В этот момент они услышали, как открылись ворота и коляска с глухим шумом проехала во двор. Это были дамы, возвращавшиеся из театра. Для свидания в гостиной осталось несколько минут. Внутри Бориса все закипело от ярости. Говорить больше не было времени. И тогда он предпринял отчаянную попытку вырвать у нее обещание поехать на маскарадный бал. Нужно было смело сделать все возможное, и Борис, отважный игрок, не был человеком, который пугается и отступает перед таким делом.
Когда коляска въехала во двор дома, Любочка и Борис поднялись, чтобы встретить приехавших. Не долго думая, Борис принял решение.
Он обнял Любочку и крепко к себе прижал. Она испуганно взглянула на него, но тотчас опустила глаза. Его пылающий взгляд проник ей в самое сердце. Его горячее дыхание обжигало ей лицо. Она чуть не потеряла сознание… Сейчас у нее не было ни сил, ни воли сопротивляться.
- Любочка, - шептал он ей на ухо, - я люблю тебя, как никто тебя не полюбит. Я не могу больше это скрывать и должен открыть тебе свое сердце. Ты должна знать правду. Даже если твоя любовь не так сильна, как моя, обещай мне поехать завтра на маскарадный бал.
Признание в любви сбило ее с толку, обольстило и ослепило ее. Могла ли она отказать ему в этот момент?
Только бы ее не узнали на маскараде! Она готова была обещать ему еще больше, все, что бы он ни попросил.
Тем не менее она медлила с ответом. Она страстно отдавалась восторгу этого объятия и боялась прервать это волшебство.
Дрожа от внутреннего возбуждения и с усилием сдерживая нетерпение, Борис требовал ответа.
Наконец, слегка раздвинув губы, она шепнула едва слышно:
- Я поеду!
- И этому можно верить?
- Порукой моя любовь!
Они замолкли, потому что услышали оживленные голоса, приближавшиеся к комнате. Несмотря на бурную сцену, Борис сохранил присутствие духа. Он быстро усадил Любочку на стул у клавира, спиной к входящим, и прошептал:
- Возьми себя в руки, Любочка, чтобы нас не застали врасплох. Играй любую вещь.
Насколько своевременен был этот совет, Любочка и сама понимала. Она собралась с силами, и ее пальцы заскользили по клавишам. Борис остался стоять рядом.
Дверь отворилась, и в гостиную вошла Мария Дмитриевна с обеими дочерями.
- Здесь tete-a-tete, мама. Мы мешаем, - сказала Вера. - Как жаль, что театр так быстро закончился.
Но самообладание вернулось к Любочке не раньше, чем был услышан ироничный голос Веры. Младшая дочь осуждающе взглянула на мать.
- Добро пожаловать, Борис Иванович, - обратилась к Борису госпожа Громова. - Я сожалею, что мы заставили вас ждать. Надеюсь, Любочка свой долг исполнила, и вы хорошо провели время.
- А где вы были вчера вечером? - спросила Ольга, не давая ему ответить. - Вас нам очень не хватало.
- К моему большому сожалению, вчера я не смог прийти, в последний момент отец дал мне поручение, которое я должен был тотчас исполнить. Чтобы извиниться, я пришел сегодня пораньше, но, к сожалению, не нашел вас, только Любовь Степановну, которая сыграла мне прелестные вещи.
Вскоре подали чай, и Любочка, наконец, оставила фортепьяно, у которого сидела как привязанная, и общество стало выглядеть как обычно.
Непринужденная веселость и любезность Беклешо-ва очень радовали госпожу Громову. Она боялась, что отказ, который она дала ему накануне, подействует на него так угнетающе, что он прервет общение с семьей. Общество засиделось за чаем допоздна.
Глава девятая
В полночь на следующий день закрытая коляска медленно проехала мимо дома Громовых и остановилась неподалеку, у следующего угла улицы. Никто из коляски не вышел и, казалось, ее не ждал.
Улица была пустынна и плохо освещена. В этот час на улице не было никого, кто мог бы увидеть эту одинокую коляску. И сам дежурный полицейский спал в своей теплой будке. Ночь была очень холодной, и сильная метель кружила в воздухе крупные хлопья снега. Кучер и лошади стояли, закутанные плотным снежным одеялом.
Когда пробило четверть первого, окно коляски приоткрылось и два черных колючих глаза вперились в темноту ночи. Через несколько секунд бесполезного ожидания окно снова закрылось, и досадное восклицание сидевшего внутри коляски засвидетельствовало его нетерпение. Наконец, после того как окно еще дважды открывалось, сидевший внутри неожиданно открыл дверь и спрыгнул на землю. Он заметил две темные фигуры, которые осторожно вышли из дома и, пугливо озираясь, оглядывали улицу.
- Сюда, Любочка… Это я, Борис! Уже поздно, я думал, ты уже не придешь, - тихо сказал хозяин коляски.
Два плотно закутанных существа молча вошли в коляску. Разбудили кучера, который из-за метели и холода уснул на козлах, и коляска покатилась.
- Слава Богу, мы в безопасности, - сказала, едва отдышавшись, Любочка, а это была она со своей Ду-няшей, пустившаяся в рискованное предприятие. - Я смертельно боялась и думала, что ни за что не выберусь из дома.
Она дрожала как осиновый лист, пока Борис помог ей и горничной надеть домино и маски.
Дуняшу эта ночная поездка ни в малейшей степени не смутила. Ей было не впервые участвовать в рискованных приключениях. Она спокойно сказала своей госпоже:
- Вам нечего бояться, барышня. В доме все спят. Тихо, как на кладбище. Никто не видел и не слышал, как мы сели в коляску.
Приключение казалось ей делом обычным и совершенно естественным. А Любочка освоилась не так быстро. Ей потребовалось присутствие Бориса и его живое общение, чтобы заглушить угрызения совести.
Петербургские балы в Опере подражали парижским. Северная столица полагала, что во многом она должна следовать примеру города на Сене. Если в Париже внешний глянец и помпезность обеспечивались мощью денег, то императорский театр не испытывал никаких трудностей в этом отношении и даже превосходил тогдашнюю парижскую Оперу по богатству декораций и оформления. Нельзя не заметить, однако, французский esprit*(Шарм (фр.).), живость парижан, падких до развлечений, которые умели предать какую-то особенную пышность этим ночным праздникам. В нем принимали участие с одинаковым удовольствием и настоящим галльским весельем все слои населения, от самых высоких до самых низких. Праздник уравнивал всех. Это была республика свободного духа, в которой царили только юмор и смех.
