Реймонт Владислав. Последний сейм Речи Посполитой

   - Не случалось еще, пробовал только родимую нашу лещину. Этой мне не жалели! Только я, право слово, живо справлюсь! Калякаю по-ихнему, так что и не почуют - черт или его тетка! Весь июнь месяц маркитанствовал я по их лагерям под Варшавой. Пан капитан может подтвердить, как я все досконально поразнюхал. А на память пустил им красного петуха! Хи-хи!
   - Что значит? Не понимаю. - Заремба посмотрел на него с доброжелательной усмешкой.
   - Да то, что как будто бог весть от какой причины задымились их магазины с фуражом! Спасать я не бежал, потому посторонней публике запрещено, полагается спасать только тем, кто к тому назначен самим Игельстремом.
   - Не Варшавяк, а черт! - брякнул Мацюсь, сплюнув при последнем слове, чтобы не привязался ненароком чумазый.
   - Вот ты, значит, какой фрукт? - прошептал одобрительно Заремба.
   - Сами судьи лопались со смеху. Потому - магазины-то оказались доверху полными, а этого уж никто не ожидал. При таком случае улетели с дымом и солдатские бараки, ажно от поджаренных казацких тел поднялась вонь на всю Прагу. Сказывал Шмулович, главный их маркитант, что сам Игельстрем рвал на своей лысине остатки волос с досады. Хи-хи! Потрескивали, бедняги, в огне, точно нашпигованные. Собакам была немалая утеха.
   - Сердце-то у тебя, я вижу, Сташек, не лучше, чем у волка! - заметил Заремба довольно сухо.
   - С неприятелем нянчиться не стану, наших тож не жалеют!
   - Надо будет мне пустить тебя с Кацпером в работу, - проговорил после некоторого молчания Заремба.
   - Люблю вдвоем, барыши пополам... Как прикажете, пан поручик, поспешил он прибавить, заметив, что Заремба нахмурил брови.
   Доехали наконец до Пышек, вернее, до большой корчмы, стоявшей на повороте дороги, у опушки старого высокого леса. Там стояли уже распряженные экипажи, и часть дворни, раздевшись до рубашки, дулась в карты под деревьями.
   Рыжий еврей-корчмарь, низко кланяясь, объяснил, что пикник происходит на берегу, и побежал, чтобы указать дорогу. Заремба захватил с собой Сташека, который с вожделением косился на бутылки, стоявшие перед игроками.
   Не успели они выйти на узкую лесную тропинку, довольно круто спускавшуюся к Неману, как до них донеслись звуки флейты и пения. Компания, как оказалось, расположилась тотчас же за лесом, на большой поляне, покрытой сочной травой и поросшей редко стоящими дубами. Неман блестел внизу сизой извивающейся лентой, по которой кое-где белели большие полотнища парусов. Час был тихий, вечерний, солнце висело уже низко над лесом, и от дубов стлались длинные тени, а воздух, пропитанный росистым ароматом согретых за день лесов, был полон туманов, стлавшихся по долинам сизоватыми вуалями.
   В этой упоительной тишине, под опрокинутым чистейшим куполом неба, раздавался хор прелестных девичьих голосов и лился серебристым каскадом под аккомпанемент флейт и отдаленного замирающего благовеста.
   Вот и дождь, моя пастушка,
   Подгоняй своих барашков,
   Поспешим, моя пастушка,
   Поскорее в мой шалаш!
   пели нежные голоса по-французски. Посредине поляны выстроился хор и, раскачиваясь ритмически в такт песне, словно гряда цветов под дуновением ветра, повторял припев. Тереня же, стоя впереди, отбивала такт тросточкой и запевала высоким приятным голоском.
   Все девушки были одеты пастушками в светлые короткие юбочки, опоясанные шарфами, в большие соломенные шляпы, подвязанные под подбородком. В руках у всех были высокие камышовые тросточки, украшенные пучками лент, а через плечо висели позолоченные корзиночки.
   Музыканты, скрытые где-то в кустах, так что видны были только их головы, украшенные венками из цветов, играли на флейтах и дудочках.
