Райс Энн. Меррик

   Она вздохнула – совсем по-взрослому, как уставшая от жизни женщина – и заглянула в потрепанную обувную коробку, заполненную реликвиями.
   – Теперь оставшиеся портреты хранятся у меня, как и многое другое, а я здесь, у вас. И белые родственники ни за что доменя не доберутся и не выбросят все это на помойку.
   Она снова опустила руку в коробку и достала оттуда старые фотографии на картоне, сделанные в последние десятилетия девятнадцатого века. Пока Меррик вертела снимки то так, то этак, я заметил на обороте надписи, сделанные выцветшими сиреневыми чернилами. Почерк был крупным, с наклоном.
   – Вот смотрите, это дядюшка Вервэн, – сказала она.
   Снимок, сделанный в тоне сепии, запечатлел привлекательного худощавого юношу, черноволосого, со смуглой кожей и ясными, как у Меррик, глазами. Крупный нос и форма губ выдавали его африканское происхождение. Портрет был исполнен в романтическом духе. Молодой человек в отлично сшитом костюме-тройке стоял, опершись одной рукой о греческую колонну, на фоне рисованного неба.
   – Портрет был сделан в тысяча девятьсот двадцатом году. – Девочка перевернула фото, затем возвратила в прежнее положение и положила на стол, предоставляя нам возможность еще раз как следует его рассмотреть. – Дядюшка Вервэн был знахарем, – сказала она. – Я успела застать его при жизни и, хотя была совсем маленькой, когда он умер, хорошо запомнила. Он умел танцевать и при этом прыскал ромом на алтарь. Можете мне поверить, его все боялись.
   Она неспешно перебрала снимки, нашла и положила перед нами следующий портрет – на этот раз пожилого седовласого мужчины с темным цветом кожи, который сидел во внушительном деревянном кресле.
   – Вот, посмотрите. Все звали его Стариком, а настоящего имени я не знаю. Он ездил на Гаити постигать магию, а потом обучил всему, что знал, дядюшку Вервэна. Иногда мне чудится, будто дядюшка Вервэн разговаривает со мной. Иногда он словно бродит возле дома, наблюдая за Большой Нанэнн. А Старика я однажды видела во сне.
   Мне очень хотелось расспросить ее подробнее, но время было неподходящее.
   – А это Милашка Джастин, – сказала она, выкладывая, наверное, самый внушительный портрет из всех – студийную фотографию, выполненную на толстом картоне и помещенную в коричневую картонную рамку. – Милашка Джастин нагоняла страх на всех.
   Молодая женщина была очень хорошенькой: плоский бюст по моде двадцатых годов, короткая стрижка, красивая смуглая кожа. Глаза и рот нельзя было назвать выразительными, однако во всем облике Милашки Джастин ощущалась какая-то затаенная боль.
   Следом настал черед современных фотоснимков на тонкой бумаге с закручивающимися краями, сделанных обычными современными портативными камерами.
   – Хуже его сыновей не было, – сказала Меррик, указывая на черно-белую фотографию с загнутыми краями. – Это внуки Милашки Джастин – белые, из Нью-Йорка. Они хотели заполучить и уничтожить любое свидетельство того, что их предки цветные. Большая Нанэнн сразу их раскусила: ее не проведешь вкрадчивыми манерами и подачками. Они даже взяли моду возить меня в город и покупать мне там красивую одежду. Те вещи до сих пор лежат в целости и сохранности: маленькие платьица, ни разу не надеванные, туфельки с чистыми подошвами. Уезжая, они даже не оставили нам адреса. Посмотрите на них повнимательнее. Видите, какие они встревоженные? Но им от меня досталось.
   Эрон вгляделся в незнакомые напряженные лица и покачал головой. При виде этих снимков мне тоже стало не по себе, и я, чувствуя в душе смутное беспокойство, перевел взгляд на Меррик, на странную девочку с манерами взрослой женщины.
   – Что ты им сделала? – не удержался я от вопроса, хотя было бы умнее прикусить язык.
   – Да ничего особенного. Прочитала их секреты по линиям ладоней и рассказала им о тех дурных вещах, которые они всегда пытались скрыть. Добрым делом это не назовешь, но я поступила так, чтобы они убрались поскорее. А еще сказала, что в нашем доме полно привидений, и в подтверждение своих слов вызвала духов. Нет, я не заставляла их приходить, а только попросила, и они откликнулись на мой зов. Большая Нанэнн очень позабавилась. А белые велели ей меня остановить. «Почему вы думаете, что это мне по силам?» – ответила Большая Нанэнн, давая им понять, что я делаю, что хочу и она не имеет надо мной власти.
   Снова послышался короткий тихий вздох.
   – Большая Нанэнн сейчас умирает. – Зеленые немигающие глаза Меррик смотрели прямо на меня. – Она говорит, что больше никого не осталось и поэтому я должна сохранить ее вещи – книги, вырезки. Их очень много. Старые газеты. Бумага такая хрупкая, что разваливается на части. Мистер Лайтнер обещал помочь мне сохранить все это. – Она метнула взгляд в Эрона и вновь перевела его на меня: – Почему вы так за меня боитесь, мистер Тальбот? Разве вы недостаточно сильны? А может быть, все дело в том, что я цветная? Это плохо? Вы ведь не из этих мест, приехали издалека.
   Боюсь? Неужели я действительно страшился чего-то? Она говорила об этом с такой уверенностью, что я всерьез задумался, однако поспешил выбросить эти мысли из головы и попытался оправдаться, желая, возможно, тем самым защитить не только себя, но и ее.
   – Загляни в мою душу, дитя, – сказал я. – У меня нет никаких предубеждений против людей с иным цветом кожи, хотя, признаюсь, были времена, когда я считал, что в некоторых случаях удача в большей степени сопутствует белым.
   Меррик чуть приподняла брови, размышляя над моими словами. А я тем временем продолжал, быть может излишне взволнованно, но без всякого страха:
   – Мне грустно оттого, что, по твоим словам, у тебя никого не осталось, и радостно сознавать, что теперь ты с нами.
   – Примерно то же самое говорит и Большая Нанэнн, – отозвалась девочка, и впервые ее большие полные губы растянулись в искренней улыбке.
   Я унесся мыслями прочь, вспомнив несравненных темнокожих женщин, которых встречал в Индии. Меррик, однако, была чудом иного рода: темно-каштановые волосы и светлые глаза, такие яркие и умные. Уверен, эта босоногая девочка в простом цветастом платье многим кажется экзотическим созданием.
   Затем наступил миг, оставивший во мне неизгладимое, не поддающееся никаким объяснениям впечатление. В то время как я пристально вглядывался в череду лиц, запечатленных на разложенных на столе снимках, мне вдруг показалось, что все они, в свою очередь, смотрят на меня. Словно маленькие портреты были живыми. Ощущение было очень явственным.
   Должно быть, все дело в отблесках огня в камине и света масляных ламп, как в полусне подумал я, не в силах освободиться от охватившего меня чувства: маленькие изображения оказались на столе, чтобы посмотреть на Эрона и на меня. Даже само их расположение казалось нарочитым, исполненным тайного смысла. Не знаю, почему эта догадка пришла мне в голову, но смутные подозрения постепенно уступили место спокойной уверенности, что я нахожусь среди сонма мертвых.
   – А ведь действительно кажется, будто они смотрят, – помнится, пробормотал Эрон, хотя я и по сей день уверен, что не проронил тогда ни слова.
   Часы вдруг перестали тикать, и я обернулся, чтобы поискать их взглядом, поскольку не знал, где именно они стояли. Да, конечно, вот они, на каминной полке. Стрелки на циферблате застыли, а оконные стекла вдруг приглушенно задребезжали, словно в них бился ветер, и я почувствовал, как постепенно погружаюсь в царящую вокруг атмосферу тепла и тайн, покоя и святости, мечтательности и необъяснимой мощи.
   Мы молчали. Меррик переводила взгляд то на меня, то на Эрона. Ее сложенные руки оставались неподвижными, а лицо сияло в свете ламп.
   Так прошло много времени.
   Потом я вдруг очнулся и понял, что в комнате ничего не переменилось. Неужели я заснул? Непростительная неучтивость. Эрон по-прежнему сидел рядом мной. А портреты снова превратились в неподвижные печально-торжественные свидетельства смертности, такие же неоспоримые, как череп из разоренной могилы. Но чувство неловкости не покидало меня еще долго, даже когда мы все разошлись по своим комнатам.
   И вот теперь, спустя двадцать лет, в течение которых всем нам довелось пережить еще немало странных моментов, красавица Меррик сидела за столиком кафе на Рю-Сент-Анн и разговаривала с сидящим напротив нее вампиром. Нас разделяло мигающее пламя свечи, и освещение в кафе было почти таким же, как тогда, в Оук-Хейвен, хотя сегодняшний вечер был только влажен и напоен ароматами поздней весны и ничто вокруг не предвещало приближения бури.
   Меррик неторопливо потягивала ром, чуть задерживая его во рту и наслаждаясь каждым глотком. Но меня это не обмануло: я знал, что скоро порции вновь последуют одна за другой без перерыва. Она отставила в сторону стакан и положила ладонь с широко разведенными пальцами на грязную мраморную столешницу. Кольца. На пальцах сверкали кольца Большой Нанэнн – чудесные камни, оправленные в великолепную золотую филигрань. Меррик не снимала их даже в джунглях, что, на мой взгляд, было сущим безумием. Но она никогда не поддавалась никаким страхам.
   Я вспомнил, какой она была в те жаркие тропические ночи, когда мы задыхались от духоты под высоким зеленым пологом. Вспомнил, как в полной темноте мы с ней блуждали по древнему храму и как она карабкалась впереди меня по пологому склону, окутанная паром и грохотом водопада. Мне уже тогда не по годам было пускаться в столь долгое, полное тайн и опасностей путешествие. Перед глазами возникли бесценные изделия из нефрита, такого же зеленого, как ее глаза.
   Голос Меррик вывел меня из задумчивости.
   – Почему ты просишь меня прибегнуть к магии? – настойчиво допытывалась она. – Знаешь, чем дольше я сижу здесь и смотрю на тебя, Дэвид, тем все отчетливее сознаю, что произошло и кем ты теперь стал. Известно ли тебе, что, как и прежде, твой разум для меня словно раскрытая книга? Мне без труда удается собрать воедино разрозненные обрывки твоих мыслей и создать из них целостную картину.
   Как твердо, решительно она говорила! От французского акцента не осталось и следа. Впрочем, он исчез еще десять лет тому назад. Но теперь ее по-прежнему негромкая речь приобрела законченную четкость.
   Огромные глаза Меррик делались еще больше в такт выразительным фразам.
   – Тебе не удалось закрыть свой разум даже той ночью на террасе, – с упреком заметила она. – Ты меня разбудил. Я услышала тебя, словно ты постучал ко мне в окно и спросил: «Меррик, ты можешь это сделать? Ты можешь вызвать душу умершего для Луи де Пон-Дю-Лака?» И знаешь, что еще я услышала? А вот что: «Меррик, ты мне нужна. Мне нужно с тобой поговорить. Меррик, моя жизнь разбита Меррик, я нуждаюсь в понимании. Прошу, не отворачивайся от меня».
   Сердце остро кольнуло.
   – Все, что ты говоришь, правда, – признался я. Меррик сделала большой глоток рома, и на ее щеках заиграл румянец.
   – Но твоя просьба касается Луи, – сказала она. – И она столь важна, что заставила тебя, забыв о сомнениях и об угрызениях совести, прийти к моему окну. Зачем? Тебя я знаю. О нем мне кое-что известно лишь из рассказов других людей, а сама я видела его всего несколько раз. Весьма экстравагантный молодой человек – ты не находишь?
   Я слишком смутился, чтобы отвечать, слишком растерялся, чтобы вспомнить о хороших манерах и выйти из положения, прибегнув к вежливой лжи.
   – Дэвид, дай мне, пожалуйста, руку, – неожиданно попросила она. – Я должна коснуться ее и ощутить эту странную кожу.
   – Милая, быть может, не стоит? Лучше бы тебе воздержаться от этого, – пробормотал я.
   Крупные золотые серьги в ушах Меррик покачивались, касаясь то мягких темных волос, то длинной изящной шеи. Она полностью оправдала надежды, которые подавала ребенком. Как я давным-давно и предвидел, мужчины восхищались ею безгранично.
   Она грациозно протянула мне руку, и я, осмелев, обреченно, но бесстрашно подал ей свою.
   Мне хотелось почувствовать ее тепло. Я жаждал понимания, сочувствия. Не выпуская из пальцев мою ладонь, Меррик принялась вглядываться в ее рисунок, а я, ощущая мощный прилив сил, наслаждался каждым мгновением этой близости.
   – Какой смысл читать по этой руке, Меррик? – спросил я. – Что она может тебе сказать? Эта оболочка принадлежала другому человеку. Неужели ты хочешь разглядеть линии его сломанной судьбы? Ну и как? Видишь, что он был убит, а его тело похищено? Видишь, как я, исполненный себялюбия, завладел чужой плотью, обреченной на смерть?
   – Я знаю эту историю, Дэвид, – ответила Меррик. – Нашла сообщение о ней в бумагах Эрона. Обмен телами. Чисто теоретический эксперимент. Согласно официальному мнению ордена, подобная возможность существует лишь теоретически. Однако ты успешно воплотил ее на практике.
   Прикосновения Меррик пробуждали дрожь во всем моем теле.
   – После смерти Эрона я прочла все его записи, – продолжила она, проводя кончиками пальцев по глубоким линиям на моей ладони, и процитировала: – «Дэвид Тальбот больше не пребывает в своем теле. Во время одного злосчастного эксперимента, связанного с так называемой астральной проекцией, а иными словами – с полетом человеческого духа, опытный Похититель Тел обманом вытеснил Тальбота из его собственной оболочки, вследствие чего тот вынужден был завладеть более молодым телом, принадлежавшим ранее его сопернику, который, в свою очередь, лишил плотского покрова одну разбитую душу и тем, насколько нам известно, обрек ее на вечные скитания».
   Хорошо знакомый стиль Таламаски заставил меня поморщиться.
   – Я случайно наткнулась на эти бумаги, – продолжала Меррик, не отрывая взгляда от моей ладони. – Эрон умер здесь, в Новом Орлеане, и его архив оказался в моих руках, прежде чем им успел завладеть кто-либо другой. Я до сих пор его храню, Дэвид. Старшины ордена в глаза не видели этих бумаг и, возможно, никогда не поместят их в свои архивы. Впрочем, кто знает...
   Меня поразила смелость Меррик. Ведь она сумела скрыть важную тайну от ордена, которому до сих пор оставалась верна. Когда я сам обрел такую независимость? Пожалуй, лишь в самом конце.
   Меррик по-прежнему внимательно изучала мою ладонь, быстро скользя взглядом по линиям. В какой-то момент она большим пальцем слегка нажала на кожу, и я испытал невыносимо сладостное ощущение. Мне захотелось взять ее на руки, но не для того, чтобы насытиться – нет, ни в коем случае! – не для того чтобы причинить ей боль, а только затем, чтобы поцеловать ее, только затем, чтобы чуть царапнуть шею клыками и ощутить вкус ее крови, постичь сокрытые в ней тайны... Но я никогда не осмелился бы совершить столь ужасный поступок.
   Я высвободил ладонь из ее пальцев.
   – Что ты там увидела, Меррик? – быстро спросил я, сглотнув, чтобы подавить голод. Как телесный, так и душевный.
   – Несчастья, большие и малые, мой друг, очень длинную линию жизни, знаки, свидетельствующие о силе твоего характера, и многочисленных потомков.
   – Перестань, я не могу принять твою интерпретацию. Рука не моя.
   – Теперь у тебя нет другого тела, – возразила она. – Разве тело не может измениться под влиянием новой души? Линии на ладони меняются с течением времени. Но мне не хочется тебя злить. Я пришла сюда не затем, чтобы изучать тебя. И не затем, чтобы зачарованно разглядывать вампира. Они уже не раз встречались на моем пути. Я сталкивалась с ними лицом к лицу даже на этих улицах. Я здесь потому, что, во-первых, ты попросил меня, а во-вторых... мне захотелось побыть с тобой.
   Я лишь кивнул, ибо не в силах был проронить ни звука от переполнявших меня чувств, и умоляющим жестом попросил Меррик помолчать.
   Она повиновалась.
   Затем наконец я справился с собой:
   – Ты попросила разрешения у старшин на эту встречу?
   Она рассмеялась, но по-доброму.
   – Конечно нет.
   – Тогда тебе следует узнать кое-что, – сказал я. – У меня с Вампиром Лестатом все началось точно так же. Я не поставил в известность старшин ни о том, что часто с ним вижусь, ни о том, что приглашаю его в свой дом, ни о наших бесконечных беседах и совместных путешествиях, ни о том, что именно я подсказал Лестату, каким образом он может вернуть свою сверхъестественную телесную оболочку, после того как Похититель Тел обманным путем завладел ею.
   Меррик попыталась перебить меня, но безрезультатно.
   – А знаешь, что произошло со мной? – сурово продолжал я. – Я воображал, что слишком умен, чтобы поддаться искушению и прельститься посулами Лестата. Я считал себя чересчур мудрым стариком, которого не соблазнить бессмертием. Я был уверен в собственном духовном превосходстве над Лестатом... И вот теперь... Посмотри, что со мной стало!
   Щеки Меррик вспыхнули румянцем, сделавшим ее еще более очаровательной.
   – А разве ты не поклянешься, что никогда меня не обидишь? – спросила она. – Разве не станешь уверять, что Луи де Пон-Дю-Лак ни при каких обстоятельствах не причинит мне зла?
   – Разумеется, я готов дать такую клятву. Однако во мне еще осталась крупица порядочности, которая вынуждает напомнить тебе, что я создание, обладающее сверхъестественным аппетитом.
   Она снова попыталась что-то сказать, но я не позволил.
   – Одно мое присутствие со всеми проявлениями силы может изменить твое отношение к жизни, Меррик; оно может погубить твою веру в моральные устои и поколебать желание почить обычной смертью.
   – Дэвид, будь же откровенен. Скажи прямо, что у тебя на сердце? – Явно недовольная моим официальным тоном, она выпрямилась на стуле и посмотрела мне прямо в глаза. – В этом юном теле ты выглядишь одновременно и молодым, и умудренным опытом. У тебя теперь более темная кожа, почти как моя! И в чертах лица появилось что-то азиатское. Но ты остался самим собой – прежним Дэвидом – даже в большей степени, чем прежде!
   Не в силах справиться с изумлением, я молча следил, как Меррик пьет ром. Небо за ее спиной совсем потемнело, но черноту ночи разгонял теплый свет ярких электрических огней. Только в зале кафе, все освещение которого составляли лишь несколько покрытых пылью ламп, располагавшихся за стойкой бара, царил унылый полумрак.
   Столь безоглядное доверие приводило меня в трепет. Прикосновения Меррик были ласковыми, почти нежными. Моя вампирская сущность явно не вызывала в ней ни малейшего страха или отвращения. И я вдруг явственно вспомнил, как пленяло меня когда-то загадочное величие Лестата, его сокрытое от многих великолепие. Неужели Меррик так же влекло ко мне? Что, если и она теперь попала во власть губительного очарования?
   Она, как всегда, отлично прятала свои мысли. Да, я думал о Луи. Помнил о его отчаянном желании, чтобы Меррик применила свои магические способности и совершила то, о чем он просил. Но Меррик была права. Я действительно в ней нуждался. Мне было необходимо ее присутствие, ее понимание.
   Когда я наконец заговорил, горечь, отчетливо прозвучавшая в голосе, удивила меня самого:
   – Это великолепно. И невыносимо. Я пребываю за гранью жизни, но никак не могу исчезнуть за нею окончательно. Мне некому передать свои знания.
   Она не стала ни спорить, ни расспрашивать. В глазах неожиданно вспыхнуло сочувствие, маска хладнокровия исчезла. Несмотря на потрясающее умение Меррик скрывать свои чувства, мне не раз приходилось наблюдать столь же резкие перемены в ее настроении, становиться свидетелем тех редких моментов, когда все ясно без слов.
   – Скажи, а если бы ты не обрел тогда новое, молодое тело, сумел бы Лестат тебя принудить? – спросила она. – Если бы ты оставался прежним Дэвидом, нашим благословенным Дэвидом семидесяти четырех лет... Кажется, именно столько тебе тогда было? Так вот, если бы ты в тот момент оставался нашим высокочтимым Верховным главой, сумел бы Лестат превратить тебя в себе подобного?
   – Не знаю, – взволнованно ответил я. – Я часто задаю себе этот вопрос. Честно, не знаю. Эти вампиры... то есть я хочу сказать... мы, вампиры, любим красоту, можно сказать живем ею. Красота для нас широкое понятие, ты даже не представляешь, насколько широкое. Даже обладая самой нежной душой, ты все равно не сможешь понять, как мы находим красоту там, где смертные ее не видят, но мы действительно дышим прекрасным, тянемся к нему. А красоту эту я бессчетное число раз использовал во зло.
   Она подняла стакан в приветственном жесте и сделала щедрый глоток рома.
   – Если бы ты подошел ко мне без предупреждения, прошептал в толпе мое имя и дотронулся до руки, я бы тебя сразу узнала и безошибочно поняла, кем ты являешься, – сказала Меррик. На мгновение ее лицо омрачилось, но тут же вновь сделалось безмятежно спокойным – Я люблю тебя, мой старый друг, – добавила она.
   – Ты уверена, дорогая? – спросил я. – Ради насыщения этого тела я совершил множество весьма неблаговидных поступков.
   Меррик допила содержимое стакана Я хотел было наполнить его снова, но она, опередив меня, сама потянулась за бутылкой.
   – Ты хочешь получить записки Эрона?
   Я был совершенно огорошен.
   – А ты что, готова их отдать?
   – Дэвид, я преданно служу делу Таламаски. Кто знает, какая участь ожидала меня, если бы не орден. – Меррик помедлила немного, затем добавила: – Но я также всей душой верна тебе... – Она опять замолкла на несколько секунд. – Ты и был для меня Таламаской, Дэвид. Можешь себе представить, что я почувствовала, услышав сообщение о твоей смерти?
   Я вздохнул. Что я мог ответить?
   – Разве Эрон не рассказывал, как мы оплакивали тебя – все те, кому не доверили даже частицу правды?
   – Клянусь душой, Меррик, мне очень жаль. Нам казалось, что тайна слишком опасна и ее следует хранить. Другого оправдания у меня нет.
   – По официальной версии, ты умер здесь, в Штатах, в Майами-Бич. Останки отправили в Англию еще до того, как мне сообщили по телефону, что тебя больше нет. Знаешь, что я сделала, Дэвид? Я заставила служащих похоронного бюро задержать гроб до моего приезда в Лондон. Когда я наконец добралась, он был уже запечатан, но я заставила их снять крышку. Да, заставила: вопила и ругалась, пока они не сдались. Затем я выслала всех из зала и осталась наедине с тем телом, Дэвид, с тем напудренным и прихорошенным покойником, уложенным в атлас. Я пробыла рядом с гробом, наверное, целый час, пока они не начали стучать в дверь, и лишь тогда разрешила им продолжить свое дело.
   На лице Меррик не было гнева – оно выражало скорее легкое удивление.
   – Я не мог позволить Эрону сообщить тебе правду, – оправдывался я, – ни в тот момент, ни тогда, когда не знал, выживу ли в новом теле, ни в то время, когда не понимал, какая участь уготована мне в будущем. Пойми, я не мог так поступить. А потом... Потом было уже поздно.
   Она чуть подняла брови и с сомнением покачала головой, после чего сделала еще глоток рома.
   – Понятно...
   – Слава Богу! – откликнулся я и с уверенностью добавил: – Со временем Эрон рассказал бы тебе об обмене телами. Обязательно. Легенда о моей смерти предназначалась для кого угодно, только не для тебя.
   Меррик хотела было что-то сказать, но передумала и лишь кивнула в ответ.
   – Мне кажется, привести в порядок архив Эрона должна именно ты, – продолжил я. – Разобрать его при участии только старшин ордена, не посвящая в это никого другого. Забудь на время о существовании Верховного главы.
   – Перестань, Дэвид, – ответила она. – Знаешь, спорить с тобой теперь, когда ты выглядишь так молодо, гораздо проще.
   – Ты никогда не упускала случая поспорить со мной, Меррик, – ответил я. – Ты не думаешь, что Эрон обязательно бы сдал в архив свои записи, будь он жив?
   – Может быть, – сказала она, – а может быть, и нет. Возможно, Эрон предпочел бы предоставить тебе свободу, оградить от ненужного внимания. Возможно, ему хотелось, чтобы тебя оставили в покое и не вмешивались в твою жизнь, как бы в дальнейшем она ни сложилась.
   Я не совсем понял, о чем она говорит. Таламаска всегда отличалась сдержанностью, пассивностью и категорическим нежеланием оказывать какое-либо влияние на судьбы людей. Поэтому ее слова остались для меня загадкой.
   Меррик пожала плечами, сделала очередной глоток рома и принялась перекатывать край стакана по нижней губе.
   – А может быть, все это не имеет значения, – сказала она. – Я знаю лишь, что сам Эрон не сдал свои записи в архив. Вечером того дня, когда Эрона убили, я отправилась к нему домой на Эспланейд-авеню. Ты знаешь, что он был женат на Беатрис Мэйфейр, принадлежащей к белой ветви этого семейного клана, – не ведьме, между прочим, а жизнерадостной и щедрой женщине. Она до сих пор жива. Беатрис предложила мне забрать бумаги, помеченные грифом «Таламаска». Она понятия не имела о том, что в них содержится. Оказывается, Эрон однажды попросил Беатрис в случае непредвиденных обстоятельств связаться со мной, что она и сделала, выполняя данное ему обещание. Впрочем, она все равно не сумела бы прочитать документы, поскольку все они, как исстари принято в Таламаске, написаны на латыни.
   Так или иначе, в моем распоряжении оказались несколько папок, на каждой из которых рукой Эрона были написаны мое имя и номер телефона. Одна папка была полностью посвящена тебе, хотя во всех документах фигурировало не имя, а всего лишь заглавная буква "Д". Эти бумаги я перевела на английский.