Страница:
Несмотря на истерию, захлестывавшую партию и НКВД, далеко не все пошли у нее на поводу. Об этом говорит, в частности, итоговый список результатов операции по приказу № 00447. Воистину «все оттенки смысла умное число передает»:
Операция, как мы помним, формировалась «снизу вверх» - на местах сами определяли размах репрессий. А теперь возьмем сводную таблицу итогов «кулацкой» операции и посмотрим. Вот, например, Коми АССР. На «призыв партии» откликнулись быстро - 10 июля. 211 человек по первой категории (55 «кулаков» и 156 уголовников), 221 по второй (соответственно 117 и 104). 30 июля, в приказе, им это число изменили: 100 и 300. Обычно регионы без спора принимали ежовские цифры. Но эти 28 августа шлют новый запрос, где упорно гнут свое: 211 и 221 человек. Ни на одного ни больше, ни меньше.
Что это значит? Так ведь ясно что: органы внутренних дел в Коми работали.У них на учете было совершенно определенное количество людей, на которых не хватало объективных данных для привлечения к суду, и они воспользовались стечением обстоятельств, чтобы с ними разобраться. Разобрались. И все. Больше ни одного запроса из Коми не поступило.
(Приведу пример. В любом микрорайоне Санкт-Петербурга и соответствующие службы, и окрестное население прекрасно знают, кто и где продает наркотики. И как вы думаете, если сейчас выйдет аналогичный приказ, неужели же им не воспользуются? И милиция торговцев за решетку потащит, и население тут же засыплет сообщениями, кто и где. Но вовсе не факт, что это перейдет в массовый террор.)
А вот соседний регион - Карелия. Здесь, получив 2 июля предложение Политбюро, от такого поворота событий попросту ошалели. 10 июля робко сообщили: а нельзя ли расстрелять 12 человек и выслать 74? Можно, ответило Политбюро.
Затем либо сами сообразили, либо им кто-то разъяснил, что происходит, потому что в приказе были уже другие лимиты: 300 по первой категории и 700 по второй. (То, что запрос не найден, ни о чем не говорит: раз есть лимит, значит, было и требование.)
Потом карельские товарищи вошли во вкус. В сентябре прислали еще один запрос: нельзя ли расстрелять еще 250 человек? Тот повис в воздухе (по-видимому, просьба адресовалась партийным властям, и те не позволили). Тогда чекисты засмеялись: не умеете вы дело делать. Вот как надо! И послали по своей линии, в НКВД, просьбу: по первой категории - еще тысячу человек. Товарищ Ежов им разрешил. Машина завертелась дальше.
В Карелии в основном стреляли. По первой категории было репрессировано 4679 (по другим данным, 3935) человек, отправлено в лагеря всего 1045 (950) человек. Причем из них «кулаков» (интересно, откуда они в лесном крае) - 957 человек, уголовников всего 669, зато «других контрреволюционных элементов» - 3259 человек. Ясно, что происходило? Ну как же: «красный террор» почти что в чистом виде. Стреляли всякого рода «бывших», священников, церковных активистов:
Возьмем теперь Московскую область, вотчину товарища Хрущева. Уже 10 июля он подал свою заяву. По первой категории - 8500 человек (из них 2000 «бывших кулаков») и 6500 уголовников. По второй - 5869 «кулаков» и 26 936 уголовников. Ну, теперь мы знаем, где была в то время криминальная столица России!
Впрочем, не будем спешить. Дадим еще раз слово Юрию Жукову.
«Давайте задумаемся, а откуда, например, в Московской области летом 1937 года, когда борьба с кулачеством давно уже канула в Лету, вдруг объявилось почти 8 тысяч кулаков? И более 33 тысяч уголовников? Что это были за уголовники и кулаки? Пока историкам не дадут возможность точно, по документам, проверить, кто были эти люди, мы так и будем только предполагать: Но уж позвольте мне свое предположение высказать, тем более что я в нем глубоко уверен. Судя по численности репрессированного народа, это прежде всего те самые крестьяне, с которых совсем недавно, всего только год с небольшим назад, Сталин и Вышинский сняли судимости по закону о "трех колосках" и которым вернули избирательные права в надежде, что они все-таки простят Советской власти ее революционные перегибы и теперь проголосуют за ее новый, конституционный и парламентский строй».
А в самом деле, почему бы крестьянина, отсидевшего по «закону о трех колосках», не зачислить в «воры-рецидивисты» и не приписать к уголовникам? (И вообще бумажка в духе Никиты Сергеевича, сделанная с любовью к искусству: по первой категории круглое число, по второй -с точностью до человека: На самом деле это просто разные варианты туфты, но он даже здесь не может придерживаться одной линии - натура свое берет:)
Дальний Восток. Этому краю просто фатально не повезло. Сначала там действовал один из самых кровавых чекистских палачей - начальник УНКВД Люшков в компании с первым секретарем товарищем Варейкисом (тем самым, который более двух часов разговаривал со Сталиным 1 июля после пленума). С самого начала они затребовали около трех тысяч на расстрел и три с половиной тысячи отправить в лагеря. (Тут надо еще учитывать население: на Дальнем Востоке в то время проживало 2,5 миллиона человек - в 2,5 раза меньше, чем в Западной Сибири. Так что Варейкис был лишь чуть-чуть «гуманнее» Эйхе). 21 января Люшков затребовал еще 8 тысяч человек по первой категории и 2 тысячи по второй. Близость крайне опасной границы с захваченной японцами Маньчжурией сыграла свою роль - он и эти лимиты получил, хотя к тому времени операция по стране уже заканчивалась. А летом 1938 года Люшков бежал к японцам - скорее всего, потому, что как раз к этому времени начали разматывать антиправительственный заговор на Дальнем Востоке. После его бегства разбираться туда поехал лично заместитель Ежова товарищ Фриновский, второй человек в НКВД. 6 июля он прислал телеграмму, где говорилось примерно следующее: народу Люшков перебил много, но совершенно не тех, и вообще работа велась поверхностно. В порядке углубления поверхностной работы он потребовал новый, беспрецедентный лимит: по первой категории - 15 тысяч человек, по второй - 5 тысяч. Второму человеку в НКВД еще доверяли, или же по какой другой причине - но лимит он получил. Соединенными усилиями два доблестных чекиста перебили полтора процента населения края. И это в обстановке военной угрозы, на одной из самых опасных границ. Уж тут-то «фантастический характер истины» вылезает как нигде. Действительно, немцы - они все-таки европейцы, белые люди. Но надо очень постараться, чтобы население встречало с цветами известных своей жестокостью японцев:
Так что, как видим, очень многое зависело от личностей, хотя и далеко не все. Сталинцы на местах, как и в ЦК, погоду не делали, однако иной раз ее делали просто честные люди, по большей части, надо полагать, чекисты, ибо от партийцев зависело меньше:
Каким был механизм? Телеграмма от 2 июля адресовалась не первым, а всем секретарям. Получив ее на местах, естественно, знакомили с ней если не весь обком, то хотя бы секретарей, которых было несколько, и начальников УНКВД. Затем вопрос выносился на обсуждение, и дальше все уже зависело частично от соотношения сил, а в основном - от данных, предоставленных работниками НКВД. Так что репрессии шли даже там, где регионами руководили сталинцы. Более того, Ленинградская область, где Первым секретарем был Жданов, пользовавшийся доверием Сталина до конца жизни, стала одним из самых «кровавых» регионов.
