– Ничего, Кларочка, не переживай, – ласково посмотрел на нее Бродов. – Все тайное когда-нибудь становится явным. Бог даст, может, доживем. А что это за папирус такой, Весткарский? Нельзя ли поподробней?
   В глубине души он был полон сомнений – что же все-таки для женщины важнее: ум или красота? А с точки зрения мужчины? Может, все-таки разумный компромисс? И если это так, то где найти ее, с золотой серединой?
   – Можно и поподробней, – согласилась Клара, покладисто кивнула и жадно приложилась к бутылке с минералкой. – М-м, пить хочется. То ли с омуля, то ли с коньяка… Так, значит, папирус, папирус… Весткарский папирус… Назван он так в честь одной дамочки, привезшей этот папирус из Египта и подарившей его вроде бы Берлинскому музею. А говорится в нем помимо всего прочего о том, как его величество Повелитель Верхнего и Нижнего Египта Хуфу, правогласный[55], воплощение Озириса, общался с магом по имени Деди, почтенным мудрецом ста десяти лет от роду. Сей волшебник будто бы знал о секретных помещений Тота, которые его величество желал всем сердцем задвинуть в собственном горизонте. Только задвинул или нет, не ясно, потому как папирус этот не имеет конца. А именно множество пробелов-лакун[56]. Кстати, интересно, интересно… Очень интересно… Так, так, так… Верно говорят, хорошая мысля приходит опосля… Ребята, извиняйте, пойду увековечу.
   Она еще отхлебнула минералки, резко поднялась и рысью подалась вон из кухни. Минута – и из комнаты послышалось приветствие включенного компьютера. Процесс увековечивания премудрого пошел.
   – Кандидат наук. Шесть книжек уже написала, – гордо прокомментировал Женька, встал и принялся возиться с посудой. – А ты, командир, когда найдешь даму сердца? Не органа малого таза?
   – А кто ж его, Женя, знает. Меня девушки хорошие не любят, – отшутился Бродов, коротко вздохнул и, дабы не муссировать тему, начал вспоминать, как они вояжировали на «Академике Павлове»[57]: По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там.
   – Да уж, раньше были времена, – шмыгнул носом Женька, – а теперь мгновения. – Он тяжело вздохнул, поднялся, вытащил из холодильника водку. – Давай, Даня, по чуть-чуть. Холодненькой. За тех, кто в море.
   Приняли «Столичной», зажевали «Краковской», вспомнили, как куролесили в водах Адриатики. Еще – у островов Паг, Керкенна, Дуги-Оток, Валетта, в проливе Кварнер, в заливе Габес, у берегов Туниса, Алжира и Марокко. Долго сидели, выпили всю бутылку – было чего вспомнить. А потом на кухню заявилась Клара, бодрая, довольная, светящаяся оптимизмом, и принялась кормить их рассольником и пловом. По ее лицу было видно сразу – творческий процесс успешно завершен, все премудрое и прекрасное надежно увековечено.
   – Ну-с, о чем на этот раз? – с улыбкой осведомился Бродов, работая ложкой. – Какие мысли?
   – Все те же, фантастико-криминальные, – сказала Клара, интригующе кивнула и неожиданно сделалась на удивление серьезной. – Они вернутся. И попытаются опять взять контроль над человечеством. Весь вопрос только в том – как. Мы ведь уже не прежние лулу. Скорее всего, на Земле будет заварена такая каша, какую расхлебать своими силами люди будут не в состоянии. Вот тут-то боги и выйдут на арену в качестве спасителей голубой планеты. Всего этого отчаявшегося, потерявшегося человеческого скопища. Вот такой вот, братцы, футуристический прогноз, донельзя мрачный, пессимистический и чернушный. А может, я просто воинствующая паникерша, принявшая не в меру французского коньяка? Ладно, будущее покажет, как говорится, будем живы – не помрем. Данила, пироги греть? С капустой, грибами и с рисом и яйцом…
   – Греть, греть, всенепременнейше. Равно как и эту аппетитную, тающую во рту кулебяку.
   За чаем, пирогами и разговорами время летит быстро, они даже не заметили, как наступило утро.
   – Ого, как скоро ночь минула, – глянул на часы Бурундук, встал, зевнул, вздохнул истово, так что затрещали связки, потянулся. – Пора мне, братцы, на трудовую вахту. А то Васильевич будет рвать и метать. Не обижайся, командир, Клара тебя проводит. Жаль вот только, что ненадолго ты, проездом.
