Райс Энн. Час ведьмовства (Мэйфейрские ведьмы - 1)

   Старики за стойкой продолжали беседовать как ни в чем не бывало, а доктор ощутил нарастающий внутри неподдельный ужас, знакомый ему с того вечера в полутемной спальне Дейрдре Мэйфейр.
   Мужчина сидел не шелохнувшись и пристально смотрел на доктора. Их разделяло менее двадцати футов. Яркий дневной свет, проникавший сквозь окно, освещал сбоку его лицо и четко очерчивал линию плеча.
   Он здесь! Рот доктора наполнился слюной, к горлу подступила тошнота. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. Люди подумают, что он перепил. Одному Богу известно, что случится в следующий момент... Доктор изо всех сил старался удержать в руке кружку. Только не дать панике завладеть им, как это случилось в спальне Дейрдре!
   Но произошло другое: мужчина задрожал, словно изображение на экране, и исчез прямо на глазах у доктора. По залу пронесся холодный ветер.
   Бармен обернулся и схватил грязную салфетку, не давая ей улететь. Где-то громко хлопнула дверь. Казалось, разговор за стойкой сделался громче. В висках у доктора застучало.
   - Схожу с ума! - прошептал он.
   Никакая сила на земле не уговорит его еще раз пройти мимо дома Дейрдре Мэйфейр.
   Возвращаясь домой вечером следующего дня, доктор он снова увидел странного незнакомца. Это произошло возле кладбища в районе Кэнел-бульвара. Мужчина стоял под фонарем, в желтом свете которого фигура совершенно отчетливо выделялась на фоне белой как мел кладбищенской стены.
   Видение было мимолетным, но доктор знал, что не ошибся. Его охватила непреодолимая дрожь. На какое-то время он словно забыл, как управлять машиной, а потом ринулся вперед, нарушая все правила и не думая о последствиях, как будто брюнет гнался за ним. Лишь оказавшись в собственной квартире, доктор почувствовал себя в безопасности.
   Еще через день, в пятницу, он увидел этого человека при ярком дневном свете на Джексон-сквер - тот неподвижно стоял на траве. Проходившая мимо женщина обернулась и бросила мимолетный взгляд на стройного брюнета. Да, он, несомненно, был там, как, впрочем, до этого и в других местах! Доктор бросился бежать по улицам Французского квартала. У подъезда какой-то гостиницы он прыгнул в такси и приказал водителю ехать как можно быстрее. Не важно куда, только бы выбраться отсюда!
   В последующие дни страх доктора сменился ужасом. Он не мог ни есть, ни спать. Не в силах был на чем-либо сосредоточиться. В крайне подавленном состоянии он бродил из угла в угол. Встречаясь со старым психиатром, доктор неизменно взирал на него с немой яростью.
   Да разве мог он вести себя иначе с этим монстром, которого и близко нельзя было подпускать к несчастной женщине? Хватит уколов и шприцов! Довольно лекарств, получаемых из рук этого чудовища!
   "Неужели вы не видите, что я перестал быть вашим врагом?"
   Доктор сознавал: просить кого-либо о помощи или понимании рискованно для его репутации и даже для всей его будущей карьеры. Психиатр столь же безумный, как и его пациенты?.. Доктор был в отчаянии. Нужно бежать от этого призрака. Кто знает, когда тот может явиться снова? А что, если он способен проникнуть даже в его квартиру?
   В понедельник утром у доктора окончательно сдали нервы. Входя с трясущимися руками в кабинет старого психиатра, он не раздумывал над тем, что скажет. Все! Он больше не в состоянии выдерживать такое напряжение. Вскоре он поймал себя на том, что несет старику какую-то чушь насчет тропической жары, головных болей, бессонных ночей и необходимости побыстрее оформить его увольнение.
   В тот же день он уехал из Нового Орлеана.