Показательно, что ни Жданов, ни занятый экономическими делами Берия в состав «троек» не вошли. А вот Эйхе, Евдокимов, уже упомянутый нами Прамнек из Донецка - вошли. По-видимому, другая работа казалась им менее важной. Конечно же, вошел и Миронов, чтоб такая кровавая баня - и обошлась без него?
Так что личность есть личность, но и она должна считаться со стихией. Что мог сделать пусть даже очень твердый сталинец Берия в традиционно троцкистской и националистической Грузии? Самому бы живым остаться: Серго Берия вспоминал, что было время, когда его отец постоянно ожидал ареста. Не дождался. Возможно, лишь потому, что у Политбюро было одно четко оговоренное право - право вето на арест партийных функционеров.
В 1935 году вышло совместное постановление Совнаркома и Политбюро «о порядке производства арестов», действовавшее и в 1937 году. Из постановления Политбюро от 21 июня 1935 г.:
«3. Разрешения на аресты членов ЦИКа Союза ССР и ЦИКов союзных республик даются лишь по получении органами прокуратуры и НКВД согласия председателя ЦИКа Союза ССР или председателей ЦИКов союзных республик по принадлежности.
Разрешения на аресты руководящих работников Наркоматов Союза и союзных республик и приравненных к ним центральных учреждений {начальников управления и заведующих отделами, управляющих трестами и их заместителей, директоров и заместителей директоров промышленных предприятий, совхозов и т.п.), а также состоящих на службе в различных учреждениях инженеров, агрономов, профессоров, врачей, руководителей учебных и научно-исследовательских учреждений- даются по согласованию с соответствующими народными комиссарами.
4. Разрешения на арест членов и кандидатов ВКП(б) даются по согласованию с секретарями районных, краевых, областных комитетов ВКП(б), ЦК нацкомпартий, по принадлежности, а в отношении коммунистов, занимающих руководящие должности в наркоматах Союза и приравненных к ним центральных учреждениях, - по получении на то согласия председателя Комиссии партийного контроля.
5. Разрешения на аресты военнослужащих высшего, старшего и среднего начальствующего состава РККА даются по согласованию с наркомом обороны».
Теперь, кстати, понятно, почему перед тем как арестовать высокопоставленного работника, его сначала освобождали от работы. Попробуй-ка арестовать товарища Пятакова, который был заместителем наркома -для этого надо было получить согласие Политбюро, наркома товарища Орджоникидзе и КПК! (Кстати, Берия был защищен куда меньше - его арест надо было согласовывать лишь с Политбюро.)
И вот здесь «личный фактор» был значим как нигде. Одни наркомы подписывали всегда, другие «с рассуждением», третьи - практически никогда, разве что если представленные им доказательства были уж очень весомыми. Орджоникидзе, говорят, защищал своих до последнего, а Ворошилов, наоборот, доверял НКВД.
При общем кровожадном настрое и в ЦК, и в Политбюро были свои «ястребы» и «голуби». Любопытна в этом смысле маленькая история, приключившаяся на февральско-мартовском пленуме.
Там, в числе прочих вопросов, решалась дальнейшая судьба Бухарина и Рыкова. После обсуждения пленум избрал комиссию для выработки резолюции. Уже то, сколько в ней было народу и какие люди, говорит о том, насколько важным считался вопрос. Итак, председателем комиссии был Микоян, членами, поименно: Андреев, Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Калинин, Ежов, Шкирятов, Крупская, Косиор, Ярославский, Жданов, Хрущев, Ульянова, Мануильский, Литвинов, Якир, Кабаков, Берия, Мирзоян, Эйхе, Багиров, Икрамов, Варейкис, Буденный, Яковлев Я., Чубарь, Косарев, Постышев, Петровский, Николаева, Шверник, Угаров, Антипов, Гамарник.
Предложений было три. Первое - Ежова: исключить Бухарина и Рыкова из кандидатов ЦК и из партии и предать суду военного трибунала с применением расстрела.
Второе - Постышева, который в те времена слыл за «умеренного»: то же самое, но без применения расстрела.
Тут очень хорошо видно, что после двух лет укрепления законности партийный воз и ныне там: не только Постышев, но и нарком внутренних дел Ежов свято уверены в праве партии отдавать под суд и предрешать приговор.
О законе вспомнил только Сталин. Его предложение было: исключить из партии, но суду не предавать, а направить дело туда, куда и положено - в НКВД.
Из тридцати пяти членов комиссии двадцать выступили в обсуждении. И вот как разделились мнения. Ежова поддержали Буденный, Мануильский, Шверник, Косарев, Якир. Постышева - Шкирятов, Антипов, Хрущев, Николаева, Косиор, Петровский, Литвинов. То есть из двадцати человек имели «партийное» представление о законности двенадцать. За предложение Сталина высказались Ульянова, Крупская, Варейкис, Молотов, Ворошилов. В итоге Сталин всех убедил принять его вариант, но нас интересуют не его таланты, а настроенность на борьбу и уровень правосознания партийной верхушки.
Политбюро в целом было умереннее пленума. Но и там не существовало единого мнения - а ведь орган был коллегиальный и вопросы решались голосованием. Мы уже не раз убеждались, что Сталин был самым умеренным даже среди своих сторонников. Молотов, Ворошилов, если судить по истории на пленуме, были также умеренными. Нарком Бенедиктов вспоминает, что Андреев и Каганович считались «ястребами».
Тем не менее Сталин тоже давал санкции на арест и подписывал «расстрельные» списки. Туда заносились люди, приговоры которым должны были быть санкционированы Политбюро. Хрущев в докладе утверждал, что Сталину было направлено 383 таких списка на многие тысячи партийных, советских, комсомольских, военных и хозяйственных работников и была получена его санкция. В свое время даже бродили данные, что списков этих было 11 томов, и там были даны санкции на расстрел 30 тысяч коммунистов.
В это, по правда говоря, верится слабо. Не потому, что «вождь народов» посовестился бы санкционировать расстрел 30 тысяч «верных ленинцев», а потому, что у него не было такой необходимости: Политбюро визировало только списки на членов ЦК, максимум секретарей обкомов и крупных руководящих работников, а уж их было никак не тридцать тысяч.
Вроде бы известно еще о четырех списках, посланных Ежовым Сталину в августе 1938 года: на 313, 208, 208 и 15 имен, на каждом из которых была резолюция Сталина и Молотова: «За». Но говорилось об этом на XXII съезде КПСС, то есть из того же хрущевского источника.
Опубликован пока что только один список, на 139 человек. Вы можете его прочесть в приложении и прикинуть, хватило бы персон такого ранга еще на 382 списка. Поскольку туда входят и высокопоставленный чекист Агранов, и бывший генпрокурор Бубнов, и Варейкис, и Уншлихт, и другие аналогичные фигуры.
Эйхе получил свое позже, уже в «бериевском» потоке, как и Ежов, и Реденс, и многие другие организаторы террора.
Обуздание НКВД
Весной 1938 года массовый террор уже утихал. «Охота на ведьм» в партии тоже постепенно успокаивалась - нельзя же резать друг друга вечно! Однако опасность меньше не стала, потому что из тени на сцену вышел новый участник, до сих пор не игравший политической роли, -НКВД.
Ежов к тому времени уже хорошо пил, и в пьяном виде бывал весьма откровенен. Так, на банкете у своего приятеля (кстати, мужа Анны Аллилуевой, сестры жены Сталина) наркома внутренних дел Казахстана Станислава Реденса он, обращаясь к подчиненным, заявил: «Чего вам бояться? Ведь вся власть в наших руках. Кого хотим - казним, кого хотим - милуем. Вот вы - начальники управлений, а сидите и побаиваетесь какого-нибудь никчемного секретаря обкома. Надо уметь работать. Вы ведь понимаете, что мы - это все. Нужно: чтобы все, начиная от секретаря обкома, под тобой ходили. Ты должен быть самым авторитетным человеком в области».
Если начальник Управления НКВД должен быть первым человеком в области, то кем тогда должен быть нарком? А?
В общем, это высказывание уже откровенно пахнет государственным переворотом. Тем более что аппарат для проведения этого переворота у товарища Ежова имелся. На местах, по мере выкорчевывания всех «чужих» группировок, стали образовываться стабильные «связки»: первый секретарь (точнее, тот уцелевший, который занял этот пост) - начальник УНКВД. Наверху давно уже держали друг друга за руки два чекиста - Ежов и Евдокимов. Теперь положение Политбюро стало особенно опасным. Если раньше их с партсекретарями объединял хотя бы общий враг - оппозиционеры и заговорщики, то теперь, когда этого врага не было, две группировки в партии - «кровью умытые» и «государственники»-сталинцы, - оказались лицом к лицу на линии огня. И кого поддержит НКВД, если дойдет до конфликта - это был еще очень большой вопрос.
Ясно, что наркомат стал к тому времени смертельно опасен, и его надо было «нормализовывать». Но как? Что, поднять войска, вывести всех чекистов во дворы управлений и шеренгой поставить к стенке? Иначе никак, ибо, едва почувствовав опасность, они попросту смели бы власть. Охраной Кремля ведал все тот же НКВД, так что члены Политбюро умерли бы, даже не успев ничего понять. После чего на их места посадили бы десяток «кровью умытых», и вся страна превратилась бы в одну большую Западно-Сибирскую область. Приход гитлеровских войск народ воспринял бы, как счастье.
Когда Сталин понял, что Ежов - не его человек? Впрочем, когда бы ни понял - трогать его, не перехватив рычаги управления, было нельзя. И вот весной 1938 года состоялось весьма странное назначение. 8 апреля был снят с работы и на следующий день арестован нарком водного транспорта Н. И. Пахомов, и Ежова, по совместительству, назначили на его место. Какой был в этом смысл? Разве что один: заставить его рассредоточить внимание, отвлечься от НКВД, в котором процесс был уже поставлен на конвейер и шел ровно.
В июле заместитель Ежова Фриновский отправился на Дальний Восток. Пробыл он там два месяца, что также не могло не сказаться на работе наркомата. Тогда-то среди тех, кого оторвали от их привычного окружения и передвинули в Москву, и оказался первый секретарь из Грузии, присланный заместителем к Ежову. Человек был малоприметный, всю жизнь просидел в глубокой провинции, хоть и из чекистов, но последние восемь лет занимался мало кому интересной экономикой. Назначением был явно недоволен, хотя особо не спорил. Так что его приход был воспринят спокойно. Запаниковал разве что сам Ежов, который сначала на полторы недели ушел в запой, а потом принялся жечь бумаги.
Итак, 22 августа 1938 года заместителем Ежова стал Берия, формально партфункционер, но на самом деле не менее матерый чекист, чем те, что засели в наркомате. Бывший работник НКВД Рясной вспоминал, что новый начальник, придя в Управление, вызывал к себе сотрудников и задавал единственный вопрос: «Кто, по вашему мнению, здесь ведет себя не по-человечески?» Этот вопрос сам по себе уже означал многое.
8 сентября потихоньку убрали Фриновского, назначив его наркомом военно-морского флота. 29 сентября Берия стал во главе ГУГБ - главного управления госбезопасности, которым раньше по совместительству руководил Ежов.
Затем началась проверка работы наркомата, результатом которой стало знаменитое постановление Совнаркома и Политбюро от 17 ноября «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Параллельно шли аресты высокопоставленных чекистов. Но до 17 ноября надо было еще дожить. Уже отодвинутый от власти, но еще опасный нарком со своей командой вполне могли, да и должны были подняться в последнюю атаку - пойти на насильственный захват власти.
Тогда-то и нанесли по наркомату решающий удар. В начале ноября Политбюро приняло специальную резолюцию, в которой руководство НКВД было объявлено «политически неблагонадежным». И сразу после этого последовали аресты высших руководителей органов - сняли всю верхушку, кроме Ежова. Наркома, поскольку был фигурой заметной и в известном смысле даже знаковой, пока что не тронули. Павел Судоплатов, работавший тогда в центральном аппарате иностранного отдела НКВД, впоследствии вспоминал:
«В 1938 году атмосфера была буквально пронизана страхом, в ней чувствовалось что-то зловещее. Шпигельглаз, заместитель начальника закордонной разведки НКВД, с каждым днем становился все угрюмее. Он оставил привычку проводить воскресные дни со мной и другими друзьями по службе. В сентябре секретарь Ежова, тогдашнего главы НКВД, застрелился в лодке, катаясь по Москве-реке. Это для нас явилось полной неожиданностью. Вскоре появилось озадачившее всех распоряжение, гласившее: ордера на арест без подписи Берии, первого заместителя Ежова, недействительны. На Лубянке люди казались сдержанными и уклонялись от любых разговоров. В НКВД работала специальная проверочная комиссия из ЦК.
Мне ясно вспоминаются события, которые вскоре последовали. Наступил ноябрь, канун октябрьских торжеств. И вот в 4 часа утра меня разбудил настойчивый телефонный звонок: звонил Козлов, начальник секретариата Иностранного отдела. Голос звучал официально, но в нем угадывалось необычайное волнение.
- Павел Анатольевич, - услышал я, - вас срочно вызывает к себе первый заместитель начальника Управления госбезопасности товарищ Меркулов. Машина уже ждет вас. Приезжайте как можно скорее. Только что арестованы Шпигельглаз и Пассов (начальник ИНО. - Е. П.).
Жена крайне встревожилась. Ярешил, что настала моя очередь.
На Лубянке меня встретил сам Козлов и проводил в кабинет Меркулова. Тот приветствовал меня в своей обычной вежливой, спокойной манере и предложил пройти к Лаврентию Павловичу. Нервы мои были напряжены до предела. Я представил, как меня будут допрашивать о моих связях со Шпигельглазом. Но как ни поразительно, никакого допроса Берия учинять мне не стал. Весьма официальным тоном он объявил, что Пассов и Шпигельглаз арестованы за обман партии и что мне надлежит немедленно приступить к исполнению обязанностей начальника Иностранного отдела, то есть отдела закордонной разведки. Я должен буду докладывать непосредственно ему по всем наиболее срочным вопросам. На это я ответил, что кабинет Пассова опечатан и войти туда я не могу.
- Снимите печати немедленно, а на будущее запомните: не морочьте мне голову такой ерундой. Вы не школьник, чтобы задавать детские вопросы.
Через десять минут я уже разбирал документы в сейфе Пассова».
Ну, само собой, принято думать, что угнетенная атмосфера на Лубянке объяснялась страхом перед тем, что «чистка» дошла и до них. Но ведь может быть и иное объяснение. Доблестные чекисты почувствовали, что пора наконец за все ответить.
Самого Ежова тогда не тронули. Он был освобожден от должности наркома внутренних дел 25 ноября, пока что «по собственному желанию». Причем интересно, как это оформлялось. Ему никто ни слова не сказал ни про пытки, ни про дутые дела. В телеграмме Сталина партийным руководителям по этому поводу говорится:
«В середине ноября текущего года в ЦК поступило заявление из Ивановской области от т. Журавлева (начальник УНКВД) о неблагополучии в аппарате НКВД, об ошибках в работе НКВД, о невнимательном отношении к сигналам с мест, предупреждениям о предательстве: ответственных работников НКВД, о том, что нарком т. Ежов не реагирует на эти предупреждения и т. д.
Одновременно в ЦК поступали сведения о том, что после разгрома банды Ягоды в НКВД появилась другая банда предателей: которые запутывают нарочно следственные дела, выгораживают заведомых врагов народа, причем эти люди не встречают достаточного противодействия со стороны т. Ежова.
Поставив на обсуждение вопрос о положении дел в НКВД, ЦК ВКП(б) потребован от т. Ежова объяснений. Тов. Ежов подал заявление, где он признал указанные выше ошибки: и просил освободить его от обязанностей наркома НКВД:»
То есть, видите, что официально послужило причиной снятия Ежова? То, что он мало сажал, мало стрелял, не выявил, не разоблачил: В это можно было бы поверить, если не читать постановления от 17 ноября и не знать, что произошло за две недели до постановления - но ведь как первое, так и второе было не для огласки.
Ежова арестовали 10 апреля 1939 года. По воспоминаниям авиаконструктора Яковлева, Сталин в беседе с ним сказал: Ежова расстреляли за то, что «этот мерзавец» погубил много невинных людей. Однако обвинительное заключение по делу бывшего наркома было несколько больше. На суде Ежов заявил, что все его показания, данные под следствием, вымышленные (кстати, дело строилось отнюдь не на одних признаниях Ежова, по нему проходили 58 свидетелей) и даны, потому что к нему применяли «сильнейшие избиения». Что касается последнего, то: почему бы и нет? Общество тогда, как я уже не раз говорила, особой слюнявостью не страдало, и вполне возможно, что к тем следователям, которые лютовали на допросах, применяли их же методы. Честно говоря, я на месте Берии подобное бы санкционировала, да и вы, думаю, тоже. Чтобы эти уроды на собственной шкуре:
Что касается вымышленности показаний: Ежов ведь не просто утверждал, что оговорил себя, он заявил, что может признать себя виновным в не менее тяжких преступлениях, но не тех, которые записаны в обвинительном заключении. Ясно ведь, чего хотел - добиться нового следствия, отсрочки смертного приговора, а там, глядишь, и обстоятельства изменятся. Не вышло. 4 февраля 1940 года он был расстрелян во дворе Сухановской особой тюрьмы НКВД СССР. Примерно в то же время были расстреляны большинство других руководителей НКВД. Если кому их жалко, извините:
Всего с сентября по декабрь 1938 года было арестовано 332 руководящих работника НКВД (140 человек в центре и 192 на местах, в том числе 18 наркомов союзных и автономных республик), почти полностью заменены начальники отделов ГУГБ, руководители республиканских, краевых и областных управлений НКВД. А уже потом бериевские кадры начали спокойно расправляться с остальными убийцами в малиновых петлицах.
И лишь перед выходом постановления от 17 ноября, за два дня до него, был окончательно остановлен массовый террор: 15 ноября 1938 года Вышинский дал распоряжение прокурорам приостановить рассмотрение всех дел на «тройках». Спустя почти полтора года после того, как началась схватка за власть, стоившая Советскому Союзу более чем полумиллиона жизней, Сталин и его команда победили.
Операция, как мы помним, формировалась «снизу вверх» - на местах сами определяли размах репрессий. А теперь возьмем сводную таблицу итогов «кулацкой» операции и посмотрим. Вот, например, Коми АССР. На «призыв партии» откликнулись быстро - 10 июля. 211 человек по первой категории (55 «кулаков» и 156 уголовников), 221 по второй (соответственно 117 и 104). 30 июля, в приказе, им это число изменили: 100 и 300. Обычно регионы без спора принимали ежовские цифры. Но эти 28 августа шлют новый запрос, где упорно гнут свое: 211 и 221 человек. Ни на одного ни больше, ни меньше.
Что это значит? Так ведь ясно что: органы внутренних дел в Коми работали.У них на учете было совершенно определенное количество людей, на которых не хватало объективных данных для привлечения к суду, и они воспользовались стечением обстоятельств, чтобы с ними разобраться. Разобрались. И все. Больше ни одного запроса из Коми не поступило.
(Приведу пример. В любом микрорайоне Санкт-Петербурга и соответствующие службы, и окрестное население прекрасно знают, кто и где продает наркотики. И как вы думаете, если сейчас выйдет аналогичный приказ, неужели же им не воспользуются? И милиция торговцев за решетку потащит, и население тут же засыплет сообщениями, кто и где. Но вовсе не факт, что это перейдет в массовый террор.)
А вот соседний регион - Карелия. Здесь, получив 2 июля предложение Политбюро, от такого поворота событий попросту ошалели. 10 июля робко сообщили: а нельзя ли расстрелять 12 человек и выслать 74? Можно, ответило Политбюро.
Затем либо сами сообразили, либо им кто-то разъяснил, что происходит, потому что в приказе были уже другие лимиты: 300 по первой категории и 700 по второй. (То, что запрос не найден, ни о чем не говорит: раз есть лимит, значит, было и требование.)
Потом карельские товарищи вошли во вкус. В сентябре прислали еще один запрос: нельзя ли расстрелять еще 250 человек? Тот повис в воздухе (по-видимому, просьба адресовалась партийным властям, и те не позволили). Тогда чекисты засмеялись: не умеете вы дело делать. Вот как надо! И послали по своей линии, в НКВД, просьбу: по первой категории - еще тысячу человек. Товарищ Ежов им разрешил. Машина завертелась дальше.
В Карелии в основном стреляли. По первой категории было репрессировано 4679 (по другим данным, 3935) человек, отправлено в лагеря всего 1045 (950) человек. Причем из них «кулаков» (интересно, откуда они в лесном крае) - 957 человек, уголовников всего 669, зато «других контрреволюционных элементов» - 3259 человек. Ясно, что происходило? Ну как же: «красный террор» почти что в чистом виде. Стреляли всякого рода «бывших», священников, церковных активистов:
Возьмем теперь Московскую область, вотчину товарища Хрущева. Уже 10 июля он подал свою заяву. По первой категории - 8500 человек (из них 2000 «бывших кулаков») и 6500 уголовников. По второй - 5869 «кулаков» и 26 936 уголовников. Ну, теперь мы знаем, где была в то время криминальная столица России!
Впрочем, не будем спешить. Дадим еще раз слово Юрию Жукову.
«Давайте задумаемся, а откуда, например, в Московской области летом 1937 года, когда борьба с кулачеством давно уже канула в Лету, вдруг объявилось почти 8 тысяч кулаков? И более 33 тысяч уголовников? Что это были за уголовники и кулаки? Пока историкам не дадут возможность точно, по документам, проверить, кто были эти люди, мы так и будем только предполагать: Но уж позвольте мне свое предположение высказать, тем более что я в нем глубоко уверен. Судя по численности репрессированного народа, это прежде всего те самые крестьяне, с которых совсем недавно, всего только год с небольшим назад, Сталин и Вышинский сняли судимости по закону о "трех колосках" и которым вернули избирательные права в надежде, что они все-таки простят Советской власти ее революционные перегибы и теперь проголосуют за ее новый, конституционный и парламентский строй».
А в самом деле, почему бы крестьянина, отсидевшего по «закону о трех колосках», не зачислить в «воры-рецидивисты» и не приписать к уголовникам? (И вообще бумажка в духе Никиты Сергеевича, сделанная с любовью к искусству: по первой категории круглое число, по второй -с точностью до человека: На самом деле это просто разные варианты туфты, но он даже здесь не может придерживаться одной линии - натура свое берет:)
Дальний Восток. Этому краю просто фатально не повезло. Сначала там действовал один из самых кровавых чекистских палачей - начальник УНКВД Люшков в компании с первым секретарем товарищем Варейкисом (тем самым, который более двух часов разговаривал со Сталиным 1 июля после пленума). С самого начала они затребовали около трех тысяч на расстрел и три с половиной тысячи отправить в лагеря. (Тут надо еще учитывать население: на Дальнем Востоке в то время проживало 2,5 миллиона человек - в 2,5 раза меньше, чем в Западной Сибири. Так что Варейкис был лишь чуть-чуть «гуманнее» Эйхе). 21 января Люшков затребовал еще 8 тысяч человек по первой категории и 2 тысячи по второй. Близость крайне опасной границы с захваченной японцами Маньчжурией сыграла свою роль - он и эти лимиты получил, хотя к тому времени операция по стране уже заканчивалась. А летом 1938 года Люшков бежал к японцам - скорее всего, потому, что как раз к этому времени начали разматывать антиправительственный заговор на Дальнем Востоке. После его бегства разбираться туда поехал лично заместитель Ежова товарищ Фриновский, второй человек в НКВД. 6 июля он прислал телеграмму, где говорилось примерно следующее: народу Люшков перебил много, но совершенно не тех, и вообще работа велась поверхностно. В порядке углубления поверхностной работы он потребовал новый, беспрецедентный лимит: по первой категории - 15 тысяч человек, по второй - 5 тысяч. Второму человеку в НКВД еще доверяли, или же по какой другой причине - но лимит он получил. Соединенными усилиями два доблестных чекиста перебили полтора процента населения края. И это в обстановке военной угрозы, на одной из самых опасных границ. Уж тут-то «фантастический характер истины» вылезает как нигде. Действительно, немцы - они все-таки европейцы, белые люди. Но надо очень постараться, чтобы население встречало с цветами известных своей жестокостью японцев:
Так что, как видим, очень многое зависело от личностей, хотя и далеко не все. Сталинцы на местах, как и в ЦК, погоду не делали, однако иной раз ее делали просто честные люди, по большей части, надо полагать, чекисты, ибо от партийцев зависело меньше:
Каким был механизм? Телеграмма от 2 июля адресовалась не первым, а всем секретарям. Получив ее на местах, естественно, знакомили с ней если не весь обком, то хотя бы секретарей, которых было несколько, и начальников УНКВД. Затем вопрос выносился на обсуждение, и дальше все уже зависело частично от соотношения сил, а в основном - от данных, предоставленных работниками НКВД. Так что репрессии шли даже там, где регионами руководили сталинцы. Более того, Ленинградская область, где Первым секретарем был Жданов, пользовавшийся доверием Сталина до конца жизни, стала одним из самых «кровавых» регионов.
Показательно, что ни Жданов, ни занятый экономическими делами Берия в состав «троек» не вошли. А вот Эйхе, Евдокимов, уже упомянутый нами Прамнек из Донецка - вошли. По-видимому, другая работа казалась им менее важной. Конечно же, вошел и Миронов, чтоб такая кровавая баня - и обошлась без него?
Так что личность есть личность, но и она должна считаться со стихией. Что мог сделать пусть даже очень твердый сталинец Берия в традиционно троцкистской и националистической Грузии? Самому бы живым остаться: Серго Берия вспоминал, что было время, когда его отец постоянно ожидал ареста. Не дождался. Возможно, лишь потому, что у Политбюро было одно четко оговоренное право - право вето на арест партийных функционеров.
В 1935 году вышло совместное постановление Совнаркома и Политбюро «о порядке производства арестов», действовавшее и в 1937 году. Из постановления Политбюро от 21 июня 1935 г.:
«3. Разрешения на аресты членов ЦИКа Союза ССР и ЦИКов союзных республик даются лишь по получении органами прокуратуры и НКВД согласия председателя ЦИКа Союза ССР или председателей ЦИКов союзных республик по принадлежности.
Разрешения на аресты руководящих работников Наркоматов Союза и союзных республик и приравненных к ним центральных учреждений {начальников управления и заведующих отделами, управляющих трестами и их заместителей, директоров и заместителей директоров промышленных предприятий, совхозов и т.п.), а также состоящих на службе в различных учреждениях инженеров, агрономов, профессоров, врачей, руководителей учебных и научно-исследовательских учреждений- даются по согласованию с соответствующими народными комиссарами.
4. Разрешения на арест членов и кандидатов ВКП(б) даются по согласованию с секретарями районных, краевых, областных комитетов ВКП(б), ЦК нацкомпартий, по принадлежности, а в отношении коммунистов, занимающих руководящие должности в наркоматах Союза и приравненных к ним центральных учреждениях, - по получении на то согласия председателя Комиссии партийного контроля.
5. Разрешения на аресты военнослужащих высшего, старшего и среднего начальствующего состава РККА даются по согласованию с наркомом обороны».
Теперь, кстати, понятно, почему перед тем как арестовать высокопоставленного работника, его сначала освобождали от работы. Попробуй-ка арестовать товарища Пятакова, который был заместителем наркома -для этого надо было получить согласие Политбюро, наркома товарища Орджоникидзе и КПК! (Кстати, Берия был защищен куда меньше - его арест надо было согласовывать лишь с Политбюро.)
И вот здесь «личный фактор» был значим как нигде. Одни наркомы подписывали всегда, другие «с рассуждением», третьи - практически никогда, разве что если представленные им доказательства были уж очень весомыми. Орджоникидзе, говорят, защищал своих до последнего, а Ворошилов, наоборот, доверял НКВД.
При общем кровожадном настрое и в ЦК, и в Политбюро были свои «ястребы» и «голуби». Любопытна в этом смысле маленькая история, приключившаяся на февральско-мартовском пленуме.
Там, в числе прочих вопросов, решалась дальнейшая судьба Бухарина и Рыкова. После обсуждения пленум избрал комиссию для выработки резолюции. Уже то, сколько в ней было народу и какие люди, говорит о том, насколько важным считался вопрос. Итак, председателем комиссии был Микоян, членами, поименно: Андреев, Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Калинин, Ежов, Шкирятов, Крупская, Косиор, Ярославский, Жданов, Хрущев, Ульянова, Мануильский, Литвинов, Якир, Кабаков, Берия, Мирзоян, Эйхе, Багиров, Икрамов, Варейкис, Буденный, Яковлев Я., Чубарь, Косарев, Постышев, Петровский, Николаева, Шверник, Угаров, Антипов, Гамарник.
Предложений было три. Первое - Ежова: исключить Бухарина и Рыкова из кандидатов ЦК и из партии и предать суду военного трибунала с применением расстрела.
Второе - Постышева, который в те времена слыл за «умеренного»: то же самое, но без применения расстрела.
Тут очень хорошо видно, что после двух лет укрепления законности партийный воз и ныне там: не только Постышев, но и нарком внутренних дел Ежов свято уверены в праве партии отдавать под суд и предрешать приговор.
О законе вспомнил только Сталин. Его предложение было: исключить из партии, но суду не предавать, а направить дело туда, куда и положено - в НКВД.
Из тридцати пяти членов комиссии двадцать выступили в обсуждении. И вот как разделились мнения. Ежова поддержали Буденный, Мануильский, Шверник, Косарев, Якир. Постышева - Шкирятов, Антипов, Хрущев, Николаева, Косиор, Петровский, Литвинов. То есть из двадцати человек имели «партийное» представление о законности двенадцать. За предложение Сталина высказались Ульянова, Крупская, Варейкис, Молотов, Ворошилов. В итоге Сталин всех убедил принять его вариант, но нас интересуют не его таланты, а настроенность на борьбу и уровень правосознания партийной верхушки.
Политбюро в целом было умереннее пленума. Но и там не существовало единого мнения - а ведь орган был коллегиальный и вопросы решались голосованием. Мы уже не раз убеждались, что Сталин был самым умеренным даже среди своих сторонников. Молотов, Ворошилов, если судить по истории на пленуме, были также умеренными. Нарком Бенедиктов вспоминает, что Андреев и Каганович считались «ястребами».
Тем не менее Сталин тоже давал санкции на арест и подписывал «расстрельные» списки. Туда заносились люди, приговоры которым должны были быть санкционированы Политбюро. Хрущев в докладе утверждал, что Сталину было направлено 383 таких списка на многие тысячи партийных, советских, комсомольских, военных и хозяйственных работников и была получена его санкция. В свое время даже бродили данные, что списков этих было 11 томов, и там были даны санкции на расстрел 30 тысяч коммунистов.
В это, по правда говоря, верится слабо. Не потому, что «вождь народов» посовестился бы санкционировать расстрел 30 тысяч «верных ленинцев», а потому, что у него не было такой необходимости: Политбюро визировало только списки на членов ЦК, максимум секретарей обкомов и крупных руководящих работников, а уж их было никак не тридцать тысяч.
Вроде бы известно еще о четырех списках, посланных Ежовым Сталину в августе 1938 года: на 313, 208, 208 и 15 имен, на каждом из которых была резолюция Сталина и Молотова: «За». Но говорилось об этом на XXII съезде КПСС, то есть из того же хрущевского источника.
Опубликован пока что только один список, на 139 человек. Вы можете его прочесть в приложении и прикинуть, хватило бы персон такого ранга еще на 382 списка. Поскольку туда входят и высокопоставленный чекист Агранов, и бывший генпрокурор Бубнов, и Варейкис, и Уншлихт, и другие аналогичные фигуры.
Эйхе получил свое позже, уже в «бериевском» потоке, как и Ежов, и Реденс, и многие другие организаторы террора.
Обуздание НКВД
Не так опасно знамя, как его древко.
Дон-Аминадо, поэт-сатирик
Весной 1938 года массовый террор уже утихал. «Охота на ведьм» в партии тоже постепенно успокаивалась - нельзя же резать друг друга вечно! Однако опасность меньше не стала, потому что из тени на сцену вышел новый участник, до сих пор не игравший политической роли, -НКВД.
Ежов к тому времени уже хорошо пил, и в пьяном виде бывал весьма откровенен. Так, на банкете у своего приятеля (кстати, мужа Анны Аллилуевой, сестры жены Сталина) наркома внутренних дел Казахстана Станислава Реденса он, обращаясь к подчиненным, заявил: «Чего вам бояться? Ведь вся власть в наших руках. Кого хотим - казним, кого хотим - милуем. Вот вы - начальники управлений, а сидите и побаиваетесь какого-нибудь никчемного секретаря обкома. Надо уметь работать. Вы ведь понимаете, что мы - это все. Нужно: чтобы все, начиная от секретаря обкома, под тобой ходили. Ты должен быть самым авторитетным человеком в области».
Если начальник Управления НКВД должен быть первым человеком в области, то кем тогда должен быть нарком? А?
В общем, это высказывание уже откровенно пахнет государственным переворотом. Тем более что аппарат для проведения этого переворота у товарища Ежова имелся. На местах, по мере выкорчевывания всех «чужих» группировок, стали образовываться стабильные «связки»: первый секретарь (точнее, тот уцелевший, который занял этот пост) - начальник УНКВД. Наверху давно уже держали друг друга за руки два чекиста - Ежов и Евдокимов. Теперь положение Политбюро стало особенно опасным. Если раньше их с партсекретарями объединял хотя бы общий враг - оппозиционеры и заговорщики, то теперь, когда этого врага не было, две группировки в партии - «кровью умытые» и «государственники»-сталинцы, - оказались лицом к лицу на линии огня. И кого поддержит НКВД, если дойдет до конфликта - это был еще очень большой вопрос.
Ясно, что наркомат стал к тому времени смертельно опасен, и его надо было «нормализовывать». Но как? Что, поднять войска, вывести всех чекистов во дворы управлений и шеренгой поставить к стенке? Иначе никак, ибо, едва почувствовав опасность, они попросту смели бы власть. Охраной Кремля ведал все тот же НКВД, так что члены Политбюро умерли бы, даже не успев ничего понять. После чего на их места посадили бы десяток «кровью умытых», и вся страна превратилась бы в одну большую Западно-Сибирскую область. Приход гитлеровских войск народ воспринял бы, как счастье.
Когда Сталин понял, что Ежов - не его человек? Впрочем, когда бы ни понял - трогать его, не перехватив рычаги управления, было нельзя. И вот весной 1938 года состоялось весьма странное назначение. 8 апреля был снят с работы и на следующий день арестован нарком водного транспорта Н. И. Пахомов, и Ежова, по совместительству, назначили на его место. Какой был в этом смысл? Разве что один: заставить его рассредоточить внимание, отвлечься от НКВД, в котором процесс был уже поставлен на конвейер и шел ровно.
В июле заместитель Ежова Фриновский отправился на Дальний Восток. Пробыл он там два месяца, что также не могло не сказаться на работе наркомата. Тогда-то среди тех, кого оторвали от их привычного окружения и передвинули в Москву, и оказался первый секретарь из Грузии, присланный заместителем к Ежову. Человек был малоприметный, всю жизнь просидел в глубокой провинции, хоть и из чекистов, но последние восемь лет занимался мало кому интересной экономикой. Назначением был явно недоволен, хотя особо не спорил. Так что его приход был воспринят спокойно. Запаниковал разве что сам Ежов, который сначала на полторы недели ушел в запой, а потом принялся жечь бумаги.
Итак, 22 августа 1938 года заместителем Ежова стал Берия, формально партфункционер, но на самом деле не менее матерый чекист, чем те, что засели в наркомате. Бывший работник НКВД Рясной вспоминал, что новый начальник, придя в Управление, вызывал к себе сотрудников и задавал единственный вопрос: «Кто, по вашему мнению, здесь ведет себя не по-человечески?» Этот вопрос сам по себе уже означал многое.
8 сентября потихоньку убрали Фриновского, назначив его наркомом военно-морского флота. 29 сентября Берия стал во главе ГУГБ - главного управления госбезопасности, которым раньше по совместительству руководил Ежов.
Затем началась проверка работы наркомата, результатом которой стало знаменитое постановление Совнаркома и Политбюро от 17 ноября «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Параллельно шли аресты высокопоставленных чекистов. Но до 17 ноября надо было еще дожить. Уже отодвинутый от власти, но еще опасный нарком со своей командой вполне могли, да и должны были подняться в последнюю атаку - пойти на насильственный захват власти.
