- Воевать? - благодушно откликнулся повеселевший Солоент, - а почему у
вас ножки меньше мужских...
Сидя у ног Антиопы, он испытывал именно счастливое благодушие.
Тем временем танцовщицы со щитами снова двинулись с места, продолжая
притоптывать и образуя хоровод. Площадь зашевелилась, втягиваясь всей своей
массой в танец. Площадью овладело нечто магическое, необъяснимое. Взоры трех
сестер устремились в самый центр танцующих. Но и греческих воинов захватило
острое чувство изумления от стремительной, очень простой, но отточенной
восторгом грации множества танцовщиц.
Что до Солоента, то он был поглощен происходящим не менее Антиопы.
В мегароне Ипполиты, если к ее приемной зале подходит это греческое
название, гостей ожидала трапеза. На этот раз праздничная и в обществе
женщин. Три царственных сестры и верховная жрица амазонок - главная жрица
Луны старуха Орифия принимали Геракла, Тезея, Герма и Солоента.
Присутствовала и Адмета. На ней была короткая розовая рубашка, схваченная в
талии серебристым поясом. Словно Геката - дева с блестящей повязкою. Ее
стройные ноги открыты взорам. Тонколодыжная Персефона, да и только. Амазонки
же были в шароварах из легкой и нежной ткани, живописно обтекавшей
тренированную, отточенную их образом жизни стать.
Это поначалу мужчинам мешало сосредоточиться, как и шум, все еще
долетавший со стороны площади, хотя там никто уже не танцевал.
- Что происходит? - спросила Ипполита амазонку, вошедшую в зал с
некоторой растерянностью на лице.
- Девы решают, как подступиться к мужчинам, - сказала вошедшая.
- Разве в городе нет списков, аналогичных поземельным? - рассудила
Ипполита, - напомни-ка им про них.
- Я сообщу твое повеление суровым сестрам, - склонилась перед царицей
амазонка.
- Наш сельский юноша сказал бы: я пойду к братве, - заметил Геракл,
когда она удалилась.
- Что такое списки, ясноглазая? - спросил у Ипполиты Тезей.
- Списки - это наши отряды, - улыбнулась в ответ Ипполита.
- Амазонки на конях - отряды наших воинственных муравьев, - уточнила
Меланиппа, - совершающие набеги на ваши земли.
- Наши земли далеко... Очень далеко, - поспешил смягчить сказанное
Меланиппой Солоент.
- Не для наших муравьев, - усмехнулась Меланиппа.
- Если бы мы приплыли к вам надолго и рядом с вашим, красавицы,
основали поселение, то употребили бы иные слова, - рассудил Герм.
- Какие? - насторожилась Меланиппа.
- Пчельник, пасека...
- Наша жизнь - войско, - задумчиво произнесла Ипполита. - Мы не хотим
вашей неустроенности
На некоторое время за столом установилось молчание.
- А правда, что амазонка может лишиться девственности, только убив трех
мужчин? - вдруг спросил Солоент.
Женщины рассмеялись. Даже молчавшая до сих пор Адмета.
- Такое было давным-давно, - ответила Солоенту Антиопа, сидевшая рядом
с ним, но до сих пор почти не уделявшая ему внимания.
- У нас и мужчины тут есть, - вступила в беседу старая Орифия.
- Как?! Как? Как! - встрепенулись гости.
- Так, - просто ответила жрица.
- Только им запрещено садиться на коней, - поспешила пояснить
Меланиппа, - участвовать в священных танцах и вообще... общаться с нашими
богами.
- Мы и женщин принимаем, - продолжала Орифия.
- Как? Наших женщин! - ревниво воскликнул Геракл.
- Ваших, ваших, - улыбнулась и ему Ипполита. - Ваши женщины приезжают к
нам отдохнуть от вашего мира ненадолго, а остаются на годы.
- Но, если захотят, мы отпускаем женщин с сыновьями, - добавила Орифия.
И произнесла это Орифия доброжелательно, мягко. И могло показаться, что
не она здесь неколебимая жрица, а жесткая на слова Меланиппа.
- Потому-то в старину наши царицы Марпесса, Лампадо и Гиппо до самого
вашего моря земли завоевывали, а мы вот здесь сидим... Вы-то к нам зачем
пожаловали, - после ворчливой вспышки вдруг вполне миролюбиво склонилась
Меланиппа к Тезею и даже притронулась к его волосам.
Однако ответить Тезей не успел. В залу опять вбежала амазонка.
- Отряд танцовщиц требует для себя Геракла, - объявила она Ипполите.
- Что значит требует? - гневно поднялась Ипполита.
- Ну..., - замялась амазонка... - Очень просят.
- Вот, очень просят, - заступился за танцовщиц Геракл, не особенно
отдавая себе отчета в том, чем может на самом деле обернуться для него такая
защита. - Это те, кто так маняще танцуют? - спросил он.
- Те самые, - уже без гнева произнесла Ипполита.
- Так заслужили, - простодушно рассудил Геракл.
- Вот и иди к ним, - согласилась Ипполита.
- Э-э, - протестующе откинулся назад Геракл.
- Очень волнуются, - заторопила амазонка, исполняющая роль связной, -
даже меня готовы взять к себе в отряд, если я приведу к ним Геракла.
- Потанцуешь, Геракл, - легкомысленно вырвалось у Солоента.
- Какой из меня танцор, - пытался еще противиться Геракл.
- Еще какой. Как топнешь, земля закачается, - широко заулыбался Герм.
- Нам будет тебя не хватать, - объявила царица, но с такой интонацией,
будто отправляла Геракла к танцовщицам своим повелением.
- Как чтсь молчание. Оставался пока без ответа вопрос
Меланиппы к Тезею: вы-то зачем сюда пожаловали? Однако без Геракла мужчины
подступаться к разговору об этом не решались, что передавалось и женщинам. К
тому же сейчас женщины настраивались на другое.
- Все-таки Геракл вас покинул, - не удержалась Меланиппа.
- Нас, - уточнил Тезей, поводя рукой и окидывая взглядом всех сидевших
за столом.
- Мы не в бою, - весело заметил и Герм.
- Ты хочешь сказать, что вы сейчас не отряд? - стрельнула взглядом на
него Ипполита.
- И списков у нас не водится, - вставил Солоент.
- Ты нас осуждаешь за это, ясноглазая? - спросил царицу Тезей скорее
для того, чтобы просто поддержать разговор.
- Мы вам не судьи, - уклончиво ответила Ипполита. - К тому же Геракл
ушел не без моего слова.
- Геракл ушел сам, - не согласился Солоент.
- Дело не в Геракле, - продолжал Тезей, решив, сохраняя вежливость,
взять быка за рога. - Он, конечно, ушел по твоему слову. Но наши люди,
Солоент прав, действительно, свободнее в своих поступках. На этом строятся
новые Афины, откуда я прибыл. Со мною герои из других мест. Из других..., -
на мгновение затруднился Тезей. - Из других, однако, земли эти как бы из
одного мира. Люди из разных мест так или иначе связаны друг с другом. Мы
прекрасно понимаем друг друга.
- Ну и что? - спросила Ипполита.
- ...Я сам пришел в Афины из Трезен.
- Если вы нас рассердите, то мы и до Афин дойдем, - опять не удержалась
грозная Меланиппа.
- Подожди, сестра, - остановила ее Ипполита. - И что?
- Ну..., - опять затруднился Тезей, - вот так, сами по себе... Не
обречены ли вы в своей изоляции на погибель?
- На севере, за горами, за морем, по которому вы приплыли, сами по себе
целые племена живут. И верховодят там мужчины, - рассудила Ипполита.
- ...Замкнувшиеся в себе. И этим они обречены на погибель, - стоял на
своем Тезей. - Мир велик, и он меняется. Ему не дано застыть...
- И ты, Тезей, странствуя по миру сам по себе, можешь погибнуть до
срока. - Это произнесла главная старая жрица.
Произнесла мягко, но убежденно.
- Ты мне пророчествуешь? - повернулся к ней Тезей.
- Может быть, - подумав, ответила жрица. - И одиноко погибнешь.
- Вот именно, если буду один, - согласился Тезей. - Но мир, по которому
я ступаю, останется.
- Наши девочки тоже погибают. Но погибают рядом с подругами, на наших
глазах, и смерть славна. Или тебе славы не надо, - сказала старая жрица.
- Мне нужна моя слава, - подчеркнул слово "моя" Тезей. - Однако сейчас
не в ней дело... Я хочу ошибаться, - опять искал он нужные слова, - чтобы
хотя бы приблизиться к истине... Или к себе. А тут отряды в мирное время,
списки... Как-то невесело... Заскучаю.
- А со мной тебе не скучно?
Тезей обернулся на уже знакомый голос и рядом с собой, на месте, где
недавно сидел Геракл, увидел Антиопу.
Вся наша неустроенность отсюда.
А пропасть по краям обожжена.
Войдет ли в мир великая жена,
Когда с ней рядом этакий зануда.
Вглядись в себя - наброски да этюды.
Не внявший тьме достоин ли утра?
Ценители, а не творцы добра.
Кисть отложи, несбывшийся покуда.
В рай станем звать - то непременно грубо.
Кипит нутро - лишь истинное любо?
Благая весть на наш манер проста.
И тянешь на себя конец набата.
И в этом опьяненьи видишь брата.
Величье омывает суета.
И все-таки нечто совершенно непривычное происходило вокруг греческих
героев. Казалось бы, что уж такого: встречаются мужчина и женщина.
Сближаются даже. Однако здесь, на земле амазонок, всякий раз представитель
сильного пола ощущал, что попадает в какую-то западню, словно мышка в
клетку. И ничего трогательного. Нет, трогать, трогать и трогать женщину
можно. Это сколько угодно. Но ты должен, обязан ее трогать. Такая твоя
работа. Вот и трудись. Ты здесь, а трогаешь не свое. Даже вино за столом не
общее, а какое-то чужое. Не для веселья, а для большей производительности. И
выдают тебя какой-либо женщине чаще по списку, в который она занесена. Как
дополнение. Это неважно, что греческие мужчины, приплывшие сюда, ни в каких
списках не состоят. Достаточно женских списков. Раз на этой земле перепись
осуществилась, то и ты, угодив сюда, попадаешь на заметку. Ты уже не сам по
себе. Таково могущество списков. И устанавливается тревожащий тебя,
задевающий тебя порядок.
Нет, и воспламененность была, и даже песни пытались вместе петь. Но вот
близость достигла своего предела и тут же куда-то исчезла. Расслабленный
мужчина, отдавший своей подруге часть собственной энергии и желавший
понежиться в остатках только что окутавшего и дурманящего его тепла,
сталкивался словно со стеной. И это во время любовного-то похождения. И в
стенку превращалась женщина, еще недавно стонавшая от остроты переполнявшего
ее желания. Но вот огонь погашен, и - как ничего и не было. Конечно, пламя
снова могло пробудиться, но мужчина в конечном счете опять ударялся о
стенку. Или о несколько стенок подряд.
Получалось, и не мужчина он совсем, а какая-то заурядная афинская
гетера. Очень непривычное это ощущение, чтобы не сказать, - весьма обидное.
- Девочки! - то и дело доносилось с улицы, где праздник продолжался и
куда торопилась выскользнуть амазонка после близости с мужчиной.
И никто из этой списочной праздничной женской толпы не кричал:
"Мальчики!". Или хотя бы - "Девочки и мальчики!".
Не выстроенных по спискам мужчин как бы и не существовало. Только что
были, и вдруг нету их совсем.
И ни капельки благодарности, ни крошки признательности обычному,
нормальному представителю иного - сильного - пола. Даже и несколько больше,
чем нормальному. Какой слабак на подобное мореходство решится. Впрочем,
пусть - ни благодарности, ни признательности. Что с них, дикарок, взять. Но
обескураживала очевидная жесткость этих мягких по своей физической природе
созданий. Точнее, черствость. Исключение, - если рядом с ними такой крепыш,
такая громадина, как Геракл. Эти пакостницы буквально плывут от восхищения
им. И до, и после. Да и кто не плывет от чудес в здешнем мире. Но -
неизменная черствость ко всем остальным. Вообще к мужчинам. Откуда она?
Откуда?
Конечно, это чувство обиды мешало гостям из Греции сосредоточиться.
Сосредоточиться и подумать. Ведь что-нибудь из объясняющего подобное и они,
успокоившись, могли наскрести в своей памяти. Какие-нибудь примеры из той же
Греции. Всего бы это не объяснило, но все-таки... В той же Греции есть места
и местечки, откуда мужчины всякий год отъезжают на заработки. В Афины,
скажем. Где увеличивают количество метеков. На большие священные праздники
они возвращаются к своим женам, чтобы привезти чего-нибудь из заработанного
и, разумеется, погулять, приобщиться к родным святыням. Остальную часть года
женщины остаются без них. И землю бедняжки возделывают, и остальное тащат на
себе, а главное, - без мужей перебиваются. От этого в них образуется, ну, не
черствость - суровость какая-то, жесткость. Она в них со временем как-то
сгущается, словно природной их составляющей становясь.
И кто тут виноват? Ведь не женщины, если подумать.
Мужчинам подумать бы следует.
Ну, да это ладно. Все равно подобные проблемы, может быть, еще и по
мужской нерасторопности, по ограниченности мужской рассудительности, по
сердечной недостаточности будут решаться не одно тысячелетие.
Впрочем, с ходом дней и ночей для греков наметилась и некоторая
отдушина. Те из местных хозяек, в основном из здешнего высшего,
относительно, конечно, общества, с которыми можно было касаться тем
посторонних, а то и потусторонних, все-таки иначе строили свое общение с
греческими гостями. Иначе, чем эти темные биотянки и дикие амазонки, с
которыми о постороннем разве поговоришь. Только о зримом и вещественном. А с
царицами и их окружением, пожалуйста, хоть до темна обсуждай. Неведомо что,
чего руками-то не потрогаешь. Только воображением или измышлением
каким-нибудь. И близость даже особенная возникает. Казалось бы, на пустом
месте.
