Страница:
– Дай хрен с ними, – отреагировал Энки, крайне индифферентно вздохнул и с тихим вожделением, мечтательно окинул взглядом снятое. – Вот вы говорите, коллега, женские подвязки из змеиной кожи… А что, если посмотреть на проблему шире, глобальнее, так сказать. Представьте только себе – почти что несуществующие трусики, миниатюрнейшие танга, узкие, практически ничего не закрывающие слипы, мини-бикини на пределе возможного. А лифчики, бюстгальтеры, топы, комбидрессы. И все это из змеиной кожи. Пикантейшее, облегающее, плотно врезающееся в плоть, не скрывающее всех этих нюансов, всех волшебных выпуклостей, всех этих невероятных подробностей волнующего женского тела.
Глаза его загорелись углями, скуластое лицо раскраснелось, на лбу выступил пот и, что самое удивительное и непонятное, прорезалось удивительное красноречие. М-да. А ведь закончился только первый день воздержания. Что же будет дальше?
Три недели спустя
– Так-с, вошли в посадочный коридор, движутся на наши маяки. – Тот отвернулся от экрана, весело поправил очки и несколько двусмысленно, с ухмылочкой взглянул на неподвижного Энки. – Значит, скоро будут.
– Да? – Энки порывисто вздохнул, судорожно дернул горлом и трудно потрогал языком обветрившиеся сухие губы. – Господи, неужели, господи…
Он все еще не мог поверить своему счастью и пребывал в каком-то состоянии ступора. От радостных известий-то, оказывается, можно попасть и не только на седьмое небо. Просто на небеса.
Дело происходило в командном модуле утром, ни свет ни заря – ждали запланированный планетоид с борта кормильца-звездолета. Он должен был доставить оборудование, припасы и обслуживающий персонал для построенной на скорую руку биолаборатории. Вроде бы ничего такого необыкновенного, экстраординарного, выбивающего из колеи. Вроде бы… Но это смотря для кого. Начальником-то биокомплекса Ан назначил свою дочку Нинти, и она вот-вот должна была предстать пред запавшие очи Энки. Длинноногая, рыжеволосая, крутобедро-высокогрудая, со своим укромнейшим, уютным лоном… Словом, во всем своем расцвете красоты, шарма, прелестей и обаяния. Прекрасная, похожая на богиню. Сам-то Энки выглядел не очень, уже не прежним молодцом, эти три недели воздержания дались ему с трудом – он исхудал телом, спал с лица, обрюзг душой и, чтобы хоть как-то выжить и не залезть в петлю, завел себе двух любовниц. Бывшего генерала от бронелазии Энбилулу и бывшего же сказителя от дипломатии Энкинду. Ануннаков ласковых, покладистых, проверенных и безотказных. Эх, если бы не они…
– Ну что, коллега, пора. – Тот снова глянул на экран, значимо кивнул и потянул Энки за собой к выходу из модуля. – Пошли, коллега, пошли.
Пошли. В стылую, пасмурную неприветливость раннего промозглого утра. Новый день на чужой планете только начинался – стлался волокнистый туман, пробовали многоголосие птицы, урки, мрачные и злые после ханумака, выгоняли на работу массы. Хмурый Мочегон, оставленный Красноглазом за старшего, следил за процессом, держался за башку и голосом нехорошим повторял:
– Всех, всех затрюмую, раздербаню, на ноль помножу, педерастами сделаю. Всем рога обломаю.
В общем, все было как всегда – серо, обрыдло, монотонно и совсем не весело. И вот, нарушая рутину, монотонность и избитость бытия, в небе грохнуло, раскатилось, завибрировал воздух, и сверху, из-за туч, показался планетоид. Он плавно описал дугу, слепя малиновым огнем форсажа, затем завис, инициировал пси-поле и мягко опустился на упоры. Выдвинулась аппарель, отошла дверь шлюза, и на свет божий появилась Нинти – стройная, улыбающаяся, рыжеволосая, действительно прекрасная, как богиня. Легкий субаэровысотный костюм плотно облегал ее лакомое тело, подчеркивая стройность длинных ног, волнующую высоту груди и бесподобность линий дивных бедер. Куда какому-то там исподнему из змеиной кожи.
– Салют! – Нинти ручкой сделала всем привет, мило улыбаясь, отошла в сторонку, и Мочегон с братвой сразу воодушевились, хмыкнули, радостно заржали:
– Ы-ы-ы, такую мать! Лафа…
Да, похоже, тотальному воздержанию наступал конец – обслуживающий персонал лаборатории состоял на сто процентов из женщин. И даже на самый первый взгляд, к гадалке не ходи, из стопроцентных женщин. Бывалых анунначек, у которых небось не срывалось. И не сорвется.
– Ну, здравствуй, братик, – чинно, как и полагается сестре, зарулила Нинти в объятья Энки, крайне целомудренно, по-родственному сдержанно поцеловалась с ним, однако все же исхитрилась, улучила момент – потерлась незаметно так о его бедро лобком, изобразила страсть, восторг, экстаз и ликование – мол, помню, сохну, уважаю и хочу. В общем, дорогой ты мой, готовься…
Изображать-то она радость и восторг изображала, а у самой-то на душе было не очень. Ну, во-первых, что Энки, что Энлиль – все одно, хрен редьки не слаще, то бишь те же яйца, только в профиль. Ну а во-вторых, и это самое главное, Нинти влюбилась. В могучего, неутомимого, как тавр, суперануннака по имени Кумарби. Один господь бог, ангелы и приснодева знают, как ей было хорошо с ним там, на звездолете, в уютнейшей каютке на четвертой палубе. Хотя, увы, не только господь бог, ангелы и заступница приснодева. Об ее романе стало известно Энлилю, со всеми вытекающими тяжелыми последствиями. Была драка, мордобой, ужаснейший скандал и, естественно, вмешательство грозного папахена. И вот он, нерадостный итог – бедный, до смерти избитый Кумарби там, а она здесь, на этой мерзкой планете, в объятиях своего братца Энки. Этого похотливого, эгоистичного самца, так и порывающегося обрюхатить ее во славу своих личных амбиций. Вот козел. Да, впрочем, не он один. Все мужики сволочи и гады, грубые примитивные создания. Нет, право же, понять женщину может, наверное, лишь женщина, только она может подарить ей по-настоящему чудное мгновение. Гм. Интересно, интересно, над этим стоит подумать. Хотя какие теперь мысли, какое что – надо сеять ханумак, выращивать триноплю, разводить, черт бы его побрал, этого карпа Ре. С папахеном шутки плохи – крут, может запросто оставить без клитора[164] . Что с него возьмешь – сатрап. Грубый, примитивный самец.