   – Не переживай, брат, – успокоил его Бродов и хитро подмигнул. – У нас все рассчитано. Я ведь из Египта возвращаюсь по дуге, через Питер. Так что бог даст – увидимся, через двенадцать ден встречай. Да я еще позвоню.
   – Ну вот и славно, – воодушевился Бурундук, по-быстрому оделся, обнялся с Бредовым и пулей выскочил сменять Васильевича. Выстрелил замок, хлопнула дверь, ухнул лифт, и наступила тишина.
   – У тебя когда самолет-то, Данила? – посмотрела в окно Клара, еле-еле сдержала зевок, зябко, словно на пронизывающем ветру, передернула пухлыми плечами. – А… Тогда поехали, я еще заправиться хочу.
   Ладно, собрались, оделись, присели на дорожку. Пошли. На улице ощутимо холодало, падал снег, «копейка» выглядела несчастной и замерзшей. Словно старая больная кошка, скорчившаяся на канализационном люке.
   – Ну вот, блин, гололед проклятый, как сказал Александр Матросов, бросаясь на амбразуру. – Клара отключила сигнализацию, не сразу поладила с дверями и сделала гостеприимный жест: – Давай, Данила, залезай.
   – Есть. – Бродов положил сумку назад, сам сел вперед, попробовал устроиться с комфортом в кресле. Наивный…
   Клара между тем освободила руль, сунула на место провод и, чавкая противно мембраной бензонасоса, подкачала топливо в чрево карбюратора. Чиркнул стартер, двигатель подхватил, из жерла глушителя повалил сизый дым. Символизируя дым ладана, на который дышали поршни и кольца.
   – Чертово давление, – пожаловалась Клара, постучала по мигающей ало лампочке и, с натугой включив скорость, под звяканье кардана тронулась. Казалось, порулила не в аэропорт – к месту вечной стоянки транспортного средства.
   И снова потянулись вдоль дороги ландшафты – унылые, скучные, припорошенные хилым снежком. Совсем размякла, рассопливилась, ударилась в распутство зимушка-зима.
   – Так, вот здесь семьдесят шестой, кажись, есть. – Не доезжая до железнодорожной станции, Клара прижалась влево, лихо развернулась и встала на бензоколонке – возиться с баком, заправочным шпалером и проклятущим металлом. Бродов же, пользуясь моментом, вытащил пачку долларов, запечатанную банковской лентой, с рожами дяди Франклина, радостно ухмыльнулся и сунул в «бардачок». Для него это пустяковина, а Женьке будет приятно.
   – Бензин дерьмо, спинным мозгом чую – этилированный, – прокомментировала процесс Клара, благополучно завелась и через четверть часа уже прощалась на парковке у аэровокзала. – Ну, Данила, счастливо долететь. Позвони оттуда, скажи, что и когда, мы встретим. Эх, завидую тебе белой завистью: Египет, фараоны. Вот, возьми на дорожку, еще неизвестно, какой у них там харч, – и протянула Бродову увесистый пакет внушительных размеров. – Да бери ты, бери, нам с Женькой все одно не сожрать. А потом мне мучное вообще вредно.
   Смешно так сказала, нараспев, с артикуляцией кота Матроскина – у нас, мол, этой сметаны – завались.
   – Ну, спасибо, Клара, спасибо. Этого я тебе до смерти не забуду, – усмехнулся Бродов и покачал съестное на руке. – Ну ладно, пойду.
   Он чмокнул Клару в ноздреватую щеку, вылез, повесил сумку на широченное плечо и, уже закрывая дверь, сказал:
   – Встречать, надеюсь, будете на новой тачке. В «бардачке» посмотри.
   Данила улыбнулся, резко хлопнул дверью и, широко шагая, подался к зданию аэровокзала. Настроение у него было лучше некуда.
   Не только у него – на второй этаж Пулково-1 прибывали путешественники, являющие собой даже на первый взгляд воплощение счастья. Словно очумелые бросались они к стойке с логотипом турфирмы, хватались за конверты с авиабилетами и ваучерами[58], шуршали документами, рассматривали их, любовно убирали и изнемогали от нетерпения. Глаза их при этом лихорадочно блестели, губы улыбались, члены подергивались. Многие уже успели набраться на дорожку, им было хорошо и без Нила, и без пирамид… Руссо туристе, облико морале.
