Страница:
строительно-этическим; этическим, воспринимаемым системно, как образ и
порядок действия. Современная этика уж от того будет приближаться к
системной, если ориентированные на нее люди заполнят сами организационные
структуры.
Аристотель замечал (думаю, это еще и до него в древне-греческом мире
понимали), а спустя века Черчилль повторил, что демократия из всех известных
видов правления - просто наименьшее из зол.
Мы истину такого рода держим на некотором расстоянии от себя, пока не
требовательно и оптимистично рассуждая о демократии, в ней предполагая
многое желаемое. И правильно: наименьшее из зол - потенция к добру. Я думаю,
что демократия как форма правления как раз более других подходит для того,
чтобы ее наполнять гуманитарным содержанием. Но потенция должна получить
импульс.
...Когда мне говорят: сначала создайте и юридические, и экономические
благоприятные условия для самостоятельной деятельности каждого, он уж
развернется во всю ширь и наполнит Россию благополучием, - я отвечаю: на
каждом шагу и в принципе способствуйте тому, чтобы человек раскрылся именно
в своих человеческих возможностях, присущих ему как существу
миропостигающему, наследующему культуру здесь и сейчас, сегодня, помогайте
ему осознать себя индивидуальным и неповторимым звеном этого общего земного
нравственного искания, а будучи у власти стремитесь ежечасно именно к
гуманитаризации среды нашего обитания - тогда человек и в области
материального, и в нематериальном создаст столько, сколько и присниться бы
не могло. Именно в этом власть не должна быть беспечной.
Для первого необходима воля, политическая воля, решение, для второго -
нестандартная неустанная душевная и организационная работа.
Можно меня остановить, заявив, что я тоже беспечен, поскольку наивен не
менее, чем те, кто с помощью просто юридического решения (разрешения)
намерен превратить страну в оазис благополучия.
Я и впрямь мог бы показаться здесь и наивным, и беспечным, рассуждая
так, как я только что рассуждал. Однако на современном этапе невключение
этического в каждую из текущих рабочих задач - становится просто опасным. И
очень опасным.
Опора системной этической нормы - в ее философском обосновании, в живом
движении философии, в должном развитии философии как современного
индивидуального и общественного самосознания и самочувствования. Значит,
вперед выступает поприще общественно-человеческого, в осознающих себя
проявлениях самой жизни. Конечно, при такой постановке вопроса, возрастают и
гуманитарные "функции" власти. Именно власти. Сам выбор задач именно у
власти должен быть этическим. И непременна - государственная поддержка
общественного гуманитарного строительства. Власть в этом обязана
участвовать, непосредственно, повседневно, активно, понимая, что от нее
требуется.
Не делать этого, значит в нынешних условиях как раз и есть - поступать
непрофессионально. Какими бы профессионалами ни числили себя люди,
погрузившиеся в проблемы реформирования экономического бытия.
Конечно, "внедряясь" во власть, этика становится и политикой, политикой
духовной, политикой духа.
Тогда и слово демократ перестанет быть ругательным для иных россиян.
Вот что от нас требуется одновременно с расчисткой поприща для
нормальной деятельности производителя, предпринимателя, коммерсанта и
некоммерсанта от чиновнических объятий-удавок.
Но тут мы, и правда, пожалуй, забежали несколько вперед
...Кроме современного профессионального философа, следует обратиться за
разработками, на которые опирались бы концепции новой этики, внутренней
личностной свободы, - и к историкам, и к филологам... В России подобные
поиски ведь издавна велись. О поисках шестидесятников XIX века,
восьмидесятников XIX века здесь уже говорилось. Но начала им - заложены еще
в Московском царстве, в XVI-м. В споре между "осифлянами" и "заволжцами",
последователями преподобного Нила Сорского. Георгий Флоровский в книге "Пути
русского богословия" пишет: "Разногласия между осифлянством и заволжским
движением можно свести к такому противопоставлению: завоевание мира на путях
внешней работы в нем или преодоление мира чрез преображение и воспитание
нового человека, чрез становление новой личности. Второй путь можно назвать
и путем культурного творчества..."
Вторая волна поиска путей высвобождения внутреннего человека была
предпринята в XVIII веке, в екатерининские времена, российскими масонами. Их
умное делательство можно назвать своеобразной реакцией на поверхностное
просветительство, а главное, на избыточную прагматику петровских деяний.
Правда, закрытость "умных делателей" до некоей загадочности, видимо,
противоречила открытости национального характера, именно в силу открытости
страдавшего от обманов. Отсюда и неприятие масонства. Но это - так, к слову.
...С чего, собственно, начиналась эта статья. С того, что человек
ощущает единство с окружающим его миром и одновременно разъединенность с
ним. С того, что все вокруг нас по-своему живое, все хранит следы
миновавшего, все целовано и оплакано. Постигается это интуитивно, зоркостью
чувства. Мы с младых ногтей о многом или о чем-то догадываемся, однако
доподлинно не знаем ни духовного устроения мира, ни степени присутствия в
нем духовной сути. Но можем к этому чувству-знанию стремиться., опираясь на
то знание, что уже прикоплено Россией.
В данном случае я хочу подчеркнуть, что нам следует непрерывно учиться
ценить скрытое в самом человеке свойство постигать нечто главное интуитивно,
чувством. Помочь ему раскрываться и здесь. А может, и вернуться к
утраченному. Учитывать в практической деятельности эту потребность, учиться
помогать ей развиваться.
Ведь народное мироощущение во многом зиждется на точности моральных
реакций и выражено в красноречии образа, - сплавом мысли и чувства.
С другой стороны, взаимоподкрепляющее состояние разума и чувства
встречается уже в основном на ином полюсе. Среди людей широко и органически
образованных. И именно это порождает динамику интеллектуального поиска,
дарует свободу рискующей мысли.
И если мы научились представлять модель всесторонне развитой личности и
даже личности базисной и модальной, то "механизм" раскрытия интуиций в
каждом человеке, его дара ориентироваться в мире следует еще осваивать.