– Привет, сестренка, – воодушевился Энки, с крайним напряжением вздохнул и, трудно разорвав отнюдь не братские объятья, с полнейшим равнодушием спросил: – Ну как там наши? Уважаемый отец? Разлюбезнейший брат?
Ему хотелось немедленно броситься на Нинти, бешено сорвать с нее этот субкостюм, а потом напористо, в рваном темпе, но не форсируя событий, не спеша, на всю глубину укромнейшего, уютнейшего лона…
– Отлично, – отозвалась Нинти, с брезгливостью зевнула и заговорила сразу же на предмет карпа Ре – готов ли селекционный пруд, чиста ли в нем вода, широк ли он, глубок ли, правильной ли формы, прижился ли камыш гизи? И вообще, как обстоят дела с дренированием и ирригацией? А то ведь этот карп Ре рыба нежная, капризная, знающая себе цену, размножающаяся лишь в чистой воде и непременно среди молодых побегов того самого гизи. Не дай бог, если привезенные со звездолета особи загнутся. Папахен не простит.
– С ирригацией у нас, сестренка, все в порядке, – веско успокоил ее Энки, радостно заржал и похотливо оскалилися. – Сейчас удостоверишься сама. Поехали, пока в твоей больничке полным-полно свободных коек.
Однако сразу тронуться в медбиоагроцентр, окрещенный Шуруппаком, не удалось, вернее, сразу не удалось собрать прелестниц из обслуживающего персонала – Мочегон с братвой, измученные воздержанием, принялись решать свой половой вопрос на корню. И весьма успешно. Позже Энки случайно узнал, что в медцентр были направлены самые слабые на звездолете анунначки. Самые слабые на передок.
Наконец с грехом пополам собрались, с неохотой сели в турбогравикар, и Энки, взявшись за водительский штурвал, порулил над топями, болотами, озерами, полосами грязи, льда, растительности и вспененной воды. Путь лежал на север, в глубь материка. До центра Междуречья, где находился Шуруппак, было десять беру[165] – сущие пустяки для турбогравикара. Долетели, как на крыльях.
– А что, здесь ничего. Очень даже, – быстро осмотрелась Нинти. – Думаю, карпу Ре здесь понравится. Сегодня же в положительном ключе доложу папахену.
Еще бы ничего – главный корпус стоит, силовая ограда функционирует, все, что надо, осушено, расчищено и ирригировано. А немереные теплицы под ханумак и триноплю, а система дамб, а кубоберы ила, грязи и земли, вырытые для углубления рек! Да один этот селекционный пруд чего стоит. Хотя если глянуть широко, в корень, глобально, то Шуруппак – это лишь часть, крупица, толика адовой работы, сделанной в сжатые сроки. Ведь сколько всего понаворочено-то за эти три недели. Помимо Шуруппака и базового лагеря Эриду вчерне построены космопорт Сиппар, промышленная зона Бад-Тибира и Центр управления и безопасности Ларак. Но и это еще не все. На юге континента в районе Арали уже дала куги и кубаббару первая, заложенная под личным руководством Тота, шахта. Да, что-что, а шевелить извилинами он умел. Мочегон тоже даром хлеб не хавал – гонял рабочие массы и в хвост, и в зад, и в гриву. Ну а те… В общем, трудовая гармония на третьей планете была полной, процесс созидания с целью разрушения шел полным ходом.
– Спасибо, сестренка, на добром слове. Передавай родителю привет от меня. – Энки, непроизвольно сплюнув, попал прямехонько в селекционный пруд, угрюмо кашлянул, поперхал горлом и начал придвигаться ближе. – Ну что, пойдем в палату? А может, лучше в операционную? Слушай, а ведь мы не пробовали никогда в гинекологическом кресле. Представляешь, я сниму все, надену белый медицинский халат… а ты в этом своем высотном костюме…
– О нет, нет, дорогой, не сейчас. Я так устала. К тому же у меня критические дни. Так что давай вечером. – Нинти сразу вспомнила губы Кумарби, его могучие, но такие ласковые руки, его изогнутый, не знающий устали член, горестно вздохнула и сменила тему: – М-да, глубоко копаешь, братец, ишь, нарыли-то земли, постарались. Как же я со всем этим-то управляться буду? Бабы, которых мне дали в нагрузку, не в счет – дуры, пробки, суки и дешевки. Дальше буферов своих и видеть не хотят. Надо бы мне, братец, двух ануннаков потолковей – один бы за каналами смотрел, другой бы за прудами. Честных ануннаков, проверенных, сильных да смышленых. Желательно высоких блондинов. Дело-то это не простое, хлопотливое.
Ну да, как же, хлопотливое. Это тебе не дамбы возводить, не протоку углублять и не вибромотыгой в шахте наяривать. Очень даже блатное дело, отсосное, не так чтобы мудреное – мокрое. Голимая синекура, в натуре.
– Ладно, сестренка, уговорила, будут тебе ануннаки. – Энки тоже вспомнил опытные губы, ласковые руки и дивные мгновенья, Энбилулу с Энкинду вспомнил. – Кадры проверенные, опытные и безотказные. Карп Ре будет доволен.
Конечно безотказные. Уж не стали бы откладывать на вечер то, что можно сделать сейчас. Да еще в гинекологическом кресле.
Спустя время
– Ну-с, попробуем-таки, что мы здесь имеем. – Исимуд с важным видом покрутил сервобанку, понюхал, постучал, погладил, поскреб, старательно потряс, взвесил на руке и, вдумчиво открыв самозакатывающуюся крышку, засунул толстый палец в икру карпа Ре. – Гм, что-то жидковата консистенция, ей-богу жидковата. – Он осторожно вытащил ставший желтым палец, с тщанием понюхал, быстро сунул в рот. – М-м-м, и заквас не очень, средний, очень средний заквас. – Снова взял икры, уже на пару пальцев, ненадолго задумался, с чувством прожевал. – В общем так, дорогой генералиссимус. Только из уважения к вам возьму все. С десятипроцентной скидкой. И тара за ваш счет. Это, сами понимаете, если деньги сразу. Иначе – на реализацию. Бессрочную. Ну как?
Дело происходило на орбите, на высшем уровне, в просторном, обставленном с хорошим вкусом рабочем кабинете Ана. За иксобразным флюоресцирующим столом в баюкающих члены массажных виброкреслах сидели четверо – сам предводитель в генеральском мундире, Тот, Парсукал и барыга Исимуд, лично прибывший на борт звездолета с целью закупки пробной партии товара. Только что не слабо пообедали, вдарили, но в меру, по дыму тринопли и сейчас неторопливо, в обстановке понимания постепенно приходили к долгожданному консенсусу. И вот, слава богу, кажется, пришли.
– Гм, значит, тара-то за наш счет. – Ан пожевал губу, выругался про себя, посмотрел на Тота, затем на Парсукала и наконец изрек: – Ладно, уважаемый, быть по сему. И деньги вот на этот криптосчет, в Мегаотделении Субкосмобанка. Я проверю.
– Экий же вы недоверчивый, генерал, – криво улыбнулся Исимуд, отчего стали видны его белые, сразу чувствуется имплантированные, зубы. – Можете не стараться, у нас все как в аптеке – на довери и на мази. – Он дружелюбно подмигнул, почесал за ухом и вытащил портативный, стоящий немерено гиперфон. – Эй, Сяма, это я. Готовься к погрузке. Мы договорились. – Встал, широко оскалился, строго посмотрел на Парсукала: – Ну что, друг мой, может, приступим? Время деньги, и оно не ждет.
– Да, да, начинайте, я подойду попозже, – согласился Ан, и Исимуд в компании Парсукала и Тота отчалил. Первому полагалось детальнейше следить за погрузкой, второму – внимательнейше за поведением первого. А как иначе-то – рукожоп, пусть даже десять раз проверенный, и есть рукожоп, полагаться на него полностью могут только дегенераты.
«Ну, слава богу, начало есть. – Ан скинул на плечи капюшон мундира, бросил в курительницу лучшей тринопли и, откинувшись на спинку чуть пульсирующего кресла, полностью отдался во власть фиолетового дыма. – Да, дела идут – шахта функционирует, ханумак растет, карп Ре дает икру, планетоиды летают. И все благодаря Тоту, Шамашу, Нинурте и Мочегону – верные кореша, фартовые, дело свое знают. А вот чада родные, наследнички, плоть от плоти моей… Ни хера не вошкаются, рогом не шевелят. Зато уж передком-то, передком – Нинти вот уж с месяц как родила от Энки. Так и даже здесь он оказался полный мудак, вернее, ребенок этот его оказался девочкой. Ну это еще ладно, ничего, как говорится, где-то там, не на глазах. А вот еще одна плоть от плоти, сукин сын Энлиль. Этот-то уж весь на виду и на слуху, во всем своем природном естестве. Только и знает – драки, бабы, ханумак. Точнее сказать, вначале ханумак, потом бабы и затем уже драки. Мало что своего родного дядю Кумарби избил, так еще вчера схлестнулся с сыном Энки Гибилом – ты, мол, шкет, мне жопой сейчас ответишь за своего блядского родителя. Хорош шкет, ростом под потолок и габаритами с дверь. В общем, снова была драка с последствиями, причем на равных, и теперь уже Гибил истошным матом грозит, что сделает Энлиля педерастом. Племянничек и дядя, так их растак. У, родственнички хреновы, такую твою мать… Эх, хорошо бы отправить их куда-нибудь подальше, с глаз долой, к чертовой матери, чтобы не видеть весь этот бардак. Гм… А ведь это мысль. Только отправить их не к дьяволу на рога, а на голубую планету, к обожаемым родственничкам, в тесный семейный круг. Пусть, пусть вкалывают, стараются, способствуют процессу. А чтобы возникла здоровая конкуренция, нужно будет назначить Энлиля старшим. И все – никакого шума, гама, только рост производственных показателей. Гм, вот оно, решение проблемы, гениальное, как все простое, бултыхающееся на самой поверхности всего этого дерьма. В общем, ладно, пожалуй, так и сделаем, а сейчас надо будет посмотреть, как идет погрузочный процесс. Ибо там, где прошел харбей, рукожопу уже делать нечего».
Ан, колыхая фиолетовое облако, поднялся, надел рогатый капюшон с генеральской эмблемой и, подался вниз, на парковочную палубу, где стояла под погрузкой посудина барыги. Легко сказать посудина – новенький гиперпространственный хроно-бот, за которым не угонятся и дредноуты Космопола. Атас, чудо техники, стремительный красавец с изящными обводами. К тому же комфортабельный, вместительный и умеющий за себя постоять – по обеим сторонам командирской рубки грозили супержерлами мезоновые излучатели. В общем, хрен догонишь, а если и догонишь, то хрен возьмешь. А вот драгметаллы, наркоту и икру карпа Ре этот самый хронобот брал играючи и до хрена – сквозь овальные провалы люков сервороботы знай грузили себе куги, кубаббару, гермоемкости с раданием, спецсосуды с протоплазмой, спецбаулы с ханумаком, спецконтейнеры с экстрактом тринопли. В особых запломбированных термобоксах носили кровь, лимфу, семя и внутренние органы. Атмосфера была самая рабочая – роботы вкалывали, Исимуд вел учет, Парсукал держал контроль, Тот – ушки на макушке. Что рукожопу, что хербею фаллос в рот не клади – откусят. Такая вот любовь – доверяй, но проверяй. Дважды, а лучше трижды.
– Достопочтенный Мастер-Наставник, разрешите сделать отчет, – качественно, как всегда, прогнулся Парсукал при виде Ана. – Дело успешно движется к концу, текущая готовность девяносто девять процентов. Усушки, утряски, потравы и недоклада не обнаружено.
– Уже девяносто девять и семь десятых, – поправил его Тот и с юмором оскалился, Исимуд кивнул, оценивающе хмыкнул, глянул, как серворобот управляется с контейнером.
– Тэк-с, последний. Ну все, финита, аллес, можно разбегаться. Вопросы, пожелания? Какие-нибудь фи?
С улыбочкой спросил, с любезным видом, но мыслями уже там, далеко, в пространстве расширяющихся гешефтов. Ох и многомерном же.
– А привезите-ка вы, голубчик, в следующий раз гиперприложение зэт, – тоже так задумчиво отозвался Тот. – Непременно, знаете ли, полную мегаверсию, обязательно на двойном кристалле, с возможностью трансфокации и гиперонного абгрейда. И никаких, я вас умоляю, корсарских копий.
– Вы это что же, собрались двигать куда? – не то чтобы удивился – обеспокоился Исимуд. – Крайне не советую. Дальше первого же имперского крейсера не уйдете. Посудина-то эта ваша все еще в розыске. Всегалактическом.
Беспокойство в его выкаченных буркалах на глазах сменялось жутким разочарованием – вот, блин, непруха, связался, блин, с вольтанутыми.
– Мы что же, голубчик, так похожи на самоубийц? Нет, никто никуда не едет, – тонко усмехнулся Тот. – В гиперприложении зэт нас интересует только файл «дубль ОУ», тензорно коррелирующий сигма-матрицу пространственно-информационной базы. Интересно все-таки, черт возьми, узнать, куда нас занесла нелегкая.
– А, вот в чем вопрос, – коротко вздохнул Исимуд. – Ну так это фигня. Слышь, Сяма, – крикнул он на весь звездолет, – насчет чего там ругался-то Кайм, когда летели сюда?
– Ай вей, лучше бы мы летели отсюда, – ответили картаво, забухали шаги, и из люка хронобота показался Сяма, плотный, кучерявый, упитанный хербей. – Да информации по здешнему району в банке данных ноль. Потому как – я, конечно, дико извиняюсь – глухомань, окраина, жуткая периферия. Вот Кайм-то поначалу и окрысился, он ведь у нас центровой. Обалденный пилот, и недорого берет. О, азохенвей, получилось в рифму. И почему я только не поэт?
Судя по его бегающим глазкам и блокноту-вычислителю в руке, он был жулик, дока и барыга милостью божьей.
– Слышали? – усмехнулся Исимуд. – Глухомань, окраина и необитаемые задворки. На фиг никому не нужная конкретная периферия. И это хорошо – уж здесь-то есть где развернуться. Не ждать, так сказать, милостей от природы. Ну-с, все, давайте прощаться. Приляжем по нашему хербейскому обычаю на дорожку.
Ладно, прилегли, попрощались, разбились на группы – Сяма с Исимудом забрались в хронобот, Ан же с Тотом следом за Парсукалом дружно пошагали из парковочного бокса. Рявкнули сирены, замаячили огни, герметическая переборка запечатала проход. Гаммаструктурированное силовое поле плавно подхватило гравибот, осторожно вынесло его за борт звездолета и крайне аккуратно, в дружеской манере обеспечило начальным, чисто символическим ускорением. Гравибот, выдержав дистанцию, активировал двигатели, лихо развернулся, выполнил маневр и, играючи взяв курс в направлении Туннеля, двинулся с напором на фотонной тяге. Да, Кайм был, видимо, и впрямь обалденным пилотом. «По сравнению с нашим Шамашем – говно», – сделал вывод Ан, отвернулся от иллюминатора, однако снова придвинулся, вздохнул, нашел глазами голубую планету. Все его мысли сейчас были о ней. Пора, пора было воплощать их в жизнь…
Глава 7
Глаза его загорелись углями, скуластое лицо раскраснелось, на лбу выступил пот и, что самое удивительное и непонятное, прорезалось удивительное красноречие. М-да. А ведь закончился только первый день воздержания. Что же будет дальше?
Три недели спустя
Когда с небес спустилось Царство,
На Землю вниз сошли цари, а вслед за тем
С небес был спущен царский трон:
Он, Энки, установил божественный порядок
И совершенные законы на Земле…
Пять городов воздвиг на чистом месте
И дал им имена Он…
Приблизившись к Земле, увидел Он
Большое наводнение.
Когда пришел в Зеленые долины,
Холмы и горы к небу вознеслись
По слову Энки.
Построил дом свой Он на чистом месте,
Свой дом.
Над Змеиной Топью тень его легла…
Там плещется в воде рыба карп
Среди молодых побегов тростника гизи,
Энбилулу, смотритель водоемов,
Поставлен был Им главным средь болот.
Энкинду назначил Энки
Смотрителем оврагов и канав.
Шумерский эпос
– Так-с, вошли в посадочный коридор, движутся на наши маяки. – Тот отвернулся от экрана, весело поправил очки и несколько двусмысленно, с ухмылочкой взглянул на неподвижного Энки. – Значит, скоро будут.
– Да? – Энки порывисто вздохнул, судорожно дернул горлом и трудно потрогал языком обветрившиеся сухие губы. – Господи, неужели, господи…
Он все еще не мог поверить своему счастью и пребывал в каком-то состоянии ступора. От радостных известий-то, оказывается, можно попасть и не только на седьмое небо. Просто на небеса.
Дело происходило в командном модуле утром, ни свет ни заря – ждали запланированный планетоид с борта кормильца-звездолета. Он должен был доставить оборудование, припасы и обслуживающий персонал для построенной на скорую руку биолаборатории. Вроде бы ничего такого необыкновенного, экстраординарного, выбивающего из колеи. Вроде бы… Но это смотря для кого. Начальником-то биокомплекса Ан назначил свою дочку Нинти, и она вот-вот должна была предстать пред запавшие очи Энки. Длинноногая, рыжеволосая, крутобедро-высокогрудая, со своим укромнейшим, уютным лоном… Словом, во всем своем расцвете красоты, шарма, прелестей и обаяния. Прекрасная, похожая на богиню. Сам-то Энки выглядел не очень, уже не прежним молодцом, эти три недели воздержания дались ему с трудом – он исхудал телом, спал с лица, обрюзг душой и, чтобы хоть как-то выжить и не залезть в петлю, завел себе двух любовниц. Бывшего генерала от бронелазии Энбилулу и бывшего же сказителя от дипломатии Энкинду. Ануннаков ласковых, покладистых, проверенных и безотказных. Эх, если бы не они…
– Ну что, коллега, пора. – Тот снова глянул на экран, значимо кивнул и потянул Энки за собой к выходу из модуля. – Пошли, коллега, пошли.
Пошли. В стылую, пасмурную неприветливость раннего промозглого утра. Новый день на чужой планете только начинался – стлался волокнистый туман, пробовали многоголосие птицы, урки, мрачные и злые после ханумака, выгоняли на работу массы. Хмурый Мочегон, оставленный Красноглазом за старшего, следил за процессом, держался за башку и голосом нехорошим повторял:
– Всех, всех затрюмую, раздербаню, на ноль помножу, педерастами сделаю. Всем рога обломаю.
