Страница:
Прочувствовали? Поверить, будто обычному монаху — не говоря про послушника — надели схиму, всё равно, что поверить в то, что лейтенанта за какой-то подвиг произвели в генерал-лейтенанты. Такие превращения бывают разве что во снах кадета Биглера из "Бравого солдата Швейка".
Более того, по законам православной церкви ни священник, ни монах под страхом отлучения не имеют права брать в руки оружие, даже и для защиты собственной жизни. Существует рассказ о том, как Пётр I, увидев некоего священника, идущего по дороге с ружьём, заметил — а не боится ли, мол, батюшка отлучения?
На что почтенный иерей вполне разумно заметил, что если на кишащих разбойниками (результат "реформ" Петра) дорогах ему повстречается шайка лихих людей — ему уже не до отлучения будет.
Православие никогда не знало храмовников, госпитальеров — всего этого воинствующего монашества католиков, более того, попрекало "латинян" за столь нехристианское, с точки зрения восточного христианства, поведение.
Бывали в нашей истории случаи, когда полковые батюшки рядом с солдатами шли на вражеские редуты — за что им, конечно же, честь и хвала — но в руках у них в эти моменты мог быть только крест, которым они воодушевляли на битву православное воинство, который прикладывали к губам умирающих. Только крест, ничего более.
То есть православный монах, тем паче послушник, получающий из рук игумена схиму и участвующий, опять же с благословения игумена, в бою с оружием в руках — это такая невидаль, такая двойная небывальщина, что ей бы самое место на страницах летописей, вместе, скажем, с сообщениями о солнечных затмениях, кометах, землетрясениях и прочих чудесах, Однако летописи — молчат [60].
Из современных Куликовской битве памятников о Пересвете и Ослябе говорит только "Задонщина". По её словам, Пересвет "злаченым доспехом посвечивает". Вот и все сказки про рясы, скуфейки, схиму.
Правы оказались советский художник Авилов, язычник Константин Васильев да неведомый мне автор памятника русскому герою в Брянске, изобразившие Пересвета в доспехах русского богатыря — а не Виктор Васнецов, нацепивший на героя схиму, и уж подавно не нынешние не по уму усердные живописцы, изображающие, как Пересвет в одних схиме с рясой, нимбе да лаптях (!) сражается с закованным в чешуйчатые латы Челубеем.
В самой же ранней, Кирилле-Белозёрской редакции "Задонщины" (названной так потому, что сохранилась в монастыре, основанном нашим знакомцем, Кириллом, отшельником с Белого озера), Пересвета с братом и чернецами-то не именуют!
"Хоробрый Пересвет поскакивает на своем вещем сивце, свистом поля перегороди". Хорош смиренный инок, читатель? Дальше — пуще: "…а ркучи таково слово: "Лутчи бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели от поганых полоненным".
Картина маслом кисти Репина, "Приплыли" называется. Православный монах проповедует самоубийство с помощью собственного меча, как предпочтительное плену. Да ведь это — нормальная этика русского воина-язычника времён Игоря или Святослава!
О русах, кидающихся на собственные клинки, лишь бы не попасть в плен к врагу, пишут грек Лев Диакон (о русах Святослава в Болгарии) и перс ибн Мискавейх (про русов в городе Берда). А вот с точки зрения православного (не говорю уж — монаха) самоубийство тяжкий, непростительный грех.
Закрадывается, право, нехорошее подозрение — да были ли наши герои монахами? Если и были — то определённо не Троицкого монастыря, основанного Сергием Радонежским. В каждой обители существует такой особый список — синодик, или помянник. По нему поминают на службах всех когда-либо живших в обителях братьев.
Так вот, в поминальном перечне Троицкой обители имена Александра Пересвета и Родиона Осляби отсутствуют. Захоронены оба воина в Старо-Симоновском монастыре на территории Москвы, чего, конечно, не могло бы быть, если бы они были монахами Троицкой обители — та не допустила бы погребения столь именитых своих братьев вне своих стен, в "чужой" земле.
Между прочим, оба брата на момент битвы вовсе не были теми пухлогубыми, безусыми, богатырями, которых изображает мультфильм "Лебеди Непрядвы". У младшего, Осляби, был уже взрослый сын Яков, погибший в Куликовской битве.
Не прервался и род старшего — спустя два столетия в Московию переедет литовский выходец Иван Пересветов, потомок героя "Мамаева побоища", страстный сторонник самовластия московских государей.
Стоп! Но отчего же — "литовский выходец"? Да оттого что оба брата именуются во всех источниках "боярами брянскими", иногда — "любучанами", выходцами из расположенного неподалеку от Брянска городка Любутска на Оке. А во времена Мамая и Дмитрия Донского это — земли княжеств Литовского и Русского.
То есть и Пересвет с Ослябею тоже "литовскоподданные", и под знамёна московского князя могли прийти лишь вслед за своим сюзереном, уже упоминавшимся нами Дмитрием Ольгердовичем, князем Брянским, основателем рода князей Трубецких.
Тогда, кстати, понятно участие Пересвета в первых стычках с татарами — ведь, как мы уже говорили, литовские витязи стояли в передовых рядах русского войска. Кстати, кого-то огорчу, кого-то — порадую: гибель Пересвета в поединке перед началом сражения также всего лишь поздняя легенда.
По "Задонщине", свою не слишком христианскую реплику Пересвет произносит, когда "иные уже лежат посечены у Дона Великого на берегу" — то есть битва в разгаре, а Пересвет — жив. Не знаю, как вас, читатель, а меня это только радует — очень было бы обидно, если б бывалый воин погиб, расплатившись за "свою жизнь лишь одной татарской.
Однако это не самое занимательное. Дело в том, что Дмитрий Ольгердович с братом Андреем, как мы с вами хорошо помним, читатель, на службу московскому князю перешёл зимой 1379-1380 годов. Сражение на поле Куликовом произошло, как известно, осенью 1380 года.
А теперь, как говорится, внимание, вопрос. Когда успели братья уйти в монахи, да ещё в монастырь, расположенный на территории Московского княжества, и пройти там хотя бы трёхгодичный, как помним, срок послушничества? Не говоря уж про схиму…
Вопросы, вопросы, вопросы. И ни одного ответа. Точнее, есть как раз один — на все вопросы разом.
