Райс Энн. Меррик

   Конечно, мои слова его не удивили. Он поднес левую руку к груди и слегка нажал на рану. Лицо исказила гримаса боли, но уже через секунду оно разгладилось. Луи покачал головой.
   – Да, я думал, что ради тебя и Лестата нужно остаться жить. Но как же тогда она? Как же наша прелестная Меррик? Что ей понадобится от меня?
   Казалось, Луи еще много о чем мог сказать, но внезапно замолк и нахмурился, потом быстро повернул голову.
   – Дэвид, ты слышишь? – взволнованно спросил он. – Дэвид, прислушайся!
   Я ничего не услышал, кроме городского шума.
   – Что это, дружище? – спросил я.
   – Дэвид, послушай. Это вокруг нас. – Он поднялся, не отнимая левой руки от болезненной раны. – Дэвид, это Клодия – ее музыка, ее клавесин. Я слышу его повсюду. Дэвид, она хочет, чтобы я пришел. Я знаю.
   Я порывисто вскочил и обнял его.
   – Ты не сделаешь этого, друг, ты не можешь так поступить, не сказав слова прощания Меррик и Лестату, а оставшихся часов до рассвета на это не хватит.
   Он смотрел куда-то вдаль как зачарованный, глаза блестели, выражение лица смягчилось.
   – Я знаю эту сонату. Я ее помню. Клодия любила это произведение, потому что Моцарт, когда его написал, был еще совсем ребенком. Неужели ты ничего не слышишь? Но ведь как-то раз ты слышал, вспомни. Прелестная музыка. Как прекрасно играет моя Клодия.
   Луи рассмеялся каким-то неестественным смехом, и на глаза ему навернулись кровавые слезы.
   – До меня доносится пение птиц. Прислушайся. Они поют в клетке. Все наши соплеменники, кто были с ней знакомы, считают Клодию бессердечной, но она такой не была. Просто она знала то, что я понял лишь спустя много десятилетий. Она владела тайнами, которые могут научить только страданиям...
   Его голос оборвался на полуслове, он изящно высвободился из моих рук, прошел на середину комнаты и стал оглядываться, словно музыка действительно звучала со всех сторон.
   – Неужели ты не понимаешь, какое благо она сотворила? – прошептал он. – Музыка продолжает звучать, Дэвид, темп ее все ускоряется. Клодия, я слушаю тебя! – выкрикнул он в пространство и снова принялся окидывать невидящим взглядом все предметы. – Клодия, очень скоро я буду с тобой! – после паузы выкрикнул он вновь.
   – Луи, – сказал я, – скоро утро. Идем со мной, пора.
   Он стоял неподвижно, склонив голову и безвольно опустив руки. Вид у него был бесконечно печальный, словно после сокрушительного поражения.
   – Музыка прекратилась? – спросил я.
   – Да, – прошептал он и медленно поднял на меня растерянный взгляд, но уже через секунду вновь овладел собой. – Две ночи дела не решат, правда? И я смогу поблагодарить Меррик. Смогу передать ей портрет – вдруг он понадобится Таламаске.
   Луи показал на ближайший столик, низкий, овальный, стоявший перед диваном.
   Я увидел там раскрытый дагерротип. Портрет Клодии вывел меня из себя, когда я встретился с ним взглядом. Мне хотелось захлопнуть маленький футляр. Впрочем, это не важно. Я знал, что никогда не допущу, чтобы портрет оказался в руках служителей Таламаски. Я не мог позволить, чтобы такой важный предмет перешел к чародейкам, таким же всесильным, как Меррик. Я не мог позволить, чтобы Таламаска исследовала то, чему мы недавно стали свидетелями.
   Но я ничего не сказал.
   Что касается Луи, то он стоял, погрузившись в мечты, как и всегда элегантный в своем блеклом черном одеянии. Кровавые слезы высохли, придав глазам поистине устрашающий вид. Он вновь уставился в никуда, отрешившись от моего горячего сочувствия, наотрез отказываясь от любого утешения, которое я мог ему подарить.
