Раевский Андрей. Начало Игры

   — Мужики сейчас только вернулись. Сами видели… Кончили Болотного и дом его сгорел… — вклинились звонкие детские голоса.
   Радостно возбуждённый гул становился всё ближе и громче.
   — Тащи телёнка!
   — Вина-то хватит?… Ещё три бочонка из погреба и пива!
   — Давай у кого чего есть! Столы на улицу!
   — Сами-то где?
   — Да, вон там сидят…
   В харчевню ворвалась восторженная толпа крестьян во главе с хозяином.
   — Тебе гадалка не говорила, что тебя задушат в объятьях? — спросил Сфагам с иронической тоской в голосе.

* * *

   — …И тогда сам император собрал в столице всех колдунов и магов, наставников духовных братств и сильнейших адептов. Только все вместе они смогли дать настоящий бой лактунбам в тонком мире. Им удалось отсечь их от источника высших сил. И только тогда в дело смогла вступить императорская армия. Но лактунбы всё равно были ещё очень сильны. Иногда и сотня солдат ничего не могла поделать с одним.
   — А я ещё слышала, что если оборотень кого-нибудь укусит или поцарапает, то этот человек сам в оборотня превратится.
   — Глядя на нас, пожалуй, не скажешь. Это всё сказки для детей. Во-первых, так не бывает никогда. Во-вторых лактунбы — это не простые оборотни. Обычный оборотень может превратиться в кого? Чаще всего в волка, реже в медведя или в тигра. И обычный оборотень плохо управляет своими превращениями. А лактунб сам выбирает себе форму. Он может, например сегодня появиться в виде помеси крокодила и цапли, а назавтра придумать что-нибудь ещё похлеще. И делает всё это когда захочет. А главное, приобретая свойства животных, они не в малой мере не теряют человеческого рассудка. Они умножает животную хитрость на человеческое рассуждение. А силу их ты видела. Это не звериное и не человеческое. Это их магия. Знаешь почему тогда удалось их подрубить? Они не смогли оборонятся сообща — слишком не любят друг друга. Всё время грызутся. А ты говоришь, заразить укусом… Очень нужно им размножаться направо-налево! Не так-то просто попасть в их секту — пять ступеней посвящения. Они если и собираются вместе — то, как правило, для своих обрядов. А новеньких с самого детства готовят.
   — Это как?
   — Ну вот, к примеру, приходит в деревню какой-нибудь старичок или старушка и пока родители не видят, всем детишкам пирожки раздают. А пирожки отравленные. Все дети или болеют или умирают, а кто-то один почувствует неладное и есть не станет. Вот он-то и исчезает через день — два. А уж как дальше его готовят — этого никто не знает. Поди, подберись к ним…Ну, и по наследству тоже, конечно передают, не без этого.
   — Да, связались мы… — поёжилась Гембра.
   — Кучу книг насочиняли — всё страшилки про браки с лактунбами. Но это тоже сказки. Такие браки — большая редкость. Им люди для другого нужны, а браки у них только между собой. Вот такая секта…
   — Да пропади она, эта секта!
   — Неплохо бы… Ты знаешь, а там в доме я даже немного испугался. По-настоящему, понимаешь.
   — Ещё бы!
   — Да нет. Смерти я не боюсь. Я готов умереть в любую минуту. Этому учат в Братстве в ещё первый год. Но тут ведь хуже… Просто убивать им не нужно. Они используют человеческие органы и их внутренние силы.
   — Какие силы?
   — Ну вот у тебя, к примеру, что-нибудь болит. Если болит сердце, ты к нему обращаешься, с особыми словами, как к человеку. Если болит палец или зуб — слова другие. У каждого члена и у каждого органа свой характер, своё понимание и свои скрытые силы. Вот за этим они и охотятся. Помнишь его трубочку?
   — Как не помнить!