В Петербурге было намного тише и манернее, и в оперных балах могли принимать участие только высшие слои общества. Однако и здесь не исключалось некоторое присутствие театрального мира и Demie monde*(Полусвет (фр.).), видных представителей которого Париж шлет щедрым жителям Севера. Несмотря на это, в Петербурге сохранялся степенный и приличный тон, и знатные дамы, любившие маскарад ради маленьких интриг, не стеснялись там появляться. Полиция строго следила за порядком и слишком большие вольности пресекала в зародыше.
Сам царь со своими взрослыми сыновьями не пропускал оперных балов, с относительной свободой общался с масками и находил в этом развлечение. В свете поговаривали, что он не такой уж безупречный супруг, каким хочет казаться, и что многие из красивых верноподданных дам не были к нему жестоки. Они находили, что маскарадный бал очень удобен для завязывания новых связей.
Когда Беклешов со своими двумя «домино» вышел из кареты, а кучеру было приказано ждать в определенном месте, к Борису приблизился человек в маске и что-то сказал ему на ухо.
- Дуняша, - обратился Беклешов к горничной, - здесь мой друг, который готов тебе служить. Я советую тебе принять его предложение, ты хорошо проведешь с ним время.
Два раза повторять это горничной не пришлось. Она тут же повисла на руке неизвестного и исчезла с ним в толпе.
- Кто этот незнакомец, с которым ты отослал Дуняшу? - спросила беспокойно Любочка. - Она будет болтать без толку с ним, а если тот предложит ей еще и выпить, то она выдаст нашу тайну.
- Не беспокойся, дорогая. Это - Василий, мой слуга, мой раб. Ему Дуняша может сказать, что захочет, он не выдаст. Он молчалив как могила.
Сказав это, Борис стал пробираться через толпу масок.
Время между двенадцатью и часом ночи было лучшим временем праздника, когда бал привлекал наибольшее число посетителей. Городские театры и частные клубы закрывались, и элегантные молодые люди приходили на бал после выполнения своих общественных обязанностей. Борис предусмотрительно выбрал этот час, когда он рассчитывал быть менее заметным.
Убранство зала в высшей степени поражало своим великолепием. Море света слепило глаза. Экзотические деревья и цветы из царской зимней оранжереи создавали атмосферу тропического сада. Журчащие фонтаны распространяли свежесть и прохладу, а небольшие рощицы, расположившиеся в затемненных укромных местах, соблазнительно манили к доверительному диалогу. Сцена соединялась с театральным залом, отчего пространство зала казалось огромным, и Любочка, которая с Громовыми часто посещала Оперу, не ориентировалась в новой обстановке.
Музыка двух военных оркестров, многие тысячи человеческих голосов, шум водопадов и необычное зрелище мелькающих вокруг людей в масках привели Любочку в такое замешательство, что она от страха судорожно прижалась к руке своего спутника.
Бориса тотчас окружило много знакомых, возбужденных любопытством к его даме в маске. Они чуяли здесь что-то особенное, некую интригу, возможно, великосветскую, которая здесь ждала своего продолжения. Неудивительно поэтому, что его закидали вопросами в надежде получить ответ и открыть тайну его дамы в маске. Сама Любочка боялась выдать себя голосом. Ей было душно в этой толпе масок, и она благоразумно хранила молчание.
Говорил один Борис. Язык у него был проворный, и с помощью анекдотов и остроумных ответов ему удалось в конце концов отбиться от любопытных. Лишь только он собрался с Любочкой скрыться в пестром потоке масок, как встретил своего отца. Увидев его, Любочка испугалась. Это был первый знакомый, которого она встретила.
- А, Борис! - сказал генерал. - Я рад видеть, что ты хорошо проводишь время. Могу я в качестве третьего присоединиться к вам?
- Ты позволишь мне сегодня остаться наедине с моей спутницей, отец, - ответил Борис. - Она хочет побыть со мной наедине. Не правда ли, красивые маски? - обратился он к ней.
Любочка молча кивнула головой.
- О, это выглядит довольно загадочно, - ответил генерал. - Боишься раскрыть инкогнито. Тогда я, конечно, не буду мешать.
Он отошел от них, мигнув черному домино с желтым бантом на плече, стоявшему рядом с ним. Тот подошел к нему, и он прошептал ему несколько слов на ухо, указав на Бориса.
- Слушаюсь, - сказала маска и отошла от генерала.
Любочке вовсе не нужна была свобода, которую предоставляла ей маска, и она больше всего боялась быть узнанной.
После прогулки по залу ей захотелось вернуться с Борисом в маленькую рощицу, чтобы пошептаться с любимым. Там их окружали цветущие кусты камелий, гиацинты и фиалки наполняли воздух одуряющим ароматом. Кусты заглушали звуки музыки. В тот самый момент, когда они присели, черное домино с желтым бантом прошмыгнуло рядом. Оно незаметно следовало за ними за зеленой изгородью, отделявшей их укромное местечко от любопытных глаз.
Утомленная шумом и жарой, Любочка сняла маску, чтобы освежиться. Здесь она чувствовала себя в безопасности от нежелательных встреч и в первый раз за вечер в полной мере испытала блаженство быть наедине с Борисом. Без всякого стыда и отбросив предрассудки, она дала волю так долго скрываемым чувствам. Лицом к лицу, рука об руку с любимым она забыла об окружении и с бесконечным наслаждением слушала уверения в его любви. Она жадно впитывала каждое его слово, подобно тому, как раскаленная от засухи земля впитывает струи дождя. Для дела Борис не скупился на обещания и клятвы в вечной любви. У Любочки не должно было остаться ни малейшего сомнения в том, что их чувства взаимны.
О своих настоящих планах и намерениях он еще не сказал ни слова. Тайный визит на бал так легко и хорошо удался, что он предвидел его неоднократное повторение. Так как весь карнавал был еще впереди, он верил, что убедит Любочку в полной безопасности и лишь после этого сделает ее соучастницей своих планов.
Целый час пролетел за любовными разговорами. Борис посмотрел на часы.
- Дольше мы не можем задерживаться, дорогая Любочка, - сказал он. - Время идет, а мы должны вернуться домой, не подвергая себя опасности.
- Мы уже должны расстаться, мой ангел? - печально сказала Любочка. - Я неописуемо счастлива!
Вместо ответа Борис поцеловал ее. Потом он сказал:
- Мы встретимся снова на следующем балу, если ты не боишься. Ты видишь, однако, что никакой опасности нет.
Эти слова перед расставанием утешили Любочку. Она снова надела маску и об руку с Борисом пошла к выходу. Вряд ли они слышали шаги за собой. Скрытое оградой рощицы, черное домино с желтым бантом шло за ними и проводило их до самой кареты.
Без затруднений Любочка добралась до дома, где, не встретив ни одной живой души, пробралась в свою комнату.
Глава десятая
Теперь Любочка с Борисом посещали маскарадный бал каждую неделю. В большом танцевальном зале они не задерживались и тотчас направлялись в свою рощицу, где при первом посещении пережили такие счастливые часы. Любочка не уставала говорить о своей любви и выражала свое чувство по-разному, в разных тонах и формах. Подчас она высказывала надежду, что ей не придется долго скрывать свою любовь и скоро супружество навсегда соединит ее с любимым. Когда она заговаривала о свадьбе, Борис становился сдержан и молчалив. Он говорил ей тогда о терпении, о трудностях с отцом, которые он должен преодолеть, так как находится в зависимости от него, и о том, что чрезмерная спешка опасна для их будущего.
Не матримониальный, а совсем другой план был у него задуман. Он ломал голову над тем, как найти повод, как найти путь, чтобы, не возбуждая недоверия Любочки, открыть ей этот план. Но его всегда ловкая находчивость отказывала ему служить в этом деле.
Он хотел подготовить Любочку к будущему и часто говорил о Владимире Островском, подчеркивал антипатию, которую тот ему внушает, и все же никак не понимал, как произнести последнее, решающее слово. Ему было страшно посвятить Любочку в свою тайну, оказаться по доброй воле в ее руках.
Он размышлял над трудностями, а между тем пришел конец карнавала. Любочка и Борис находились на последнем балу сезона. Эту последнюю возможность нельзя было упустить, выгодная обстановка больше бы не повторилась. Он понимал, что время не терпит.
Что лучше, сказал он наконец самому себе, искать средства и уловки, чтобы незаметно к ней подступиться, или сказать ей прямо, что мне от нее нужно (и как она будет этим ошеломлена), и тем увереннее достичь
своей цели? Женщины любят, когда их ошеломляют. Отважусь прыгнуть в неизвестность!
Они снова сидели в своем любимом садике. Любочка нежно прижалась к Борису. Тот был рассеян и сидел, наполовину отвернувшись от любимой. Вдруг, решившись, он повернулся лицом к ней. Он заглянул в ее глаза глубоким, сердечным, почти умоляющим взглядом и сказал деланно робким голосом:
- Дитя мое, можешь ли ты мне сделать одолжение? Очень большое одолжение.
Она удивленно посмотрела на него. Этот неожиданный вопрос никак не вытекал из их разговора, и сам его тон, казалось, готовил ее к какой-то неожиданности. Но удивление длилось недолго, и ее светившееся радостью лицо сказало ему без слов, как будет она счастлива дать ему доказательство своей любви.
- Не обещай так уж быстро, моя любимая, исполнить мою просьбу, - сказал он после ее безмолвного ответа. - То, о чем я прошу, не пустяк. Быть может, это связано даже с опасностью.
- Тем лучше, Борис, если это связано с опасностью, - живо ответила Любочка. - Тогда у меня будет возможность дать первое доказательство моей безграничной любви к тебе. Приказывай, я слушаю.
- Ты - ангел, Любочка, но я боюсь объяснить тебе. У тебя может сложиться плохое мнение обо мне, и ты меня, в конце концов, разлюбишь.
И его лицо приняло печальное выражение, как будто это уже случилось.
- Нет, Борис, это невозможно. Я люблю тебя всем сердцем. Я - твоя и навсегда. Ты - мой идеал. Что бы ты ни сказал, что бы ни сделал, я больше не представляю свою жизнь без тебя.
После этих слов можно ли было ждать лучшего для осуществления его планов?
- Собственно, я не знаю, почему захотел говорить об этом. Ведь это ни к балу, ни к разговору двух влюбленных не имеет отношения. Я был слишком счастлив, и коварная судьба хочет меня за это наказать, и меня снова ждет мрачная полоса жизни. Счастье не для меня!
Он опустил голову на грудь, а глаза его смотрели так печально, как будто он видел перед собой эту мрачную полосу. Потом, не поднимая головы, добавил:
- Лучше оставим это. Мужчина должен страдать в одиночку!
- Скажи, мой любимый, скажи! Мы будем страдать вместе, а если смогу, я облегчу твои страдания. Я не успокоюсь, пока ты не объяснишь, что я могу для тебя сделать.
- Пусть будет так, Любочка! От тебя у меня не может быть секретов.
Он медленно поднял голову. Казалось, он принял трудное решение. Его лицо приняло трагическое выражение, рот горько искривился. Глаза дико сверкнули. Инсценировка была превосходной.
- Знаешь ли ты, дитя, что значит ненавидеть? - спросил он сдавленным голосом.
- Я знаю это чувство, - ответила Любочка.
- Ты, невинная голубка, уже можешь ненавидеть? - удивился Борис и продолжал: - Тем лучше. Если это чувство тебе известно, ты поймешь то, что я тебе доверю. Так послушай. Я ненавижу Владимира Островского…
- Ты ненавидишь Владимира Николаевича? - переспросила Любочка, крайне удивленная.
Этого она не ожидала.
- Да, я ненавижу Владимира, - настойчиво повторил Борис, - и хочу, и должен ему отомстить. Я ненавижу его всеми фибрами души. Я ненавижу его как ночь ненавидит день, как смерть - жизнь. Моя ненависть безгранична, вплоть до желания оскорбить все самое святое для него, самое любимое…
- Меня ужасает столь страшное проявление твоей ненависти, Борис. Но скажи, почему ты его ненавидишь? Почему ты хочешь оскорбить все самое любимое им? - спросила Любочка.
- Однажды он тяжко оскорбил меня… Не требуй от меня больше объяснений. Я свято поклялся молчать. Хочешь ли ты помочь мой мести, Любочка?
Он остановился. Она испуганно слушала это драматическое признание, ее пугал накал его чувств.
- И как я, слабая девушка, могу тебе помочь? - робко спросила она.
- Ты знаешь, что Владимир часто пишет Вере Петровне, а она ему почти ежедневно отвечает. Эту переписку нужно прервать, а письма должны попасть мне в руки.
Любочка согласно кивнула. С большой радостью она осознала возможность отомстить ненавидимой Вере за все насмешки и унижения, которых она от нее натерпелась.