   – Завтра встретимся вновь, – сказал я.
   Он кивнул.
   – Птицы больше не поют, – прошептал он. – Я даже мысленно не могу воспроизвести звучавшую музыку.
   Вид у него был безутешный.
   Я в отчаянии прибегнул к последнему аргументу:
   – Все неподвижно в том мире, который она описала. Подумай об этом, Луи. Встретимся завтра после захода солнца.
   – Да, мой друг, я ведь уже пообещал, – отрешенно произнес он и нахмурился, словно пытаясь что-то припомнить. – Я должен поблагодарить Меррик и, конечно, тебя, мой друг, за то, что вы выполнили мою просьбу.
   Мы вместе покинули городской дом. Луи отправился туда, где проводил дневное время, но куда именно, я не знал.
   У меня было больше времени, чем у него. Подобно Лестату, моему всесильному создателю, я не спешил укрыться в могиле при первом намеке на рассвет. Солнце должно было полностью подняться над горизонтом, чтобы меня сковал наконец близкий к параличу сон вампира.
   В моем распоряжении оставался еще час – или чуть больше, – хотя на нескольких деревьях Садового квартала уже запели утренние птицы, и, пока я добрел до городских окраин, небо успело сменить густой темно-синий цвет на бледно-фиолетовый, какой бывает в сумерках. Я помедлил немного, позволяя себе полюбоваться картиной, а потом вошел в пыльное здание и поднялся по ступеням.
   Ничто не шевельнулось в старом монастыре, покинутом даже крысами. От толстых кирпичных стен шел холод, хотя стояла весна. Мои шаги гулким эхом разносились по всему зданию, но это меня ничуть не смущало. Я с уважением относился к Лестату и старался возвестить о своем приходе, прежде чем переступить порог его просторного аскетичного убежища.
   Огромный двор был пуст. Птицы громко пели в густой листве деревьев на Наполеон-авеню. Я остановился на верхнем этаже, чтобы бросить взгляд из окна, жалея о том, что не могу устроиться на день в высоких ветвях ближайшего дуба. Какая безумная мысль, но, возможно, где-то вдали от всей боли, которую мы здесь пережили, нашелся бы густой необитаемый лес, где я мог бы построить темный и плотный кокон и спрятаться в него среди ветвей, как какое-нибудь ядовитое насекомое, впадающее в спячку, перед тем как нести смерть своей добыче.
   Я подумал о Меррик. Каков будет для нее грядущий день? Страх за нее терзал душу. Я презирал самого себя, но стремился к Меррик, как стремился к Луи. Они оба были мне нужны. Я понимал, что с моей стороны это эгоизм, и все же, видимо, никакое создание не может жить в полном одиночестве, без поддержки друзей.
   Наконец я оказался в просторной часовне с белыми стенами. Все витражные окна по требованию Лестата были затянуты черной тканью. Он не мог больше скрываться там, откуда виден восход солнца.
   В часовне не было ни одной горевшей свечи.
   Я нашел Лестата в том же состоянии: лежащим на левом боку с открытыми глазами фиалкового цвета. Из черного проигрывателя, настроенного на беспрерывную работу, доносилась прелестная фортепьянная музыка.
   Волосы и плечи Лестата покрывала пыль. Я пришел в ужас, увидев, что пыль припорошила даже лицо. А что, если я его потревожу, если попробую ее стереть? Я был растерян, душу сковала свинцовая печаль.
   Я опустился на пол рядом с Лестатом – так, чтобы он мог меня видеть. Затем решительно выключил музыку и торопливо выложил ему все. Я волновался даже больше, чем предвидел.
   Я рассказал обо всем: о своей любви к Меррик и о ее способностях, о просьбе Луи и о фантоме, который явился перед нами, о том, что Луи слышал музыку в исполнении Клодии, и о том, что он намерен покинуть нас через несколько ночей.