   — Я не знаю что он там задумал. Но если бы он победил, наши головы могли бы, к примеру, годами плавать в каком-нибудь вонючем тазу с собачьими потрохами и при этом, всё чувствовать и понимать. А он вытягивал бы из них соки своей трубочкой или ещё что-нибудь в этом роде. Ведь соки и кровь у человека тоже меняются. Когда человек спокоен — одно, когда напуган — другое, когда разозлён — третье. Они в этом лучше всех разбираются…
   — А желудок может приделать какой-нибудь змее или пауку?
   — Почему бы нет.
   — У меня мороз по коже. Никогда бы в это не поверила, если б сама…
   — А простой оборотень даже и близко не осмелится подойти к владениям лактунба. Так что когда в следующий раз соберёшься к ним в гости, оборотней и прочих вампиров можешь не бояться.
   — Нет уж, хватит с меня!
   Обратная дорога была лёгкой. Сфагам заделал пробоины в тонком теле и вернул своё обычное уравновешенное состояние. Раны, благодаря лечению и медитациям, заживали довольно быстро. Конечно, сломанное ребро не могло срастись слишком скоро, но ехать верхом было уже не так больно. Были даже возобновлены занятия боевого искусства. Сфагам был ещё несколько скован в движениях и это отчасти сокращало разницу в мастерстве. Но оборона монаха оставалась неприступной и это одновременно и раздражало и восхищало Гембру. Для полноценного восстановления обычного состояния Сфагаму нужна была, по меньшей мере, неделя покоя. Но он чувствовал, что покоя не предвидится. Неясные тревоги не оставляли его. Во всяком случае, он твёрдо знал, что судьба уже готовит ему новые приключения. Зато Гембра пребывала в своём обычном приподнятом настроении. Она фрондировала своим босяцким видом, гордо встречая удивлённые взгляды встречных на дороге.
   — Вон видишь кучу камней. Я её запомнила — к вечеру будем в городе. Здорово мы управились. Если сегодня не считать, ещё два дня до праздника. Думаю, правитель будет доволен.
   — Я тоже думаю…
   Подъезжая к городу, Сфагам почувствовал, что его тревоги усиливаются. Удвоенный караул у ворот и слишком внимательный осмотр всех въезжающих при странной, едва уловимой неуверенности в поведении стражников были первым их подтверждением.

Глава 11

   — Я пальчик прищемил!
   Молодая женщина с прямыми золотистыми волосами осторожно спустила с повозки забавно одетого по-взрослому мальчика лет шести.
   Сейчас подую — и всё пройдёт. Давай… где?
   Златокузнец Кинвинд стоял рядом и, поглаживая бороду, любовался своим маленьким племянником. За лето, проведённое в загородном поместье мальчик успел немного вырасти. После смерти жены и гибели сына — офицера городской гвардии его вдова и маленький племянник стали для Кинвинда самыми близкими людьми, а их взаимная любовь была для него истинной радостью.
   Слуги ещё не успели разгрузить повозку, как во двор въехали Сфагам и Гембра.
   — Смотрите! Все сразу! — воскликнул Кинвинд, идя на встречу въезжающим.
   — И с трофеем! — Гембра махнула мешком с головой Кривого. — Правитель будет доволен!
   — Боюсь, ему будет не до того. — лицо Кинвинда приобрело тревожно-озабоченное выражение. — В доме поговорим. Главное все живы и почти все в сборе. Стамирх поправляется. Он даже с нами посидит за ужином.
   — Почти все? — спросил Сфагам.
   — Олкрина нет. Не вернулся ещё из дворца. Не спокойно мне за него… Подождём ещё…
   Сфагам и Гембра спешились и подошли к повозке.
   — Это Ламисса — представил Кивинд золотоволосую женщину. Та взглянула на Сфагама открытым и слегка растерянным взглядом больших светло серых глаз и тут же наткнулась на пристальный оценивающий взор Гембры. В ответ Ламисса оглядела воинственную гостью с таким обезоруживающим сочувствием, что той впервые стало неловко за свой оборванный вид. Сфагам и Гембра сдержано представились.
   — Ну пошли в дом — ужин наверное уже готов. — пригласил Кинвинд, радушно раскинув руки, как бы обнимая всю компанию.
   — Да и переодеться надо — деловито добавила Гембра.

* * *

   — Что-то неладно в городе, — озабочено сказала Ламисса, перекладывая кусок жаренной утки в тарелку своего маленького подопечного. — Все шушукаются… Слухи всякие…
   — И стражники на въезде дотошные слишком… — добавила Гембра.
   — Я только что из дворца. Я там часто бываю — почти что свой, — заговорил хозяин дома. — Не знаю что уж там в городе говорят, а во дворце похоже, власть меняется. Лучше бы конечно об этом не болтать, но между нами-то можно. — Кинвинд подставил серебряный кубок и слуга наполнил его прозрачным виноградным вином.
   — Так вот, — продолжал он, сдаётся мне, что Тамменмирт больше городом не управляет. Во всяком случае, с сегодняшнего утра. Точно никто ничего не знает, все темнят. Но половина его любимых магов и астрологов уже из города разбежалась. Это кое о чём говорит. Да и вообще, похоже, надо быть готовым ко всему.
   — А что с Олкрином? — спросила Гембра.
   В длинной до земли свободной холщовой рубашке, белизна которой оттенялась смоляными волосами и подвешенными на чёрных кожаных ремешках украшениями и амулетами она чувствовала себя гораздо увереннее.
   — Он почти каждый день с утра уходил во дворец. Правитель был им доволен. Сегодня я его там не видел. И узнать ничего не смог. Никто ничего не знает… и нет его до сих пор. Не нравится мне это.
   — Он сегодня не вернётся. Это мне совершенно ясно. — Веско сказал Сфагам. — Но он жив — это мне тоже ясно. Завтра с утра пойду во дворец. Надо со всем этим разобраться.
   После горячей бани и перевязки Сфагам чувствовал себя почти здоровым и всё время был погружён в свои мысли. Он внимательно смотрел вокруг, ловя состояние привыкания к малознакомым местам. Он любил отслеживать, как образ нового места — двора, улицы или комнаты преобразуется, впечатываясь в память и, впитывая волновые импульсы тонкого тела, становится внутренне освоенным. Сейчас это было особенно интересно, потому что двор и дом Кинвинда уже был ему полузнаком… Впитывая флюиды дома, он явственно ощущал специально направленный на него импульс внимания, исходивший от Ламиссы. Она старалась не смотреть на него и это было самым надёжным подтверждением особого интереса. Гембра, видимо, тоже это чувствовала и, что неудивительно, не испытывала по этому поводу восторга. Она то и дело бросала резкие испытующие взгляды на Ламиссу, а Лутимас, наблюдая за этим едва заметно ухмылялся в свои пшеничные усы. К концу ужина вино немного развеяло тревожное настроение. Разговор стал живее и раскованнее. Сфагам, впрочем, как всегда больше молчал и сидя в дальнем конце стола, не спеша ел свои любимые яблоки, разрезая их на мелкие дольки. Зато Гембра оказалась в своей стихии, когда дело дошло до рассказов о приключениях. Рассказать действительно было что и она не упустила возможности дать волю не только своему красноречию, но и фантазии. Сфагам лишь только незаметно улыбался, опуская голову, когда взгляды восхищённых слушателей, включая слуг, обращались к нему. Выразительно жестикулируя Гембра превратила пятачок между столом и камином в своеобразное подобие сцены. Она тоже беспокоилась за Олкрина, но в глубине души она была даже рада, что не слышит в этот момент его ехидных шуточек.
   — А почему ты всё время молчишь? — вдруг спросила Ламисса, прямо взглянув на Сфагама.
   — В самом деле, тебе разве нечего добавить? — поддержал хозяин.
