяться на экономический подъем родного города, где он рассчитывал теперь найти благоприятные условия для основанного им книжного производства.
Так разрешается вопрос о двух Гутенбергах, о тайне перевоплощения и эта «тайна» не скрывала ни магии, ни колдовства, в которые свято верило средневековье.
Счастье Гутенберга, что эта вера в колдовство не встала поперек его изобретательского пути.
Книгопечатание лишало заработка в первую очередь монахов-переписчиков, рассеянных по бесчисленным монастырям. Им ничего не стоило, обороняясь от нового искусства, объявить его творением дьявола, а изобретателя – прислужником сатаны, как это ни покажется невероятным человеку двадцатого века.
Германское законодательство средних веков не раз официально упоминает о чародействе. В «Саксонском зеркале» чародейство было поставлено рядом с ересью и отравлением, как преступление, за которое полагается костер. Церковь сама поддерживала веру в колдовство. Руанский собор в 1445 г. говорил о колдунах, а собор в Лизье 1448 г. приказывал священникам в праздничные и воскресные дни объявлять отлученными от церкви всех ростовщиков, колдунов и гадателей.
Хроника Фульдского монастыря рассказывает следующий эпизод из области борьбы с темной силой, который имеет непосредственное отношение к Майнцу:
«Есть некая деревня недалеко от города Бингена… где нечистый явно обнаружил свои козни. Сперва он проявил свою вражду к местным людям, бросая камни и сотрясая стены домов точно молотом; затем враг прямо говорит, выдавая кое-кому других за воров; и сея вражду между обитателями деревни; наконец, он возбудил всех против одного человека, из-за грехов которого якобы приходилось всем терпеть… И вот тот человек, чтобы умилостивить своих односельчан, хотевших убить его, очистился раскаленным железом от всех преступлений, какие ему приписывались. Тогда посланы были из города Майнца пресвитеры и дьяконы с мощами и крестами, чтобы изгнать нечистого из этих мест. И когда те в одном из домов, где он свирепствовал более всего, справляли службу и кропили святою водою, древний враг, бросая камни, окровянил не мало жителей той деревни, собравшихся сюда, тем не менее он угомонился на изрядное время».
Вера в колдовство на многие столетия пережила XV век.
Что такая опасность была для Гутенберга вполне реальной, доказывает сожжение в Кельне первых экземпляров печатной библии, как дела рук сатаны. Сведения эти не документальны, но они характерны для Кельна, германского центра ортодоксального [30]католичества и места активной деятельности инквизиции. [31]Кельнский университет в 1487 г. определил, что всякий, кто будет оспаривать действительность искусства ведьм должен преследоваться, как мешающий деятельности инквизиции. Не даром в начале XVI века именно кельнское духовенство стояло во главе преследования Иогана Рейхлина, [32]и этот город являлся одним из центров борьбы с гуманизмом и штабом «темных лютей», гениально осмеянных Ульрихом Гуттеном. [33]
В марта 1444 г. Гутенберг еще находился в Страсбурге. Мы видим, что ничто не могло удержать его от появления в Майнце, но остается неясным, почему он оставил Страсбург.
Выселение его, очевидно, связано с арманьякской войной.
Арманьяки были наемными французскими дружинами, названными так по имени своего предводителя графа д'Арманьяк. Народ дал им беззлобно-шутливое прозвище «арме гакен» (бедное дурачье), которое мало соответствовало мрачным подвигам этих разбойничьих банд.
Роковое появление арманьяков в Эльзасе, повлекшее за собой разоренье богатого края, было вызвано неосмотрительной просьбой императора Фридриха III к королю французскому Карлу VII о помощи для борьбы с непокорной Швейцарией.
Фридрих III занимал императорский престол с 1440 по 1486 г. Все царствование его было цепью неудач и дальнейшего падения и без того дискредитированной императорской власти. Это был император-землевладелец, главной заботой его было округление владений Габсбургского дома, представителем которого он являлся.
Не империя а интересы своего княжества направляли его политику, и в этой области, надо отдать ему справедливость, он сумел добиться ряда успехов.
Сжатую и яркую характеристику этого императора дал один кардинал в письме к своему другу: «Фридрих – человек нерешительный, скрытный, не имеющий понятия о чем-либо общем и сводящий все на свою личную выгоду».
В начале своего царствования император потребовал от Швейцарии, с которой у Габсбургов была многолетняя вражда, возвращения всего отнятого у его дома, взамен чего Фридрих соглашался подтвердить ее льготы. Швейцарцы отказали императору, зная призрачность его реальной власти.
Тогда-то Фридрих и обратился за помощью к французскому королю. Карл был рад отделаться от арманьяков, и их войско, насчитывающее от 20 до 40 тыс. человек, пришло под начальством дофина, чтобы в союзе с Габсбургом разгромить Швейцарию.
Фридрих, очевидно, и сам не ожидал появления столь многочисленных арманьякских орд в своих землях.
Швейцарцы оказали геройское сопротивление союзникам, и после сражения на реке Бирс у часовни святого Иакова, арманьяки отступили и вторглись в Эльзас, предпочитая грабеж мирного немецкого населения тяжелой борьбе с воинственным швейцарским ополчением.
Доведенные до отчаяния эльзасцы заставили арманьякские банды уйти из своей страны только в 1445 году.
Разграбление Эльзаса французскими наемниками не могло не отразиться на экономическом положении Страсбурга. Больше того, есть сведения, что в 1444 г. шайки арманьяков напали на Страсбург и разграбили монастырь св. Арбогаста и примыкающие к нему дома. Возможно, что пострадал дом, в котором жил Гутенберг. В эти именно дни Гуттенберг направляется в Майнц, сопутствуемый неизменным слугой Бейльдеком. Надо думать, что Гутенберг перевозит с собой орудия и приспособления своего искусства, ибо вскоре появляются первые в истории человечества печатные произведения.
Из под печатного станка Гутенберга около 1445 г. вышел фрагмент [34]страшного суда, а через два года астрономический календарь на 1448 г. Оба эти произведения впервые отпечатаны металлическими подвижными литерами.
Астрономический календарь найден в 1901 г. Готфридом Цедлером в Висбаденской библиотеке. Напечатан он наиболее старым известным шрифтом. Так как этот календарь относится к 1448 г. т. е. все основания полагать, что отпечатан он не позднее конца 1447 года.
Техника печати календаря, относительно, настолько несовершенна, что он не мог быть первым опытом Гутенберга. Сравнение его с некоторыми другими мелкими печатными произведениями позволяет отнести их к предшественникам этого календаря.
Майнцкий фрагмент страшного суда, хранящийся в Гутенберговском музее в Майнце, напечатан сходными с календарем, но все же несколько более несовершенными литерами. Появление этого фрагмента приурочивают к более раннему периоду и относят к 1445 году.
Если Гутенберг, возвратившись в Майнц, мог вызвать удивление сограждан своим новым обликом, то его новое искусство должно было удивить все человечество, – столь потрясающе велика разница между тем, чем была печать до того, как Гутенберг посвятил ей свой талант и труд, – и книгопечатанием, изобретенным доселе безвестными майнцким горожанином.
Наиболее совершенными образцами европейского печатного ремесла до Гутенберга были народные картины, нередко с несколькими строками текста, который пояснял их содержание. Техника изготовления этих картин такова: писцы-рисовальщики делали на деревянной доске, обычно грушевой, рисунок и подписи. Все части доски, свободные от рисунка, углублялись вырезыванием и рисунок делался выпуклым.
Доску покрывали краскою, налагали на нее лист бумаги и притирали последний деревяшкой или костяшкой. Таким образом получался оттиск.
С такими техническими средствами и так организованным процессом печатания нечего было и думать о воспроизведении книг с обширным текстом, ибо труд вырезывания и печатания был бы страшно длителен и дорог. Кроме того, деревянный шрифт быстро снашивался при многократном тиснении. После изготовления немногих экземпляров необходимо было начинать вновь тяжкий труд вырезывания текста на досках.
Изобретение Гутенберга произвело коренной переворот потому, что оно разрешало проблему изготовления книг любого объема, во много раз ускоряло процесс их печатания; оно обеспечивало приемлемые цены на книги и рентабельность работы.
Это изобретение совершенно изменило технику печати и перестроило структуру печатного процесса.
Гутенберг рассек ремесленное единство простейшей печати на отдельные специализированные виды работы: изготовление шрифта, набор и печать. На его долю может быть выпала честь предвосхитить мануфактурные формы организации производства, которые с XVII века должны были победить ремесло, чтобы потом породить капиталистическое производство и пасть под его могучим натиском.
Основу изобретения составляет создание того, что теперь называют шрифтом , т. е. металлических брусочков (литер) с выпуклостью на одном конце, дающей отпечаток буквы.
Литера настолько проста, что мы воспринимаем ее как нечто само собой разумеющееся, и странной кажется длительная, кропотливая работа, которую должен был проделать Гутенберг, чтобы создать литеру. А между тем без преувеличения можно сказать, что Гутенберг на деле доказал свою гениальность, разрешив вопрос об изготовлении шрифта, и именно этим создал новое искусство.
Начал он, видимо, с простого разделения деревянной доски на подвижные деревянные литеры. Однако этот материал, вследствие своей ломкости, изменения формы от саги и неудобства закрепления в (печатной форме, быстро доказал свою непригодность для разрешения задач, стоявших перед изобретателем.
Возникновение идеи металлического шрифта еще не предрешало достижения необходимых результатов. Вероятнее всего Гутенберг начал с вырезывания букв непосредственно на металлических пластинках и только позднее освоил мысль об огромном преимуществе отливки совершенно однотипных букв в раз созданной форме.
Но была еще одна деталь, над которой пришлось немало потрудиться изобретателю – это создание пунсона .
Можно, конечно, в металле вырезать вглубь форму буквы или слова и потом, вливая в приготовленные таким образом формы легкоплавкий металл, получить литеры с выпуклым очком буквы.
Однако возможно значительно упростить задачу, если сделать одну модель выпуклой буквы на твердом металле – пунсон. Пунсоном оттискивают в более мягком металле ряд обратных углубленных изображений нужной буквы, получают матрицы и после этого организуют быструю отливку любого количества литер.
Следующий этап – нахождение сплава, который обеспечивает одновременно легкость изготовления (литья) и достаточную прочность шрифта, выдерживающего многократное печатание.
Только изобретение пунсона, необходимого сплава и организация словолитни знаменовали решительный и бесповоротный успех.
Весь этот путь исканий был крайне долог и труден, и неудивительно, что Гутенберг мог употребить на прохождение его почти весь пятнадцатилетний период страсбургской жизни.
Гутенбергу, очевидно, принадлежит введение первой наборной кассы и крупные новшество в печатании – создание печатного станка.
Печатный станок Гутенберга крайне несложен – это простой деревянный винтовой пресс.
Забудем на несколько минут современность, ряды линотипов и монотипов, бешеный бег ротационных машин, современную механизацию новейших могучих типографий. Мы вернулись назад к первым годам печатного искусства.
Разборные формы, заключающие углубленное очко отливаемой буквы, уже изготовлены.
В котелке, вмазанном в небольшую печь, расплавляется металл. По книге расходов монастырской печати во Флоренции с 1447 по 1483 г. мы знаем состав сплава: металл (вероятно сурьма), медь и олово.
У кассы со шрифтом, поставленной наклонно, работает наборщик, держа верстатку в левой руке. Верстатка деревянная, вмещает немного строк и приспособлена только для одного формата. В первое время наборщики часто набирали не непосредственно по рукописи, а под диктовку. Верстка набора (приведение первоначально набранных полос к одинаковым по длине страницам книги) уже в XVI веке производилась специальным рабочим – метранпажем.
Краска для печати изготовлена заблаговременно, состав ее: вареное льняное масло, щелок, смола, кошениль и сажа. Варка масла из боязни пожара производилась обычно за городом и часто являлась родом празднества типографов.
Наконец набор сверстан, закреплен и помещен на доску (талер) печатного станка. Затем на набор батырщик наводит краску. В каждой руке у него маца (деревянный кружок, с одной стороны которого мягкая кожаная подушка, с другой – ручка), которой он намазывает краской выпуклые части набора. Листы бумаги налагаются на декель (узкая рамка, обтянутая материей) и прижимаются к нему другой, сквозной рамой – рашкетом. Весь этот прибор вместе с бумагой налагается на набор. Талер подводят под пресс. Остается повернуть ручку станка и крепко прижать к набору бумагу верхней доской (пиан) пресса.
