- И это все правда, Борис, что ты мне рассказываешь? - спросила Любочка сомневающимся тоном.
- Это истинная правда! - воскликнул торжественно Борис. - Но выслушай до конца. Прошли недели, наш план счастливо осуществился, и, благодаря твоей помощи, я смог несколько дней назад сообщить отцу, что его поручение выполнено: обручение Владимира и Веры расстроено окончательно. Тут я хотел спросить его о нас, но он прикрыл мне рот рукой и сказал: «Хорошо, мой мальчик, ты прекрасно поработал. Я тобою доволен. Тебе будет приятно узнать, что поработал ты на самого себя!…» Меня кольнуло подозрение, огонь пробежал по жилам. Я боялся понять его… Впрочем, я никогда его не пойму. «Почему, отец?» - спросил я, заикаясь. Меня и сейчас охватывает ужас, и я не в состоянии продолжать…
Он остановился. Казалось, воспоминание об этой сцене лишило его самообладания.
- Успокойся, мой дорогой, - сказала Любочка ласково, - и доскажи все до конца. Я хочу знать всю эту историю.
Борис торжествовал. Он продолжал:
- Спокойно, как будто говорит о пустяковом деле, отец сказал: «Ты - счастливец, так как сейчас займешь место Владимира! Это мое обещанное тебе благодеяние. Оно принесет тебе счастье в жизни. Твое обручение состоится не позже, чем через восемь дней». Он сказал это так, что возражать было невозможно. Представь мое положение, я чуть с ума не сошел! Но отчаяние придало мне силы и решительности. Я бросился отцу в ноги, говоря о любви к тебе, о том, что у нас с тобой отношения как у обрученных, что я умоляю его о милости, о милости для меня, для нас обоих! Все напрасно!
С большим напряжением выслушала Любочка этот рассказ. Слишком глубоко и мучительно любила она Бориса, чтобы совсем не поверить ему. Сейчас она уже не была так уверена в его вине.
- Итак, через несколько дней решится твоя судьба? - колеблясь, спросила Любочка. - И это не был заранее известный тебе план? Можешь поклясться, что ты говоришь правду?
- Клянусь тебе нашей любовью, всем, что мне свято и дорого, моим счастьем, что говорю чистую правду! - патетически воскликнул Борис.
- Не верить тебе сейчас, значит, допустить возможность клятвопреступления, а это ужасно, - и чувство облегчения коснулось ее угнетенного сердца. - Но почему ты не сопротивлялся отцу?
- Я пытался, но он был неумолим, - и Борис тихо добавил: - Я более чем в его власти. На днях я проиграл в клубе невероятную сумму. Если я не уплачу до конца недели, то я потерян, обесчещен, и мне остается только пустить себе пулю в лоб. И мой отец - единственный, кто меня может спасти!
- Нет, ты не умрешь, мой дорогой. Я была неправа, когда обвиняла тебя, я сейчас это вижу. Слава Богу… Прости меня… но я так несчастна! Что нам делать? Без тебя я не хочу и не могу жить.
Борис выиграл битву, Любочка снова была в его власти.
- Мое положение много хуже твоего, мое дитя, - сказал он с наигранной печалью в голосе, - так как я осужден на вечный союз без любви с Верой Петровной. И все это, - сказал он, будто про себя, - на всю жизнь.
Оба замолчали. Чуткое ухо Бориса улавливало Лю-бочкино короткое, тяжелое дыхание.
- И ты перестанешь любить меня, Борис? - спросила Любочка, в отчаянии заглянув ему в глаза.
- Никогда! Эта жертва выше моих сил, и никто не вправе этого от меня требовать, даже мой отец!
Словно солнечный луч упал на Любочкино лицо. Она охотно бы обняла любимого, если бы не святость места, где они находились.
Но это была мимолетная радость, и вскоре ее лицо омрачилось.
- Что нам теперь делать? - едва прошептали ее губы.
- Встретить неизбежное с терпением и выдержкой, - ответил Борис серьезно и со значением. - Мы скроем от мира нашу любовь, как драгоценное сокровище, как талисман нашего счастья. Это наша святыня, в которую не проникнет посторонний взгляд и которая придаст нам силы вынести наш ужасный жребий.
- Но будем ли мы видеться и смогу ли я говорить, как безгранично тебя я люблю? Я хочу от тебя слышать, что и ты меня любишь, как раньше. Иначе я жить не смогу.
При этих словах в глазах Любочки вспыхнул огонь, и Борис подумал, что при ее решительном характере она способна на крайнее.
- Конечно, мы будем видеться, - успокоил ее Борис. - И будем говорить о любви друг к другу. К сожалению, это единственное оставшееся нам утешение.
Казалось, он погрузился в тяжелое раздумье.
- Впрочем, нам не трудно так часто видеться, как мы хотим, так как Вера считает себя твоей подругой и доверяет тебе.
- Не говори мне о Вериной дружбе, Борис. Одна мысль о ней приводит меня в бешенство. Я никогда ее не любила. А сейчас я ее страшно ненавижу, так как она похитила моего любимого и обрекла меня на несчастье.
- Не надо слишком предаваться ненависти. Тебе нужно все твое самообладание. Я знаю, Любочка, что ты умная девушка с сильным характером. И ты понимаешь, что если Вера узнает о нашей любви, то наша разлука неминуема.
- Ты прав, Борис. Я буду осторожна, и ни одна живая душа не узнает, что происходит во мне.
- Вот это ты правильно сказала. Поддерживай в себе это настроение, и, возможно, когда-нибудь нам будет намного лучше, чем мы сейчас предполагаем. Жизнь преподносит удивительные сюрпризы. Но уже поздно, пора прощаться, - сказал Борис, оглядевшись. - Церковь опустела, на нас могут обратить внимание.
Любочка испуганно огляделась. Служба тем временем незаметно окончилась… Она примирилась с возлюбленным, чего ей, несмотря ни на что, так хотелось. Она молча попрощалась с Борисом, закуталась в пальто и поспешила домой, чтобы незаметно пробраться в свою комнату до того, как все встанут.
Оставшись один, Борис глубоко вздохнул и удовлетворенно посмотрел вслед удалявшейся Любочке. «На такую победу я и надеяться не мог, - подумал он. - Что делает любовь! Бедная девушка! Ты заслуживаешь лучшего. И зачем ты только связалась со мной?… Но я должен любой ценой, чего бы это ни стоило, достичь моей цели!… Но кто знает…»
Он оборвал себя. Приятные мысли о будущем подняли его настроение. Бодрый, он зашагал по дороге к дому.
Глава восемнадцатая
Ярославль - столица одноименной губернии, резиденция губернатора и властей. В описываемое время там в составе гарнизона стоял кавалерийский полк.
Построенный на правом берегу Волги возле впадающей в нее речки Которосль, город находится в глубокой низине болотистой местности. В нескольких верстах от города высится цепь холмов, придающих окрестностям приятное разнообразие. Земля здесь плодородна и, благодаря обилию влаги, приносит прекрасные, богатые урожаи.
Напротив Ярославля - холмы, подступающие к самой реке и заслоняющие даль. За холмами расстилается равнина: пашни, пересекаемые широкими полосами леса. Волга в этих местах очень широка. Маленькие островки, поросшие лесом, разбросаны по реке выше и ниже города.
Так как в те времена железной дороги в губернии еще не было, то немногие проселочные дороги были единственным средством коммуникации, обеспечивающим вывоз из губернии богатого урожая и продуктов.
Город ничем не выделялся среди других губернских городов, если бы не обсаженная деревьями набережная вдоль реки, гордость горожан и место их прогулки.
Дома, почти все одноэтажные, были деревянными, как и большая часть из сорока четырех церквей города. Исключение составляли только каменные больницы, на строительство которых не скупились. Для 24000 жителей города улицы, большей частью прямые, были слишком широки, и это придавало городу необжитой вид. Но в России пространства хватает и его не экономят.
Несоразмерно большой была и главная площадь Ярославля, которую здесь называли «большой площадью». Одну ее сторону занимал дворец губернатора, огромное казарменного вида и выкрашенное в белый цвет здание с зелеными ставнями, не отвечавшее ни одному архитектурному стилю. Два флигеля, выходившие на площадь, центральное здание и двор были окружены металлической решеткой. За дворцом - большой сад, простиравшийся до набережной Волги. Напротив губернаторского дома, по другую сторону площади, - кафедральный собор и дом архиепископа.
На площади располагалась и гимназия Демидова. В начале и в конце занятий толпы учеников, входивших и выходивших из гимназии, несколько оживляли эту мертвую площадь.
Пять часов вечера.
Из серых свинцовых облаков сыпется на землю мелкий упорный дождь. Под дождем и сильным южным ветром быстро тает снег. Бугорки снега среди талой грязной воды, как острова в океане, покрывают всю площадь. К счастью для пешеходов, площадь вымощена камнем. Отдельные большие камни выступают из моря грязи, и способный эквилибрист прыгает по ним, чтобы не обмочить колени в снежной жиже.
Одинокий извозчик стоит у дверей губернаторского дома в ожидании случайного пассажира и в надежде заработать несколько копеек. Кучер, выпив водки, дремлет во хмелю на козлах, и лошадь такая тощая, что на ее выпирающих костях можно развесить белье, печально свесив голову, размышляет о своей тяжкой доле. Вокруг - ни живой души.
В одном из флигелей открывается дверь, и тощий человечек появляется на верхней ступеньке лестницы. На нем - огромные тяжелые калоши, больше похожие на боты, чем на обычную обувь. Черные узкие панталоны, потертое пальто того же цвета и шляпа, видавшая лучшие времена, довершают костюм чиновника, который, как и другие его собратья, влачит жалкое существование в этом присутственном месте. Остановившись на мгновение, он с ужасом смотрит на затопленную водой и мокрым снегом широкую площадь. Но как человек, решившийся на все, энергичным движением поднимает воротник выше ушей, раскрывает зонт и начинает свой путь.
То, как он перескакивал с камня на камень, уверенность, с которой он определял, в какую лужу можно вступить, а в какую нет, из-за опасности набрать в калоши воду, говорило о большом опыте в преодолении этих препятствий. Когда он уже почти пересек площадь, на пути случилась неожиданная встреча. Его зонт столкнулся с зонтом господина, шедшего ему навстречу. Оба зонта одновременно приподнялись, и два пешехода с удивлением посмотрели друг другу в глаза.
Чиновник первым узнал стоящего перед ним господина. С большим почтением, не обращая внимания на сильный дождь, он снял шляпу.
- Редкая честь, господин Дьяков, - сказал он, отвешивая подобострастные поклоны, - которую вы оказываете Ярославлю своим посещением, а для меня особенная радость лицезреть вас.
- Я сразу не узнал вас, Семен Степанович, - отвечал Дьяков, - так как давно уже не бывал в городе. Знаете ли, управление хозяйством отнимает у меня все время. Впрочем, удачно, что я вас встретил. Хотелось бы узнать у вас, могу ли я сейчас поговорить с губернатором.
- Они, конечно, дома. Но я возьму на себя смелость дать вам совет. Если у вас дела к их превосходительству, то лучше к ним сегодня не ходить.
При этих торопливо сказанных словах Семен Степанович Чебышев понизил голос до шепота и боязливо огляделся по сторонам.
- Итак, чиновный люд от страха трясется. Что же испортило настроение нашему всемогущему губернатору? Уж не фельдъегерь ли из Петербурга или…
- Да нет, Илья Гаврилович, от этого Бог уберег… Как вы есть мой благодетель и покровитель, могу вам сказать. В эту ночь в губернаторском доме большая игра была, до восьми утра.
Семен Степанович снова пугливо огляделся.
- Превосходительство проиграли большую сумму, мне мой друг Василий, камердинер, сказал. Губернатор встали с постели час тому назад и уж очень в свирепом настроении.
- Так, так. Все старые дела, - сказал, ухмыляясь Илья Гаврилович. - Я вам за сообщение очень благодарен. Да, конечно, у меня дела, которые надо обсудить с его превосходительством. Лучше пойду к нему завтра… Я ведь в Ярославль на несколько дней.
Чиновник отвесил низкий поклон и издал вежливый смешок, будучи доволен своим сообщением.
- Но не скажете ли мне, Семен Степанович, - продолжал Дьяков, - куда это вы в этот час путь держите. Ведь вы еще должны сидеть за бумагами… Уж не любовное ли свидание?
Эта покровительственная шутка вызвала ухмылку на тощем лице Чебышева.
- Я приглашен на небольшое чаепитие у Федора Васильевича и…
- У Федора Васильевича Карцова? - с удивлением перебил его Дьяков.
- У него самого.
- Здесь и в самом деле многое изменилось с тех пор, как был я в Ярославле в последний раз… Скажите, дорогой Семен Степанович, с каких это пор Федор Васильевич устраивает чаепития? Раньше его средства не позволяли этого излишества.