Ни Пересвет, ни его брат Родион Ослябя на момент Куликовской битвы не были монахами. Ни Троицкого, ни какого-либо иного монастыря — монах освобождается от любых земных обязанностей, "умирает для мира", и следовать за сюзереном (уже бывшим) на территорию другого государства не должен.
Как я уже говорил, сами братья Ольгердовичи были крещены уже взрослыми людьми, первыми в своём роду. Судя по "святотатственным" высказываниям Пересвета, христианство не успело пустить глубокие корни и в душах их бояр — точно так же, как и в душе ведуна Боброка.
Уцелевший в Куликовской сече Ослябя служил впоследствии у митрополита Киприана, под старость же и впрямь постригся в монахи. Так и появился в летописях "чернец Родион Ослябя", ну а уж монахи-переписчики, видя, что он называет Пересвета братом, включили посмертно в свои ряды обоих героев Куликова поля.
И произошло это не ранее конца XV столетия, уже через век после битвы, когда иго татар было окончательно скинуто Русью и последняя попытка его реставрировать (хан Ахмат, стояние на реке Угре, 1480 год) провалилась. В те времена появилось много легенд, в том числе — "Сказание о Мамаевом побоище", перекроившее "на злобу дня" всю историю Куликовского сражения.
Тогда же появились первые, нескладные ещё рассказы о небывалом походе на Куликово поле злодея-литвина Ягайло, надумавшего ударить в спину православному воинству. В "Сказании" литву вообще ведёт на Куликово поле почивший за несколько лет до битвы Ольгерд — не иначе, злые литовские волхвы подняли мертвяка из могилы.
В летописях Москвы в те же времена впервые появляется сообщение о походе Ягайло "с силой литовския и лятские". Вот только "лятская", польская "сила" у Ягайло в 1380 году — это из разряда тех же неграмотных сказок, что и покойник Ольгерд во главе войска.
Литва объединилась с Польшей — на свою, в конечном счёте, голову — лишь в 1385 году, через пять лет после сражения и ни в каких, кроме этих неграмотных сказок, источниках не упомянутого похода.
Вражда Москвы с Литвой, точнее, уже с Речью Посполитой, вступала в свою решающую фазу, и активнейшее участие литвинов в победе над Ордой требовалось замазать — сказочным ли походом Ягайло на Русь, выдуманным ли монашеством — понятное дело, в стоящей на Московских землях обители — литовских витязей.
Требовалось кое-что замазать и церкви — своё… как бы это цензурно-то… своё, скажем так, поведение в годы ордынского ига. Епископов-бегунов и епископов, "чудесно спасшихся" в разорённых городах, проповеди о смирении перед захватчиками, молитвы за ордынского "царя" с семейством, монахов-баскаков и прочие милые шалости.
Хотя незадолго до того — вы не поверите, читатель, — церковь не скрывала своего сотрудничества с ханами, она им хвалилась! Когда Иван III посягнул на церковные земли, "святые отцы" заявили великому князю: "…мнози и от неверных и нечестивых царей… зело по святых церквах побораху, не токмо в своих странах, но и в Русийском вашем царствии, и ярлыки давали".
И козырями выложили на стол… те самые ярлыки, которые я недавно цитировал.
Не знаешь, на что умиляться больше — на это самое дивное "Русийском вашем царствии" или на оглушительно наглую попытку в недавно освободившейся от оккупации стране ссылкой на законы оккупантов, на выслуженные у захватчиков льготы.
Но минул 1480-й, Русь на Угре навсегда поставила Орду на место. И "невеста Христова", ещё, так сказать, не износивши подаренных Батыем "сапог", кинулась примазываться к русской победе, посмертно достригать в свой монастырь братьев-полуязычников из дремучих брянских лесов, где в годы их молодости догорали последние погребальные костры — возможно, ещё их отец сгорел на таком.
Исторический же Пересвет монахом никогда не был, обитель Сергия разве что мимо проезжал.
Я знаю, написанное мною мало что изменит. Как были, так и останутся бесчисленные картинки с Пересветом, вопреки всякому здравому смыслу, скачущим на врага в долгополой сутане. Как звучали, так и будут звучать истерические завывания штильмарков и уткиных про "подвиг схимника Пересвета, благословленного на бой святым Сергием".
Что ж, вольному — воля, а "спасённым" — их рай, их краденые герои и ворованные подвиги. Каждому — своё. Мы же будем помнить русских витязей, героев поля Куликова, вернувших Руси свободу, отнятую захватчиками из степей, интриганами из Византии и предателями в рясах, — Пересвета Хороброго и брата его, Ослябю.
Русь была освобождена. Но за время ордынского ига произошел перелом, окончательно предопределивший судьбу русского язычества.
И дело не только в церкви, воспользовавшейся предоставленными Ордой льготами для расправы со своим давним врагом — родной верой Руси. Не в том даже, что все крупные города окончательно и безраздельно стали христианскими — мы больше не встретим ни в письменных, ни в археологических источниках ни следа городских капищ.
Дело в том, что полтора столетия ордынского ига что-то переломили в душе русских людей. Не клёкот соколиной гордости Даждьбожьих внуков находил теперь в них отзвук, а утешения несчастному даннику, покорённому рабу, которыми полна Библия.
Последнее эхо славы дедов, собиравших дань с великих держав, угасло в душах тех, кто полтора столетия платил дань кочевому племени — одному из тех, что языческая Русь и за людей-то не считала. Символично, что именно в это время происходит отказ князей от родовых, кастовых имён Рюриковичей в пользу христианских.
Ну не мог Владимир или Всеволод платить дань татарам, не мог Мстислав или Ярослав простираться перед чумазым степным дикарём, лобызая ханский сапог! Не мог Всеслав или Ростислав мчаться в Сарай с доносом на брата!
Столетняя гражданская уничтожила жречество Руси, ордынское иго переломило становой хребет дружинно-городскому слою. Остатки язычества после ордынского времени были искрами — искрами размётанного копытами монгольских коней костра, затухание которых было только вопросом времени.
Глава V. Последние искры (XV-XVIII вв.)