   «Да, похоже, вояж у меня намечается знатный». Бродов, ничем не выделяясь из масс, получил конверт, проверил содержимое, с удовлетворением крякнул и принялся ждать. Вернее, знакомиться с Мариной, Аленой, Валентиной Степановной, Мишаней, Тарасом и четой Стародворских. Наших соотечественников, заранее терзаемых ностальгией, резко и конкретно потянуло к сближению. Наконец великодушно скомандовали на посадку, начался великий шмон, копание в белье и постепенное подтягивание к магазину тэкс фри. Отечество здесь было в своем репертуаре – питейно-алкогольном ликероводочном, а ценники такие, что даже Бродов удивился. Впрочем, предавался удивлению он недолго – подъехали автобусы, забрали народ и быстренько перекантовали на летное поле. К огромному, не вызывающему дурных эмоций аэробусу. Здесь их уже ждали с нетерпением пограничники, стюардессы и энергичная дама в штатском. Взгляд, нижние конечности и броская фигура были у нее, как у секретарши Бродова.
   И вот свершилось – люди поднялись внутрь, расселись по местам, пристегнули ремни. Могуче рявкнули турбины, аэробус вздрогнул, с готовностью взял старт и все быстрее покатился по полю. Рванули за корму елки лесополосы, шасси резиново отбарабанило марш прощания, моторы выдали на гора всю мощность. И пассажиры, невзирая на заложенные уши, вздохнули с облегчением – ура, взлетели. Обстановка сразу сделалась непринужденной, теплой и какой-то дружественной. Если что – так все товарищи по несчастью. А тут еще стюардессы выкатили тележки, уставленные емкостями с горячительным, хоть и за бешеную цену, как в последний раз, но с гарантией не левым, не паленым, фирменным. Народ денег не жалел, брал – впереди еще предстояла мягкая посадка. В общем, скоро в самолете стало жутко весело – шум, гам, смех, хождение по салону, заигрывание без пряников, паломничество в туалет. Ржали – не по понятиям, по-лошадиному, – два набравшихся братка, ходил, занудничал, напрашивался на скандал какой-то самоуверенный сынок Израилев. Шибко, видимо, переживал, что едет к арабам в лапы.
   «Э, милый, двигал бы тебе к себе в сектор Газа, – мысленно пожелал ему Бродов, с неодобрением вздохнул и хмуро покосился на бандитов. – Эко как радуются-то. Вот тебе и не нужен нам берег турецкий, и Африка нам не нужна». Потом он побаловался минералкой, съел аэрофлотовский обед и, глянув сквозь стекло иллюминатора на море белоснежных облаков, заснул. Приснились ему, как всегда, – башня, мерное ее коловращение и женский певучий голос. Черт знает как похожий на голос незнакомки из «Волги».

Глава вторая

   Малая планета Нибиру, мобильная строгая зона
 
   «Тики-так, и что мы имеем. – Ан неторопливо подошел к котлу, закатал рукав малиновой зеко-робы и, достав из жижи корень ханамака – побелевший, ломкий, надо думать, уже дошедший до кондиции, не спеша, со знанием дела раскусил. – М-м-м, рановато, надо бы еще».
   Да, торопиться здесь совсем не следовало – пропитка ханамака экстрактом соды дело основательное, важное, так сказать, фундамент всего процесса. Поспешишь – ануннаков насмешишь. Очень, очень серьезных ануннаков. Так что самому будет совсем не до смеха. Да, суета, неосмотрительность, блуд, – сколько из-за них случается несчастий и обломов. Взять хотя бы его самого… Из Вседорбийской Академии наук, с поста Корректора Верховного Совета сюда, в четвертый блок мобильной строгой зоны на Нибиру. И черта ему было в том перевороте? Главный членотряс империи как сидел на своем троне, так и сидит, а он вот здесь, в дерьме, лепилой… Готовит ширево для местных блатарей. Да, как ни крути, а что-то жизненный путь извилист, словно след гуся-вертихвоста на воде. Зато уж планета-то Нибиру летит по строго выверенной, рассчитанной орбите – вытянутой, эллиптической, проложенной в запретной зоне. Ни тебе пассажирских звездолетов, ни тебе грузовых, ни тебе прогулочных яхт. Идиотов нет – имперские крейсера бьют на поражение. Фотонным, глубоко поляризованным лучом. Вдрызг…
   Жижа в баке между тем вспенилась, забурлила, покрылась пузырями, и Ан привычно, поминая всех богов, принялся грузить корневища в корзину – на просушку. Затем они были смешаны с «кислятиной» и с «горючкой», обработаны «дурилкой» с нейтрализующим составом, полученный раствор процежен, отфильтрован и остужен, а вторяк неспешно выпарен до посадки на корку. Наконец на донышках и стенках реторты остался самый смак, самый цимес, блестящая твердая пленка.
   «Тэк-с, – одобрил свои действия Ан, налил дистиллированной воды, довел раствор до кипения и поставил на холод остывать. – Нате, задавитесь».
   На душе у него было пакостно – это что же, и дальше все будет так? Он, Хранитель Истины и Посвященный в Мудрость, будет готовить ширево для всякой сволоты? Здесь, в этом галактическом гадюшнике, летящем по эллиптической орбите? Ну, блин, жизнь, в пору околеть. Только вот и тут засада, наиполнейший облом. Он же происходит из Касты Бессмертных, из тех, у кого дезактивирован ген, отвечающий за старение. А значит, сам он и его потомки будут гнить на этой чертовой Нибиру до скончания веков – так решил наигуманнейший и наисправедливейший имперский суд. Собственно, как до скончания веков – нужны, естественно, процедуры, профилактические вакцинации, но все равно это очень надолго. Можно, конечно, исхитриться и всадить пику-кишкорез себе под подбородок. Твердо, глубоко, чтобы раз и навсегда. Но это табу, тяжкий грех, нарушение Гармонии – страшно распоряжаться тем, что тебе не принадлежит. Так что придется скоблиться дальше, выживать, коптить искусственное небо Нибиру. Впрочем, какое там, к черту, небо – хаос перекрытий подземной тюрьмы, расположенной у самой преисподней.
   «Да, черт меня трижды побери, сдохнуть мы всегда успеем. – Ан глубокомысленно вздохнул, тронул запотевшую реторту и ловко перелил ее содержимое в посудину с герметичной пробкой. Хмыкнул, посмотрел на свет, прищурившись, прикинул уровень и несколько понизил его при помощи двухштокового шприца. – Заслужил. Перебьются…»
   За стеной в это время послышался шум, крики, ругань, конкретные удары по живому. Вне всякого сомнения – звуки драки.
   – Дьявол, поимей свою мать, опять, – с чуством матюгнулся Ан, распахнул пинком дверь и увидел на полу своих отпрысков, сыновей Энлиля и Энки. В крови, в соплях, в злобе, сплетенных в крепких, отнюдь не братских объятьях. Снова, видимо, выясняющих отношения. А чего, собственно, выяснять-то – Энки, хоть и старший, первенец, однако Энлиль рожден сестрой Ана. Следовательно, он более «чистого семени» и является прямым законным наследником. Только вот чего? Родовой дворец, рабы, угодья, персональный звездолет – все в прошлом. Сейчас – только закут лазарета да возможность не работать в шахте. Не махать теллуриевым кайлом, добывая вредоносный раданий. Эх, дети, дети, молодо-фиолетово…
   – А ну-ка брейк! – зверем глянул Ан на своих наследников. Те остановились, расцепили объятья и замерли в ожидании. – Я вам говорил, что в ваших жилах течет одна кровь? И крайне неразумно проливать ее друг у друга? А?
   – Да, отец, – синхронно проглотили слюни Энлиль с Энки. – Говорили.
   – Так сколько раз можно повторять? – взорвался Ан. – Или, может, зарубить это на ваших глупых головах, на которых хоть кол теши? А?
   – Нет, отец, рубить не надо, – хором ответили Энки и Энлиль. – Мы уже все поняли. Осознали до глубины души.
   Они отлично знали, что рука у Ана тяжелая и длинная. Впрочем, как и нога.
   – Ладно, – с легкостью согласился тот, быстро сменил гнев на милость и требовательно взмахнул рукой: – Ну, показывайте.
   – Да, отец, – встрепенулись дети и вытащили самодельные тетради. – Вот, пожалуйста… Трином с кубическим двучленом в септонатуре круга. В частных производных. Как вы велели.
   – Гм, – быстро глянул Ан, моментально вник и сделался доволен – все было верно, причем у обоих. А ведь наверняка не списывали… – Так, – одобрил он, отложил в сторону тетради и с отеческой улыбкой, напоминающей оскал, посмотрел на сыновей. – С этим ладно, а ну-ка как с другим? Двойная атака в пах и челюсть. Энлиль первым номером, Энки вторым. Вперед!
   Вот так и никак иначе – в здоровом теле здоровый дух. Лозунг сей был всегда его основополагающим принципом, главным жизненным кредо. Недаром же в свое время он был не только Хранителем и Корректором, но и Шеф-инструктором Вседорбийской прессконтактной Кик-лиги. Обладателем почетного восьмого трана, супермастером хлипкидо, главзиганом супергильдии боевого бур-шу. Дьявол, поимей свою тещу, неужели это когда-то было?
   – Хурр! Хурр! – Дети между тем встали в боевую позицию, сблизились, страшно закричали и принялись пинать друг друга в пах и атаковать в подбородок. Причем грамотно, по всей науке, как отец учил: с притопом, реверсом, финтами, волной, экспрессией и концентрацией. Еще слава богу, что и блоки у них были поставлены как надо…
   – Ну все, ша, брейк, – скомандовал Ан, доброжелательно оскалился, погладил сыновей по головам, а в это время отворилась дверь и в лазарет пожаловал Хорек.
   – Далан на тайман[59], лепила. Мудями шевели, утес[60] тебя хочет.
   Он был блатным среднего звена – юркий, жилистый, с татуированными щеками – и состоял в кодле у Алалу, «вора от всевышнего», утеса зоны.
   – Тайман на далан, – отозвался Аи, оценивающе прищурился и подтолкнул Энлиля с Энки к двери: – Идите, дети, идите. Делайте урок. – Он посмотрел им вслед, коротко вздохнул и с ледяной улыбкой повернулся к уркагану: – Что-то ты сегодня рано. Пойду посмотрю, остыло ли. Не скучай.
   Слишком уж бодро подмигнул, слишком уж нарочито ухмыльнулся и, стараясь не выказывать и тени беспокойства, не спеша направился в лабораторию. М-да, что-то не ко времени сегодня пожаловал Хорек, видимо, нужно ждать каких-то неприятностей. И хрена ли бычачьего этому Алалу надо? А может, он узнал про Нанн? Про Нинти?
   – Эх, жизнь, – выругался он, хрустнул кулачищами и достал из шкафчика окоренок с ядом – смертельным, неотвратимым, со знанием дела приготовленным из крысняка, белы и калистого циания. Затем он вытащил приблуду-кишкоправ, смочил густой коричневой отравой, недобро хмыкнул и сунул в ножны. Ну что, утес, теперь можно и поговорить. По душам.
   Ан взял посудину с экстрактом ханамака, сделал резкий выдох, успокаивая дыхание, и неспешно, с видом добродетели возвратился к зыркающему по сторонам Хорьку.
   – Уже остыло. Пошли.
   По лабиринту галерей, по хаосу проходов, по неразберихе лестниц, в зыбкой полутьме. Наверх, наверх, на уровень «Альфа», где устроился в своем логове главный вор Алалу. Неплохо устроился, с комфортом – купол из прозрачного металла, сквозь который проглядывают звезды, гряды с хаиумаком и триноплей, рядом верный, готовый на любое зверство подхват. Космические бродяги, пираты, мокрушники, похитители органов. Морально не обремененная сволочь, счастливо избежавшая распыла.
   – А, изменник родины, – встретил Алалу Ана, с понтом развалившись в кресле. – Ну и как дела? Принес?
   Он был по крови зурбиханским нигрянином, а происходил из касты рукогревов и уже одним только этим вызывал у понимающих презрение. Волосы его омерзительно курчавились, губы, вывороченные, розовые, напоминали о женской вульве, черная, лоснящаяся от жира рожа вся была покрыта кружевом татуировок. Дополняли антураж чудовищные мышцы, хитрый взгляд остекленевших глаз и фотонный бластер за широким поясом. Огромный, ископаемый, бидайского производства, но все же бластер. Таких дырок, если надо, понаделает… Тут же, неподалеку от Алалу, расположилась его кодла, тоже все татуированные, нелицеприятные, вооруженные ножами. В общем, компания была еще та, симпатий не вызывающая.