В общем, все было как всегда – серо, обрыдло, монотонно и совсем не весело. И вот, нарушая рутину, монотонность и избитость бытия, в небе грохнуло, раскатилось, завибрировал воздух, и сверху, из-за туч, показался планетоид. Он плавно описал дугу, слепя малиновым огнем форсажа, затем завис, инициировал пси-поле и мягко опустился на упоры. Выдвинулась аппарель, отошла дверь шлюза, и на свет божий появилась Нинти – стройная, улыбающаяся, рыжеволосая, действительно прекрасная, как богиня. Легкий субаэровысотный костюм плотно облегал ее лакомое тело, подчеркивая стройность длинных ног, волнующую высоту груди и бесподобность линий дивных бедер. Куда какому-то там исподнему из змеиной кожи.
– Салют! – Нинти ручкой сделала всем привет, мило улыбаясь, отошла в сторонку, и Мочегон с братвой сразу воодушевились, хмыкнули, радостно заржали:
– Ы-ы-ы, такую мать! Лафа…
Да, похоже, тотальному воздержанию наступал конец – обслуживающий персонал лаборатории состоял на сто процентов из женщин. И даже на самый первый взгляд, к гадалке не ходи, из стопроцентных женщин. Бывалых анунначек, у которых небось не срывалось. И не сорвется.
– Ну, здравствуй, братик, – чинно, как и полагается сестре, зарулила Нинти в объятья Энки, крайне целомудренно, по-родственному сдержанно поцеловалась с ним, однако все же исхитрилась, улучила момент – потерлась незаметно так о его бедро лобком, изобразила страсть, восторг, экстаз и ликование – мол, помню, сохну, уважаю и хочу. В общем, дорогой ты мой, готовься…
Изображать-то она радость и восторг изображала, а у самой-то на душе было не очень. Ну, во-первых, что Энки, что Энлиль – все одно, хрен редьки не слаще, то бишь те же яйца, только в профиль. Ну а во-вторых, и это самое главное, Нинти влюбилась. В могучего, неутомимого, как тавр, суперануннака по имени Кумарби. Один господь бог, ангелы и приснодева знают, как ей было хорошо с ним там, на звездолете, в уютнейшей каютке на четвертой палубе. Хотя, увы, не только господь бог, ангелы и заступница приснодева. Об ее романе стало известно Энлилю, со всеми вытекающими тяжелыми последствиями. Была драка, мордобой, ужаснейший скандал и, естественно, вмешательство грозного папахена. И вот он, нерадостный итог – бедный, до смерти избитый Кумарби там, а она здесь, на этой мерзкой планете, в объятиях своего братца Энки. Этого похотливого, эгоистичного самца, так и порывающегося обрюхатить ее во славу своих личных амбиций. Вот козел. Да, впрочем, не он один. Все мужики сволочи и гады, грубые примитивные создания. Нет, право же, понять женщину может, наверное, лишь женщина, только она может подарить ей по-настоящему чудное мгновение. Гм. Интересно, интересно, над этим стоит подумать. Хотя какие теперь мысли, какое что – надо сеять ханумак, выращивать триноплю, разводить, черт бы его побрал, этого карпа Ре. С папахеном шутки плохи – крут, может запросто оставить без клитора[164] . Что с него возьмешь – сатрап. Грубый, примитивный самец.
– Привет, сестренка, – воодушевился Энки, с крайним напряжением вздохнул и, трудно разорвав отнюдь не братские объятья, с полнейшим равнодушием спросил: – Ну как там наши? Уважаемый отец? Разлюбезнейший брат?
Ему хотелось немедленно броситься на Нинти, бешено сорвать с нее этот субкостюм, а потом напористо, в рваном темпе, но не форсируя событий, не спеша, на всю глубину укромнейшего, уютнейшего лона…
– Отлично, – отозвалась Нинти, с брезгливостью зевнула и заговорила сразу же на предмет карпа Ре – готов ли селекционный пруд, чиста ли в нем вода, широк ли он, глубок ли, правильной ли формы, прижился ли камыш гизи? И вообще, как обстоят дела с дренированием и ирригацией? А то ведь этот карп Ре рыба нежная, капризная, знающая себе цену, размножающаяся лишь в чистой воде и непременно среди молодых побегов того самого гизи. Не дай бог, если привезенные со звездолета особи загнутся. Папахен не простит.
– С ирригацией у нас, сестренка, все в порядке, – веско успокоил ее Энки, радостно заржал и похотливо оскалилися. – Сейчас удостоверишься сама. Поехали, пока в твоей больничке полным-полно свободных коек.
Однако сразу тронуться в медбиоагроцентр, окрещенный Шуруппаком, не удалось, вернее, сразу не удалось собрать прелестниц из обслуживающего персонала – Мочегон с братвой, измученные воздержанием, принялись решать свой половой вопрос на корню. И весьма успешно. Позже Энки случайно узнал, что в медцентр были направлены самые слабые на звездолете анунначки. Самые слабые на передок.
Наконец с грехом пополам собрались, с неохотой сели в турбогравикар, и Энки, взявшись за водительский штурвал, порулил над топями, болотами, озерами, полосами грязи, льда, растительности и вспененной воды. Путь лежал на север, в глубь материка. До центра Междуречья, где находился Шуруппак, было десять беру[165] – сущие пустяки для турбогравикара. Долетели, как на крыльях.
– А что, здесь ничего. Очень даже, – быстро осмотрелась Нинти. – Думаю, карпу Ре здесь понравится. Сегодня же в положительном ключе доложу папахену.
Еще бы ничего – главный корпус стоит, силовая ограда функционирует, все, что надо, осушено, расчищено и ирригировано. А немереные теплицы под ханумак и триноплю, а система дамб, а кубоберы ила, грязи и земли, вырытые для углубления рек! Да один этот селекционный пруд чего стоит. Хотя если глянуть широко, в корень, глобально, то Шуруппак – это лишь часть, крупица, толика адовой работы, сделанной в сжатые сроки. Ведь сколько всего понаворочено-то за эти три недели. Помимо Шуруппака и базового лагеря Эриду вчерне построены космопорт Сиппар, промышленная зона Бад-Тибира и Центр управления и безопасности Ларак. Но и это еще не все. На юге континента в районе Арали уже дала куги и кубаббару первая, заложенная под личным руководством Тота, шахта. Да, что-что, а шевелить извилинами он умел. Мочегон тоже даром хлеб не хавал – гонял рабочие массы и в хвост, и в зад, и в гриву. Ну а те… В общем, трудовая гармония на третьей планете была полной, процесс созидания с целью разрушения шел полным ходом.
– Спасибо, сестренка, на добром слове. Передавай родителю привет от меня. – Энки, непроизвольно сплюнув, попал прямехонько в селекционный пруд, угрюмо кашлянул, поперхал горлом и начал придвигаться ближе. – Ну что, пойдем в палату? А может, лучше в операционную? Слушай, а ведь мы не пробовали никогда в гинекологическом кресле. Представляешь, я сниму все, надену белый медицинский халат… а ты в этом своем высотном костюме…
– О нет, нет, дорогой, не сейчас. Я так устала. К тому же у меня критические дни. Так что давай вечером. – Нинти сразу вспомнила губы Кумарби, его могучие, но такие ласковые руки, его изогнутый, не знающий устали член, горестно вздохнула и сменила тему: – М-да, глубоко копаешь, братец, ишь, нарыли-то земли, постарались. Как же я со всем этим-то управляться буду? Бабы, которых мне дали в нагрузку, не в счет – дуры, пробки, суки и дешевки. Дальше буферов своих и видеть не хотят. Надо бы мне, братец, двух ануннаков потолковей – один бы за каналами смотрел, другой бы за прудами. Честных ануннаков, проверенных, сильных да смышленых. Желательно высоких блондинов. Дело-то это не простое, хлопотливое.
Ну да, как же, хлопотливое. Это тебе не дамбы возводить, не протоку углублять и не вибромотыгой в шахте наяривать. Очень даже блатное дело, отсосное, не так чтобы мудреное – мокрое. Голимая синекура, в натуре.
– Ладно, сестренка, уговорила, будут тебе ануннаки. – Энки тоже вспомнил опытные губы, ласковые руки и дивные мгновенья, Энбилулу с Энкинду вспомнил. – Кадры проверенные, опытные и безотказные. Карп Ре будет доволен.
Конечно безотказные. Уж не стали бы откладывать на вечер то, что можно сделать сейчас. Да еще в гинекологическом кресле.
Спустя время
– Ну-с, попробуем-таки, что мы здесь имеем. – Исимуд с важным видом покрутил сервобанку, понюхал, постучал, погладил, поскреб, старательно потряс, взвесил на руке и, вдумчиво открыв самозакатывающуюся крышку, засунул толстый палец в икру карпа Ре. – Гм, что-то жидковата консистенция, ей-богу жидковата. – Он осторожно вытащил ставший желтым палец, с тщанием понюхал, быстро сунул в рот. – М-м-м, и заквас не очень, средний, очень средний заквас. – Снова взял икры, уже на пару пальцев, ненадолго задумался, с чувством прожевал. – В общем так, дорогой генералиссимус. Только из уважения к вам возьму все. С десятипроцентной скидкой. И тара за ваш счет. Это, сами понимаете, если деньги сразу. Иначе – на реализацию. Бессрочную. Ну как?
Дело происходило на орбите, на высшем уровне, в просторном, обставленном с хорошим вкусом рабочем кабинете Ана. За иксобразным флюоресцирующим столом в баюкающих члены массажных виброкреслах сидели четверо – сам предводитель в генеральском мундире, Тот, Парсукал и барыга Исимуд, лично прибывший на борт звездолета с целью закупки пробной партии товара. Только что не слабо пообедали, вдарили, но в меру, по дыму тринопли и сейчас неторопливо, в обстановке понимания постепенно приходили к долгожданному консенсусу. И вот, слава богу, кажется, пришли.
– Гм, значит, тара-то за наш счет. – Ан пожевал губу, выругался про себя, посмотрел на Тота, затем на Парсукала и наконец изрек: – Ладно, уважаемый, быть по сему. И деньги вот на этот криптосчет, в Мегаотделении Субкосмобанка. Я проверю.
– Экий же вы недоверчивый, генерал, – криво улыбнулся Исимуд, отчего стали видны его белые, сразу чувствуется имплантированные, зубы. – Можете не стараться, у нас все как в аптеке – на довери и на мази. – Он дружелюбно подмигнул, почесал за ухом и вытащил портативный, стоящий немерено гиперфон. – Эй, Сяма, это я. Готовься к погрузке. Мы договорились. – Встал, широко оскалился, строго посмотрел на Парсукала: – Ну что, друг мой, может, приступим? Время деньги, и оно не ждет.
– Да, да, начинайте, я подойду попозже, – согласился Ан, и Исимуд в компании Парсукала и Тота отчалил. Первому полагалось детальнейше следить за погрузкой, второму – внимательнейше за поведением первого. А как иначе-то – рукожоп, пусть даже десять раз проверенный, и есть рукожоп, полагаться на него полностью могут только дегенераты.
«Ну, слава богу, начало есть. – Ан скинул на плечи капюшон мундира, бросил в курительницу лучшей тринопли и, откинувшись на спинку чуть пульсирующего кресла, полностью отдался во власть фиолетового дыма. – Да, дела идут – шахта функционирует, ханумак растет, карп Ре дает икру, планетоиды летают. И все благодаря Тоту, Шамашу, Нинурте и Мочегону – верные кореша, фартовые, дело свое знают. А вот чада родные, наследнички, плоть от плоти моей… Ни хера не вошкаются, рогом не шевелят. Зато уж передком-то, передком – Нинти вот уж с месяц как родила от Энки. Так и даже здесь он оказался полный мудак, вернее, ребенок этот его оказался девочкой. Ну это еще ладно, ничего, как говорится, где-то там, не на глазах. А вот еще одна плоть от плоти, сукин сын Энлиль. Этот-то уж весь на виду и на слуху, во всем своем природном естестве. Только и знает – драки, бабы, ханумак. Точнее сказать, вначале ханумак, потом бабы и затем уже драки. Мало что своего родного дядю Кумарби избил, так еще вчера схлестнулся с сыном Энки Гибилом – ты, мол, шкет, мне жопой сейчас ответишь за своего блядского родителя. Хорош шкет, ростом под потолок и габаритами с дверь. В общем, снова была драка с последствиями, причем на равных, и теперь уже Гибил истошным матом грозит, что сделает Энлиля педерастом. Племянничек и дядя, так их растак. У, родственнички хреновы, такую твою мать… Эх, хорошо бы отправить их куда-нибудь подальше, с глаз долой, к чертовой матери, чтобы не видеть весь этот бардак. Гм… А ведь это мысль. Только отправить их не к дьяволу на рога, а на голубую планету, к обожаемым родственничкам, в тесный семейный круг. Пусть, пусть вкалывают, стараются, способствуют процессу. А чтобы возникла здоровая конкуренция, нужно будет назначить Энлиля старшим. И все – никакого шума, гама, только рост производственных показателей. Гм, вот оно, решение проблемы, гениальное, как все простое, бултыхающееся на самой поверхности всего этого дерьма. В общем, ладно, пожалуй, так и сделаем, а сейчас надо будет посмотреть, как идет погрузочный процесс. Ибо там, где прошел харбей, рукожопу уже делать нечего».