   Только очутившись в Портленде и чувствуя себя в полной безопасности за стенами отцовского кабинета, доктор наконец нашел в себе силы рассказать всю историю от начала до конца.
   - Его лицо никогда не выражало угрозу, - объяснял он отцу. - Скорее, оно было каким-то странным, совершенно без морщин. И ласковым... Как образ Христа, висевший на стене в ее комнате. Он просто внимательно смотрел на меня. Но этот призрак стремился помешать мне делать ей уколы! И он пытался меня напугать.
   Отец терпеливо выслушал доктора, но не спешил с ответом. Наконец он стал неторопливо рассказывать о странных событиях, свидетелем которых ему довелось быть за годы работы в психиатрических клиниках. Бывали случаи, когда врачи словно заражались неврозами и психозами от своих пациентов. Один его знакомый врач, лечивший кататоников, сам впал в кататоническое состояние.
   - Самое главное для тебя сейчас, Ларри, это хороший отдых, - сказал отец. - Он избавит тебя от всех последствий пережитого потрясения. И больше никому не рассказывай об этом.
   Прошло несколько лет. Доктор успешно работал в своем родном городе в штате Мэн. Постепенно у него создалась собственная обширная частная практика.
   Что касается того призрака, он остался в Новом Орлеане, вместе с воспоминаниями о Дейрдре Мэйфейр, неподвижно сидящей в своем кресле.
   И все же доктору не давал покоя страх, что рано или поздно он вновь столкнется с таинственным существом. Ведь если такая встреча произошла однажды, она может повториться при совершенно иных обстоятельствах. Время, проведенное в сыром и мрачном Новом Орлеане, не прошло даром: тот ужас, который пришлось пережить доктору, навсегда изменил его восприятие мира.
   И вот теперь, стоя у окна в полутемном номере нью-йоркского отеля, доктор чувствовал, как минувшие события снова завладевают им. И он прибегнул к уже старому, тысячи раз испытанному способу: стал анализировать эту странную историю, пытаясь отыскать и постичь ее глубинный смысл.
   Действительно ли это привидение охотилось за ним в Новом Орлеане, или же он неправильно истолковал действия молчаливого призрака?
   Возможно, тот мужчина вовсе и не стремился его напугать. А что, если он всего лишь просил доктора позаботиться о несчастной женщине? Вполне вероятно и такое объяснение: появление призрака было результатом странной и необъяснимой проекции отчаянных мыслей самой Дейрдре, разум которой, лишенный каких-либо иных способов общения, посылал окружающим неясные образы.
   Но и эта идея не приносила успокоения. Слишком жутко вообразить, чтобы беспомощная женщина просила его о чем-то через посредничество... призрака, который к тому же по каким-то неведомым причинам не мог разговаривать, а лишь на несколько мгновений возникал перед доктором.
   Но кто способен постичь истинный смысл этой странной головоломки? Кто отважится подтвердить правоту доктора?
   Может, этот англичанин, Эрон Лайтнер, коллекционирующий истории о привидениях, который дал ему визитную карточку со словом "Таламаска"? Он говорил, что хочет помочь тому спасенному утопленнику из Калифорнии. Доктор вспомнил его слова: "Возможно, этот человек не знает, что подобное происходило и с другими. Быть может, мне необходимо рассказать ему, что и другие люди возвращались с порога смерти, обладая аналогичными способностями".
   Да, действительно. Вполне вероятно, что, узнав о встречах других людей с призраками, он испытает облегчение.
   Но увидеть призрака - это еще не самое худшее. Нечто гораздо более ужасное, чем страх, заставляло доктора вновь и вновь возвращаться на террасу с проржавевшими сетками, к неподвижной фигуре женщины в кресле-качалке. Этим нечто было чувство вины - непростительной вины в том, что он не предпринял более энергичных усилий, не сделал всего, что было в его силах, чтобы помочь Дейрдре, - он даже не позвонил на Западное побережье ее дочери.
   Над городом вставал новый день. Доктор долго наблюдал, как меняется небо, как тускнеет свет реклам на грязных стенах окрестных домов. Наконец он направился к гардеробу и достал из кармана пиджака визитку англичанина:
   ТАЛАМАСКА.
   Мы бдим.
   И мы всегда рядом.
   Доктор поднял телефонную трубку.
   К удивлению самого доктора, его рассказ длился уже целый час - он старался воскресить в памяти малейшие детали минувших событий. Он не возражал против включенного маленького магнитофона, подмигивавшего красным глазком, - в конце концов, он не называл ни конкретных имен, ни номеров домов, ни даже дат. Речь шла просто об одном из старых домов в Новом Орлеане. Доктор все говорил и говорил... И только завершив свое повествование, он сообразил, что за все это время не притронулся к завтраку, однако успел опустошить несметное число чашек кофе.
   Лайтнер оказался превосходным слушателем. Он ни разу не прервал рассказчика и лишь слегка кивал, словно подбадривая. Однако, закончив свой рассказ и наблюдая, как Лайтнер убирает в портфель магнитофон, доктор не испытал облегчения - напротив, он чувствовал себя весьма глупо и даже не удосужился попросить копию записи.
   Первым молчание нарушил Лайтнер.
   - Я должен вам кое-что объяснить, - начал он, кладя поверх чека несколько купюр. - Надеюсь, мои слова в какой-то мере помогут вам излечить свой разум.
   - Что именно?
   - Помните, я говорил вам, что собираю свидетельства о встречах с привидениями? - спросил Лайтнер.
   - Да.
   - Так вот, я знаю тот старый дом в Новом Орлеане. Я видел его. У меня есть записи свидетельств многих людей, видевших мужчину, о котором вы говорили.
   Доктор буквально онемел от удивления, услышав, с какой убежденностью произнес эти слова Лайтнер - столь авторитетно и уверенно, что в их правдивости не оставалось никаких сомнений. Доктор внимательно всмотрелся в Лайтнера, словно видел его впервые: англичанин был старше, чем показалось при первой встрече, - возможно, лет шестидесяти пяти или даже семидесяти, но выражение его лица было столь любезным и благожелательным, что невольно располагало к ответному доверию.
   - Многих?.. - прошептал доктор. - Вы уверены?
   - Я слышал рассказы других людей, и некоторые из них имеют весьма много общего с вашим. Я пытаюсь убедить вас в том, что произошедшая история отнюдь не плод вашего воображения. А следовательно, у вас нет причин для беспокойства. Кстати, помочь Дейрдре Мэйфейр невозможно - Карлотта Мэйфейр не позволит. А потому лучше всего начисто выбросить эту историю из головы и никогда больше о ней не вспоминать.
   Доктор почувствовал вдруг невероятное облегчение, словно побывал на исповеди и получил от священника полное отпущение грехов. Однако ощущение длилось недолго - понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы до него в полной мере дошел смысл сказанного Лайтнером.
   - Вы знаете этих людей! - в полнейшем замешательстве прошептал доктор, и краска бросилась ему в лицо. Ведь женщина, о которой он рассказал Лайтнеру была его пациенткой!
   - Нет. Но я знаю о них. И, будьте уверены, сохраню полную конфиденциальность в отношении вашего рассказа. Как вы помните, при записи мы не упоминали никаких имен. И даже свои имена не назвали.
   - Тем не менее я настоятельно прошу вас отдать мне пленку, возбужденно проговорил доктор. - Я нарушил конфиденциальность. Мне и в голову не могло прийти, что вы с ними знакомы.
   С совершенно невозмутимым видом Лайтнер тут же вытащил кассету и отдал ее доктору.
   - Разумеется, это ваше право, - сказал он. - Я понимаю.
   Доктор пробормотал слова благодарности, но его замешательство лишь усилилось. Однако и чувство облегчения не исчезло окончательно. Итак, другие люди тоже видели этого призрака. И англичанину об этом известно - он не лжет. Выходит, доктор не сошел с ума и никогда не терял рассудка. Внезапно его охватила грусть, он испытывал горечь по отношению к своему новоорлеанскому начальству, к Карлотте Мэйфейр, к горластой мисс Нэнси...
   - Важно, чтобы все случившееся отныне перестало вас тревожить, негромко заметил Лайтнер.
   - Да, конечно, - отозвался доктор. - Ужасно все это... та женщина... лекарства... - Все, хватит об этом! Доктор вдруг замер и уставился на кассету, потом медленно перевел взгляд на пустую кофейную чашку. - А эта женщина, она по-прежнему...
   - Да, все такая же. Я был там в прошлом году. Ваш главный недруг, мисс Нэнси, умерла. Мисс Милли покинула этот мир еще раньше. А со слов местных жителей и из отчета мне известно, что состояние Дейрдре не изменилось.
   Доктор вздохнул:
   - Да, вы действительно все о них знаете... все имена...
   - Поэтому очень прошу поверить мне: другие тоже видели этого призрака, - сказал Лайтнер. - И вы не должны страдать от безосновательного беспокойства о состоянии своего разума - никакого помешательства не было.
   Доктор вновь медленно, изучающе оглядел Лайтнера. Англичанин застегнул портфель, проверил авиабилет, убедился, что все в порядке, и опустил его в карман пиджака.
   - Мне пора на самолет, но прежде позвольте мне дать вам совет, - сказал Лайтнер. - Никому не рассказывайте о том, что произошло, - вам не поверят. Понять и принять такого рода свидетельства может лишь тот, кто сам видел подобное. Как ни трагично, но это неопровержимый факт.
   - Да, вы правы, - ответил доктор. Ему страстно хотелось задать англичанину еще один вопрос, но он не мог решиться. - Вы... - только и произнес доктор и тут же умолк.
   - Да, я его видел, - сказал Лайтнер. - Зрелище воистину пугающее, как вы и описывали.
   Он встал, готовясь выходить.
   - Кто он? Дух? Призрак?
   - Честное слово, я не знаю. Все истории очень похожи. Там все остается без изменений, все повторяется, год за годом... А теперь я должен идти. Позвольте мне еще раз выразить свою благодарность, а если у вас возникнет желание снова побеседовать со мной, вы знаете, куда обратиться. У вас есть моя визитная карточка.
   Лайтнер протянул руку.
   - До свидания.
   - Подождите. А дочь, что стало с нею? Я имею в виду ту женщину с Западного побережья. Тогда она была интерном.
   - Ну, теперь она хирург, - ответил Лайтнер, бросая взгляд на часы. Нейрохирург, кажется. Недавно сдала экзамены. Дипломированный специалист по-моему, это так называется? Однако в то время я не был знаком с нею. Я лишь иногда слышал о ней. Наши пути пересеклись лишь однажды.
   Англичанин замолчал, и на лице его промелькнуло некое подобие почти официальной улыбки.
   - Всего хорошего, доктор, и еще раз спасибо.
   После ухода Лайтнера доктор долго сидел в задумчивости, ничуть, однако, не раскаиваясь в своем решении рассказать обо всем. Нельзя отрицать, что беседа с этим необычным человеком из Таламаски принесла ему невероятное облегчение. Фактически неожиданную встречу с англичанином можно воспринимать как подарок, как милость судьбы, позволившую снять с души самое тяжкое бремя из всех когда-либо выпавших на его долю. Лайтнер знал и понимал ход событий в этой истории. Лайтнер знал и дочь Дейрдре.
   Наверное, англичанин сообщит молодому нейрохирургу все, что той следует знать, если уже не сообщил...
   Да, с него сняли ношу, ее больше нет. А ощущает ли ее Лайтнер, его не волнует.
   И вдруг доктору пришла в голову мысль, не посещавшая его вот уже много лет, - одна весьма любопытная деталь. Ему никогда не доводилось очутиться в Садовом квартале и в том доме во время ливня. А наверное, здорово было бы наблюдать, как хлещет за массивными окнами дождь, слушать, как тяжело стучат капли по крышам террас. Скверно, что он упустил такую возможность. Тогда он часто думал об этом, но никогда не попадал в дом Мэйфейров во время дождя. А дожди в Новом Орлеане были так прекрасны.
   Ну что ж, воспоминания наконец-то покидают его навсегда. Доктор снова поймал себя на том, что воспринимает заверения Лайтнера как непререкаемую истину, провозглашенную в стенах церкви, так, словно они действительно обладали некой религиозной силой. Все, хватит! Пора выбросить все это из головы!
   Доктор подозвал официантку. Он вдруг осознал, что голоден, и решил, что хороший завтрак ему отнюдь не повредит. Достав из кармана визитку Лайтнера, он рассеянно пробежал глазами по списку телефонных номеров - тех номеров, по которым он может позвонить в случае необходимости, но по которым никогда не позвонит, - а затем разорвал карточку на мелкие кусочки, сложил их в пепельницу и поджег спичкой.
   2
   Девять часов вечера. В комнате темно, если не считать голубоватого сияния телевизионного экрана. На экране - мисс Хэвишем из его любимого романа "Большие надежды". Разумеется, это она, женщина-призрак в подвенечном платье.
   Сквозь широкие, ничем не прикрытые окна видны огни центральной части Сан-Франциско. Целые мириады огоньков перемигиваются сквозь пелену легкого тумана. А чуть ниже виднеются островерхие крыши выстроившихся вдоль противоположной стороны Либерти-стрит невысоких домов, построенных в стиле эпохи королевы Анны. Как он раньше любил эту улицу! Его красивый дом, судя по всему задуманный проектировщиками как особняк, величественно возвышался над всеми остальными строениями квартала. Шум и суета района Кастро его словно не касались.
   Он восстановил этот дом собственными руками и знал здесь каждый гвоздь, каждую балку и карниз. Он сам крыл крышу черепицей, работая на солнце без рубашки, и даже сам заливал бетонный тротуар.
   Теперь он чувствовал себя в безопасности только здесь и вот уже четыре недели никуда не выходил из этой комнаты, разве что в примыкавшую к ней небольшую ванную.
   Он часами лежал в постели, уставившись на призрачный черно-белый телеэкран. Рукам было нестерпимо жарко в черных кожаных перчатках, которые он не мог и не хотел снимать. Кассеты с записью любимых фильмов, на которые когда-то ходил вместе с матерью, - а их у него было великое множество помогали воочию увидеть мечту. Это были "фильмы о домах", поскольку они рассказывали не только об удивительных судьбах прекрасных людей - его любимых героев и героинь, - но и позволяли лицезреть прекрасные здания. В "Ребекке" был Мандерли. В "Больших надеждах" - гибнущий в запустении особняк мисс Хэвишем. "Газовый свет" дарил возможность побывать в уютном городском доме, стоящем на лондонской, площади. В "Красных туфельках" грациозная танцовщица отправляется в дом на самом берегу моря, чтобы именно там узнать о том, что вскоре станет прима-балериной труппы.
   Да, фильмы о домах, фильмы о детских мечтах, о людях, столь же величественных, как и те здания... Глядя на экран, он беспрестанно пил пиво, время от времени погружаясь в сон и вновь просыпаясь. Руки, закованные в перчатки, саднило. Он не отвечал на телефонные звонки и не выходил к посетителям. Этим занималась его тетя - Вивиан.
   Она часто заходила к нему в комнату. Приносила новую порцию пива и еду.
   Ел он редко, а в ответ на привычную уже просьбу тети: "Майкл, поешь, прошу тебя", - лишь улыбался:
   - Потом, тетя Вив.
   Он ни с кем не виделся, за исключением доктора Морриса. Однако доктор Моррис не в силах был ему помочь. Равно как и друзья Майкла. Теперь им даже разговаривать с ним не хотелось - они устали выслушивать монологи Майкла о том, как он в течение часа находился за порогом смерти, а затем вернулся к жизни. Сам же Майкл не испытывал ни малейшего желания общаться с сотнями жаждущих увидеть демонстрацию его паранормальных способностей.
   Эти способности уже невероятно утомили его. Странно, что никто этого не понимает. Самый заурядный балаганный трюк: снять перчатки, дотронуться до какого-то предмета и увидеть нечто банальное и малоинтересное, а затем с важным видом произнести что-нибудь вроде: "Этот карандаш вы получили вчера от вашей сослуживицы по имени Герта". Или, например: "Сегодня утром вы надели этот медальон, хотя на самом деле хотели надеть жемчужное ожерелье, но не могли его отыскать".
   Чисто физическое действие - он словно живая антенна. Возможно, тысячи лет назад все люди обладали такими способностями.
   Неужели так трудно постичь, в чем состоит подлинная трагедия? Да в том, что он не может вспомнить то, что видел, когда утонул! Сколько раз он пытался рассказать об этом тете:
   - Тетя Вив, там, наверху, я действительно видел людей. Мы были мертвы, все! У меня был выбор: возвращаться обратно или нет. Меня послали сюда с какой-то целью.
   Тетя Вивиан, бледная копия его покойной матери, лишь кивала головой:
   - Я понимаю, дорогой. Возможно, со временем ты вспомнишь.
   Со временем...
   Его друзья высказывались куда более резко:
   - Майкл, это бред сумасшедшего. Да, случается, что люди тонут и их возвращают к жизни. О какой еще особой цели ты говоришь?
   - Майкл, да по тебе психушка плачет! Тереза лишь причитала сквозь слезы:
   - Майкл, ну какой смысл мне оставаться здесь? Ты стал другим человеком.
   Да. Другим человеком. Прежний Майкл утонул. Он снова и снова пытался вспомнить детали своего спасения: ту женщину, которая вытащила его из воды и привела в чувство. Если бы он мог поговорить с нею еще раз, если бы только доктор Моррис разыскал ее... Майклу хотелось услышать из ее собственных уст, что тогда он ничего не сказал. Ему хотелось снять перчатки и взять женщину за руку - кто знает, вдруг он таким образом сумеет вспомнить...
   Доктор Моррис настаивал на дальнейшем обследовании, но Майкл решительно отказывался:
   - Оставьте меня в покое! Только разыщите эту женщину - уверен, вы можете ее найти. Вы же говорили, что она вам звонила и сказала, как ее зовут.
   Хватит с него больничных палат, сканирования мозга, электроэнцефалограмм, уколов и пилюль.
   Пиво - совсем другое дело. Майкл понимал в нем толк. И иногда пиво здорово помогало ему вспомнить...
   ...Там был целый мир. И великое множество людей. Но все виделось словно сквозь легкую дымку. И там была она... но кто? Она сказала... А потом все исчезло...
   "Я это сделаю! Даже если это вновь будет стоить мне жизни, я все равно сделаю!"
   Неужели он действительно так говорил? Но разве можно выдумать подобное - выдумать мир, столь сильно отличающийся от его настоящего мира, плотного и реального? И откуда эти странные, мимолетные образы, будто он находится далеко отсюда, будто он вернулся домой, в город своего детства?
   Он не знал. Теперь он вообще практически ничего не знал.
   Он помнил, что его зовут Майкл Карри, что ему сорок восемь лет, что его состояние насчитывает пару миллионов долларов и он владеет собственностью примерно на такую же сумму, и это весьма кстати, поскольку его строительная компания прекратила свое существование. Майкл был более не в силах управлять ею. Его лучшие плотники и маляры ушли работать в другие компании. Он потерял важный заказ, который в свое время так много для него значил, - на реставрацию старого отеля на Юнион-стрит.