Средневековое ремесло нашло в типографском деле нового сравнительно очень сложного собрата, по типу своему приближающегося мануфактуре и вскоре потребовавшего сугубого разделения труда. На старинных гравюрах наборщики изображены в парадных одеяниях, нередко со шпагою, печатники отличаются от них более простыми и удобными костюмами. Недалеко то время, когда даже литье букв потребует трех профессий: литейщика, отбивальщика и полировщика.
Возвратимся вновь к Гутенбергу, начавшему свою печатную деятельность в Майнце.
Первые печатные произведения, очевидно, быстро истощили его и без того небольшие средства. Уже в 1448 г. он сильно нуждался, так, в октябре этого года для него был сделан заем его родственником Я размере 150 гульденов у майнцких горожан Рейнгарта Бромзера и Иогана Роденштейна.
Удача первых опытов – реальное вещественное подтверждение огромной плодотворности его изобретательской идеи, – листы бумаги, покрытые невиданными четкими буквами, казалось, кричали на весь мир о Неотъемлемости прав Гутенберга на новое искусство и его плоды. Все сомнения, до этих дней омрачавшие радость отдельных успехов, отпали после того, как первое творение в завершенном виде вышло из-под печатного станка.
Но мелкие издания, и даже астрономический календарь, не удовлетворяли изобретателя. Возникло непреодолимое стремление потрясти мир новым, большим, по тем временам, грандиозным трудом – создать первую печатную библию. Какие огромные возможности распространения! Какие блестящие перспективы откроются перед Иоганом, когда всесильное духовенство почувствует заинтересованность в его изобретении и сокровищницы церкви откроются для покупки напечатанных им книг священного писания. Но для разрешения этой задачи нужна настоящая типография, необходимы значительные вложения в оборудование, шрифт, бумагу, длительные расходы на оплату труда мастеров.
Все эти деньги он, Гутенберг, сумеет быстро вернуть и, даже с хорошими процентами.
Деньги сейчас для него только точка опоры, ибо им уже изобретен могучий рычаг, которым ой в недалеком блестящем будущем перевернет весь мир.
Обидно подумать, что где-то, у богатых его сограждан лежат без употребления богатства, а будь они в руках изобретателя, он сумел бы добиться с ними грандиозных результатов. Неужели он настолько бездарен, что не сможет разъяснить свою гениальную простую идею и заставить обратить эти мертвые деньги на дорогое ему дело? Сегодня речь идет не о каких-то опытах, о чем-то неопределенном и далеком, – в его руках неоспоримые доказательства, способные убедить самые тупые головы. Вопрос решен – он найдет себе богатого компаньона и осчастливит его. Гутенберг не просит об одолжении, не ищет помощи, – он сам щедро наградит человека, который даст ему ссуду на беспроигрышное предприятие. Он не думает об условиях, на которых будут получены деньги. Успех его дела и прибыль, и право его на типографское искусство – неоспоримы.
В поисках денег на создание типографии Гутенберг встречает майнцкого бюргера – Иогана Фуста. Фуст был богат. Об этом бесспорно свидетельствуют по тем временам очень крупные суммы, вложенные им в дело Гутенберга. Этот бюргер состоял членом церковного суда св. Квинтина, – почетное место для человека с обеспеченными доходами. Брат его Якоб Фуст был видным городским деятелем и в 1462 г. занимал пост бургомистра Майнца. Семья Иогана Фуста состояла из его жены Маргариты, двух сыновей Иогана, носившего духовный сан, и Конрада, который принимал участие в типографском деле отца и, наконец, дочери Христины, впоследствии жены компаньона Фуста – Петра Шефера.
22 августа 1450 г. между Гутенбергом и Фустом был заключен договор о субсидировании последним дела изобретателя. Этот договор, роковой для Гутенберга, обеспечил появление первой печатной библии и положил начало широкому распространению книгопечатания.