Данила горько улыбнулся, разочарованно вздохнул и отправился на рандеву с шестикрылым Серафимом. Однако далеко не ушел – не дали. Снова позвонила затейница Дорна, опять откуда-то с периферии:
– Привет. Как ты относишься к цитрусовым? Что, положительно? Без аллергии? Ну, тогда хвала аллаху…
– Это все, что ты мне хочешь сказать? – рассердился Бродов. – Ты где, женщина-загадка?
Он внезапно остро, со всей убийственной отчетливостью понял, что не может жить без нее, что скучает, мучается, томится и готов на любые глупости… О, вот это да! Данила Бродов влюбился. Интересно, как на это посмотрит Свалидор?
– Если я тебе скажу, ты все равно не поверишь, – усмехнулась Дорна. – Теперь по существу. Прежде чем пойдешь в спортклуб, загляни на Московский вокзал. Ячейка в камере хранения такая-то, код оной ячейки такой-то. Повтори.
– Все правильно, нас здесь держат за идиотов. – Бродов повторил. – Ну а дальше что?
– Слушай Свалидора. – Голос Дорны дрогнул, завибрировал и начал исчезать в помехах. – И меня, – и неожиданно она заговорила как во сне – страстно, певуче и маняще, на том таинственном, знакомом до жути, но совершенно непонятном языке. Затем клацнуло, стукнуло, пискнуло, и голос Дорны растаял, словно утренняя звезда.
– Черт. – Бродов с лютой ненавистью воззрился на мобильник, однако крайне бережно убрал его в карман, мгновение постоял, оценивая обстановку, и быстро направился к станции метро. «Какая там ячейка-то? Какой там код?»
Да, слов нет, Дорна была девушкой обстоятельной, вдумчивой и никогда не беспокоила Бродова по пустякам – в указанной ячейке стоял чемодан. Огромный, вместительный, рифленого дерматина – такие воры называют «путевыми угольниками». А уж тяжеленный-то, до жути. Данила измаялся, потом изошел, пока допер его в берлогу на Староневском. Зато когда он открыл замки, откинул крышку, в комнату пришла весна, запахло солнцем, пальмами, цитрусовыми, югом. Да оно и неудивительно. Чемодан был под завязку набит апельсинами, мандаринами, финиками и гранатами.
А еще в нем находился меч – потрясающий, великолепный, свернутый в кольцо, благодаря особому фиксатору на рукояти. Это было, без сомнения, настоящее оружейное чудо, такие клинки в старину называли «ганифитишами», – черный с отливом «Дамаск»[247] , сетчатый белый узор, крупные изумруды на рукояти. Уж не те ли, зеленые, раритетнейшие, украшающие упертый намедни клинок? М-да, похоже, у загадочной девушки Дорны были явно криминальные наклонности. Хотя слов нет, меч того стоил – знатная вещь, глаз не оторвать.
– Ну-ка, ну-ка, – дал клинку распрямиться Свалидор, посмотрел на свет, пару раз махнул и вынес категорическое резюме: – Булат дерьмо, заточка не очень, центровка так себе, ниже среднего. Каменья хороши. Игрушка, пустяковина. Не для серьезной битвы. Но здесь, в этом мире, сойдет.
Он так прямо и сказал – здесь, в этом мире. Будто множественность миров, многомерность вселенной для него норма, данность, обыденность, привычное положение вещей, банальнейшая проза жизни. Только Бродов даже не отреагировал, ему было не до того. На него вдруг девятым валом, бушующей волной, цунами, все сметающим на своем пути, накатился смысл сказанного Дорной. Серебряные звуки отлились в форму, обрели конкретность и превратились в сладостно волнующую фразу: «Я тебя люблю». Признание, произносимое каждую ночь вот уже столько лет. Что там множественность миров, многомерность вселенной по сравнению с женщиной. Единственной и неповторимой. Женщиной, говорящей о любви.
Одиннадцатое тысячелетие до нашей эры. Стационарная околоземная орбита
– Итак. – Ан бесцеремонно, куда резче, чем следовало бы, турнул с колен котенка-муркота, встал, потянулся, с горечью вздохнул и начал нарезать круги по кабинету. – Что мы имеем?
– Ничего утешительного. Процесс усугубляется, динамика нарастает. – Тот из уважения к учителю тоже встал, однако остался у стола, имея под рукой вычислитель. – Прогноз самый неблагоприятный. Если это случится, то цивилизация не выживет. Со стопроцентной вероятностью.
Вот, блин, обрадовал. Что сейчас, что тогда. Тогда – это три месяца назад, когда было решено начать строительство Центра управления полетами на Тибете. Тот с присущей ему педантичностью рьяно взялся за дело, принялся со всем энтузиазмом сливаться с рельефами местности и в результате наткнулся на подземный храм. Огромный, величественный, поражающий воображение, на стенах которого имелись письмена.