   Заремба, увлеченный необычайным зрелищем, поспешил к ним, но его остановил и заставил вернуться голос Изы.
   - Я ждала! - шепнула она нежно, указывая ему место рядом с собой.
   Он с радостью сел на указанное место. Несколько пар нарядных дам и блестящих кавалеров, точно вырезанных из последних парижских гравюр, бродили кругом, тихо перешептываясь. Кое-где нежные Селадоны растягивались на траве у ног своих Астрей, восседавших на ковриках и подушках. Влюбленные парочки разгуливали по периферии большого круга, лукавыми зигзагами метя в недалекие кусты. Некоторые играли в какие-то шумные игры. Другие пробовали танцевать. У большинства же лица были усталые, движения сонные и взгляды тоскливые. Тщетно оркестр наигрывал веселые, иногда залихватские танцы и плавные менуэты, лакеи в белых ворсистых ливреях неутомимо разносили сладкие вина и ликеры, и очаровательные хозяйки старались оживить тоскливый пикник, - скуки не удавалось разогнать.
   Не помогли даже балалайки, хор и трепак солдат-гренадер, привезенных с собой фон Блюмом и его товарищами. Они получили одобрительные аплодисменты и горсть дукатов за свои бесшабашные выкрики и дикие прыжки, но никому не доставили удовольствия.
   Не смешил никого и пресловутый барашек пани Новаковской, дерзко бодавший золочеными рожками каждого, кто подвертывался, к великому развлечению своей хозяйки, поминутно осыпавшей его ласками.
   - А что это там Воина прилип к этой увядшей Клелии? - удивился Заремба.
   - Обращает ее на путь добродетели, назло братьям Кротовским.
   - А какую роль играет это рогатое животное? - указал он на барашка.
   - Я думаю, ты имеешь в виду не мужа? - рассмеялась не без ехидства Иза. - Этот барашек - ее неразлучный спутник. Она никогда с ним не расстается, берет с собой, даже когда ездит с визитами и к модисткам.
   - Воображаю себе эту эффектную картину! - посмеялся и он саркастически.
   - Она появляется в салонах, точно победоносная Аврора: белый барашек в золотой упряжи впереди, а по бокам ее неотступные поклонники братья Кротовские.
   - Было бы еще веселее, если бы она запрягала эту тройку ослов.
   - И нередко встречают ее в окрестных рощах, где она бродит со своим барашком, как будто ища нежных пастушков и сладостного уединения в укромных уголках.
   - Без труда найдет, чего ищет: в окрестностях Гродно столько лагерей! - пошутил он довольно тривиально.
   Обиженная его словами, она шепнула со скорбной укоризной:
   - Только женщина может грезить о счастье в стране мечты...
   - Ах! - подхватил он иронически. - Там, где текут волшебные реки: Уважение, Склонность, Влечение, там, где "истинная любовь" ведет к записочкам, нежным тревогам и щедрым... наградам! Мне знакома эта сладкая чепуха.
   - Точь-в-точь это же самое говорит мой камергер, - ответила она презрительно.
   - А, кстати, как он поживает? - спросил он с улыбкой.
   - Спроси у Терени, а меня оставь в покое!
   Ее карие тигровые глаза засверкали гневом и щеки слегка окрасились румянцем. Север, однако, не обращая внимания на ее негодование, указал на какую-то группу дам и спросил:
   - А кто эта чудная блондинка? Прехорошенькая!
   - Это английская шляпа и шаль Казимира.
   Он посмотрел на нее, ничего не понимая.
   - Ну да. А вон та, рядом, маленькая и суетливая, - это пелерина малинового крепа; третья, брюнетка с орлиным носом, - это плюшевая шляпа с донышком в складочках, а четвертая - батистовый лиф и тафтовая пелерина. Я называю наряды, потому что все, что я скажу о лицах, покажется тебе, пожалуй, тоже чепухой, достойной только насмешки, - съязвила она в ответ.