Но неожиданно лицо ее потемнело. По нему пробежала тень недоверия. Женский инстинкт остро и тонко чувствует там, где любовь встречается с ревностью. Он, казалось, подсказал ей, что дело не в перехвате писем Владимира и Веры. Сейчас она как бы совсем забыла о том, что Борис сказал о ненависти к Владимиру, и думала только о Вере, почувствовав в ней соперницу.
Логики в этом подозрении не было никакой, но следует ли логике любящее человеческое и, в особенности, женское сердце? Имеет ли догадка сердца что-нибудь общее с логикой?
- Какие у тебя с Верой отношения, Борис? - вспыхнув, спросила Любочка. - Она перед тобой в чем-то виновата? Если ты меня обманываешь…
Больше говорить она не могла. Слезы душили ее, и она закрыла лицо руками.
Борис видел ее испуг. Плут понял, что его могут раскусить. Как могла эта мысль прийти ей в голову? И все же нет, невозможно! Истинное положение дел ей неизвестно. Это было только подозрение, которое нужно отпугнуть и не дать ей почувствовать измены.
Он убрал ее руки и заставил ее взглянуть на себя. Сочувственная улыбка заиграла на его губах, и мягким грустным голосом он сказал ей:
- Ты - настоящий ребенок, Любочка! Ты забыла, что я сказал о моих чувствах к Владимиру? И если бы ты слушала меня спокойно, то не случилось бы этого непонятного страха и волнения. И где то доверие ко мне, в котором ты клялась? И что же, малейший намек, случайная мысль могут его подорвать?
Ее глаза выразили раскаяние.
- Прости, любимый… Я такая безрассудная, я это знаю. Но я люблю тебя безгранично… Скажи только одно слово, чтобы успокоить мои страшные предчувствия.
- Вера обручена с Владимиром! Какие я могу иметь на нее виды? - сказал Борис медленно и с ударением на слове «обручена».
К этому сообщению Любочка была еще менее готова. Она не переставала удивляться. Слезы быстро высохли, и она улыбнулась соблазнителю.
- Вера обручена, - сказал Борис еще раз. Он не хотел дать ей времени на размышления. - Поэтому родители Владимира в отчаянии. Старый граф Николай Михайлович ни за что не хочет этого союза. Для этого он обратился за помощью к моему отцу, своему подчиненному и многолетнему другу, который не отказывал ему ни в одной просьбе. Мой отец, зная, как я ненавижу Владимира, поручил мне найти подходящее и надежное средство выполнить поручение графа. И в этом все дело. Теперь ты, наконец, поняла, моя родная? Сумеешь ли ты помочь мне в этом деле?
- Приказывай, что я должна делать! Твоя любовь - это моя любовь, а твоя ненависть - это моя ненависть, - ответила она. И ее переполнило раскаяние в своей нерешительности.
Этими словами Борис остался доволен.
- Как я уже тебе сказал, - и он потянул ту же ниточку, - очень важно прервать их переписку, то есть письма обрученных должны быть перехвачены и доставлены ко мне. Справишься с этим, Любочка? Кроме того, у меня нет никого, кому бы я доверял и кто бы смог выполнить это поручение.
- Я сделаю это с радостью, - отвечала Любочка. - Думаю, что дело это нетрудное и не опасное, как ты предположил.
- Тогда сделан главный шаг в достижении нашей цели, - сказал Борис, удовлетворенный безусловной готовностью Любочки.
- А что будет потом, когда письма окажутся у тебя?
- Не торопись, моя любимая, - отвечал, усмехаясь, Борис. - Ты все узнаешь в свое время. Ты должна мне верить, быть послушной и действовать только по моим инструкциям. Все нити интриги у меня в руках, и только я один могу правильно оценить любую ситуацию. В заключение - совет. Эти письма частенько будут содержать важные подробности, не предназначенные для чужих глаз. И еще. Сожги мои письма, а я сожгу твои, чтобы они не выдали нас. Обещаешь мне это сделать?
- Обещаю, любимый. Я сделаю все, что ты хочешь.
Еще некоторое время они обсуждали различные детали плана, в которые он посвятил Любочку. Бориса особенно интересовало ее враждебное отношение к Вере, и он хотел укрепить в ней готовность Вере отомстить. Насколько страшной была эта месть по сравнению с ее обидами, которые она терпела, об этом Любочка, конечно, не думала. Она вся была во власти любовной страсти.
Большего от этого вечера Борис и не ожидал. Он достиг своей цели, во что вряд ли и сам верил.
- Время домой возвращаться, Любочка, - сказал он наконец. - Бал уже кончается.
Любочка надела маску, и пара, нежно взяв друг друга под руку, направилась к выходу. И на этот раз они не услышали шаги за собой. Это черное домино с желтым бантом вышло из-под тени садика, где они сидели, и удалилось в противоположную сторону.
Василий и Дуняша уже ждали господ на том же месте. Им, видимо, времени тоже не хватило. Они продолжали живо разговаривать, когда подошедший Борис приказал Василию готовить коляску. Беклешов с двумя женскими домино остановился на том же месте, где в полночь его гости сели в коляску. Как и раньше, улица была пустынна, и ни одна душа не видела, как две темные фигуры исчезли в доме Громовых.
Довольный началом предприятия и погруженный в раздумья, Борис возвращался домой. Нельзя сказать, что он оставался совсем нечувствителен к Любочки-ной страсти. Ему не требовалось никаких усилий продолжать эту любовную интригу более серьезно, не ограничиваясь одной лишь видимостью. Поэтому он полагал, что в будущем Любочкина страстная любовь может и не остаться без ответа.
В настоящий момент она могла сослужить хорошую службу. Но при всех ли обстоятельствах он сможет ею руководить? Как она воспримет и перенесет, что он использовал ее для своей помолвки с Верой, когда это однажды откроется? Просто уйдет в сторону или раскроет заговор и сорвет его планы? «Но зачем сейчас думать об этом? Со временем видно будет», - сказал он самому себе.
Этими словами он отогнал мрачные мысли. Он верил в свою ловкость и в свое счастье и был уверен, что преодолеет опасности. Ведь однажды он уже оказался хозяином Вериной судьбы.
Глава одиннадцатая
Однако для Беклешова еще не наступил момент прервать обмен писем, которые Вера так регулярно и прилежно посылала в Париж. Прежде чем сделать это, надо было подготовить соответствующую почву, чтобы задуманное предприятие было надежным.