Простой пример. Абстрактное искусство или то, что называется
модернизмом. Здесь нас призывают многое постигать именно чувством, проникать
в наитие художника. Даже в стихах и прозе, пренебрегая знаками препинания и
заглавными буквами, нам дают понять, что мы сами должны создавать при чтении
эмоциональные узлы. Я сейчас оставляю в стороне, сколь это получается удачно
или нет. И не о том, что тут есть и свои достижения. Я просто - о факте
существования такого искусства, явленного вольно или невольно.
И естественно, современному нравственному движению необходима своя
современная база, чем, скажем, для середины прошлого века являлась отмена
крепостного права. С той "только" разницей, что крепостное право надо было
отменять, а теперь необходимо создавать новые этические институты. Духовную
свободу человеку не дашь, как политическую. То есть можно, конечно, ее
декларировать, но кто возьмет. И лишь заклиная, как это часто делается
нынче, "духовность, будь духовен", - многого не достигнешь.
Современной базой нравственно-интеллектуальной работы должны стать
институциализация проблематики новой системной этики, ощущение этой
деятельности как особенной, первостепенной, приоритетной - также и создание
Центра новой этики, и этически ответственное использование его "продукции".
...И чем же не рабочая задача - наполнение демократических институтов
власти духовным содержанием? По части духовных мытарств мы, может быть,
впереди Европы всей. Не только ведь в области балета. Может быть, российской
интеллигенции, в первую голову, теперь надо спокойно приняться выводить
демократию из разряда пусть и меньших, но все-таки зол. И стать первыми тут.
Герцен, после того как закончен был московский университет, предложил
Огареву: а теперь давай все-таки займемся нашим образованием. Мы закончили
свое высшее учебное заведение: ввели у себя демократию. Может быть, и нам
теперь следует двигаться дальше... иначе все будет не по-человечески.
Неправильно.
19 мая 2000 г.
Странное ощущение. Грянули два долгожданных выходных дня; празднично
обозначенные историческим событием 200-летия А. Пушкина, и... И в результате
у многих возникло чувство еще одного, но на этот раз не очень
предполагаемого, хотя, как обычно, нисколько не заслуженного разочарования.
Получилось, что к юбилею куда интереснее было готовиться, ждать его
деятельно. Ведь, начиная с 1994 года, не только дни рождения нашего великого
поэта отмечались уже с особенной значительностью, но и все "пушкинские
даты". Воздавалось и лицейским дням, и первому балу Наташи Гончаровой, где,
как считается, ее и увидел Пушкин. Ежегодно в свой черед вспоминали и дуэль
на Черной речке.
Литературно-музыкальные и иные вечера, посвященные жизни и творчеству
Пушкина, множились, можно сказать, как грибы, принимая тематически
углубленный, даже исследовательский характер. И всюду залы и зальчики
заполнялись людьми. Будь это дом работников искусств, институт мировой
литературы, университет, библиотеки, клубы или вообще любая аудитория,
любезно предоставленная кем-то устроителям и активистам гуманитарных
собеседований и встреч. Готовились и выходили в свет книги с новыми
материалами о Пушкине и его эпохе. Печатались газеты или просто
предъюбилейные листки. Порою все это так или иначе финансировалось (весьма
скромно) властью, однако инициатива, идеи, материалы и деньги шли снизу, от
граждан, от лиц частных. Или организаций сугубо общественных.
Одно общественное движение "Союз реалистов" за последние пять лет
подготовило и провело более ста самых разных пушкинских акций.
Особенного диссонанса не внесли в творческую предпраздничную
настроенность и подготовительные заботы российских людей о будущем юбилее
даже выборные кампании, где разные партии пытались оседлать и этого
сказочного Конька-Горбунка. Таков уж предмет. Пушкинский юбилей не мог
состояться без естественной искренней заинтересованности почитателей
великого поэта. И пусть на самых крайних полюсах аудитории почти грозно
скандировали "Наш Пушкин!" (т.е. не ваш, если речь идет о политическом
неприятеле), великий поэт на самом деле примирял противоборствующие стороны.
Хотя бы об этом они и не догадывались. Или лучше сказать, не желали
догадываться. А догадавшись, даже отмахнулись бы: шли бы, мол они,
противники то есть...
Пушкин так или иначе примирял противоборствующие стороны - как явление
этого мира, органикой таланта и личности, талантом свободы. И чувством
справедливости, свойственным ему, как дыхание. То есть тут и объяснять
ничего не надо.
Другое дело, что у нас с такими простыми понятиями, как справедливость,
масса сложностей. Особенно когда мы пытаемся их объяснять. Или объясняться в
связи с ними. Для многих сущность справедливости весьма абстрактна. И
эмоциональна одновременно. Этакое противоестественное явление -
эмоциональная абстрактность. Или абстрактная эмоциональность. Что хуже, и не
решишь...
Короче, как бы там ни было, 200-летия Пушкина повсеместно ждали. И,
подчеркну еще раз, деятельно ждали его, инициативно, что для нас уже предмет
некоторой гуманитарной роскоши. Многие трудились, не покладая рук, ради
того, чтобы он прошел хорошо, жизнерадостно. И вот добрались до главного, до
самих юбилейных дней, и все сразу как бы замерло. Куда-то провалилось.
И все оттого, что вперед выступило Государство. Как же Государству не
пребывать на самых значительных торжествах отечественной культуры. Оно,
постоянно обремененное всяческими государственными заботами, не просто
присоединилось к проведению праздника. Государство взяло его в свои руки.
Утром 5 июня Правительство поднялось на свежевозделанную трибуну на
Пушкинской площади Москвы и... И все испортило.
Ничего не имею конкретно против недавнего и недолгого правительства
Сергея Степашина, ни против него самого. По российским меркам, он мне даже
симпатичен. Не в последнюю очередь своей интеллигентностью. И ожидания,
какие я с ним связывал (куда же деться россиянину без ожидания лучшего),
сближало меня с этим человеком. Как с государственным деятелем.