   — Я бы, скорее, кое-что убавил…
   — Тогда я сама тебя спрошу, — продолжала Ламисса, — когда ты понял, что ты особо отмечен?
   — Сфагам задумался, подняв на женщину свои невозмутимо спокойные глаза.
   — Было мне лет семь, — начал он. — Жил я тогда в родительском доме в небольшом городе у моря. Однажды, играл я как-то с другими мальчишками на берегу. Помню, даже, крепость строили из песка с камнями. Вдруг, слышу с улицы голоса: «Встречайте патриарха! Встречайте великого учителя!» Бежим в город. Видим — повозка едет закрытая, двумя мулами запряжённая. Рядом четверо монахов — тоже на мулах едут. Выходит из повозки старичок, худой такой, подтянутый. Был это патриарх Нерслинф. Ему уж тогда за девяносто было, а держался лет на тридцать моложе. Знали его по всей империи. Может и вы слышали.
   Кинвинд и Стамирх многозначительно закивали.
   — Не тот ли это Нерслинф, что сидя на приёме в столице вылил за спину пять поднесённых ему кубков с вином, а когда его стали спрашивать, что он делает — сказал, что тушит лесной пожар где-то на южной границе? — спросил Стамирх.
   — А потом донесли, — добавил Кинвинд, — что пожар там точно был и вдруг сам собой погас. В один момент. И как раз в то самое время!
   — Да, это был тот самый Нерслинф. Так вот, все к нему детей ведут — судьбу узнать. Он со всеми говорит, никому не отказывает. Что кому говорил, правда, не помню… Подводит и меня отец. Посмотрел на меня патриарх и говорит: завтра со мной поедешь. Тогда и приоткроем судьбу твою. А на следующий день чуть свет приходит к нам в дом один из монахов, что с ним ехали. «Пора, говорят, учитель ждёт.» Ехали мы в повозке целый день. Ни слова старик не сказал за всю дорогу. И шторки закрыл. Так в темноте и ехали. Выходим — место голое, ни кустика. Одна земля и камни. Горы вдалеке. Моря не видно почти. Только крипта стоит каменная. Низенькая, старая. Там уж лет пятьсот назад святого отшельника захоронили. Обошёл старик вокруг, на колени стал и заснул, вроде. Я тогда ещё про медитации не знал. Потом встаёт и говорит — «Побудь здесь пока.» Садится в повозку и отъезжает. Я сперва ничего и не понял. Потом вижу — повозка всё дальше, дальше… И пропала совсем. Ходил-ходил я вокруг — крипта заколочена, внутрь не войдёшь. Сел рядом и сижу. Почти заснул. А тут слышу — завывает кто-то. Встал, огляделся — собаки дикие. А может, шакалы или волки. Я тогда не разбирался. Воют-воют, кружат-кружат и подбираются потихоньку. А у меня ничего с собой не было, даже палки, Да и что я против них с палкой? И огонь развести нечем… Тут я и почувствовал в первый раз внутреннюю силу. По-настоящему почувствовал. Разложил вокруг по сторонам три камня и сказал про себя: «Вот за эти камни они не зайдут!» И верно — не заходят! Близко-близко крутятся, а зайти — не заходят. Так и держал их… Главное страх ещё до того пропал. Сам пропал. Ведь знаете — страх отгонять бесполезно. Если пропадает, то сам собой. Так и тогда. Как бы разговор с этими собаками вышел. Почувствовал я их. Почувствовал и понял. Главное, злобы никакой на них не было Просто говорил я с ними мысленно, как со своими, а они слушали… Так и просидел до утра, пока не разбежались они… А к полудню вижу — повозка подъезжает. Выходит старик, как ни в чём не бывало. «Не замерз?»,… «Это что?» — спрашивает про камни. Я говорю — «Граница.» Измерил он шагами расстояния между камнями. «Неплохо.» — говорит. И отвёз меня домой, а потом с отцом долго говорил. Так и попал я в Братство Совершенного Пути. Нерслинф тогда был там наставником. Но вскоре он умер…Или сменил форму, как у нас говорят…
   — А кто был твой отец? — продолжала спрашивать Ламисса.