Тот, особо не напрягаясь, расшифровал их и при всей своей невозмутимости пришел в изумление, – приснодева-заступница, святые угодники, оказывается, планета-то эта голубая – альма-матер Ассуров. Тех самых таинственных могучих существ, от одного только имени которых сотрясалась галактика. Однако же, увы, и на старуху бывает проруха. Ассуры переусердствовали с черной магией, накопился негатив, резко взяли верх темные силы, и в конце концов весь их социум был разрушен. Элита, посвященные ушли в какую-то там Шамбалу, а среднестатистические массы стремительно деградировали, превращаясь в дикарей. Собственно, сей процесс был, как говорится, налицо – хомо эректусов на голубой планете хватало. Вот такая грустная история с продолжением.
– Что-то я не понимаю, – выразил тогда здоровый скепсис Ан. – Выходит, эти обезьяно-человеки, которым мы конкретно улучшили породу, и есть легендарные Ассуры? Гм… И где же тогда их знаменитый дар левитации, телекинеза и телепатии? Они что, способны предсказывать будущее? В состоянии корректировать время? Могут оперировать тонкими полями? Куда, к какой распросукиной матери девались, дорогой коллега, все их таланты?
Тот отвечал уклончиво, в манере дипломата, что таланты эти находятся в латентном состоянии, пообещал еще найти свидетельства, касающиеся Ассуров, и поставил дело, по своему обыкновению, на широкую ногу – принялся сканировать планету при помощи аппаратуры звездолета. Ни черта собачьего не обнаружил, зато с гарантией установил, что ледовая шапка на южном полюсе пребывает в крайне нестабильном состоянии. Толщина ее катастрофически растет, масса и давление на грунт, естественно, тоже, в результате чего происходят процессы, вследствие которых выделяется тепло. То есть вся эта ледовая махина как бы покоится на жидком основании. В том-то и дело, что не покоится, – планета-то вертится, крутится в пространстве, что порождает всякие там центробежные моменты. Ну а если такая махина придет в движение – то все, финита, аллес, хорошего не жди. В лучшем случае будет вселенский потоп. В худшем… А не все ли равно.
В общем, вот уже три недели Ан и Тот пребывали в миноре, думу думали, прикидывали хрен к носу. Однако не только шевелили извилинами, но и уже сделали практические шаги. Сыну Тота Зиусурде, посаженному на царство в Шуруппаке, было велено начать строительство ковчегов – огромных, разработанных лично Аном барж неограниченного района плавания. Естественно, в секрете, скрытно, чтобы не было никаких истерик и вопросов. Тот же продолжал анализировать, наблюдать, делать выводы и суммировать информацию. И вот он, безрадостный итог: динамика-то процессов положительная! Нужно ждать беды. О виртуозах Ассурах, конечно же, никто и не вспомнил, какие там на хрен телекинезы и левитации, когда потоп на носу? Потом, потом, когда спадет вода…
– Да-да, дорогой учитель, со стопроцентной вероятностью, – с горечью повторил Тот, тяжело вздохнул и активировал на вычислителе голографический режим. – Вот, прошу убедиться. Я смоделировал наихудший вариант. Впрочем, наилучший не намного приятней.
И перед ними в цвете, в объеме, хвала Аллаху, что в миниатюре, предстал конец света. Льды южного материка неотвратимо сползали в океан, чудовищная приливная волна с ревом устремлялась на сушу, из-за изменившегося соотношения центробежных сил земная кора проворачивалась на ядре[248] . Планета корчилась, ревела, сотрясалась в конвульсиях агонии. Материки со стоном меняли расположение, сотрясения дна морского рождали ужасные цунами, одни районы изнывали от жары, другие, загнанные в зоны холода, страдали от свирепых морозов. Мир погибал, рушился, растворялся в хаосе небытия. Цивилизация исчезала с поверхности планеты, словно легкая паутинка. М-да…
– Ну, сука, бля, – выдал комментарий Ан. Тот эмоционально кивнул, и они принялись думать дальше, решать традиционный вопрос – что делать? Но так и не решили – прибыл Исимуд. Весь какой-то парадный, донельзя торжественный, прямо-таки сочащийся оптимизмом и респектабельностью, в белом спецкостюме шикарного покроя, с бутылью дорогущего, вручную сброженного кассиопейского хренди. Сразу чувствовалось, что сегодня у него праздник.
– Что такие кислые-то, коллеги? – с ходу удивился он и дружески обнялся с Аном и Тотом. – Не надо печалиться, вся жизнь впереди. Давайте-ка лучше выпьем.
В его голосе, интонации, манере держаться ощущалось нечто таинственное, интригующее и загадочное. С чего бы это?
– А чему радоваться-то? – ухмыльнулся Ан. – Неужто работе? Текучке? Решению проблем? Трудовые будни – праздники для нас…
Он решил пока что не выносить сор из избы, пусть Исимуд пребывает в счастливом неведении. Как говорится, чем меньше знаешь, тем легче спишь. Жизнью проверенно неоднократно.
– Ты не знаешь, генерал, чему радоваться? – все-таки не выдержал, фыркнул и громко расхохотался Исимуд. – Вы только посмотрите, они не знают, чему радоваться. Ай вэй, чтоб я так жил…
Тут же в его руке блеснула банковская матрица, описала сложную кривую и благополучно перекочевала в пальцы Тота, который контролировал финансы. Миг, и в воздухе поплыли цифры, светящиеся, объемные, ощутимо весомые, составляющие фантастическое, поражающее воображение число. Оно излучало изумрудное сияние, крайне приятное для глаз.
– Вот, вот, друзья мои, вот оно, – снова расхохотался Исимуд. – Вы, такую мать, не знаете, чему радоваться? Все, финиш, финита, аллес. Дайте теперь только знак, и прекрасно обустроенная планетка где-нибудь в районе Плеяд будет ваша. На совершенно законном основании. Так что ни одна гнида из Галактической полиции своего хрена не подточит. Ну что?! – глянул он победоносно на Ана. – У вас пропал ваш пессимизм, генерал? Впрочем, вы уже не генерал. Вот, прошу. Сегодня день сюрпризов. – И Исимуд жестом фокусника извлек из своего ранца контейнер, в котором, каждый в своей ячейке, лежали галактические паспорта. – Бирки[249] совершенно чистые, с гарантией внесены в компьютер. Ну и кто тут у нас? – Он достал с ухмылочкой один из паспортов, оскалился еще шире, еще радостней. – Так-с, законопослушный Ра, торговец антиквариатом. А вот, – он активировал другой паспорт, – сынок его Осирис. А вот еще один наследник – Сет. Многоуважаемый Тот теперь зовется Джихуди, хотя я уверен в том, что для своих он так и останется Тотом. Старым добрым головастым Тотом… А вот, изволите видеть, Исида, Сохмет[250], Хатхор[251], Хапи[252], Маат[253]… И ваш покорный слуга за компанию со всеми уда… э-э-э… перекрестился. – Исимуд, цитируя известную поговорку, чуть было не сказал «удавился». – Теперь зовите меня просто Птахом. А что, по-моему, очень миленькое такое имя, выразительное[254]. Вот так, дорогие коллеги, в таком разрезе. Наше предприятие успешно вступило в завершающую фазу. Все, что надо и кому надо, уплачено, баланс резко положительный, можно рвать когти с концами, куда душе угодно. Хоть на Альдебаран, хоть в созвездие Персея, хоть на Дзету-Проксиму, хоть к чертям собачьим. Только я, – Исмут вздохнул, – если никто не возражает, останусь здесь. Хорошая планета, хороший дом, хорошая семья… Что еще нужно простому ануннаку, чтобы достойно встретить старость?! В далекой перспективе, конечно. Ну что, мы будем клацать зубами и щелкать клювами или пить это божественное хренди? Генерал, тьфу ты, достопотченнейший Ра, у вас икорки моей любимой не найдется?
– Сейчас будет вам, дражайший Птах, и икорка, и молоки, и ястыки, – отозвался Ан, хмуро посмотрел, как Исимуд насилует пробку, и повернулся к Тоту: – Коллега, будьте так любезны, введите нашего друга в курс дела. Откройте ему реалии. Может быть, у него пройдет эта декадентская тяга к роскоши.
– Угу. – Тот кивнул и с ходу, особо не разговаривая, показал Исимуду кино – то самое, голографическое, живописующее конец света. Аплодисментов он не услышал, хотя эффект произвел – новоявленного Птаха резко кинуло в тоску. Сразу стало ему не до хренди, не до выпивки, не до икры карпа Ре, да и вообще не до чего на свете. Мука, боль, сомнения, страдание, тоска загорелись в его бегающих глазках, помутившихся от мыслей. Извечный ануннакский вопрос «Что делать?» загорелся в них. Как быть? С женами, с детьми, с внуками и их внуками. С усадьбами, дворцами, поместьями, садами? С полями ханумака? Плантациями тринопли? С искусственными озерами, где плещется карп Ре? Куда все это девать? Этим хорошо, легки на подъем, собрали шмотки – и привет, отчалили в другую метагалактику. А тут… Ведь как все рассчитано-то было? Хорошо, досконально, с дальним прицелом. Ан со своими чемпионами ушел. Птах со своей командой остался. Гип-гип, ура-ура, игра в одни ворота продолжается. Как же, хрена с два!
– И как скоро все это начнется? – вынырнул-таки из омута пессимизма Исимуд, судорожно вздохнул, кое-как оборвал поток унылых мыслей. – Может, все же пронесет?
– Не пронесет, – уничтожил надежду на корню Тот. – Процесс развивается лавинообразно, имеем максимум год. Если не будет провоцирующих факторов.
– Ох, – снова кинуло в тоску Исимуд а. – Значит, у меня остался год, всего лишь один год. Ох.
– Остался у нас, – резко оборвал его Ан. – Мы что, по-твоему, дешевки позорные, чтобы кентов своих бросать в бледном виде? Да и о лулу этих надо подумать. А, разлюбезнейший Тот?
Сам он в этот миг думал не о кентах, не о лулу, не о карпах Ре, нет все его мысли были о муркотах. На голубой планете они успешно прижились, качественно размножились и бойко расширяли ареал обитания. Красивые, грациозные, столь милые его сердцу звери, к которым тянет почему-то тем сильнее, чем больше узнаешь себе подобных.
– Естественно, – согласился Тот. – Мы своих друзей в беде не бросаем.
Несмотря на все грядущие катаклизмы, на душе у него было спокойно. Головной ковчег, уже практически построенный Зиусудрой, впечатлял. Исполински мощный, качественно сработанный, с самой минимальной, чуть ли не нулевой, плавучестью при полной загрузке[255] . Лучший корабельный кедр, густейшая смола, пушистейшая пакля, кованые гвозди. Пиллерсы, шпангоуты, палубы, двойное дно. Куда-нибудь да доплывет.
– Ну, бля, кореша, – с чувством сказал Исимуд, встал, вытер вспотевший лоб и вспомнил про выдыхающееся хренди. – И все же давайте выпьем. Не так все плохо, друзья. У нас в запасе год, целый год. Хотите верьте, хотите нет, но интуиция подсказывает мне, что у нас все будет хорошо. Ну, давайте…
Интуиция у Исимуда оказалась дешевой распоследней блядью[256] . Не успел он даже налить, как в дверь постучали, бешено, с напором, и сразу же заявился Мочегон:
– Утес, звездолет!.. Только что вышел из Канала. Направляется в нашу сторону. И хрена ли лососячьего ему здесь надо?
«Кумарби бы объяснил», – сразу все понял Ан, сделался на удивление спокойным и железным голосом приказал:
– Вселенский шухер, атас, подымай братву. Челноки к отлету. Орудие в готовность. Запустить программу диагностики двигателей.
Странно, но ему вдруг стало необыкновенно легко – нечего терять, он уже мертвец. Правда, еще способный двигаться, находить цель, резать по живому, рвать своим врагам глотки. Мертвец, крепко помнящий слова своего отца: «Сынок, все мы когда-нибудь, рано или поздно, сдохнем. Весь вопрос только как…»
Короткий эпилог,
– Привет. Как ты относишься к цитрусовым? Что, положительно? Без аллергии? Ну, тогда хвала аллаху…
– Это все, что ты мне хочешь сказать? – рассердился Бродов. – Ты где, женщина-загадка?
Он внезапно остро, со всей убийственной отчетливостью понял, что не может жить без нее, что скучает, мучается, томится и готов на любые глупости… О, вот это да! Данила Бродов влюбился. Интересно, как на это посмотрит Свалидор?
– Если я тебе скажу, ты все равно не поверишь, – усмехнулась Дорна. – Теперь по существу. Прежде чем пойдешь в спортклуб, загляни на Московский вокзал. Ячейка в камере хранения такая-то, код оной ячейки такой-то. Повтори.
– Все правильно, нас здесь держат за идиотов. – Бродов повторил. – Ну а дальше что?
– Слушай Свалидора. – Голос Дорны дрогнул, завибрировал и начал исчезать в помехах. – И меня, – и неожиданно она заговорила как во сне – страстно, певуче и маняще, на том таинственном, знакомом до жути, но совершенно непонятном языке. Затем клацнуло, стукнуло, пискнуло, и голос Дорны растаял, словно утренняя звезда.
– Черт. – Бродов с лютой ненавистью воззрился на мобильник, однако крайне бережно убрал его в карман, мгновение постоял, оценивая обстановку, и быстро направился к станции метро. «Какая там ячейка-то? Какой там код?»
Да, слов нет, Дорна была девушкой обстоятельной, вдумчивой и никогда не беспокоила Бродова по пустякам – в указанной ячейке стоял чемодан. Огромный, вместительный, рифленого дерматина – такие воры называют «путевыми угольниками». А уж тяжеленный-то, до жути. Данила измаялся, потом изошел, пока допер его в берлогу на Староневском. Зато когда он открыл замки, откинул крышку, в комнату пришла весна, запахло солнцем, пальмами, цитрусовыми, югом. Да оно и неудивительно. Чемодан был под завязку набит апельсинами, мандаринами, финиками и гранатами.
А еще в нем находился меч – потрясающий, великолепный, свернутый в кольцо, благодаря особому фиксатору на рукояти. Это было, без сомнения, настоящее оружейное чудо, такие клинки в старину называли «ганифитишами», – черный с отливом «Дамаск»[247] , сетчатый белый узор, крупные изумруды на рукояти. Уж не те ли, зеленые, раритетнейшие, украшающие упертый намедни клинок? М-да, похоже, у загадочной девушки Дорны были явно криминальные наклонности. Хотя слов нет, меч того стоил – знатная вещь, глаз не оторвать.
– Ну-ка, ну-ка, – дал клинку распрямиться Свалидор, посмотрел на свет, пару раз махнул и вынес категорическое резюме: – Булат дерьмо, заточка не очень, центровка так себе, ниже среднего. Каменья хороши. Игрушка, пустяковина. Не для серьезной битвы. Но здесь, в этом мире, сойдет.
Он так прямо и сказал – здесь, в этом мире. Будто множественность миров, многомерность вселенной для него норма, данность, обыденность, привычное положение вещей, банальнейшая проза жизни. Только Бродов даже не отреагировал, ему было не до того. На него вдруг девятым валом, бушующей волной, цунами, все сметающим на своем пути, накатился смысл сказанного Дорной. Серебряные звуки отлились в форму, обрели конкретность и превратились в сладостно волнующую фразу: «Я тебя люблю». Признание, произносимое каждую ночь вот уже столько лет. Что там множественность миров, многомерность вселенной по сравнению с женщиной. Единственной и неповторимой. Женщиной, говорящей о любви.
Одиннадцатое тысячелетие до нашей эры. Стационарная околоземная орбита
– Итак. – Ан бесцеремонно, куда резче, чем следовало бы, турнул с колен котенка-муркота, встал, потянулся, с горечью вздохнул и начал нарезать круги по кабинету. – Что мы имеем?
– Ничего утешительного. Процесс усугубляется, динамика нарастает. – Тот из уважения к учителю тоже встал, однако остался у стола, имея под рукой вычислитель. – Прогноз самый неблагоприятный. Если это случится, то цивилизация не выживет. Со стопроцентной вероятностью.
Вот, блин, обрадовал. Что сейчас, что тогда. Тогда – это три месяца назад, когда было решено начать строительство Центра управления полетами на Тибете. Тот с присущей ему педантичностью рьяно взялся за дело, принялся со всем энтузиазмом сливаться с рельефами местности и в результате наткнулся на подземный храм. Огромный, величественный, поражающий воображение, на стенах которого имелись письмена.
Тот, особо не напрягаясь, расшифровал их и при всей своей невозмутимости пришел в изумление, – приснодева-заступница, святые угодники, оказывается, планета-то эта голубая – альма-матер Ассуров. Тех самых таинственных могучих существ, от одного только имени которых сотрясалась галактика. Однако же, увы, и на старуху бывает проруха. Ассуры переусердствовали с черной магией, накопился негатив, резко взяли верх темные силы, и в конце концов весь их социум был разрушен. Элита, посвященные ушли в какую-то там Шамбалу, а среднестатистические массы стремительно деградировали, превращаясь в дикарей. Собственно, сей процесс был, как говорится, налицо – хомо эректусов на голубой планете хватало. Вот такая грустная история с продолжением.
– Что-то я не понимаю, – выразил тогда здоровый скепсис Ан. – Выходит, эти обезьяно-человеки, которым мы конкретно улучшили породу, и есть легендарные Ассуры? Гм… И где же тогда их знаменитый дар левитации, телекинеза и телепатии? Они что, способны предсказывать будущее? В состоянии корректировать время? Могут оперировать тонкими полями? Куда, к какой распросукиной матери девались, дорогой коллега, все их таланты?
Тот отвечал уклончиво, в манере дипломата, что таланты эти находятся в латентном состоянии, пообещал еще найти свидетельства, касающиеся Ассуров, и поставил дело, по своему обыкновению, на широкую ногу – принялся сканировать планету при помощи аппаратуры звездолета. Ни черта собачьего не обнаружил, зато с гарантией установил, что ледовая шапка на южном полюсе пребывает в крайне нестабильном состоянии. Толщина ее катастрофически растет, масса и давление на грунт, естественно, тоже, в результате чего происходят процессы, вследствие которых выделяется тепло. То есть вся эта ледовая махина как бы покоится на жидком основании. В том-то и дело, что не покоится, – планета-то вертится, крутится в пространстве, что порождает всякие там центробежные моменты. Ну а если такая махина придет в движение – то все, финита, аллес, хорошего не жди. В лучшем случае будет вселенский потоп. В худшем… А не все ли равно.
В общем, вот уже три недели Ан и Тот пребывали в миноре, думу думали, прикидывали хрен к носу. Однако не только шевелили извилинами, но и уже сделали практические шаги. Сыну Тота Зиусурде, посаженному на царство в Шуруппаке, было велено начать строительство ковчегов – огромных, разработанных лично Аном барж неограниченного района плавания. Естественно, в секрете, скрытно, чтобы не было никаких истерик и вопросов. Тот же продолжал анализировать, наблюдать, делать выводы и суммировать информацию. И вот он, безрадостный итог: динамика-то процессов положительная! Нужно ждать беды. О виртуозах Ассурах, конечно же, никто и не вспомнил, какие там на хрен телекинезы и левитации, когда потоп на носу? Потом, потом, когда спадет вода…
– Да-да, дорогой учитель, со стопроцентной вероятностью, – с горечью повторил Тот, тяжело вздохнул и активировал на вычислителе голографический режим. – Вот, прошу убедиться. Я смоделировал наихудший вариант. Впрочем, наилучший не намного приятней.
