Страница:
На самом деле летопись то и дело проговаривается об этой стране — параллельной Руси. Если знать, что искать, — урожай находок может оказаться неожиданно щедрым.
Взять то же выражение — "поганым бо вера хрестьяньска уродьство есть". Здесь показательно то, что слово "есть" летописец, рассказывающий вроде бы о временах Ольги и Святослава, упоминает в настоящем времени.
Значит… значит, это мнение его современников, не оставивших прежних, родных Богов, не язычников X века, а язычников века XII.
А таковых хватало даже в Киеве — не говоря про окраины вроде Волыни, Мурома, вятических чащоб.
Ипатьевская летопись под 1198 годом рассказывает о всеобщем ликовании, охватившем киевлян при вокняжении на столе "Матери Городов Русских" князя Рюрика. "И обрадовалась вся Русская земля о княженьи Рюрикове, кияне, и крестьяни и погани, зане всих принимаше с любовью; и крестьяныя и поганыя".
Видимо, столь справедливое отношение к некрещёным землякам было редкостью — но сам факт существования среди "киян" язычников, "поганых", может очень и очень удивить неподготовленного читателя.
Оказывается, даже после поражения 1069 года далеко не все жители Киева, стольного Киева, из русских городов крещённого первым, отошли от родной Веры — а ведь с дней, когда Отступник бросал кумиров в Днепр, прошло более двухсот лет!
Тут лично у меня появляются глубочайшие сомнения: а являются ли "свои поганые", упоминаемые летописью в составе княжьих дружин XII столетия, так уж обязательно осевшими на землю кочевниками — торками, берендеями, чёрными клобуками и прочими ковуями — прообразом грядущих служилых инородцев Московии, как обычно понимают этот летописный оборот.
На Руси в те годы, как выясняется, хватало "поганых" вполне славянского происхождения! Скажем, воинов Андрея Боголюбского летописец несколько раз называет "погаными" — между тем никаких берендеев или торков в воинствах владыки Залесья попросту не могло быть!
В самом Киеве даже несколько раз упоминается Турова Божница на Подоле, у которой собиралось киевское вече, когда горожане собирались выступить против князя.
Историки сломали немало копий в спорах о том, что за божница такая, были даже предположения, что Туром звали одного из тех самых варягов-мучеников, погибших от рук оскорблённых ими киевлян в 986 году.
Да только доказательств никаких не нашли. И никакого святого Тура святцы не знают — ни в те времена, ни много позже. Более того, слово "божница" в летописи не применяется к православным храмам! [50]
Иногда на Севере Руси божницей называли католические — то есть опять же не православные — храмы, но очень сомнительно, чтобы киевское вече собиралось у молельни чужеземцев. А то, что язычники на праздниках своих "некоего Тура сатану… вспоминают", сообщается ещё тем же Гизелем.
В Северо-Восточной Руси, над Галицким озером, стояло капище Турово. Воинственный Бог Тур упоминается и у сербов. И очень возможно, что именно в честь его стояла на киевском Подоле "божница", у которой собирались киевляне, если были недовольны князем — князем, чья власть освящалась новой верой.
И именно к ней скорее всего ходили на поклон те самые "кияне… погани", коих, проговорив шись, вспомнила летопись в 1198 году. И это далеко не единственная обмолвка в христианских рукописях того времени, позволяющая заключить, что христианство на Руси вовсе не было таким уж всеобъемлющим, как того хотелось иереям, и кроме "двоеверно живущих" христиан, существовали на крещёной Руси и "свои", русские, "поганые".
Любопытно, кстати, что сами к себе русские язычники, как уже было сказано, имени "поганых" не применяли. Тот же автор "Слова о полку Игореве" упорно именует "погаными" половцев да литву — что для такого человека несколько даже удивительно.
Хотя с другой стороны — ведь это название было дано его вере чужаками, а он слышал его в качестве брани — (как к русским националистам иные индивидуумы не так давно применяли слово "фашист"). Вполне естественно, что он в таком качестве его и употреблял.
Сохранились, скажем, такие предписания: человек может стать попом, если только он не совершил до крещения убийства. Ясное дело, что здесь речь не про младенцев — вряд ли те могли кого-то убить перед тем, как их опускали в православную купель.
Недаром весь XII век православные церкви строились с обширными, рассчитанными явно не на новорождённых, крестильнями-баптистериями. Такие сооружения, кстати, вновь появились возле церквей, начиная с конца 1980-х годов, во времена так называемого церковного возрождения.
Стало быть, взрослый, пожелавший обратиться в христианство, был для Руси XII столетия столь же обыденным делом, как и для конца XX.
Бывали, как ни удивительно, и обратные случаи. И.Я. Шроянов сообщает о совершенно изумительном документе — особом покаянном каноне для человека, который, родившись в православной семье, затем отпал от православия, а потом — вновь пожелал вернуться в лоно православной церкви.
Вновь обращённый обязан был при всём народе проклясть соблазнившую его веру и поститься сорок дней. Причём вера, в которую впадали отступники, — это язычество. То есть человек родился в православии, впал в язычество — а потом, раскаявшись, вновь решил обратиться к вере Христовой — это ж только вообразить такое завихрение, такую жизненную коллизию!
И ведь, судя по тому, что посвятили этому случаю особый канон, был это не единичный случай! Уж не суровые ли дни кровавой Столетней гражданской описывает данный канон?
Между прочим, случаи, когда христианин вновь обращается к религии своих предков, истории известны. В дни гибели Римской империи жил в Италии такой поэт — Нонн Панополитанский. От него до наших дней дошли стихотворное переложение Евангелий и языческое житие Диониса.
Причём переложение Евангелий написано, называя вещи своими именами, довольно коряво и неумело, ученическим слогом. А описание деяний весёлого бога вина блещет красотами стиля, изысканной игрой звука, неизбитыми рифмами и сравнениями.
Исследователи его творчества неизменно выражали недоумение по этому поводу — а ларчик, подозреваю, просто открывался. Нонн, как те неведомые русичи, тоже, по всей видимости, родившись в христианской семье, затем ушёл из христианства в язычество.