Это, конечно, субъективный момент. Объективно же между мной (нами) и
правительством (точнее сказать, правительствами) не существует какого-либо
человеческого контакта. И ни малейшего чувства связи. Они, правительства,
столько раз менялись, что мы не успеваем даже привыкнуть к ним.
Может быть, в обвале разочарования, связанном с бездарным в общем
государственным финалом пушкинских торжеств, проскочила бы и нотка
сочувствия этой правительственной неудаче в сфере гуманитарного. Однако
слишком далеки мы сегодня друг от друга. Правительство как бы с нами, а мы -
без него.
Еще хорошо, что президент страны не обратился к народу в связи с
200-летием великого поэта. Ощущение несостоятельности здесь было бы куда
более резким.
И опять же, дело не в конкретном президенте.
И не только в откровенно казенных режиссурах праздника на площадях
столицы и в сам нем
прекрасных исполнителей). И не в том даже, что центр Москвы (чуть ли не
более половины территории, расположенной внутри Садового кольца) почти на
полдня был закрыт многочисленной милицией не только для транспорта, но и для
пешеходов. Особо плотно на всех подступах к Пушкинской площади. Мы, мол,
попразднуем, а вы потом приходите.
Очень этично!
Последнее я опять не адресую, собственно, к тому же Степашину.
Государственный деятель, особенно высокого ранга, сам попадает у нас внутрь
чиновничьей структуры, словно в ловушку.
Суть в другом. Многолетнее участие многих людей в продвижении к
пушкинскому празднику оказалось куда более живым, чем то, что способны в
области духовного воспринять, переварить, усвоить наши государственные
структуры, наш недоразвитый гуманитарно класс чиновников.
От финала юбилейных торжеств не ждали столь откровенного бюрократизма.
Ждали, хотели услышать хотя бы то, что день рождения А. Пушкина объявляется
отныне Днем отечественной культуры.
Просто и незатейливо.
В сущности, перед нами опять явственный и далеко не частный случай
несовпадения государственной практики с глубинными духовными общественными
подвижками. Хочет кто это замечать или нет, мы вошли в иное новое время с
иными смыслами и параметрами. Мы сами его готовили - и плодясь и
размножаясь, весь земной шар заполняя собой, и с разным успехом создавая
техногенные структуры обитания, и опутывая себя технологиями, и, что
особенно важно, создав гигантскую гуманитарную сокровищницу, наработанную
культурой, распоряжаться которыми еще только учимся.
...Интегративная идеология, этическая идеология, обогащенная этика,
новая этика и, наконец, политика - прикладная этика. Все эти и многие другие
определения нового времени (новейшего!) принадлежат самым разным нынешним
авторам. Каждое из них можно было бы закавычить. Но суть здесь не в том, что
авторов - уже хор, а в жгучей актуальности "репертуара" этого хора. И в
жгучем, справедливом желании их быть услышанными.
Спрашивается, а что нового в новой этике? Разве недостаточно Нагорной
проповеди? "Необходимое уже сказано", - отмечает академик Никита Моисеев.
Разве недостаточно библейских заповедей и откровений Евангелия? Разве
недостаточно основных нравственных установок иных верований. Нет
неправильных религий, с детской точностью обмолвилась как-то с экрана
телевизора одна школьница.
И все-таки в обстоятельствах современного мира с глобальными
проблемами, вплотную подступившими к зазевавшемуся несколько человечеству, с
увеличившейся сложностью задач, стоящих перед людьми, этика не может
держаться и развиваться только заповедями и наставлениями. Заповеди и
наставления обращались к отдельному человеку, к избранному народу (что в
данном случае едино). И спускались они, что называется, сверху вниз. И
носили заповедный, то есть заказанный, повелевающий, приказной, вплоть до
заклятий характер: ты ведешь себя хорошо, а иначе - не сносить тебе головы.
Особенно репрессивен в этом смысле Коран.
Новая этика, или этическая идеология, движется снизу вверх. От граждан
к государству в первую голову, правительству, парламенту, общественным и
иным организациям, к коллективным структурам, ко всему, что можно назвать
юридическими лицами или без юридического лица. Снизу вверх - не совсем
точно. Лучше бы здесь подошли слова - недра народные, фундамент. Поскольку
называть низом современные интеллектуальные и духовные силы и накопившиеся,
но пока неприкаянные духовные потребности...
Идучи не по предписанию, не по приказу снизу вверх, новая этика
(этическая идеология) поэтому-то и должна быть и более активной, и более
масштабной, и более технологичной в своей созидательности, чем заповеди...
Но чтобы этическая идеология действительно обрела работоспособность в
обществе, необходимо начать с создания этической программы.
Мне приходилось писать о том, что за последние пять-шесть лет такая
программа фрагментарно, в трудах разных авторов так или иначе уже создается.
Надо ее достроить. Для этого есть и люди, и потребность в сотрудничестве, и,
как говорилось, общественная настоятельная необходимость.
Потому-то газета "Автограф", журнал "Вопросы философии" намерены
провести ряд рабочих встреч, где философы, политологи, историки, писатели,
экономисты, юристы и иные авторитетные специалисты, связавшие себя с
проблемами современной этики, что называется, договорили бы эту программу.
Естественно было бы, если бы результатом таких рабочих встреч стала не
только программа. Но и, надеюсь, образуется своеобразный Центр, способный
активизировать и общественное мнение. По крайней мере, такой Центр мог бы
проводить и по крупным масштабным и по малым деяниям гуманитарные
экспертизы, определять их этические составляющие и резонанс. Уверен, их мало
кто пропустит мимо ушей.
В последние несколько лет на страницах печати предлагалось создать
нечто вроде Совета старейшин как высокоавторитетной этической инстанции. Об
этом мне тоже приходилось уже писать. Добавлю сюда еще и Совет России,
внегосударственную и даже надгосударственную структуру, предлагаемую
Владимиром Скрипником в брошюре "Российская национальная идея целостного
гармонического общества". А о скольких высказываниях подобного рода мне
неведомо.
Так почему бы названному Центру не стать прообразом общественной
структуры, способной и к квалифицированному системно-духовному арбитражу, и
даже к созданию культурно-этического движения, необходимость которого,
по-моему, стучится не только во все двери, но и в окна. На каких бы этажах
они не находились, включая и правительственные.
Конечно, понятны и сомнения, а скорее, пожалуй, скорбь, высказываемая
нередко по поводу перспектив нашего нравственного возрождения. Даже академик
Никита Моисеев, чья кандидатура вместе с Солженициным включается Николаем
Розовым в предлагаемый им Всероссийский совет попечителей, признается:
Вот почему я с большой долей сомнения говорю о программах культуры и
нравственности. Тем более, что одних нравственных начал, т.е. системы
нравов, образцов поведения людей будет еще недостаточно. Мне кажется, что
необходима более глубокая моральная перестройка самого духа и смысла
человеческой культуры. Возможно ли это? И в ограниченное количество времени.
С другой стороны Николай Месхешвили замечает:
Моральная власть не может ни инициировать, ни проводить в жизнь
социальных решений, она эффективна лишь тогда, когда обладает единственным
правом - накладывать свое вето.
И добавляет:
Важно только, чтобы оно было услышано.
Ирина Василенко, в свою очередь рассчитывает на страх, который может
разбудить и беспечного человека, и зазевавшееся человечество. Вот ее строки:
Парадоксальным образом ситуация разрядилась благодаря взрыву глобальных
проблем. Казалось, уже ничто не сможет вернуть человечество к прежнему
пиетету перед ценностями, так глубоко релятивизм подорвал устои культуры.
Неожиданным образом это сделал страх, осознание угрозы всеобщей
экологической катастрофы. Страх стал тем невидимым дирижером, который сумел
преодолеть смятение в мире оценок и расставить акценты в партитуре
ценностей.
Но дело не только в громе экологическом или антропологическом. Суть еще
в том, что в принципе задачи устройства и всего человеческого мира, и его
частей, много усложняясь, требуют системности в подходах и решениях. А если
речь заходит о системности, то всегда вторгаешься в живое. По живому
прокатываемся. Поэтому именно в принципе придется перестраиваться. Иначе
говоря, наша нравственность должна обрести исследовательскую пытливость.
Нравственность сращивается с системными же техногенными проблемами. Тоже
утрачивающими свою технически первородную чистоту. Орудия действия (труда)
теперь - не только и не столько продолжение рук человеческих. Это
продолжение общечеловеческого сознания. А значит - явление в основном
духовного порядка.
Тут никуда не спрячешься. То, что в начале века В. Вернадским названо
ноосферой - исключает дальнейшие конгломератные наши отношения с природой.
Порог терпения среды нашего обитания - эта новость практически людьми почти
не осознана. Не только россияне, но и все человечество всегда опаздывает к
началу нового.
Коэволюция - сознательное устроительство среды обитания человека.
(Ноосфера, коэволюция - двадцать лет назад в отечественных словарях, а
словари издаются не на один год, таких понятий попросту не существовало).
При всей важности технико-технологического развития, без которого никуда не
двинешься, среда обитания человека должна быть гуманитарной.
Природно-гуманитарной. Природное, кстати, гуманитарно по своему существу. А,
значит, в этом смысле первичнее антропологического. По крайней мере, не
уступает ему в первородстве. И механическое вносит в природное еще
недоучившийся, недоразвившийся человек. Чему, как выяснилось, существует
предел. И в этой опасной зоне путеводителем становится прежде всего
этическое.
Иначе нам не усидеть ни в городе, ни в деревне. Земной ли, космический
ли - непременно обвал нас догонит.
И потому мы должны жить не с эпизодическими оглядками на культуру, что
нам пока свойственно, а - по культуре.
По совести надо жить, поправит меня кто-нибудь. И - попадет в тупик.
Как попадал в него гениальный Лев Толстой, мучившийся (см. его дневники) от
безысходности попыток найти опору в личном бескорыстии. И происходило это на
грани двух эпох, когда уже становилось ощутимым, что просто так, как
движется и складывается жизнь сама по себе, жить нельзя, и все нравственно
негативное, что тянут, волокут за собой общество, государство, человечество,
словно хвост, возрастающий в размерах, так или иначе извернется и начнет это
общество, государство или человечество бить по голове. Уже тогда многие
догадывались - этическое, обогащенное накоплениями культуры, перерастает
действовавшие нормы, усложняется, формируется в систему, адекватную новому
состоянию жизни людей в природе.
Интереснейший западный политолог Ханна Арендт (не имеет ли она хоть
какого-нибудь отношения к врачу-однофамильцу, чье имя связано с Пушкиным?),
о взглядах которой писала в журнале "Вопросы философии" Елена Трубина,
отличает "современную эпоху", берущую начало в XVII веке и закончившуюся на
старте XX столетия, и "современный мир". Мир (надо полагать - последующий
этап человеческой истории), политически для себя определившийся, по ее
мнению, с первыми ядерными взрывами.
Так или иначе разделяя суждение Ханны Арендт о наступлении новой эпохи,
российский человек может опереться и на другие сигналы осмысления ее
прихода. И политические тоже. Скажем, призыв жить по правде взорвался
октябрьскими событиями 1917 года. Через семьдесят лет после взрыва опять
выяснилось, что поиски благого (социалистического блага) без этического -
путь в тупик.
Но это мы сейчас оставим.
Лучше вспомним о Пушкине.
Если в Западной Европе переход к новой действительности задолго, в иных
временах, готовился такими духовными силачами как Данте, Шекспир, Сервантес,
великими философами и мыслителями, самим Ренессансом, наконец, то мы в своем
гуманитарном развитии во многом обязаны Пушкину. Явлению исторически
сравнительно недавнему. Но скоростью и уровнем развития настолько великому,
что у нас, его потомков, даже возникла некоторая историко-культурная
аберрация. Психологически, субъективно (неведомо, правда, насколько
справедливо) для нас тот же Карамзин - допушкинский. То есть, как бы
пребывающий в ином историческом пространстве. О Державине и говорить нечего.
порядок действия. Современная этика уж от того будет приближаться к
системной, если ориентированные на нее люди заполнят сами организационные
структуры.
Аристотель замечал (думаю, это еще и до него в древне-греческом мире
понимали), а спустя века Черчилль повторил, что демократия из всех известных
видов правления - просто наименьшее из зол.
Мы истину такого рода держим на некотором расстоянии от себя, пока не
требовательно и оптимистично рассуждая о демократии, в ней предполагая
многое желаемое. И правильно: наименьшее из зол - потенция к добру. Я думаю,
что демократия как форма правления как раз более других подходит для того,
чтобы ее наполнять гуманитарным содержанием. Но потенция должна получить
импульс.
...Когда мне говорят: сначала создайте и юридические, и экономические
благоприятные условия для самостоятельной деятельности каждого, он уж
развернется во всю ширь и наполнит Россию благополучием, - я отвечаю: на
каждом шагу и в принципе способствуйте тому, чтобы человек раскрылся именно
в своих человеческих возможностях, присущих ему как существу
миропостигающему, наследующему культуру здесь и сейчас, сегодня, помогайте
ему осознать себя индивидуальным и неповторимым звеном этого общего земного
нравственного искания, а будучи у власти стремитесь ежечасно именно к
гуманитаризации среды нашего обитания - тогда человек и в области
материального, и в нематериальном создаст столько, сколько и присниться бы
не могло. Именно в этом власть не должна быть беспечной.
Для первого необходима воля, политическая воля, решение, для второго -
нестандартная неустанная душевная и организационная работа.
Можно меня остановить, заявив, что я тоже беспечен, поскольку наивен не
менее, чем те, кто с помощью просто юридического решения (разрешения)
намерен превратить страну в оазис благополучия.
Я и впрямь мог бы показаться здесь и наивным, и беспечным, рассуждая
так, как я только что рассуждал. Однако на современном этапе невключение
этического в каждую из текущих рабочих задач - становится просто опасным. И
очень опасным.
Опора системной этической нормы - в ее философском обосновании, в живом
движении философии, в должном развитии философии как современного
индивидуального и общественного самосознания и самочувствования. Значит,
вперед выступает поприще общественно-человеческого, в осознающих себя
проявлениях самой жизни. Конечно, при такой постановке вопроса, возрастают и
гуманитарные "функции" власти. Именно власти. Сам выбор задач именно у
власти должен быть этическим. И непременна - государственная поддержка
общественного гуманитарного строительства. Власть в этом обязана
участвовать, непосредственно, повседневно, активно, понимая, что от нее
требуется.
Не делать этого, значит в нынешних условиях как раз и есть - поступать
непрофессионально. Какими бы профессионалами ни числили себя люди,
погрузившиеся в проблемы реформирования экономического бытия.
Конечно, "внедряясь" во власть, этика становится и политикой, политикой
духовной, политикой духа.
Тогда и слово демократ перестанет быть ругательным для иных россиян.
Вот что от нас требуется одновременно с расчисткой поприща для
нормальной деятельности производителя, предпринимателя, коммерсанта и
некоммерсанта от чиновнических объятий-удавок.
Но тут мы, и правда, пожалуй, забежали несколько вперед
...Кроме современного профессионального философа, следует обратиться за
разработками, на которые опирались бы концепции новой этики, внутренней
личностной свободы, - и к историкам, и к филологам... В России подобные
поиски ведь издавна велись. О поисках шестидесятников XIX века,
восьмидесятников XIX века здесь уже говорилось. Но начала им - заложены еще
в Московском царстве, в XVI-м. В споре между "осифлянами" и "заволжцами",
последователями преподобного Нила Сорского. Георгий Флоровский в книге "Пути
русского богословия" пишет: "Разногласия между осифлянством и заволжским
движением можно свести к такому противопоставлению: завоевание мира на путях
внешней работы в нем или преодоление мира чрез преображение и воспитание
нового человека, чрез становление новой личности. Второй путь можно назвать
и путем культурного творчества..."
Вторая волна поиска путей высвобождения внутреннего человека была
предпринята в XVIII веке, в екатерининские времена, российскими масонами. Их
умное делательство можно назвать своеобразной реакцией на поверхностное
просветительство, а главное, на избыточную прагматику петровских деяний.
Правда, закрытость "умных делателей" до некоей загадочности, видимо,
противоречила открытости национального характера, именно в силу открытости
страдавшего от обманов. Отсюда и неприятие масонства. Но это - так, к слову.
...С чего, собственно, начиналась эта статья. С того, что человек
ощущает единство с окружающим его миром и одновременно разъединенность с
ним. С того, что все вокруг нас по-своему живое, все хранит следы
миновавшего, все целовано и оплакано. Постигается это интуитивно, зоркостью
чувства. Мы с младых ногтей о многом или о чем-то догадываемся, однако
доподлинно не знаем ни духовного устроения мира, ни степени присутствия в
нем духовной сути. Но можем к этому чувству-знанию стремиться., опираясь на
то знание, что уже прикоплено Россией.
В данном случае я хочу подчеркнуть, что нам следует непрерывно учиться
ценить скрытое в самом человеке свойство постигать нечто главное интуитивно,
чувством. Помочь ему раскрываться и здесь. А может, и вернуться к
утраченному. Учитывать в практической деятельности эту потребность, учиться
помогать ей развиваться.
Ведь народное мироощущение во многом зиждется на точности моральных
реакций и выражено в красноречии образа, - сплавом мысли и чувства.
С другой стороны, взаимоподкрепляющее состояние разума и чувства
встречается уже в основном на ином полюсе. Среди людей широко и органически
образованных. И именно это порождает динамику интеллектуального поиска,
дарует свободу рискующей мысли.
И если мы научились представлять модель всесторонне развитой личности и
даже личности базисной и модальной, то "механизм" раскрытия интуиций в
каждом человеке, его дара ориентироваться в мире следует еще осваивать.
Простой пример. Абстрактное искусство или то, что называется
модернизмом. Здесь нас призывают многое постигать именно чувством, проникать
в наитие художника. Даже в стихах и прозе, пренебрегая знаками препинания и
заглавными буквами, нам дают понять, что мы сами должны создавать при чтении
эмоциональные узлы. Я сейчас оставляю в стороне, сколь это получается удачно
или нет. И не о том, что тут есть и свои достижения. Я просто - о факте
существования такого искусства, явленного вольно или невольно.
И естественно, современному нравственному движению необходима своя
современная база, чем, скажем, для середины прошлого века являлась отмена
крепостного права. С той "только" разницей, что крепостное право надо было
отменять, а теперь необходимо создавать новые этические институты. Духовную
свободу человеку не дашь, как политическую. То есть можно, конечно, ее
декларировать, но кто возьмет. И лишь заклиная, как это часто делается
нынче, "духовность, будь духовен", - многого не достигнешь.
Современной базой нравственно-интеллектуальной работы должны стать
институциализация проблематики новой системной этики, ощущение этой
деятельности как особенной, первостепенной, приоритетной - также и создание
Центра новой этики, и этически ответственное использование его "продукции".
...И чем же не рабочая задача - наполнение демократических институтов
власти духовным содержанием? По части духовных мытарств мы, может быть,
впереди Европы всей. Не только ведь в области балета. Может быть, российской
интеллигенции, в первую голову, теперь надо спокойно приняться выводить
демократию из разряда пусть и меньших, но все-таки зол. И стать первыми тут.
Герцен, после того как закончен был московский университет, предложил
Огареву: а теперь давай все-таки займемся нашим образованием. Мы закончили
свое высшее учебное заведение: ввели у себя демократию. Может быть, и нам
теперь следует двигаться дальше... иначе все будет не по-человечески.
Неправильно.
19 мая 2000 г.
Странное ощущение. Грянули два долгожданных выходных дня; празднично
обозначенные историческим событием 200-летия А. Пушкина, и... И в результате
у многих возникло чувство еще одного, но на этот раз не очень
предполагаемого, хотя, как обычно, нисколько не заслуженного разочарования.
Получилось, что к юбилею куда интереснее было готовиться, ждать его
деятельно. Ведь, начиная с 1994 года, не только дни рождения нашего великого
поэта отмечались уже с особенной значительностью, но и все "пушкинские
даты". Воздавалось и лицейским дням, и первому балу Наташи Гончаровой, где,
как считается, ее и увидел Пушкин. Ежегодно в свой черед вспоминали и дуэль
на Черной речке.
Литературно-музыкальные и иные вечера, посвященные жизни и творчеству
Пушкина, множились, можно сказать, как грибы, принимая тематически
углубленный, даже исследовательский характер. И всюду залы и зальчики
заполнялись людьми. Будь это дом работников искусств, институт мировой
литературы, университет, библиотеки, клубы или вообще любая аудитория,
любезно предоставленная кем-то устроителям и активистам гуманитарных
собеседований и встреч. Готовились и выходили в свет книги с новыми
материалами о Пушкине и его эпохе. Печатались газеты или просто
предъюбилейные листки. Порою все это так или иначе финансировалось (весьма
скромно) властью, однако инициатива, идеи, материалы и деньги шли снизу, от
граждан, от лиц частных. Или организаций сугубо общественных.
Одно общественное движение "Союз реалистов" за последние пять лет
подготовило и провело более ста самых разных пушкинских акций.
Особенного диссонанса не внесли в творческую предпраздничную
настроенность и подготовительные заботы российских людей о будущем юбилее
даже выборные кампании, где разные партии пытались оседлать и этого
сказочного Конька-Горбунка. Таков уж предмет. Пушкинский юбилей не мог
состояться без естественной искренней заинтересованности почитателей
великого поэта. И пусть на самых крайних полюсах аудитории почти грозно
скандировали "Наш Пушкин!" (т.е. не ваш, если речь идет о политическом
неприятеле), великий поэт на самом деле примирял противоборствующие стороны.
Хотя бы об этом они и не догадывались. Или лучше сказать, не желали
догадываться. А догадавшись, даже отмахнулись бы: шли бы, мол они,
противники то есть...
Пушкин так или иначе примирял противоборствующие стороны - как явление
этого мира, органикой таланта и личности, талантом свободы. И чувством
справедливости, свойственным ему, как дыхание. То есть тут и объяснять
ничего не надо.
Другое дело, что у нас с такими простыми понятиями, как справедливость,
масса сложностей. Особенно когда мы пытаемся их объяснять. Или объясняться в
связи с ними. Для многих сущность справедливости весьма абстрактна. И
эмоциональна одновременно. Этакое противоестественное явление -
эмоциональная абстрактность. Или абстрактная эмоциональность. Что хуже, и не
решишь...
Короче, как бы там ни было, 200-летия Пушкина повсеместно ждали. И,
подчеркну еще раз, деятельно ждали его, инициативно, что для нас уже предмет
некоторой гуманитарной роскоши. Многие трудились, не покладая рук, ради
того, чтобы он прошел хорошо, жизнерадостно. И вот добрались до главного, до
самих юбилейных дней, и все сразу как бы замерло. Куда-то провалилось.
И все оттого, что вперед выступило Государство. Как же Государству не
пребывать на самых значительных торжествах отечественной культуры. Оно,
постоянно обремененное всяческими государственными заботами, не просто
присоединилось к проведению праздника. Государство взяло его в свои руки.
Утром 5 июня Правительство поднялось на свежевозделанную трибуну на
Пушкинской площади Москвы и... И все испортило.
Ничего не имею конкретно против недавнего и недолгого правительства
Сергея Степашина, ни против него самого. По российским меркам, он мне даже
симпатичен. Не в последнюю очередь своей интеллигентностью. И ожидания,
какие я с ним связывал (куда же деться россиянину без ожидания лучшего),
сближало меня с этим человеком. Как с государственным деятелем.
Это, конечно, субъективный момент. Объективно же между мной (нами) и
правительством (точнее сказать, правительствами) не существует какого-либо
человеческого контакта. И ни малейшего чувства связи. Они, правительства,
столько раз менялись, что мы не успеваем даже привыкнуть к ним.
Может быть, в обвале разочарования, связанном с бездарным в общем
государственным финалом пушкинских торжеств, проскочила бы и нотка
сочувствия этой правительственной неудаче в сфере гуманитарного. Однако
слишком далеки мы сегодня друг от друга. Правительство как бы с нами, а мы -
без него.
Еще хорошо, что президент страны не обратился к народу в связи с
200-летием великого поэта. Ощущение несостоятельности здесь было бы куда
более резким.
И опять же, дело не в конкретном президенте.
И не только в откровенно казенных режиссурах праздника на площадях
столицы и в сам нем
прекрасных исполнителей). И не в том даже, что центр Москвы (чуть ли не
более половины территории, расположенной внутри Садового кольца) почти на
полдня был закрыт многочисленной милицией не только для транспорта, но и для
пешеходов. Особо плотно на всех подступах к Пушкинской площади. Мы, мол,
попразднуем, а вы потом приходите.
Очень этично!
Последнее я опять не адресую, собственно, к тому же Степашину.
Государственный деятель, особенно высокого ранга, сам попадает у нас внутрь
чиновничьей структуры, словно в ловушку.
Суть в другом. Многолетнее участие многих людей в продвижении к
пушкинскому празднику оказалось куда более живым, чем то, что способны в
области духовного воспринять, переварить, усвоить наши государственные
структуры, наш недоразвитый гуманитарно класс чиновников.
От финала юбилейных торжеств не ждали столь откровенного бюрократизма.
Ждали, хотели услышать хотя бы то, что день рождения А. Пушкина объявляется
отныне Днем отечественной культуры.
Просто и незатейливо.
В сущности, перед нами опять явственный и далеко не частный случай
несовпадения государственной практики с глубинными духовными общественными
подвижками. Хочет кто это замечать или нет, мы вошли в иное новое время с
иными смыслами и параметрами. Мы сами его готовили - и плодясь и
размножаясь, весь земной шар заполняя собой, и с разным успехом создавая
техногенные структуры обитания, и опутывая себя технологиями, и, что
особенно важно, создав гигантскую гуманитарную сокровищницу, наработанную
культурой, распоряжаться которыми еще только учимся.
...Интегративная идеология, этическая идеология, обогащенная этика,
новая этика и, наконец, политика - прикладная этика. Все эти и многие другие
определения нового времени (новейшего!) принадлежат самым разным нынешним
авторам. Каждое из них можно было бы закавычить. Но суть здесь не в том, что
авторов - уже хор, а в жгучей актуальности "репертуара" этого хора. И в
жгучем, справедливом желании их быть услышанными.
Спрашивается, а что нового в новой этике? Разве недостаточно Нагорной
проповеди? "Необходимое уже сказано", - отмечает академик Никита Моисеев.
Разве недостаточно библейских заповедей и откровений Евангелия? Разве
недостаточно основных нравственных установок иных верований. Нет
неправильных религий, с детской точностью обмолвилась как-то с экрана
телевизора одна школьница.
И все-таки в обстоятельствах современного мира с глобальными
проблемами, вплотную подступившими к зазевавшемуся несколько человечеству, с
увеличившейся сложностью задач, стоящих перед людьми, этика не может
держаться и развиваться только заповедями и наставлениями. Заповеди и
наставления обращались к отдельному человеку, к избранному народу (что в
данном случае едино). И спускались они, что называется, сверху вниз. И
носили заповедный, то есть заказанный, повелевающий, приказной, вплоть до
заклятий характер: ты ведешь себя хорошо, а иначе - не сносить тебе головы.
Особенно репрессивен в этом смысле Коран.
Новая этика, или этическая идеология, движется снизу вверх. От граждан
к государству в первую голову, правительству, парламенту, общественным и
иным организациям, к коллективным структурам, ко всему, что можно назвать
юридическими лицами или без юридического лица. Снизу вверх - не совсем
точно. Лучше бы здесь подошли слова - недра народные, фундамент. Поскольку
называть низом современные интеллектуальные и духовные силы и накопившиеся,
но пока неприкаянные духовные потребности...
Идучи не по предписанию, не по приказу снизу вверх, новая этика
(этическая идеология) поэтому-то и должна быть и более активной, и более
масштабной, и более технологичной в своей созидательности, чем заповеди...
Но чтобы этическая идеология действительно обрела работоспособность в
обществе, необходимо начать с создания этической программы.
Мне приходилось писать о том, что за последние пять-шесть лет такая
программа фрагментарно, в трудах разных авторов так или иначе уже создается.
Надо ее достроить. Для этого есть и люди, и потребность в сотрудничестве, и,
как говорилось, общественная настоятельная необходимость.
Потому-то газета "Автограф", журнал "Вопросы философии" намерены
провести ряд рабочих встреч, где философы, политологи, историки, писатели,
экономисты, юристы и иные авторитетные специалисты, связавшие себя с
проблемами современной этики, что называется, договорили бы эту программу.
Естественно было бы, если бы результатом таких рабочих встреч стала не
только программа. Но и, надеюсь, образуется своеобразный Центр, способный
активизировать и общественное мнение. По крайней мере, такой Центр мог бы
проводить и по крупным масштабным и по малым деяниям гуманитарные
экспертизы, определять их этические составляющие и резонанс. Уверен, их мало
кто пропустит мимо ушей.
В последние несколько лет на страницах печати предлагалось создать
нечто вроде Совета старейшин как высокоавторитетной этической инстанции. Об
этом мне тоже приходилось уже писать. Добавлю сюда еще и Совет России,
внегосударственную и даже надгосударственную структуру, предлагаемую
Владимиром Скрипником в брошюре "Российская национальная идея целостного
гармонического общества". А о скольких высказываниях подобного рода мне
неведомо.