Ан, колыхая фиолетовое облако, поднялся, надел рогатый капюшон с генеральской эмблемой и, подался вниз, на парковочную палубу, где стояла под погрузкой посудина барыги. Легко сказать посудина – новенький гиперпространственный хроно-бот, за которым не угонятся и дредноуты Космопола. Атас, чудо техники, стремительный красавец с изящными обводами. К тому же комфортабельный, вместительный и умеющий за себя постоять – по обеим сторонам командирской рубки грозили супержерлами мезоновые излучатели. В общем, хрен догонишь, а если и догонишь, то хрен возьмешь. А вот драгметаллы, наркоту и икру карпа Ре этот самый хронобот брал играючи и до хрена – сквозь овальные провалы люков сервороботы знай грузили себе куги, кубаббару, гермоемкости с раданием, спецсосуды с протоплазмой, спецбаулы с ханумаком, спецконтейнеры с экстрактом тринопли. В особых запломбированных термобоксах носили кровь, лимфу, семя и внутренние органы. Атмосфера была самая рабочая – роботы вкалывали, Исимуд вел учет, Парсукал держал контроль, Тот – ушки на макушке. Что рукожопу, что хербею фаллос в рот не клади – откусят. Такая вот любовь – доверяй, но проверяй. Дважды, а лучше трижды.
– Достопочтенный Мастер-Наставник, разрешите сделать отчет, – качественно, как всегда, прогнулся Парсукал при виде Ана. – Дело успешно движется к концу, текущая готовность девяносто девять процентов. Усушки, утряски, потравы и недоклада не обнаружено.
– Уже девяносто девять и семь десятых, – поправил его Тот и с юмором оскалился, Исимуд кивнул, оценивающе хмыкнул, глянул, как серворобот управляется с контейнером.
– Тэк-с, последний. Ну все, финита, аллес, можно разбегаться. Вопросы, пожелания? Какие-нибудь фи?
С улыбочкой спросил, с любезным видом, но мыслями уже там, далеко, в пространстве расширяющихся гешефтов. Ох и многомерном же.
– А привезите-ка вы, голубчик, в следующий раз гиперприложение зэт, – тоже так задумчиво отозвался Тот. – Непременно, знаете ли, полную мегаверсию, обязательно на двойном кристалле, с возможностью трансфокации и гиперонного абгрейда. И никаких, я вас умоляю, корсарских копий.
– Вы это что же, собрались двигать куда? – не то чтобы удивился – обеспокоился Исимуд. – Крайне не советую. Дальше первого же имперского крейсера не уйдете. Посудина-то эта ваша все еще в розыске. Всегалактическом.
Беспокойство в его выкаченных буркалах на глазах сменялось жутким разочарованием – вот, блин, непруха, связался, блин, с вольтанутыми.
– Мы что же, голубчик, так похожи на самоубийц? Нет, никто никуда не едет, – тонко усмехнулся Тот. – В гиперприложении зэт нас интересует только файл «дубль ОУ», тензорно коррелирующий сигма-матрицу пространственно-информационной базы. Интересно все-таки, черт возьми, узнать, куда нас занесла нелегкая.
– А, вот в чем вопрос, – коротко вздохнул Исимуд. – Ну так это фигня. Слышь, Сяма, – крикнул он на весь звездолет, – насчет чего там ругался-то Кайм, когда летели сюда?
– Ай вей, лучше бы мы летели отсюда, – ответили картаво, забухали шаги, и из люка хронобота показался Сяма, плотный, кучерявый, упитанный хербей. – Да информации по здешнему району в банке данных ноль. Потому как – я, конечно, дико извиняюсь – глухомань, окраина, жуткая периферия. Вот Кайм-то поначалу и окрысился, он ведь у нас центровой. Обалденный пилот, и недорого берет. О, азохенвей, получилось в рифму. И почему я только не поэт?
Судя по его бегающим глазкам и блокноту-вычислителю в руке, он был жулик, дока и барыга милостью божьей.
– Слышали? – усмехнулся Исимуд. – Глухомань, окраина и необитаемые задворки. На фиг никому не нужная конкретная периферия. И это хорошо – уж здесь-то есть где развернуться. Не ждать, так сказать, милостей от природы. Ну-с, все, давайте прощаться. Приляжем по нашему хербейскому обычаю на дорожку.