Тогда-то и нанесли по наркомату решающий удар. В начале ноября Политбюро приняло специальную резолюцию, в которой руководство НКВД было объявлено «политически неблагонадежным». И сразу после этого последовали аресты высших руководителей органов - сняли всю верхушку, кроме Ежова. Наркома, поскольку был фигурой заметной и в известном смысле даже знаковой, пока что не тронули. Павел Судоплатов, работавший тогда в центральном аппарате иностранного отдела НКВД, впоследствии вспоминал:
«В 1938 году атмосфера была буквально пронизана страхом, в ней чувствовалось что-то зловещее. Шпигельглаз, заместитель начальника закордонной разведки НКВД, с каждым днем становился все угрюмее. Он оставил привычку проводить воскресные дни со мной и другими друзьями по службе. В сентябре секретарь Ежова, тогдашнего главы НКВД, застрелился в лодке, катаясь по Москве-реке. Это для нас явилось полной неожиданностью. Вскоре появилось озадачившее всех распоряжение, гласившее: ордера на арест без подписи Берии, первого заместителя Ежова, недействительны. На Лубянке люди казались сдержанными и уклонялись от любых разговоров. В НКВД работала специальная проверочная комиссия из ЦК.
Мне ясно вспоминаются события, которые вскоре последовали. Наступил ноябрь, канун октябрьских торжеств. И вот в 4 часа утра меня разбудил настойчивый телефонный звонок: звонил Козлов, начальник секретариата Иностранного отдела. Голос звучал официально, но в нем угадывалось необычайное волнение.
- Павел Анатольевич, - услышал я, - вас срочно вызывает к себе первый заместитель начальника Управления госбезопасности товарищ Меркулов. Машина уже ждет вас. Приезжайте как можно скорее. Только что арестованы Шпигельглаз и Пассов (начальник ИНО. - Е. П.).
Жена крайне встревожилась. Ярешил, что настала моя очередь.
На Лубянке меня встретил сам Козлов и проводил в кабинет Меркулова. Тот приветствовал меня в своей обычной вежливой, спокойной манере и предложил пройти к Лаврентию Павловичу. Нервы мои были напряжены до предела. Я представил, как меня будут допрашивать о моих связях со Шпигельглазом. Но как ни поразительно, никакого допроса Берия учинять мне не стал. Весьма официальным тоном он объявил, что Пассов и Шпигельглаз арестованы за обман партии и что мне надлежит немедленно приступить к исполнению обязанностей начальника Иностранного отдела, то есть отдела закордонной разведки. Я должен буду докладывать непосредственно ему по всем наиболее срочным вопросам. На это я ответил, что кабинет Пассова опечатан и войти туда я не могу.
- Снимите печати немедленно, а на будущее запомните: не морочьте мне голову такой ерундой. Вы не школьник, чтобы задавать детские вопросы.
Через десять минут я уже разбирал документы в сейфе Пассова».
Ну, само собой, принято думать, что угнетенная атмосфера на Лубянке объяснялась страхом перед тем, что «чистка» дошла и до них. Но ведь может быть и иное объяснение. Доблестные чекисты почувствовали, что пора наконец за все ответить.
Самого Ежова тогда не тронули. Он был освобожден от должности наркома внутренних дел 25 ноября, пока что «по собственному желанию». Причем интересно, как это оформлялось. Ему никто ни слова не сказал ни про пытки, ни про дутые дела. В телеграмме Сталина партийным руководителям по этому поводу говорится:
«В середине ноября текущего года в ЦК поступило заявление из Ивановской области от т. Журавлева (начальник УНКВД) о неблагополучии в аппарате НКВД, об ошибках в работе НКВД, о невнимательном отношении к сигналам с мест, предупреждениям о предательстве: ответственных работников НКВД, о том, что нарком т. Ежов не реагирует на эти предупреждения и т. д.
Одновременно в ЦК поступали сведения о том, что после разгрома банды Ягоды в НКВД появилась другая банда предателей: которые запутывают нарочно следственные дела, выгораживают заведомых врагов народа, причем эти люди не встречают достаточного противодействия со стороны т. Ежова.
Поставив на обсуждение вопрос о положении дел в НКВД, ЦК ВКП(б) потребован от т. Ежова объяснений. Тов. Ежов подал заявление, где он признал указанные выше ошибки: и просил освободить его от обязанностей наркома НКВД:»
То есть, видите, что официально послужило причиной снятия Ежова? То, что он мало сажал, мало стрелял, не выявил, не разоблачил: В это можно было бы поверить, если не читать постановления от 17 ноября и не знать, что произошло за две недели до постановления - но ведь как первое, так и второе было не для огласки.
Ежова арестовали 10 апреля 1939 года. По воспоминаниям авиаконструктора Яковлева, Сталин в беседе с ним сказал: Ежова расстреляли за то, что «этот мерзавец» погубил много невинных людей. Однако обвинительное заключение по делу бывшего наркома было несколько больше. На суде Ежов заявил, что все его показания, данные под следствием, вымышленные (кстати, дело строилось отнюдь не на одних признаниях Ежова, по нему проходили 58 свидетелей) и даны, потому что к нему применяли «сильнейшие избиения». Что касается последнего, то: почему бы и нет? Общество тогда, как я уже не раз говорила, особой слюнявостью не страдало, и вполне возможно, что к тем следователям, которые лютовали на допросах, применяли их же методы. Честно говоря, я на месте Берии подобное бы санкционировала, да и вы, думаю, тоже. Чтобы эти уроды на собственной шкуре:
Что касается вымышленности показаний: Ежов ведь не просто утверждал, что оговорил себя, он заявил, что может признать себя виновным в не менее тяжких преступлениях, но не тех, которые записаны в обвинительном заключении. Ясно ведь, чего хотел - добиться нового следствия, отсрочки смертного приговора, а там, глядишь, и обстоятельства изменятся. Не вышло. 4 февраля 1940 года он был расстрелян во дворе Сухановской особой тюрьмы НКВД СССР. Примерно в то же время были расстреляны большинство других руководителей НКВД. Если кому их жалко, извините:
Всего с сентября по декабрь 1938 года было арестовано 332 руководящих работника НКВД (140 человек в центре и 192 на местах, в том числе 18 наркомов союзных и автономных республик), почти полностью заменены начальники отделов ГУГБ, руководители республиканских, краевых и областных управлений НКВД. А уже потом бериевские кадры начали спокойно расправляться с остальными убийцами в малиновых петлицах.
И лишь перед выходом постановления от 17 ноября, за два дня до него, был окончательно остановлен массовый террор: 15 ноября 1938 года Вышинский дал распоряжение прокурорам приостановить рассмотрение всех дел на «тройках». Спустя почти полтора года после того, как началась схватка за власть, стоившая Советскому Союзу более чем полумиллиона жизней, Сталин и его команда победили.