   Он не успел отпарировать эту колкость, как на поляне поднялся шум. Оркестр загремел фанфарой, в лесу грянули ружейные залпы. Пенящиеся бокалы шампанского заходили по рукам, и фон Блюм стал возглашать пламенные тосты в честь дам, принимающих участие в пикнике. Не успели отзвучать бурные аплодисменты, как Воина позвонил тросточкой о хрустальную вазу для пунша.
   - Воина отвечает! Внимание! Воина провозглашает тост! - раздались со всех сторон возгласы, и все окружили его плотным кольцом.
   Воина лениво привстал и, поднимая чашку, которую держал в руке, проговорил простодушно:
   - Я хотел только попросить сахару к кофе!
   Все на минуту опешили от такого неожиданного пассажа, а потом разразились бурным хохотом. Тереня же, подбежав к Зарембе, стала упрашивать его с жаром:
   - Миленький пан Север, пусть Воина ответит Блюму. Ведь Блюм устроил этот пикник и провозгласил тост в нашу честь, - надо его отблагодарить. А то будет невежливо с нашей стороны. Пойдемте со мной, попросите его. Только поскорее!
   Волей-неволей пришлось повиноваться, но Воина, рассказывавший в это время какой-то анекдот, от которого слушатели покатывались со смеху, не хотел и слушать о тосте.
   - Какой нехороший, какой негодный, какой... Я скажу Марцину... Пусть он... - лепетала она, глотая слез и выплакала на груди камергерши свою горькую неудачу, браня всех, причем досталось и Зарембе. - Тогда вы должны. Всегда офицер отвечает офицеру. Если бы был Марцин! В Козеницах папа сам провозглашал тост в честь гусар.
   - Если бы при мне была моя батарея, я бы им отсалютовал!
   Она показала ему кончик языка и, так как раздались первые звуки англеза, поспешила утереть глазки, поправила шляпку на голове и через минуту танцевала уже в первой паре с фон Блюмом, розовая, улыбающаяся и такая прелестная в своих па, реверансах и гримасках, что привлекала к себе все взгляды.
   - Тереня не на шутку увлечена этим долговязым.
   - Самое обыкновенное детское увлечение, очень забавное и совсем безгрешное.
   - У меня об этом офицере имеются сведения, как о последнем негодяе.
   - Ведь это нежнейший из трубадуров, само вдохновение. Она обожает его.
   - У нее ведь есть жених, которого она, кажется, любит, - заметил Север строго.
   - Чем же это мешает? Я буду защищать святые права любви, - ответила она вызывающе, прижимаясь плечом к его груди, так как они опять сидели рядом на коврике.
   Север вздрогнул и, вглядываясь пристально в ее сказочно красивое лицо, прошептал с бледной улыбкой:
   - И не вводи меня в искушение!
   - Я хотела, чтобы ты приехал!
   Она закрыла глаза, выставляя налитые кровью губы, похожие на натянутый лук. Дышала все порывистее.
   - Я был мысленно всегда с тобой! - проговорил он чуть слышно.
   - Останься, не уходи, останься со мной! - вылетали отрывисто тихие, жгучие слова.
   Вдруг она приоткрыла глаза, впиваясь в него огненным хищным взглядом, и он невольно отпрянул, точно от прикосновения раскаленного железа, и проговорил печально:
   - Чтобы опять быть изганным из рая!
   - Все случилось вопреки моей воле. Ты не знаешь, в каких я живу мучениях. Ты понятия не имеешь!
   - А я? А я? - простонал он, смертельно побледнев и хватаясь за сердце.
   - Я люблю тебя! Я должна тебе все рассказать. Все! Пожертвуй мне сегодняшним вечером... Встанем, там идут пани Ожаровская и графиня Камелли.
   "Какие новые путы готовит она мне?" - подумал Север, отходя немного в сторону, так как группа дам, приехавших с приема у Сиверса, окружила Изу. Он смотрел на нее уже значительно холоднее, как будто придя в себя от ее страстных намеков, которым он не поверил и одно воспоминание о которых было ему неприятно.
   "Она лгала. Завтра она скажет то же самое другому. Она разошлась с Цициановым и думает обо мне: на безрыбье, мол, и рак рыба. Слишком уверена она в силе своей красоты", - угрюмо раздумывал он.
   - Ну что, рыцарь? - услышал он позади себя негромкий голос подошедшего к нему Воины. - Крепость вывешивает белый флаг и мечтает о капитуляции?
   - Старые фокусы для уловления легковерных, - ответил Север тем же тоном.
   - Ты недурно маскируешь любовные карты, еще, чего доброго, скажешь: ва-банк!
   - Если бы меня манил выигрыш... - улыбнулся Север апатично.
   - Ну а как устраиваются твои дела здесь, в Гродно? - заговорил Воина на другую тему.
   - Болтаюсь как неприкаянный. Как знаешь, был я в сейме, был сегодня у короля, был даже у Сиверса. Гляжу, слушаю, взвешиваю и начинаю думать, что или я не совсем в своем уме, или окружающие.
   - Почему так? Разреши узнать.
   - Сам знаешь лучше меня, - проговорил Заремба печально. - А ко всему вдобавок час тому назад я видел почти всю Речь Посполитую у ног Сиверса. Но я поженил свое отчаяние с надеждой и этим спасаю свои чувства.
   - Не время и не место разговаривать здесь на эту тему, - заметил осторожно Воина.
   - Этим все отвертываются от того, чтобы смотреть правде в глаза.
   - Может быть, и лучше не видеть ее. Как находишь пикник?
   - Невыносимо скучным. По крайней мере для меня.
   - Ты прав, хотя фон Блюм и его соратники не жалеют труда и расходов, чтобы сделать пикник действительно идиллическим.
   - Значит, мы развлекаемся за счет их самоотверженного великодушия.
   - Князь Цицианов, Блюм, Арсеньев и другие рыцари того же ордена пожелали отблагодарить все польское общество за непрерывные балы и ассамблеи.
   - Какие добрые! Ничего, в убытке не останутся; вернется им сторицей. Блюм имеет в этом уже недурной опыт.
   Север рассказал Воине историю с Карпинским. Воина не принял ее слишком горячо к сердцу, а лишь, подперев подбородок золотым набалдашником тросточки, заметил язвительно:
   - Из этого вывод, что Блюм - "активный гражданин", - так называют роялисты якобинцев и воришек. А где-то сказано: "Кто не дерет шкуры с ближнего, с того самого будет содрана шкура". Не знаю, верно ли цитирую, надо будет спросить у епископа Коссаковского. Пойдем, однако, отдать должные по чести пани Ожаровской.
   Дорогу им преградила панна Тереня, накинувшаяся сразу на Зарембу.
   - Так это вы меня опекаете? - воскликнула она с комическим упреком.
   - Я вынужден был отступить перед капитанским чином. Куда мне равняться с фон Блюмом.
   - Ага, теперь я знаю, откуда ветер дует! Сейчас скажу Изе, как вы ко мне нежны!
   Сделала комический реверанс и убежала.
   - Жаль беднягу Марцина, если принимает ее всерьез! У нее в голове только забавы да амуры.
   - Все одинаковы, - прошипел Воина со злобой. - Я все больше преклоняюсь перед мудростью Магомета. Это единственный из мудрецов, который понял природу женщины и дал ей то, что ей было нужно: тюрьму гарема и виселицу в перспективе. Женщина - прекраснейшее создание природы, но, к сожалению, в такой же степени неудачное.
   - Пан Воина опять что-то клевещет на женщин, - засмеялась Ожаровская, подходя к ним, окруженная свитой дам и молодых людей, штатских и военных.
   - Напротив, я как раз сейчас восхвалял Магомета и радости гаремов.
   - Так вы ненавидите женщин? - спросила графиня Камелли.
   - С горя, что не могу их всех сразу любить!
   - За такую ненависть он должен быть приговорен к пожизненному супружеству.
   - Помилуйте, наказание чересчур жестокое! - воскликнул какой-то щеголь в полосатом фраке.
   - Ужасно скучное и к тому же неостроумное! - решил один из братьев Кротовских.
   - Вы в самом деле восхваляете гарем? - приставала княжна Четвертынская.
   - Я люблю привилегии, которые могу поддерживать хлыстом и лаской! иронизировал Север, пуская в ход уже, по своему обыкновению, такие ракеты каламбуров и злых острот, что все кругом хохотали, несмотря на прозрачно скрытые в них колкости.
   Иза, приблизившись к Северу, шепнула ему:
   - Я бы хотела уехать поскорее и незаметно.
   - Жду твоего мановения!
   Когда она отошла, он подозвал Сташека, который что-то слишком усердно хозяйничал у зеленого фургона, где находились запасы, привезенные офицерами.
   - Скажи Мацюсю, чтобы был готов каждую минуту!
   - А ведь еще, пан поручик... - он посмотрел с горестью на бочонки, должна быть иллюминация... еще...
   Язык у него уже заплетался, но, встретив нахмуренный взгляд, он вытянулся в струнку, повернулся на каблуках и ушел послушным солдатским шагом.
   Северу хотелось отколоться от общей компании, но то и дело его брали в плен разные группы и ему приходилось разговаривать, сыпать комплиментами, пожимать чьи-то руки и пить, несмотря на то что ему надоели все эти забавы, раздражали разомлевшие дамы, а Сиверсовы офицеры, бойкие, утрированно галантные перед дамами и слишком свысока любезные к мужчинам, выводили его из себя. Под конец он уже нарочно бросал им едкие, оскорбительные словечки. Толкал локтями, при первом же проявлении с их стороны раздражения клал вызывающе руку на рукоять сабли. Особенно неприятно ему было смотреть на Блюма, не отступавшего ни на шаг от Терени, но и тот, несмотря на явные придирки и намеки, не дал вывести себя из равновесия, принимая их со снисходительной улыбкой. В конце концов Север оставил их в покое, покоряясь страстным взглядам Изы, которая как будто бдительно следила за ним, с неподражаемой нежностью, мастерски разыгрывая при этом восторг и любовь, оказываясь поминутно на его пути, поминутно бросая на него любовные взгляды, обрывки слов, дышащих жаром и бросаемых мимоходом, рукопожатия, прикосновение благоухающих кудрей или даря его вниманием столь заметным, что кругом подымался общий шепот и кавалеры, возлагавшие свои надежды на наследие Цицианова, бросали на него ревнивые взгляды. Минутами это доставляло ему даже удовольствие, и он торжествующе обводил глазами лица соперников, чаще же принимал эти знаки внимания с неудовольствием и тревогой.
   "Манит меня, как ребенка фигой!"
   Не успел он подумать, как она очутилась перед ним.
   - Сейчас будут какие-то сюрпризы, а потом мы убежим. Ты молчишь?
   - Молюсь на тебя! - с трудом произнес он лживый, затасканный комплимент.
   - В моем сердце - храм для тебя! - повеял на него ее шепот, с которым она удалилась.
   "Скорее заезжий дом, где останавливается всякий, кто захочет!" мелькнуло у него в уме, и тут же он подумал: "Откуда во мне эта странная злоба и раздражение?"
   Но мысль его прервал появившийся в двух шагах от него Новаковский. Рядом с ним шел какой-то субъект с бочкообразным животом и лицом, лоснящимся, как миска топленого масла. Одет он был в полотняный балахон, подпоясанный простым ремнем, на котором висела сабля в черных железных ножнах. Выражение лица у этого шляхтича позволяло угадать в нем бывалого человека, завсегдатая сеймов и пьяницу. Увидав, однако, дам, он снял с головы потертую шляпу, провел рукой по мохнатым усам и стал раскланиваться во все стороны. Стройный паренек в темно-синем жупанчике, с лицом херувима, сопровождал его, не отставая.
   Новаковский шепнул что-то Блюму, и тот вежливо подошел к незнакомцу.
   - Просим в нашу компанию, вместе поужинать!
   - А с кем имею честь? Меня зовут Кулеша. Сын ливского стольника. А это - мой сын.
   - Садитесь, сударь, без церемоний! - приглашал слегка возбужденным тоном Новаковский.
   Пришлось, однако, представить его участникам пикника и дамам. Он чмокал всех по очереди в ручку, вплоть до горничных, только те разбежались во все стороны.
   - Нещипаные птахи всегда пугливы. Ясь, поцелуй ручки девчатам!
   Ясь, покраснев, как пион, казалось, вот-вот разревется от смущенья, но под строгим оком родителя вынужден был целовать; дамы взяли его на свою половину и, любуясь его красотой, стали кормить его конфетами, как птичку, гладить, а в конце концов и нежно целовать.
   - Вы должны нас догнать! - смеялся Блюм, наливая Кулеше огромный кубок.
   - По плодам их познаете их.
   Кулеша чмокнул языком о небо, точно кто хлопнул бичом, и осушил кубок.
   - Малые пичужки - пустые штучки! Не с такими случалось иметь дело. Могу высушить этот бочонок до последней капли не отрываясь, - указал он на ведерный бочонок, поставленный на козлы.
   - В нем целых пять гарнцев!
   Кулеша взял бочонок за оба конца и взвесил в руках.
   - Выпьете? - вскричал даже Воина с удивлением. - Одним духом?
   - В больших делах достаточно пожелать, а кто пожелает - тот свершит, проговорил он хвастливо, уснащая свою речь латынью.
   - Латынь безупречная, живот - как у бернардина, а все же бьюсь об заклад, что вам не осилить.
   - Держу, что выпью! - протянул тот руку, лукаво подмигивая припухшими глазками.
   - Двадцать пять дукатов, что - нет! - горячился Воина.
   - А я ставлю за него! - воскликнул фон Блюм, скорый на всякий азарт.
   - Я тоже! Я тоже! - раздалось несколько голосов.
   Все окружили его, сбежались даже дамы, расспрашивая с любопытством, что случилось.
   - Деньги на бочку, господа! - крикнул Воина, высыпая в чью-то шапку свои дукаты.
   Его примеру последовали остальные, и через минуту собралось с полсотни червонцев.
   - Принимаете заклад? В шапке пятьдесят червонных!
   - Принимаю, ради денег чего не сделаешь! - проговорил он с серьезным видом по-латыни.
   - Выдуешь - твои дукаты; нет - всыплем тебе пятьдесят горячих. Таков уговор! - заявил категорически Новаковский.
   - Ладно, только пороть на ковре. Шляхтич я, как и вы все, вельможные...
   - Ладно! Принимайтесь за дело! А на ковре, так уж конечно! - раздались возгласы.
   Кулеша отвернулся, чтобы расстегнуть пояс и шаровары, саблю воткнул в землю, повесил на нее шапку и, усевшись на траве, велел подложить себе под лопатки свернутый в трубку коврик.
   - Эй, мужичье, выбивай пробку! - крикнул он прислуге.
   Сташек ловко выбил пробку и подвинул бочонок. Кулеша перекрестился, схватил бочонок за уторы и, подняв его надо ртом, откинулся слегка назад и стал тянуть вино.
   Кругом все стихло, даже музыка смолкла; все сбежались посмотреть на такое зрелище и впились в шляхтича глазами, а он пил и пил, работая лишь вовсю кадыком и отдуваясь, откидывался все больше и больше назад, пока не уткнулся спиной в свернутый коврик, и продолжал тянуть, но все медленнее и медленнее. Глаза уже выкатывались у него на лоб, обильный пот заливал посиневшее лицо, жилы на шее вздувались, как веревки, а живот разбухал с поразительной быстротой. Зрелище из потешного становилось до того отвратительным, что дамы разбежались, молодые же люди с беспокойством ждали конца. Кулеша допил последнюю каплю, отбросил бочонок и пробормотал:
   - Ничего удивительного. Слово сказано - кобылка у плетня. Ясь, гляди в оба, не спи.
   И свалился на траву, мертвецки пьяный.
   Паренек сунул шапку с дукатами ему под голову и принялся стебельком травы щекотать его высохшую глотку, пока не последовал благодетельный результат.
   Все отшатнулись с отвращением, один только Сташек с удивительной заботливостью подошел, чтобы закрыть пропойце лицо полой балахона, пробуя одновременно добраться до дукатов, но Ясь буркнул грозно:
   - Не трожь, по башке получишь. - И с молодецким видом схватился за свою шпажонку.
   - Не допился бы он только до царствия небесного, - забеспокоился Заремба.
   - Выспится и завтра опять будет готов.
   - Это пьяница, известный на всю Речь Посполитую! Обучался, сказывают, под руководством самого покойного князя "Пане Коханку"! Мастер, однако! поражался Новаковский.
   - Откуда вы его раздобыли?
   - Из корчмы. Рассказывал он мне такие прибаутки и так пересыпал латынью, что я решил привести его, чтобы развеселить публику. Не знал я, что он такой фокусник. Куда едете? - обратился он к пареньку.
   - На сейм, в Гродно, - ответил тот, вытирая платком отцовскую физиономию.
   - Найдет достойных партнеров. Сомневаюсь только, чтобы кто-нибудь его перещеголял. Есть ещё дюжие глотки, особенно между сермяжниками. Думаю, что и Подгорский мог бы с ним потягаться.
   - Пять гарнцев бургундского одним духом не выпьет. Скотина, не человек, этот стольников сын, - процедил сквозь зубы с отвращением Воина и пошел вместе с Зарембой к дамам, весьма смущенный Капризом княжны Четвертынской, которой вдруг захотелось во что бы то ни стало свежего молока.
   Блюм был в отчаянье, так как молока не оказалось ни в привезенных запасах, ни в корчме. К счастью, кто-то подал проект привести корову с ближайшего выгона. В эту геройскую экспедицию отправились бегом все трое Кротовских с несколькими офицерами, и через некоторое время появились на поляне, таща и подталкивая какую-то мычащую коровенку. За ними бежала, вопя благим матом, пастушка с развевающимися по ветру волосами.
   - Есть молоко! - торжествующе восклицал Блюм. - Но кто его надоит?
   - Конечно, я сама, - заявила решительно княжна.
   - Фи, от нее так несет хлевом! - скорчила гримасу пани Новаковская.
   - Даже в романах коровы не благоухают лилиями, - заметил насмешливо Воина. - Можно ее, впрочем, спрыснуть духами, это будет очень поэтично.
   Корове действительно обмыли вымя "Ларендогрой" и всю обрызгали духами, ко всеобщему умилению и великой потехе прислуги. Особенно Сташек, стоя за своим барином, положительно чуть не лопался от хохота.
   - Ой, не могу, пан поручик, с ума сойду... Ой, батюшки, святые угодники, и довелось же моим грешным очам увидать этакую штуку! Ох, пес ее возьми! Хо-хо-хо!
   Корову с большими церемониями повели на разостланный ковер, прислуга держала ее за рога, спину и хвост, княжна уселась под ней на целой куче подушек и среди всеобщего безмолвия принялась доить в какую-то вазу.
   - Божественная картина! Очаровательно! Восхитительно! Невообразимо! посыпались сразу восторги, когда княжна, надоив с полвазы, подняла ее вверх и воскликнула:
   - Кто жаждет, того напою настоящим нектаром!
   Жажду почувствовали, конечно, все, но лишь не многие коснулись устами волшебной чаши и хлебнули, точно в экстазе, неизъяснимого счастья.
   Когда же дошла очередь до Воины, тот заметил:
   - Удивительное превращение: корова черно-белая, а молоко - фиолетовое!
   - В самом деле! Что за чудо! Это что-то удивительное! Фиолетовое молоко! - поражались все.
   - И даже пахнет фиалками, - с серьезным видом обратила внимание пани Ожаровская.
   - Княжна доила в перчатках, и они слиняли, - захохотал Воина.
   Княжна подняла руки. Действительно, длинные вышитые золотом фиолетовые перчатки на пальцах и ладонях совсем побелели, вылиняв от молока.
   Кругом запенились сдержанные смешки. Воина же изрек снова: