Райс Луанн. Судьбе вопреки

   — После беременности у женщин фигура страшно портится, — проговорил он, и его улыбка стала еще шире.
   Лили покраснела, остановившись как вкопанная. Зачем ему нужно было говорить такие вещи в присутствии детей? Ее глаза наполнились горячими, внезапными слезами. Спустившись на берег, она уже без всякого энтузиазма, чисто механически, привязывала грузила, нанизывала наживку на крючки и помогала детям забрасывать удочки в воду. Внутри же она будто оцепенела. Не в первый раз слова Эдварда доводили ее до подобного состояния.
   В ту ночь в постели он казался таким страстным, будто хотел компенсировать боль, причиненную ей днем. Любовные порывы Эдварда были большой редкостью, поэтому она заставила себя забыть обиду, обняла его за шею, выгнула спину, стараясь вызвать у себя чувство страсти.
   Уже некоторое время в постели с Эдвардом она чувствовала себя неуютно. Ее сердце и душа, казалось, находились в совершенно другом месте. Она страстно желала, чтобы ее ласкали по-настоящему, чтобы она смогла почувствовать ласку. А его рука на ее коже была грубой, шершавой и царапающей и причиняла боль, будто заставить ее поморщиться от боли для него было куда важнее, чем доставить ей удовольствие.
   Неужели так и должно быть в браке? Неужели так поступали все, после того как проходили восторг и волнения первых ухаживаний? Она даже не могла вспомнить, когда в последний раз он хотел заниматься с ней любовью. Обычно он спал, отгородившись горой подушек, и недовольно морщился, когда она нерешительно проводила рукой по его спине.
   Перед свадьбой он говорил ей, что хочет быть отцом. Но, выйдя за него, она слышала лишь то, насколько сильно он не желает становиться родителем, как он хочет сохранить ее фигуру, как хочет, чтобы она вся принадлежала только ему.
   Но в тот момент они были в постели и занимались сексом. Он не смотрел ей в глаза — его взгляд был устремлен в стену над ее головой. И Лили почувствовала, как у нее на глаза набегают слезы. Его движения причиняли ей боль. Будто он забыл, что находится внутри женщины, внутри самого нежного места ее тела. Она крепко ухватилась за спинку кровати, стараясь выдержать эту процедуру до конца и не застонать.
   По щекам ее текли слезы, потому что раньше она все время думала: «Может, именно сегодня ночью мы зачнем ребенка, может, я стану матерью». Сейчас она плакала, потому что все это больше походило на разрушение, а не на созидание.
   Теперь, сидя за столом в кухне Мэйв и вспоминая все это, Лили задрожала и закрыла глаза. У нее была целая коллекция отвратительных моментов ее жизни, и этот был одним из них — в ту ночь она зачала Роуз. Тогда, когда все закончилось, она безутешно рыдала.
   Лили помнила, как на следующий день поехала к Мэйв домой. Она не сказала своей бабушке, что расстроена. К тому времени она уже научилась лгать: смеялась и шутила, будто у нее все отлично.
   — Как ты поживаешь, дорогая?
   — Замечательно.
   — Хочешь чаю?
   — Это было бы замечательно.
   — Как прошли выходные?
   — Спасибо, просто замечательно!
   А хуже всего было после ссор. Фактически после одной из самых безобразных ссор — когда Лили совершенно потеряла контроль над собой и кричала так громко, что у нее заболело горло, а Эдвард смотрел на нее с самодовольной улыбкой победителя, каким он, кажется, всегда себя чувствовал, когда доводил ее до такого состояния, — ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Он с недовольным видом ушел в спальню и лег в кровать, накрывшись с головой одеялом. А у нее так сильно закололо в груди, что она испугалась.
   Лили была молода. В ее семье не было сердечных заболеваний. «Это просто стресс», — говорила она себе. Она попыталась измерить свой пульс, но была слишком расстроенной, чтобы сосчитать удары.
   Не желая паниковать, она зашла в спальню.
   — Эдвард, — позвала она его. Он не ответил.
   — Кажется, у меня сердечный приступ.
   Он не обратил на ее слова никакого внимания, будто она лишь сообщила, что устала, или замерзла, или у нее болит живот. В тот момент Лили очень плохо соображала. Ей не хотелось звонить по 911. Это лишний раз привлечет внимание к их семье. Соседи уже один раз вызывали полицию за несколько недель до этого, когда их очередной скандал затянулся за полночь.
   — Все в порядке, офицер, — сказал тогда полицейскому Эдвард.