И перед ними в цвете, в объеме, хвала Аллаху, что в миниатюре, предстал конец света. Льды южного материка неотвратимо сползали в океан, чудовищная приливная волна с ревом устремлялась на сушу, из-за изменившегося соотношения центробежных сил земная кора проворачивалась на ядре[248] . Планета корчилась, ревела, сотрясалась в конвульсиях агонии. Материки со стоном меняли расположение, сотрясения дна морского рождали ужасные цунами, одни районы изнывали от жары, другие, загнанные в зоны холода, страдали от свирепых морозов. Мир погибал, рушился, растворялся в хаосе небытия. Цивилизация исчезала с поверхности планеты, словно легкая паутинка. М-да…
– Ну, сука, бля, – выдал комментарий Ан. Тот эмоционально кивнул, и они принялись думать дальше, решать традиционный вопрос – что делать? Но так и не решили – прибыл Исимуд. Весь какой-то парадный, донельзя торжественный, прямо-таки сочащийся оптимизмом и респектабельностью, в белом спецкостюме шикарного покроя, с бутылью дорогущего, вручную сброженного кассиопейского хренди. Сразу чувствовалось, что сегодня у него праздник.
– Что такие кислые-то, коллеги? – с ходу удивился он и дружески обнялся с Аном и Тотом. – Не надо печалиться, вся жизнь впереди. Давайте-ка лучше выпьем.
В его голосе, интонации, манере держаться ощущалось нечто таинственное, интригующее и загадочное. С чего бы это?
– А чему радоваться-то? – ухмыльнулся Ан. – Неужто работе? Текучке? Решению проблем? Трудовые будни – праздники для нас…
Он решил пока что не выносить сор из избы, пусть Исимуд пребывает в счастливом неведении. Как говорится, чем меньше знаешь, тем легче спишь. Жизнью проверенно неоднократно.
– Ты не знаешь, генерал, чему радоваться? – все-таки не выдержал, фыркнул и громко расхохотался Исимуд. – Вы только посмотрите, они не знают, чему радоваться. Ай вэй, чтоб я так жил…
Тут же в его руке блеснула банковская матрица, описала сложную кривую и благополучно перекочевала в пальцы Тота, который контролировал финансы. Миг, и в воздухе поплыли цифры, светящиеся, объемные, ощутимо весомые, составляющие фантастическое, поражающее воображение число. Оно излучало изумрудное сияние, крайне приятное для глаз.
– Вот, вот, друзья мои, вот оно, – снова расхохотался Исимуд. – Вы, такую мать, не знаете, чему радоваться? Все, финиш, финита, аллес. Дайте теперь только знак, и прекрасно обустроенная планетка где-нибудь в районе Плеяд будет ваша. На совершенно законном основании. Так что ни одна гнида из Галактической полиции своего хрена не подточит. Ну что?! – глянул он победоносно на Ана. – У вас пропал ваш пессимизм, генерал? Впрочем, вы уже не генерал. Вот, прошу. Сегодня день сюрпризов. – И Исимуд жестом фокусника извлек из своего ранца контейнер, в котором, каждый в своей ячейке, лежали галактические паспорта. – Бирки[249] совершенно чистые, с гарантией внесены в компьютер. Ну и кто тут у нас? – Он достал с ухмылочкой один из паспортов, оскалился еще шире, еще радостней. – Так-с, законопослушный Ра, торговец антиквариатом. А вот, – он активировал другой паспорт, – сынок его Осирис. А вот еще один наследник – Сет. Многоуважаемый Тот теперь зовется Джихуди, хотя я уверен в том, что для своих он так и останется Тотом. Старым добрым головастым Тотом… А вот, изволите видеть, Исида, Сохмет[250], Хатхор[251], Хапи[252], Маат[253]… И ваш покорный слуга за компанию со всеми уда… э-э-э… перекрестился. – Исимуд, цитируя известную поговорку, чуть было не сказал «удавился». – Теперь зовите меня просто Птахом. А что, по-моему, очень миленькое такое имя, выразительное[254]. Вот так, дорогие коллеги, в таком разрезе. Наше предприятие успешно вступило в завершающую фазу. Все, что надо и кому надо, уплачено, баланс резко положительный, можно рвать когти с концами, куда душе угодно. Хоть на Альдебаран, хоть в созвездие Персея, хоть на Дзету-Проксиму, хоть к чертям собачьим. Только я, – Исмут вздохнул, – если никто не возражает, останусь здесь. Хорошая планета, хороший дом, хорошая семья… Что еще нужно простому ануннаку, чтобы достойно встретить старость?! В далекой перспективе, конечно. Ну что, мы будем клацать зубами и щелкать клювами или пить это божественное хренди? Генерал, тьфу ты, достопотченнейший Ра, у вас икорки моей любимой не найдется?
– Сейчас будет вам, дражайший Птах, и икорка, и молоки, и ястыки, – отозвался Ан, хмуро посмотрел, как Исимуд насилует пробку, и повернулся к Тоту: – Коллега, будьте так любезны, введите нашего друга в курс дела. Откройте ему реалии. Может быть, у него пройдет эта декадентская тяга к роскоши.
– Угу. – Тот кивнул и с ходу, особо не разговаривая, показал Исимуду кино – то самое, голографическое, живописующее конец света. Аплодисментов он не услышал, хотя эффект произвел – новоявленного Птаха резко кинуло в тоску. Сразу стало ему не до хренди, не до выпивки, не до икры карпа Ре, да и вообще не до чего на свете. Мука, боль, сомнения, страдание, тоска загорелись в его бегающих глазках, помутившихся от мыслей. Извечный ануннакский вопрос «Что делать?» загорелся в них. Как быть? С женами, с детьми, с внуками и их внуками. С усадьбами, дворцами, поместьями, садами? С полями ханумака? Плантациями тринопли? С искусственными озерами, где плещется карп Ре? Куда все это девать? Этим хорошо, легки на подъем, собрали шмотки – и привет, отчалили в другую метагалактику. А тут… Ведь как все рассчитано-то было? Хорошо, досконально, с дальним прицелом. Ан со своими чемпионами ушел. Птах со своей командой остался. Гип-гип, ура-ура, игра в одни ворота продолжается. Как же, хрена с два!
– И как скоро все это начнется? – вынырнул-таки из омута пессимизма Исимуд, судорожно вздохнул, кое-как оборвал поток унылых мыслей. – Может, все же пронесет?
– Не пронесет, – уничтожил надежду на корню Тот. – Процесс развивается лавинообразно, имеем максимум год. Если не будет провоцирующих факторов.
– Ох, – снова кинуло в тоску Исимуд а. – Значит, у меня остался год, всего лишь один год. Ох.
– Остался у нас, – резко оборвал его Ан. – Мы что, по-твоему, дешевки позорные, чтобы кентов своих бросать в бледном виде? Да и о лулу этих надо подумать. А, разлюбезнейший Тот?
Сам он в этот миг думал не о кентах, не о лулу, не о карпах Ре, нет все его мысли были о муркотах. На голубой планете они успешно прижились, качественно размножились и бойко расширяли ареал обитания. Красивые, грациозные, столь милые его сердцу звери, к которым тянет почему-то тем сильнее, чем больше узнаешь себе подобных.
– Естественно, – согласился Тот. – Мы своих друзей в беде не бросаем.
Несмотря на все грядущие катаклизмы, на душе у него было спокойно. Головной ковчег, уже практически построенный Зиусудрой, впечатлял. Исполински мощный, качественно сработанный, с самой минимальной, чуть ли не нулевой, плавучестью при полной загрузке[255] . Лучший корабельный кедр, густейшая смола, пушистейшая пакля, кованые гвозди. Пиллерсы, шпангоуты, палубы, двойное дно. Куда-нибудь да доплывет.
– Ну, бля, кореша, – с чувством сказал Исимуд, встал, вытер вспотевший лоб и вспомнил про выдыхающееся хренди. – И все же давайте выпьем. Не так все плохо, друзья. У нас в запасе год, целый год. Хотите верьте, хотите нет, но интуиция подсказывает мне, что у нас все будет хорошо. Ну, давайте…
Интуиция у Исимуда оказалась дешевой распоследней блядью[256] . Не успел он даже налить, как в дверь постучали, бешено, с напором, и сразу же заявился Мочегон:
– Утес, звездолет!.. Только что вышел из Канала. Направляется в нашу сторону. И хрена ли лососячьего ему здесь надо?
«Кумарби бы объяснил», – сразу все понял Ан, сделался на удивление спокойным и железным голосом приказал:
– Вселенский шухер, атас, подымай братву. Челноки к отлету. Орудие в готовность. Запустить программу диагностики двигателей.
Странно, но ему вдруг стало необыкновенно легко – нечего терять, он уже мертвец. Правда, еще способный двигаться, находить цель, резать по живому, рвать своим врагам глотки. Мертвец, крепко помнящий слова своего отца: «Сынок, все мы когда-нибудь, рано или поздно, сдохнем. Весь вопрос только как…»
Короткий эпилог,
в котором все еще только начинается
На фасаде дома, где разместился «Каракурт», и в самом деле сидел паук, огромный, неоновый, со жвалами и лапами. Во все стороны от него, ограничиваясь размерами здания, отходили светящиеся канаты паутины.
– Муха, муха, цокотуха, позолоченное брюхо, муха… – почему-то сразу вспомнил Бродов юниорский стишок, скупо, как-то по-детски улыбнулся, но тут же ему стало не до рифмы, потому как пожаловал Свалидор. Не в настроении. Вернее, в скверном. Пинком он открыл дверь, чертом вошел в вестибюль и с ходу, мощно, без всяких разговоров оправил в глубокий аут охранничков. Пару на редкость крепких детин при костюмах и рациях, так ничего и не понявших. Дядька в камуфляже, с дубинкой в руке, с матюгами выскочивший из гардероба, мигом затормозился, крепко загрустил и грузно перешел в горизонталь.
– Пшел на место, – с легкостью, словно перышко, отшвырнул его Свалидор к шубам, несколько подобрел и подошел к прозрачной двери бронированного стекла. – Ишь ты. – Он отступил на шаг и пнул. – Хороша-а-а-а…
Дверь и вправду была хороша, не разбилась, вылетела с коробкой. Рослый охранник, который томился за ней, мигом охренев, схватился было за пушку, но куда там, кишка тонка. Хваткие, словно стальные, пальцы взяли его самого за глотку, и голос, напоминающий рычание льва, спросил: «Где Серафим?»
Ну как тут не ответишь, ведь без кадыка-то что за жизнь?
– Молодец, далеко пойдешь, – дал ему по-свойски наркоз Свалидор, вытянул с пояса распрямившийся клинок и начал подыматься по лестнице. Она привела его к другой двери, тоже на редкость качественной, только не прозрачной, деревянной, с устрашающей надписью «Прохода нет».
– Массив, махагони, – одобрил Свалидор, оценивающе кивнул и стремительно, молниеподобно, отточенным движением рассек поющим булатом воздух. – Вещ-щ-щ-щ-щь!
Заодно он рассек дверные петли и каленый язычок замка. С грохотом вошел, недобро глянул, с грозной интонацией спросил:
– Ну, почто звал?
В кресле за столом сидел амбал истый мужик. Скуластая рожа, широкие плечи, наглый взгляд, говорящий о масле в голове. Мужик как мужик, ничего особенного. Ага, если бы его временный поток не стоял на месте.
– Я с тобой, Первый Брат, биться не буду, – мрачно буркнул он, встал и, вытащив откуда-то из-под стола меч, мастерски всадил его в столешницу. – Ты убьешь меня, потом наши убьют тебя, и этим все закончится. Оно тебе надо? Мне нет. Поговорим? По душам?
– Поговорить? С тобой? По душам? – удивился Свалидор, саркастически хмыкнул и всадил свой меч в столешницу по соседству с хозяйским. – Ладно, давай поговорим. Только вот душа-то у тебя есть?
И ответа не услышал…
– Муха, муха, цокотуха, позолоченное брюхо, муха… – почему-то сразу вспомнил Бродов юниорский стишок, скупо, как-то по-детски улыбнулся, но тут же ему стало не до рифмы, потому как пожаловал Свалидор. Не в настроении. Вернее, в скверном. Пинком он открыл дверь, чертом вошел в вестибюль и с ходу, мощно, без всяких разговоров оправил в глубокий аут охранничков. Пару на редкость крепких детин при костюмах и рациях, так ничего и не понявших. Дядька в камуфляже, с дубинкой в руке, с матюгами выскочивший из гардероба, мигом затормозился, крепко загрустил и грузно перешел в горизонталь.
– Пшел на место, – с легкостью, словно перышко, отшвырнул его Свалидор к шубам, несколько подобрел и подошел к прозрачной двери бронированного стекла. – Ишь ты. – Он отступил на шаг и пнул. – Хороша-а-а-а…
Дверь и вправду была хороша, не разбилась, вылетела с коробкой. Рослый охранник, который томился за ней, мигом охренев, схватился было за пушку, но куда там, кишка тонка. Хваткие, словно стальные, пальцы взяли его самого за глотку, и голос, напоминающий рычание льва, спросил: «Где Серафим?»
Ну как тут не ответишь, ведь без кадыка-то что за жизнь?
– Молодец, далеко пойдешь, – дал ему по-свойски наркоз Свалидор, вытянул с пояса распрямившийся клинок и начал подыматься по лестнице. Она привела его к другой двери, тоже на редкость качественной, только не прозрачной, деревянной, с устрашающей надписью «Прохода нет».
– Массив, махагони, – одобрил Свалидор, оценивающе кивнул и стремительно, молниеподобно, отточенным движением рассек поющим булатом воздух. – Вещ-щ-щ-щ-щь!
Заодно он рассек дверные петли и каленый язычок замка. С грохотом вошел, недобро глянул, с грозной интонацией спросил:
– Ну, почто звал?
В кресле за столом сидел амбал истый мужик. Скуластая рожа, широкие плечи, наглый взгляд, говорящий о масле в голове. Мужик как мужик, ничего особенного. Ага, если бы его временный поток не стоял на месте.
– Я с тобой, Первый Брат, биться не буду, – мрачно буркнул он, встал и, вытащив откуда-то из-под стола меч, мастерски всадил его в столешницу. – Ты убьешь меня, потом наши убьют тебя, и этим все закончится. Оно тебе надо? Мне нет. Поговорим? По душам?
– Поговорить? С тобой? По душам? – удивился Свалидор, саркастически хмыкнул и всадил свой меч в столешницу по соседству с хозяйским. – Ладно, давай поговорим. Только вот душа-то у тебя есть?
И ответа не услышал…