У Тезея же с Антиопой вообще довольно быстро возникла обоюдная
открытость друг к другу. Антиопа увела его к себе, в свои комнаты. И тут же
эти мужчина и женщина бесхитростно и безоглядно насладились друг другом,
словно влюбленные. И Тезея потянуло на откровенность.
- Ты знаешь, - признался он Антиопе, - еще маленьким мальчиком я хотел
жениться на амазонке.
- Значит, ты приплыл сюда, чтобы жениться.
- Да... Но теперь, я понимаю, и чтобы спасти тебя.
- От чего?
- От судьбы, которая ждет всех вас. Вам не удержаться в этом мире, вы
обречены... Я уже говорил об этом. Я спасу тебя, я увезу тебя в другой,
большой мир.
- Путешествуют только наши души, - задумчиво ответила Антиопа.
- Как это? - не понял Тезей.
- Уходишь же ты в сновидения ,- объяснила Антиопа, - это твоя душа
покидает тебя. У нас же души не только уходят в сновидения, но по-настоящему
странствуют.
- А если она не вернется?
- Душа?
- Конечно.
- Она всегда возвращается. Только нельзя, когда спишь, закрывать
голову, а то душа не найдет тебя. И еще надо ложиться чистой. Грязной ты ей
можешь не понравиться.
- Вот видишь, твоя душа странствует, а ты мира не знаешь.
- А если я не захочу бросить здесь все?
- Захочешь, почувствуешь, как захочешь. Я спасу тебя, Антиопа.
- Как бы не так, - усмехнулась Антиона.
- Так, - настаивал Тезей.
- Завтра утром пойдем к старухе Орифии, - сказала Антиопа.
- Зачем?
- Она любит меня. Мы скажем ей, что ты хочешь спасти меня.
На следующее утро Антиопа и Тезей действительно направились в Каменный
дом Великой матери. На широкой лестнице храма дежурил целый отряд
вооруженных амазонок. В несколько рядов широкими щитами, словно стенками,
они перекрывали дорогу в Каменный дом богини. Вряд ли в иные дни, до
прибытия греков, здесь предпринимались такие предосторожности. Перед
Антиопой амазонки молча расступились, пропустив ее вместе с Тезеем, что
тоже, надо полагать, было здесь чрезвычайно необычным: мужчины в святилище
не допускались.
Пройдя через двери, тут же за ними затворенные, Антиопа и Тезей
оказались в полутьме высокого четырехугольного пространства. Что
располагалось вдоль стен, не рассмотреть. Но прямо перед ними, обозначенной
двумя светильниками, стоял грубый деревянный идол с бронзовой маской Великой
матери. Маска сразу же притягивала внимание. И не только потому, что здесь
была единственной. Маска приковывала взгляд к себе, пугала, пожалуй, даже:
беспредельной строгостью. Только потом Тезей обратил внимание, что она, на
ощущение грека, заметно деформирована - сильно вытянутое лицо, горло, словно
кол какой-то, острый подбородок, длинный и тонкий нос с прижатыми к
переносице круглыми глазами и резкими бровями, словно сдвинутыми к центру.
Потом уже замечаешь уши, посаженные на разных уровнях. Одно - на уровне
глаза, другое - ниже. Все как-то наперекосяк.
- Божий лик Великой матери, - объяснила Антиопа. - Здесь она улыбается.
Тезей пригляделся, и какое-то подобие улыбки, казалось, проступило
сквозь беспредельную строгость лика богини.
- Какой же она еще бывает? - спросил Тезей.
- Нахмуренной, - охотно ответила Антиопа.
- О боги, - поразился Тезей. - Что же это тогда такое?
- Тогда она еще страшней... Тогда мы спешим отсюда на поля, чтобы
вытоптать часть посевов и тем умилостивить богиню.
- Зачем? А если урожай будет бедный?
- Затем, что нахмуренная богиня и посылает нас в поход за добычей.
- Поверить не могу, - продолжал удивляться Тезей.
- Очнись, мой мужчина, - потянула его за руку Антиопа, - пойдем к
Орифии.
Комнаты верховной жрицы располагались в пристройке к задней части
храма. К ним вел узкий вход - за фигурой идола Великой матери. Миновав его,
пришедший после сумрака храма попадал в помещения, можно сказать, празднично
освещенные солнечным светом.. Чуть поодаль пристройку отгораживал от
остального мира высокий каменный забор.
Орифия нисколько не удивилась гостям. Словно ждала их.
- Оказывается, Тезей приплыл сюда, чтобы спасти меня, - объявила
Антиопа.
И не понятно было - при этих словах - рассмеется она или рассердится.
- То есть? - спокойно спросила Орифия.
- Он хочет увезти меня отсюда в свой мир, - ответила Антиопа.
И тут она рассмеялась.
- А ты что скажешь? - обратилась Орифия к Тезею.
- Я полюбил ее.
- Влюбился, как в первый раз? - уточнила старая жрица.
- Как в последний, - твердо сказал Тезей. - Больше у меня ничего такого
и не будет... Да, я хочу спасти ее, - продолжал он, - и, не сердись на меня,
хочу вырвать из этой дикости.
- Каждому свое, - рассудила Орифия. - И потом, что лучше? Какая хорошая
вода в сосуде ни была б, из родника она приятней...
- Мой мир - не подарок, далеко не подарок, - принялся объяснять Тезей,
который отчего-то испытывал доверие к старой жрице. - Но здесь вы обречены.
Вам тем более не удержаться, что мой мир, который окружает вас, далеко не
подарок. Он вас не пощадит. А если вы совсем отделитесь от всего остального
мира, вы можете превратиться в зверей. А это тоже погибель.
- И что ты ответишь на это? - повернулась Орифия к Антиопе.
- Я - женщина-воин, - гордо заявила амазонка.
- Так-то оно так, - улыбнулась старая жрица. - Но, собираясь в поход,
вы, женщины-воины, кладете теперь в мешочек не только точильный брусок для
меча, но и бронзовые щипчики для бровей.
- И еще у меня есть бронзовое зеркало с милой овечьей головой на конце
ручки, - усмехнулась Антиопа. - Ты сама мне его подарила.
- Зачем же ты пришла ко мне все-таки, женщина-воин? - спросила наконец
Орифия.
- Но ты же мне как мать, - обескураженно ответила Антиопа. - Если что,
ты ведь меня никогда не выдашь.
- Смотри, сколько к нам мужчин из-за морей пожаловало, - продолжала
рассуждать старая жрица. - А теперь, - ты не сердись, Тезей, -... почему бы
тебе, дочка, не выбрать еще кого-нибудь для этих игр?
- Э-э, - встрепенулась Антиопа, - он мне нравится.