В это время в петербургском обществе начали много болтать о веселой жизни, которую Владимир Островский будто бы ведет в Париже. Поговаривали о большом его успехе и победах в дамском обществе. Шепотом и под печатью секретности называли имена известных дам, питавших к нему особую благосклонность, а в клубах рассказывали анекдоты об его экстравагантных денежных расходах. Почти каждый день появлялись новые истории, которые в салонах столицы быстро переходили от одного к другому и были у всех на устах.
Когда коляска въехала во двор дома, Любочка и Борис поднялись, чтобы встретить приехавших. Не долго думая, Борис принял решение.
Он обнял Любочку и крепко к себе прижал. Она испуганно взглянула на него, но тотчас опустила глаза. Его пылающий взгляд проник ей в самое сердце. Его горячее дыхание обжигало ей лицо. Она чуть не потеряла сознание… Сейчас у нее не было ни сил, ни воли сопротивляться.
- Любочка, - шептал он ей на ухо, - я люблю тебя, как никто тебя не полюбит. Я не могу больше это скрывать и должен открыть тебе свое сердце. Ты должна знать правду. Даже если твоя любовь не так сильна, как моя, обещай мне поехать завтра на маскарадный бал.
Признание в любви сбило ее с толку, обольстило и ослепило ее. Могла ли она отказать ему в этот момент?
Только бы ее не узнали на маскараде! Она готова была обещать ему еще больше, все, что бы он ни попросил.
Тем не менее она медлила с ответом. Она страстно отдавалась восторгу этого объятия и боялась прервать это волшебство.
Дрожа от внутреннего возбуждения и с усилием сдерживая нетерпение, Борис требовал ответа.
Наконец, слегка раздвинув губы, она шепнула едва слышно:
- Я поеду!
- И этому можно верить?
- Порукой моя любовь!
Они замолкли, потому что услышали оживленные голоса, приближавшиеся к комнате. Несмотря на бурную сцену, Борис сохранил присутствие духа. Он быстро усадил Любочку на стул у клавира, спиной к входящим, и прошептал:
- Возьми себя в руки, Любочка, чтобы нас не застали врасплох. Играй любую вещь.
Насколько своевременен был этот совет, Любочка и сама понимала. Она собралась с силами, и ее пальцы заскользили по клавишам. Борис остался стоять рядом.
Дверь отворилась, и в гостиную вошла Мария Дмитриевна с обеими дочерями.
- Здесь tete-a-tete, мама. Мы мешаем, - сказала Вера. - Как жаль, что театр так быстро закончился.
Но самообладание вернулось к Любочке не раньше, чем был услышан ироничный голос Веры. Младшая дочь осуждающе взглянула на мать.
- Добро пожаловать, Борис Иванович, - обратилась к Борису госпожа Громова. - Я сожалею, что мы заставили вас ждать. Надеюсь, Любочка свой долг исполнила, и вы хорошо провели время.
- А где вы были вчера вечером? - спросила Ольга, не давая ему ответить. - Вас нам очень не хватало.
- К моему большому сожалению, вчера я не смог прийти, в последний момент отец дал мне поручение, которое я должен был тотчас исполнить. Чтобы извиниться, я пришел сегодня пораньше, но, к сожалению, не нашел вас, только Любовь Степановну, которая сыграла мне прелестные вещи.
Вскоре подали чай, и Любочка, наконец, оставила фортепьяно, у которого сидела как привязанная, и общество стало выглядеть как обычно.
Непринужденная веселость и любезность Беклешо-ва очень радовали госпожу Громову. Она боялась, что отказ, который она дала ему накануне, подействует на него так угнетающе, что он прервет общение с семьей. Общество засиделось за чаем допоздна.
Глава девятая
В полночь на следующий день закрытая коляска медленно проехала мимо дома Громовых и остановилась неподалеку, у следующего угла улицы. Никто из коляски не вышел и, казалось, ее не ждал.
Улица была пустынна и плохо освещена. В этот час на улице не было никого, кто мог бы увидеть эту одинокую коляску. И сам дежурный полицейский спал в своей теплой будке. Ночь была очень холодной, и сильная метель кружила в воздухе крупные хлопья снега. Кучер и лошади стояли, закутанные плотным снежным одеялом.
Когда пробило четверть первого, окно коляски приоткрылось и два черных колючих глаза вперились в темноту ночи. Через несколько секунд бесполезного ожидания окно снова закрылось, и досадное восклицание сидевшего внутри коляски засвидетельствовало его нетерпение. Наконец, после того как окно еще дважды открывалось, сидевший внутри неожиданно открыл дверь и спрыгнул на землю. Он заметил две темные фигуры, которые осторожно вышли из дома и, пугливо озираясь, оглядывали улицу.
- Сюда, Любочка… Это я, Борис! Уже поздно, я думал, ты уже не придешь, - тихо сказал хозяин коляски.
Два плотно закутанных существа молча вошли в коляску. Разбудили кучера, который из-за метели и холода уснул на козлах, и коляска покатилась.
- Слава Богу, мы в безопасности, - сказала, едва отдышавшись, Любочка, а это была она со своей Ду-няшей, пустившаяся в рискованное предприятие. - Я смертельно боялась и думала, что ни за что не выберусь из дома.
Она дрожала как осиновый лист, пока Борис помог ей и горничной надеть домино и маски.
Дуняшу эта ночная поездка ни в малейшей степени не смутила. Ей было не впервые участвовать в рискованных приключениях. Она спокойно сказала своей госпоже:
- Вам нечего бояться, барышня. В доме все спят. Тихо, как на кладбище. Никто не видел и не слышал, как мы сели в коляску.
Приключение казалось ей делом обычным и совершенно естественным. А Любочка освоилась не так быстро. Ей потребовалось присутствие Бориса и его живое общение, чтобы заглушить угрызения совести.
Петербургские балы в Опере подражали парижским. Северная столица полагала, что во многом она должна следовать примеру города на Сене. Если в Париже внешний глянец и помпезность обеспечивались мощью денег, то императорский театр не испытывал никаких трудностей в этом отношении и даже превосходил тогдашнюю парижскую Оперу по богатству декораций и оформления. Нельзя не заметить, однако, французский esprit*(Шарм (фр.).), живость парижан, падких до развлечений, которые умели предать какую-то особенную пышность этим ночным праздникам. В нем принимали участие с одинаковым удовольствием и настоящим галльским весельем все слои населения, от самых высоких до самых низких. Праздник уравнивал всех. Это была республика свободного духа, в которой царили только юмор и смех.
В Петербурге было намного тише и манернее, и в оперных балах могли принимать участие только высшие слои общества. Однако и здесь не исключалось некоторое присутствие театрального мира и Demie monde*(Полусвет (фр.).), видных представителей которого Париж шлет щедрым жителям Севера. Несмотря на это, в Петербурге сохранялся степенный и приличный тон, и знатные дамы, любившие маскарад ради маленьких интриг, не стеснялись там появляться. Полиция строго следила за порядком и слишком большие вольности пресекала в зародыше.
Сам царь со своими взрослыми сыновьями не пропускал оперных балов, с относительной свободой общался с масками и находил в этом развлечение. В свете поговаривали, что он не такой уж безупречный супруг, каким хочет казаться, и что многие из красивых верноподданных дам не были к нему жестоки. Они находили, что маскарадный бал очень удобен для завязывания новых связей.
Когда Беклешов со своими двумя «домино» вышел из кареты, а кучеру было приказано ждать в определенном месте, к Борису приблизился человек в маске и что-то сказал ему на ухо.
- Дуняша, - обратился Беклешов к горничной, - здесь мой друг, который готов тебе служить. Я советую тебе принять его предложение, ты хорошо проведешь с ним время.
Два раза повторять это горничной не пришлось. Она тут же повисла на руке неизвестного и исчезла с ним в толпе.
- Кто этот незнакомец, с которым ты отослал Дуняшу? - спросила беспокойно Любочка. - Она будет болтать без толку с ним, а если тот предложит ей еще и выпить, то она выдаст нашу тайну.
- Не беспокойся, дорогая. Это - Василий, мой слуга, мой раб. Ему Дуняша может сказать, что захочет, он не выдаст. Он молчалив как могила.
Сказав это, Борис стал пробираться через толпу масок.
Время между двенадцатью и часом ночи было лучшим временем праздника, когда бал привлекал наибольшее число посетителей. Городские театры и частные клубы закрывались, и элегантные молодые люди приходили на бал после выполнения своих общественных обязанностей. Борис предусмотрительно выбрал этот час, когда он рассчитывал быть менее заметным.
Убранство зала в высшей степени поражало своим великолепием. Море света слепило глаза. Экзотические деревья и цветы из царской зимней оранжереи создавали атмосферу тропического сада. Журчащие фонтаны распространяли свежесть и прохладу, а небольшие рощицы, расположившиеся в затемненных укромных местах, соблазнительно манили к доверительному диалогу. Сцена соединялась с театральным залом, отчего пространство зала казалось огромным, и Любочка, которая с Громовыми часто посещала Оперу, не ориентировалась в новой обстановке.
Музыка двух военных оркестров, многие тысячи человеческих голосов, шум водопадов и необычное зрелище мелькающих вокруг людей в масках привели Любочку в такое замешательство, что она от страха судорожно прижалась к руке своего спутника.
Бориса тотчас окружило много знакомых, возбужденных любопытством к его даме в маске. Они чуяли здесь что-то особенное, некую интригу, возможно, великосветскую, которая здесь ждала своего продолжения. Неудивительно поэтому, что его закидали вопросами в надежде получить ответ и открыть тайну его дамы в маске. Сама Любочка боялась выдать себя голосом. Ей было душно в этой толпе масок, и она благоразумно хранила молчание.
Говорил один Борис. Язык у него был проворный, и с помощью анекдотов и остроумных ответов ему удалось в конце концов отбиться от любопытных. Лишь только он собрался с Любочкой скрыться в пестром потоке масок, как встретил своего отца. Увидев его, Любочка испугалась. Это был первый знакомый, которого она встретила.
- А, Борис! - сказал генерал. - Я рад видеть, что ты хорошо проводишь время. Могу я в качестве третьего присоединиться к вам?
- Ты позволишь мне сегодня остаться наедине с моей спутницей, отец, - ответил Борис. - Она хочет побыть со мной наедине. Не правда ли, красивые маски? - обратился он к ней.
Любочка молча кивнула головой.
- О, это выглядит довольно загадочно, - ответил генерал. - Боишься раскрыть инкогнито. Тогда я, конечно, не буду мешать.
Он отошел от них, мигнув черному домино с желтым бантом на плече, стоявшему рядом с ним. Тот подошел к нему, и он прошептал ему несколько слов на ухо, указав на Бориса.
- Слушаюсь, - сказала маска и отошла от генерала.
Любочке вовсе не нужна была свобода, которую предоставляла ей маска, и она больше всего боялась быть узнанной.
После прогулки по залу ей захотелось вернуться с Борисом в маленькую рощицу, чтобы пошептаться с любимым. Там их окружали цветущие кусты камелий, гиацинты и фиалки наполняли воздух одуряющим ароматом. Кусты заглушали звуки музыки. В тот самый момент, когда они присели, черное домино с желтым бантом прошмыгнуло рядом. Оно незаметно следовало за ними за зеленой изгородью, отделявшей их укромное местечко от любопытных глаз.
Утомленная шумом и жарой, Любочка сняла маску, чтобы освежиться. Здесь она чувствовала себя в безопасности от нежелательных встреч и в первый раз за вечер в полной мере испытала блаженство быть наедине с Борисом. Без всякого стыда и отбросив предрассудки, она дала волю так долго скрываемым чувствам. Лицом к лицу, рука об руку с любимым она забыла об окружении и с бесконечным наслаждением слушала уверения в его любви. Она жадно впитывала каждое его слово, подобно тому, как раскаленная от засухи земля впитывает струи дождя. Для дела Борис не скупился на обещания и клятвы в вечной любви. У Любочки не должно было остаться ни малейшего сомнения в том, что их чувства взаимны.
О своих настоящих планах и намерениях он еще не сказал ни слова. Тайный визит на бал так легко и хорошо удался, что он предвидел его неоднократное повторение. Так как весь карнавал был еще впереди, он верил, что убедит Любочку в полной безопасности и лишь после этого сделает ее соучастницей своих планов.
Целый час пролетел за любовными разговорами. Борис посмотрел на часы.
- Дольше мы не можем задерживаться, дорогая Любочка, - сказал он. - Время идет, а мы должны вернуться домой, не подвергая себя опасности.
- Мы уже должны расстаться, мой ангел? - печально сказала Любочка. - Я неописуемо счастлива!
Вместо ответа Борис поцеловал ее. Потом он сказал:
- Мы встретимся снова на следующем балу, если ты не боишься. Ты видишь, однако, что никакой опасности нет.
Эти слова перед расставанием утешили Любочку. Она снова надела маску и об руку с Борисом пошла к выходу. Вряд ли они слышали шаги за собой. Скрытое оградой рощицы, черное домино с желтым бантом шло за ними и проводило их до самой кареты.
Без затруднений Любочка добралась до дома, где, не встретив ни одной живой души, пробралась в свою комнату.
Глава десятая
Теперь Любочка с Борисом посещали маскарадный бал каждую неделю. В большом танцевальном зале они не задерживались и тотчас направлялись в свою рощицу, где при первом посещении пережили такие счастливые часы. Любочка не уставала говорить о своей любви и выражала свое чувство по-разному, в разных тонах и формах. Подчас она высказывала надежду, что ей не придется долго скрывать свою любовь и скоро супружество навсегда соединит ее с любимым. Когда она заговаривала о свадьбе, Борис становился сдержан и молчалив. Он говорил ей тогда о терпении, о трудностях с отцом, которые он должен преодолеть, так как находится в зависимости от него, и о том, что чрезмерная спешка опасна для их будущего.
Не матримониальный, а совсем другой план был у него задуман. Он ломал голову над тем, как найти повод, как найти путь, чтобы, не возбуждая недоверия Любочки, открыть ей этот план. Но его всегда ловкая находчивость отказывала ему служить в этом деле.
Он хотел подготовить Любочку к будущему и часто говорил о Владимире Островском, подчеркивал антипатию, которую тот ему внушает, и все же никак не понимал, как произнести последнее, решающее слово. Ему было страшно посвятить Любочку в свою тайну, оказаться по доброй воле в ее руках.
Он размышлял над трудностями, а между тем пришел конец карнавала. Любочка и Борис находились на последнем балу сезона. Эту последнюю возможность нельзя было упустить, выгодная обстановка больше бы не повторилась. Он понимал, что время не терпит.
Что лучше, сказал он наконец самому себе, искать средства и уловки, чтобы незаметно к ней подступиться, или сказать ей прямо, что мне от нее нужно (и как она будет этим ошеломлена), и тем увереннее достичь
своей цели? Женщины любят, когда их ошеломляют. Отважусь прыгнуть в неизвестность!
Они снова сидели в своем любимом садике. Любочка нежно прижалась к Борису. Тот был рассеян и сидел, наполовину отвернувшись от любимой. Вдруг, решившись, он повернулся лицом к ней. Он заглянул в ее глаза глубоким, сердечным, почти умоляющим взглядом и сказал деланно робким голосом:
- Дитя мое, можешь ли ты мне сделать одолжение? Очень большое одолжение.
Она удивленно посмотрела на него. Этот неожиданный вопрос никак не вытекал из их разговора, и сам его тон, казалось, готовил ее к какой-то неожиданности. Но удивление длилось недолго, и ее светившееся радостью лицо сказало ему без слов, как будет она счастлива дать ему доказательство своей любви.
- Не обещай так уж быстро, моя любимая, исполнить мою просьбу, - сказал он после ее безмолвного ответа. - То, о чем я прошу, не пустяк. Быть может, это связано даже с опасностью.
- Тем лучше, Борис, если это связано с опасностью, - живо ответила Любочка. - Тогда у меня будет возможность дать первое доказательство моей безграничной любви к тебе. Приказывай, я слушаю.
- Ты - ангел, Любочка, но я боюсь объяснить тебе. У тебя может сложиться плохое мнение обо мне, и ты меня, в конце концов, разлюбишь.
И его лицо приняло печальное выражение, как будто это уже случилось.
- Нет, Борис, это невозможно. Я люблю тебя всем сердцем. Я - твоя и навсегда. Ты - мой идеал. Что бы ты ни сказал, что бы ни сделал, я больше не представляю свою жизнь без тебя.
После этих слов можно ли было ждать лучшего для осуществления его планов?
- Собственно, я не знаю, почему захотел говорить об этом. Ведь это ни к балу, ни к разговору двух влюбленных не имеет отношения. Я был слишком счастлив, и коварная судьба хочет меня за это наказать, и меня снова ждет мрачная полоса жизни. Счастье не для меня!
Он опустил голову на грудь, а глаза его смотрели так печально, как будто он видел перед собой эту мрачную полосу. Потом, не поднимая головы, добавил:
- Лучше оставим это. Мужчина должен страдать в одиночку!
- Скажи, мой любимый, скажи! Мы будем страдать вместе, а если смогу, я облегчу твои страдания. Я не успокоюсь, пока ты не объяснишь, что я могу для тебя сделать.
- Пусть будет так, Любочка! От тебя у меня не может быть секретов.
Он медленно поднял голову. Казалось, он принял трудное решение. Его лицо приняло трагическое выражение, рот горько искривился. Глаза дико сверкнули. Инсценировка была превосходной.
- Знаешь ли ты, дитя, что значит ненавидеть? - спросил он сдавленным голосом.
- Я знаю это чувство, - ответила Любочка.
- Ты, невинная голубка, уже можешь ненавидеть? - удивился Борис и продолжал: - Тем лучше. Если это чувство тебе известно, ты поймешь то, что я тебе доверю. Так послушай. Я ненавижу Владимира Островского…
- Ты ненавидишь Владимира Николаевича? - переспросила Любочка, крайне удивленная.
Этого она не ожидала.
- Да, я ненавижу Владимира, - настойчиво повторил Борис, - и хочу, и должен ему отомстить. Я ненавижу его всеми фибрами души. Я ненавижу его как ночь ненавидит день, как смерть - жизнь. Моя ненависть безгранична, вплоть до желания оскорбить все самое святое для него, самое любимое…
- Меня ужасает столь страшное проявление твоей ненависти, Борис. Но скажи, почему ты его ненавидишь? Почему ты хочешь оскорбить все самое любимое им? - спросила Любочка.
- Однажды он тяжко оскорбил меня… Не требуй от меня больше объяснений. Я свято поклялся молчать. Хочешь ли ты помочь мой мести, Любочка?
Он остановился. Она испуганно слушала это драматическое признание, ее пугал накал его чувств.
- И как я, слабая девушка, могу тебе помочь? - робко спросила она.
- Ты знаешь, что Владимир часто пишет Вере Петровне, а она ему почти ежедневно отвечает. Эту переписку нужно прервать, а письма должны попасть мне в руки.
Любочка согласно кивнула. С большой радостью она осознала возможность отомстить ненавидимой Вере за все насмешки и унижения, которых она от нее натерпелась.
Но неожиданно лицо ее потемнело. По нему пробежала тень недоверия. Женский инстинкт остро и тонко чувствует там, где любовь встречается с ревностью. Он, казалось, подсказал ей, что дело не в перехвате писем Владимира и Веры. Сейчас она как бы совсем забыла о том, что Борис сказал о ненависти к Владимиру, и думала только о Вере, почувствовав в ней соперницу.