Если городская Русь ещё была кое-как крещена, то с представителями "языков" из славян, населявших Восточную Европу до того, как туда пришла с балтийских берегов русь, дело обстояло и вовсе с точки зрения церкви печально.
Так, рассказывая о нехристианских погребальных обычаях вятичей и радимичей, летописец завершает рассказ словами: "Так же делают кривичи и другие поганые". То есть ни вятичи, ни радимичи, ни кривичи и христианами-то во времена летописца не считались.
А это, между прочим, весьма обширные земли — вся современная Беларусь, да Псковщина со Смоленщиной в придачу, да Московские, Тверские, Калужские, Рязанские земли… про Муром мы уже говорили.
Новгородский архиепископ Илья в 1166 году говорил своим подчинённым, что "земля наша (видимо, собственно "земля" — сельская округа, в отличие от собственно Новгорода. — Л.П.) недавно крещена", и вспоминал, как очевидец, первых попов. А "Слово невежам о посте" описывает "бесов"-навьих, которых плохие христиане угощают в банях трапезой на Великий, или Страшный, Четверг.
Насытившись, писал автор-церковник, нечистые утверждают, что подобного почтения они не встречали в своей исконной вотчине — в землях нехристей: "Мы же походили по болгаром, мы же по половцем, мы же по чуди, мы же по вятичем, мы же по словеном".
Вместе с Гальковским, опубликовавшим "Слово… о посте", под болгарами мы понимаем волжских булгар-мусульман — хотя среди дунайских болгар, как о том говорится во введении, долго ещё поминали языческих Богов и Богинь, народ в целом был крещён ещё в IX столетии.
Про "датирующее" значение половцев в этом отрывке мы говорили в связи с Всеславом. Чудь — финно-угорские племена — также долго оставалась некрещёной. Вятичи нам уже известны как ревностные сторонники языческих обрядов.
В том же XII веке они обеспечили церкви ещё одного мученика: печерский монах Кукша чересчур ревностно насаждал на их землях новую веру — ревностно и, по всей видимости, безуспешно. За что и удостоился мученического венца близ вятического города Серенска около 1110 года.
Погребальные костры — вернейший признак приверженности язычеству — угаснут на землях вятичей веком-двумя позднее.
В том же Новгороде историки указывают даже особый налог, которым облагались упрямые "нехристи", — так называемое "забожничье". В конце двадцатых годов тринадцатого столетия новгородцы даже потребовали от прибывшего в северный город на княжение Ярослава Всеволодовича, отца Александра Невского, отменить этот налог, причём это требование ("забожничье отложи") возглавляло список, предъявленный князю.
Любопытная деталь, право же, — если уж Новгород требовал отмены налогов, которым облагались язычники, — это говорит о том, что таковых в вольном городе было немало.
В 1227 году в Новгороде объявились даже волхвы. Вряд ли это слово уже в те времена перешло на обычных колдунов, каковых там и века спустя было немало. Слишком уж резкой была реакция новгородского владыки — волхвов, невзирая на заступничество людей всё того же Ярослава, сожгли.
Расправу над волхвами одобрили далеко не все новгородцы, и даже летописец прибавил в сообщении о казни волхвов: "творяхуть е потворы деюще, а бог весть" — мол, говорили, что они колдуны… да бог знает.
Все же на дворе стоял уже XIII век, а не XI, и новгородские язычники не решились выступить с оружием в защиту своих жрецов. Заступничество же княжьих людей, думается, объясняется не только их симпатией или хотя бы терпимостью к язычеству.
Просто сам князь в те дни в городе отсутствовал, и княжьи люди стремились не допустить, чтоб язычников казнили без его воли, одним приговором архиепископа. Как видим, вытесняя и уничтожая языческих жрецов, христианские архиереи зачастую получали "в наследство" от них соперничество с княжеской властью.
Итак, вятичи, радимичи, кривичи и словене оставались ещё во времена написания "Повести временных лет" по преимуществу язычниками. Язычники были среди киевлян и, судя по автору "Слова о полку Игореве", встречались в кругах черниговской и Новгород-северской знати.
В Северо-Восточной Руси тоже оставалось немало приверженцев старой веры. В предыдущей главе мы, уже говорили об упрямых язычниках Мурома, "святогонах", о каменном идоле Велеса, которому поклонялись в Ростове вплоть до того, как его низверг монах Авраамий в XII веке.
В его житии так и говорится, "что Ростов пребывает в идольском соблазне: не все ещё люди приняли Святое Крещение". То есть речь опять же идёт не о крещёных, по старой памяти оглядывающихся на старых Богов, а об откровенных и последовательных нехристях-язычниках.
В более поздних источниках говорилось, что "чернь Ростовская", не желая креститься, убегала в сопредельные государства, в том числе — в земли волжских булгар, чьи правители, очевидно, были сравнительно терпимы к язычеству подданных.
На этих землях был найден впоследствии так называемый еманаевский могильник — один из самых восточных и самых поздних древнерусских языческих могильников. Там же стоял и деревянный языческий храм, выстроенный по тем же канонам, что и святилища полабских славян и Ладоги (что не должно, конечно, удивлять нас — ведь Ростов был одной из колоний тех самых варягов-руси, что пришли из славянской Балтики в леса и болота Восточной Европы).
Храм действовал до XIV века, когда на его месте была сооружена церковь.
Другое упоминание о некрещёных славянских обитателях Северо-Востока Руси относится уже к 1229 году. В Лаврентьевской летописи упоминается, что некий Пургас вместе с мордвою напал на Нижний Новгород в ответ на нападение владимирского князя Юрия Всеволодовича на мордву, а Муромского Юрия Давыдовича — на "Пургасову волость", но был отбит.
Однако воины Пургаса спалили монастырь Богородицы и стоявшую вне городских стен церковь. В том же году Пургас был побеждён мордовским князьком Пурещем, объединившимся с половцами, "изби мордву всю и русь Пургасову, а Пургас едва вмале оутече" (то есть убежал с небольшой частью войска).
Итак, у истребителя православных церквей и монастырей Пургаса в подданных ходила некая "русь" — при том, что собственно население Владимирско-Суздальского Залесья стали называть Русью уже после монгольского нашествия.