Ладно, прилегли, попрощались, разбились на группы – Сяма с Исимудом забрались в хронобот, Ан же с Тотом следом за Парсукалом дружно пошагали из парковочного бокса. Рявкнули сирены, замаячили огни, герметическая переборка запечатала проход. Гаммаструктурированное силовое поле плавно подхватило гравибот, осторожно вынесло его за борт звездолета и крайне аккуратно, в дружеской манере обеспечило начальным, чисто символическим ускорением. Гравибот, выдержав дистанцию, активировал двигатели, лихо развернулся, выполнил маневр и, играючи взяв курс в направлении Туннеля, двинулся с напором на фотонной тяге. Да, Кайм был, видимо, и впрямь обалденным пилотом. «По сравнению с нашим Шамашем – говно», – сделал вывод Ан, отвернулся от иллюминатора, однако снова придвинулся, вздохнул, нашел глазами голубую планету. Все его мысли сейчас были о ней. Пора, пора было воплощать их в жизнь…
Глава 7
– Стоп хия, плиз[166] . – Бродов, вышел, не доезжая вокзала, на в меру оживленной, видимо центральной, улице. И сразу же почувствовал контраст между фальшью туристической Эль Гуны и колоритом настоящего Луксора, где живут, выживают и варятся в своем соку стопроцентные арабские аборигены. Было очень шумно, грязно и неуютно. Роились мухи над головой быка, лежащей на дороге у мясной лавки[167], мальчишка-чистильщик надраивал штиблеты надувшемуся дядьке в чалме, старались зазывалы, порыкивали моторы, сновали по своим делам арабы. Да и сами-то арабы были здесь совсем другие, не те сытые, добродушные арабы, премило улыбающиеся в Эль Гуне, – мелкие, жилистые, настороженные, с взглядом оценивающим и недобрым: а что это еще за неверный пес на нашей исконной земле? А может, он враг ислама? Шпион? Террорист? Американский империалист? Замаскированный еврей из Моссада? Словом, долго здесь маячить Бродов не стал, подался из центра на периферию. Там было гораздо тише, но не в пример грязней – на улице валялся мусор: пластиковые пакеты, засохшее дерьмо, очистки овощей. Древним египтянам бы показать, у них-то Фивы были идеально чистым городом[168]. Однако, как бы там ни было, выбрал Данила курс правильный – вскоре увидел вывеску, выцветшую, но на английском: «Гостиница „Новый Эверест“». Слово «Эверест» было написано с ошибкой в сторону фаллического уклона – «Эверект». Кривилась же вывеска на фасаде дома, почему-то мигом напомнившего о «малинах» Гиляровского. Сразу чувствовалось, что слияние с простыми массами здесь возможно без труда, с минимальными затратами и в полнейшей мере. Такое тесное, что потом, может, и не найдут.
«Эверект так Эверект». Бродов открыл резную дверь с претензией на оригинальность, хмыкнул от звука колокольчика и вошел в не ахти какой холл. Стойка с арабом у стены, стол и пара кресел посередине, кадка с тщедушным фикусом в пыльном загаженном углу. Справа от дверей висел портрет какого-то доброго мусульманина, под ним, поглядывая из-под надвинутой чалмы, сидел мусульманин, недобрый, хмурый, небритый, помятый, похрустывающий огромными кулаками. Весь его вид как бы говорил: а что, зубы вам не жмут? В общем, поселяться в этой гостинице, а уж тем паче оставаться здесь на ночь как-то не хотелось. Однако Бродов видывал места и попоганей, офицерские общаги например, а потому и без намека на мандраж подался к стойке с арабом:
– Ай вонт э рум. Бикам?[169]
– Тен паундс[170] , – поднял голову араб, оценивающе прищурился и хищно заулыбался: – Сорри, миста, фифтин. Е паспорт, плиз[171].
– Ай лост ит[172] , – тоже улыбнулся Бродов. – Онли зис ремейнд[173], – и, вытащив двадцатидолларовую банкноту, он зашуршал ею. – О'кей? О ай шел гоу ту эназер плейс?[174]
– Ноу эни азер плейс[175] , – сразу отрубил араб, цепко ухватил купюру и стремительно, словно атакующая кобра, протянул ключи от номера: – Плиз, намбер фоти фо[176]. – Он стер улыбку с лица, грозно раздул ноздри и по-командирски приказал: – Хей, бой, шоу квик миста хиз рум. Гоу, гоу, гоу![177]
Недобрый мусульманин, работавший «мальчиком», вскочил, зверски заблестел глазами и начал придвигаться к Бродову, дабы завладеть его кровным вещичками. Пришлось, чтобы отвязался, дать денег и ему, а потом самостоятельно бродить по истоптанным ступеням, извивам коридоров, по всей этой неразберихе гостиничного муравейника. Наконец намбер фоти фо нашелся – на третьем этаже у лестницы вплотную к туалету. Из-за его обшарпанной, не крашенной вечность двери струилась музыка – играли на чем-то духовом, похоже, на свирели. Несколько занудно, монотонно, но с душой. Бродову непроизвольно вспомнились молодые годы, старенький магнитофон-катушечник «Астра-2» и ехидный глас Аркадия Северного, тянущего в ля-миноре на мотив «Семь-сорок»:
«Эверект так Эверект». Бродов открыл резную дверь с претензией на оригинальность, хмыкнул от звука колокольчика и вошел в не ахти какой холл. Стойка с арабом у стены, стол и пара кресел посередине, кадка с тщедушным фикусом в пыльном загаженном углу. Справа от дверей висел портрет какого-то доброго мусульманина, под ним, поглядывая из-под надвинутой чалмы, сидел мусульманин, недобрый, хмурый, небритый, помятый, похрустывающий огромными кулаками. Весь его вид как бы говорил: а что, зубы вам не жмут? В общем, поселяться в этой гостинице, а уж тем паче оставаться здесь на ночь как-то не хотелось. Однако Бродов видывал места и попоганей, офицерские общаги например, а потому и без намека на мандраж подался к стойке с арабом:
– Ай вонт э рум. Бикам?[169]
– Тен паундс[170] , – поднял голову араб, оценивающе прищурился и хищно заулыбался: – Сорри, миста, фифтин. Е паспорт, плиз[171].
– Ай лост ит[172] , – тоже улыбнулся Бродов. – Онли зис ремейнд[173], – и, вытащив двадцатидолларовую банкноту, он зашуршал ею. – О'кей? О ай шел гоу ту эназер плейс?[174]
– Ноу эни азер плейс[175] , – сразу отрубил араб, цепко ухватил купюру и стремительно, словно атакующая кобра, протянул ключи от номера: – Плиз, намбер фоти фо[176]. – Он стер улыбку с лица, грозно раздул ноздри и по-командирски приказал: – Хей, бой, шоу квик миста хиз рум. Гоу, гоу, гоу![177]
Недобрый мусульманин, работавший «мальчиком», вскочил, зверски заблестел глазами и начал придвигаться к Бродову, дабы завладеть его кровным вещичками. Пришлось, чтобы отвязался, дать денег и ему, а потом самостоятельно бродить по истоптанным ступеням, извивам коридоров, по всей этой неразберихе гостиничного муравейника. Наконец намбер фоти фо нашелся – на третьем этаже у лестницы вплотную к туалету. Из-за его обшарпанной, не крашенной вечность двери струилась музыка – играли на чем-то духовом, похоже, на свирели. Несколько занудно, монотонно, но с душой. Бродову непроизвольно вспомнились молодые годы, старенький магнитофон-катушечник «Астра-2» и ехидный глас Аркадия Северного, тянущего в ля-миноре на мотив «Семь-сорок»: