Раевский Андрей. Начало Игры

Глава 33

   Подошёл к концу второй день пути пленников. Солнце уже село, и лощины невысоких, покрытых густой растительностью гор погрузились в глубокие сумерки. Порывы прохладного ночного ветерка то и дело заставляли вздрагивать пламя костров, вокруг которых будущие рабы, в окружении своих бдительных охранников, расположились на ужин и ночлег.
   Закинув руки за голову, Гембра лежала на траве, глядя в быстро меркнущее небо, на котором всё ярче проступали звёздные блёстки. А луна уже сияла почти нестерпимо ярко. Со стороны соседнего костра доносились звуки песни.

 
Мой демон проснулся и голос подал
С тех пор я и радость, и сон потерял
Устроился ловко он в сердце моём,
И нет мне покоя ни ночью, ни днём.
Оставил я труд свой — мешок на плечо,
И бросил жену, что любил горячо.
И слёзы в покинутом доме — не в счёт
А демону мало, кричит он — ещё!
Мне люди не братья, ведёт меня рок
Кривыми путями позорных дорог.
Гордыня буянит, а совесть — молчок
Но демону мало, кричит он — ещё!
Утратил я вкус и стыда и любви,
И руки мои уж в невинной крови,
Мне мил только звонкой монеты расчёт,
И демон доволен, но просит ещё!
 

   Нетвёрдый голос поющего то становился чётче, то терялся в нестройном хоре подпевающих.
   Последнее время Гембра всё чаще вспоминала слова Сфагама, сказанные в одной из их первых бесед. «Ты живёшь, словно во сне. Тело мечется, чувства кипят, а сознание спит». Задумываясь над этими словами, она стала догадываться, что ведут её по жизни некие сторонние силы. Всякий раз они бросают её в пучину самых невероятных приключений, но они же её и выручают. Выходит, что, считая себя совершенно независимой и гордясь этим, она на самом деле ничего не решала и не выбирала самостоятельно. Всё происходило само собой — сторонние силы иногда диктовали, иногда нашёптывали единственные решения, и, бессознательно полагаясь на них, Гембра, по сути, не ведала тяжести выбора. Так было с самого детства. Вера в надёжность ведущих её сил придавала ей и отчаянную храбрость, и, порой, опасную опрометчивость, и нежелание, да и неумение, думать о будущем. Беседы со Сфагамом поначалу пробудили в ней интерес к воспоминаниям. Но окунувшись в прошлое, состоящее из множества легко перелистанных дней, она не нашла там ничего, кроме пёстрого калейдоскопа ярких приключений. Не находилось главного — СМЫСЛА. Она почти совсем не помнила своего детства, и это тогда очень огорчило Сфагама. «Всё самое главное происходит в детстве. Не помнить детства — значит не помнить главного. В детстве видны сразу все дороги, а не только та, по которой тебя потом потащат. Того, кто умеет возвращаться в детство, нельзя посадить на ошейник». Похоже, силы, ведущие Гембру, посадили её на крепкий поводок. Сфагам говорил: «Хочешь понять меру свободы человека — поставь его перед выбором. Тот, кто заранее всё знает, ни в чём не сомневается и моментально выбирает, не спотыкаясь о противоречия, — на самом деле самый ведомый и зависимый человек, что бы он сам при этом о себе ни думал. Эти люди могут быть сильными, но это не их сила, а сила тех, кто их ведёт и использует в своих целях. Такие люди могут быть уверенными в себе и своей правоте, но это не их уверенность и не их убеждённость, ибо их сознание не было разбужено и испытано сомнением. Не они говорят, а через них говорится. Не они действуют, а ими делается. Не они выбирают, за них выбирается. Такие люди бывают по-своему счастливы. Но это счастье неведения, и они лишь безличные формы в великом круговороте вещей. Единое легко ими жертвует».
   — Значит, у этих людей нет судьбы? — спросила тогда Гембра.
   — Судьба есть, но судьба эта, можно сказать, не очень обязательна. Она прядётся всего лишь из двух нитей — путь, начертанный ведущими силами, и линия природы и характера. Одним словом, для непроснувшегося духа судьба определяется двумя вещами: каков человек по своей природе и зачем он нужен силам тонкого мира. Большинство людей ведомы слабыми силами тонкого мира, потому и судьба их бесхребетна и случайна.
   Да, силы, ведущие Гембру, ревностно охраняли свои привилегии. Любые попытки задуматься над смыслом своего прошлого, над внутренним рисунком судьбы, над путями трудноразличимых изменений, тотчас же парировались щетиной инерции, подсознательного страха. Сфагам объяснял это тем, что ведущие силы хитрят и, не желая допустить пробуждения внутренней свободы, создают ложное "я", от имени которого и управляют человеком. Это ложное "я" капризно, ревниво, мнительно и влюблено во все свои слабости и недостатки. Вот и теперь, стоило Гембре лишь немного мысленно отстраниться от своего стихийно действующего и переживающего образа, как тут же нахлынули страхи. «А не оставят ли её эти силы — покровители своими заботами? А не начнёт ли пробуждающий дух свободы по неопытности делать ошибки? А не проще ли жить, как живётся, не задумываясь и не ища себе лишней боли?» Но после встречи со Сфагамом сомнения внутри уже поселились, и поделать с этим было нечего.
   Небо стало совсем тёмным. Живописные изломы гор слились в глухие нависающие силуэты.