   — Отец мой был судовладелец. И городской верфью владел на паях. Он любил жизнь и жизнь дала ему много сил. Он много путешествовал, часто надолго уходил в плавание, но и дом держать умел. Увлекался астрономией и математикой. И характер у него был очень весёлый. От него я впервые услышал, что познание истины — это единственное, ради чего стоит жить.
   — А любовь? — спросила Ламисса.
   — Я у него об этом не спрашивал.
   — А как ты сам думаешь?
   — Я думаю, что любовь доносит лишь чувственный аромат истины, приоткрывая дверь в Бесконечное. Но любовь мимолётна, в отличие от привычки и ищущие любви не обретают полного единства в Бесконечном… Я бы сказал, что любовь, приоткрывая истинный путь, сама ведёт по другому. Едва ли не все, кому дано было вдохнуть этот аромат навсегда потеряли голову. Но возможно я и ошибаюсь. Не принимайте мои слова слишком серьёзно… Да, истина одна, но путей к ней много. Возможно, искусство любви — один из этих путей. Но главное, что каждый не просто имеет право, а должен искать свой собственный. Иначе он найдёт лишь чужую истину. Так говорил мой отец, когда я встречался с ним, навещая дом. Я ведь выезжал иногда за пределы Братства. А однажды он ушёл в плавание и не вернулся… Но давайте, всё-таки дослушаем Гембру.
   Та, немного помолчав, продолжила рассказ, но говорила она теперь намного спокойнее и временами останавливалась, будто задумываясь.
   Усталость, наконец, взяла своё и компания отправилась спать.
   — Да, непростые дни настают, и как раз перед праздником, — проговорил напоследок хозяин. — Будем надеяться что тебе и завтра будет удача. — сказал он Сфагаму.
   — Нам! — уточнила Гембра.

* * *

   Утром того же дня Олкрин, как обычно отправился во дворец. За время ежедневной работы он успел привыкнуть к дворцовой обстановке. Да и работа шла неплохо. Состав для «отшибания памяти» был давно приготовлен и хотя испытать его в действии ещё никто, к счастью, не пытался, Олкрин был спокоен. С отобранными у шайки порошками тоже было почти всё ясно. Теперь он трудился над составлением эликсиров, а также разбирался в той путанице на алхимической кухне, которую устроили там многочисленные шарлатаны, сменявшие друг друга в последние годы. Олкрин с наслаждением занимался сортировкой составов, приготовлением недостающих и новых, взамен испорченных. Кроме того он составлял подробные описания по их приготовлению и использованию. Правитель, которого Олкрин видел всего дважды явно выражал к нему расположение, поэтому камарилья сомнительных магов, чародеев и гадальщиков, хотя и шипела и злословила за его спиной, но открыто вредить всё же не решалась.
   Олкрин оседлал своего конька. Из всех искусств, которым обучали в Братстве, ему были наиболее близки медицина и алхимия. У него было тончайшее чутьё на состав любого препарата, а его умение их изготавливать было уже не ученическим. Не случайно в Братстве его уже успели прозвать поваром. Поощряя Олкрина в его усердии, правитель даже разрешил ему покопаться в дворцовой библиотеке, где нашлось на удивление много интересного.
   Однако, рутина дворцовой жизни была довольно тосклива. Особенно тягостны были вынужденные перерывы в работе, когда нужно было ждать, пока тот или иной состав остынет, или наоборот, нагреется, или сам с течением времени достигнет нужного состояния, изменившись под действием воздуха. Изнывая от скуки, Олкрин слонялся взад-вперёд по длинным дворцовым галереям, разглядывая росписи и затейливые узоры на стенах и потолках, но не решаясь, всё же уходить слишком далеко от дверей алхимической кухни.
   «Хорошо, что судьба не сделала меня стражником.» — частенько думал он, не спеша прогуливаясь мимо застывших в неподвижности караульных. Зато после окончания работы, размеры которой, кстати сказать, никто не устанавливал, можно было весь остаток дня сидеть в библиотеке, наслаждаясь изучением древних манускриптов и беседами со стариком Линкрантом — хранителем библиотеки.
   Так было и в этот день. Работа на алхимической кухне была закончена уже к полудню и вскоре Олкрин уже сидел на верхней ступеньке высокой лестницы, аккуратно перебирая запылённые книги и свитки на одной из верхних полок. Он так увлёкся чтением старинного трактата о целебных грибах, где многие места были, как назло стёрты и неразборчивы, что почти не заметил, как хранитель куда-то ушёл, что-то невразумительно пробормотав. Только некоторое время спустя он с удивлением услышал голоса, приглушённо доносившиеся через несколько стеллажей. В библиотеке кто-то находился. Это было тем более удивительно, поскольку все главные события дворцовой жизни проходили далеко, в других частях огромного здания. Голоса всех немногочисленных посетителей библиотеки были Олкрину знакомы, а эти — нет. Возможно, Олкрин и не обратил бы на них особого внимания, если бы до него несколько раз не донеслось бы имя правителя. Он осторожно спустился с лестницы и прислушался.
   — …Так что здесь мы можем говорить спокойно. — донёсся голос Рамиланта.
   — Ты что, боишься? Вот уж не думала… — этот бархатистый с внутренней упругостью голос несомненно принадлежал Аланкоре — жене правителя.
   — Подумай, Валтвик, разве он тебя ценит! — продолжала она.
   — Он уже готов был назначить на твоё место этого пришлого монаха. Тебе ещё повезло, что тот отказался. — добавил предводитель охраны.
   — А-а-а? — протянул Валтвик — начальник городской гвардии.
   — Это люди надёжные. Они уже с нами, — вновь вступила Аланкора. — только за тобой дело. Суди сам — лучшего момента не будет. Этого пса в городе нет,…
   — А когда вернётся, мы его встретим! Ничего он уже не сделает., — снова Рамилант.
   — …А праздник всё перемелет, — продолжал бархатистый женский голос. Раздадим побольше вина, бесплатные угощения, простим все долги, отпустим всякий сброд из тюрем. Ну ты ведь знаешь, как всё это делается, чтоб все были довольны. А после праздника, — известно — новая жизнь. А про муженька моего высокочтимого после праздника никто и не вспомнит. Не губить же мне, свою молодость в ожидании, пока он сам умрёт.
   — Разве это не жестоко, Валтвик? — натужно засмеялся Рамилант.
   — Вы его уже?…
   — Нет. Пусть сам отречётся. А уж потом…
   — Он не отречётся.
   — Это наша забота.
   — Где он?
   — Зачем он тебе?
   В разговоре наступила тяжёлая пауза.
   — Я не предатель. А то, что вы делаете — измена.
   — Это как сказать… Разве я — не законная правительница?
   — Это как сказать…Лучше, пока не поздно…
   — Уже поздно! Или с нами, или…
   — Я не с вами. Я не предатель!
   — Ну, как знаешь. Кончен разговор!
   Послышались шаги к выходу и вдруг, — короткий вскрик, грохот опрокинутого стула и стук упавшего на пол тела.
   — Ты что! Зачем?! — надрывно зашептала женщина.
   — А что было делать? Он бы поднял против нас всю городскую армию!…С сегодняшнего утра нам уже терять нечего.
   — И то верно. Так ему и надо! Собака!
   — Уносите… Скорей… И кровь сотрите. Приведите собак, пусть залижут…-распоряжался Рамилант. — Ты не волнуйся. Никто ведь ничего не видел. Мало ли кто его мог убить. У каждого серьёзного человека не может не быть врагов. Тем более, у вояки.
   — Какой ты у меня умный, — иронично промурлыкала Аланкора. Эй ребята! Обшарьте, здесь всё на всякий случай. У нас ещё дел по горло.
   — Так! А вот и свидетель! — провозгласил Рамилант, когда перед ним в сопровождении четырёх дюжих стражников предстал Олкрин.
   — Что ты видел? — холодно спросила правительница.
   — Ничего, я читал книги.
   — Он далеко стоял? — последовал вопрос к стражникам.
   — Да, в другом конце.
   — А что слышал? — спросил Рамилант, буравя юношу колючим пронизывающим взглядом.
   — Я не слушал. Я читал книги.
   Рамилант и Аланкора коротко переглянулись.
   — В тюрьму его пока! — Распорядилась правительница. Потом разберёмся. Не до него сейчас. И так забот хватает.
   — Хотя может быть…-протянула она с сомнением, глядя в спину уводящим Олкрина стражникам.
   — Нет. Он не настолько опасен.

Глава 12

   — Что-то этих крыс не видно. Может не потянут сегодня на допрос-то? — Высокая складная девица с копной растрёпанных рыжих волос в живописно разодранном фривольном платье лежала закинув ногу на ногу, покусывая соломинку.
   — Не терпится над жаровней повисеть? — ехидно процедила другая — белокурая, постарше. Остатки прямого светлого платья едва держались на её широких обнажённых плечах. Она сидела прямо, напряжённо обхватив руками колени.
   — А нам с Трендой жаровня по фигу! — парировала невысокая пышка, тряхнув густыми чёрными кудрями. — Мы то и на углях танцуем и хоть бы что!
   — Во-во! — буркнула из угла камеры худая высокая скуластая смуглянка с чёрными прямыми волосами до пояса.
   — Вот и отправляйтесь на виселицу с поджаренными пятками, а мне неохота! — блондинка потянулась и улеглась на соломе.
   — Ну, ты это брось. Держи вот. — Высокий мулат с большими, немного томными глазами достал из потайного кармана своего длинного белого с синим узором балахона несколько маленьких кожаных мешочков. — И ты держи, смелая такая, — он осторожно протянул на ладони черноволосой пышке щепотку серо-зелёного порошка. Та аккуратно пересыпала его в нагрудный кармашек изорванного танцевального топика.
   — Всем по порции. Подходи по порядку.
   — Так мало? — обескуражено протянул полуголый парнишка лет пятнадцати с телячьим лицом и взъерошенными русыми волосами.
   — Хорошенького понемножку… Во-первых, мало осталось. Во-вторых, если много примете, совсем окосеете и они заметят. Тогда всё отнимут. А в-третьих…Неизвестно, что они ещё новенького придумают… Лысый-то у нас выдумщик.
   — Ох уж, этот лысый! — возмущённо воскликнула рыжая Тренда. — Я б его!…
   — Ты б там на крюке посмелее была бы! Вчера чуть не раскололась… — продолжала цедить блондинка. — И вообще, если вы, такие красотули, не боитесь пяточки подпалить, то и отдайте ваши порции народу. Мы то не такие мастера…
   — Ну, нет уж…
   — Кончай базар. — тихо скомандовал здоровенный лысоватый детина с бледным немного одутловатым лицом, последним подошедший за своей порцией. Неловко ковыляя, он вернулся в свой угол.
   — Тебе хорошо! Тебе ещё не сделали ничего! Даже одежда вся цела. А мы в чём перед народом покажемся? — ораторствовала пышка прохаживаясь по камере.
   — А что? Почему бы напоследок народу сиськи не показать? А там пусть вешают. — Рыжая тоже прошлась по камере и подойдя к наполовину зарешёченной двери просунула руку между прутьями.
   — Эй милок, проводишь меня до петли под ручку? — голая рука зацепила проходящего по узкому коридору стражника. — А может со мной за компанию, а?
   — Слушай, Динольта, — обратился мулат к блондинке, — если ты надумала расколоться, то это очень зря. Если бабку сдадим — мы им больше не интересны, понятно?