   И Лили тоже играла свою роль: улыбалась полицейским, которых часто видела в их небольшом городке.
   — Со мной все замечательно, — сказала им она. — Все в порядке.
   «Семейные склоки», — сгорая от стыда, услышала Лили перешептывание соседок за своей спиной на следующий день.
   Поэтому, не желая, чтобы к дому, где они жили, примчалась еще одна машина с сиреной, она надела пальто и, взяв их машину со стоянки, сама поехала в больницу. Чем ближе она к ней подъезжала, тем хуже чувствовала себя. У нее в груди разгорался огонь, будто кто-то всунул горящий уголь как раз в то место, где находилось ее сердце. Она дотронулась до грудины и почувствовала боль, расходящуюся по ребрам. Было такое ощущение, будто ее ударили кулаком в грудь и костяшки чьих-то пальцев сломали ей ребра.
   К тому времени, когда она добралась до больницы, она едва могла идти. Дрожа всем телом, держась за сердце, она села у стойки регистратуры, беззвучно плача. Она ходила в эту больницу с самого детства. Ее родители привозили ее сюда, когда ей был год и она болела крупом. В четыре года ей здесь же делали противостолбнячный укол, после того как она наступила на ржавый гвоздь. Она приходила сюда делать анализ крови за неделю до свадьбы с Эдвардом. У них была ее медицинская карта, и они знали ее в лицо.
   Медсестра, работавшая в регистратуре, покупала у нее нитки для вышивания. Врач из отделения «Скорой помощи» заказала ей несколько вышитых подушечек для кресел в своей гостиной. Они все знали Мару, так как давно уже жили в этом районе. Сидя у стойки регистратуры, Лили подумала, что ей нужно было поехать куда-нибудь в другое место. В другую больницу, где ее никто не знал, где никто бы не узнал Эдварда и не посмотрел бы на него с осуждением в следующий раз, когда они увидят его, например в аэропорту.
   — Мне кажется, — с трудом выдавила из себя Лили, — что у меня сердечный приступ.
   Они были очень добры, тут же отвели ее к врачу, которого она раньше никогда не видела. Она хотела попросить их, чтобы ее обследовала женщина-врач, но у нее уже не было на это сил. Она боялась, что мужчина будет над ней смеяться, решив, что она делает из мухи слона. Доктор сделал ей ЭКГ. Все это время он сидел рядом с ней. Он просто смотрел на нее мягким взглядом, и его присутствие было таким успокаивающим, а его вид таким добрым, что Лили расплакалась еще больше.
   Он прослушал ее сердце. Его касание — одна рука на ее плече, другая — со стетоскопом, когда он двигал его по ее груди, было мягче, чем у ее мужа. Оно как бы говорило ей, что она заслуживает особого внимания, что она стоит того, чтобы о ней заботились, а ее сердце стоит того, чтобы его внимательно прослушали.
   Дойдя до грудины, он мягко нажал на нее двумя пальцами. Лили чуть не завизжала от боли.
   — Здесь? — спросил он. — Именно здесь болит?
   — Да, — всхлипнула она в ответ.
   И еще глубже, внутри, где он не смог бы достать своими изучающими пальцами. Она сидела на стуле, пока врач смотрел результаты ее ЭКГ, мерил ей давление, ждал, когда она перестанет плакать. Он спросил, не перенесла ли она какой-нибудь стресс. Дрожа всем телом, она ответила, что она действительно очень нервничала. «На работе?» — спросил он. «Дома», — ответила она чуть слышно, и ей показалось, что она в жизни не произносила слова тяжелее, чем это. Он кивнул.
   — Я не нашел никаких симптомов сердечного заболевания, — сказал он, закончив все процедуры.
   Она молчала, просто слушая его.
   — Это не означает, что у вас не может быть какой-то проблемы. Но сейчас я не нашел никаких признаков сердечного приступа или чего-то подобного.
   — Но у меня так болит сердце.
   Он опять кивнул, относясь к ней и ее словам очень серьезно. Она вспомнила, как много тогда это для нее значило — то, как он на самом деле поверил ей, а не подумал, что она сошла с ума или чрезмерно реагирует на мелочи. Благодаря этому она смогла наконец сделать глубокий вдох.
   — Я назначу вам ЭКГ с физической нагрузкой, — сказал врач. — И дам вам координаты кардиолога. Но я думаю, что у вас с сердцем все в порядке.
   — Тогда что со мной? — спросила она.
   Врач внимательно посмотрел ей в глаза. Он был молод, высок, с большими голубыми глазами и редеющими светлыми волосами. Когда он заговорил, то взял ее за руку, будто это было самым обычным делом.
   — Думаю, у вас разбито сердце, — сказал он.
   Эти слова вызвали новые слезы. Лили сидела и плакала, держа за руку врача, которого видела впервые в жизни. Глубоко в душе она понимала, что он прав, — просто она никогда не думала, что врач может такое сказать. Он дал ей координаты кардиолога, записав их на листке блокнота. Он также записал адрес и название еще одного учреждения, в которое, по его мнению, она должна обратиться. Оно называлось «Помощь пострадавшим от насилия в семье».
   — Он не бьет меня, — прошептала она, шокированная его словами.
   — Эмоциональное и словесное оскорбления могут причинить столько же вреда человеку.
   — Но тогда это же не насилие в семье? Правда?
   — Лучше спросите у своего сердца, — тихо ответил врач. Он мягко похлопал ее по плечу и вышел из комнаты.
   Пока Лили одевалась, ее трясло. Крем, который использовал врач при снятии ЭКГ, остался на ее бюстгальтере и рубашке. Она подумала, будет ли Эдвард спать, когда она вернется домой. Может, он волнуется, потрясенный тем фактом, что она на самом деле уехала из дома?
   А может, и нет. Мысли роились в ее голове, а сердце все еще болело. Она беспокоилась о том, что ее ждет дома, в каком настроении будет Эдвард. Насилие в семье? Она покачала головой. Врач был так мил, но все-таки он ничего не понял. Эдвард ни разу ее не ударил. Они ругались, у них были проблемы. Ужасное детство сделало его таким злым.
   Лили как-то читала о цикличности насилия. Она знала, что мужчины, которых избивали в детстве, часто бьют своих жен и детей. Да, Эдвард ударил Джуди, но он сдерживался и ни разу не тронул Лили. Разве это не было признаком его желания стать другим, обращаться с ней хорошо?
   Лили нужно было все это объяснить врачу. Она была слишком стеснительной, чтобы рассказать ему об их сексуальной жизни, о том, насколько она была болезненной для нее. Уходя из больницы, она оформила все необходимые бумаги. Тот врач осматривал другого больного, но все равно кивнул Лили, когда она проходила мимо. Она смогла выдавить из себя улыбку. «Посмотрите, — как бы говорила она, — теперь со мной все в порядке!»
   Она выбросила блокнотный листок, который ей дал врач, в урну на автостоянке у больницы. Но сделала это только тогда, когда была уверена, что он ее не видит. А потом поехала домой. Тогда она еще не знала, что уже была беременной.
   Теперь, много лет спустя, после стольких дорог и мытарств, она сидела за столом Мэйв и смотрела в окно на свою маленькую Роуз, игравшую в бабушкином саду.
   — Нам нужно найти адвоката, — сказала она.
 
   Августовский день был прохладным и туманным. Очертания деревьев и утесов расплылись, темные сосны и черные ущелья Кейп-Хок, казалось, были нарисованы погодой в мягких серых тонах. Только длинная красная крыша гостиницы оставалась яркой и притягивала всех любителей музыки на фестиваль, потому что ее было видно даже с моря.
   Сегодня была очередь Марисы работать в магазинчике Лили, поэтому ей с Сэм пришлось репетировать прямо там, широко открыв двери, выходящие на окутанные туманом причал и утесы. Сестры уже давно не играли вместе — более двух лет. Мариса, темноволосая и высокая, сидела на одном стуле, а Сэм, рыжая и ростом еще выше ее, — на другом, играя на своих скрипках гамму за гаммой.
   Они были так счастливы, потому что опять оказались вместе. И иногда им чудилось, что все было как прежде — этим утром Мариса принесла Сэм кофе в постель. Сэм расчесала и заплела волосы Джессики. Они все наслаждались идущим из самых глубин души чувством покоя и уюта, оттого что были семьей. Репетируя вместе с сестрой, Мариса все время думала, когда же они поговорят.
   Она смотрела в открытую дверь магазинчика и видела, как Джессика повела Флору на прогулку через лужайку перед гостиницей. На улице было слишком сыро, и никто не сидел на одеялах под открытым небом, но даже плохая погода не могла удержать любителей музыки дома. Некоторые сидели на складных стульях, другие стояли небольшими группками — и все были одеты в плащи, куртки или просто укрывались от дождя под полиэтиленовой пленкой. Мариса знала, что Патрик разрешил Джесс гулять с Флорой в любое время. Она все искала его глазами, но его нигде не было видно.
   — Хочешь отдохнуть? — спросила Сэм спустя несколько минут.
   Мариса кивнула.
   — Я как раз думала о том же.
   Они прошли в служебную комнату и взяли по стакану чая со льдом из стоявшего там холодильника. Чокнувшись стаканами, сестры улыбнулись.
   — Я так рада, что ты здесь, — произнесла Мариса. — Уже и не думала, что ты приедешь.
   — Да я и не собиралась, — ответила Сэм.
   — Когда Патрик сообщил мне, что ты вернулась в Балтимор, — сказала Мариса, — я была просто в шоке.
   — Я не хотела тебя обижать, — призналась Сэм
   Мариса чувствовала себя очень напряженно — они очень давно шли к этому разговору. У нее даже закололо в груди, когда она посмотрела в глаза своей младшей сестры. Ее переполняли эмоции, как в тот момент, когда Сэм только что сошла с парома.
   — Мой ужасный брак… — начала Мариса. Сэм взяла ее за руки.
   — Тед, — поправила она.
   — Мне было так одиноко, — продолжила старшая сестра. — После того как умер Пол, а ты вернулась в Балтимор, он был рядом и, мне казалось, любил меня. И Джессику.
   — Знаю, — сказала Сэм. — Сначала я была очень рада за тебя. Но потом стала замечать, что ты исчезаешь. Ты теряла себя, а я теряла тебя.
   — Сэм, — проговорила Мариса. Она глубоко вздохнула, думая о том, как всегда хотела, чтобы ее младшая сестра училась у нее. Она хотела быть хорошим примером, показать Сэм нужную дорогу в жизни. — Я не знала, что делать. Это так тяжело объяснить…
   — Тебе не нужно ничего объяснять, — сказала Сэм.
   — Но…
   — Ты руководила этими клиниками для бедных. Ты помогла стольким женщинам, настрадавшимся от своих мужей. Я думала, ты все поймешь… Мне и в голову не могло прийти, что подобное случится с тобой.
   — Мне тоже. Я считала, что знаю все симптомы… Но он был таким милым сначала. Казалось, он так любит меня.
   — Разве не это говорят нам все женщины? — мягко проговорила Сэм. — Когда мы их спрашиваем, что происходит?
   Мариса кивнула, вспоминая, сколько женских рук она держала в своих ладонях, сколько уставших, смущенных и запуганных лиц она видела в тех клиниках.
   — Самое страшное, — простонала Мариса, — это то, что он сделал со щенком Джессики. Я все еще не могу поверить, что это из-за меня она пережила такое.
   — Знаю. Когда ты мне рассказала, я захотела приехать и убить его собственными руками.
   — Это последнее, что я тебе рассказывала. Мне казалось, я внушаю тебе отвращение. Именно тогда я наконец сбежала. Как я могла допустить, чтобы это зашло так далеко?
   — А я чувствовала себя совершенно беспомощной. Знаешь, что для меня было самым страшным? Узнать, что ты перестала понимать, насколько ты прекрасный человек, — »сказала Сэм.
   — Что? — потрясенно спросила Мариса.
   Сэм на секунду зажмурилась, потом взглянула на сестру сияющими глазами.
   — Я просто наблюдала, как много ты ему отдаешь. Ты была настоящей звездой в Школе медсестер. Кто из всего нашего класса готов был добровольно посвятить все свое свободное время вакцинации детей в самых неблагополучных районах нашего города? Моя сестра. Мариса слушала как завороженная.
   — Кто готов был репетировать на своей скрипке каждый вечер после занятий и домашней работы только для того, чтобы выдать потрясающее выступление в пятницу и субботу, чтобы наша ваза с чаевыми заполнилась доверху и мы смогли оплатить обучение в следующем семестре? Моя сестра.
   — Ох, Сэм, — пробормотала Мариса.
   — Ты играла как ангел. И я не говорю про падших ангелов, — продолжила Сэм. — Ты никогда не была падшим ангелом — им была я. Все время учебы в Школе медсестер я пользовалась тем, что ты — моя сестра. Именно у меня было слишком много свиданий с парнями и слишком мало пятерок.
   — Нет, Сэм, — возразила Мариса. — Ты всегда была чудом. У тебя самое доброе сердце на свете. Оно полно сострадания ко всем. Именно поэтому ты такая замечательная медсестра… и просто сестра, и тетя.
   — Ну, думаю, в нашей семье сострадания всегда было много, — сказала Сэм. — У тебя было столько любви, что ты делилась ею с ним. У тебя сердце из чистого золота, а он этим пользовался.
   Мариса слегка улыбнулась, вытирая слезы и беря карандаш.
   — Это замечательная строка для песни, — сказала она. — Думаю, ее можно продать в Нэшвилле…
   — У нее было сердце из чистого золота, — запела Сэм, на ходу придумывая мотив и наигрывая его на скрипке.
   — А он этим пользовался, — продолжила Мариса.
   — Он был стопроцентным мерзавцем, — придумала следующую строчку Сэм.
   — С сердцем из жести, — пропела Мариса.
   Сэм расхохоталась. Они импровизировали мотив, играя вместе так, будто никогда и не расставались. Ноты вылетали из их инструментов, они заиграли в одном ритме, отбивая такт носками ног, и Мариса вдруг поняла, что все будет хорошо. Сестры всегда решали жизненные проблемы при помощи музыки. Не раз они начинали свое выступление, волнуясь об экзаменах, или каком-нибудь больном, или о многих других вещах, а заканчивали вечер, провозглашая тосты, обнимаясь и танцуя от радости.
   Так было всегда. И так было сейчас. Они перешли от своей новой, только что написанной песни прямо к «Девушкам Голуэя», а от нее — к «Гусям на болоте». А потом, чтобы сыграть на что-то более сентиментальное и нежное, — к «Часовне в Маудбане».
   — Я написала новую песню, — сказала Мариса, когда они остановились, чтобы передохнуть.
   — Правда?
   — Ага. Называется «Гонимые штормом».
   — Автобиографическая? — спросила Сэм, хитро улыбаясь.
   — Чуть-чуть, — ответила Мариса, вновь глянув в открытую дверь и ища глазами Патрика. — Она очень простая — в тональности соль.
   — Ого! — воскликнула Сэм, прослушав первые несколько тактов. — Прелесть! Мне нравится это ми-минор.
   — Сердечные струны, да? — спросила Мариса.
   — О да.
   Помощь другим — в этом заключалась вся жизнь Марисы и Сэм, не меньше, чем в музыке. «Сердечные струны», — сказала Сэм, и Мариса знала, что именно они имеют значение. Они главные. Играя вместе с сестрой, Мариса смотрела в открытую дверь на паром, идущий через пролив. Она сосредоточилась на ритме, стараясь играть в такт с Сэм, но в то же время искала глазами высокого рыжеволосого ирландца, который свел их снова вместе, дотронулся до сердечных струн Марисы и вдохновил ее на песню.

Глава 21

   Адвоката звали Линдси Грант Уиншип. Она была партнером в адвокатской конторе «Хартфорд», офис которой располагался на Конститьюшн-Плаза. Высокие окна ее кабинета выходила на старое здание Капитолия, выстроенного из красного кирпича и увенчанного золотым куполом — аскетическое напоминание колониального прошлого штата Коннектикут. Лили сидела перед ее столом вместе с Лайамом, и ее сердце колотилось так, будто она только что пробежала длинную дистанцию. Хотя на самом деле она лишь собиралась ее начать.
   Линдси было около пятидесяти лет. Она была высокой, худощавой, с каштановыми волосами. Встретила она их тепло и дружелюбно, с первых минут внушая им чувство спокойствия и понимания. Ее манера общаться чем-то напоминала материнскую заботу, хотя ее карие глаза изучали любопытство и энтузиазм юной девушки. Кабинет был наполнен красками — картинами ее дочери, представлявшими собой замечательные абстрактные портреты и пейзажи с золотыми осенними листьями. Здесь же висели и фотографии ее дочери — от детства до института, лежали раковины и камешки, найденные на всевозможных пляжах, которые за всю свою жизнь посетила Линдси вместе с семьей.
   Она слушала внимательно, заполняя желтый блокнот пометками, по мере того как Лили рассказывала историю своего брака, побега, рождения Роуз и последних лет жизни по сегодняшний день.
   — Он принес предписание суда лично, не отправив его через судебного курьера. С его стороны это очень агрессивный шаг, — сказала Линдси, когда Лили закончила свой рассказ.
   — Эдвард всегда отличался агрессивностью. Хотя он ни разу меня не ударил… — ответила Лили.
   — Такие изощренные типы никогда не бьют своих жен, — сказала Линдси. — Они используют угрозы, чтобы постепенно внушить страх, что и сделал Эдвард, рассказав вам о Джуди. Он убедился, что вы полностью осознали будущие последствия… что, если вы переступите черту, он запросто может вас избить, в точности как Джуди. Это один из способов, которым он пытался вами управлять.
   — И чего мне теперь ожидать?
   — Он попытается использовать суд по семейным делам, чтобы напасть на вас. Мужчины, подобные ему, используют тяжбы об опеке над ребенком, чтобы уничтожить своих жен, одновременно сохраняя с ними контакт. Лили, мне очень жаль… но многие женщины во время подобных процессов испытывают на себе самое жестокое давление.
   — Но разве судья не разберется сразу, что он собой представляет? — спросил Лайам.
   На лице Линдси появилась выражение сомнения.
   — Он будет играть роль человека, обвиненного несправедливо. Он не только не признает своего поведения, но еще и будет его отрицать. Он будет выставлять напоказ свои добрые дела в качестве участника во всевозможных общественных организациях, будет представлять себя добросердечным и неравнодушным к другим человеком. В точности так, как он поступал с Лили, когда был на ней женат.
   — Я так долго не подозревала о настоящей его сущности, — сокрушалась Лили. — Я совершенно запуталась и не могла понять, что он на самом деле собой представляет. Он говорил мне одно, а поступал совершенно по-другому. Он говорил мне, что любит меня, но вел себя так, будто ненавидит меня. У меня ушло больше двух лет, чтобы понять, что мне нужно обращать внимание на то, что он делает, а не на то, что он говорит.
   Линдси кивнула:
   — Эдвард — это как пример из учебника. Ему свойственно управлять, манипулировать людьми, он чувствует, что имеет на это абсолютное право, и одновременно совершенно не уважает других людей. Он действительно верил, что владел вами, Лили. Выйдя за него замуж, вы стали его собственностью. Его бешенство из-за вашего побега и из-за того, что вы поняли, кто он есть на самом деле, будет теперь толкать его на новые действия.
   — Толкать на новые действия? — повторила Лили.
   — Любую попытку с вашей стороны отстоять свои права он будет воспринимать как акт агрессии против него. А склонность Эдварда считать вас своей личной собственностью будет, без сомнения, распространяться и на Роуз, — предупредила Линдси. — А как он отреагировал, когда вы ему впервые сказали, что беременны?
   — Когда я ему это сообщила, — ответила Лили, — он швырнул в дверь настольную лампу. Ногой пробил дыру в стене. Я никогда еще не видела его таким разъяренным. Тогда он мне сказал: «А моим мнением по этому вопросу никто не интересуется?» Его глаза стали совершенно пустыми, какими они становились, когда он выходил из себя.
   — Лили! — мягко проговорил Лайам, беря ее за руку.
   — Именно тогда вы решили уйти от него? — заключила Линдси.
   — Почти… — ответила она и запнулась, не желая вспоминать.
   — Лили, что произошло?
   Лили закрыла глаза.
   — После того как его гнев прошел, он обнял меня, стал укачивать, как ребенка, и сказал, что теперь все будет по-другому. Я подумала: «Может, это станет поворотным пунктом? Может, он наконец поймет меня?» Он еще сказал мне, что мы поедем на пикник. Будто он давно этого хотел.
   Она открыла глаза и посмотрела на Линдси, которая быстро делала заметки в своем блокноте.
   — Мы сели в машину, поехали покататься. Хотя была уже поздняя осень и почти все листья с деревьев опали, в тот день стояла прекрасная солнечная погода. Он включил музыку и взял меня за руку. Я чувствовала себя, будто заново родилась, — мне просто очень хотелось верить, что у нас все наладится. Я думала, что, может быть, ребенок изменит нашу жизнь к лучшему.
   Линдси кивнула.
   — Мы ехали на север в Массачусетс. Эдвард родился в Спрингфилде и всегда говорил, что, когда возвращается в родной штат, чувствует себя самым счастливым человеком на свете и будто молодеет. Несмотря на его плохое детство, там жили его любимый учитель и его тетки. Я еще подумала, что мы едем в гости к его семье.
   — Но вы ошиблись?
   Лили медленно покачала головой, вспоминая, что произошло.
   — Да, — ответила она. — Мы приехали в горы Беркшир^[3]. Там была небольшая зона отдыха для лыжников, где он в детстве учился кататься на лыжах. Дорога была очень красивая, кружила по холмам через густые леса. Эдвард рассказывал мне, как он любит лес: деревья придавали ему чувство близости к своим корням. Море принадлежало мне, а ему нравилось бродить по лесу. Мы поднимались по горной дороге…