   – Принес, – усмехнулся Ан, вытащил склянку с ширевом, с достоинством протянул: – Держи.
   Эх, попался бы ему этот Алалу в прежние времена! Да, впрочем, где?.. Всю эту черномазую сволочь и близко не подпускали к Столице. И зря. Надо было подпускать. На расстояние прямого выстрела…
   – М-м-м. – Алалу не спеша открыл, с пристрастием понюхал, попробовал на язык. – Мазево. Ништяк. – Сплюнул, вытер ладонью рот, вставил на место пробку. – Чтоб я так жил, – и неожиданно в упор посмотрел на Ана: – Есть к тебе, лепила, разговор. У тебя как с памятью-то? Мозги не усохли?
   – Да нет, – отозвался Ан и незаметно тронул рукоять приблуды, – пока функционируют. А в чем, собственно, вопрос?
   Интуиция, эта ленивая девка, уже проснулась и тихо подсказывала ему, в чем именно.
   – Похоже, ты забыл наш основной закон, – грозно оскалился Алалу, и жуть татуировок на его щеках сразу пришла в движение. – Ну да ничего, мы напомним.
   Основной закон Нибиру был суров – учет, контроль и послушание. Иначе – смерть. Все было просто, как трижды три. Каждую неделю прилетали Смотрители, они забирали раданий и в соответствии с выработкой оставляли протоплазму, из которой в конверторе синтезировалось необходимое – воздух, лекарства, продукты, вода. Так что арифметика здесь была проста: меньше народа – больше кислорода. И потому рождаемость на Нибиру строго контролировалась, внеплановые дети подлежали выбраковке. А план сей утверждал нигрянин Алалу, равно как и регламентировал количество жен. Кому одну, кому две, кому три, кому вечное воздержание. У него самого их было не меньше дюжины, – как говорится, свое исподнее поближе к телу.
   – О чем же ты мне хочешь напомнить, Алалу? – улыбнулся Ан. – Я весь внимание. И повиновение.
   Улыбался-то он улыбался, только внутренне, ментально и психически, уже настраивался на бой – решительный, смертельный, бескомпромиссный. Ничьих, как известно, на Нибиру не бывает.
   – Ты, сучий потрох, будешь у меня сейчас скалиться, как бараша. – Алалу посерел от ярости, нахмурился и начал привставать. – В шахту захотел? На гной? В вечную пахоту? Кто без моего ведома обрюхатил целку из второго блока? Почему ублюдок этот до сих пор еще живой? Что за беспредел голимый в моей хате?
   – Не понимаю, Алалу, о чем ты говоришь, – совершенно искренне изумился Ан. – Какие-то обрюхаченные целки, какие-то незадавленные дети. Здесь какая-то ошибка, конфуз, промашка, недоразумение…
   Внутри него словно начала сжиматься какая-то могучая пружина, только тронь ее, задень, мысленно отдай приказ, и она ударит со смертельной неотвратимостью. Словно батагайская черная швобра, атакующая добычу из засады.
   – Ах, значит, такую мать, ошибка? Промашка? Конфуз? – рявкнул, брызгая слюной, Алалу, бешено вскочил, повернулся к своим: – Эй, Харя, ну-ка приведи! Сейчас будет тебе, лепила, такую мать, промашка!
   – Сделаем, утес, – пакостно осклабился Харя, рыжий бирбижанский хербей, юрко нырнул за перегородку и вскоре торжествующе вернулся. – Опа-на!
   За собой он тащил упирающуюся Нанн, на ее руках заливалась Нинти, на щеке алел впечатляющий синяк. Пружина внутри Ана звякнула, задрожала и только чудом не пришла в движение.
   – Ну что, сучий потрох, это тебе промашка? Ошибка, бля? Конфуз? – зверем заревел Алалу, витиевато выругался и резко шагнул к Ану. – Что, никак признал? Вот она, твоя скважина, а вот он, твой приплод. Кому лапшу хотел навешать на уши, ты, интеллигент позорный? В общем, давай так. Не хочешь в шахту на гной – сам короеда пореши, а баба… Хрен с тобой, владей. Только мы ее вначале с братвой на четыре кости поставим. Уж больно хороша. С литаврами, с мандой. Ну как тебе такая перспектива?