- Дети вы, дети, - вздохнула Орифия, помолчав. - Ты хочешь ее спасти, а
я - защитить... Что реальней?.. Оставь нас, Тезей, мне с ней поговорить
надо.
Однако Тезей еще повернуться не успел, как в комнате появилась
вооруженная амазонка.
- Прости, великая жрица, - обратилась она к Орифии, - но там какой-то
сумасшедший пытается прорваться к Тезею.
- Вот видишь, Тезей, тебе надо идти, - сказала Орифия.
В сопровождении вооруженной амазонки Тезей миновал хмурое помещение
четырехугольного храма, вышел опять на свет, ряды охранниц расступились, и
он увидел Перифоя, нетерпеливо вышагивающего внизу.
Перифой бросился к своему другу.
- Я тебя все утро ищу!
- А что случилось?
- Как что? Мне же интересно знать, что у тебя.
- Я хочу спасти Антиопу, - задумчиво ответил Тезей.
- Что значит спасти?
- Их вообще следует спасти от этого пояса, который не дает им любить
мужчин.
- Ну и голова! - как обычно, восхитился Перифой сообразительностью
своего друга. - Правильно! Твои идеи - моя работа. Мы с ребятами станем
объяснять про зло от этого пояса на каждом углу. Теперь есть, что им
говорить. Мы их так раскрутим! Ну и голова! Ну и голова! - повторял Перифой.
В это утро стало известно и о том, что Солоент вызвался вернуться на
корабль, когда оставшихся на воде греков решено было сменить, чтобы и они
поучаствовали в празднестве.
...И все-таки странно, совершенно неожиданно, но усилия Перифоя,
казалось, несусветно бесплодные здесь, начали давать плоды, что очень
вдохновило мужчин, приплывших сюда из Греции. Не только спутники и друзья
самого Перифоя, но и мужчины из иных эллинских мест, отправившиеся к
амазонкам по призыву Геракла, научились успешно разобъяснять не очень
сообразительным хозяйкам, что любовь к представителю иного пола - это особое
чудо, что лишая себя любви с помощью охранительного пояса, пусть и
созданного некими могущественными силами, женщина поступает неразумно.
Кто-то, мол, нехорошо подшутил над беспечными и доверчивыми амазонками.
Лишать себя такого чувства - это ж надо! О боги, какие бедные девочки!..
Бедные девочки, эти дикие кобылицы, слушая подобные речи, в основном
принимались грубо ржать и фыркать, прямо в глаза тебе. Никакой приятной
женской хитрости за общим столом. Однако, и среди диких кобылиц встречались
натуры изначально и безоглядно добрые от природы. Редко, конечно, но
попадались. И тут обнаружились. И слушали возбужденные речи мужчин не без
сочувствия. И даже подруг своих перебивали: мол, дайте людям договорить. Но
наибольшее понимание слова и рассуждения мужчин о любви находили у амазонок,
способных вести разговоры на темы посторонние и даже отвлеченные. Конечно,
обольщаться не следовало. Тем не менее, через какое-то время в столице
воинственных наездниц начало происходить небывалое. Некоторые из амазонок
стали сажать здешних мужчин на лошадей. А эти редкие тут мужчины находились
в основном при воинственных наездницах, склонных к беседам на посторонние
темы. Так вот, некоторые из таких амазонок и сажали мужчин на коней. И
взявшись за уздечку, водили коней по кругу. А кое-кто позволил и
самостоятельно мужчинам покататься.
Ничего подобного никто никогда здесь не видел. Возникли даже споры: нет
ли тут нарушения священных запретов. Однако, споры вскоре утихли. Мужчина и
священный запрет. Никак не соединяется. Если тебе мужчина не нравится или
надоел - возьми и убей его. При чем тут священные запреты. Смешно даже.
Эхом все происходящее отозвалось и в Каменном доме цариц. Сюда днем, а
не на вечернюю трапезу, были приглашены для разъяснений влиятельные
мореходы: Геракл, Тезей, Пелий, Перифой и другие. Геракл пришел с Адметой, а
Тезей с Мусеем и Пилием.
- Они приплыли к нам, чтобы украсть наш священный пояс, - сразу же
разгорячилась Меланиппа, опередив Ипполиту, которая сама хотела начать этот
разговор.
- Помолчи! - оборвала ее Ипполита. - А вы все-таки ответьте, -
обратилась она к мужчинам, - это правда?
- Что такое правда? Правда изменчива, словно сама жизнь, - дипломатично
ответил Тезей. - Теперь, когда мы здесь, нам стало ясно, что вас надо
выручать, освобождать от этого наваждения, от этого пояса.
- Спасать! - ядовито вставила свое Меланиппа.
- Он вам мешает, - поддержала Тезея Адмета.
- А вам станет помогать, - насмешливо повернулась к ней Ипполита.
- Наши женщины совершенно иные, совсем не похожи на вас, здешних
женщин, - подключилась к растолковыванию греческого взгляда на ситуацию
Адмета. - Им, действительно, нужна защита. И между прочим, это ваши сестры.
Только мирные.
- Вот именно мирные, - громко фыркнула Меланиппа.
- Ответь мне, сестра, а как наш пояс сможет их защитить? - серьезно
спросила Адмету Ипполита.
- Он их освободит, они смогут осознать, что добровольно предпочитают
мирный мир и по собственной воле преданы ему. Вас же он сковывает в вашей
более чем мужской воинственности. Думаю, что это особое какое-то наваждение.
Недаром у нас считают, что это пояс бога войны. То есть мужское изделие.
- Это у вас так считают, - спокойно возразила ей Орифия.
- Да, у нас, - продолжала свое Адмета. - Вы думаете, что я чего-то не
понимаю. Или мужчины на меня сильно действуют. В основном ведь они большие
хвастуны. И за что ни возьмутся - все превращают в игру. Чаще кровавую. Я
дочь одного из греческих царей. Не из последних. И никак не могу выбрать
кого-нибудь из них в мужья. В них редко встречается внутреннее единство. И
ветры влекут их по жизни в разные стороны. Если бы не существовало кухонь, к
которым каждый из них привязан пищей, так и носились бы по свету... Тем не
менее, мир сотворен из двух начал: мужского и женского. И ожесточаться в
одном из них - неразумно, неправильно.
Все, что говорила Адмета, практически перекрывало мужчинам возможность
принять участие в развернувшейся беседе. Даже Мусею с Пилием, которых Тезей
привел с собой для поддержки. Поэтому после недолгого молчания,
воцарившегося в зале, подала голос старуха Орифия.
- Нам не нужна правда, изменчивая, словно жизнь. Мы хотим просто жить
по своей правде. А как изменится жизнь и когда... Да и разве так, как мы
считаем. Разве она никогда не менялась. И что от перемены все имеют?..
- Эй, Геракл, а ты что молчишь? - окликнула Ипполита своего могучего
гостя.
- А чего разговоры разговаривать, - отмахнулся он.
- Так начинай действовать, - не отпускала его старшая царица амазонок.
- Это пожалуйста, - оживился Геракл.
- Сразись со мной за священный пояс.
вас ножки меньше мужских...
Сидя у ног Антиопы, он испытывал именно счастливое благодушие.
Тем временем танцовщицы со щитами снова двинулись с места, продолжая
притоптывать и образуя хоровод. Площадь зашевелилась, втягиваясь всей своей
массой в танец. Площадью овладело нечто магическое, необъяснимое. Взоры трех
сестер устремились в самый центр танцующих. Но и греческих воинов захватило
острое чувство изумления от стремительной, очень простой, но отточенной
восторгом грации множества танцовщиц.
Что до Солоента, то он был поглощен происходящим не менее Антиопы.
В мегароне Ипполиты, если к ее приемной зале подходит это греческое
название, гостей ожидала трапеза. На этот раз праздничная и в обществе
женщин. Три царственных сестры и верховная жрица амазонок - главная жрица
Луны старуха Орифия принимали Геракла, Тезея, Герма и Солоента.
Присутствовала и Адмета. На ней была короткая розовая рубашка, схваченная в
талии серебристым поясом. Словно Геката - дева с блестящей повязкою. Ее
стройные ноги открыты взорам. Тонколодыжная Персефона, да и только. Амазонки
же были в шароварах из легкой и нежной ткани, живописно обтекавшей
тренированную, отточенную их образом жизни стать.
Это поначалу мужчинам мешало сосредоточиться, как и шум, все еще
долетавший со стороны площади, хотя там никто уже не танцевал.
- Что происходит? - спросила Ипполита амазонку, вошедшую в зал с
некоторой растерянностью на лице.
- Девы решают, как подступиться к мужчинам, - сказала вошедшая.
- Разве в городе нет списков, аналогичных поземельным? - рассудила
Ипполита, - напомни-ка им про них.
- Я сообщу твое повеление суровым сестрам, - склонилась перед царицей
амазонка.
- Наш сельский юноша сказал бы: я пойду к братве, - заметил Геракл,
когда она удалилась.
- Что такое списки, ясноглазая? - спросил у Ипполиты Тезей.
- Списки - это наши отряды, - улыбнулась в ответ Ипполита.
- Амазонки на конях - отряды наших воинственных муравьев, - уточнила
Меланиппа, - совершающие набеги на ваши земли.
- Наши земли далеко... Очень далеко, - поспешил смягчить сказанное
Меланиппой Солоент.
- Не для наших муравьев, - усмехнулась Меланиппа.
- Если бы мы приплыли к вам надолго и рядом с вашим, красавицы,
основали поселение, то употребили бы иные слова, - рассудил Герм.
- Какие? - насторожилась Меланиппа.
- Пчельник, пасека...
- Наша жизнь - войско, - задумчиво произнесла Ипполита. - Мы не хотим
вашей неустроенности
На некоторое время за столом установилось молчание.
- А правда, что амазонка может лишиться девственности, только убив трех
мужчин? - вдруг спросил Солоент.
Женщины рассмеялись. Даже молчавшая до сих пор Адмета.
- Такое было давным-давно, - ответила Солоенту Антиопа, сидевшая рядом
с ним, но до сих пор почти не уделявшая ему внимания.
- У нас и мужчины тут есть, - вступила в беседу старая Орифия.
- Как?! Как? Как! - встрепенулись гости.
- Так, - просто ответила жрица.
- Только им запрещено садиться на коней, - поспешила пояснить
Меланиппа, - участвовать в священных танцах и вообще... общаться с нашими
богами.
- Мы и женщин принимаем, - продолжала Орифия.
- Как? Наших женщин! - ревниво воскликнул Геракл.
- Ваших, ваших, - улыбнулась и ему Ипполита. - Ваши женщины приезжают к
нам отдохнуть от вашего мира ненадолго, а остаются на годы.
- Но, если захотят, мы отпускаем женщин с сыновьями, - добавила Орифия.
И произнесла это Орифия доброжелательно, мягко. И могло показаться, что
не она здесь неколебимая жрица, а жесткая на слова Меланиппа.
- Потому-то в старину наши царицы Марпесса, Лампадо и Гиппо до самого
вашего моря земли завоевывали, а мы вот здесь сидим... Вы-то к нам зачем
пожаловали, - после ворчливой вспышки вдруг вполне миролюбиво склонилась
Меланиппа к Тезею и даже притронулась к его волосам.
Однако ответить Тезей не успел. В залу опять вбежала амазонка.
- Отряд танцовщиц требует для себя Геракла, - объявила она Ипполите.
- Что значит требует? - гневно поднялась Ипполита.
- Ну..., - замялась амазонка... - Очень просят.
- Вот, очень просят, - заступился за танцовщиц Геракл, не особенно
отдавая себе отчета в том, чем может на самом деле обернуться для него такая
защита. - Это те, кто так маняще танцуют? - спросил он.
- Те самые, - уже без гнева произнесла Ипполита.
- Так заслужили, - простодушно рассудил Геракл.
- Вот и иди к ним, - согласилась Ипполита.
- Э-э, - протестующе откинулся назад Геракл.
- Очень волнуются, - заторопила амазонка, исполняющая роль связной, -
даже меня готовы взять к себе в отряд, если я приведу к ним Геракла.
- Потанцуешь, Геракл, - легкомысленно вырвалось у Солоента.
- Какой из меня танцор, - пытался еще противиться Геракл.
- Еще какой. Как топнешь, земля закачается, - широко заулыбался Герм.
- Нам будет тебя не хватать, - объявила царица, но с такой интонацией,
будто отправляла Геракла к танцовщицам своим повелением.
- Как чтсь молчание. Оставался пока без ответа вопрос
Меланиппы к Тезею: вы-то зачем сюда пожаловали? Однако без Геракла мужчины
подступаться к разговору об этом не решались, что передавалось и женщинам. К
тому же сейчас женщины настраивались на другое.
- Все-таки Геракл вас покинул, - не удержалась Меланиппа.
- Нас, - уточнил Тезей, поводя рукой и окидывая взглядом всех сидевших
за столом.
- Мы не в бою, - весело заметил и Герм.
- Ты хочешь сказать, что вы сейчас не отряд? - стрельнула взглядом на
него Ипполита.
- И списков у нас не водится, - вставил Солоент.
- Ты нас осуждаешь за это, ясноглазая? - спросил царицу Тезей скорее
для того, чтобы просто поддержать разговор.
- Мы вам не судьи, - уклончиво ответила Ипполита. - К тому же Геракл
ушел не без моего слова.
- Геракл ушел сам, - не согласился Солоент.
- Дело не в Геракле, - продолжал Тезей, решив, сохраняя вежливость,
взять быка за рога. - Он, конечно, ушел по твоему слову. Но наши люди,
Солоент прав, действительно, свободнее в своих поступках. На этом строятся
новые Афины, откуда я прибыл. Со мною герои из других мест. Из других..., -
на мгновение затруднился Тезей. - Из других, однако, земли эти как бы из
одного мира. Люди из разных мест так или иначе связаны друг с другом. Мы
прекрасно понимаем друг друга.
- Ну и что? - спросила Ипполита.
- ...Я сам пришел в Афины из Трезен.
- Если вы нас рассердите, то мы и до Афин дойдем, - опять не удержалась
грозная Меланиппа.
- Подожди, сестра, - остановила ее Ипполита. - И что?
- Ну..., - опять затруднился Тезей, - вот так, сами по себе... Не
обречены ли вы в своей изоляции на погибель?
- На севере, за горами, за морем, по которому вы приплыли, сами по себе
целые племена живут. И верховодят там мужчины, - рассудила Ипполита.
- ...Замкнувшиеся в себе. И этим они обречены на погибель, - стоял на
своем Тезей. - Мир велик, и он меняется. Ему не дано застыть...
- И ты, Тезей, странствуя по миру сам по себе, можешь погибнуть до
срока. - Это произнесла главная старая жрица.
Произнесла мягко, но убежденно.
- Ты мне пророчествуешь? - повернулся к ней Тезей.
- Может быть, - подумав, ответила жрица. - И одиноко погибнешь.
- Вот именно, если буду один, - согласился Тезей. - Но мир, по которому
я ступаю, останется.
- Наши девочки тоже погибают. Но погибают рядом с подругами, на наших
глазах, и смерть славна. Или тебе славы не надо, - сказала старая жрица.
- Мне нужна моя слава, - подчеркнул слово "моя" Тезей. - Однако сейчас
не в ней дело... Я хочу ошибаться, - опять искал он нужные слова, - чтобы
хотя бы приблизиться к истине... Или к себе. А тут отряды в мирное время,
списки... Как-то невесело... Заскучаю.
- А со мной тебе не скучно?
Тезей обернулся на уже знакомый голос и рядом с собой, на месте, где
недавно сидел Геракл, увидел Антиопу.
Вся наша неустроенность отсюда.
А пропасть по краям обожжена.
Войдет ли в мир великая жена,
Когда с ней рядом этакий зануда.
Вглядись в себя - наброски да этюды.
Не внявший тьме достоин ли утра?
Ценители, а не творцы добра.
Кисть отложи, несбывшийся покуда.
В рай станем звать - то непременно грубо.
Кипит нутро - лишь истинное любо?
Благая весть на наш манер проста.
И тянешь на себя конец набата.
И в этом опьяненьи видишь брата.
Величье омывает суета.
И все-таки нечто совершенно непривычное происходило вокруг греческих
героев. Казалось бы, что уж такого: встречаются мужчина и женщина.
Сближаются даже. Однако здесь, на земле амазонок, всякий раз представитель
сильного пола ощущал, что попадает в какую-то западню, словно мышка в
клетку. И ничего трогательного. Нет, трогать, трогать и трогать женщину
можно. Это сколько угодно. Но ты должен, обязан ее трогать. Такая твоя
работа. Вот и трудись. Ты здесь, а трогаешь не свое. Даже вино за столом не
общее, а какое-то чужое. Не для веселья, а для большей производительности. И
выдают тебя какой-либо женщине чаще по списку, в который она занесена. Как
дополнение. Это неважно, что греческие мужчины, приплывшие сюда, ни в каких
списках не состоят. Достаточно женских списков. Раз на этой земле перепись
осуществилась, то и ты, угодив сюда, попадаешь на заметку. Ты уже не сам по
себе. Таково могущество списков. И устанавливается тревожащий тебя,
задевающий тебя порядок.
Нет, и воспламененность была, и даже песни пытались вместе петь. Но вот
близость достигла своего предела и тут же куда-то исчезла. Расслабленный
мужчина, отдавший своей подруге часть собственной энергии и желавший
понежиться в остатках только что окутавшего и дурманящего его тепла,
сталкивался словно со стеной. И это во время любовного-то похождения. И в
стенку превращалась женщина, еще недавно стонавшая от остроты переполнявшего
ее желания. Но вот огонь погашен, и - как ничего и не было. Конечно, пламя
снова могло пробудиться, но мужчина в конечном счете опять ударялся о
стенку. Или о несколько стенок подряд.
Получалось, и не мужчина он совсем, а какая-то заурядная афинская
гетера. Очень непривычное это ощущение, чтобы не сказать, - весьма обидное.
- Девочки! - то и дело доносилось с улицы, где праздник продолжался и
куда торопилась выскользнуть амазонка после близости с мужчиной.
И никто из этой списочной праздничной женской толпы не кричал:
"Мальчики!". Или хотя бы - "Девочки и мальчики!".
Не выстроенных по спискам мужчин как бы и не существовало. Только что
были, и вдруг нету их совсем.
И ни капельки благодарности, ни крошки признательности обычному,
нормальному представителю иного - сильного - пола. Даже и несколько больше,
чем нормальному. Какой слабак на подобное мореходство решится. Впрочем,
пусть - ни благодарности, ни признательности. Что с них, дикарок, взять. Но
обескураживала очевидная жесткость этих мягких по своей физической природе
созданий. Точнее, черствость. Исключение, - если рядом с ними такой крепыш,
такая громадина, как Геракл. Эти пакостницы буквально плывут от восхищения
им. И до, и после. Да и кто не плывет от чудес в здешнем мире. Но -
неизменная черствость ко всем остальным. Вообще к мужчинам. Откуда она?
Откуда?
Конечно, это чувство обиды мешало гостям из Греции сосредоточиться.
Сосредоточиться и подумать. Ведь что-нибудь из объясняющего подобное и они,
успокоившись, могли наскрести в своей памяти. Какие-нибудь примеры из той же
Греции. Всего бы это не объяснило, но все-таки... В той же Греции есть места
и местечки, откуда мужчины всякий год отъезжают на заработки. В Афины,
скажем. Где увеличивают количество метеков. На большие священные праздники
они возвращаются к своим женам, чтобы привезти чего-нибудь из заработанного
и, разумеется, погулять, приобщиться к родным святыням. Остальную часть года
женщины остаются без них. И землю бедняжки возделывают, и остальное тащат на
себе, а главное, - без мужей перебиваются. От этого в них образуется, ну, не
черствость - суровость какая-то, жесткость. Она в них со временем как-то
сгущается, словно природной их составляющей становясь.
И кто тут виноват? Ведь не женщины, если подумать.
Мужчинам подумать бы следует.
Ну, да это ладно. Все равно подобные проблемы, может быть, еще и по
мужской нерасторопности, по ограниченности мужской рассудительности, по
сердечной недостаточности будут решаться не одно тысячелетие.
Впрочем, с ходом дней и ночей для греков наметилась и некоторая
отдушина. Те из местных хозяек, в основном из здешнего высшего,
относительно, конечно, общества, с которыми можно было касаться тем
посторонних, а то и потусторонних, все-таки иначе строили свое общение с
греческими гостями. Иначе, чем эти темные биотянки и дикие амазонки, с
которыми о постороннем разве поговоришь. Только о зримом и вещественном. А с
царицами и их окружением, пожалуйста, хоть до темна обсуждай. Неведомо что,
чего руками-то не потрогаешь. Только воображением или измышлением
каким-нибудь. И близость даже особенная возникает. Казалось бы, на пустом
месте.
У Тезея же с Антиопой вообще довольно быстро возникла обоюдная
открытость друг к другу. Антиопа увела его к себе, в свои комнаты. И тут же
эти мужчина и женщина бесхитростно и безоглядно насладились друг другом,
словно влюбленные. И Тезея потянуло на откровенность.
- Ты знаешь, - признался он Антиопе, - еще маленьким мальчиком я хотел
жениться на амазонке.
- Значит, ты приплыл сюда, чтобы жениться.
- Да... Но теперь, я понимаю, и чтобы спасти тебя.
- От чего?
- От судьбы, которая ждет всех вас. Вам не удержаться в этом мире, вы
обречены... Я уже говорил об этом. Я спасу тебя, я увезу тебя в другой,
большой мир.
- Путешествуют только наши души, - задумчиво ответила Антиопа.
- Как это? - не понял Тезей.
- Уходишь же ты в сновидения ,- объяснила Антиопа, - это твоя душа
покидает тебя. У нас же души не только уходят в сновидения, но по-настоящему
странствуют.
- А если она не вернется?
- Душа?
- Конечно.
- Она всегда возвращается. Только нельзя, когда спишь, закрывать
голову, а то душа не найдет тебя. И еще надо ложиться чистой. Грязной ты ей
можешь не понравиться.
- Вот видишь, твоя душа странствует, а ты мира не знаешь.
- А если я не захочу бросить здесь все?
- Захочешь, почувствуешь, как захочешь. Я спасу тебя, Антиопа.
- Как бы не так, - усмехнулась Антиона.
- Так, - настаивал Тезей.
- Завтра утром пойдем к старухе Орифии, - сказала Антиопа.
- Зачем?
- Она любит меня. Мы скажем ей, что ты хочешь спасти меня.
На следующее утро Антиопа и Тезей действительно направились в Каменный
дом Великой матери. На широкой лестнице храма дежурил целый отряд
вооруженных амазонок. В несколько рядов широкими щитами, словно стенками,
они перекрывали дорогу в Каменный дом богини. Вряд ли в иные дни, до
прибытия греков, здесь предпринимались такие предосторожности. Перед
Антиопой амазонки молча расступились, пропустив ее вместе с Тезеем, что
тоже, надо полагать, было здесь чрезвычайно необычным: мужчины в святилище
не допускались.
Пройдя через двери, тут же за ними затворенные, Антиопа и Тезей
оказались в полутьме высокого четырехугольного пространства. Что
располагалось вдоль стен, не рассмотреть. Но прямо перед ними, обозначенной
двумя светильниками, стоял грубый деревянный идол с бронзовой маской Великой
матери. Маска сразу же притягивала внимание. И не только потому, что здесь
была единственной. Маска приковывала взгляд к себе, пугала, пожалуй, даже:
беспредельной строгостью. Только потом Тезей обратил внимание, что она, на
ощущение грека, заметно деформирована - сильно вытянутое лицо, горло, словно
кол какой-то, острый подбородок, длинный и тонкий нос с прижатыми к
переносице круглыми глазами и резкими бровями, словно сдвинутыми к центру.
Потом уже замечаешь уши, посаженные на разных уровнях. Одно - на уровне
глаза, другое - ниже. Все как-то наперекосяк.
- Божий лик Великой матери, - объяснила Антиопа. - Здесь она улыбается.
Тезей пригляделся, и какое-то подобие улыбки, казалось, проступило
сквозь беспредельную строгость лика богини.
- Какой же она еще бывает? - спросил Тезей.
- Нахмуренной, - охотно ответила Антиопа.
- О боги, - поразился Тезей. - Что же это тогда такое?
- Тогда она еще страшней... Тогда мы спешим отсюда на поля, чтобы
вытоптать часть посевов и тем умилостивить богиню.
- Зачем? А если урожай будет бедный?
- Затем, что нахмуренная богиня и посылает нас в поход за добычей.
- Поверить не могу, - продолжал удивляться Тезей.
- Очнись, мой мужчина, - потянула его за руку Антиопа, - пойдем к
Орифии.
Комнаты верховной жрицы располагались в пристройке к задней части
храма. К ним вел узкий вход - за фигурой идола Великой матери. Миновав его,
пришедший после сумрака храма попадал в помещения, можно сказать, празднично
освещенные солнечным светом.. Чуть поодаль пристройку отгораживал от
остального мира высокий каменный забор.
Орифия нисколько не удивилась гостям. Словно ждала их.
- Оказывается, Тезей приплыл сюда, чтобы спасти меня, - объявила
Антиопа.
И не понятно было - при этих словах - рассмеется она или рассердится.
- То есть? - спокойно спросила Орифия.
- Он хочет увезти меня отсюда в свой мир, - ответила Антиопа.
И тут она рассмеялась.
- А ты что скажешь? - обратилась Орифия к Тезею.
- Я полюбил ее.
- Влюбился, как в первый раз? - уточнила старая жрица.
- Как в последний, - твердо сказал Тезей. - Больше у меня ничего такого
и не будет... Да, я хочу спасти ее, - продолжал он, - и, не сердись на меня,
хочу вырвать из этой дикости.
- Каждому свое, - рассудила Орифия. - И потом, что лучше? Какая хорошая
вода в сосуде ни была б, из родника она приятней...
- Мой мир - не подарок, далеко не подарок, - принялся объяснять Тезей,
который отчего-то испытывал доверие к старой жрице. - Но здесь вы обречены.
Вам тем более не удержаться, что мой мир, который окружает вас, далеко не
подарок. Он вас не пощадит. А если вы совсем отделитесь от всего остального
мира, вы можете превратиться в зверей. А это тоже погибель.
- И что ты ответишь на это? - повернулась Орифия к Антиопе.
- Я - женщина-воин, - гордо заявила амазонка.
- Так-то оно так, - улыбнулась старая жрица. - Но, собираясь в поход,
вы, женщины-воины, кладете теперь в мешочек не только точильный брусок для
меча, но и бронзовые щипчики для бровей.
- И еще у меня есть бронзовое зеркало с милой овечьей головой на конце
ручки, - усмехнулась Антиопа. - Ты сама мне его подарила.
- Зачем же ты пришла ко мне все-таки, женщина-воин? - спросила наконец
Орифия.
- Но ты же мне как мать, - обескураженно ответила Антиопа. - Если что,
ты ведь меня никогда не выдашь.
- Смотри, сколько к нам мужчин из-за морей пожаловало, - продолжала
рассуждать старая жрица. - А теперь, - ты не сердись, Тезей, -... почему бы
тебе, дочка, не выбрать еще кого-нибудь для этих игр?
- Э-э, - встрепенулась Антиопа, - он мне нравится.
- Дети вы, дети, - вздохнула Орифия, помолчав. - Ты хочешь ее спасти, а
я - защитить... Что реальней?.. Оставь нас, Тезей, мне с ней поговорить
надо.
Однако Тезей еще повернуться не успел, как в комнате появилась
вооруженная амазонка.
- Прости, великая жрица, - обратилась она к Орифии, - но там какой-то
сумасшедший пытается прорваться к Тезею.
- Вот видишь, Тезей, тебе надо идти, - сказала Орифия.
В сопровождении вооруженной амазонки Тезей миновал хмурое помещение
четырехугольного храма, вышел опять на свет, ряды охранниц расступились, и
он увидел Перифоя, нетерпеливо вышагивающего внизу.
Перифой бросился к своему другу.
- Я тебя все утро ищу!
- А что случилось?
- Как что? Мне же интересно знать, что у тебя.
- Я хочу спасти Антиопу, - задумчиво ответил Тезей.
- Что значит спасти?
- Их вообще следует спасти от этого пояса, который не дает им любить
мужчин.
- Ну и голова! - как обычно, восхитился Перифой сообразительностью
своего друга. - Правильно! Твои идеи - моя работа. Мы с ребятами станем
объяснять про зло от этого пояса на каждом углу. Теперь есть, что им
говорить. Мы их так раскрутим! Ну и голова! Ну и голова! - повторял Перифой.
В это утро стало известно и о том, что Солоент вызвался вернуться на
корабль, когда оставшихся на воде греков решено было сменить, чтобы и они
поучаствовали в празднестве.
...И все-таки странно, совершенно неожиданно, но усилия Перифоя,
казалось, несусветно бесплодные здесь, начали давать плоды, что очень
вдохновило мужчин, приплывших сюда из Греции. Не только спутники и друзья
самого Перифоя, но и мужчины из иных эллинских мест, отправившиеся к
амазонкам по призыву Геракла, научились успешно разобъяснять не очень
сообразительным хозяйкам, что любовь к представителю иного пола - это особое
чудо, что лишая себя любви с помощью охранительного пояса, пусть и
созданного некими могущественными силами, женщина поступает неразумно.
Кто-то, мол, нехорошо подшутил над беспечными и доверчивыми амазонками.
Лишать себя такого чувства - это ж надо! О боги, какие бедные девочки!..
Бедные девочки, эти дикие кобылицы, слушая подобные речи, в основном
принимались грубо ржать и фыркать, прямо в глаза тебе. Никакой приятной
женской хитрости за общим столом. Однако, и среди диких кобылиц встречались
натуры изначально и безоглядно добрые от природы. Редко, конечно, но
попадались. И тут обнаружились. И слушали возбужденные речи мужчин не без
сочувствия. И даже подруг своих перебивали: мол, дайте людям договорить. Но
наибольшее понимание слова и рассуждения мужчин о любви находили у амазонок,
способных вести разговоры на темы посторонние и даже отвлеченные. Конечно,
обольщаться не следовало. Тем не менее, через какое-то время в столице
воинственных наездниц начало происходить небывалое. Некоторые из амазонок
стали сажать здешних мужчин на лошадей. А эти редкие тут мужчины находились
в основном при воинственных наездницах, склонных к беседам на посторонние
темы. Так вот, некоторые из таких амазонок и сажали мужчин на коней. И
взявшись за уздечку, водили коней по кругу. А кое-кто позволил и
самостоятельно мужчинам покататься.
Ничего подобного никто никогда здесь не видел. Возникли даже споры: нет
ли тут нарушения священных запретов. Однако, споры вскоре утихли. Мужчина и
священный запрет. Никак не соединяется. Если тебе мужчина не нравится или
надоел - возьми и убей его. При чем тут священные запреты. Смешно даже.
Эхом все происходящее отозвалось и в Каменном доме цариц. Сюда днем, а
не на вечернюю трапезу, были приглашены для разъяснений влиятельные
мореходы: Геракл, Тезей, Пелий, Перифой и другие. Геракл пришел с Адметой, а
Тезей с Мусеем и Пилием.
- Они приплыли к нам, чтобы украсть наш священный пояс, - сразу же
разгорячилась Меланиппа, опередив Ипполиту, которая сама хотела начать этот
разговор.
- Помолчи! - оборвала ее Ипполита. - А вы все-таки ответьте, -
обратилась она к мужчинам, - это правда?
- Что такое правда? Правда изменчива, словно сама жизнь, - дипломатично
ответил Тезей. - Теперь, когда мы здесь, нам стало ясно, что вас надо
выручать, освобождать от этого наваждения, от этого пояса.
- Спасать! - ядовито вставила свое Меланиппа.
- Он вам мешает, - поддержала Тезея Адмета.
- А вам станет помогать, - насмешливо повернулась к ней Ипполита.
- Наши женщины совершенно иные, совсем не похожи на вас, здешних
женщин, - подключилась к растолковыванию греческого взгляда на ситуацию
Адмета. - Им, действительно, нужна защита. И между прочим, это ваши сестры.
Только мирные.
- Вот именно мирные, - громко фыркнула Меланиппа.
- Ответь мне, сестра, а как наш пояс сможет их защитить? - серьезно
спросила Адмету Ипполита.
- Он их освободит, они смогут осознать, что добровольно предпочитают
мирный мир и по собственной воле преданы ему. Вас же он сковывает в вашей
более чем мужской воинственности. Думаю, что это особое какое-то наваждение.
Недаром у нас считают, что это пояс бога войны. То есть мужское изделие.
- Это у вас так считают, - спокойно возразила ей Орифия.
- Да, у нас, - продолжала свое Адмета. - Вы думаете, что я чего-то не
понимаю. Или мужчины на меня сильно действуют. В основном ведь они большие
хвастуны. И за что ни возьмутся - все превращают в игру. Чаще кровавую. Я
дочь одного из греческих царей. Не из последних. И никак не могу выбрать
кого-нибудь из них в мужья. В них редко встречается внутреннее единство. И
ветры влекут их по жизни в разные стороны. Если бы не существовало кухонь, к
которым каждый из них привязан пищей, так и носились бы по свету... Тем не
менее, мир сотворен из двух начал: мужского и женского. И ожесточаться в
одном из них - неразумно, неправильно.
Все, что говорила Адмета, практически перекрывало мужчинам возможность
принять участие в развернувшейся беседе. Даже Мусею с Пилием, которых Тезей
привел с собой для поддержки. Поэтому после недолгого молчания,
воцарившегося в зале, подала голос старуха Орифия.
- Нам не нужна правда, изменчивая, словно жизнь. Мы хотим просто жить
по своей правде. А как изменится жизнь и когда... Да и разве так, как мы
считаем. Разве она никогда не менялась. И что от перемены все имеют?..
- Эй, Геракл, а ты что молчишь? - окликнула Ипполита своего могучего
гостя.
- А чего разговоры разговаривать, - отмахнулся он.
- Так начинай действовать, - не отпускала его старшая царица амазонок.
- Это пожалуйста, - оживился Геракл.
- Сразись со мной за священный пояс.