   Майкл знал: если бы он снял перчатки и начал касаться окружающих предметов - стен, пола, жестянки с пивом, раскрытых страниц "Давида Копперфильда", поток бесполезной информации немедленно свел бы его с ума. Если, конечно, он уже не лишился разума.
   Майкл знал: до того, как утонуть, он был счастлив. Не сказать чтобы полностью, но счастлив. И жить ему было хорошо.
   Утром того дня, когда все это случилось, Майкл проснулся поздно. Он нуждался в отдыхе, а начинавшийся день вполне подходил для этого. Его люди прекрасно работали самостоятельно, и сегодня их можно не проверять. Было первое мая. Майкл вдруг вспомнил эпизод далекого детства: долгую поездку на машине из Нового Орлеана во Флориду вдоль побережья. Должно быть, то были пасхальные каникулы. Сказать наверняка он не мог, а те, кто мог бы родители, дед, бабушка, - уже умерли.
   Он отчетливо запомнил прозрачную зеленую воду и белый пляж - день был очень теплым, а песок под ногами походил на сахарный.
   Майкл вспомнил, как на закате они отправились поплавать в волнах. Ни одного холодного дуновения ветра. И хотя большое оранжевое солнце все еще висело в западной части неба, прямо над головой сияла полная луна.
   "Смотри, Майкл, как чудесно!" - воскликнула мама, указывая на представшее их глазам зрелище. Даже отец, который вообще не обращал внимания на подобные вещи, негромко заметил, что это красивое место.
   Воспоминания вызывали в душе боль. Холод был единственной особенностью Сан-Франциско, которую Майкл ненавидел всей душой. Впоследствии он так и не мог объяснить, почему воспоминание о южном тепле побудило его отправиться в тот день в Оушен-Бич - по мнению многих, самое холодное место на всем побережье залива Сан-Франциско. Уж он-то знал, как отвратительно плещется вода под белесым угрюмым небом. Знал, как пробирает до костей ледяной ветер, от которого не спасет никакая одежда.
   Тем не менее в этот бесцветный, унылый день желание побыть наедине с воспоминаниями о южном море, о том, как когда-то он ехал в старом "паккарде" с поднятым верхом, подставив лицо нежному, ласкающему южному ветру, заставило Майкла отправиться в Оушен-Бич.
   Выезжая из города, Майкл не стал включать в машине радио и потому не слышал предупреждения о высоком приливе. А если бы и слышал? Он и без того знал, что Оушен-Бич - место опасное. Каждый год волны там уносили в пучину и местных жителей, и туристов.
   Возможно, мысль об опасности и мелькнула у него в голове, когда он шел к прибрежным скалам, над которыми возвышался ресторан "Клифф-Хаус". Что ж, там всегда скользко, и потому следует быть очень осторожным. Однако Майкл не боялся упасть. Его не пугало ни море, ни что-либо другое. Он снова думал о юге, о летних вечерах в Новом Орлеане, когда цветет жасмин. Он снова вспоминал запах цветов ялапы, которая росла в бабушкином дворе, и ее другое, более привычное, название: "четыре часа".
   Должно быть, от удара волны он потерял сознание, поскольку совершенно не помнил, как его смыло. Он лишь ясно помнил, как поднимается в пространство и с высоты видит собственное тело, качающееся на приливной волне, как указывают на него и размахивают руками люди, как кто-то бросается в ресторан за помощью. Да, Майкл отчетливо сознавал, что делают все эти люди. Он не то чтобы наблюдал за ними откуда-то с высоты - он словно знал о них все. И до чего же радостно и безопасно было ему находиться там, в вышине! Впрочем, слово "безопасно" даже приблизительно не определяет его ощущения в тот момент. Майкл чувствовал себя свободным - настолько свободным, что не мог понять, отчего те люди на берегу так суетятся, почему их столь заботит его тело, ставшее игрушкой волн.