Сам Пургас вроде бы действует заодно с мордвою — но и враждует с мордвином Пурешем, а с его именем связывают именно "русь". В восточной части мордовских земель, в бассейне реки Суры, антропологи выделяют признаки "ильменского типа", близкого также жителям южных берегов Балтики.
Очень вероятно, что перед нами очередной анклав некрещёных русов, на этот раз — в мордовских землях. Со следами языческих русов Пургаса мы еще столкнемся в нашем повествовании.
Так обстояли дела на северо-западе и северо-востоке Русской земли. Если мы перенесёмся на другой её край, в юго-западные, Галичско-Волынские края, то и там обнаружим немало свидетельств существования в XII веке русских язычников — как письменных, так и археологических.
Так, в 1187 году Никита Хониат, выступая перед императором Исааком II Ангелом, упоминает неких людей "из Бордоны; презирающие смерть, ветвь тавро-скифов, народ, также поклоняющийся Арею". На эту фразу обратил внимание русский учёный-византист, Ф.И. Успенский, заметивший, что "тавроскифами" в средневековой византийской литературе называют именно и исключительно наших предков.
Это упоминание он связал с мелькающими в русских летописях под 1146, 1216 и 1223 годами и королевских грамотах Венгрии конца XII — начала XIII века бродниками. Были ли они отдельным народом, или какой-то сбродной вольницей из разных племён, до сих пор точно неизвестно.
Слово "бродники" было их самоназванием, судя по тому, что, откочевав под натиском татар в Венгрию, они оставили это имя основанным ими поселениям (Броднук, Протник). Это, и единственное дошедшее до нас имя бродника — Плоскыня — говорит, что бродники были славянами.
Кстати, в летописях упоминается и их лёгкий флот — дело для тюрок совершенно непривычное, а вот славянам известное уже который век. Иногда их размещают в бассейне Дона — как неких предков донского казачества, однако если бродники и были предками казаков, то разве украинских.
Большинство упоминаний располагает их западнее Днепра. Венгерские королевские грамоты называют "Бродинию" среди непосредственных соседей Венгрии. То есть были они жителями южной части Галицко-Волынского княжества.
Нас бродники занимают постольку, поскольку венгерские грамоты упорно называют их язычниками — не "схизматиками"-раскольниками, как католики именовали православных, а именно язычниками, наряду с половцами и татарами.
Да и Никита Хониат зовет их "поклонниками Арея", к каковым, при всей нелюбви, крещёных киевских русичей все же вроде не относили надменные "братья по вере" из Константинополя. Этому не противоречит то, что они включились — если верно предположение Успенского — в борьбу православной Болгарии с Византией.
Источник и родина веры, именем которой рушились святилища древних Богов, Византия должна была вызывать у славян-язычников особую неприязнь, и вполне возможно было, что они пошли на союз против неё с православными, но всё же единокровными славянами-болгарами.
Кстати, возможно некоторое оживление язычества в те годы и в Болгарии — именно к XIII веку, как я уже говорил, относится найденный в Великом Тырново, бывшем тогда столицей Болгарского царства, сосуд с именем Сварога. Впрочем, он может быть и свидетельством пребывания в столице Болгарии язычников-бродников.
К тому же в области расселения бродников и впрямь существовали с X века по XIII огромные языческие святилища, изученные в наше время И.П. Русановой и Б.А. Тимошуком. Одно из них расположено на горе с выразительным названием Богит, другое — на горе Звенигород.
На первом, возможно, стоял когда-то знаменитый Збручский идол, найденный неподалёку в реке Збруч в 1848 году. Незадолго до того неподалёку от места находки кумира нашли другой такой же с человеческой головою в шапке и высеченными на гранях лошадьми, но обнаружившие древнее изваяние крестьяне, по наущению священника, уничтожили его.
Камни пошли на строительство церкви. Збручский кумир также мог быть уничтожен, но избежал этой участи.
Найдено каменное изваяние и в Звенигороде. Эти святилища существовали с конца X века по начало XIV. Среди подношений святилищам найдены и сброшенные кем-то кресты, и предметы церковного убранства, очевидно, доставленные сюда борцами с чужеземной верой.
Ценные вещи работы киевских и черниговских мастеров — золотые и серебряные браслеты, перстень-печатка, меч, шпора — говорят о посещавших это святое место состоятельных, скорее всего — знатных жителях больших русских городов.
Огромные костры, иногда целые кольца пламени полыхали не угасая, совершались жертвоприношения, в том числе и человеческие. Найдены здесь остатки храмовых построек, ритуальные печи и колодцы, аскетические жилища жрецов и следы разгульных обрядовых пиршеств.
Под стенами исполинских капищ стояли ремесленные посады, по всей видимости, обслуживавшие жрецов и паломников. Края, где располагались святилища древней веры, в летописях носят грозное название "Чёртова леса" — очевидно, оттого, что в их глубине чтили древних Богов — как помните, читатель, "бесов", "чертей" с точки зрения православия.
И даже княжеские дружины поворачивали прочь от его опушки, "не дерзну пойти сквозь лес". Так что венгерские католики имели все основания называть землю воинственных бродников, на которой стоял зловещий "Чёртов лес", языческой.
Любопытно, что жизнь на днестровских капищах, по всей видимости, основанных в конце X века бежавшими от крестителей жрецами Киевщины, оживилась в середине XII столетия.
Найдены-капища тех же времён на Волыни, Смоленщине, Псковщине. Они, конечно, уступали по масштабам огромным святилищам Нижнего Приднестровья, но они всё-таки были и действовали — именно в период, когда авторитеты православия провозглашали победу над языческим "идолобесием".
Более того, следы языческих обрядов и идолы найдены археологами во многих городах и весях крещёной Руси.
Так, в 1964 году найдены остатки жертвоприношения коня на усадьбе у Ильинской улицы Новгорода. Район этот начал застраиваться лишь с конца XI века, то есть жертву приносили уже в крещёном городе. И такие находки остаются обычным делом вплоть до начала XIII века.
Несколько дольше существовали домашние идолы, в том же Новгороде встречающиеся ещё в слоях XIV века. Многие из них поражают тонкостью работы. Почему-то их принято называть "домовыми", хотя с тем же успехом они могут изображать и кого-то из великих Богов — как, скажем, в христианстве маленький, грубо сделанный образок вовсе не обязательно мог изображать второстепенного святого — с тем же успехом он мог быть изображением самого Христа.
Кроме того, хотя вера в домовых и их почитание успешно дожили до начала XX века, этнографам ни разу не случалось видеть, чтоб домашних духов изображали в дереве. В сельской местности подобные изваяния (леших, "куриных богов" и т.п., но опять-таки не домовых) почитались ещё в XVIII, а то и в XX веке, так что, строго говоря, являясь несомненными остатками язычества, они не обязательно свидетельствуют о полном и сознательном язычестве своего владельца.
Однако то, что они почти исчезли из городского обихода примерно в то же время, когда перестали совершаться в городах жертвоприношения, когда угасли жертвенники капищ, а в иных землях — погребальные костры, всё же наводит на размышления.
Количество свидетельств существования язычников на Руси XII века не осталось незамеченным исследователями. Именно к этому столетию относились поучения против язычества и языческие сюжеты на украшениях, лишь в следующем, XIII веке, сменившиеся изображениями Христа и апостолов (что молчаливо свидетельствует о религиозном значении предшествовавших им изображений растительных символов, волшебных птиц с девичьими головками, грифонов, ритуальных питьевых рогов).
На обрядовых браслетах — очень недешёвых, что обличает их принадлежность отнюдь не тёмным селянам! — изображены всё те же волшебные существа, крылатые птице-псы, обыкновенно, с лёгкой руки Б.А. Рыбакова, именуемые Семарглами [51], гусляры, пирующие с питьевыми рогами, многоликие идолы.
Даже в церковном узорочье в XII веке вопреки строгим византийским формам начинает расцветать мир языческих премудростей, с теми же волшебными деревами и птицами, со странными зверями, с героями не дошедших до нас сказаний, многоликими, как языческие кумиры, капителями колонн Владимирских соборов.
Волки, повернувшие головы к процветшим хвостам, — на более поздних русских вышивках таких зверей называли "оборотнями". Такой же оборотень изображён на браслете — причём там он изображён, помимо прочего, в объятиях женщины.
Обычный сюжет обрядовой поэзии Зелёных Святок, Троицкой недели, когда в песнях описывается соединение женщины с "волчком" на вспаханном поле ради плодородия земли. В некоторых изображениях на стенах этих соборов (Димитровского во Владимире, Георгиевского монастыря в Юрьеве-Польском и пр.) исследователи опознают языческих Богов — Даждьбога, возносящегося в небо на грифонах, Велеса.
Быть может, это и не вполне надёжные отождествления — но ничего сверхъестественного в том, что с христианских храмов смотрят языческие Боги, нет. Скандинавские Боги-асы изображены не только в церквях родной Скандинавии, но и в христианских храмах Германии, Англии и даже… Испании.
Стоит вспомнить, что за сто лет до того, во времена Ярослава, в Киевской Софии надписи на изображениях святых делались на греческом языке. Настолько в те времена христианство воспринималось на Руси как чужая, нерусская вера!
Даже изображение княгини Ольги снабжено подписью греческими буквами — "Елга". Именно так передаёт имя княгини византийский император, к которому ездила в гости крещёная княгиня, — Константин Рождённый в Пурпуре. А тут — оборотни и языческие Боги…
Это явление уже получило в науке название "языческого Ренессанса", хотя объяснения ему и не дано. На самом деле всё вполне очевидно. Во-первых, как мы уже говорили, христианская церковь, оказавшись лицом к лицу с язычеством, принуждена была перейти к "поучениям" и попыткам завлечь язычников в свои храмы с помощью знакомых язычникам символов.
Во-вторых, в честном диалоге способности церкви оказались, по всей видимости, слабее, чем в проповедях "огнём и мечом", и ей пришлось потесниться, поступиться многим из уже завоёванного.
Игорь Яковлевич Фроянов, великий русский учёный и патриот, которому я обязан немалой долей приведенных в этой книге примеров жизнеспособности и стойкости Русской Веры после насильственного крещения, так подытожил исследование духовной жизни Руси в домонгольские времена: "Если поставить вопрос, что в большей степени определяло мировоззрение древнерусского общества — язычество или христианство, то можно, не боясь преувеличений, сказать: язычество. Данный ответ обусловлен существованием на Руси XI-XII столетий оязыченного христианства, то есть "двоеверия", с одной стороны, и чистого язычества — с другой".
Кроме всего прочего, уже, в-третьих, не надо забывать, что тогда же, в XII веке, пали последние святыни языческого Поморья Варяжского под натиском христианских крестоносцев. Были уничтожены Аркона, Ретра-Радигощ.
Очень могло быть, что многие жрецы и простые язычники искали спасения на Востоке, у братьев по крови и языку, что усиливало позиции местных язычников. В летописях сообщается, что смоленский князь Ростислав Мстиславич в 1148 году преподнёс своему брату, киевскому князю Изяславу, дары "от варяг".
Как раз за год до того на многострадальное "Поморье Варяжское" обрушился очередной крестовый поход. Видимо, и дары происходили от спасавшихся в Смоленских землях беженцев. Кстати, внешнее узорочье тех же белокаменных соборов Владимирского княжества подозрительно напоминает описания внешнего убранства языческих храмов вендов-варягов, оставленные немецкими миссионерами.
Во всяком случае, когда пишущий эти строки обходил кругом оплетённую дивной резьбой шкатулку Дмитровского собора во Владимирском сквере и глядел на белокаменное, зарозовевшее в зимней заре узорочье, на ум приходили следующие строки:
"В городе Щетине находилось четыре храма; но один из них, бывший главнейшим, выделялся украшениями и удивительной искусностью постройки; он имел скульптурные украшения как снаружи, так и внутри. Изображения людей, птиц и животных были сделаны так естественно, что казалось, будто они живут и дышат".
Так сказано в "Жизнеописании Оттона Бамбергского" про храмы славянского Поморья. Но то же мог сказать путешественник и про белокаменные чудеса Русского Залесья. В том же XII веке, точнее, в 1116 году, выстроена крепость Новгородского детинца, по утверждениям археологов, не имеющая подобий в Приднепровье — но полностью совпадающая по способу сооружения укреплений с твердынями варяжской Прибалтики.
Взять то же выражение — "поганым бо вера хрестьяньска уродьство есть". Здесь показательно то, что слово "есть" летописец, рассказывающий вроде бы о временах Ольги и Святослава, упоминает в настоящем времени.
Значит… значит, это мнение его современников, не оставивших прежних, родных Богов, не язычников X века, а язычников века XII.
А таковых хватало даже в Киеве — не говоря про окраины вроде Волыни, Мурома, вятических чащоб.
Ипатьевская летопись под 1198 годом рассказывает о всеобщем ликовании, охватившем киевлян при вокняжении на столе "Матери Городов Русских" князя Рюрика. "И обрадовалась вся Русская земля о княженьи Рюрикове, кияне, и крестьяни и погани, зане всих принимаше с любовью; и крестьяныя и поганыя".
Видимо, столь справедливое отношение к некрещёным землякам было редкостью — но сам факт существования среди "киян" язычников, "поганых", может очень и очень удивить неподготовленного читателя.
Оказывается, даже после поражения 1069 года далеко не все жители Киева, стольного Киева, из русских городов крещённого первым, отошли от родной Веры — а ведь с дней, когда Отступник бросал кумиров в Днепр, прошло более двухсот лет!
Тут лично у меня появляются глубочайшие сомнения: а являются ли "свои поганые", упоминаемые летописью в составе княжьих дружин XII столетия, так уж обязательно осевшими на землю кочевниками — торками, берендеями, чёрными клобуками и прочими ковуями — прообразом грядущих служилых инородцев Московии, как обычно понимают этот летописный оборот.
На Руси в те годы, как выясняется, хватало "поганых" вполне славянского происхождения! Скажем, воинов Андрея Боголюбского летописец несколько раз называет "погаными" — между тем никаких берендеев или торков в воинствах владыки Залесья попросту не могло быть!
В самом Киеве даже несколько раз упоминается Турова Божница на Подоле, у которой собиралось киевское вече, когда горожане собирались выступить против князя.
Историки сломали немало копий в спорах о том, что за божница такая, были даже предположения, что Туром звали одного из тех самых варягов-мучеников, погибших от рук оскорблённых ими киевлян в 986 году.
Да только доказательств никаких не нашли. И никакого святого Тура святцы не знают — ни в те времена, ни много позже. Более того, слово "божница" в летописи не применяется к православным храмам! [50]
Иногда на Севере Руси божницей называли католические — то есть опять же не православные — храмы, но очень сомнительно, чтобы киевское вече собиралось у молельни чужеземцев. А то, что язычники на праздниках своих "некоего Тура сатану… вспоминают", сообщается ещё тем же Гизелем.
В Северо-Восточной Руси, над Галицким озером, стояло капище Турово. Воинственный Бог Тур упоминается и у сербов. И очень возможно, что именно в честь его стояла на киевском Подоле "божница", у которой собирались киевляне, если были недовольны князем — князем, чья власть освящалась новой верой.
И именно к ней скорее всего ходили на поклон те самые "кияне… погани", коих, проговорив шись, вспомнила летопись в 1198 году. И это далеко не единственная обмолвка в христианских рукописях того времени, позволяющая заключить, что христианство на Руси вовсе не было таким уж всеобъемлющим, как того хотелось иереям, и кроме "двоеверно живущих" христиан, существовали на крещёной Руси и "свои", русские, "поганые".
Любопытно, кстати, что сами к себе русские язычники, как уже было сказано, имени "поганых" не применяли. Тот же автор "Слова о полку Игореве" упорно именует "погаными" половцев да литву — что для такого человека несколько даже удивительно.
Хотя с другой стороны — ведь это название было дано его вере чужаками, а он слышал его в качестве брани — (как к русским националистам иные индивидуумы не так давно применяли слово "фашист"). Вполне естественно, что он в таком качестве его и употреблял.
Сохранились, скажем, такие предписания: человек может стать попом, если только он не совершил до крещения убийства. Ясное дело, что здесь речь не про младенцев — вряд ли те могли кого-то убить перед тем, как их опускали в православную купель.
Недаром весь XII век православные церкви строились с обширными, рассчитанными явно не на новорождённых, крестильнями-баптистериями. Такие сооружения, кстати, вновь появились возле церквей, начиная с конца 1980-х годов, во времена так называемого церковного возрождения.
Стало быть, взрослый, пожелавший обратиться в христианство, был для Руси XII столетия столь же обыденным делом, как и для конца XX.
Бывали, как ни удивительно, и обратные случаи. И.Я. Шроянов сообщает о совершенно изумительном документе — особом покаянном каноне для человека, который, родившись в православной семье, затем отпал от православия, а потом — вновь пожелал вернуться в лоно православной церкви.
Вновь обращённый обязан был при всём народе проклясть соблазнившую его веру и поститься сорок дней. Причём вера, в которую впадали отступники, — это язычество. То есть человек родился в православии, впал в язычество — а потом, раскаявшись, вновь решил обратиться к вере Христовой — это ж только вообразить такое завихрение, такую жизненную коллизию!
И ведь, судя по тому, что посвятили этому случаю особый канон, был это не единичный случай! Уж не суровые ли дни кровавой Столетней гражданской описывает данный канон?
Между прочим, случаи, когда христианин вновь обращается к религии своих предков, истории известны. В дни гибели Римской империи жил в Италии такой поэт — Нонн Панополитанский. От него до наших дней дошли стихотворное переложение Евангелий и языческое житие Диониса.
Причём переложение Евангелий написано, называя вещи своими именами, довольно коряво и неумело, ученическим слогом. А описание деяний весёлого бога вина блещет красотами стиля, изысканной игрой звука, неизбитыми рифмами и сравнениями.
Исследователи его творчества неизменно выражали недоумение по этому поводу — а ларчик, подозреваю, просто открывался. Нонн, как те неведомые русичи, тоже, по всей видимости, родившись в христианской семье, затем ушёл из христианства в язычество.
Если городская Русь ещё была кое-как крещена, то с представителями "языков" из славян, населявших Восточную Европу до того, как туда пришла с балтийских берегов русь, дело обстояло и вовсе с точки зрения церкви печально.
Так, рассказывая о нехристианских погребальных обычаях вятичей и радимичей, летописец завершает рассказ словами: "Так же делают кривичи и другие поганые". То есть ни вятичи, ни радимичи, ни кривичи и христианами-то во времена летописца не считались.
А это, между прочим, весьма обширные земли — вся современная Беларусь, да Псковщина со Смоленщиной в придачу, да Московские, Тверские, Калужские, Рязанские земли… про Муром мы уже говорили.
Новгородский архиепископ Илья в 1166 году говорил своим подчинённым, что "земля наша (видимо, собственно "земля" — сельская округа, в отличие от собственно Новгорода. — Л.П.) недавно крещена", и вспоминал, как очевидец, первых попов. А "Слово невежам о посте" описывает "бесов"-навьих, которых плохие христиане угощают в банях трапезой на Великий, или Страшный, Четверг.
Насытившись, писал автор-церковник, нечистые утверждают, что подобного почтения они не встречали в своей исконной вотчине — в землях нехристей: "Мы же походили по болгаром, мы же по половцем, мы же по чуди, мы же по вятичем, мы же по словеном".
Вместе с Гальковским, опубликовавшим "Слово… о посте", под болгарами мы понимаем волжских булгар-мусульман — хотя среди дунайских болгар, как о том говорится во введении, долго ещё поминали языческих Богов и Богинь, народ в целом был крещён ещё в IX столетии.
Про "датирующее" значение половцев в этом отрывке мы говорили в связи с Всеславом. Чудь — финно-угорские племена — также долго оставалась некрещёной. Вятичи нам уже известны как ревностные сторонники языческих обрядов.
В том же XII веке они обеспечили церкви ещё одного мученика: печерский монах Кукша чересчур ревностно насаждал на их землях новую веру — ревностно и, по всей видимости, безуспешно. За что и удостоился мученического венца близ вятического города Серенска около 1110 года.
Погребальные костры — вернейший признак приверженности язычеству — угаснут на землях вятичей веком-двумя позднее.
В том же Новгороде историки указывают даже особый налог, которым облагались упрямые "нехристи", — так называемое "забожничье". В конце двадцатых годов тринадцатого столетия новгородцы даже потребовали от прибывшего в северный город на княжение Ярослава Всеволодовича, отца Александра Невского, отменить этот налог, причём это требование ("забожничье отложи") возглавляло список, предъявленный князю.
Любопытная деталь, право же, — если уж Новгород требовал отмены налогов, которым облагались язычники, — это говорит о том, что таковых в вольном городе было немало.
В 1227 году в Новгороде объявились даже волхвы. Вряд ли это слово уже в те времена перешло на обычных колдунов, каковых там и века спустя было немало. Слишком уж резкой была реакция новгородского владыки — волхвов, невзирая на заступничество людей всё того же Ярослава, сожгли.
Расправу над волхвами одобрили далеко не все новгородцы, и даже летописец прибавил в сообщении о казни волхвов: "творяхуть е потворы деюще, а бог весть" — мол, говорили, что они колдуны… да бог знает.
Все же на дворе стоял уже XIII век, а не XI, и новгородские язычники не решились выступить с оружием в защиту своих жрецов. Заступничество же княжьих людей, думается, объясняется не только их симпатией или хотя бы терпимостью к язычеству.
Просто сам князь в те дни в городе отсутствовал, и княжьи люди стремились не допустить, чтоб язычников казнили без его воли, одним приговором архиепископа. Как видим, вытесняя и уничтожая языческих жрецов, христианские архиереи зачастую получали "в наследство" от них соперничество с княжеской властью.
Итак, вятичи, радимичи, кривичи и словене оставались ещё во времена написания "Повести временных лет" по преимуществу язычниками. Язычники были среди киевлян и, судя по автору "Слова о полку Игореве", встречались в кругах черниговской и Новгород-северской знати.
В Северо-Восточной Руси тоже оставалось немало приверженцев старой веры. В предыдущей главе мы, уже говорили об упрямых язычниках Мурома, "святогонах", о каменном идоле Велеса, которому поклонялись в Ростове вплоть до того, как его низверг монах Авраамий в XII веке.
В его житии так и говорится, "что Ростов пребывает в идольском соблазне: не все ещё люди приняли Святое Крещение". То есть речь опять же идёт не о крещёных, по старой памяти оглядывающихся на старых Богов, а об откровенных и последовательных нехристях-язычниках.
В более поздних источниках говорилось, что "чернь Ростовская", не желая креститься, убегала в сопредельные государства, в том числе — в земли волжских булгар, чьи правители, очевидно, были сравнительно терпимы к язычеству подданных.
На этих землях был найден впоследствии так называемый еманаевский могильник — один из самых восточных и самых поздних древнерусских языческих могильников. Там же стоял и деревянный языческий храм, выстроенный по тем же канонам, что и святилища полабских славян и Ладоги (что не должно, конечно, удивлять нас — ведь Ростов был одной из колоний тех самых варягов-руси, что пришли из славянской Балтики в леса и болота Восточной Европы).
Храм действовал до XIV века, когда на его месте была сооружена церковь.
Другое упоминание о некрещёных славянских обитателях Северо-Востока Руси относится уже к 1229 году. В Лаврентьевской летописи упоминается, что некий Пургас вместе с мордвою напал на Нижний Новгород в ответ на нападение владимирского князя Юрия Всеволодовича на мордву, а Муромского Юрия Давыдовича — на "Пургасову волость", но был отбит.
Однако воины Пургаса спалили монастырь Богородицы и стоявшую вне городских стен церковь. В том же году Пургас был побеждён мордовским князьком Пурещем, объединившимся с половцами, "изби мордву всю и русь Пургасову, а Пургас едва вмале оутече" (то есть убежал с небольшой частью войска).
Итак, у истребителя православных церквей и монастырей Пургаса в подданных ходила некая "русь" — при том, что собственно население Владимирско-Суздальского Залесья стали называть Русью уже после монгольского нашествия.
Сам Пургас вроде бы действует заодно с мордвою — но и враждует с мордвином Пурешем, а с его именем связывают именно "русь". В восточной части мордовских земель, в бассейне реки Суры, антропологи выделяют признаки "ильменского типа", близкого также жителям южных берегов Балтики.
Очень вероятно, что перед нами очередной анклав некрещёных русов, на этот раз — в мордовских землях. Со следами языческих русов Пургаса мы еще столкнемся в нашем повествовании.
Так обстояли дела на северо-западе и северо-востоке Русской земли. Если мы перенесёмся на другой её край, в юго-западные, Галичско-Волынские края, то и там обнаружим немало свидетельств существования в XII веке русских язычников — как письменных, так и археологических.
Так, в 1187 году Никита Хониат, выступая перед императором Исааком II Ангелом, упоминает неких людей "из Бордоны; презирающие смерть, ветвь тавро-скифов, народ, также поклоняющийся Арею". На эту фразу обратил внимание русский учёный-византист, Ф.И. Успенский, заметивший, что "тавроскифами" в средневековой византийской литературе называют именно и исключительно наших предков.
Это упоминание он связал с мелькающими в русских летописях под 1146, 1216 и 1223 годами и королевских грамотах Венгрии конца XII — начала XIII века бродниками. Были ли они отдельным народом, или какой-то сбродной вольницей из разных племён, до сих пор точно неизвестно.
Слово "бродники" было их самоназванием, судя по тому, что, откочевав под натиском татар в Венгрию, они оставили это имя основанным ими поселениям (Броднук, Протник). Это, и единственное дошедшее до нас имя бродника — Плоскыня — говорит, что бродники были славянами.
Кстати, в летописях упоминается и их лёгкий флот — дело для тюрок совершенно непривычное, а вот славянам известное уже который век. Иногда их размещают в бассейне Дона — как неких предков донского казачества, однако если бродники и были предками казаков, то разве украинских.
Большинство упоминаний располагает их западнее Днепра. Венгерские королевские грамоты называют "Бродинию" среди непосредственных соседей Венгрии. То есть были они жителями южной части Галицко-Волынского княжества.
Нас бродники занимают постольку, поскольку венгерские грамоты упорно называют их язычниками — не "схизматиками"-раскольниками, как католики именовали православных, а именно язычниками, наряду с половцами и татарами.
Да и Никита Хониат зовет их "поклонниками Арея", к каковым, при всей нелюбви, крещёных киевских русичей все же вроде не относили надменные "братья по вере" из Константинополя. Этому не противоречит то, что они включились — если верно предположение Успенского — в борьбу православной Болгарии с Византией.
Источник и родина веры, именем которой рушились святилища древних Богов, Византия должна была вызывать у славян-язычников особую неприязнь, и вполне возможно было, что они пошли на союз против неё с православными, но всё же единокровными славянами-болгарами.
Кстати, возможно некоторое оживление язычества в те годы и в Болгарии — именно к XIII веку, как я уже говорил, относится найденный в Великом Тырново, бывшем тогда столицей Болгарского царства, сосуд с именем Сварога. Впрочем, он может быть и свидетельством пребывания в столице Болгарии язычников-бродников.
К тому же в области расселения бродников и впрямь существовали с X века по XIII огромные языческие святилища, изученные в наше время И.П. Русановой и Б.А. Тимошуком. Одно из них расположено на горе с выразительным названием Богит, другое — на горе Звенигород.
На первом, возможно, стоял когда-то знаменитый Збручский идол, найденный неподалёку в реке Збруч в 1848 году. Незадолго до того неподалёку от места находки кумира нашли другой такой же с человеческой головою в шапке и высеченными на гранях лошадьми, но обнаружившие древнее изваяние крестьяне, по наущению священника, уничтожили его.
Камни пошли на строительство церкви. Збручский кумир также мог быть уничтожен, но избежал этой участи.
Найдено каменное изваяние и в Звенигороде. Эти святилища существовали с конца X века по начало XIV. Среди подношений святилищам найдены и сброшенные кем-то кресты, и предметы церковного убранства, очевидно, доставленные сюда борцами с чужеземной верой.
Ценные вещи работы киевских и черниговских мастеров — золотые и серебряные браслеты, перстень-печатка, меч, шпора — говорят о посещавших это святое место состоятельных, скорее всего — знатных жителях больших русских городов.
Огромные костры, иногда целые кольца пламени полыхали не угасая, совершались жертвоприношения, в том числе и человеческие. Найдены здесь остатки храмовых построек, ритуальные печи и колодцы, аскетические жилища жрецов и следы разгульных обрядовых пиршеств.
Под стенами исполинских капищ стояли ремесленные посады, по всей видимости, обслуживавшие жрецов и паломников. Края, где располагались святилища древней веры, в летописях носят грозное название "Чёртова леса" — очевидно, оттого, что в их глубине чтили древних Богов — как помните, читатель, "бесов", "чертей" с точки зрения православия.
И даже княжеские дружины поворачивали прочь от его опушки, "не дерзну пойти сквозь лес". Так что венгерские католики имели все основания называть землю воинственных бродников, на которой стоял зловещий "Чёртов лес", языческой.
Любопытно, что жизнь на днестровских капищах, по всей видимости, основанных в конце X века бежавшими от крестителей жрецами Киевщины, оживилась в середине XII столетия.
Найдены-капища тех же времён на Волыни, Смоленщине, Псковщине. Они, конечно, уступали по масштабам огромным святилищам Нижнего Приднестровья, но они всё-таки были и действовали — именно в период, когда авторитеты православия провозглашали победу над языческим "идолобесием".
Более того, следы языческих обрядов и идолы найдены археологами во многих городах и весях крещёной Руси.
Так, в 1964 году найдены остатки жертвоприношения коня на усадьбе у Ильинской улицы Новгорода. Район этот начал застраиваться лишь с конца XI века, то есть жертву приносили уже в крещёном городе. И такие находки остаются обычным делом вплоть до начала XIII века.
Несколько дольше существовали домашние идолы, в том же Новгороде встречающиеся ещё в слоях XIV века. Многие из них поражают тонкостью работы. Почему-то их принято называть "домовыми", хотя с тем же успехом они могут изображать и кого-то из великих Богов — как, скажем, в христианстве маленький, грубо сделанный образок вовсе не обязательно мог изображать второстепенного святого — с тем же успехом он мог быть изображением самого Христа.
Кроме того, хотя вера в домовых и их почитание успешно дожили до начала XX века, этнографам ни разу не случалось видеть, чтоб домашних духов изображали в дереве. В сельской местности подобные изваяния (леших, "куриных богов" и т.п., но опять-таки не домовых) почитались ещё в XVIII, а то и в XX веке, так что, строго говоря, являясь несомненными остатками язычества, они не обязательно свидетельствуют о полном и сознательном язычестве своего владельца.
Однако то, что они почти исчезли из городского обихода примерно в то же время, когда перестали совершаться в городах жертвоприношения, когда угасли жертвенники капищ, а в иных землях — погребальные костры, всё же наводит на размышления.
Количество свидетельств существования язычников на Руси XII века не осталось незамеченным исследователями. Именно к этому столетию относились поучения против язычества и языческие сюжеты на украшениях, лишь в следующем, XIII веке, сменившиеся изображениями Христа и апостолов (что молчаливо свидетельствует о религиозном значении предшествовавших им изображений растительных символов, волшебных птиц с девичьими головками, грифонов, ритуальных питьевых рогов).
На обрядовых браслетах — очень недешёвых, что обличает их принадлежность отнюдь не тёмным селянам! — изображены всё те же волшебные существа, крылатые птице-псы, обыкновенно, с лёгкой руки Б.А. Рыбакова, именуемые Семарглами [51], гусляры, пирующие с питьевыми рогами, многоликие идолы.
Даже в церковном узорочье в XII веке вопреки строгим византийским формам начинает расцветать мир языческих премудростей, с теми же волшебными деревами и птицами, со странными зверями, с героями не дошедших до нас сказаний, многоликими, как языческие кумиры, капителями колонн Владимирских соборов.
Волки, повернувшие головы к процветшим хвостам, — на более поздних русских вышивках таких зверей называли "оборотнями". Такой же оборотень изображён на браслете — причём там он изображён, помимо прочего, в объятиях женщины.
Обычный сюжет обрядовой поэзии Зелёных Святок, Троицкой недели, когда в песнях описывается соединение женщины с "волчком" на вспаханном поле ради плодородия земли. В некоторых изображениях на стенах этих соборов (Димитровского во Владимире, Георгиевского монастыря в Юрьеве-Польском и пр.) исследователи опознают языческих Богов — Даждьбога, возносящегося в небо на грифонах, Велеса.
Быть может, это и не вполне надёжные отождествления — но ничего сверхъестественного в том, что с христианских храмов смотрят языческие Боги, нет. Скандинавские Боги-асы изображены не только в церквях родной Скандинавии, но и в христианских храмах Германии, Англии и даже… Испании.
Стоит вспомнить, что за сто лет до того, во времена Ярослава, в Киевской Софии надписи на изображениях святых делались на греческом языке. Настолько в те времена христианство воспринималось на Руси как чужая, нерусская вера!
Даже изображение княгини Ольги снабжено подписью греческими буквами — "Елга". Именно так передаёт имя княгини византийский император, к которому ездила в гости крещёная княгиня, — Константин Рождённый в Пурпуре. А тут — оборотни и языческие Боги…
Это явление уже получило в науке название "языческого Ренессанса", хотя объяснения ему и не дано. На самом деле всё вполне очевидно. Во-первых, как мы уже говорили, христианская церковь, оказавшись лицом к лицу с язычеством, принуждена была перейти к "поучениям" и попыткам завлечь язычников в свои храмы с помощью знакомых язычникам символов.
Во-вторых, в честном диалоге способности церкви оказались, по всей видимости, слабее, чем в проповедях "огнём и мечом", и ей пришлось потесниться, поступиться многим из уже завоёванного.
Игорь Яковлевич Фроянов, великий русский учёный и патриот, которому я обязан немалой долей приведенных в этой книге примеров жизнеспособности и стойкости Русской Веры после насильственного крещения, так подытожил исследование духовной жизни Руси в домонгольские времена: "Если поставить вопрос, что в большей степени определяло мировоззрение древнерусского общества — язычество или христианство, то можно, не боясь преувеличений, сказать: язычество. Данный ответ обусловлен существованием на Руси XI-XII столетий оязыченного христианства, то есть "двоеверия", с одной стороны, и чистого язычества — с другой".
Кроме всего прочего, уже, в-третьих, не надо забывать, что тогда же, в XII веке, пали последние святыни языческого Поморья Варяжского под натиском христианских крестоносцев. Были уничтожены Аркона, Ретра-Радигощ.
Очень могло быть, что многие жрецы и простые язычники искали спасения на Востоке, у братьев по крови и языку, что усиливало позиции местных язычников. В летописях сообщается, что смоленский князь Ростислав Мстиславич в 1148 году преподнёс своему брату, киевскому князю Изяславу, дары "от варяг".
Как раз за год до того на многострадальное "Поморье Варяжское" обрушился очередной крестовый поход. Видимо, и дары происходили от спасавшихся в Смоленских землях беженцев. Кстати, внешнее узорочье тех же белокаменных соборов Владимирского княжества подозрительно напоминает описания внешнего убранства языческих храмов вендов-варягов, оставленные немецкими миссионерами.
Во всяком случае, когда пишущий эти строки обходил кругом оплетённую дивной резьбой шкатулку Дмитровского собора во Владимирском сквере и глядел на белокаменное, зарозовевшее в зимней заре узорочье, на ум приходили следующие строки:
"В городе Щетине находилось четыре храма; но один из них, бывший главнейшим, выделялся украшениями и удивительной искусностью постройки; он имел скульптурные украшения как снаружи, так и внутри. Изображения людей, птиц и животных были сделаны так естественно, что казалось, будто они живут и дышат".
Так сказано в "Жизнеописании Оттона Бамбергского" про храмы славянского Поморья. Но то же мог сказать путешественник и про белокаменные чудеса Русского Залесья. В том же XII веке, точнее, в 1116 году, выстроена крепость Новгородского детинца, по утверждениям археологов, не имеющая подобий в Приднепровье — но полностью совпадающая по способу сооружения укреплений с твердынями варяжской Прибалтики.