пророчицей. Правда, еще в Марписсе вещала. С Самоса уехала в Клар со вторым
мужем... На Делосе появилась уже одна... И теперь одна возвращаюсь из Дельф.
- А теперь куда?
- Сначала на Самос... На Самосе у меня дочка. На Самосе я бываю
часто... Потом в Азию.
- Первый муж не отдает тебе дочку?
- В этом мире все принадлежит мужчинам... Все, кроме свободы.
- Я недавно узнал, что у меня тоже есть сын... Так что не все
принадлежит мужчинам.
- Бедненький, - вздохнула Герофила, - от Ариадны?
- Да... Видно, и сыну моему, как и мне, богами даруется безотцовщина.
Такова судьба.
И чувство тоски знакомо вернулось к Тезею. Он пытался представить
своего маленького сына и снова увидел себя, тоже ребенком, которым,
казалось, и не переставал быть. Как всегда, вспомнилась и огромная коза,
подхватившая его рогами за ногу и перевернувшая в воздухе, когда небо не
видящему земли открылось все вдруг, и - удар о землю. Огромная коза, давно
ставшая для него символом самой жизни.
- Не думай сейчас об этом, - произнесла Герофила.
- Странно, - сказал Тезей, - я любил Ариадну больше самого себя...
Появилась ты и сделала меня сегодня счастливым...
И еще две женщины представились ему: Перигуда и Перибея. На мгновение
всплыла в памяти и коринфская гетера Демоника...
- Любовь - цветок иного мира... - снова заговорила Герофила. - Он лишь
распустится - гибнет под нашими холодными для него небесами... Потому всякий
раз цветком таким следует дорожить. Без него ведь тоже не жизнь... И,
повторюсь, - любовь выше людей, потому и не может быть неразделенной.
Мужчина может быть влюбленным во многих женщин, а женщина - во многих
мужчин... Вот бы переплести все влюбленности, - улыбнулась она, - мир был бы
таким единым...
- Но не получится, - закончил за нее Тезей.
- Не получится, - согласилась Герофила, - всякий раз любовь так
индивидуальна...
- Посмотри на меня, смотри в мои глаза... - теперь это сказал Тезей...
Утром снова пришел Мусей. И привел с собой Одеона. Герофила не выходила
из отведенных ей помещений. Тезей же был уже на ногах. Только они втроем
разговорились в ожидании гостьи, как царю доложили, что к нему просится
Менестей.
- Вот и родственник пожаловал, - неопределенно произнес Мусей.
Менестей, сын Петея и внук Орнея, и впрямь был дальним родственником
земного тезеева отца Эгея. Считалось, что линия Менестея тоже берет свое
начало от Эрехтея, несколько поколений назад царствовавшего в Афинах.
- Зови, - приказал Тезей прислужнику.
После минувшей ночи Тезей был в наилучшем расположении духа и готов был
обнять мир, не только своего дальнего родственника.
Менестей вошел в мегарон не без видимой осторожности и остановился, как
только кончились несколько парадных ступеней, ведущих наверх. Бездетный
вдовец, он был лишь лет на десять-двенадцать старше Тезея, но его небольшая
коричневая бородка прибелена была уже начинающей проступать сединой. Брови
под невысоким лбом, массивные, словно приклеенные. Под ними не сразу
разглядишь цвет глаз. К тому же глаза Менестей как припрятывал за тяжелыми
веками.
Тезей охотно двинулся навстречу родственнику, обнял его за плечи и
усадил на сидение, подставленное Мусеем.
- Прости меня, Менестей, что я раньше не нашел тебя, - обратился
молодой царь к гостю. - Боги не простят мне такого отношения к кровной
родне, но, знаешь...
- Знаю, знаю, - поспешил ответить Менестей, - до того ли было тебе.
Боги испытывали тебя иначе. Где было найти силы на другое.
- И все-таки ты прости меня, - настаивал Тезей. - А, хочешь, -
предложил он вдруг, - перебирайся ко мне в Акрополь. Мы тут одни, и места
хватит.
- Ты добр ко мне, Тезей, - отвечал Менестей, - но лучше я для твоей же
пользы останусь в гуще народа... Это у меня хорошо получается, - добавил он,
придав последним словам особое значение.
- Что ты имеешь в виду? - спросил Тезей.
- Я умею слушать и говорю так, чтобы ко мне прислушивались, - отвечал
Менестей.
- Тем более жаль, что не хочешь в Акрополь перебраться, - любезно
сказал Тезей, - твои советы были бы для меня весьма полезны.
- Ты преувеличиваешь, царь, - скромно потупился Менестей. - Я ведь и
так могу посильно помогать тебе советами.
- Кто такой Клеон? - спросил царь.
- Это человек, которого бы не было, если б не появился ты.
- Кто это?
- Не появись ты, не принеси с собой те изменения в жизнь Афин, которыми
ты здесь всех взбудоражил, он бы и остался в безвестности. Клеон возник на
волне смуты, которую ты поднял идеей народовластия. Ты, словно бог, создал
его, своего противника.
- Но сам он что такое? - продолжал допытываться Тезей.
- Был незаметным писарьком у царских чиновников, какие поплоше, -
сказал Менестей пренебрежительно. - Вон Одеон его хорошо знает. Мальчишкой
Клеон при их храме болтался.
Тезей повернулся к Одеону.
- На побегушках он был, - ответил Одеон, улыбнувшись, - во время
таинств служил чтецом, по ночам состоял при шкурах и кубках, мыл
посвященных, обмазывая их грязью и отрубями, напоминал, когда после очищения
следует произнести "Бежал зла, нашел благо". Всегда похвалялся, что сам
может это протрубить звонче, чем кто бы то ни было. Водил по городу
бесноватых вакханок в укропных и тополевых венках. Зажимал в кулаке пару
откормленных полозов и потрясал ими над головой. Вопил "Эвоэ-сабоэ",
приплясывал, выкрикивал в такт "Гиэс-аттес-аттес-гиэс". Старые бабки
умилялись, называли его запевалой, вожатым и плющеносцем.
- Еще раньше, в школе, готовил чернила, отмывал скамейки и подметал за
дядьками, - добавил Мусей.
- Однако мне тоже приходилось наниматься в поденщики и убирать чужое -
то маслины, то смокву, то виноград, - решил вступиться за Клеона Одеон.
- И в окружной список граждан его все-таки вписали, - заметил со своей
стороны Мусей. - И знаний он постарался набраться... Только, по-моему, -
усмехнулся он, - кое-каких сведений лишь нахватал - то там, то тут, у него
от этого лишь шум в голове.
- И теперь вот Клеон - водитель народа, - заключил Менестей все также
пренебрежительно.
- Но он же твой друг, - прямо заметил Менестею Мусей. - Вы же с ним
постоянно шепчетесь по углам.
- Мало ли, с кем я шепчусь, - невозмутимо возразил Менестей, - я сам
себе друг... А теперь вот, - он сбавил тон и произнес почти заговорщически,
- друг нашему Тезею, и хочу, чтобы он стал другом афинского народа.
- И потому надо с этим народом пошептаться, - не отставал от Менестея
Мусей.
- Ты говори с народом открыто, а я пошепчусь, - отвечал Менестей. -
Посмотрим, у кого лучше получится. Думаю, шептанье не унизит потомка
Эрехтея, - добавил он не без высокомерия.
- Надо все-таки познакомиться с Клеоном, - решил Тезей.
- Кто он такой, чтобы с ним вступать в переговоры, - скривился Мусей.
- Кланяться вчерашнему дню, - разумно ли это, - поддержал это
возражение и Одеон.
- Можно подумать, что вы живете в завтрашнем, - отрубил Тезей.
- Сказано мудро не по годам, - восхитился Менестей. - Сразу видно, что
ты дитя богов.
- Беспризорное дитя богов, - усмехнулся Тезей.
Последнее Менестей как бы и не расслышал.
- Значит, я приведу к тебе моего друга? - спросил он, поглядывая на
Мусея и Одеона. - Правда, что не худо его приручить.
- Обязательно приводи, - сказал царь.
На утреннюю трапезу со знаменитой гостьей Менестей не остался: дал
понять, что так сразу не станет злоупотреблять благосклонностью вновь
обретенного царствующего сородича...
- Все-таки он старая лиса, - не удержался Мусей, когда Менестей их
покинул.
- Но еще желающая места повыше в Афинах, - добавил Одеон.
- Други мои, - обратился Тезей к Мусею и Одеону, - человек, который
хочет места повыше, будет стараться изо всех сил. А кто ничего не хочет, тот
и делать ничего не станет... Только болтать.
- Конечно, ты распорядился по-царски, - заметил Мусей со вздохом, -
однако не угодить бы охотнику в капкан лисы.
- Не пугай, твои пророчества, как выяснилось, рассчитаны на слишком
отдаленное время, - беспечно рассмеялся Тезей. - Ты дальнозоркий. Там, где
ты видишь, нас уже и не будет.
После ухода Менестея к мужчинам присоединились Лаодика и Герофила.
Вином и пищей все они подкрепились наскоро, так как Одеон пригласил их к
себе в храм. К храму молодая компания проследовала той же короткой дорогой,
которой однажды ночью шел Тезей, не ведая того, на встречу с Ариадной. Храм
вновь показался ему старчески осевшим в землю. Два ряда высоких кипарисов с
двух его сторон нарядностью и стройностью своей подчеркивали преклонный
возраст этого священного строения.
- И вправду, надо возводить Дионису новый храм, - сказал Тезей.
Их ждали. У входа в храм стояли жрецы в свежих длинных свободных
хитонах, ничем не подпоясанных. Эвн, верховный жрец - иерофант - в
пурпурном, остальные - в белых. Перед ступенями, поднимающимися к колоннаде,
была поставлена посудина с водой, куда каждый из пришедших окунул руку,
чтобы очиститься перед тем, как войти внутрь святилища. И тут же двое
молодых жрецов лавровыми ветвями принялись смахивать пыль со ступеней храма.
Каждый из пришедших рукой, очищенной водой, притронулся к дверному кольцу,
приобщаясь тем самым к дому божества. Света внутри храма было мало, особенно
входящему с улицы, из-под солнца; смутно просматривались дары, расположенные
вдоль стен: массивные кубки, бокалы и чаши позолоченные, серебряные и
позолоченные маски, позолоченные же деревянные курильницы, фигуры дев на
подставках, кушетки, складные стулья. Затем привыкшие к полумраку глаза
различали уже все вокруг... Вперемежку висело и стояло оружие. И тут же
рядом с военным снаряжением на инкрустированных столиках лежали ожерелья,
женские украшения, кольца. А между ними - маленькие головки львов, фигурки
коней, грифов и всяческих рыб. Побудешь здесь, и становится понятно, отчего
жрецы не любят внутрь святыни пускать посетителей. Особенно, когда приходят
сразу помногу. Благочестие благочестием, а так и подмывает человека стянуть
что-нибудь со столика или из темного священного уголка и в складках одежды
вынести в грешный мир. И то сказать, как ни раскладывай дары, не выходит
порядка. Такие они разные. Подстать дарителям. И если собрать дарителей
вместе, вряд ли они о чем-либо смогли бы договориться. Не таков ли и весь
греческий мир, если вглядеться, где сколько греков, столько и Греций. Ни на
одну меньше.
Среди даров высилась фигура бога в венке из плюща. В одной руке у него
был тирс, в другой чаша. С вином, надо полагать. Наверху, где голова
Диониса, храмовая полутьма рассеивалась. Поэтому голова бога с выпученными
глазами и с толстенькими рожками над висками смотрелась как бы отдельно,
самостоятельно.
Одеон, единственный из жрецов, оставался без ритуального хитона, но и
он внутри храма примолк и подтянулся, и не переглядывался мельком, как
остальные гости друг с другом, рассматривая те или иные дары.
Гостей повели дальше. Обогнув божественную фигуру, они вышли через
другие ворота во внутренний двор священного участка. Двор выложен каменными
плитами. А по бокам и кое-где внутри этой дворовой площадки, куда в
специальные рвы и ямы в достатке была завезена хорошая земля, рос виноград,
образуя с двух сторон широкие зеленые ограды. Посередине врыта старая
деревянная колода - бесхитростный, древний, еще один кумир бога. Двор
обрывался широким спуском к берегу Иллиса - тоже с рядами виноградника,
заметно дичающего среди высоких сосен, платанов и лавров. Виноград и плющ
забирались на самые верхушки деревьев. Чтобы разглядеть, далеко ли залезли
лозы, надо было задирать голову.
Здесь увидели наши молодые люди довольно пеструю толпу мужчин и женщин.
Два храмовых прислужника, наряженные лесными сатирами, с аккуратными и
мягкими козьими шкурами за спинами, с полными мехами в руках, наливали в
чаши вино и по очереди подносили каждому из гостей. Отплеснув положенное
богу, гости поднесенное выпивали. Здесь жрец, глашатай храма, пространно
приветствовал Герофилу и затем, начиная с Тезея, чуть менее пространно
воздал должное достоинствам остальных его спутников. Ударили тимпаны,
засвистели мужские и женские флейты. Две овечьи туши висели на вертикально
вбитых в землю длинных и толстых палках, рядом, уперев одним концом в землю
и несколько наклонив вперед, церемониальные палки держали двое прислужников.
Кровь из овечьих туш была заранее спущена. Двое других работников быстро и
аккуратно острыми медными ножами повисшим на палках животным взрающими движениями принялись отделять шкуры от туловищ и,
понимая, что за ними следят множество глаз, вскоре под одобрительные
возгласы сняли эти шкуры с овец, словно хитоны.
Затем практически мгновенно другие несколько человек разделали туши. И
вот куски мяса, нанизанные на медные прутья, уже несут к раздуваемым углям
кострищ. И отдельно - к пылающему очагу бога.
Тезея с компанией усадили за стол, полный яств: и рыба, поджаренная на
углях, с подливой, блюда с холодными тушеными почками, куски кур навалом,
кровяная колбаса, полопавшаяся на жарких сковородках, колбасы, приправленные
медом, оладьи с тертым сыром, студни, винегрет с тмином, бобы в соусе, фиги,
зелень...
- Не забывают дарители, несут богобоязненно и обильно, - рассмеялся
Мусей, глядя на убранство стола.
- Несут, - согласился Эвн, - кульками и кусками, а это все, - он
охватил взором стол и кивнул в сторону костров, - из других закромов.
За стол с гостями сели трое: сам верховный жрец, Одеон и, рядом с ним,
еще один - молодой человек, в котором для служителя бога не хватало
основательности, был он подвижен, резок, размашист в движениях, изменчив в
лице. Остальные, кроме тех, кто под наблюдением храмового глашатая
трудились, чтоб за столом был неизменный достаток, теснясь, расположились за
другим большим столом.
- Радость пира приятна богам, в нем участвующим вместе с нами, -
поднявшись с чашей в руках, открыл застолье Эвн. - Приветствуем тебя,
Дионис, и всю твою свиту.
Он отплеснул часть вина на землю в честь бога. Примеру Эвна последовали
все остальные.
- Нас почитают, называя благочестивыми, - дернувшись, взмахнув руками,
вставил молодой человек, сидевший рядом с Одеоном, - и боги, и цари, и все
эллины.
Эвн глянул на него, но ничего не сказал.
Пиршество чинно разворачивалось. Герофила, поскольку прибыла из Дельф,
начала рассказывать о Корикийской пещере, связанной с Дионисом, куда однажды
даже взбиралась, хотя очень это непросто. К пещере не поднимутся ни лошадь,
ни мул. Приходится людям карабкаться, помогая друг другу. Зато такой большой
пещеры нет во всей округе. Высокая, широкая, светлая, со своим источником.
Правда, сыровата пещера, с потолка вода тоже капает.
- Когда ночью в ней беснуются фиады бога, - подытожила Герофила, - свет
факелов виден с Коринфского залива.
По предложению Эвна выпили за благополучие священной гостьи, любимицы
богов.
- Обосновались бы у нас, - предложил пророчице Одеон.
- Нет, нет, - возразила она, - я свободная птица.
- Мы здесь тоже свободны, - вздохнул Одеон, - и даже слишком.
Все понимали, что имел в виду Одеон. Культ Диониса, прижившийся в
Греции, признанный здесь де факто даже, пожалуй, слишком горячо, оставался
как бы неофициальным. Будто метек среди равноправных граждан. По крайней
мере, жрецы такого государственного культа, как культ Афины, пристойного,
аристократического, относились к диониссиям, как к народному чудачеству.
И, конечно, разговор зашел об этом.
- Говорят, что мы, как заговорщики на чужой земле... - начал Эвн. - У
нас полноценных граждан, считай, половина. И живем-то мы, приверженцы
Диониса, не так. А как нам жить, если сам наш бог считается пришельцем. Вот
и приходится держаться друг друга да объединяться. Потому у нас и центры
свои есть, будь то Теос, Немея или Афины.
- Наш полис - весь мир, - выкрикнул, привстав и махнув рукой, чтобы его
наверняка услышали, молодой человек, сидевший рядом с Одеоном.
- Как не объединяться песням, танцу и музыке... Я даже думаю, - добавил
свое Одеон, - что служение нашему богу может объединить всю Грецию.
- Но ведь, по обычаю, и вы, и ваши певцы, и танцовщицы неприкосновенны,
- заметил Тезей, заинтересованный разговором. - Вы не платите полису
налогов, вам не надо участвовать в войне.
- Какие же они вояки! - засмеялся Эвн, кивнув в сторону певцов,
танцоров и музыкантов, уже расшумевшихся за своим столом, и, став серьезней,
договорил. - Про налоги верно... Однако в остальном... Ну, соберутся люди к
храму, ну, послушают друг друга, ну, покричат, попоют, похлопают. Однако -
ни чести заводилам всего этого, ни настоящей должности в городе.
- На Эвне да на мне все и держится, - подтвердил Одеон.
- И еще на песне, - с улыбкой добавила Герофила.
- Да... - кивнул Одеон.
А шустрый сосед его по столу снова выкрикивал свою порцию слов:
- А на всех праздниках выступай... И Аполлона, и Артемиды, и Муз.
- Да, да, - сказал Одеон, то ли усмиряя, то ли отмахиваясь от соседа, и
уже другим тоном продолжил. - Но ведь мы и полезны полису. За море, к
фригийцам или во враждебную греческую область горожане отправляют
государственного глашатая не очень-то охотно, с опаской. Мы едем с ним или -
сами... Конечно, тут помогает неприкосновенность служителей Диониса.
- С нашей помощью афиняне авторитет свой утверждают, - уже и сердито
выкрикнул все тот же молодой человек. - На праздник приглашать из других
городов кто едет? Мы... А сколько подарков привозим мы из посольств народу.
- Эсхин, - оборвал его, наконец, Эвн, - ты-то никаких подарков народу
не привозил.
- Ты сам подарок... Сыграл бы нам, - добавил Одеон мягче.
Жрец-глашатай, кто обеспечивал обслуживание пиршества, принес Эсхину
какую-то особенную лиру - из двух высоких, как бы специально изящно
изогнутых природой рогов. Струн на этой лире было больше, чем на
обыкновенных. Эсхин весь преобразился, замер, краска спала с его лица,
осторожно взял инструмент в руки. За столами затихли. Эсхин еще недвижно
посидел с лирой, словно привыкая к ней, и вдруг заиграл. Пальцы музыканта
замелькали по струнам. Казалось, играют сразу несколько человек. Глубокие
созвучия то сливались мощно, то разбегались, словно ничто на свете не смогло
бы удержать их рядом. Музыкант при этом не пел, как это делают обычно. Никто
и не танцевал рядом. Одна только музыка заполнила собой все. Это
воспринималось чудом.
- Вот это да! - первым восхитился Мусей. - Без слов! Без танца! Но ведь
афиняне непривычны к такому, на улице могли бы и не понять. Могли бы даже
побить... за шум неуместный!
- У него поэтому и характер скверный, - сказал Одеон.
- Невероятно! - опомнилась и Герофила. - В храмах Аполлона так играть
не умеют. И в Дельфах нет подобного музыканта.
- В храме Аполлона? - опять крикливо и пренебрежительно откликнулся
Эсхин. - Разве там играют?.. Всякий раз кажется: то ли им настройщик нужен,
то ли на инструментах рога потрескались, то ли из-под струн выпали янтарные
камушки.
- Он у нас и не такое может, - похвалил Эсхина Одеон, не реагируя на
выкрики музыканта. - А ну, покажи...
Эсхин выпрыгнул из-за стола и без слов, одним выражением лица,
пластикой тела так изобразил поглупевшего от встречи с городом деревенского
увальня, что застолье взорвалось от смеха. Проказник стал показывать, как
рядится с покупателем скупой рыночный торговец. А когда он принялся
изображать спешащую к соседкам сплетницу, вокруг все буквально рыдали от
хохота. Тогда Эсхин медленно, очень медленно обернулся вокруг своей оси. И -
предстал вдруг перед присутствующими воплощением такой безысходной скорби,
что застолье ахнуло, мгновенно трезвея. У Герофилы к сердцу подступила боль.
А Эсхин, как ни в чем не бывало, вдруг снова самоуверенно заулыбался в
ожидании всеобщего одобрения.
- Мерзавец, - всхлипнула Герофила и со слезами на глазах бросилась
целовать лицедея.
- Такой-то шалопай - и без афинского гражданства, - развел руками
Одеон.
- Это надо поправить, - заявил Тезей.
- А... - отмахнулся Одеон.
- Божественный сосуд, - возвел вверх очи Эвн.
- Так надо, чтобы боги и объявляли иногда таких людей гражданами
города, - сообразил молодой царь. - Иначе моих афинян не проймешь.
- Не знаю, не знаю, - недоверчиво покачал головой Одеон, - наши афиняне
богобоязненны только по ночам, и то, если собака завоет.
- Пусть боги усыновляют, пусть таланты становятся гражданами Афин,-
настаивал Тезей, радуясь возникшей у него мысли.
- И удочеряют, - добавил с усмешкой Одеон.
- Есть, есть в этом мысль, - пришел на помощь Тезею Эвн. - И еще хорошо
бы, - он добавил голосу ласковости... - Дионису новый храм поставить.
"Вот и Ариадна говорила об этом", подумалось молодому царю.
- Надо поставить, - твердо заключил он.
- И чтобы за землю не платить, - напевал Тезею Эвн, - чтобы, как другим
богам, просто так, даром дали.
- Сделаем, - пообещал Тезей. - Если афиняне заупрямятся, я им из своей
казны дар сделаю. А землю пусть бесплатно выделят.
- Пракситея, - Эвн оживился более, чем приличествовало его сану
иерарха, махнул рукой, - давай!
По знаку верховного жреца взрывом загудели на разные тона авлосы и
флейты, загремели тимпаны. От стола, где сидели артисты, отделилась одна из
женщин и выпорхнула на свободное пространство ближе к гостям. Она скинула с
плеч нежно-пятнистую, тонко лоснящуюся легкую накидку из шкуры лани,
отбросила ее назад, в руки тех, кто только что сидел с ней рядом, и осталась
в коротком хитоне. Осторожно, плавно двинулась в танце. Движения ее были и
стыдливы, и несдержанны одновременно. И было в них столько соблазна, что
пьянили они более любого вина. Следом за нею из-за стола поднялись другие
женщины и, взявшись за руки, поплыли, танцуя за спиной Пракситеи. Казалось,
хитон тоже спал с танцовщицы, что она обнажилась вся, как есть, отдавшись
только движению: взмывались руки, мелькали ноги, непрерывно менялся рисунок
неудержимого тела.
- Она совершенна! - восхитился Тезей.
- Не вполне, есть еще, что отгранить, - лукаво улыбнулся Одеон.
- Она совершенна, - не согласился молодой царь, не отрываясь взглядом
от танцовщицы.
- Язык подрезать, - все так же улыбаясь, сказал Одеон.
А когда Пракситея закончила танец, позвал ее:
- Выпей с нашим царем из одной чаши, плясунья.
- Что!
Пракситея повела рукой так, словно уже держала чашу. И чаша с вином тут
же в ее руке появилась. Озорно глядя на вставшего рядом Тезея, Пракситея
осторожно, кажется, одной струйкой, не отрываясь, влила в себя треть чаши и
протянула оставшееся молодому царю. А когда Тезей выпил и свою долю,
танцовщица приникла к его губам своими губами, еще мокрыми и терпкими от
вина.
- И как тебя сюда муж пускает! - рассмеялся Мусей, который, видно, не
раз встречался с искусной плясуньей.
- Как бы он меня не пустил, - Пракситея сверкнула глазами, - ему самому
надо меньше шляться по винным притонам да цирюльням. Мой оболтус только туда
и знает дорогу. А где дорога на рынок, никак не отыщет, бедняга.
- Зачем ему рынок, - подзадоривал Пракситею Мусей, - ты из храма всегда
принесешь кусок-другой.
- Вам, мужчинам, не угодишь, - не осталась в долгу танцовщица. - Я
сегодня подала ему пару яиц... Мягких... как задница. Так ведь ворчит.
- Хотел бы я посмотреть, как он ворчит на тебя, - заметил Эвн, - ты
ведь какой крик в ответ задашь.
- А чего нам голос-то укорачивать. Мы, дочери Афин, свободные женщины.
Только царя нашего и слушаемся.
И Пракситея окинула Тезея таким откровенно зовущим взором, что он
спиной почувствовал на себе недовольные взгляды Герофилы и Лаодики.
- На все-то ты можешь ответить, - укорил танцовщицу Эвн.
- Нам, женщинам, известно и как Зевс с Герой поженились, - ответила
она, прибегая к пословице. Повернулась и ушла к своему столу.
- Эти плясуньи такие несуньи, - рассмеялся Мусей.
- На Крите не очень-то унесешь, - заметил Тезей.
- И в Египте, - сочла нужным сказать Герофила, - о таком мало кто
подумает, чтобы из храма домой что-нибудь нести... Правда, земля там
повзрослее будет, - добавила она.
- Темные мы, темные еще, - признал, нисколько не огорчаясь, Мусей.
И пиршество продолжалось. И опять гремела музыка. Два танцора
показывали свое искусство. Один, пританцовывая, высоко подкидывал мячик,
сшитый из разноцветных кусочков ткани. Другой - в пляске же - ловил его.
Задача заключалась в том, чтобы каждый плясун ловил мячик на самой высокой
точке прыжка. Это юношам удавалось, вызывало одобрительный гул застолья.
Вино лилось, шум веселья нарастал. И вот уже Мусей, схватив два ножа,
быстро и искусно выстукивал ими по столу, словно кимвалами. Кто-то из мужчин
вскочил на стол, где сидели артисты, встал на голову и принялся
вытанцовывать ногами в воздухе.
- Эвоэ! - выкрикивал кто-нибудь.
- Эвоэ! - в ответ гремело застолье.
Утром, когда речь зашла о Герофиле и ее самосском и кларском браках,
Лаодика сказала Тезею:
- Она устраивает свои дела, продвигаясь к цели.
Поначалу Тезей внутренне воспротивился такому умозаключению Лаодики,
однако, оставшись один, уловил в нем определенную практичность женского ума.
И это показалось ему интересным. К Герофиле такое как бы и не относилось: он
не судил ее. Про себя же Тезей понял, что поглощающее его чувство к Лаодике
пропало, превратилось в ощущение спокойной близости, какая бывает по
отношению, может быть, к сестре. И впрямь, Герофила выполнила обещанное. Она
освободила Тезея от Лаодики.
Выполнил свое обещание и Менестей. Он привел в мегарон Акрополя к Тезею
мужем... На Делосе появилась уже одна... И теперь одна возвращаюсь из Дельф.
- А теперь куда?
- Сначала на Самос... На Самосе у меня дочка. На Самосе я бываю
часто... Потом в Азию.
- Первый муж не отдает тебе дочку?
- В этом мире все принадлежит мужчинам... Все, кроме свободы.
- Я недавно узнал, что у меня тоже есть сын... Так что не все
принадлежит мужчинам.
- Бедненький, - вздохнула Герофила, - от Ариадны?
- Да... Видно, и сыну моему, как и мне, богами даруется безотцовщина.
Такова судьба.
И чувство тоски знакомо вернулось к Тезею. Он пытался представить
своего маленького сына и снова увидел себя, тоже ребенком, которым,
казалось, и не переставал быть. Как всегда, вспомнилась и огромная коза,
подхватившая его рогами за ногу и перевернувшая в воздухе, когда небо не
видящему земли открылось все вдруг, и - удар о землю. Огромная коза, давно
ставшая для него символом самой жизни.
- Не думай сейчас об этом, - произнесла Герофила.
- Странно, - сказал Тезей, - я любил Ариадну больше самого себя...
Появилась ты и сделала меня сегодня счастливым...
И еще две женщины представились ему: Перигуда и Перибея. На мгновение
всплыла в памяти и коринфская гетера Демоника...
- Любовь - цветок иного мира... - снова заговорила Герофила. - Он лишь
распустится - гибнет под нашими холодными для него небесами... Потому всякий
раз цветком таким следует дорожить. Без него ведь тоже не жизнь... И,
повторюсь, - любовь выше людей, потому и не может быть неразделенной.
Мужчина может быть влюбленным во многих женщин, а женщина - во многих
мужчин... Вот бы переплести все влюбленности, - улыбнулась она, - мир был бы
таким единым...
- Но не получится, - закончил за нее Тезей.
- Не получится, - согласилась Герофила, - всякий раз любовь так
индивидуальна...
- Посмотри на меня, смотри в мои глаза... - теперь это сказал Тезей...
Утром снова пришел Мусей. И привел с собой Одеона. Герофила не выходила
из отведенных ей помещений. Тезей же был уже на ногах. Только они втроем
разговорились в ожидании гостьи, как царю доложили, что к нему просится
Менестей.
- Вот и родственник пожаловал, - неопределенно произнес Мусей.
Менестей, сын Петея и внук Орнея, и впрямь был дальним родственником
земного тезеева отца Эгея. Считалось, что линия Менестея тоже берет свое
начало от Эрехтея, несколько поколений назад царствовавшего в Афинах.
- Зови, - приказал Тезей прислужнику.
После минувшей ночи Тезей был в наилучшем расположении духа и готов был
обнять мир, не только своего дальнего родственника.
Менестей вошел в мегарон не без видимой осторожности и остановился, как
только кончились несколько парадных ступеней, ведущих наверх. Бездетный
вдовец, он был лишь лет на десять-двенадцать старше Тезея, но его небольшая
коричневая бородка прибелена была уже начинающей проступать сединой. Брови
под невысоким лбом, массивные, словно приклеенные. Под ними не сразу
разглядишь цвет глаз. К тому же глаза Менестей как припрятывал за тяжелыми
веками.
Тезей охотно двинулся навстречу родственнику, обнял его за плечи и
усадил на сидение, подставленное Мусеем.
- Прости меня, Менестей, что я раньше не нашел тебя, - обратился
молодой царь к гостю. - Боги не простят мне такого отношения к кровной
родне, но, знаешь...
- Знаю, знаю, - поспешил ответить Менестей, - до того ли было тебе.
Боги испытывали тебя иначе. Где было найти силы на другое.
- И все-таки ты прости меня, - настаивал Тезей. - А, хочешь, -
предложил он вдруг, - перебирайся ко мне в Акрополь. Мы тут одни, и места
хватит.
- Ты добр ко мне, Тезей, - отвечал Менестей, - но лучше я для твоей же
пользы останусь в гуще народа... Это у меня хорошо получается, - добавил он,
придав последним словам особое значение.
- Что ты имеешь в виду? - спросил Тезей.
- Я умею слушать и говорю так, чтобы ко мне прислушивались, - отвечал
Менестей.
- Тем более жаль, что не хочешь в Акрополь перебраться, - любезно
сказал Тезей, - твои советы были бы для меня весьма полезны.
- Ты преувеличиваешь, царь, - скромно потупился Менестей. - Я ведь и
так могу посильно помогать тебе советами.
- Кто такой Клеон? - спросил царь.
- Это человек, которого бы не было, если б не появился ты.
- Кто это?
- Не появись ты, не принеси с собой те изменения в жизнь Афин, которыми
ты здесь всех взбудоражил, он бы и остался в безвестности. Клеон возник на
волне смуты, которую ты поднял идеей народовластия. Ты, словно бог, создал
его, своего противника.
- Но сам он что такое? - продолжал допытываться Тезей.
- Был незаметным писарьком у царских чиновников, какие поплоше, -
сказал Менестей пренебрежительно. - Вон Одеон его хорошо знает. Мальчишкой
Клеон при их храме болтался.
Тезей повернулся к Одеону.
- На побегушках он был, - ответил Одеон, улыбнувшись, - во время
таинств служил чтецом, по ночам состоял при шкурах и кубках, мыл
посвященных, обмазывая их грязью и отрубями, напоминал, когда после очищения
следует произнести "Бежал зла, нашел благо". Всегда похвалялся, что сам
может это протрубить звонче, чем кто бы то ни было. Водил по городу
бесноватых вакханок в укропных и тополевых венках. Зажимал в кулаке пару
откормленных полозов и потрясал ими над головой. Вопил "Эвоэ-сабоэ",
приплясывал, выкрикивал в такт "Гиэс-аттес-аттес-гиэс". Старые бабки
умилялись, называли его запевалой, вожатым и плющеносцем.
- Еще раньше, в школе, готовил чернила, отмывал скамейки и подметал за
дядьками, - добавил Мусей.
- Однако мне тоже приходилось наниматься в поденщики и убирать чужое -
то маслины, то смокву, то виноград, - решил вступиться за Клеона Одеон.
- И в окружной список граждан его все-таки вписали, - заметил со своей
стороны Мусей. - И знаний он постарался набраться... Только, по-моему, -
усмехнулся он, - кое-каких сведений лишь нахватал - то там, то тут, у него
от этого лишь шум в голове.
- И теперь вот Клеон - водитель народа, - заключил Менестей все также
пренебрежительно.
- Но он же твой друг, - прямо заметил Менестею Мусей. - Вы же с ним
постоянно шепчетесь по углам.
- Мало ли, с кем я шепчусь, - невозмутимо возразил Менестей, - я сам
себе друг... А теперь вот, - он сбавил тон и произнес почти заговорщически,
- друг нашему Тезею, и хочу, чтобы он стал другом афинского народа.
- И потому надо с этим народом пошептаться, - не отставал от Менестея
Мусей.
- Ты говори с народом открыто, а я пошепчусь, - отвечал Менестей. -
Посмотрим, у кого лучше получится. Думаю, шептанье не унизит потомка
Эрехтея, - добавил он не без высокомерия.
- Надо все-таки познакомиться с Клеоном, - решил Тезей.
- Кто он такой, чтобы с ним вступать в переговоры, - скривился Мусей.
- Кланяться вчерашнему дню, - разумно ли это, - поддержал это
возражение и Одеон.
- Можно подумать, что вы живете в завтрашнем, - отрубил Тезей.
- Сказано мудро не по годам, - восхитился Менестей. - Сразу видно, что
ты дитя богов.
- Беспризорное дитя богов, - усмехнулся Тезей.
Последнее Менестей как бы и не расслышал.
- Значит, я приведу к тебе моего друга? - спросил он, поглядывая на
Мусея и Одеона. - Правда, что не худо его приручить.
- Обязательно приводи, - сказал царь.
На утреннюю трапезу со знаменитой гостьей Менестей не остался: дал
понять, что так сразу не станет злоупотреблять благосклонностью вновь
обретенного царствующего сородича...
- Все-таки он старая лиса, - не удержался Мусей, когда Менестей их
покинул.
- Но еще желающая места повыше в Афинах, - добавил Одеон.
- Други мои, - обратился Тезей к Мусею и Одеону, - человек, который
хочет места повыше, будет стараться изо всех сил. А кто ничего не хочет, тот
и делать ничего не станет... Только болтать.
- Конечно, ты распорядился по-царски, - заметил Мусей со вздохом, -
однако не угодить бы охотнику в капкан лисы.
- Не пугай, твои пророчества, как выяснилось, рассчитаны на слишком
отдаленное время, - беспечно рассмеялся Тезей. - Ты дальнозоркий. Там, где
ты видишь, нас уже и не будет.
После ухода Менестея к мужчинам присоединились Лаодика и Герофила.
Вином и пищей все они подкрепились наскоро, так как Одеон пригласил их к
себе в храм. К храму молодая компания проследовала той же короткой дорогой,
которой однажды ночью шел Тезей, не ведая того, на встречу с Ариадной. Храм
вновь показался ему старчески осевшим в землю. Два ряда высоких кипарисов с
двух его сторон нарядностью и стройностью своей подчеркивали преклонный
возраст этого священного строения.
- И вправду, надо возводить Дионису новый храм, - сказал Тезей.
Их ждали. У входа в храм стояли жрецы в свежих длинных свободных
хитонах, ничем не подпоясанных. Эвн, верховный жрец - иерофант - в
пурпурном, остальные - в белых. Перед ступенями, поднимающимися к колоннаде,
была поставлена посудина с водой, куда каждый из пришедших окунул руку,
чтобы очиститься перед тем, как войти внутрь святилища. И тут же двое
молодых жрецов лавровыми ветвями принялись смахивать пыль со ступеней храма.
Каждый из пришедших рукой, очищенной водой, притронулся к дверному кольцу,
приобщаясь тем самым к дому божества. Света внутри храма было мало, особенно
входящему с улицы, из-под солнца; смутно просматривались дары, расположенные
вдоль стен: массивные кубки, бокалы и чаши позолоченные, серебряные и
позолоченные маски, позолоченные же деревянные курильницы, фигуры дев на
подставках, кушетки, складные стулья. Затем привыкшие к полумраку глаза
различали уже все вокруг... Вперемежку висело и стояло оружие. И тут же
рядом с военным снаряжением на инкрустированных столиках лежали ожерелья,
женские украшения, кольца. А между ними - маленькие головки львов, фигурки
коней, грифов и всяческих рыб. Побудешь здесь, и становится понятно, отчего
жрецы не любят внутрь святыни пускать посетителей. Особенно, когда приходят
сразу помногу. Благочестие благочестием, а так и подмывает человека стянуть
что-нибудь со столика или из темного священного уголка и в складках одежды
вынести в грешный мир. И то сказать, как ни раскладывай дары, не выходит
порядка. Такие они разные. Подстать дарителям. И если собрать дарителей
вместе, вряд ли они о чем-либо смогли бы договориться. Не таков ли и весь
греческий мир, если вглядеться, где сколько греков, столько и Греций. Ни на
одну меньше.
Среди даров высилась фигура бога в венке из плюща. В одной руке у него
был тирс, в другой чаша. С вином, надо полагать. Наверху, где голова
Диониса, храмовая полутьма рассеивалась. Поэтому голова бога с выпученными
глазами и с толстенькими рожками над висками смотрелась как бы отдельно,
самостоятельно.
Одеон, единственный из жрецов, оставался без ритуального хитона, но и
он внутри храма примолк и подтянулся, и не переглядывался мельком, как
остальные гости друг с другом, рассматривая те или иные дары.
Гостей повели дальше. Обогнув божественную фигуру, они вышли через
другие ворота во внутренний двор священного участка. Двор выложен каменными
плитами. А по бокам и кое-где внутри этой дворовой площадки, куда в
специальные рвы и ямы в достатке была завезена хорошая земля, рос виноград,
образуя с двух сторон широкие зеленые ограды. Посередине врыта старая
деревянная колода - бесхитростный, древний, еще один кумир бога. Двор
обрывался широким спуском к берегу Иллиса - тоже с рядами виноградника,
заметно дичающего среди высоких сосен, платанов и лавров. Виноград и плющ
забирались на самые верхушки деревьев. Чтобы разглядеть, далеко ли залезли
лозы, надо было задирать голову.
Здесь увидели наши молодые люди довольно пеструю толпу мужчин и женщин.
Два храмовых прислужника, наряженные лесными сатирами, с аккуратными и
мягкими козьими шкурами за спинами, с полными мехами в руках, наливали в
чаши вино и по очереди подносили каждому из гостей. Отплеснув положенное
богу, гости поднесенное выпивали. Здесь жрец, глашатай храма, пространно
приветствовал Герофилу и затем, начиная с Тезея, чуть менее пространно
воздал должное достоинствам остальных его спутников. Ударили тимпаны,
засвистели мужские и женские флейты. Две овечьи туши висели на вертикально
вбитых в землю длинных и толстых палках, рядом, уперев одним концом в землю
и несколько наклонив вперед, церемониальные палки держали двое прислужников.
Кровь из овечьих туш была заранее спущена. Двое других работников быстро и
аккуратно острыми медными ножами повисшим на палках животным взрающими движениями принялись отделять шкуры от туловищ и,
понимая, что за ними следят множество глаз, вскоре под одобрительные
возгласы сняли эти шкуры с овец, словно хитоны.
Затем практически мгновенно другие несколько человек разделали туши. И
вот куски мяса, нанизанные на медные прутья, уже несут к раздуваемым углям
кострищ. И отдельно - к пылающему очагу бога.
Тезея с компанией усадили за стол, полный яств: и рыба, поджаренная на
углях, с подливой, блюда с холодными тушеными почками, куски кур навалом,
кровяная колбаса, полопавшаяся на жарких сковородках, колбасы, приправленные
медом, оладьи с тертым сыром, студни, винегрет с тмином, бобы в соусе, фиги,
зелень...
- Не забывают дарители, несут богобоязненно и обильно, - рассмеялся
Мусей, глядя на убранство стола.
- Несут, - согласился Эвн, - кульками и кусками, а это все, - он
охватил взором стол и кивнул в сторону костров, - из других закромов.
За стол с гостями сели трое: сам верховный жрец, Одеон и, рядом с ним,
еще один - молодой человек, в котором для служителя бога не хватало
основательности, был он подвижен, резок, размашист в движениях, изменчив в
лице. Остальные, кроме тех, кто под наблюдением храмового глашатая
трудились, чтоб за столом был неизменный достаток, теснясь, расположились за
другим большим столом.
- Радость пира приятна богам, в нем участвующим вместе с нами, -
поднявшись с чашей в руках, открыл застолье Эвн. - Приветствуем тебя,
Дионис, и всю твою свиту.
Он отплеснул часть вина на землю в честь бога. Примеру Эвна последовали
все остальные.
- Нас почитают, называя благочестивыми, - дернувшись, взмахнув руками,
вставил молодой человек, сидевший рядом с Одеоном, - и боги, и цари, и все
эллины.
Эвн глянул на него, но ничего не сказал.
Пиршество чинно разворачивалось. Герофила, поскольку прибыла из Дельф,
начала рассказывать о Корикийской пещере, связанной с Дионисом, куда однажды
даже взбиралась, хотя очень это непросто. К пещере не поднимутся ни лошадь,
ни мул. Приходится людям карабкаться, помогая друг другу. Зато такой большой
пещеры нет во всей округе. Высокая, широкая, светлая, со своим источником.
Правда, сыровата пещера, с потолка вода тоже капает.
- Когда ночью в ней беснуются фиады бога, - подытожила Герофила, - свет
факелов виден с Коринфского залива.
По предложению Эвна выпили за благополучие священной гостьи, любимицы
богов.
- Обосновались бы у нас, - предложил пророчице Одеон.
- Нет, нет, - возразила она, - я свободная птица.
- Мы здесь тоже свободны, - вздохнул Одеон, - и даже слишком.
Все понимали, что имел в виду Одеон. Культ Диониса, прижившийся в
Греции, признанный здесь де факто даже, пожалуй, слишком горячо, оставался
как бы неофициальным. Будто метек среди равноправных граждан. По крайней
мере, жрецы такого государственного культа, как культ Афины, пристойного,
аристократического, относились к диониссиям, как к народному чудачеству.
И, конечно, разговор зашел об этом.
- Говорят, что мы, как заговорщики на чужой земле... - начал Эвн. - У
нас полноценных граждан, считай, половина. И живем-то мы, приверженцы
Диониса, не так. А как нам жить, если сам наш бог считается пришельцем. Вот
и приходится держаться друг друга да объединяться. Потому у нас и центры
свои есть, будь то Теос, Немея или Афины.
- Наш полис - весь мир, - выкрикнул, привстав и махнув рукой, чтобы его
наверняка услышали, молодой человек, сидевший рядом с Одеоном.
- Как не объединяться песням, танцу и музыке... Я даже думаю, - добавил
свое Одеон, - что служение нашему богу может объединить всю Грецию.
- Но ведь, по обычаю, и вы, и ваши певцы, и танцовщицы неприкосновенны,
- заметил Тезей, заинтересованный разговором. - Вы не платите полису
налогов, вам не надо участвовать в войне.
- Какие же они вояки! - засмеялся Эвн, кивнув в сторону певцов,
танцоров и музыкантов, уже расшумевшихся за своим столом, и, став серьезней,
договорил. - Про налоги верно... Однако в остальном... Ну, соберутся люди к
храму, ну, послушают друг друга, ну, покричат, попоют, похлопают. Однако -
ни чести заводилам всего этого, ни настоящей должности в городе.
- На Эвне да на мне все и держится, - подтвердил Одеон.
- И еще на песне, - с улыбкой добавила Герофила.
- Да... - кивнул Одеон.
А шустрый сосед его по столу снова выкрикивал свою порцию слов:
- А на всех праздниках выступай... И Аполлона, и Артемиды, и Муз.
- Да, да, - сказал Одеон, то ли усмиряя, то ли отмахиваясь от соседа, и
уже другим тоном продолжил. - Но ведь мы и полезны полису. За море, к
фригийцам или во враждебную греческую область горожане отправляют
государственного глашатая не очень-то охотно, с опаской. Мы едем с ним или -
сами... Конечно, тут помогает неприкосновенность служителей Диониса.
- С нашей помощью афиняне авторитет свой утверждают, - уже и сердито
выкрикнул все тот же молодой человек. - На праздник приглашать из других
городов кто едет? Мы... А сколько подарков привозим мы из посольств народу.
- Эсхин, - оборвал его, наконец, Эвн, - ты-то никаких подарков народу
не привозил.
- Ты сам подарок... Сыграл бы нам, - добавил Одеон мягче.
Жрец-глашатай, кто обеспечивал обслуживание пиршества, принес Эсхину
какую-то особенную лиру - из двух высоких, как бы специально изящно
изогнутых природой рогов. Струн на этой лире было больше, чем на
обыкновенных. Эсхин весь преобразился, замер, краска спала с его лица,
осторожно взял инструмент в руки. За столами затихли. Эсхин еще недвижно
посидел с лирой, словно привыкая к ней, и вдруг заиграл. Пальцы музыканта
замелькали по струнам. Казалось, играют сразу несколько человек. Глубокие
созвучия то сливались мощно, то разбегались, словно ничто на свете не смогло
бы удержать их рядом. Музыкант при этом не пел, как это делают обычно. Никто
и не танцевал рядом. Одна только музыка заполнила собой все. Это
воспринималось чудом.
- Вот это да! - первым восхитился Мусей. - Без слов! Без танца! Но ведь
афиняне непривычны к такому, на улице могли бы и не понять. Могли бы даже
побить... за шум неуместный!
- У него поэтому и характер скверный, - сказал Одеон.
- Невероятно! - опомнилась и Герофила. - В храмах Аполлона так играть
не умеют. И в Дельфах нет подобного музыканта.
- В храме Аполлона? - опять крикливо и пренебрежительно откликнулся
Эсхин. - Разве там играют?.. Всякий раз кажется: то ли им настройщик нужен,
то ли на инструментах рога потрескались, то ли из-под струн выпали янтарные
камушки.
- Он у нас и не такое может, - похвалил Эсхина Одеон, не реагируя на
выкрики музыканта. - А ну, покажи...
Эсхин выпрыгнул из-за стола и без слов, одним выражением лица,
пластикой тела так изобразил поглупевшего от встречи с городом деревенского
увальня, что застолье взорвалось от смеха. Проказник стал показывать, как
рядится с покупателем скупой рыночный торговец. А когда он принялся
изображать спешащую к соседкам сплетницу, вокруг все буквально рыдали от
хохота. Тогда Эсхин медленно, очень медленно обернулся вокруг своей оси. И -
предстал вдруг перед присутствующими воплощением такой безысходной скорби,
что застолье ахнуло, мгновенно трезвея. У Герофилы к сердцу подступила боль.
А Эсхин, как ни в чем не бывало, вдруг снова самоуверенно заулыбался в
ожидании всеобщего одобрения.
- Мерзавец, - всхлипнула Герофила и со слезами на глазах бросилась
целовать лицедея.
- Такой-то шалопай - и без афинского гражданства, - развел руками
Одеон.
- Это надо поправить, - заявил Тезей.
- А... - отмахнулся Одеон.
- Божественный сосуд, - возвел вверх очи Эвн.
- Так надо, чтобы боги и объявляли иногда таких людей гражданами
города, - сообразил молодой царь. - Иначе моих афинян не проймешь.
- Не знаю, не знаю, - недоверчиво покачал головой Одеон, - наши афиняне
богобоязненны только по ночам, и то, если собака завоет.
- Пусть боги усыновляют, пусть таланты становятся гражданами Афин,-
настаивал Тезей, радуясь возникшей у него мысли.
- И удочеряют, - добавил с усмешкой Одеон.
- Есть, есть в этом мысль, - пришел на помощь Тезею Эвн. - И еще хорошо
бы, - он добавил голосу ласковости... - Дионису новый храм поставить.
"Вот и Ариадна говорила об этом", подумалось молодому царю.
- Надо поставить, - твердо заключил он.
- И чтобы за землю не платить, - напевал Тезею Эвн, - чтобы, как другим
богам, просто так, даром дали.
- Сделаем, - пообещал Тезей. - Если афиняне заупрямятся, я им из своей
казны дар сделаю. А землю пусть бесплатно выделят.
- Пракситея, - Эвн оживился более, чем приличествовало его сану
иерарха, махнул рукой, - давай!
По знаку верховного жреца взрывом загудели на разные тона авлосы и
флейты, загремели тимпаны. От стола, где сидели артисты, отделилась одна из
женщин и выпорхнула на свободное пространство ближе к гостям. Она скинула с
плеч нежно-пятнистую, тонко лоснящуюся легкую накидку из шкуры лани,
отбросила ее назад, в руки тех, кто только что сидел с ней рядом, и осталась
в коротком хитоне. Осторожно, плавно двинулась в танце. Движения ее были и
стыдливы, и несдержанны одновременно. И было в них столько соблазна, что
пьянили они более любого вина. Следом за нею из-за стола поднялись другие
женщины и, взявшись за руки, поплыли, танцуя за спиной Пракситеи. Казалось,
хитон тоже спал с танцовщицы, что она обнажилась вся, как есть, отдавшись
только движению: взмывались руки, мелькали ноги, непрерывно менялся рисунок
неудержимого тела.
- Она совершенна! - восхитился Тезей.
- Не вполне, есть еще, что отгранить, - лукаво улыбнулся Одеон.
- Она совершенна, - не согласился молодой царь, не отрываясь взглядом
от танцовщицы.
- Язык подрезать, - все так же улыбаясь, сказал Одеон.
А когда Пракситея закончила танец, позвал ее:
- Выпей с нашим царем из одной чаши, плясунья.
- Что!
Пракситея повела рукой так, словно уже держала чашу. И чаша с вином тут
же в ее руке появилась. Озорно глядя на вставшего рядом Тезея, Пракситея
осторожно, кажется, одной струйкой, не отрываясь, влила в себя треть чаши и
протянула оставшееся молодому царю. А когда Тезей выпил и свою долю,
танцовщица приникла к его губам своими губами, еще мокрыми и терпкими от
вина.
- И как тебя сюда муж пускает! - рассмеялся Мусей, который, видно, не
раз встречался с искусной плясуньей.
- Как бы он меня не пустил, - Пракситея сверкнула глазами, - ему самому
надо меньше шляться по винным притонам да цирюльням. Мой оболтус только туда
и знает дорогу. А где дорога на рынок, никак не отыщет, бедняга.
- Зачем ему рынок, - подзадоривал Пракситею Мусей, - ты из храма всегда
принесешь кусок-другой.
- Вам, мужчинам, не угодишь, - не осталась в долгу танцовщица. - Я
сегодня подала ему пару яиц... Мягких... как задница. Так ведь ворчит.
- Хотел бы я посмотреть, как он ворчит на тебя, - заметил Эвн, - ты
ведь какой крик в ответ задашь.
- А чего нам голос-то укорачивать. Мы, дочери Афин, свободные женщины.
Только царя нашего и слушаемся.
И Пракситея окинула Тезея таким откровенно зовущим взором, что он
спиной почувствовал на себе недовольные взгляды Герофилы и Лаодики.
- На все-то ты можешь ответить, - укорил танцовщицу Эвн.
- Нам, женщинам, известно и как Зевс с Герой поженились, - ответила
она, прибегая к пословице. Повернулась и ушла к своему столу.
- Эти плясуньи такие несуньи, - рассмеялся Мусей.
- На Крите не очень-то унесешь, - заметил Тезей.
- И в Египте, - сочла нужным сказать Герофила, - о таком мало кто
подумает, чтобы из храма домой что-нибудь нести... Правда, земля там
повзрослее будет, - добавила она.
- Темные мы, темные еще, - признал, нисколько не огорчаясь, Мусей.
И пиршество продолжалось. И опять гремела музыка. Два танцора
показывали свое искусство. Один, пританцовывая, высоко подкидывал мячик,
сшитый из разноцветных кусочков ткани. Другой - в пляске же - ловил его.
Задача заключалась в том, чтобы каждый плясун ловил мячик на самой высокой
точке прыжка. Это юношам удавалось, вызывало одобрительный гул застолья.
Вино лилось, шум веселья нарастал. И вот уже Мусей, схватив два ножа,
быстро и искусно выстукивал ими по столу, словно кимвалами. Кто-то из мужчин
вскочил на стол, где сидели артисты, встал на голову и принялся
вытанцовывать ногами в воздухе.
- Эвоэ! - выкрикивал кто-нибудь.
- Эвоэ! - в ответ гремело застолье.
Утром, когда речь зашла о Герофиле и ее самосском и кларском браках,
Лаодика сказала Тезею:
- Она устраивает свои дела, продвигаясь к цели.
Поначалу Тезей внутренне воспротивился такому умозаключению Лаодики,
однако, оставшись один, уловил в нем определенную практичность женского ума.
И это показалось ему интересным. К Герофиле такое как бы и не относилось: он
не судил ее. Про себя же Тезей понял, что поглощающее его чувство к Лаодике
пропало, превратилось в ощущение спокойной близости, какая бывает по
отношению, может быть, к сестре. И впрямь, Герофила выполнила обещанное. Она
освободила Тезея от Лаодики.
Выполнил свое обещание и Менестей. Он привел в мегарон Акрополя к Тезею