Логики в этом подозрении не было никакой, но следует ли логике любящее человеческое и, в особенности, женское сердце? Имеет ли догадка сердца что-нибудь общее с логикой?
- Какие у тебя с Верой отношения, Борис? - вспыхнув, спросила Любочка. - Она перед тобой в чем-то виновата? Если ты меня обманываешь…
Больше говорить она не могла. Слезы душили ее, и она закрыла лицо руками.
Борис видел ее испуг. Плут понял, что его могут раскусить. Как могла эта мысль прийти ей в голову? И все же нет, невозможно! Истинное положение дел ей неизвестно. Это было только подозрение, которое нужно отпугнуть и не дать ей почувствовать измены.
Он убрал ее руки и заставил ее взглянуть на себя. Сочувственная улыбка заиграла на его губах, и мягким грустным голосом он сказал ей:
- Ты - настоящий ребенок, Любочка! Ты забыла, что я сказал о моих чувствах к Владимиру? И если бы ты слушала меня спокойно, то не случилось бы этого непонятного страха и волнения. И где то доверие ко мне, в котором ты клялась? И что же, малейший намек, случайная мысль могут его подорвать?
Ее глаза выразили раскаяние.
- Прости, любимый… Я такая безрассудная, я это знаю. Но я люблю тебя безгранично… Скажи только одно слово, чтобы успокоить мои страшные предчувствия.
- Вера обручена с Владимиром! Какие я могу иметь на нее виды? - сказал Борис медленно и с ударением на слове «обручена».
К этому сообщению Любочка была еще менее готова. Она не переставала удивляться. Слезы быстро высохли, и она улыбнулась соблазнителю.
- Вера обручена, - сказал Борис еще раз. Он не хотел дать ей времени на размышления. - Поэтому родители Владимира в отчаянии. Старый граф Николай Михайлович ни за что не хочет этого союза. Для этого он обратился за помощью к моему отцу, своему подчиненному и многолетнему другу, который не отказывал ему ни в одной просьбе. Мой отец, зная, как я ненавижу Владимира, поручил мне найти подходящее и надежное средство выполнить поручение графа. И в этом все дело. Теперь ты, наконец, поняла, моя родная? Сумеешь ли ты помочь мне в этом деле?
- Приказывай, что я должна делать! Твоя любовь - это моя любовь, а твоя ненависть - это моя ненависть, - ответила она. И ее переполнило раскаяние в своей нерешительности.
Этими словами Борис остался доволен.
- Как я уже тебе сказал, - и он потянул ту же ниточку, - очень важно прервать их переписку, то есть письма обрученных должны быть перехвачены и доставлены ко мне. Справишься с этим, Любочка? Кроме того, у меня нет никого, кому бы я доверял и кто бы смог выполнить это поручение.
- Я сделаю это с радостью, - отвечала Любочка. - Думаю, что дело это нетрудное и не опасное, как ты предположил.
- Тогда сделан главный шаг в достижении нашей цели, - сказал Борис, удовлетворенный безусловной готовностью Любочки.
- А что будет потом, когда письма окажутся у тебя?
- Не торопись, моя любимая, - отвечал, усмехаясь, Борис. - Ты все узнаешь в свое время. Ты должна мне верить, быть послушной и действовать только по моим инструкциям. Все нити интриги у меня в руках, и только я один могу правильно оценить любую ситуацию. В заключение - совет. Эти письма частенько будут содержать важные подробности, не предназначенные для чужих глаз. И еще. Сожги мои письма, а я сожгу твои, чтобы они не выдали нас. Обещаешь мне это сделать?
- Обещаю, любимый. Я сделаю все, что ты хочешь.
Еще некоторое время они обсуждали различные детали плана, в которые он посвятил Любочку. Бориса особенно интересовало ее враждебное отношение к Вере, и он хотел укрепить в ней готовность Вере отомстить. Насколько страшной была эта месть по сравнению с ее обидами, которые она терпела, об этом Любочка, конечно, не думала. Она вся была во власти любовной страсти.
Большего от этого вечера Борис и не ожидал. Он достиг своей цели, во что вряд ли и сам верил.
- Время домой возвращаться, Любочка, - сказал он наконец. - Бал уже кончается.
Любочка надела маску, и пара, нежно взяв друг друга под руку, направилась к выходу. И на этот раз они не услышали шаги за собой. Это черное домино с желтым бантом вышло из-под тени садика, где они сидели, и удалилось в противоположную сторону.
Василий и Дуняша уже ждали господ на том же месте. Им, видимо, времени тоже не хватило. Они продолжали живо разговаривать, когда подошедший Борис приказал Василию готовить коляску. Беклешов с двумя женскими домино остановился на том же месте, где в полночь его гости сели в коляску. Как и раньше, улица была пустынна, и ни одна душа не видела, как две темные фигуры исчезли в доме Громовых.
Довольный началом предприятия и погруженный в раздумья, Борис возвращался домой. Нельзя сказать, что он оставался совсем нечувствителен к Любочки-ной страсти. Ему не требовалось никаких усилий продолжать эту любовную интригу более серьезно, не ограничиваясь одной лишь видимостью. Поэтому он полагал, что в будущем Любочкина страстная любовь может и не остаться без ответа.
В настоящий момент она могла сослужить хорошую службу. Но при всех ли обстоятельствах он сможет ею руководить? Как она воспримет и перенесет, что он использовал ее для своей помолвки с Верой, когда это однажды откроется? Просто уйдет в сторону или раскроет заговор и сорвет его планы? «Но зачем сейчас думать об этом? Со временем видно будет», - сказал он самому себе.
Этими словами он отогнал мрачные мысли. Он верил в свою ловкость и в свое счастье и был уверен, что преодолеет опасности. Ведь однажды он уже оказался хозяином Вериной судьбы.
Глава одиннадцатая
Однако для Беклешова еще не наступил момент прервать обмен писем, которые Вера так регулярно и прилежно посылала в Париж. Прежде чем сделать это, надо было подготовить соответствующую почву, чтобы задуманное предприятие было надежным.
В это время в петербургском обществе начали много болтать о веселой жизни, которую Владимир Островский будто бы ведет в Париже. Поговаривали о большом его успехе и победах в дамском обществе. Шепотом и под печатью секретности называли имена известных дам, питавших к нему особую благосклонность, а в клубах рассказывали анекдоты об его экстравагантных денежных расходах. Почти каждый день появлялись новые истории, которые в салонах столицы быстро переходили от одного к другому и были у всех на устах.