Рагимов Сулейман. Орлица Кавказа (Книга 1)

   И при всем том, полковник понимал, что в глазах гачагов он был здесь первым царским сатрапом, злейшим врагом. Ибо судьбе было угодно, чтобы кровавая борьба с зангезурскими гачагами происходила именно в бытность его, Белобородова, уездным начальником. Гачаги, конечно же, видели петербургского полковника и на позициях, у брустверов в окопах, командующего боевыми действиями. И выпади удобный момент, никто бы - ни сам Наби, ни Хаджар, ни один из гачагов и их сторонников не преминул бы угостить бородача-полковника пулей... И никому бы из них не пришло на ум, какие сомнения снедают их врага...
   Очевидно, гачаги-узники, дай им волю, отплатили бы ему даже более жестоко, нежели самому обидчику Хаджар. Но как бы то ни было, решение было принято, и гусиное полковничье перо скользило по бумаге.
   Белобородое покорнейше просил генерал-губернатора снестись с главноуправляющим канцелярии на Кавказе и, по получении разрешения последнего, соблаговолить лично приехать в Гёрус, дабы непосредственно ознакомиться с положением дел и воочию убедиться в истинности вышеизложенного... И пусть его сиятельство рассудит сам, что резоннее - держать Хаджар в заключении, в каземате, усугубляя недовольство местного населения или же освободить именем его императорского величества! Если же предпочтительным окажется первое, то пусть его высокопревосходительство сам определит меру военного подкрепления, которым можно было бы обеспечить надежность дальнейшего содержания опасной узницы в каземате. Пусть господин генерал-губернатор распорядится и относительно пределов полномочий г-на Быстроходова, возможно, даже и назначит его самого начальником каземата. Пусть генерал-губернатор возьмет на себя ответственность решить - оставить ли Хаджар отбывать срок заключения здесь, препроводить ли в более укрепленный каземат, послать ли этапом в Сибирь, дабы лишить ее всяких надежд на помощь и вызволение со стороны Гачага Наби, хотя и трудно рассчитывать на безропотное поведение узников после такого шага... Ум хорошо, а два лучше, тем более, если это генерал-губернаторский ум. Белобородое четко уяснил для себя дальнейший образ действий по получении конкретной инструкции свыше.
   Он перечитал написанное, кое-где усмотрел неловкие и лишние фразы и взял на себя терпеливый труд переписать послание набело. Потом скрепил страницы, вложил в пакет, запечатал сургучом.
   "Надо, чтобы пакет вручили лично его превосходительству",- с этой мыслью он отпер дверь и вызвал к себе делопроизводителя, сидевшего в приемной.
   - Батькин! Это надо срочно отправить в Елизаветполь! Нарочным!
   - Разумеется, ваше высокоблагородие,- поспешил сказать чиновник, склонив голову с редеющими жидкими волосами, разделенными пробором посредине.
   - Дело, братец, важное и секретное! - полковник повысил голос.- Пакет надо вручить лично генерал-губернатору.
   - Слушаюсь, ваше высокоблагородие,- вытянулся в струнку делопроизводитель. И, помешкав, робко спросил: - Как быть, если окажется, что его превосходительство в отъезде, в Тифлисе?
   - Ну, так пусть в Тифлис и отправят...
   - Так точно, господин полковник! - подобострастно подхватил чиновник.
   - К тебе что, капитан подходил? - вдруг, сам не зная почему, спросил у него Белобородое. Батькин смутился.
   - Точно, ваше превосходительство, подходил. Смущал речами разными. Но поверьте, что я служил и доныне готов служить вам верой и правдой!
   - Ну-ну... Так отправьте пакет! Нарочным! И чтобы вручили - лично!
   - Слушаюсь! - делопроизводитель щелкнул каблуками и склонился перед полковником, стоявшим за массивным бюро, над которым висел портрет его императорского величества, неусыпно наблюдавшего за всем происходящим.
   Глава семнадцатая
   Аллахверди, еле отделавшийся от казачьего офицера, продираясь сквозь заросли, кустарник, наконец-таки добрался до села Каравинч и направился к дому кузнеца Томаса. Хозяин сразу заметил, что он удручен.
   - Как дела, кум?
   - Худо, Томас.
   - Что случилось? - всполошился кузнец.- Или... Хаджар в Сибирь отправили?
   Аллахверди перевел дух.
   - Да нет... пока она в каземате... Лейсан сказал...
   - Что ж тогда тучей смотришь?
   - Худо, говорю. Все туже кольцо затягивают... У них там один офицер появился - хуже сторожевого пса! Проходу никому не дает...
   - А может, мне самому наведаться туда?.. Узнаю толком, что и как.
   - И я всю дорогу об этом думал... Нужно знать все в точности. А то упустим час...
   После разговора в кузне, хозяин прошел в дом, вернулся с узлом - аманатом, чтобы друг удостоверился: все в порядке. Аллахверди укоризненно покачал головой:
   - Зачем ты мне показываешь?
   - Чтоб ты убедился - в целости и сохранности. В моей дружбе подвоха не жди.
   - Не зря мы в тебя верим!
   Томаса слова друга тронули до слез, и он вытер узловатой, грубой пятерней глаза с опаленными - у горна - ресницами.
   - По мне так: хоть голову сложи, а другу удружи... И они как бы клятвенно подтверждая эти слова, стиснули друг другу руки, оба рослые, плечистые.
   - Вот когда мы пойдем долбить проход в каземате,- Томас, отступив, ударил себя по крепкой, как наковальня, груди,- я со своими калеными железками сгожусь больше многих прочих помощников...
   - Хаджар передала, что нужно ждать ее знака и ничего самим не затевать.
   - Да, тяжкую ношу взвалила она на себя! - Кузнец вздохнул, подумав о том, что так можно потерять время и упустить момент.- Зря она сама взялась за подкоп. Гордая - все сама да сама.
   - Верно, своими руками свою волю хочет добыть.
   - Что бы она там ни хотела, ни задумала, а дела трудные.
   - Да еще какие...
   Томас с самого начала сомневался, что Хаджар сама управится с подкопом. Подосадовал:
   - Слышь, этот каземат - не халва тебе, чтобы взять да и проглотить. Это же крепость, куда ни глянь - штыки и дула. Попробуй сунуться - что днем, что ночью - мигом башку размозжат, мокрое место останется.
   - Лучше бы уж нам, мужчинам, размозжили башку,- горько сетовал Аллахверди,- чем позволить, чтобы женский платок казачьими сапогами топтали!
   Посидели друзья на подушечках, положенных на палас, поговорили, поразмыслили. Набив табаком трубки, чиркнули кресалом о кремень, закурили, жадно затягиваясь горьким дымом. Потом, постукав трубками об пол, высыпали пепел, снова набили табаком из кисетов, но закуривать не спешили.
   - Одной ей не вырваться - подмога нужна,- продолжал Томас.- Что может сделать невольница, в четырех стенах, взаперти, в живом кольце охраны, в окружении штыков?!
   - Знаю, кум...- вздохнул Аллахверди.- Но без ее согласия нарушать ее же наказ не след!
   Томас поднялся, прошел в смежную комнату, велел жене - матери семерых детей, накрыть на стол.
   Та встревожилась:
   - Куда ты собрался?
   - Надо в Гёрус.
   - К добру ли?
   - Проклятье лиху! - отделался Томас обычным присловием, не объясняя цель своего поспешного ухода, и вернулся к Аллахверди. Тот показал, как стоит охрана: смотри, мол, в оба, не плошай,- разузнай, что да как. Лучше бы, конечно, снестись с каким нибудь надзирателем-армянином, на которого можно положиться... А ежели не удастся - Лейсан из Хаджилы может помочь.
   Да, без Хаджар Наби туго приходилось. Она окрыляла Наби и его удалых воинов, она воодушевляла их! Без нее Наби не был бы столь бесстрашен! Не мог бы водить преследователей за нос, выходить из боев целым-невредимым, приводя в бешенство власть имущих в Иране-Туране19, восхищая народных ашыгов, сказителей, в чьих песнях их превозносили до небес...
   И если первым героем в этом живом дастане был Гачаг Наби, то душой его была Гачаг Хаджар!
   И подобно тому, как душа сказочных великанов - дивов таилась в сокровенном стеклянном сосуде, так и воинский дух повстанцев воплощался в Хаджар. И ее заточение в каземате было как бы моральным арестом для всех других.
   И как плоть не может жить без духа, так и борьба не могла обойтись без Хаджар! Должны же они разорвать это злое кольцо! Либо жизнь в бесчестьи, либо славная смерть! Иного пути не было!
   В окопе ли Хаджар, разит ли врага Хаджар - отпор и отважный удар! Нет Хаджар в строю - нет былого пыла в бою!.. И уже не так грозно звучит громовой клич Гачага Наби!..
   Сын Ало, сын "Алова" - как многие называли его,- сын Огня, глядишь, не так уж и горяч, не вспыхнет, не заполыхает... И не взыграет кровь, не захлестнет сына Ало упоение отваги, музыка боя! Увы, и отряд сник, и не так бьется с вражьей силой, и, может, уже кое-кто готов на попятный пойти. Чувствуется, чего-то не хватает отряду, что-то надломилось в людях. Без Хаджар поубавилось пыла. Верно, никто из удальцов виду не показывал, не раскисал, не хотел мириться с тем, что Хаджар томилась в каземате. А все ж внутри, подспудно не могли не угадывать охлаждение и разлад... Это настроение улавливал и сам Наби, чувствовал больше и острее, чем когда бы то ни было.
   - Скажите, ребята, без Хаджар мы, вроде, стали грустить, а? Вроде потухшего костра стали, точно...
   - Или привыкли равняться на отвагу и удаль дочери Ханали?
   - И на отвагу равнялись, и на имя молились!
   - Да я и сам знаю - не будь дочери Ханали - не быть мне Гачагом Наби! Не мчать на коне, не бить из винтовки-айналы, не опоясаться кинжалом.- И продолжал дрогнувшим голосом:-Но что тут поделать, не хочет она, чтобы кровь из-за нее пролилась, и люди гибли под копытами казачьих коней! Но должна знать зангезурская голытьба, что никто не преподнесет нам и свободу, что возьмем то наше! - Наби поглядел вдаль, за гряду голубых гор. Разговор происходил на высокой скале.
   - Хаджар - за решеткой. Как же нам быть?
   - Разгромить каземат!
   - Без ее ведома, без спросу,- недолго и дело провалить! - сказал Наби, и взвились наперебой сердитые голоса:
   - А коли так - что ж прикажешь делать?
   - Повременим еще, подождем, друзья! - спокойно промолвил вожак гачагов.Поглядим, какие вести принесет Аллахверди из каземата. И что нынче нам прикажет Хаджар. И снова нетерпеливый хор голосов:
   - За нами дело не станет! Чего-чего, а трусов у нас сроду не бывало!
   Гачаг Наби попытался урезонить рвавшихся в бой товарищей:
   - Трусов не бывало - это ладно. Но ведь испокон веку, со времен Кёроглу нам наука боевая осталась: воевать с толком, где надо, увернуться, где надо ударить врага и голову уберечь! - Ровный, спокойный голос подействовал на удальцов отрезвляюще.- Так завещал нам славный Кёроглу. Ведь нет у нас несметных, вооруженных до зубов полков, чтоб, в случае гибели одного, другой взамен выставить.- В голосе у Гачага Наби сквозила горечь.- По сути, вся наша надежда и сила - в сноровке и смелости. Опять же, как говорил Кёроглу, "доблесть - десятка, из них девять - не покажись, а один - не попадись!"
   Коренастый, позадиристее, посмелее выступил вперед гачаг, сказал запальчиво:
   - Да, пусть и не Кёроглу, а сам аллах скажет, только какая-такая это доблесть, если Хаджар мы выручить из неволи не можем?
   Гачаг Наби усмехнулся, давая понять, что горячиться, лезть на рожон сейчас не след.
   - Кёроглу понимать надо так: девять раз ударь врага, да так, чтоб врасплох застать, а попадешь во вражье кольцо - обратись в огонь, молнией разруби и выскользни из его рук!
   Удалец сорвал мохнатую папаху с головы, бросил оземь. Не унимался:
   - Во времена Кёроглу огнестрельного-то не было ружья! Другой тоже сторонник рубки-сечи, рукопашной удали, подхватил:
   - Кёроглу и сам говорил: ружье да свинец - отваге конец...
   -Нет, не так! - Гачаг Наби не хотел, чтобы слова Кёроглу, которого он мысленно почитал советчиком и наставником своим, были истолкованы превратно.Сразись мы с врагом грудь в грудь, стенка на стенку - давно бы нас всех перебили! Нынче надо бить врага исподволь, внезапно, не открываясь, бить так, чтоб в страх его повергнуть, и тут Кёроглу для нас - пример и наука, и дух его, витающий в горах - с нами...
   - Но что же с Хаджар будет, как порешим? - вступил в разговор Тундж Вели, до сих пор молча слушавший сбивчивый и горячий гомон.- Мы-то не можем стоять и хлопать глазами!
   - Пусть вот Аллахверди с каземата вернется, толком сообщит, что разузнал о Хаджар,- сказал Наби, доставая из кармана архалука остатки лаваша и отправляя их в рот. Потом, зачерпнув из родника Кызыл-гая горсть воды, сделал глоток-другой и устремил взор на солнце, уцепившееся за гребень скалы Нене-бала. Чувствовал вожак как защемило сердце.- Посмотрим, с какими вестями явится Аллахверди из Гёруса...
   Важно было гачагам знать в точности о силе, о намерениях властей, важнее важного было!
   А то ведь не ахти какая доблесть - кинуться очертя голову, наобум, в пекло, навстречу верной гибели! Это и наказывал, внушая своим соратникам Гачаг Наби. Бей, да уцелей. Бей, как Кёроглу, чтоб вражьи потроха горой громоздились!
   - Ясно, Наби, что тут лясы точить? Дельный совет - спасенье от бед! поддержал молодой гачаг, и в бою не расстававшийся с трубкой.- А если каждый станет делать, как ему заблагорассудится, все полетит к чертям. И скалы рухнут, если одна другую подпирать не будет - замахал он руками для наглядности.- Вот так, опоры лишатся - вверх тормашками, кувырком полетят! Честь для га-чага - ум да отвага! Ждать - так ждать...
   Гачаг Наби, опершись об винтовку-айналы, окинул взглядом Бозата, которого держал под уздцы, потом засмотрелся на закатное солнце, залившее прощальным багрово-огненным сиянием увенчанные вечными снегами вершины... И почудилось ему, что его любимая Хаджар объята этим закатным пламенем, поглотившим снеговые выси...
   Глава восемнадцатая
   Уже смеркалось, когда Томас, покинувший кривыее, каменистые и ухабистые улочки селa Каравинч, попетляв по горной дороге, достиг города Гёрус. И кому было какое дело до замызганного, испачканного угольной пылью и копотью кузнеца в городской толпе?!
   Да и в самом Гёрусе таких кузнецов - хоть отбавляй! Ведь никто без кузнеца не обходится - кому лемеха починить, кому коня подковать, кому топор сработать. Возьмет кузнец поковку, раскалит в пылающем горниле докрасна, добела, и мнет, словно тесто, на наковальне, молотом ловко орудует, глядишь, топор и секач сработал, серп, косу выковал,- так и кормило ремесло зангезурского мастерового, оно было и хлебом, и чаем с сахаром, и одеждой. Без кузнеца никак не обойтись зангезурцам, жизни нет без него. А еще и коня подковать, и круторогим волам-быкам во время молотьбы копыта шипами подбивать - этому же ремеслу цены нет!
   Гачаг Наби чтил кузнецов за дельность, знал, что можно на них положиться! Кого-кого, а кузнеца ни одного на веку своем словом не обидел. Самый досточтимый человек, уважаемый аксакал в Зангезуре - это и был кузнец! О Наби - Хаджар чаще всего вели разговоры в кузнях, где сходились батраки и прочая беднота. Сходились со всех окрестных сел - кому что пожать, кому чего раздобыть для хозяйства. Молот стучит, наковальня звенит, и под этот гул и звон разговоры завязываются, разгораются. Сам Томас, слушая рассказы о Наби Хаджар, работал увлеченнее, руки новой силой наливались. Уважал Томас людей Гачага Наби. А теперь вот выпала ему задача - узнать о положении достославной Хаджар, проникнуть в каземат. Томас и не представлял себе, каково там сейчас. Думал, гробовая тишина стоит, стоит пикнуть кому против власти, возроптать язык отрежут. И не думал не гадал Томас, какое столпотворение в каземате царит, как люди взъярились из-за обиды, нанесенной врагом славной Хаджар, как кандалы поразорвали, как оковами загремели, о воле и доле, о Хаджар запели песни крамольные!
   Подошел к стенам каземата Томас, замедлил шаги. И услышал звон цепей, напряг слух, и определил, что это, должно быть, не обычный лязг кандалов на ногах при ходьбе и движении, нет, это были размеренные, дружные, яростные удары железа - это был ропот!
   Ему ли, кузнецу, не знать язык железа, не разбираться, что к чему?! Он-то знал, когда и как звучит железо.
   И сказал себе тогда Томас: "Что-то произошло! Неспроста этот шум! Или узников - должно быть, многих, решили куда-то сослать, или... с Хаджар стряслась беда какая, и потому взъярились-взволновались узники-товарищи?"
   Конечно же, не так здесь гремело, звенело железо, не так как в кузне и в звоне-громе его слышался клич: "Восстань! Круши!" И душа Томаса огнем занялась, и кровь взыграла, почище, чем у горна раскаленного...
   С горной гряды Салварты, со стороны айлагов Уч-тепе дул зябкий горный ветер. И люди сновали вокруг в теплой одежде - кто в плотной чохе, кто в пальто, кто в тулупе...
   И тут, как предания говорят, произошла удивительная встреча.
   Чувствуя на себе взгляды бдительной охраны,- офицер из казаков, уже заметивший, как Томас замедлил шаг, подходил к нему,- кузнец остановился, перекрестился и простодушно выпалил: "Здрасте!" Офицер - это был, конечно, Кудейкин - смерил его подозрительным взглядом. Потом, на мгновение, взгляд его стал бесстрастно-спокойным. "Какой же, право, гачаг из этого пентюха... Устал я. Везде мерещится всякая чертовщина... Впрочем, надо смотреть в оба..." Офицер, все еще не сводя с него цепкого взгляда, ощупывая глазами папаху, архалук, чарыхи, ноги, обмотанные тряпьем, выждал время, последовал за кузнецом на расстоянии... Пройдя через весь город, он увидел, как простолюдин завернул в кузницу. Офицер прислушался: пришелец громко заговорил с хозяином о железе, угле и прочих обыденных делах.
   Офицер полагал, что Томас не заметил за собой слежки. Но кузнец, в народе говорят, смекнул с первого же взгляда, что это, вероятно, тот самый есаул, о котором ему говорил Аллахверди,- тенью волочился за ним! Как бы то ни было, надо замести следы, от греха подальше. Оплошаешь чуть, и тебя, глядишь, этот лиходей попутает, чего доброго нагрянет в село, обыск устроит в доме, Аллахверди застанут врасплох. И аманат, не дай бог, обнаружат. Тогда - пиши пропало. На допрос поведут, на слове поймают, и - какой- никакой, а сообщник, дело пришьют, в Сибирь упекут, хватит, мол, у горна, теперь на морозе погрейся...
   Кузнец-то знал, чем грозит малейшая связь с повстанцами, чем это пахнет. Тут никаких послаблений не жди. Подсобил Наби - стало быть, и ты против императора, против господ всяких и их воинства пошел, тогда - крышка тебе и семье твоей.
   Томас, войдя в кузню и перекинувшись словом с гёрусским кузнецом, взялся помогать ему, ухватил молот и давай ковать.
   Капитан хотел было войти в кузню и арестовать этого увальня в чохе, что ошивался возле каземата,- всыпать бы ему горячих, намять бы бока да и бросить в тюремную конюшню, в навоз, а там, глядишь, и разговорится. "А ну, выкладывай, чего возле каземата ошивался! Чего уши развесил?"
   Худо бы пришлось тогда Томасу. И не только ему - дело бы провалилось, и вышло бы, что он медвежью услугу друзьям оказал. Томас чувствовал, что есаул затаился где-то неподалеку. Ему даже пришло на ум, что может статься, сыщик догадывается обо всей их затее, знает, что и вчерашний "гость" и он, Томас,одного поля ягоды...
   Офицер - сквозь гром и стук - не мог, понятное дело, расслышать, о чем переговаривался Томас с гёрусским кузнецом,- не отставляя молота, он прошел за кузнечные меха, выскользнул на задворки, в сад. Офицер хватился поздно. Вломился в кузню.
   - Куда он подевался?
   - Кто?
   - Будто не знаешь! Напарник твой!
   - Ушел, ваше благородие.
   - Куда?
   - Не могу знать.
   - Кто он таков?
   - По правде, я и сам не понял.
   - Да ведь только что с тобой был, молотом стучал!
   - Так точно, ваше благородие. Стучал.
   - Как же ты его не знаешь?
   - Говорил, железа ему надо.
   - А куда смылся? Кузнец пожал плечами.
   - В чем вы его подозреваете, господин офицер?
   - У каземата ошивался. Ногу волочил. - Да он же - хромой.
   - Хромой - говоришь?
   - Ну да.
   - Что-то ,не верится...
   - Господин офицер в сумерках не разобрался. А я - у огня - заметил...
   Тот кусая локти ушел ни с чем. Томас, притаившийся в саду, выждал и вернулся к кузнецу. От своего друга - его звали Оган - услышал о происшедшем в каземате. Огана же посвятил в эти новости надзиратель того же каземата Карапет, доводившийся каравинчскому гостю двоюродным братом - сыном дяди по отцу. Днем заглянул перекусить в кузню, выпил чарку, которой угостил его кузнец, и доверительно сообщил о неслыханном волнении среди арестантов. Кузнец, конечно, стал выпытывать подробности.
   - Вот так да! Неужели из-за того, что офицер нашу Хаджар обозвал? Поклянись, что не врешь!
   - Клянусь твоей жизнью, взбунтовались!
   - Весь каземат, говоришь?!
   - Провались Карапет на месте, если вру. Весь каземат! На дыбы поднялся! Огнем занялся, что твой горн, да во сто крат жарче!
   - Мусульмане-то?
   - И армяне! И среди солдат русских недовольство.
   - А чьих больше в каземате?
   - Да чьих хочешь, битком набито.
   - Что так?
   - За "здорово живешь".
   - Ты толком скажи...
   - Если толком...- Карапет выпил еще чарку крепкой тутовки, и вскоре язык у него развязался.- Это как посмотреть - кого и за что... На бумаге пишут разное. А если в корень посмотреть - все одно: из-за Гачага Наби и Хаджар!
   - Не пойму я что-то тебя, Карапет.
   - Да что тут понимать, Оган-джан,- кто гачагу хлеба подаст, кто - патроны доставит, кто поможет уйти от преследований, а кто о гачагах песни распевает...
   Кузнец встревожился:
   - Если за это, то всех нас, выходит, пересажать надо!
   - Почему же - нас?
   - А потому, что я и сам песни пою о Наби-Хаджар,- тогда и работа спорится.
   - Куда уж, поешь. Мурлычешь, наверное, под нос,поди разбери.
   - Ну да, мурлычешь! Еще как пою - во всю глотку.
   - То-то и оно... - без видимой связи продолжал Карапет.- Народ ее в обиду не даст...
   Карапет не мог утаить своего сочувствия гачагам и их предводительнице. Тутовка развязала ему язык. Он выболтал и про то, как казачий офицер разделался с самим начальником каземата. Поговаривают, этот тип над всем уездом присматривать прислан.
   - Откуда ж он взялся?
   - Ясное дело, из Фитильборга20.
   - То-то и куражится.
   - А как же... - подхватил Карапет, продолжая выкладывать все подробности тюремных событий. И в заключение, приложив руку к губам, понизил голос: Тс-с-с... Я не говорил - ты не слышал!
   И, выйдя из кузни, пошатываясь, поплелся под гору, безотчетно и бессвязно напевая что-то под нос, должно быть, из песен о Наби-Хаджар...
   Глава девятнадцатая
   Пакет с пространным донесением Белобородова, написанный четким убористым почерком, уже был в пути, не одну лошадь загнал нарочный, мчась по каменистым и пыльным дорогам. По его приезде в Елизаветполь оказалось, что днем раньше генерал-губернатор отбыл в Тифлис по вызову его высокопревосходительства.
   Начальник губернской канцелярии, рассмотрев пакет с печатями, решил спешно переправить его вдогонку за генерал-губернатором. Белобородовское послание продолжало путь и было вручено елизаветпольскому генерал-губернатору уже в канцелярии главноуправляющего. При виде "сургучных" печатей, грифа "совершенно секретно" недоброе предчувствие закралось генералу в душу: "Что у них там в Зангезуре еще стряслось?" Губернатор еще не распечатал пакет, а уж на сердце кошки скребут. И как на грех главноуправляющий спешно собрал губернаторов как раз для того, чтобы обсудить вопрос о положении на Кавказе.
   "Как теперь быть?" - колебался губернатор. Распечатать и прочесть здесь же, немедля, или отложить напоследок? Он покосился на пакет с нескрываемой досадой: конечно же, добра не жди. Опять, должно, Сергей Александрович расписывает тамошние неурядицы.
   Нет, надо немедля, сейчас же, прочесть, невтерпеж было ждать губернатору. Трясущимися руками содрал сургучные печати, рванул пакет с краю. Ишь, расписался, сколько листов! Пробежал глазами, перескакивая через строки. Потом, нацепив очки, углубился в чтение. Вот оно что, в каземате бунт... Достав черный карандаш, он жирно подчеркнул строки о "недопустимом поведении офицера казачьих войск, оскорбившего узницу". Генерал-губернатор решил было оставить письмо при себе, не оглашая перед начальством. Вернется, мол, в Елизаветполь и примет надлежащие меры. Вызовет уездного начальника и этого прыткого Быстроходова из Зангезура, устроит им, так сказать, очную ставку, выслушает, а потом вправит им мозги как следует и отправит восвояси. Нечего на весь Кавказ трезвонить о бунте в каземате, из мухи слона делать, выносить сор из губернской избы перед всем честным народом, наместником и сослуживцами. Но шила в мешке не утаишь... Этим "шилом" был Гачаг Наби, куда его упрячешь, как утаишь! О движении этом знали не только в уезде - по всему Кавказу эхо катилось! Да и во многих других краях империи.
   Генерал-губернатор читал, опустив плешивую голову. Нет, решил он, умалчивать о случившемся бессмысленно и недостойно.
   И вот, когда их вновь принял главнокомандующий в роскошном, искрящемся хрусталем и зеркалами, зале канцелярии, елизаветпольский генерал-губернатор поднялся с места и предложил вниманию его высокопревосходительства тайное послание. Тот тут же прочел письмо, под напряженными, любопытствующими взорами присутствующих, и со стороны казалось, что реденькие волосы на голове его высокопревосходительства встают дыбом. Взгляд его зацепился за подчеркнутые губернаторским карандашом строки.
   Потом, подняв глаза, обвел помрачневшим тяжелым взглядом губернаторов в блистающих позументами мундирах, увешанных крестами, орденами и медалями.
   - Господа! - начал он, и в голосе его угадывался сдерживаемый гнев.Господа! Каждому из вас доверена огромная область нашего отечества.- Он выпрямился в кресле.- Вам следует помнить о заповеди, выражающейся в древнем изречении, должно быть, известном вам: "Разделяй и властвуй!" Властвовать - не ворон считать! Не благодушествовать и рты разевать, до тех пор, пока у вас под самым носом, в каземате, бунт учинят, смуту посеют! И не действовать с тупой прямолинейностью, забыв о гибкости, пуская в ход брань и нагайку при каждом случае!