   – Что его может сейчас остановить, ума не приложу, – сетовал я. – Он не станет ждать, когда ты проснешься, мой дражайший друг. Ибо твердо решил уйти. Я не в силах заставить его изменить решение. Могу только молить, чтобы он подождал, пока ты проснешься, но, думаю, он меня не послушает – из страха, что его оставит решимость. Видишь ли, все дело в этом, в его решимости. Он преисполнен желания покончить с жизнью. Впервые за много лет.
   Я углубился в подробности. Рассказал, как Луи внимал музыке, которую я не слышал. Вновь описал колдовской сеанс. Возможно, во второй раз я упомянул о том, что упустил в первый.
   – Неужели это и вправду была Клодия? – спросил я. – Кто сможет дать нам ответ? – Я наклонился и поцеловал Лестата. – Ты мне сейчас очень нужен. Очень, пусть даже только для того, чтобы с ним попрощаться.
   Я отстранился и внимательно оглядел спящего. На мой взгляд, в Лестате не произошло никаких изменений.
   – Однажды ты проснулся, – вспомнил я. – Ты проснулся, когда Сибил исполняла свою музыку, а потом снова погрузился в свой эгоистичный сон. Да-да, это чистейшей воды эгоизм, Лестат, – покинуть тех, кого ты сотворил, то есть Луи и меня. Ты нас покинул, а это несправедливо. Ты должен очнуться ото сна, мой любимый Мастер, ты должен очнуться ради Луи и меня.
   Гладкое лицо не изменило своего выражения. Огромные фиалковые глаза были открыты чересчур широко, чтобы заподозрить, будто Лестат умер. Но других признаков жизни он не подавал.
   Я склонился и прижал ухо к его холодной щеке. Я не мог читать мысли своего создателя, но надеялся, что смогу хоть что-то уловить в его душе.
   Так ничего и не услышав, я снова включил музыку.
   Прежде чем покинуть Лестата, я его поцеловал, а затем отправился в свое пристанище, как никогда раньше радуясь предстоящему забвению.

22

   Следующей ночью я предпринял поиски Меррик. Ее дом в заброшенном районе был темен и пуст. Только смотритель остался приглядывать за особняком. Мне не составило труда взобраться на второй этаж флигеля и, заглянув в окно, убедиться, что старик; сидит себе спокойненько в комнате, прихлебывает пиво и смотрит свой жуткий цветной телевизор.
   Я пришел в полное замешательство. Ведь Меррик твердо пообещала встретиться со мной. Где же, если не в ее собственном старом доме?
   Я должен был ее найти и, прибегнув к своим телепатическим способностям, буквально обшарил весь город, без устали меряя его шагами из конца в конец.
   Луи тоже куда-то запропастился. Я неоднократно возвращался на Рю-Рояль, но так его и не застал. Не заметил даже малейшего признака, что он побывал в квартире.
   Наконец, вопреки всякому здравому смыслу, вконец отчаявшись, я приблизился к Оук-Хейвен, обители Таламаски, чтобы выяснить, не там ли Меррик.
   Конечно! Она была в Оук-Хейвен. Стоя в густых дубовых зарослях с северной стороны здания, я разглядел ее крошечную фигурку в библиотеке.
   Меррик сидела в том самом кожаном кресле красного цвета, которое она облюбовала еще в детстве, когда мы только познакомились. Уютно устроившись на потрескавшейся старой коже, она казалась спящей, но когда я подошел ближе, вампирское чутье безошибочно определило, что она пьяна. Рядом с ней я разглядел бутылку «Флор де Канья» и стакан. И бутылка, и стакан были пусты.
   В обители находились и другие служители: один занимался в той же самой комнате, изучая книги, стоявшие на полках, а остальные разошлись по спальням верхнего этажа.
   Я никак не мог проникнуть туда, где находилась Меррик. Во мне росло убеждение, что она все это заранее спланировала. А если так, то, возможно, она это сделала ради собственного душевного спокойствия, за что я, конечно, никак не мог ее порицать.
   Оторвавшись от этой тщательно срежиссированной сцены – Меррик откровенно демонстрировала абсолютное пренебрежение к тому, что другие служители могут о ней подумать, – я возобновил поиски Луи.
   Безуспешно прочесывая город, я за несколько часов до рассвета оказался в полутемной часовне, где дремал Лестат. Я метался перед ним, объясняя, что Меррик решила укрыться в Обители, а Луи вообще исчез, и в конце концов, совершенно обессиленный, опустился на холодный мраморный пол.
   – Я бы знал это, да? – спросил я у своего спящего создателя. – Если бы Луи покончил с собой, я бы наверняка что-то почувствовал, правда? Если бы это случилось вчера на рассвете, то я бы это знал еще до того, как закрыл глаза.
   Лестат не ответил, его лицо и фигура говорили о том, что на ответ надеяться не приходится. Это было все равно что страстно взывать к одной из статуй святых.
   Когда и вторая ночь прошла точно так же, я совсем пал духом.
   Не представляю, что делала Меррик днем, но после заката она вновь сидела пьяная в библиотеке, на этот раз совершенно одна, в великолепном шелковом платье ярко-красного цвета. Пока я наблюдал за ней с безопасного расстояния, один слркитель, старик, которого я когда-то знал и любил всей душой, вошел в библиотеку и укрыл Меррик белым шерстяным одеялом – на вид очень мягким.
   Я поспешил ретироваться, пока меня не обнаружили.
   От Луи по-прежнему не было никаких вестей. Я бродил по тем улицам города, которые всегда были его любимыми, я корил себя, что из почтения так и не научился читать его мысли, что из уважения к его частной жизни ни разу за ним не проследил, я корил себя, что не связал его обещанием встретиться со мной в определенный час на Рю-Рояль.
   Наконец наступила третья ночь.
   Поняв, что Меррик вряд ли чем-то займется, а будет опять пить ром, я сразу отправился на квартиру на Рю-Рояль, намереваясь написать записку Луи на тот случай, если он зайдет в мое отсутствие.
   Меня снедало горе. Теперь мне казалось вполне возможным, что Луи больше нет на земле. Я бы совсем не удивился, узнав, что он позволил утреннему солнцу спалить себя и что эта моя записка так и осталась непрочитанной.
   Тем не менее я уселся за письменный стол Лестата, стоявший в гостиной, и поспешно вывел следующее:
   "Ты должен поговорить со мной. Мы непременно должны побеседовать. Будет несправедливо, если ты откажешься от такой возможности. Я очень волнуюсь за тебя. Помни, Д., что я выполнил твою просьбу и помог тебе, как сумел. Разумеется, мною двигали и собственные мотивы, в чем я открыто признаюсь. Я скучал по ней. Мое сердце готово было разорваться.
   Однако ты просто обязан сообщить, как обстоят дела у тебя".
   Едва я вместо подписи вывел большую "Д", как в дверях появился Луи.
   Целый и невредимый, с расчесанными черными вьющимися волосами, он стоял и вопросительно смотрел на меня, а я, испытав приятное потрясение, откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул.
   – Только посмотрите на него! А я-то ношусь по всему городу как сумасшедший, пытаясь его отыскать!
   Оглядывая красивый серый бархатный костюм и темно-фиолетовый галстук, я, к своему изумлению, увидел на пальцах друга драгоценные кольца.
   – К чему такое необычное внимание к собственной персоне? – поинтересовался я. – Поговори со мной, пожалуйста, иначе я сойду с ума.
   Он покачал головой и жестом длинной тонкой руки попросил помолчать, после чего прошел в конец комнаты, уселся на диван и уставился на меня.
   – Впервые вижу тебя таким разряженным, – заявил я. – Ты самый настоящий франт. Что случилось?
   – Не знаю, что случилось, – почти резко ответил он. – Это ты мне скажи. – Он нетерпеливо взмахнул рукой. – Иди сюда, Дэвид, бери свой старый стул и садись поближе.
   Я повиновался.
   Луи не только был прекрасно одет, но еще и благоухал легким ароматом дорогого мужского парфюма.
   Он бросил на меня нервный взгляд.
   – Я ни о чем и ни о ком не могу думать, только о ней, Дэвид. Будто я никогда не любил Клодию, – признался он срывающимся голосом. – Я серьезно. Можно подумать, что до встречи с Меррик я не знал ни любви, ни горя. Я готов превратиться в ее раба. Куда бы я ни шел, что бы ни делал, думаю только о ней. Когда я насыщаюсь, жертва в моих руках превращается в Меррик. Погоди, ничего не говори, пока я не закончу. Я думаю о Меррик, когда ложусь в гроб перед рассветом. Я думаю о Меррик, когда просыпаюсь. Я должен видеть ее постоянно, поэтому сразу после насыщения я отправляюсь к Меррик. Да, Дэвид, я иду к Обители, к тому самому дому, который ты давным-давно запретил нам посещать. Я иду туда. Я был там вчера ночью, когда ты приходил подглядывать за ней. Я видел тебя. Позапрошлой ночью я тоже там был. Я живу ради нее, и возможность видеть ее за высоким окном только воспламеняет меня еще сильнее. Она мне нужна. Если в самом скором времени она не покинет Обитель, я сам к ней пойду, хотя что мне нужно от нее, кроме присутствия рядом, клянусь, сам не знаю.
   – Прекрати, Луи, позволь мне объяснить, что случилось...
   – Разве ты можешь это объяснить? Позволь уж мне высказаться, – возразил он. – Позволь признаться, что все это началось, как только я ее увидел. Ты сам это знаешь. Ты был свидетелем. Ты постарался предупредить меня, но я понятия не имел, что мои чувства окажутся такими сильными. Я был уверен, что смогу их обуздать. Боже мой, скольким смертным я сопротивлялся в течение этих двух веков, сколько раз отворачивался от какой-нибудь заблудшей души, которая притягивала меня так, что я не мог сдержать слезы.
   – Прекрати, Луи, послушай меня.
   – Я не причиню ей зла, Дэвид, – сказал он, – клянусь. Я не хочу ей ничем навредить. Мне невыносима мысль о том, чтобы поступить с ней так же, как когда-то я поступил с Клодией, – насытился ее кровью. Это была ужасная, ужасная ошибка, но Меррик я ничем не обижу, поверь. Я просто должен ее видеть, должен быть с ней, должен слышать ее голос. Дэвид, ты можешь выманить ее из Оук-Хейвен? Можешь уговорить ее встретиться со мной? Сделать так, чтобы она прекратила пить этот проклятый ром и вернулась в старый дом? Ты должен это суметь. Пойми, я теряю голову.
   Он замолчал на секунду, чтобы перевести дыхание, и я поспешил воспользоваться паузой.
   – Она приворожила тебя, Луи! – объявил я. – Это колдовство. Успокойся и послушай меня. Я знаю ее трюки. И хорошо знаком с колдовскими хитростями. Они почти одинаковы и в Древнем Египте, и в Риме, и в Греции. Она тебя приворожила, дружище, с помощью заклинаний заставила полюбить ее. Проклятье, нельзя было оставлять у нее то запачканное кровью платье. Не удивительно, что она не позволила мне дотронуться до него. Ведь на нем была твоя кровь. Какой же я глупец, что сразу не понял ее замысла. Мы ведь даже как-то обсуждали ее чары. Нет, она перешла все границы терпимого. Я позволил ей оставить у себя шелковое платье с пятнами твоей крови, а она воспользовалась им для обычного приворота.
   – Нет, это невозможно, – язвительно отреагировал Луи. – Я отказываюсь поверить в это. Я люблю ее, Дэвид. Ты вынуждаешь меня прибегнуть к словам, которые ранят тебя больнее всего. Я люблю ее и нуждаюсь в ней. Мне нужна ее компания, мне нужны та мудрость и доброта, которые я разглядел в ней. Никакое это не колдовство.
   – Самое настоящее колдовство, дружище, поверь, – упорствовал я. – Она воспользовалась твоей кровью для приворота. Ну как ты не поймешь: эта женщина не только верит в магию, но и отлично владеет ею. За прошедшее тысячелетие на свете жили и умерли множество магов, возможно, целый миллион, но скольких из них можно считать настоящими? Она знает, что делает! Твоя кровь впиталась в ткань ее одежды. Она навела на тебя приворот, и разрушить его пока не в моих силах!
   Луи помолчал, но недолго.
   – Я тебе не верю, – сказал он. – Нет, не может быть, чтобы это было так. Я сердцем чувствую.
   – Подумай, Луи, о моих словах, вспомни, какие видения появлялись передо мной после нашей с ней первой встречи всего несколько ночей тому назад. Ты ведь не забыл, как я рассказывал, что видел ее повсюду...
   – Это не одно и то же. Я говорю о своем сердце, Дэвид...
   – Нет, это одно и то же, дружище, – упорствовал я. – Я видел ее повсюду, а после того, как к нам явился призрак Клодии, Меррик призналась мне, что те мои видения были частью колдовства. Я ведь тебе рассказывал, Луи. Я рассказывал о ее маленьком алтаре, устроенном в номере гостиницы, о том, как она раздобыла мой носовой платок с каплями крови, промокнув им пот с моего лба. Луи, не будь наивным.
   – Ты наговариваешь на нее, – как можно мягче возразил он, – и я не принимаю твоих слов. Я вижу ее совсем другой. Я думаю о ней и хочу ее. Я хочу женщину, которую видел в той комнате. Что теперь ты скажешь? Что Меррик не красива? Что она лишена врожденной сладости? Что Меррик не одна-единственная из тысяч смертных, которую я могу полюбить?
   – Луи, ты доверяешь самому себе в ее присутствии? – спросил я.
   – Да, доверяю, – серьезно ответил он. – Ты полагаешь, я мог бы ей навредить?
   – Я полагал, что ты давным-давно узнал значение слова «желание».
   – Мое желание – быть с ней рядом, Дэвид. Быть поблизости от нее. Обсуждать с ней увиденное. Я... – Он замолчал на полуслове и крепко зажмурился. – Эта потребность в ней просто невыносима. Она прячется в том огромном доме, куда я не могу подобраться, не повредив Таламаске и не нарушив ту хрупкую тайну, от которой зависит все наше существование.
   – Слав Богу, у тебя хватает на это здравомыслия, – с чувством сказал я. – Уверяю, все это колдовские чары, и если ты способен за себя отвечать в ее присутствии, тогда как только она покинет Оук-Хейвен, мы отправимся к ней вместе и потребуем ответа! Мы потребуем правды. Мы потребуем, чтобы она призналась, действительно ли во всем этом ничего нет, кроме колдовства.
   – Ничего, – повторил он презрительно, – ничего, как ты говоришь, кроме колдовства? – Он укоризненно уставился на меня. Впервые я увидел в нем такую враждебность. Вернее, до сих пор я вообще никогда не видел его враждебно настроенным. – Ты не хочешь, чтобы я ее любил, разве нет? Все очень просто.
   – Нет, это не так. Ну, скажем, к примеру, что ты прав, что колдовство тут ни при чем, что в тебе говорит только душевный порыв, так хочу ли я, чтобы она еще больше тебя полюбила? Нет, решительно нет. Мы с тобой дали клятву ничем не навредить этой женщине, не разрушить ее крепкий смертный мир нашими желаниями! Сдержи свою клятву, если ты любишь ее так сильно, Луи, – это и будет наилучшим проявлением любви. Иными словами, оставь ее в покое.
   – Я не могу это сделать, – прошептал он, покачав головой. – Она заслуживает правды и должна знать то, что говорит мне сердце. Ничего из этого никогда не выйдет, но она должна знать, что я ей предан, что она вытеснила из моей души горе, которое могло бы меня уничтожить. Впрочем, оно властно надо мной и до сих пор.
   – Это невыносимо, – сказал я, злясь на Меррик. – Предлагаю навестить Оук-Хейвен. Но ты должен впредь меня во всем слушаться. Если удастся, я попытаюсь приблизиться к окну и разбудить ее. Лучше всего это сделать перед самым рассветом, когда она останется одна на первом этаже. Возможно, мне даже удастся войти внутрь. Еще недавно я счел бы такой шаг подлым. Но помни, что ты должен во всем слушаться меня.
   Луи кивнул.
   – Я хочу быть рядом с ней, но сначала мне нужно насытиться. Нельзя, чтобы при нашем с ней свидании меня мучила жажда. Пойдем со мной на охоту. А потом, глубокой ночью, мы приблизимся к Обители.
   Очень скоро мы нашли себе по жертве.
   В час или в два ночи мы подошли к Оук-Хейвен. Как я и надеялся, дом был погружен во мрак. Все спали. Мне понадобилось всего несколько секунд, чтобы окинуть взглядом библиотеку.
   Меррик там не было. Не было и привычной бутылки рома со стаканом. А когда я прошелся по верхним галереям, ступая как можно тише, то не обнаружил Меррик и в ее спальне.
   Я вернулся к Луи, поджидавшему меня среди густо растущих дубов.
   – В Обители ее нет. Похоже, мы ошиблись в расчетах. Должно быть, она у себя дома. Ждет, наверное, когда ее колдовство возымеет действие.
   – Ты не можешь и дальше презирать ее за это, – огрызнулся Луи. – Дэвид, ради всего святого позволь мне одному пойти к ней.
   – Даже не надейся, – ответил я.
   Мы двинулись по направлению к городу.
   – Ты не можешь явиться к ней, преисполненный такого презрения, – сказал Луи. – Позволь мне поговорить с ней. Ты не можешь мне помешать. У тебя нет права.
   – Нет, я буду присутствовать при вашем разговоре, – холодно ответил я, не собираясь сдавать свои позиции.
   Едва мы подошли к старому дому в Новом Орлеане, я сразу понял, что Меррик у себя.
   Приказав Луи обождать, я обошел ее владения, точно так, как делал это несколько ночей тому назад, желая убедиться, что смотритель отослан. Так оно и оказалось. Я вернулся к Луи и сказал, что мы можем войти.
   Не стоило и сомневаться, что Меррик в спальне. Гостиная ничего для нее не значила. Она любила только комнату Большой Нанэнн.
   – Я хочу пойти один, – заявил Луи. – Можешь подождать меня здесь, если угодно.
   Луи оказался на крыльце, прежде чем я успел шевельнуться. Я тут же догнал его – как раз в тот момент, когда он открывал сверкнувшую зеркальным стеклом незапертую дверь.
   Войдя в дом, мы направились в расположенную в передней половине большую спальню. Я отставал от Луи на полшага.
   Меррик, как всегда прелестная, в платье из красного шелка, поднялась с кресла-качалки и полетела к Луи, раскрыв объятия.
   Я насторожился, ожидая самого худшего. Сердце мое готово было расколоться пополам. Комнату, погруженную в приятный полумрак, озаряли лишь свечи.
   Я не мог не видеть, что эти двое, Луи и Меррик, любят друг друга Я молча смотрел, как Луи целует Меррик, как длинными белыми пальцами гладит по волосам. Я молча смотрел, как он дотрагивается губами до ее изящной шеи.
   Наконец он отстранился и тяжело вздохнул.
   – Значит, все-таки колдовство? – спросил он у нее, но вопрос на самом деле предназначался мне. – Это колдовство, раз я ни о чем не думаю, кроме тебя, куда бы я ни шел и что бы ни делал? Это колдовство, когда в каждой своей жертве я вижу тебя? Подумай об этом, Меррик, подумай о том, что я вынужден делать, чтобы выжить. Прошу тебя, оставь свои мечтания. Подумай, какую ужасную цену я плачу за это бессмертие. Подумай, в каком аду я живу.
   – А если я буду рядом с тобой в этом аду? – спросила Меррик. – Буду дарить тебе утешение, когда пламя разгорится вовсю? Мои дни и ночи без тебя были настоящим адом. Я понимаю твои страдания. Я знала о них еще до того, как мы впервые взглянули друг другу в глаза.