   Гембра закрыла глаза, мучительно размышляя. Вот теперь, когда она опять попала в опасную переделку, выручат ли её эти самые силы? Или, может быть, она уже больше им не нужна и не интересна? Мысли путались, не желая слушаться. И вдруг, после нескольких мгновений мучительной прострации, пришло чёткая и ясное осознание того, что её бурный авантюрный нрав и презрительное отторжение всех женских добродетелей, могли, помимо скорой дороги на виселицу, толкнуть её и на другой, более и важный и значительный путь. Может быть, столь раннее освобождение её от всяких привязанностей к родне, к дому и к размеренной жизни имеет своё особое, пока не понятое ею предназначение? А череда случайных и бессмысленных стычек, походов и переделок — это тот заданный природой путь, по которому ведущие силы тащат её, не зная ни рисунка, и конечного смысла и предназначения этого пути? Мысли опять спутались. В который раз мучительно остро захотелось, чтобы рядом был Сфагам. И даже не только потому, что он мог играючи перебить всю эту солдатню и своим мастерским мечом снести головы наглым варварским рожам. Он и только он мог всё объяснить тихим рассудительным голосом. Мягко, без тени задевающего поучения, он, как бы рассуждая сам с собой, умел заглядывать в самые глубины души и распутывать самые безнадёжные сплетения мыслей. И тогда робкий ещё дух свободы начинал верить в свои силы. И даже узы любовного чувства, силу которых Гембра только теперь почувствовала по-настоящему, рядом с этим казались не самым важным. Она хотела поделиться своими размышлениями с Ламиссой, но решила повременить.
   Со стороны хозяйских повозок слышались пьяные восклицания и звуки откупоривания очередного винного бочонка.
   — Сам-то, небось, жареных цыплят жрёт, а нам всё бобы да бобы, — донёсся голос плюгавого шорника, сидевшего, как всегда, чуть в стороне.
   — Заткнись, гнида, — брезгливо бросила Гембра, сплёвывая травинку, — ты за жареного цыплёнка готов задницу лизать, хоть карлику, хоть кому! Чего тебя продавать, ты и так раб!
   Шорник что-то невнятно пробормотал в ответ и отвернулся от костра.
   — Ой, Тифард, садись к нам скорей! — тихо воскликнула сидящая рядом Ламисса.
   Только сегодня пленникам было разрешено свободно ходить и разговаривать друг с другом во время привалов, и только сейчас, в вечерней темноте, Тифард впервые смог подобраться к своим, не вызывая излишнего интереса охранников.
   — Что с нашими? — первым делом спросила Гембра.
   — Ганвиса и Ралмантара убили. Вангутра и Ламфа ранили и увезли. Куда, не знаю. Лутимаса тоже не видел. Я двоих положил, а третьему метку поставил. Надолго запомнит, сволочь!… Меня, правда, тоже немножко поцарапали. А вы как?
   — Мы тоже не совсем даром дались, да толку что? На, держи, у нас тут рыба осталась.
   Тифард замолчал, вертя в руках вяленую рыбину и задумчиво глядя на огонь.
   Слышались приглушённые голоса. У соседнего костра вполголоса обсуждали перспективы.
   — Если кто в науках учён или по домашнему хозяйству — может и к хорошим хозяевам попасть. Ну, при доме там, при детях…
   — А если не умеешь ничего такого?
   — Ну и будешь тогда всю жизнь виноград давить. А как дряхлый станешь — выкинут, как собаку. Они ж варвары. У них закона нет.
   — Хуже всего — на рудник, или камни таскать…
   — Слышь, Ламисса, — заговорила Гембра с невесёлой иронией, — тебе ещё полбеды. Ты ведь у нас учёная. Слышала? Вот попадешь к благородным хозяевам, будешь варварских детей нянчить. Глядишь, и приживёшься.
   Ламисса не отвечала. Она умела молчать.
   — Извини, слышь! Это всё язык мой дурацкий. Не обижайся, ладно! — Гембра, как могла мягко, обняла подругу за плечи.
   — Да ладно, — тихо, почти шёпотом ответила та. — Кто ж знал, что всё так выйдет. Живёшь-живёшь, планы строишь, надеешься и вдруг раз — и нет ничего! Была жизнь, и нет жизни!
   — Рвать от них надо, вот чего я скажу! — деловито заключила Гембра.
   — Палок, что ли, захотела?
   — Испугали меня палками, как же!
   — Завтра же и рванём! Мне в рабстве не светит! Ты, главное, меня слушай. А Тифард нам поможет чуток, верно?
   Парень кивнул.

* * *

   — Новеньких ведут!
   Процессия остановилась на внеочередной привал. Со стороны боковой дороги в сопровождении конных варваров приближалась большая группа новых пленников.
   Их построили неподалёку на поляне возле дороги, и вскоре до Гембры донёсся гавкающий голос карлика, проводящего с новенькими ознакомительную беседу. Охранники, по понятным соображениям, уделяли основное внимание недавно прибывшим. Да и общее количество пленников было теперь таким, что оцепление стало более редким. Лес был рядом. Случай был самый что ни на есть подходящий. Понял это и Тифард. Видя, что Гембра с Ламиссой, как бы невзначай, подбираются ближе к лесу к краю оцепления, он направился к варвару-охраннику и сделал вид, будто что-то нашёл на земле в паре шагов от него. Дальнейшее развитие сценки можно было наблюдать, не слыша слов. Интерес охранника, наигранная суетливость Тифарда, пытающегося спрятать вещицу, попытка её отобрать, подключение соседнего охранника, который, как следовало из жестов Тифарда, её и потерял. Далее последовало выяснение отношений между варварами, естественным и непосредственным образом переходящее в драку.
   — Давай, давай, давай! — Гембра потянула Ламиссу за рукав, увлекая её в густые заросли, ставшие доступными благодаря разрыву в оцеплении.
   Они неслись через лес что есть духу, то и дело оглядываясь. Погони не было. Густое зелёное месиво скрыло стоянку, и никаких звуков оттуда уже не доносилось. Ламисса, хоть и бежала изо всех сил, всё время отставала, и вскоре беглянки остановились для короткого отдыха. Звуков погони по-прежнему не слышалось, и дальше можно было двигаться медленнее. Но темп надо было держать, и калейдоскоп стволов, камней, сучьев, кустов, высохших коряг и бесконечной многоцветной зелени, забрызганной пробивающимися сквозь густые кроны солнечными лучами, вновь завертелся вокруг них. Наконец, они упали в изнеможении возле ручья, впадающего в небольшое лесное озеро.
   — Перебираться надо, — отстранённо сказала Гембра, не меняя обессиленной позы.
   — Ага, — столь же отстранённым голосом ответила Ламисса, — может, искупаемся сначала?
   — Ну, давай! Только быстро!
   Подруги скинули одежду и прыгнули в озеро. Чистая, холодная вода приняла разгорячённые тела, смывая тяжесть и утомление. Холодная волна, прокатившаяся по нервам, ушла, вода стала казаться тёплой, и вылезать из неё не хотелось. Они долго плавали взад-вперёд по озеру, ныряли, дурачились, брызгались водой, не в силах противиться приливу беззаботной радости. Наконец, стало по-настоящему холодно, и Гембра первой вышла на берег. Съёжившись и дрожа, она подошла к тому месту, где была оставлена одежда. Однако одежды на месте не было. Гембра быстро огляделась по сторонам. Недоумевать пришлось недолго. Из-за ближайшего куста выступили два ухмыляющихся варвара. Один держал в руке обнажённый меч, другой поигрывал дротиком, который тотчас же полетел бы в спину Гембре, если бы та бросилась бежать. Бежать, впрочем, было некуда. Из-за соседнего куста в сопровождении ещё двоих варваров и одного солдата показался и сам Серебряное Блюдо. На его вульгарном, словно вырубленном из грубого чурбана лице, расплылась издевательски-благодушная улыбка.
   — Как водичка? Эх, сами бы поплавали, да нельзя! Служба.
   — Разбой это, а не служба, — глухо отозвалась Гембра.
   — Эй, подруга! А ну давай, вылезай! Побегали и хватит! — крикнул Серебряное Блюдо Ламиссе, продолжавшей плескаться в воде.
   «Как они успели? Неужели шли всё время по следу? Конечно, они знают эти места, но почему всё-таки так быстро?» — задавала себе Гембра мучительные вопросы.
   — Думали, от нас просто убежать? Как же, как же!
   — Одежду хоть отдайте.
   — Перебьётесь. А ну, шагай!
   Ламисса была настолько подавлена, что не проронила ни слова, когда их вывели на дорогу, которая проходила впереди шагах в трёхстах от озера и привязали к сёдлам отпущенной локтей на десять верёвкой за связанные в запястьях руки. Всадники ехали не спеша и, к счастью, бежать вслед за лошадьми не приходилось. Серебряное Блюдо и солдат ехали впереди, и разговор их не был слышен. А варвары всё время болтали на своём диком степном языке, иногда вставляя исковерканные алвиурийские слова. Они то и дело оборачивались, откровенно разглядывая обнажённых пленниц сальными взглядами, тыча пальцами и громко гогоча. Было ясно, что только присутствие начальника удерживало их от разгула скотских страстей. Раскрасневшаяся Ламисса отворачивалась, стараясь не смотреть на варваров, а Гембра, закусив губу, то и дело вскидывала голову, силясь стряхнуть упавшие на глаза чёрные вьющиеся локоны, быстро высушенные тёплым ветром.

* * *

   — Я, Атималинк из рода Литунгов, никогда не бросаю слов на ветер! Всем понятно? — витийствовал карлик, прохаживаясь вдоль длинного двойного строя будущих рабов.
   Вечерний привал был устроен раньше обычного — солнце ещё не спряталось за горные склоны.
   — Вот эти две женщины, — маленькая ручка с хлыстом указала на стоящих перед строем Гембру и Ламиссу, — решили сегодня нас покинуть, то есть убежать. Из-за них наши воины полдня мотались по лесу, вместо того, чтобы заниматься более важными делами. Так вот, чтобы все поняли, что бегать от нас не стоит, эти женщины сейчас будут наказаны. Давай! — карлик махнул ручкой и заковылял в сторону.
   — Лечь на землю! — тихо скомандовал стоящий рядом воин. — Вот здесь.
   Женщины послушно легли на плешивую траву возле дерева. Они не видели, как две верёвки были переброшены через толстую ветку высоко над их головами. Бездумно следя за кружением рядом с ними пыльных сапог, они почувствовали, как тугие узлы стягивают их щиколотки, и ноги стали рывками подниматься вверх. Тянущая сила остановилась лишь когда ладони вытянутых рук неловко упёрлись в землю, а волосы упали в серую пыль. Почти сразу же послышался звук рассекаемого воздуха, и острая пронизывающая боль прокатилась по всему телу от пяток до самой головы. У Ламиссы дрогнули руки, и голова её на миг бессильно уткнулась в землю.
   — Раз! — донёсся сверху царапающий гортанный голос.
   Тут же последовал второй удар, затем третий. Казалось даже, что бьют не по пяткам, а по голове, так сильно отдавалась боль в позвоночнике и затылке. Каждый удар выдавливал, выплёскивал слёзы из глаз Гембры. Эти непроизвольные слёзы боли не имели никакого отношения к плачу, но Гембра из последних сил отворачивала голову, стараясь никому их не показать, особенно Ламиссе. Лицо подруги с высоко поднятыми сведёнными бровями и ртом, судорожно сжимающим густую, пропылённую прядь золотых волос, на миг промелькнуло перед затуманенным болью и слезами взором Гембры.
   — Шесть, семь, восемь!
   Онемевшие руки подкашивались при каждом новом ударе, головы тыкались в пыльную землю, крик боли рвался наружу, но женщины нашли в себе силы подавить его. Лишь от последних трёх ударов Ламисса негромко застонала.
   — Десять!
   Внутри всё сжалось в ожидании нового удара. Но обычного свистящего звука не прозвучало. А через минуту подтянутые кверху ноги наказуемых бессильно упали на землю и верёвки вокруг щиколоток были перерезаны и сняты.
   Карлик ещё что-то вещал собравшимся, но слова его гудели далёким невнятным бормотанием. Всё ощущения внешнего мира померкли и доходили приглушённо и отстранённо, сквозь завесу парализующей боли.
   — Не будь они для нас подходящим товаром, били бы не гибким хлыстом, а бамбуковой палкой, а после бамбуковой палки ходить особенно не в радость. Всем понятно? — донеслись до затуманенного болью сознания последние слова карлика. Затем чьи-то сильные руки подхватили лежащих и поволокли в сторону.
   Они долго сидели молча, опершись спинами о колесо повозки, не замечая ничего вокруг, пока, наконец, унялась дрожь в ослабевших руках, и приступы боли помалу перестали сжимать внутренности. Один из солдат, подойдя, швырнул им две длинные рубашки из грубого небеленого холста. Боясь лишний раз пошевелить ногами, женщины, не вставая, стали осторожно натягивать новую одежду. Справившись с задачей, Гембра даже нашла в себе силы улыбнуться.
   — Ничего, — вяло подмигнула она подруге. — Выкрутимся ещё! А ты молодец. Здорово держалась. Я думала — раскиснешь.
   У Ламиссы не было сил отвечать. Она лишь мучительно, через силу улыбнулась в ответ.
   — Эй, вы как? — Тифард тревожно озираясь, склонился над наказанными.
   — Лучше не бывает! Сыграли в догонялки… криво усмехнулась Гембра.
   — Я вам поесть принёс. Вот каша тут… и лепёшки.
   Ламисса с тихим стоном отвернулась. Есть не хотелось и не моглось.
   — Ну, потом съедите. Совсем без еды-то нельзя. Наши-то вон, ужинают все, А эта мразь даже к общему костру подходить боится. Всё к хозяевам жмётся, гнида!
   — Это ты про кого? — безразличным голосом спросила Гембра.
   — Да про шорника этого. Это ведь он про вас вякнул. Тут они за вами и рванули. Они здесь все тропинки знают. А так и не заметили бы сразу, это точно. Может, и ушли бы вы. Ну, пошёл я, пасут теперь знаете как… Потерпите, утром легче будет.
   — Хороший парень, — сказала Гембра вслед уходящему Тифарду.
   — Заснуть бы, — мечтательно проговорила Ламисса.
   — Да, самое время. — Гембра осторожно подогнула ноги и стала внимательно рассматривать свои пятки, осторожно ощупывая кожу и слегка надавливая то в одном, то в другом месте, будто что-то проверяя.

* * *

   Тщедушное тело шорника лежало, нелепо распластавшись на траве. На посиневшем лице застыло выражение животного испуга. Маленькие глазки, тусклые и остекленевшие, бессмысленно смотрели в утреннее небо.
   — Что это значит?! — рычал Атималинк, потрясая хлыстом и в гневе мечась перед выстроенными пленниками. — Только один порядочный человек нашёлся… с пониманием.
   — А ты не говорил, что предателей убивать нельзя! — насмешливо крикнул какой-то мужчина из заднего ряда.
   — Итак, кто это сделал? Я ведь всё равно узнаю!
   — Тогда зачем спрашиваешь? — парировал голос кого-то из недавно прибывших.
   — Ну что ж, для начала отменим завтрак! Потом перейдём к мерам покруче! Спрашиваю ещё раз! Кто его убил?
   — Ну, я убил! — выступил вперёд Тифард, — ну и что ты со мной сделаешь? Дай людям поесть, урод!
   — Я, Атималинк из рода Литунгов… — начал было карлик.
   — А в роду Литунгов все такие красавцы? — перебил его Тифард, складывая руки на груди.
   Карлик в бешенстве махнул хлыстом, и четверо дюжих варваров потащили парня в сторону к повозкам. Бросив злобный взгляд на пленников, начальник заковылял прочь, переговариваясь о чем-то с Серебряным Блюдом.
   Гембра и Ламисса стояли с краю шеренги, приподнявшись на мыски, боясь наступать на пятки и поддерживая друг друга.
   — На каменоломню… — донеслись до них обрывки разговора хозяев.
   Женщины переглянулись и вздохнули.
   В первый день им было разрешено присесть на край открытой повозки.
   А на следующий день они уже шли рядом с другими, спотыкаясь, хромая и подпрыгивая всякий раз, когда их босые ноги наступали на сучки, камешки и выбоины дороги.
   — Сегодня к вечеру будем у перешейка, а через день войдём в славный город Гуссалим, где и завершится наше путешествие! — громогласно объявил Серебряное Блюдо, таким помпезным и приподнятым тоном, будто сообщал будущим рабам нечто очень радостное и утешительное.
   — Будь проклят этот Гуссалим! — проговорила Гембра, смачно сплюнув на пыльную дорогу.

Глава 34

   — Что-то ты не торопишься со своим вторым смертельным ходом, Тунгри. Уж не взялся ли ты тайком помогать моему другу? — стрекотал Валпракс, рассекая прохладный, пронизанный солнцем воздух над ребристыми серо-лиловыми нагромождениями скал.
   — Вот ещё! — раскатистым гулом отозвался Тунгри. — Я своё дело знаю. Мне просто не хочется, чтобы это было так грубо, как в прошлый раз. Приятель-то твой и в самом деле оказался не прост.
   — Ещё бы! Уж я то знаю, кого выбирать!
   — И ещё этот мальчишка…
   — Да, не забудь! Тот, кто стал на СОБСТВЕННЫЙ путь, больше не подчиняется воле случайностей.
   — Да, теперь он достоин особого внимания. И я ему это внимание уделю.
   — Но мы ведь не договаривались, что будем играть с ним.
   — А я и не буду играть С НИМ. Я пока сыграю ЧЕРЕЗ НЕГО. Вот заодно и посмотрим, как он стоит на своём пути.
   Зелёные барашки сосновых крон, тронутые золотистым теплом вечернего солнца, провалились вниз — демоны взмыли в ослепительную вышину.
   — Я, кажется, опять слишком много тебе разболтал, — раздражённо прогудел Тунгри.
   — Не беда! Я ведь всё равно пока ни во что не вмешиваюсь, — с ехидной кротостью ответил Валпракс, резко беря вниз. Горный массив вновь заполнил горизонт и понёсся навстречу. Среди разбегающихся сосен заискрилось, переливаясь на солнце, разноцветье каменных пород.

* * *

   Чёрная, ощетинившаяся шершавой травой земля мучительно вздыбилась, оттеснив на самый верх страницы полоску неба, по которому туго скрученными жгутами струились жёсткие, будто фарфоровые облака. Деревья, охваченные беспокойно-сумбурным порывом, вцепились корнями в землю, а растрёпанными кронами — в небо, словно ища в нём опору. А из самого угла протягивало свои холодные, колючие и царапающие лучи солнце. Строения, сиротливо разбросанные по сумеречной земной тверди, выгибались под напором давящих и распирающих сил. И даже невозмутимый книжник, сидящий за пюпитром с пером в руке, подняв голову, с тревогой и удивлением глядел в пространство. А вихри неистовых сил уже взъерошили складки его одежды, закрутив их нервной и болезненной рябью. Перо застыло в руке…
   В последнее время книга говорила не столько текстом, сколько филигранными картинками-миниатюрами. Такая картина открылась впервые. Сфагам не без труда оторвал взгляд от изображения и поднял глаза вверх.
   Мелкий дождь вяло шелестел по низкому плоскому навесу.
   Они сидели одни на маленькой террасе убогой харчевни, последней перед горным перевалом
   — Мы едем уже много дней и вот-вот приедем, а за твоим спокойствием всё больше сквозит тревога. И печать грустной задумчивости не сходит с твоего лица, — проговорил Олкрин, вертя ложку в деревянной миске с острым овощным супом, который всё никак не хотел остывать.
   — А ты, я смотрю, приобрёл вкус к возвышенному слогу, — улыбнулся Сфагам, — много стихов читаешь. Всё и раньше было так, просто ты не замечал. Мне действительно есть о чём беспокоиться.
   — О чём же, учитель?
   — Ну, хотя бы о тебе. За последнее время ты стал мне намного ближе, и это принесло мне новые сомнения по поводу наших занятий.
   — Я что-нибудь делаю не так?
   — Ты всё делаешь так. Трудности не у тебя. Трудности у меня. Знаешь, чем бы ты сейчас занимался, если бы остался в Братстве? Тебе сейчас самое время сидеть, или, точнее, стоять в ящике, утыканном изнутри гвоздями, который должен быть подвешен к суку дерева. Это называется воспитание спокойствия духа и тонкости ощущений. Пока эту ступень не пройдёшь — дальше не продвинешься. У тебя это, пожалуй, заняло бы месяца три-четыре. А может быть и больше…
   — Я готов. Будем мастерить ящик?
   Сфагам посмотрел на ученика долгим внимательным взглядом.
   — Пока не будем. Традиции Братства проверены веками. Всё это время человек, постигший монашеские науки, твёрдо знал своё место между землёй и небом, всё чувствовал, всё понимал и жил в ладу со стихиями. И не было в мире человека совершеннее. А теперь что-то изменилось в мире, или, может быть, в человеческой голове. И чтобы в этом разобраться, надо сойти с проторенного пути. Отклониться, хотя бы на несколько шагов, понимаешь. Хранить традицию для будущих времён — это не по мне. У меня другой путь… Свой. Мне кажется, что и у тебя тоже. Впрочем, тебе не поздно вернуться. В Братстве будут тебе рады.
   Олкрин задумался.
   — Я хочу остаться с тобой и искать путь.
   — Свой путь, свой. Это самое главное. Только ради этого стоит делать шаги в сторону от Совершенного Пути старых времён. Так что пока сосредоточимся на боевых искусствах и медитациях. Здесь ты в последнее время неплохо продвинулся. Ну а мои трудности… С недавних пор я стал относиться к тебе почти как к сыну, и мне не хотелось бы сажать тебя, как положено, в отхожую яму и тыкать палкой при любом движении. И это не просто человеческая слабость. Если бы я должен был воспитать просто мастера для Братства или даже будущего патриарха — у меня не было бы затруднений. Но я чувствую, у тебя другое предназначение, и это было бы насилием не над тобой, а над твой судьбой и природой. А насиловать судьбу сына — выше моих сил. Да и не проходят такие вещи даром.