"И ноне по украинам молятся ему, проклятому богу Перуну, и Хорсу, и Макоши, но творят то отай", — сказано в рукописи XIV столетия. Именно так и было в эти времена.
Молились древним Богам лишь "по украинам" и то "отай", тайно. Правда, в глухих местах Русского Севера "отай", как мы помним на примере Спас-камня на Кубенском озере, приходилось действовать как раз монахам.
В степной рязанской украине, в городе Мценске, до середины XV века "мнози оставались неверующе в Христа". Южные окраины земли вятичей, как видно, долго держались старых Богов.
В тех краях и в XIV, и даже в XVII веках упоминаются ещё вооружённые экспедиции местных воевод против деревень (! — стало быть, речь не о татарах-кочевниках) нехристей. Очень любопытны местные предания о разбойниках — неизменно колдунах, один Кудеяр чего стоит.
Любопытный источник представляют подчас и записи о зарытых в тех краях кладах — так называемые "кладовые записи". "И есть каменная закладь по пояс человеку, и двои ворота и при той заклади было жилище, и от того жилища в полуночную сторону есть превысокий холм, и на том холму стоят четыре сосны.
Между теми соснами лежит камень, а под тем камнем лежит посуда медная и серебряная. От того холма в правую сторону на сосне вырезана харя человеческая и на другой сосне харя… и от той сосны прямо вырезан человек с луком и стрелою, и от той приметы была келья потаённая".
Это описание очень напоминает какое-то языческое святилище, причём святилище славянское — судя по основной части с идолами на север от жилой — как на горе Богит. В бору Белая Грива у озера Соловецкого росли дубы, у которых, по преданию, было становище разбойников. На дубах имелась резьба — человеческие лица и лезвие полумесяца (не Перунова ли секира? Ведь дубы — деревья Громовержца).
В одно из деревьев был врублен медный крест — отчётливый знак того, что место почиталось прибежищем языческих Богов. Так насекали кресты на почитаемых камнях от Западной Двины до Северной. По преданию, у города Ромны до XVII века стоял каменный кумир Перуна, к которому 20 июля собирались за прорицаниями "колдуны и ведьмы".
В Новгороде Великом и в Пскове в конце XV века объявились любопытные люди — так называемые стригольники. Одни считают их еретиками-вольнодумцами, другие — колдунами, не реформировавшими христианство, а привносившими в него языческую старину с её суевериями.
И хотя многие из стригольников принадлежали к духовному сану, это не мешало им высмеивать высших церковных иереев и проповедовать право обращаться к Богу не только в церкви, а там, где потребуется (вся Природа — храм), исповедоваться земле и т.д.
На крестах-оберегах, полученных от этих святых отцов, мог оказаться с обратной стороны ворон или изображение соединённого мужского и женского "срама". Впрочем, это всё же одна из первых ласточек "народного православия", симбиоза новых форм и старого, языческого, содержания, нежели собственно язычество.
Вот что пишет про украины Новгородской земли архиепископ северного города Макарий в письме великому князю Ивану Васильевичу, будущему грозному царю Русской земли: "Слышав… прелесть кумирскую около окрестных градов Великого Новаграда: в Вотской пятине, в Чюди, и в Ижере, и около Иваняграда, Ямы града, Корелы града… и по всему Поморию Варяжского моря… до Лопи до дикие…
Еже мы прияхом от святого великого князя Владимера святое крещение — во всей Русской земли скверные мольбища идольские разорены тогда, а в Чуди, и в Ижере, и в Кореле, и во многих русских местех… скверные мольбища идольские удержашася и до царстве великого князя Василия Ивановича (1505-1533 годы. — Л.П.).
Суть же скверные мольбища их: лес и камение, и реки, и блата, источники и горы, и холмы, солнце и месяц, и звезды и езера. И роста рещи — всей твари (всему существующему, Природе. — Л.П.) покланяхуся яко богу и чтяху и жертву приношаху кровную бесом — волы и овцы и всяк скот и птицы".
"Во многих русских местах" — эту фразу часто лукаво опускают, цитируя жалобы архиепископа Новгородского. Дабы создать благостное впечатление, что уж к шестнадцатому-то веку, собственно, Русь покрестилась полностью и без остатка.
Если кто и пребывал в язычестве, посещая "скверные мольбища идольские" и "жертву приношаху бесом", — так это всякие там лесные племена, чудь, корела, ижора. Вот только отчего-то список "мольбищ" обрывается на "дикой Лопи" — а уж она-то пребывает в язычестве-шаманизме едва ли не по сей день! Речь, выходит, идёт о "русских местах", о посёлках и погостах русских поморов.
А кто там жил — двоеверцы или всё же язычники? Судя по тому, как встречали зачастую местные жители иноков, речь нередко шла о людях, не желавших терпеть рядом с собою христианский культ.
Во многих областях Русского Севера ещё в XVII веке было большой проблемой основать обитель или "пустынь". И не из-за диких зверей, суровой природы или злобных инородцев, а из-за враждебного отношения местного — русского! — населения.
Освоение этих земель христианской церковью производилось исподтишка, по-партизански. Жития основателей многих монастырей расписывают нищую и полуголодную жизнь своих героев, чуть ли не впятером в землянке посреди глухого леса.
А места окрестные не были безлюдны — там жили люди, вольные русские звероловы и землепашцы, вот только не желавшие отчего-то видеть рядом с собою служителей христианского бога, его "воплощённых ангелов".
Антония Сийского изгнали вместе с "братией". Трижды поджигали келью нашего знакомца Кирилла Белозерского. Изгнание постигло Дмитрия Прилуцкого и Стефана Мохрищского, Александра Куштского и Арсения Комельского. Адриан Пошехонский, Агапит Тотемский и Симеон Кичменгский были в борьбе с местным населением убиты.
Как видим, жители отдалённых углов Новгородчины ещё в московские времена не только приносили в жертву волов и овец на "идольских мольбищах", но и убивали проникающих к ним монахов. То есть были скорее сознательными язычниками, чем двоеверцами.
В XVII веке немецкий путешественник И. Вундерер, осматривая остатки лагеря Стефана Батория, видел под Псковом каменных идолов — Перуна с мечом и молнией, стоящего на змее, и Хорса с солнечным крестом.
Один из этих идолов был найден уже в новое время, в 1894 году, судьба второго осталась неизвестной. К сожалению, немец не смог или не захотел сообщить, продолжалось ли почитание виденных им кумиров.
На другом краю Русского Севера, в Вятской земле, тоже долго держалась старая вера. Митрополит Геронтий писал вятчанам: "Вы… делаете злые дела: обидите святую соборную апостольскую церковь, русскую митрополию, разоряете церковные законы… разоряете церкви".
Уважения к христианству в повадках вятских молодцев, описанных митрополитом, действительно очень трудно заметить. Обращаясь к вятским попам, митрополит вопрошал: "Мы не знаем, как вас называть; не знаем, от кого вы получили поставление и рукоположение".
Историк Костомаров тоже задумывается над этим вопросом — ни в одну епархию Вятка не входила. Любопытно, однако, что соседи вятчан, северные удмурты, называют "попами"… своих языческих жрецов, отправляющих земледельческий культ этого племени. Полагаю вполне возможным, что и "попы" Вятки были того же толка.
Последний царь династии Рюриковичей Фёдор Иоаннович прославлялся в летописях за беспощадность к "идолопоклонникам" — разрушение их кумирен, истребление жрецов и насильственное понуждение креститься.
Между тем это не могло относиться к неславянским языческим племенам — их обращение в христианство дело много более позднего времени, XVIII века и "Инородческой конторы". Более того, этот же царь постоянно наставлял своих воевод не творить инородцам никакой обиды — неужели он сам при этом был так свиреп к тем же иноплеменникам? Скорее всего, как и полагают И.П. Русанова и Б.А. Тимошук, это были остатки русских язычников.
Интересно также свидетельство иностранных путешественников о пруде в Москве, именуемом Поганым, потому что в нём совершают свои обряды и купаются язычники. Была ли это реальность того времени — и в Москве, следовательно, ещё во времена царей обитали язычники, или только воспоминание, неясно.
В этот же период (XV-XVI века) происходит крещение сельской округи, крестьяне становятся христианами (хотя бы формально). К этим выводам пришёл в конце восьмидесятых годов прошлого века В. Власов в серии статей, посвящённых русскому календарному стилю.
Обнаружив, что в русском народном календаре Солнцеворотами именуются Петров день (12 июня с.ст.) и Спиридон (12 декабря), он вычислил, когда на эти дни приходились настоящие летние солнцестояния.
Таким образом, исследователь установил, что наложение фиксированных дат церковного календаря, связанного с богослужением, на народный, земледельческий календарь произошло на рубеже XV-XVI веков.
Примерно в это же время происходит и складывание того самого "пантеона" деревенских Богов с именами христианских святых, о котором мы говорили в начале книги. Помните: Козьма и Демьян — "куриный Бог", святой Власий — "коровий Бог" и так далее.
Всему этому "пантеону", в котором исследователи уже не первый век справедливо видят грубоватую перелицовку на христианский лад языческих культов русской деревни, соответствует так называемый "второй слой" мифологии соседей и сородичей славян — балтов.
Тут все Боги русского православного крестьянина найдут себе полные подобия — Мамант, овечий Бог, соответствует Эратинису, покровительствующему этим животным. Бубилас, как Зосима с Савватием, опекает пчёл.
Карвайтис, подобно Власию и Медосту, — коров. Кремата или Кяуле Крюкас покровительствует свиньям — как и Василий Кесарийский.
Конским Богам Флору и Лавру соответствуют Усиньш (ему приносят два хлебца, отчего учёные предполагают, что Усиньши — пара близнецов, вроде близких им индоарийских Ашвинов) и некий Хаурирари, что несколько созвучно именам Флора и Лавра. Возникает вопрос — как и когда на древних божков перешли имена и образы православных святых?
На вопрос "как?" лучше всего отвечают этнографические параллели. Дело в том, что святыни "деревенских Богов" обычно были двоякого типа — икона и некий фетиш. Так, череп медведя был взаимозаменяем с образом святого Власия, как "скотий Бог", "куриным Богом", кроме иконы Козьмы и Демьяна, могли быть дырявый камень, древний каменный топор с просверленной дыркой, горловина разбитого сосуда и даже дырявый лапоть.
У народов Поволжья и Сибири переход от чисто языческих форм культа к такому же тандему фетиша и православной иконы происходил уже в новое время, на глазах исследователей. Так, прикамский народ удмурты активно использовали христианские иконы ("оброс", от русского "образ") в языческом культе и даже хранили их в домах жрецов.
Иконы размещались в родовом храме-куале или на деревьях в почитаемой роще. Наряду с ними почитались фетиши, обозначающие того или иного родового духа-покровителя, "воршуда". К такому виду культа удмурты перешли под давлением церкви и государства.
Почитать и далее прежние резные и литые изображения богов и духов в виде человеческих фигур, зверей, птиц было просто опасно — хранить их означало признаваться в "идолопоклонстве", напрашиваясь на самые суровые меры — пожалуй, самым безобидным наказанием упорным "идолопоклонникам" было перекладывание на них податей, снимаемых с более лояльных к государственной религии соплеменников (невольно вспоминается новгородское "забожничье").
Фетиш (сушёная голова щуки, хвост белки, крыло тетерева) смотрелся куда безобиднее, икона и вовсе была воплощением благонамеренности; между тем иконы эти, как я уже сказал, хранились не просто у язычников, но у жрецов!
Переход имени изображённого на иконе святого на то языческое божество, которому молились на эту икону, ещё только начинался — верховное небесное божество, Инмара, начали именовать "Козьмой". Перенесение почитания древних деревенских божков на византийские образы и имена у русских происходило, скорее всего, примерно так же.
Не очень сложно и ответить, когда именно он произошёл. Среди святых, именами которых прикрылись языческие Боги, выделяются Зосима и Савватий Соловецкие, Пчелиные Боги. Во-первых, их привязка к пчелиному делу очень устойчива.
Более того, по законам православной церкви ни священник, ни монах под страхом отлучения не имеют права брать в руки оружие, даже и для защиты собственной жизни. Существует рассказ о том, как Пётр I, увидев некоего священника, идущего по дороге с ружьём, заметил — а не боится ли, мол, батюшка отлучения?
На что почтенный иерей вполне разумно заметил, что если на кишащих разбойниками (результат "реформ" Петра) дорогах ему повстречается шайка лихих людей — ему уже не до отлучения будет.
Православие никогда не знало храмовников, госпитальеров — всего этого воинствующего монашества католиков, более того, попрекало "латинян" за столь нехристианское, с точки зрения восточного христианства, поведение.
Бывали в нашей истории случаи, когда полковые батюшки рядом с солдатами шли на вражеские редуты — за что им, конечно же, честь и хвала — но в руках у них в эти моменты мог быть только крест, которым они воодушевляли на битву православное воинство, который прикладывали к губам умирающих. Только крест, ничего более.
То есть православный монах, тем паче послушник, получающий из рук игумена схиму и участвующий, опять же с благословения игумена, в бою с оружием в руках — это такая невидаль, такая двойная небывальщина, что ей бы самое место на страницах летописей, вместе, скажем, с сообщениями о солнечных затмениях, кометах, землетрясениях и прочих чудесах, Однако летописи — молчат [60].
Из современных Куликовской битве памятников о Пересвете и Ослябе говорит только "Задонщина". По её словам, Пересвет "злаченым доспехом посвечивает". Вот и все сказки про рясы, скуфейки, схиму.
Правы оказались советский художник Авилов, язычник Константин Васильев да неведомый мне автор памятника русскому герою в Брянске, изобразившие Пересвета в доспехах русского богатыря — а не Виктор Васнецов, нацепивший на героя схиму, и уж подавно не нынешние не по уму усердные живописцы, изображающие, как Пересвет в одних схиме с рясой, нимбе да лаптях (!) сражается с закованным в чешуйчатые латы Челубеем.
В самой же ранней, Кирилле-Белозёрской редакции "Задонщины" (названной так потому, что сохранилась в монастыре, основанном нашим знакомцем, Кириллом, отшельником с Белого озера), Пересвета с братом и чернецами-то не именуют!
"Хоробрый Пересвет поскакивает на своем вещем сивце, свистом поля перегороди". Хорош смиренный инок, читатель? Дальше — пуще: "…а ркучи таково слово: "Лутчи бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели от поганых полоненным".
Картина маслом кисти Репина, "Приплыли" называется. Православный монах проповедует самоубийство с помощью собственного меча, как предпочтительное плену. Да ведь это — нормальная этика русского воина-язычника времён Игоря или Святослава!
О русах, кидающихся на собственные клинки, лишь бы не попасть в плен к врагу, пишут грек Лев Диакон (о русах Святослава в Болгарии) и перс ибн Мискавейх (про русов в городе Берда). А вот с точки зрения православного (не говорю уж — монаха) самоубийство тяжкий, непростительный грех.
Закрадывается, право, нехорошее подозрение — да были ли наши герои монахами? Если и были — то определённо не Троицкого монастыря, основанного Сергием Радонежским. В каждой обители существует такой особый список — синодик, или помянник. По нему поминают на службах всех когда-либо живших в обителях братьев.
Так вот, в поминальном перечне Троицкой обители имена Александра Пересвета и Родиона Осляби отсутствуют. Захоронены оба воина в Старо-Симоновском монастыре на территории Москвы, чего, конечно, не могло бы быть, если бы они были монахами Троицкой обители — та не допустила бы погребения столь именитых своих братьев вне своих стен, в "чужой" земле.
Между прочим, оба брата на момент битвы вовсе не были теми пухлогубыми, безусыми, богатырями, которых изображает мультфильм "Лебеди Непрядвы". У младшего, Осляби, был уже взрослый сын Яков, погибший в Куликовской битве.
Не прервался и род старшего — спустя два столетия в Московию переедет литовский выходец Иван Пересветов, потомок героя "Мамаева побоища", страстный сторонник самовластия московских государей.
Стоп! Но отчего же — "литовский выходец"? Да оттого что оба брата именуются во всех источниках "боярами брянскими", иногда — "любучанами", выходцами из расположенного неподалеку от Брянска городка Любутска на Оке. А во времена Мамая и Дмитрия Донского это — земли княжеств Литовского и Русского.
То есть и Пересвет с Ослябею тоже "литовскоподданные", и под знамёна московского князя могли прийти лишь вслед за своим сюзереном, уже упоминавшимся нами Дмитрием Ольгердовичем, князем Брянским, основателем рода князей Трубецких.
Тогда, кстати, понятно участие Пересвета в первых стычках с татарами — ведь, как мы уже говорили, литовские витязи стояли в передовых рядах русского войска. Кстати, кого-то огорчу, кого-то — порадую: гибель Пересвета в поединке перед началом сражения также всего лишь поздняя легенда.
По "Задонщине", свою не слишком христианскую реплику Пересвет произносит, когда "иные уже лежат посечены у Дона Великого на берегу" — то есть битва в разгаре, а Пересвет — жив. Не знаю, как вас, читатель, а меня это только радует — очень было бы обидно, если б бывалый воин погиб, расплатившись за "свою жизнь лишь одной татарской.
Однако это не самое занимательное. Дело в том, что Дмитрий Ольгердович с братом Андреем, как мы с вами хорошо помним, читатель, на службу московскому князю перешёл зимой 1379-1380 годов. Сражение на поле Куликовом произошло, как известно, осенью 1380 года.
А теперь, как говорится, внимание, вопрос. Когда успели братья уйти в монахи, да ещё в монастырь, расположенный на территории Московского княжества, и пройти там хотя бы трёхгодичный, как помним, срок послушничества? Не говоря уж про схиму…
Вопросы, вопросы, вопросы. И ни одного ответа. Точнее, есть как раз один — на все вопросы разом.
Ни Пересвет, ни его брат Родион Ослябя на момент Куликовской битвы не были монахами. Ни Троицкого, ни какого-либо иного монастыря — монах освобождается от любых земных обязанностей, "умирает для мира", и следовать за сюзереном (уже бывшим) на территорию другого государства не должен.
Как я уже говорил, сами братья Ольгердовичи были крещены уже взрослыми людьми, первыми в своём роду. Судя по "святотатственным" высказываниям Пересвета, христианство не успело пустить глубокие корни и в душах их бояр — точно так же, как и в душе ведуна Боброка.
Уцелевший в Куликовской сече Ослябя служил впоследствии у митрополита Киприана, под старость же и впрямь постригся в монахи. Так и появился в летописях "чернец Родион Ослябя", ну а уж монахи-переписчики, видя, что он называет Пересвета братом, включили посмертно в свои ряды обоих героев Куликова поля.
И произошло это не ранее конца XV столетия, уже через век после битвы, когда иго татар было окончательно скинуто Русью и последняя попытка его реставрировать (хан Ахмат, стояние на реке Угре, 1480 год) провалилась. В те времена появилось много легенд, в том числе — "Сказание о Мамаевом побоище", перекроившее "на злобу дня" всю историю Куликовского сражения.
Тогда же появились первые, нескладные ещё рассказы о небывалом походе на Куликово поле злодея-литвина Ягайло, надумавшего ударить в спину православному воинству. В "Сказании" литву вообще ведёт на Куликово поле почивший за несколько лет до битвы Ольгерд — не иначе, злые литовские волхвы подняли мертвяка из могилы.
В летописях Москвы в те же времена впервые появляется сообщение о походе Ягайло "с силой литовския и лятские". Вот только "лятская", польская "сила" у Ягайло в 1380 году — это из разряда тех же неграмотных сказок, что и покойник Ольгерд во главе войска.
Литва объединилась с Польшей — на свою, в конечном счёте, голову — лишь в 1385 году, через пять лет после сражения и ни в каких, кроме этих неграмотных сказок, источниках не упомянутого похода.
Вражда Москвы с Литвой, точнее, уже с Речью Посполитой, вступала в свою решающую фазу, и активнейшее участие литвинов в победе над Ордой требовалось замазать — сказочным ли походом Ягайло на Русь, выдуманным ли монашеством — понятное дело, в стоящей на Московских землях обители — литовских витязей.
Требовалось кое-что замазать и церкви — своё… как бы это цензурно-то… своё, скажем так, поведение в годы ордынского ига. Епископов-бегунов и епископов, "чудесно спасшихся" в разорённых городах, проповеди о смирении перед захватчиками, молитвы за ордынского "царя" с семейством, монахов-баскаков и прочие милые шалости.
Хотя незадолго до того — вы не поверите, читатель, — церковь не скрывала своего сотрудничества с ханами, она им хвалилась! Когда Иван III посягнул на церковные земли, "святые отцы" заявили великому князю: "…мнози и от неверных и нечестивых царей… зело по святых церквах побораху, не токмо в своих странах, но и в Русийском вашем царствии, и ярлыки давали".
И козырями выложили на стол… те самые ярлыки, которые я недавно цитировал.
Не знаешь, на что умиляться больше — на это самое дивное "Русийском вашем царствии" или на оглушительно наглую попытку в недавно освободившейся от оккупации стране ссылкой на законы оккупантов, на выслуженные у захватчиков льготы.
Но минул 1480-й, Русь на Угре навсегда поставила Орду на место. И "невеста Христова", ещё, так сказать, не износивши подаренных Батыем "сапог", кинулась примазываться к русской победе, посмертно достригать в свой монастырь братьев-полуязычников из дремучих брянских лесов, где в годы их молодости догорали последние погребальные костры — возможно, ещё их отец сгорел на таком.
Исторический же Пересвет монахом никогда не был, обитель Сергия разве что мимо проезжал.
Я знаю, написанное мною мало что изменит. Как были, так и останутся бесчисленные картинки с Пересветом, вопреки всякому здравому смыслу, скачущим на врага в долгополой сутане. Как звучали, так и будут звучать истерические завывания штильмарков и уткиных про "подвиг схимника Пересвета, благословленного на бой святым Сергием".
Что ж, вольному — воля, а "спасённым" — их рай, их краденые герои и ворованные подвиги. Каждому — своё. Мы же будем помнить русских витязей, героев поля Куликова, вернувших Руси свободу, отнятую захватчиками из степей, интриганами из Византии и предателями в рясах, — Пересвета Хороброго и брата его, Ослябю.
Русь была освобождена. Но за время ордынского ига произошел перелом, окончательно предопределивший судьбу русского язычества.
И дело не только в церкви, воспользовавшейся предоставленными Ордой льготами для расправы со своим давним врагом — родной верой Руси. Не в том даже, что все крупные города окончательно и безраздельно стали христианскими — мы больше не встретим ни в письменных, ни в археологических источниках ни следа городских капищ.
Дело в том, что полтора столетия ордынского ига что-то переломили в душе русских людей. Не клёкот соколиной гордости Даждьбожьих внуков находил теперь в них отзвук, а утешения несчастному даннику, покорённому рабу, которыми полна Библия.
Последнее эхо славы дедов, собиравших дань с великих держав, угасло в душах тех, кто полтора столетия платил дань кочевому племени — одному из тех, что языческая Русь и за людей-то не считала. Символично, что именно в это время происходит отказ князей от родовых, кастовых имён Рюриковичей в пользу христианских.
Ну не мог Владимир или Всеволод платить дань татарам, не мог Мстислав или Ярослав простираться перед чумазым степным дикарём, лобызая ханский сапог! Не мог Всеслав или Ростислав мчаться в Сарай с доносом на брата!
Столетняя гражданская уничтожила жречество Руси, ордынское иго переломило становой хребет дружинно-городскому слою. Остатки язычества после ордынского времени были искрами — искрами размётанного копытами монгольских коней костра, затухание которых было только вопросом времени.
Глава V. Последние искры (XV-XVIII вв.)
В этот край, где сумерки-длинны.
Где упрямы зимы и суровы,
Уводили семьи ведуны,
Не приняв церковные оковы.
Светобор
Услыхал однажды бог,
Что в медвежьем вятском крае
Про него никто не знает.
Заглянул — по берегам Истуканы здесь и там.
Никогда еще не видывал
Всемогущий столько идолов!..
Валентин Востриков, "Озорной сказ о великих напастях на Вятскую землю"
"По украинам". Свидетельствует Макарий. Псковские идолы. Вятские "попы". Фёдор Иоаннович против "идолопоклонников". "Поганый пруд". Крещение крестьянства: совмещение земледельческого календаря с церковным. "Пантеон" двоеверцев. Древние Боги на монетах. "Странности" разинского бунта. Несмеян Кривой — последняя битва
"И ноне по украинам молятся ему, проклятому богу Перуну, и Хорсу, и Макоши, но творят то отай", — сказано в рукописи XIV столетия. Именно так и было в эти времена.
Молились древним Богам лишь "по украинам" и то "отай", тайно. Правда, в глухих местах Русского Севера "отай", как мы помним на примере Спас-камня на Кубенском озере, приходилось действовать как раз монахам.
В степной рязанской украине, в городе Мценске, до середины XV века "мнози оставались неверующе в Христа". Южные окраины земли вятичей, как видно, долго держались старых Богов.
В тех краях и в XIV, и даже в XVII веках упоминаются ещё вооружённые экспедиции местных воевод против деревень (! — стало быть, речь не о татарах-кочевниках) нехристей. Очень любопытны местные предания о разбойниках — неизменно колдунах, один Кудеяр чего стоит.
Любопытный источник представляют подчас и записи о зарытых в тех краях кладах — так называемые "кладовые записи". "И есть каменная закладь по пояс человеку, и двои ворота и при той заклади было жилище, и от того жилища в полуночную сторону есть превысокий холм, и на том холму стоят четыре сосны.
Между теми соснами лежит камень, а под тем камнем лежит посуда медная и серебряная. От того холма в правую сторону на сосне вырезана харя человеческая и на другой сосне харя… и от той сосны прямо вырезан человек с луком и стрелою, и от той приметы была келья потаённая".
Это описание очень напоминает какое-то языческое святилище, причём святилище славянское — судя по основной части с идолами на север от жилой — как на горе Богит. В бору Белая Грива у озера Соловецкого росли дубы, у которых, по преданию, было становище разбойников. На дубах имелась резьба — человеческие лица и лезвие полумесяца (не Перунова ли секира? Ведь дубы — деревья Громовержца).
В одно из деревьев был врублен медный крест — отчётливый знак того, что место почиталось прибежищем языческих Богов. Так насекали кресты на почитаемых камнях от Западной Двины до Северной. По преданию, у города Ромны до XVII века стоял каменный кумир Перуна, к которому 20 июля собирались за прорицаниями "колдуны и ведьмы".
В Новгороде Великом и в Пскове в конце XV века объявились любопытные люди — так называемые стригольники. Одни считают их еретиками-вольнодумцами, другие — колдунами, не реформировавшими христианство, а привносившими в него языческую старину с её суевериями.
И хотя многие из стригольников принадлежали к духовному сану, это не мешало им высмеивать высших церковных иереев и проповедовать право обращаться к Богу не только в церкви, а там, где потребуется (вся Природа — храм), исповедоваться земле и т.д.
На крестах-оберегах, полученных от этих святых отцов, мог оказаться с обратной стороны ворон или изображение соединённого мужского и женского "срама". Впрочем, это всё же одна из первых ласточек "народного православия", симбиоза новых форм и старого, языческого, содержания, нежели собственно язычество.
Вот что пишет про украины Новгородской земли архиепископ северного города Макарий в письме великому князю Ивану Васильевичу, будущему грозному царю Русской земли: "Слышав… прелесть кумирскую около окрестных градов Великого Новаграда: в Вотской пятине, в Чюди, и в Ижере, и около Иваняграда, Ямы града, Корелы града… и по всему Поморию Варяжского моря… до Лопи до дикие…
Еже мы прияхом от святого великого князя Владимера святое крещение — во всей Русской земли скверные мольбища идольские разорены тогда, а в Чуди, и в Ижере, и в Кореле, и во многих русских местех… скверные мольбища идольские удержашася и до царстве великого князя Василия Ивановича (1505-1533 годы. — Л.П.).
Суть же скверные мольбища их: лес и камение, и реки, и блата, источники и горы, и холмы, солнце и месяц, и звезды и езера. И роста рещи — всей твари (всему существующему, Природе. — Л.П.) покланяхуся яко богу и чтяху и жертву приношаху кровную бесом — волы и овцы и всяк скот и птицы".
"Во многих русских местах" — эту фразу часто лукаво опускают, цитируя жалобы архиепископа Новгородского. Дабы создать благостное впечатление, что уж к шестнадцатому-то веку, собственно, Русь покрестилась полностью и без остатка.
Если кто и пребывал в язычестве, посещая "скверные мольбища идольские" и "жертву приношаху бесом", — так это всякие там лесные племена, чудь, корела, ижора. Вот только отчего-то список "мольбищ" обрывается на "дикой Лопи" — а уж она-то пребывает в язычестве-шаманизме едва ли не по сей день! Речь, выходит, идёт о "русских местах", о посёлках и погостах русских поморов.
А кто там жил — двоеверцы или всё же язычники? Судя по тому, как встречали зачастую местные жители иноков, речь нередко шла о людях, не желавших терпеть рядом с собою христианский культ.
Во многих областях Русского Севера ещё в XVII веке было большой проблемой основать обитель или "пустынь". И не из-за диких зверей, суровой природы или злобных инородцев, а из-за враждебного отношения местного — русского! — населения.
Освоение этих земель христианской церковью производилось исподтишка, по-партизански. Жития основателей многих монастырей расписывают нищую и полуголодную жизнь своих героев, чуть ли не впятером в землянке посреди глухого леса.
А места окрестные не были безлюдны — там жили люди, вольные русские звероловы и землепашцы, вот только не желавшие отчего-то видеть рядом с собою служителей христианского бога, его "воплощённых ангелов".
Антония Сийского изгнали вместе с "братией". Трижды поджигали келью нашего знакомца Кирилла Белозерского. Изгнание постигло Дмитрия Прилуцкого и Стефана Мохрищского, Александра Куштского и Арсения Комельского. Адриан Пошехонский, Агапит Тотемский и Симеон Кичменгский были в борьбе с местным населением убиты.
Как видим, жители отдалённых углов Новгородчины ещё в московские времена не только приносили в жертву волов и овец на "идольских мольбищах", но и убивали проникающих к ним монахов. То есть были скорее сознательными язычниками, чем двоеверцами.
В XVII веке немецкий путешественник И. Вундерер, осматривая остатки лагеря Стефана Батория, видел под Псковом каменных идолов — Перуна с мечом и молнией, стоящего на змее, и Хорса с солнечным крестом.
Один из этих идолов был найден уже в новое время, в 1894 году, судьба второго осталась неизвестной. К сожалению, немец не смог или не захотел сообщить, продолжалось ли почитание виденных им кумиров.
На другом краю Русского Севера, в Вятской земле, тоже долго держалась старая вера. Митрополит Геронтий писал вятчанам: "Вы… делаете злые дела: обидите святую соборную апостольскую церковь, русскую митрополию, разоряете церковные законы… разоряете церкви".
Уважения к христианству в повадках вятских молодцев, описанных митрополитом, действительно очень трудно заметить. Обращаясь к вятским попам, митрополит вопрошал: "Мы не знаем, как вас называть; не знаем, от кого вы получили поставление и рукоположение".
Историк Костомаров тоже задумывается над этим вопросом — ни в одну епархию Вятка не входила. Любопытно, однако, что соседи вятчан, северные удмурты, называют "попами"… своих языческих жрецов, отправляющих земледельческий культ этого племени. Полагаю вполне возможным, что и "попы" Вятки были того же толка.
Последний царь династии Рюриковичей Фёдор Иоаннович прославлялся в летописях за беспощадность к "идолопоклонникам" — разрушение их кумирен, истребление жрецов и насильственное понуждение креститься.
Между тем это не могло относиться к неславянским языческим племенам — их обращение в христианство дело много более позднего времени, XVIII века и "Инородческой конторы". Более того, этот же царь постоянно наставлял своих воевод не творить инородцам никакой обиды — неужели он сам при этом был так свиреп к тем же иноплеменникам? Скорее всего, как и полагают И.П. Русанова и Б.А. Тимошук, это были остатки русских язычников.
Интересно также свидетельство иностранных путешественников о пруде в Москве, именуемом Поганым, потому что в нём совершают свои обряды и купаются язычники. Была ли это реальность того времени — и в Москве, следовательно, ещё во времена царей обитали язычники, или только воспоминание, неясно.
В этот же период (XV-XVI века) происходит крещение сельской округи, крестьяне становятся христианами (хотя бы формально). К этим выводам пришёл в конце восьмидесятых годов прошлого века В. Власов в серии статей, посвящённых русскому календарному стилю.
Обнаружив, что в русском народном календаре Солнцеворотами именуются Петров день (12 июня с.ст.) и Спиридон (12 декабря), он вычислил, когда на эти дни приходились настоящие летние солнцестояния.
Таким образом, исследователь установил, что наложение фиксированных дат церковного календаря, связанного с богослужением, на народный, земледельческий календарь произошло на рубеже XV-XVI веков.
Примерно в это же время происходит и складывание того самого "пантеона" деревенских Богов с именами христианских святых, о котором мы говорили в начале книги. Помните: Козьма и Демьян — "куриный Бог", святой Власий — "коровий Бог" и так далее.
Всему этому "пантеону", в котором исследователи уже не первый век справедливо видят грубоватую перелицовку на христианский лад языческих культов русской деревни, соответствует так называемый "второй слой" мифологии соседей и сородичей славян — балтов.
Тут все Боги русского православного крестьянина найдут себе полные подобия — Мамант, овечий Бог, соответствует Эратинису, покровительствующему этим животным. Бубилас, как Зосима с Савватием, опекает пчёл.
Карвайтис, подобно Власию и Медосту, — коров. Кремата или Кяуле Крюкас покровительствует свиньям — как и Василий Кесарийский.
Конским Богам Флору и Лавру соответствуют Усиньш (ему приносят два хлебца, отчего учёные предполагают, что Усиньши — пара близнецов, вроде близких им индоарийских Ашвинов) и некий Хаурирари, что несколько созвучно именам Флора и Лавра. Возникает вопрос — как и когда на древних божков перешли имена и образы православных святых?
На вопрос "как?" лучше всего отвечают этнографические параллели. Дело в том, что святыни "деревенских Богов" обычно были двоякого типа — икона и некий фетиш. Так, череп медведя был взаимозаменяем с образом святого Власия, как "скотий Бог", "куриным Богом", кроме иконы Козьмы и Демьяна, могли быть дырявый камень, древний каменный топор с просверленной дыркой, горловина разбитого сосуда и даже дырявый лапоть.
У народов Поволжья и Сибири переход от чисто языческих форм культа к такому же тандему фетиша и православной иконы происходил уже в новое время, на глазах исследователей. Так, прикамский народ удмурты активно использовали христианские иконы ("оброс", от русского "образ") в языческом культе и даже хранили их в домах жрецов.
Иконы размещались в родовом храме-куале или на деревьях в почитаемой роще. Наряду с ними почитались фетиши, обозначающие того или иного родового духа-покровителя, "воршуда". К такому виду культа удмурты перешли под давлением церкви и государства.
Почитать и далее прежние резные и литые изображения богов и духов в виде человеческих фигур, зверей, птиц было просто опасно — хранить их означало признаваться в "идолопоклонстве", напрашиваясь на самые суровые меры — пожалуй, самым безобидным наказанием упорным "идолопоклонникам" было перекладывание на них податей, снимаемых с более лояльных к государственной религии соплеменников (невольно вспоминается новгородское "забожничье").
Фетиш (сушёная голова щуки, хвост белки, крыло тетерева) смотрелся куда безобиднее, икона и вовсе была воплощением благонамеренности; между тем иконы эти, как я уже сказал, хранились не просто у язычников, но у жрецов!
Переход имени изображённого на иконе святого на то языческое божество, которому молились на эту икону, ещё только начинался — верховное небесное божество, Инмара, начали именовать "Козьмой". Перенесение почитания древних деревенских божков на византийские образы и имена у русских происходило, скорее всего, примерно так же.
Не очень сложно и ответить, когда именно он произошёл. Среди святых, именами которых прикрылись языческие Боги, выделяются Зосима и Савватий Соловецкие, Пчелиные Боги. Во-первых, их привязка к пчелиному делу очень устойчива.