- Федор Васильевич пользуется особой благосклонностью губернатора, - отвечал Чебышев, характерно подмигивая глазами. - Уж год как назначен директором канцелярии. Превосходительство и финансовые дела его поправили, так что живет он хорошо. И его прекрасная супруга Дарья Алексеевна завела отличный гардероб!
- Приятно слышать, - сказал Дьяков. - Карцов - тоже мой старый знакомый, и я сейчас с вами отправлюсь к нему. Он будет очень удивлен моим неожиданным визитом.
- Ваш визит, несомненно, будет ему очень приятен. Могу ли иметь честь показать вам дорогу, Илья Гаврилович?
- Сделайте одолжение, Чебышев, так как я подозреваю, что Карцов свою прежнюю маленькую квартиру сменил на лучшую. Впрочем, что же это мы стоим на площади? При такой ужасной погоде - занятие не из приятных.
Они свернули с площади на широкую улицу и пошли вдоль нее. Идти было недалеко, и вскоре они остановились перед двухэтажным домом. На фоне одноэтажных домов улицы дом выглядел импозантно.
- Не соизволите ли войти, Илья Гаврилович. Здесь и живет Федор Васильевич, в первом этаже, - сказал Чебышев, делая удаление на последнем слове и открыв дверь.
Глава девятнадцатая
Дьяков оказался в темной прихожей, пахнувшей разнообразными и противоречивыми запахами. Ощупью отыскал узкую крутую лестницу, которая вела в квартиру директора канцелярии.
В ответ на звук колокольчика послышались быстрые шаги. Слуга-мальчишка открыл дверь. В конце коридора служанка, увидев посторонних у дверей гостиной, поспешно затолкала двух галдящих ребят в соседнюю комнату. Слуга (его звали Ванька) поспешил настежь открыть гостям дверь. В парадной комнате, освещенной двумя лампами, за чайным столом сидели хозяева и их гости.
При входе незнакомых оживленный разговор тут же смолк. Хозяин, видимо, не узнал гостя, так как медля и со смущением поднялся, и Дьяков сделал шаг ему навстречу.
- Не узнаете старого знакомого Дьякова, - сказал он, представляясь, и протянул Карцову руку.
- Извините, Илья Гаврилович. Забывчив стал на лица, - отвечал хозяин. - Не могу поверить в честь, которую вы мне оказали посещением моего скромного жилища.
Взгляд, которым он при этих словах оглядел гостиную, говорил о том, что на самом деле он не считает свое жилище таким уж скромным.
- Дарья, ты что, не узнаешь Илью Гавриловича? Уж почти два года как мы не виделись, но старых друзей не забывают, - сказал он, очевидно, гордясь перед гостями тем, что такого вот господина он называет своим другом.
Дьяков подошел к хозяйке, которая вместе с гостями продолжала стоять, и поздоровался с ней, как хороший знакомый, попросив прощение за неожиданное вторжение.
Карцов представил ему двух присутствующих гостей, один из которых был командиром кавалерийского полка в составе ярославского гарнизона, а другой - шеф жандармов, старый майор, не ожидавший более повышения по службе.
Дарья Алексеевна подозвала молодую восемнадцатилетнюю девушку, которая незаметно сидела за самоваром, и сказала одновременно высокомерно и с напускной скромностью:
- Позвольте, Илья Гаврилович, представить вам Анну Павловну, бедную кузину моего мужа, которую из милости я взяла в дом… - и тут же приказала ей: - а сейчас иди на место и предложи Илье Гавриловичу большую чашку чая.
Бедная девушка, сильно покрасневшая при этом представлении, была счастлива снова скрыться за самоваром.
В этот момент хозяйка заметила Чебышева, который в смущении стоял у дверей.
- Семен Степанович, что же вы так поздно сегодня? - сказала она чиновнику, полусердясь, полушутя, в то время как Дьяков сел за чайный стол, - у меня к вам куча дел. Я надеялась, что вы детей к моей тетке отведете, так как все слуги заняты, а сейчас они шумят в соседней комнате, и комиссионные не готовы…
- Извините, Дарья Алексеевна, но в этом опоздании не виноват. Высокая служба задержала меня необычно долго в присутствии и…
- Ладно, Семен Степанович, можете не оправдываться. Я всегда заранее прощаю… а сейчас сделайте мне удовольствие - сходите к буфету, вот вам ключ, и достаньте еще сахару, я вижу, что его не хватает. Но пусть его Ванька принесет. Это будет приличнее.
Чебышев поспешно последовал приказу, радуясь, что его извинили за опоздание.
Через несколько минут в гостиной появился Ванька с сахаром в руке. Внешность этого пятнадцатилетнего мальчика не отвечала требованиям приличия и элегантности, которые хозяева, казалось, хотели ему придать. Он выглядел худым и голодным. Бросались в глаза обтянутые скулы его доброго и глупого калмыцкого лица. Для сегодняшнего праздника он, видимо в порядке исключения, причесал волосы набок. Они блестели, смазанные жиром. Его ливрея, видимо, была сшита давно, и он из нее вырос. Брюки едва доходили до щиколоток, рукава были коротки, сюртук едва застегнут, а галстука вообще не было. Возможно, Ванька считал его излишеством. На месте галстука был воротник рубахи весьма неопределенного цвета.
Появление этого создания было в высшей степени гротескным, и хотя Дьяков ко всему был привычен, при виде Ваньки не мог удержаться от удивления. Но будучи вежлив и предупредителен, скрыл удивление и только слегка усмехнулся.
- У вас сейчас еще и мужская прислуга, Дарья Алексеевна, - обратился он к хозяйке, которая, пересев, сидела рядом с ним.
- Это небольшая роскошь совершенно необходима, - отвечала она, довольная тем, какое Ванька произвел впечатление, и таким тоном, как будто всю свою жизнь не обходилась без мужской прислуги. - Не хотите ли к чаю еще сахару? - И не ожидая ответа, крикнула: - Ванька, Ванька! Быстро принеси сахар для Ильи Гавриловича.
- Я рад видеть, - сказал Дьяков, обращаясь к хозяйке, - что со времени моего последнего посещения вы и обстановку обновили…
Он оглядел мебель и стены гостиной, которая была обставлена с претензией, но без вкуса.
- И вы стали так элегантны, Дарья Алексеевна. Впрочем, такая красивая дама, как вы, и без этого обратит на себя внимание, - добавил он галантно.
Госпожа Карцова действительно считалась в Ярославле первой красавицей, за исключением жены губернатора, с которой никто здесь не мог сравниться.
Красотой и тонкостью черт Дарья Алексеевна, конечно, не слишком отличалась. Она была настоящей русской красавицей из средних слоев общества. Немного за тридцать, довольно высокая, с пышными формами и стройной фигурой, с прекрасного цвета кожей, краснощекая, с чувственными губами, охотно смеявшимися, демонстрировавшими прекрасные зубы, с глазами, выражавшими живость характера и самоуверенность, - такой жена директора представилась Дьякову, смотревшему на нее с удовольствием.
- Вы, как всегда, любезны, Илья Гаврилович, - отвечала она, скромно смеясь, будучи приятно тронута комплиментом. - Слава Богу, все у нас благополучно, с тех пор как наконец признали заслуги моего мужа и он получил заслуженное повышение.
- Этим вы обязаны вашему новому губернатору, который показал хорошее знание людей, - добавил к этому Дьяков.
- Вы правильно угадали, - чистосердечно сказала госпожа Карцова. - Нашему нынешнему счастью мы обязаны только Борису Ивановичу Беклешову.
При имени всемогущего самодержца Ярославля гости, тихо беседовавшие друг с другом, замолчали. Они сочли непочтительным говорить о своих обычных делах, когда речь шла о губернаторе.
- Его превосходительство - превосходный человек, вся моя семья его любит и уважает, - вмешался в разговор Карцов. - Не так ли, Дарья?
- Что за глупый вопрос, Федор? Само собой разумеется, что мы все его любим и уважаем.
Чебышев, сидевший в углу за другим столом и незаметно поглощавший свой пирог с чаем, снова смешно заморгал глазами. Но как только его повелительница взглянула на него, тотчас придал своему лицу обычное выражение покорности.
- Вы еще не знакомы с нашим высоким шефом, Илья Гаврилович? - спросил жандармский майор.
- Я познакомился с ним два года назад, когда он только что занял здешний пост. С тех пор с ним не встречался.
- Пожалуй, вы не знаете его дам? - спросил полковник. - Два прелестных создания, которые могут вскружить голову любому мужчине. На этот раз ни в коем случае не возвращайтесь домой, не повидав их и не полюбовавшись… - и вспомнив о красавицах, он с удовольствием погладил свои пышные усы.
- Ну, уж настолько они не опасны, расхваленные вами красавицы, - живо откликнулась госпожа Карцова, - я убеждена, что Илья Гаврилович не потеряет ни голову, ни сердце. Конечно, Вера Петровна, супруга Бориса Ивановича, красивая женщина. Но она грустна, невыразительна и холодна как лед. А что находят в этой насмешливой маленькой Любочке, как ее все тут называют, я до сих пор не понимаю.
- Извините, но я не разделяю вашего мнения, - сказал полковник, - Вера Петровна - в высшей степени интересная особа, несмотря на холодное выражение лица. Но что причиной тому, спросил бы я со всей почтительностью? Поговаривают о всяких супружеских ссорах, а это не самая приятная обстановка для семьи.
- Эти разговоры - только злоязычная болтовня в этом маленьком захолустье, - ответила возбужденно Дарья Алексеевна. - Борис Иванович - лучший и добрейший человек в мире, и его жена должна быть счастлива, имея такого мужа…
- Но, милостивая государыня, - перебил ее Дьяков, - мне кажется, вы необъективны в этом споре. Причинила ли вам Вера Петровна какой-нибудь вред, что вы судите о ней без снисхождения? Или вы защищаете губернатора из чувства безграничной благодарности за его благодеяния? - спросил он с иронией.
Но на этот вопрос никто не осмелился ответить, и Дарья почувствовала, что в своем рвении зашла слишком далеко. Полковник и майор украдкой обменялись взглядами.
- Госпожа Беклешова, конечно, с некоторого времени не очень любезна с Дарьей, - вступил в разговор Карцов, стараясь прервать неудобное молчание, - в то время как его превосходительство беспрестанно осыпал нас милостями. Я лично не имею ничего против госпожи губернаторши, но Любовь Степановна мне приятнее Веры Петровны.
- Я полностью разделяю ваше мнение, - сказал майор. - Она в высшей степени пикантная девушка.
- И как утверждают, - добавил полковник, бросив со стороны лукавый взгляд на госпожу Карпову, - губернатор того же мнения, что и Федор Васильевич.
- Кажется, высокопоставленное лицо имеет разносторонние вкусы, - заметил Дьяков. - Что вы думаете об этих упреках вашему другу и благодетелю, Дарья Алексеевна?
При упоминании имени Любочки Дарья Алексеевна сильно покраснела, и ей, очевидно, был неприятен тот оборот, который принял разговор. А Дьякову это было как раз интересно.
- Я нашла, что эта девушка очень насмешлива и мне в высшей степени несимпатична.
- Вы к мужскому полу более снисходительны, чем к женскому, - сказал Дьяков, - за что мы, впрочем, должны быть вам благодарны. Но не скажете ли мне, Дарья Алексеевна, кто такая эта бедная Любочка, которая имеет несчастье вызвать ваше неудовольствие?
- Точно никто не знает, - отвечала госпожа Карцева пренебрежительным тоном. - Говорят, будто она бедная родственница, которую Борис Иванович из милости взял в свой дом, чтобы спасти от голодной смерти. Точно так же, как мы поступили с Анной Павловной.
- Это было бы прекрасной чертой характера и говорило бы в пользу Бориса Ивановича, которого вы хвалите за его доброту, - сказал Дьяков. - Но так как я в городе чужой, не соблаговолите ли ответить еще на один вопрос. Не подозреваете ли вы, что Беклешов влюблен в свою юную подзащитную?
При этом прямо поставленном вопросе в глазах прекрасной дамы загорелось пламя. И она ответила, с трудом сдерживая себя:
- Я принципиально не верю толкам, которые может изобрести только злая клевета людей. Впрочем, я доверяю хорошему вкусу его превосходительства и не допускаю, чтобы он мог ухаживать за такой девушкой.
Она умолкла, вызывающе посмотрев на присутствующих.
Теперь Дьяков знал довольно. Но хозяина очень занимала тема разговора. Быстро в него включившись, он сказал:
- Илья Гаврилович сможет сам составить мнение о красоте дам, если завтра почтит своим присутствием вечер у губернатора.
- Буду очень рад. А что, нам предстоит танцевать?
- О, нет! Как вы могли подумать? Сейчас пост, и вдруг танцы! - сказала Дарья Алексеевна со священным ужасом. - Мы все же в Ярославле не язычники! Будет любительский театр с благотворительными целями.
- Это истинная правда! - воскликнул торжественно Борис. - Но выслушай до конца. Прошли недели, наш план счастливо осуществился, и, благодаря твоей помощи, я смог несколько дней назад сообщить отцу, что его поручение выполнено: обручение Владимира и Веры расстроено окончательно. Тут я хотел спросить его о нас, но он прикрыл мне рот рукой и сказал: «Хорошо, мой мальчик, ты прекрасно поработал. Я тобою доволен. Тебе будет приятно узнать, что поработал ты на самого себя!…» Меня кольнуло подозрение, огонь пробежал по жилам. Я боялся понять его… Впрочем, я никогда его не пойму. «Почему, отец?» - спросил я, заикаясь. Меня и сейчас охватывает ужас, и я не в состоянии продолжать…
Он остановился. Казалось, воспоминание об этой сцене лишило его самообладания.
- Успокойся, мой дорогой, - сказала Любочка ласково, - и доскажи все до конца. Я хочу знать всю эту историю.
Борис торжествовал. Он продолжал:
- Спокойно, как будто говорит о пустяковом деле, отец сказал: «Ты - счастливец, так как сейчас займешь место Владимира! Это мое обещанное тебе благодеяние. Оно принесет тебе счастье в жизни. Твое обручение состоится не позже, чем через восемь дней». Он сказал это так, что возражать было невозможно. Представь мое положение, я чуть с ума не сошел! Но отчаяние придало мне силы и решительности. Я бросился отцу в ноги, говоря о любви к тебе, о том, что у нас с тобой отношения как у обрученных, что я умоляю его о милости, о милости для меня, для нас обоих! Все напрасно!
С большим напряжением выслушала Любочка этот рассказ. Слишком глубоко и мучительно любила она Бориса, чтобы совсем не поверить ему. Сейчас она уже не была так уверена в его вине.
- Итак, через несколько дней решится твоя судьба? - колеблясь, спросила Любочка. - И это не был заранее известный тебе план? Можешь поклясться, что ты говоришь правду?
- Клянусь тебе нашей любовью, всем, что мне свято и дорого, моим счастьем, что говорю чистую правду! - патетически воскликнул Борис.
- Не верить тебе сейчас, значит, допустить возможность клятвопреступления, а это ужасно, - и чувство облегчения коснулось ее угнетенного сердца. - Но почему ты не сопротивлялся отцу?
- Я пытался, но он был неумолим, - и Борис тихо добавил: - Я более чем в его власти. На днях я проиграл в клубе невероятную сумму. Если я не уплачу до конца недели, то я потерян, обесчещен, и мне остается только пустить себе пулю в лоб. И мой отец - единственный, кто меня может спасти!
- Нет, ты не умрешь, мой дорогой. Я была неправа, когда обвиняла тебя, я сейчас это вижу. Слава Богу… Прости меня… но я так несчастна! Что нам делать? Без тебя я не хочу и не могу жить.
Борис выиграл битву, Любочка снова была в его власти.
- Мое положение много хуже твоего, мое дитя, - сказал он с наигранной печалью в голосе, - так как я осужден на вечный союз без любви с Верой Петровной. И все это, - сказал он, будто про себя, - на всю жизнь.
Оба замолчали. Чуткое ухо Бориса улавливало Лю-бочкино короткое, тяжелое дыхание.
- И ты перестанешь любить меня, Борис? - спросила Любочка, в отчаянии заглянув ему в глаза.
- Никогда! Эта жертва выше моих сил, и никто не вправе этого от меня требовать, даже мой отец!
Словно солнечный луч упал на Любочкино лицо. Она охотно бы обняла любимого, если бы не святость места, где они находились.
Но это была мимолетная радость, и вскоре ее лицо омрачилось.
- Что нам теперь делать? - едва прошептали ее губы.
- Встретить неизбежное с терпением и выдержкой, - ответил Борис серьезно и со значением. - Мы скроем от мира нашу любовь, как драгоценное сокровище, как талисман нашего счастья. Это наша святыня, в которую не проникнет посторонний взгляд и которая придаст нам силы вынести наш ужасный жребий.
- Но будем ли мы видеться и смогу ли я говорить, как безгранично тебя я люблю? Я хочу от тебя слышать, что и ты меня любишь, как раньше. Иначе я жить не смогу.
При этих словах в глазах Любочки вспыхнул огонь, и Борис подумал, что при ее решительном характере она способна на крайнее.
- Конечно, мы будем видеться, - успокоил ее Борис. - И будем говорить о любви друг к другу. К сожалению, это единственное оставшееся нам утешение.
Казалось, он погрузился в тяжелое раздумье.
- Впрочем, нам не трудно так часто видеться, как мы хотим, так как Вера считает себя твоей подругой и доверяет тебе.
- Не говори мне о Вериной дружбе, Борис. Одна мысль о ней приводит меня в бешенство. Я никогда ее не любила. А сейчас я ее страшно ненавижу, так как она похитила моего любимого и обрекла меня на несчастье.
- Не надо слишком предаваться ненависти. Тебе нужно все твое самообладание. Я знаю, Любочка, что ты умная девушка с сильным характером. И ты понимаешь, что если Вера узнает о нашей любви, то наша разлука неминуема.
- Ты прав, Борис. Я буду осторожна, и ни одна живая душа не узнает, что происходит во мне.
- Вот это ты правильно сказала. Поддерживай в себе это настроение, и, возможно, когда-нибудь нам будет намного лучше, чем мы сейчас предполагаем. Жизнь преподносит удивительные сюрпризы. Но уже поздно, пора прощаться, - сказал Борис, оглядевшись. - Церковь опустела, на нас могут обратить внимание.
Любочка испуганно огляделась. Служба тем временем незаметно окончилась… Она примирилась с возлюбленным, чего ей, несмотря ни на что, так хотелось. Она молча попрощалась с Борисом, закуталась в пальто и поспешила домой, чтобы незаметно пробраться в свою комнату до того, как все встанут.
Оставшись один, Борис глубоко вздохнул и удовлетворенно посмотрел вслед удалявшейся Любочке. «На такую победу я и надеяться не мог, - подумал он. - Что делает любовь! Бедная девушка! Ты заслуживаешь лучшего. И зачем ты только связалась со мной?… Но я должен любой ценой, чего бы это ни стоило, достичь моей цели!… Но кто знает…»
Он оборвал себя. Приятные мысли о будущем подняли его настроение. Бодрый, он зашагал по дороге к дому.
Глава восемнадцатая
Ярославль - столица одноименной губернии, резиденция губернатора и властей. В описываемое время там в составе гарнизона стоял кавалерийский полк.
Построенный на правом берегу Волги возле впадающей в нее речки Которосль, город находится в глубокой низине болотистой местности. В нескольких верстах от города высится цепь холмов, придающих окрестностям приятное разнообразие. Земля здесь плодородна и, благодаря обилию влаги, приносит прекрасные, богатые урожаи.
Напротив Ярославля - холмы, подступающие к самой реке и заслоняющие даль. За холмами расстилается равнина: пашни, пересекаемые широкими полосами леса. Волга в этих местах очень широка. Маленькие островки, поросшие лесом, разбросаны по реке выше и ниже города.
Так как в те времена железной дороги в губернии еще не было, то немногие проселочные дороги были единственным средством коммуникации, обеспечивающим вывоз из губернии богатого урожая и продуктов.
Город ничем не выделялся среди других губернских городов, если бы не обсаженная деревьями набережная вдоль реки, гордость горожан и место их прогулки.
Дома, почти все одноэтажные, были деревянными, как и большая часть из сорока четырех церквей города. Исключение составляли только каменные больницы, на строительство которых не скупились. Для 24000 жителей города улицы, большей частью прямые, были слишком широки, и это придавало городу необжитой вид. Но в России пространства хватает и его не экономят.
Несоразмерно большой была и главная площадь Ярославля, которую здесь называли «большой площадью». Одну ее сторону занимал дворец губернатора, огромное казарменного вида и выкрашенное в белый цвет здание с зелеными ставнями, не отвечавшее ни одному архитектурному стилю. Два флигеля, выходившие на площадь, центральное здание и двор были окружены металлической решеткой. За дворцом - большой сад, простиравшийся до набережной Волги. Напротив губернаторского дома, по другую сторону площади, - кафедральный собор и дом архиепископа.
На площади располагалась и гимназия Демидова. В начале и в конце занятий толпы учеников, входивших и выходивших из гимназии, несколько оживляли эту мертвую площадь.
Пять часов вечера.
Из серых свинцовых облаков сыпется на землю мелкий упорный дождь. Под дождем и сильным южным ветром быстро тает снег. Бугорки снега среди талой грязной воды, как острова в океане, покрывают всю площадь. К счастью для пешеходов, площадь вымощена камнем. Отдельные большие камни выступают из моря грязи, и способный эквилибрист прыгает по ним, чтобы не обмочить колени в снежной жиже.
Одинокий извозчик стоит у дверей губернаторского дома в ожидании случайного пассажира и в надежде заработать несколько копеек. Кучер, выпив водки, дремлет во хмелю на козлах, и лошадь такая тощая, что на ее выпирающих костях можно развесить белье, печально свесив голову, размышляет о своей тяжкой доле. Вокруг - ни живой души.
В одном из флигелей открывается дверь, и тощий человечек появляется на верхней ступеньке лестницы. На нем - огромные тяжелые калоши, больше похожие на боты, чем на обычную обувь. Черные узкие панталоны, потертое пальто того же цвета и шляпа, видавшая лучшие времена, довершают костюм чиновника, который, как и другие его собратья, влачит жалкое существование в этом присутственном месте. Остановившись на мгновение, он с ужасом смотрит на затопленную водой и мокрым снегом широкую площадь. Но как человек, решившийся на все, энергичным движением поднимает воротник выше ушей, раскрывает зонт и начинает свой путь.
То, как он перескакивал с камня на камень, уверенность, с которой он определял, в какую лужу можно вступить, а в какую нет, из-за опасности набрать в калоши воду, говорило о большом опыте в преодолении этих препятствий. Когда он уже почти пересек площадь, на пути случилась неожиданная встреча. Его зонт столкнулся с зонтом господина, шедшего ему навстречу. Оба зонта одновременно приподнялись, и два пешехода с удивлением посмотрели друг другу в глаза.
Чиновник первым узнал стоящего перед ним господина. С большим почтением, не обращая внимания на сильный дождь, он снял шляпу.
- Редкая честь, господин Дьяков, - сказал он, отвешивая подобострастные поклоны, - которую вы оказываете Ярославлю своим посещением, а для меня особенная радость лицезреть вас.
- Я сразу не узнал вас, Семен Степанович, - отвечал Дьяков, - так как давно уже не бывал в городе. Знаете ли, управление хозяйством отнимает у меня все время. Впрочем, удачно, что я вас встретил. Хотелось бы узнать у вас, могу ли я сейчас поговорить с губернатором.
- Они, конечно, дома. Но я возьму на себя смелость дать вам совет. Если у вас дела к их превосходительству, то лучше к ним сегодня не ходить.
При этих торопливо сказанных словах Семен Степанович Чебышев понизил голос до шепота и боязливо огляделся по сторонам.
- Итак, чиновный люд от страха трясется. Что же испортило настроение нашему всемогущему губернатору? Уж не фельдъегерь ли из Петербурга или…
- Да нет, Илья Гаврилович, от этого Бог уберег… Как вы есть мой благодетель и покровитель, могу вам сказать. В эту ночь в губернаторском доме большая игра была, до восьми утра.
Семен Степанович снова пугливо огляделся.
- Превосходительство проиграли большую сумму, мне мой друг Василий, камердинер, сказал. Губернатор встали с постели час тому назад и уж очень в свирепом настроении.
- Так, так. Все старые дела, - сказал, ухмыляясь Илья Гаврилович. - Я вам за сообщение очень благодарен. Да, конечно, у меня дела, которые надо обсудить с его превосходительством. Лучше пойду к нему завтра… Я ведь в Ярославль на несколько дней.
Чиновник отвесил низкий поклон и издал вежливый смешок, будучи доволен своим сообщением.
- Но не скажете ли мне, Семен Степанович, - продолжал Дьяков, - куда это вы в этот час путь держите. Ведь вы еще должны сидеть за бумагами… Уж не любовное ли свидание?
Эта покровительственная шутка вызвала ухмылку на тощем лице Чебышева.
- Я приглашен на небольшое чаепитие у Федора Васильевича и…
- У Федора Васильевича Карцова? - с удивлением перебил его Дьяков.
- У него самого.
- Здесь и в самом деле многое изменилось с тех пор, как был я в Ярославле в последний раз… Скажите, дорогой Семен Степанович, с каких это пор Федор Васильевич устраивает чаепития? Раньше его средства не позволяли этого излишества.
- Федор Васильевич пользуется особой благосклонностью губернатора, - отвечал Чебышев, характерно подмигивая глазами. - Уж год как назначен директором канцелярии. Превосходительство и финансовые дела его поправили, так что живет он хорошо. И его прекрасная супруга Дарья Алексеевна завела отличный гардероб!
- Приятно слышать, - сказал Дьяков. - Карцов - тоже мой старый знакомый, и я сейчас с вами отправлюсь к нему. Он будет очень удивлен моим неожиданным визитом.
- Ваш визит, несомненно, будет ему очень приятен. Могу ли иметь честь показать вам дорогу, Илья Гаврилович?
- Сделайте одолжение, Чебышев, так как я подозреваю, что Карцов свою прежнюю маленькую квартиру сменил на лучшую. Впрочем, что же это мы стоим на площади? При такой ужасной погоде - занятие не из приятных.
Они свернули с площади на широкую улицу и пошли вдоль нее. Идти было недалеко, и вскоре они остановились перед двухэтажным домом. На фоне одноэтажных домов улицы дом выглядел импозантно.
- Не соизволите ли войти, Илья Гаврилович. Здесь и живет Федор Васильевич, в первом этаже, - сказал Чебышев, делая удаление на последнем слове и открыв дверь.
Глава девятнадцатая
Дьяков оказался в темной прихожей, пахнувшей разнообразными и противоречивыми запахами. Ощупью отыскал узкую крутую лестницу, которая вела в квартиру директора канцелярии.
В ответ на звук колокольчика послышались быстрые шаги. Слуга-мальчишка открыл дверь. В конце коридора служанка, увидев посторонних у дверей гостиной, поспешно затолкала двух галдящих ребят в соседнюю комнату. Слуга (его звали Ванька) поспешил настежь открыть гостям дверь. В парадной комнате, освещенной двумя лампами, за чайным столом сидели хозяева и их гости.
При входе незнакомых оживленный разговор тут же смолк. Хозяин, видимо, не узнал гостя, так как медля и со смущением поднялся, и Дьяков сделал шаг ему навстречу.
- Не узнаете старого знакомого Дьякова, - сказал он, представляясь, и протянул Карцову руку.
- Извините, Илья Гаврилович. Забывчив стал на лица, - отвечал хозяин. - Не могу поверить в честь, которую вы мне оказали посещением моего скромного жилища.
Взгляд, которым он при этих словах оглядел гостиную, говорил о том, что на самом деле он не считает свое жилище таким уж скромным.
- Дарья, ты что, не узнаешь Илью Гавриловича? Уж почти два года как мы не виделись, но старых друзей не забывают, - сказал он, очевидно, гордясь перед гостями тем, что такого вот господина он называет своим другом.
Дьяков подошел к хозяйке, которая вместе с гостями продолжала стоять, и поздоровался с ней, как хороший знакомый, попросив прощение за неожиданное вторжение.
Карцов представил ему двух присутствующих гостей, один из которых был командиром кавалерийского полка в составе ярославского гарнизона, а другой - шеф жандармов, старый майор, не ожидавший более повышения по службе.
Дарья Алексеевна подозвала молодую восемнадцатилетнюю девушку, которая незаметно сидела за самоваром, и сказала одновременно высокомерно и с напускной скромностью:
- Позвольте, Илья Гаврилович, представить вам Анну Павловну, бедную кузину моего мужа, которую из милости я взяла в дом… - и тут же приказала ей: - а сейчас иди на место и предложи Илье Гавриловичу большую чашку чая.
Бедная девушка, сильно покрасневшая при этом представлении, была счастлива снова скрыться за самоваром.
В этот момент хозяйка заметила Чебышева, который в смущении стоял у дверей.
- Семен Степанович, что же вы так поздно сегодня? - сказала она чиновнику, полусердясь, полушутя, в то время как Дьяков сел за чайный стол, - у меня к вам куча дел. Я надеялась, что вы детей к моей тетке отведете, так как все слуги заняты, а сейчас они шумят в соседней комнате, и комиссионные не готовы…
- Извините, Дарья Алексеевна, но в этом опоздании не виноват. Высокая служба задержала меня необычно долго в присутствии и…
- Ладно, Семен Степанович, можете не оправдываться. Я всегда заранее прощаю… а сейчас сделайте мне удовольствие - сходите к буфету, вот вам ключ, и достаньте еще сахару, я вижу, что его не хватает. Но пусть его Ванька принесет. Это будет приличнее.
Чебышев поспешно последовал приказу, радуясь, что его извинили за опоздание.
Через несколько минут в гостиной появился Ванька с сахаром в руке. Внешность этого пятнадцатилетнего мальчика не отвечала требованиям приличия и элегантности, которые хозяева, казалось, хотели ему придать. Он выглядел худым и голодным. Бросались в глаза обтянутые скулы его доброго и глупого калмыцкого лица. Для сегодняшнего праздника он, видимо в порядке исключения, причесал волосы набок. Они блестели, смазанные жиром. Его ливрея, видимо, была сшита давно, и он из нее вырос. Брюки едва доходили до щиколоток, рукава были коротки, сюртук едва застегнут, а галстука вообще не было. Возможно, Ванька считал его излишеством. На месте галстука был воротник рубахи весьма неопределенного цвета.
Появление этого создания было в высшей степени гротескным, и хотя Дьяков ко всему был привычен, при виде Ваньки не мог удержаться от удивления. Но будучи вежлив и предупредителен, скрыл удивление и только слегка усмехнулся.
- У вас сейчас еще и мужская прислуга, Дарья Алексеевна, - обратился он к хозяйке, которая, пересев, сидела рядом с ним.
- Это небольшая роскошь совершенно необходима, - отвечала она, довольная тем, какое Ванька произвел впечатление, и таким тоном, как будто всю свою жизнь не обходилась без мужской прислуги. - Не хотите ли к чаю еще сахару? - И не ожидая ответа, крикнула: - Ванька, Ванька! Быстро принеси сахар для Ильи Гавриловича.
- Я рад видеть, - сказал Дьяков, обращаясь к хозяйке, - что со времени моего последнего посещения вы и обстановку обновили…
Он оглядел мебель и стены гостиной, которая была обставлена с претензией, но без вкуса.
- И вы стали так элегантны, Дарья Алексеевна. Впрочем, такая красивая дама, как вы, и без этого обратит на себя внимание, - добавил он галантно.
Госпожа Карцова действительно считалась в Ярославле первой красавицей, за исключением жены губернатора, с которой никто здесь не мог сравниться.
Красотой и тонкостью черт Дарья Алексеевна, конечно, не слишком отличалась. Она была настоящей русской красавицей из средних слоев общества. Немного за тридцать, довольно высокая, с пышными формами и стройной фигурой, с прекрасного цвета кожей, краснощекая, с чувственными губами, охотно смеявшимися, демонстрировавшими прекрасные зубы, с глазами, выражавшими живость характера и самоуверенность, - такой жена директора представилась Дьякову, смотревшему на нее с удовольствием.
- Вы, как всегда, любезны, Илья Гаврилович, - отвечала она, скромно смеясь, будучи приятно тронута комплиментом. - Слава Богу, все у нас благополучно, с тех пор как наконец признали заслуги моего мужа и он получил заслуженное повышение.
- Этим вы обязаны вашему новому губернатору, который показал хорошее знание людей, - добавил к этому Дьяков.
- Вы правильно угадали, - чистосердечно сказала госпожа Карцова. - Нашему нынешнему счастью мы обязаны только Борису Ивановичу Беклешову.
При имени всемогущего самодержца Ярославля гости, тихо беседовавшие друг с другом, замолчали. Они сочли непочтительным говорить о своих обычных делах, когда речь шла о губернаторе.
- Его превосходительство - превосходный человек, вся моя семья его любит и уважает, - вмешался в разговор Карцов. - Не так ли, Дарья?
- Что за глупый вопрос, Федор? Само собой разумеется, что мы все его любим и уважаем.
Чебышев, сидевший в углу за другим столом и незаметно поглощавший свой пирог с чаем, снова смешно заморгал глазами. Но как только его повелительница взглянула на него, тотчас придал своему лицу обычное выражение покорности.
- Вы еще не знакомы с нашим высоким шефом, Илья Гаврилович? - спросил жандармский майор.
- Я познакомился с ним два года назад, когда он только что занял здешний пост. С тех пор с ним не встречался.
- Пожалуй, вы не знаете его дам? - спросил полковник. - Два прелестных создания, которые могут вскружить голову любому мужчине. На этот раз ни в коем случае не возвращайтесь домой, не повидав их и не полюбовавшись… - и вспомнив о красавицах, он с удовольствием погладил свои пышные усы.
- Ну, уж настолько они не опасны, расхваленные вами красавицы, - живо откликнулась госпожа Карцова, - я убеждена, что Илья Гаврилович не потеряет ни голову, ни сердце. Конечно, Вера Петровна, супруга Бориса Ивановича, красивая женщина. Но она грустна, невыразительна и холодна как лед. А что находят в этой насмешливой маленькой Любочке, как ее все тут называют, я до сих пор не понимаю.
- Извините, но я не разделяю вашего мнения, - сказал полковник, - Вера Петровна - в высшей степени интересная особа, несмотря на холодное выражение лица. Но что причиной тому, спросил бы я со всей почтительностью? Поговаривают о всяких супружеских ссорах, а это не самая приятная обстановка для семьи.
- Эти разговоры - только злоязычная болтовня в этом маленьком захолустье, - ответила возбужденно Дарья Алексеевна. - Борис Иванович - лучший и добрейший человек в мире, и его жена должна быть счастлива, имея такого мужа…
- Но, милостивая государыня, - перебил ее Дьяков, - мне кажется, вы необъективны в этом споре. Причинила ли вам Вера Петровна какой-нибудь вред, что вы судите о ней без снисхождения? Или вы защищаете губернатора из чувства безграничной благодарности за его благодеяния? - спросил он с иронией.
Но на этот вопрос никто не осмелился ответить, и Дарья почувствовала, что в своем рвении зашла слишком далеко. Полковник и майор украдкой обменялись взглядами.
- Госпожа Беклешова, конечно, с некоторого времени не очень любезна с Дарьей, - вступил в разговор Карцов, стараясь прервать неудобное молчание, - в то время как его превосходительство беспрестанно осыпал нас милостями. Я лично не имею ничего против госпожи губернаторши, но Любовь Степановна мне приятнее Веры Петровны.
- Я полностью разделяю ваше мнение, - сказал майор. - Она в высшей степени пикантная девушка.
- И как утверждают, - добавил полковник, бросив со стороны лукавый взгляд на госпожу Карпову, - губернатор того же мнения, что и Федор Васильевич.
- Кажется, высокопоставленное лицо имеет разносторонние вкусы, - заметил Дьяков. - Что вы думаете об этих упреках вашему другу и благодетелю, Дарья Алексеевна?
При упоминании имени Любочки Дарья Алексеевна сильно покраснела, и ей, очевидно, был неприятен тот оборот, который принял разговор. А Дьякову это было как раз интересно.
- Я нашла, что эта девушка очень насмешлива и мне в высшей степени несимпатична.
- Вы к мужскому полу более снисходительны, чем к женскому, - сказал Дьяков, - за что мы, впрочем, должны быть вам благодарны. Но не скажете ли мне, Дарья Алексеевна, кто такая эта бедная Любочка, которая имеет несчастье вызвать ваше неудовольствие?
- Точно никто не знает, - отвечала госпожа Карцева пренебрежительным тоном. - Говорят, будто она бедная родственница, которую Борис Иванович из милости взял в свой дом, чтобы спасти от голодной смерти. Точно так же, как мы поступили с Анной Павловной.
- Это было бы прекрасной чертой характера и говорило бы в пользу Бориса Ивановича, которого вы хвалите за его доброту, - сказал Дьяков. - Но так как я в городе чужой, не соблаговолите ли ответить еще на один вопрос. Не подозреваете ли вы, что Беклешов влюблен в свою юную подзащитную?
При этом прямо поставленном вопросе в глазах прекрасной дамы загорелось пламя. И она ответила, с трудом сдерживая себя:
- Я принципиально не верю толкам, которые может изобрести только злая клевета людей. Впрочем, я доверяю хорошему вкусу его превосходительства и не допускаю, чтобы он мог ухаживать за такой девушкой.
Она умолкла, вызывающе посмотрев на присутствующих.
Теперь Дьяков знал довольно. Но хозяина очень занимала тема разговора. Быстро в него включившись, он сказал:
- Илья Гаврилович сможет сам составить мнение о красоте дам, если завтра почтит своим присутствием вечер у губернатора.
- Буду очень рад. А что, нам предстоит танцевать?
- О, нет! Как вы могли подумать? Сейчас пост, и вдруг танцы! - сказала Дарья Алексеевна со священным ужасом. - Мы все же в Ярославле не язычники! Будет любительский театр с благотворительными целями.