Так почему бы названному Центру не стать прообразом общественной
структуры, способной и к квалифицированному системно-духовному арбитражу, и
даже к созданию культурно-этического движения, необходимость которого,
по-моему, стучится не только во все двери, но и в окна. На каких бы этажах
они не находились, включая и правительственные.
Конечно, понятны и сомнения, а скорее, пожалуй, скорбь, высказываемая
нередко по поводу перспектив нашего нравственного возрождения. Даже академик
Никита Моисеев, чья кандидатура вместе с Солженициным включается Николаем
Розовым в предлагаемый им Всероссийский совет попечителей, признается:
Вот почему я с большой долей сомнения говорю о программах культуры и
нравственности. Тем более, что одних нравственных начал, т.е. системы
нравов, образцов поведения людей будет еще недостаточно. Мне кажется, что
необходима более глубокая моральная перестройка самого духа и смысла
человеческой культуры. Возможно ли это? И в ограниченное количество времени.
С другой стороны Николай Месхешвили замечает:
Моральная власть не может ни инициировать, ни проводить в жизнь
социальных решений, она эффективна лишь тогда, когда обладает единственным
правом - накладывать свое вето.
И добавляет:
Важно только, чтобы оно было услышано.
Ирина Василенко, в свою очередь рассчитывает на страх, который может
разбудить и беспечного человека, и зазевавшееся человечество. Вот ее строки:
Парадоксальным образом ситуация разрядилась благодаря взрыву глобальных
проблем. Казалось, уже ничто не сможет вернуть человечество к прежнему
пиетету перед ценностями, так глубоко релятивизм подорвал устои культуры.
Неожиданным образом это сделал страх, осознание угрозы всеобщей
экологической катастрофы. Страх стал тем невидимым дирижером, который сумел
преодолеть смятение в мире оценок и расставить акценты в партитуре
ценностей.
Но дело не только в громе экологическом или антропологическом. Суть еще
в том, что в принципе задачи устройства и всего человеческого мира, и его
частей, много усложняясь, требуют системности в подходах и решениях. А если
речь заходит о системности, то всегда вторгаешься в живое. По живому
прокатываемся. Поэтому именно в принципе придется перестраиваться. Иначе
говоря, наша нравственность должна обрести исследовательскую пытливость.
Нравственность сращивается с системными же техногенными проблемами. Тоже
утрачивающими свою технически первородную чистоту. Орудия действия (труда)
теперь - не только и не столько продолжение рук человеческих. Это
продолжение общечеловеческого сознания. А значит - явление в основном
духовного порядка.
Тут никуда не спрячешься. То, что в начале века В. Вернадским названо
ноосферой - исключает дальнейшие конгломератные наши отношения с природой.
Порог терпения среды нашего обитания - эта новость практически людьми почти
не осознана. Не только россияне, но и все человечество всегда опаздывает к
началу нового.
Коэволюция - сознательное устроительство среды обитания человека.
(Ноосфера, коэволюция - двадцать лет назад в отечественных словарях, а
словари издаются не на один год, таких понятий попросту не существовало).
При всей важности технико-технологического развития, без которого никуда не
двинешься, среда обитания человека должна быть гуманитарной.
Природно-гуманитарной. Природное, кстати, гуманитарно по своему существу. А,
значит, в этом смысле первичнее антропологического. По крайней мере, не
уступает ему в первородстве. И механическое вносит в природное еще
недоучившийся, недоразвившийся человек. Чему, как выяснилось, существует
предел. И в этой опасной зоне путеводителем становится прежде всего
этическое.
Иначе нам не усидеть ни в городе, ни в деревне. Земной ли, космический
ли - непременно обвал нас догонит.
И потому мы должны жить не с эпизодическими оглядками на культуру, что
нам пока свойственно, а - по культуре.
По совести надо жить, поправит меня кто-нибудь. И - попадет в тупик.
Как попадал в него гениальный Лев Толстой, мучившийся (см. его дневники) от
безысходности попыток найти опору в личном бескорыстии. И происходило это на
грани двух эпох, когда уже становилось ощутимым, что просто так, как
движется и складывается жизнь сама по себе, жить нельзя, и все нравственно
негативное, что тянут, волокут за собой общество, государство, человечество,
словно хвост, возрастающий в размерах, так или иначе извернется и начнет это
общество, государство или человечество бить по голове. Уже тогда многие
догадывались - этическое, обогащенное накоплениями культуры, перерастает
действовавшие нормы, усложняется, формируется в систему, адекватную новому
состоянию жизни людей в природе.
Интереснейший западный политолог Ханна Арендт (не имеет ли она хоть
какого-нибудь отношения к врачу-однофамильцу, чье имя связано с Пушкиным?),
о взглядах которой писала в журнале "Вопросы философии" Елена Трубина,
отличает "современную эпоху", берущую начало в XVII веке и закончившуюся на
старте XX столетия, и "современный мир". Мир (надо полагать - последующий
этап человеческой истории), политически для себя определившийся, по ее
мнению, с первыми ядерными взрывами.
Так или иначе разделяя суждение Ханны Арендт о наступлении новой эпохи,
российский человек может опереться и на другие сигналы осмысления ее
прихода. И политические тоже. Скажем, призыв жить по правде взорвался
октябрьскими событиями 1917 года. Через семьдесят лет после взрыва опять
выяснилось, что поиски благого (социалистического блага) без этического -
путь в тупик.
Но это мы сейчас оставим.
Лучше вспомним о Пушкине.
Если в Западной Европе переход к новой действительности задолго, в иных
временах, готовился такими духовными силачами как Данте, Шекспир, Сервантес,
великими философами и мыслителями, самим Ренессансом, наконец, то мы в своем
гуманитарном развитии во многом обязаны Пушкину. Явлению исторически
сравнительно недавнему. Но скоростью и уровнем развития настолько великому,
что у нас, его потомков, даже возникла некоторая историко-культурная
аберрация. Психологически, субъективно (неведомо, правда, насколько
справедливо) для нас тот же Карамзин - допушкинский. То есть, как бы
пребывающий в ином историческом пространстве. О Державине и говорить нечего.