Страница:
С вещами, так с вещами. В войну играем — тоже согласен. Ну уж сейчас-то я папаню удивлю. Недаром я в ПВО служил. Почти все пространство соседней комнаты занимала туша ракеты «земля — воздух», снятой с моего родного зенитно-ракетного комплекса.
— Средневысотная, — хладнокровно сказал отец. Похоже, удивить его было невозможно. — И нечего надуваться от гордости. Думаешь, чем вещь крупнее, тем её труднее вызвать? Никак нет. То, что знаешь, как свои пять пальцев делать легко, независимо от размеров. А вот то, что видел мельком… или понаслышке знаешь…
Что я видел мельком? Ч-черт. Я или видел и знаю, или не видел и не знаю.
— Видик помнишь?
Я неуверенно кивнул.
— Вот, давай. Для уюта. Возвращайся в свою привычную комнату, но с видиком. И с телевизором. Не будешь больше по ночам шататься. И выспись. Ну, а потом… Не устраивай только оргию потребления. Будь выше этого. Путешествиями займёмся позднее.
3. Чёрная магия чёрных колготок.
4. Добро и зло в тени второго этажа.
5. В здоровом теле…
— Средневысотная, — хладнокровно сказал отец. Похоже, удивить его было невозможно. — И нечего надуваться от гордости. Думаешь, чем вещь крупнее, тем её труднее вызвать? Никак нет. То, что знаешь, как свои пять пальцев делать легко, независимо от размеров. А вот то, что видел мельком… или понаслышке знаешь…
Что я видел мельком? Ч-черт. Я или видел и знаю, или не видел и не знаю.
— Видик помнишь?
Я неуверенно кивнул.
— Вот, давай. Для уюта. Возвращайся в свою привычную комнату, но с видиком. И с телевизором. Не будешь больше по ночам шататься. И выспись. Ну, а потом… Не устраивай только оргию потребления. Будь выше этого. Путешествиями займёмся позднее.
3. Чёрная магия чёрных колготок.
Неведомые дела позвали отца в одну из его «командировок», и мы с ним так и не сумели попутешествовать. Не оставалось ничего другого, как предаться «оргии потребления». Я перемерил десятка два нарядов, забил полку кассетами и посмотрел несколько фильмов. Потом иноземное мне наскучило, я «заказал» кипу журналов и погрузился в чтение. При этом провёл эксперимент: к пятому номеру «Юности» (там было начало интересной повести) «вызвал» шестой и седьмой. Чепуха конечно, если бы на календаре не было начало июня… «Ничего, — успокоил я себя, — у нас от типографии путь долгий, где-то на складах эти номера могут лежать.» Появилось желание «заказать» газету из будущей недели с номерами, выигравшими в «Спорлото», но я вспомнил совет отца: « Не зарывайся.» Тем более, зачем мне выигрывать? Достаточно представить, что в ящике стола лежат деньги, как они будут там лежать. Тысяча, миллион… Это я проверил в первый же день. А зачем мне деньги? И так имею все, что ни за какие деньги не купишь.
Упиваться своим могуществом — дело, безусловно, приятное. Но мало какая приятность может развеять скуку одиночества. Мне захотелось общения. За окном кипел солнечный день, по городу носились шумные людские толпы, а я, хмырь болотный, валялся на диване, наслаждаясь прохладой, и даже словом перемолвиться было не с кем (Мать тоже исчезла). С трудом нашлась (или я её представил?) старая записная книжка. Девчонкам звонить не стоило, наверняка замуж повыскакивали. Ребята… Кто служит, кто только отслужил и болтается в подвешенном состоянии, наподобие меня.
Из книжки выпал календарик двухлетней давности. Некоторые числа на нём были обведены кружочками. Сегодня — второе июня 1989 года. На календаре второе обведено и стрелочка отходит к букве Г. Что это? Господи, как все просто! Дни рождения, а сегодня — у Гришки Рябинина, в школе вместе учились. Его в армию не взяли то ли из-за сердца, то ли из-за почек. А может быть, из-за желудка. Бес его знает. Суть в том, что Гришка эти дни рождения любил, отмечал их пунктуально и с размахом. Ну-ка я его поздравлю!..
После некоторого раздумья я отправился на кухню («кулинарные таланты» отца больше не были для меня загадкой) и вытащил из холодильника бутылку «Алазанской долины» с баночкой красной икры. Ну пусть люди подумают, что я щедрый! Да я отныне и буду щедрым. Тем более, что это мне ничего не стоит.
Захлопнув за собой дверь квартиры, я спустился вниз. И только перед самым выходом на улицу сообразил, что опыты с «путешествием» можно начать и без отца. Гришка жил в двух трамвайных остановках, и его улицу я знал отлично. Пришлось лишь немного потоптаться в парадном, чтобы настроиться на нужную картинку.
Дом «сработал» прекрасно. Невелико достижение — на двести метров фантастическую технику напрягать, но приятно.
Раскрытое окно и три вентилятора по углам спасали Гришку и его гостей от жары. Я был встречен возгласом: «Привет, Серый!» — и наскоро представлен публике. Подарки Гришку удивили, он явно считал, что я просто заскочил на дармовщинку повеселиться. Но стихия праздника мгновенно разбросала нас по разным углам, так и не дав хозяину выразить благодарность.
Народу было много, парни с девицами в примерно равном количестве. Конечно, прав отец, после двух лет армейской каторги не пристало мне тратить время на фильмы, когда такие девочки рядом ходят. Ведь не из-за Гришки, о котором я и думать забыл, меня сюда занесло?
А мода в этом году учудила. Или это уже не первый год, а я из-за службы не знал? Последним криком стали чёрные колготки. Простые и с узорами. Человеческая психика (в данном случае — мужская) таит много загадок. Действие чёрных колготок на взгляд — одна из них. Вроде бы, взгляд — субстанция абсолютно нематериальная, но ножки, обтянутые чёрной или черно-узорчатой синтетикой, притягивают его так же, как магнит железо. Попал под эту магию и я. Первое время мой взгляд блуждал по нижней части комнаты, пока не остановился на самых симпатичных ножках в самых замысловато исполненных узорах. Тогда я поднял глаза. Обладательницей ножек была очень приятная девочка, коротко подстриженная. Со скучающим видом она беседовала с парнем. Тот, между делом, подливал ей… Стоп! Моя «Алазанская долина»! Что я, для него старался?
— Гриш! — крикнул я, — ты хоть «Долину» попробовал? Её же сейчас не достанешь. А я тебя хотел побаловать.
Гриша был уже явно не в состоянии отличить один напиток от другого, но продегустировать согласился. Я перехватил бутылку, мило пообещал девочке сейчас же вернуться, угостил Гришу и исполнил обещание. Девочка оказалась Наташей, с собеседником, как я понял, её ничего не связывало, а «Долина» ей тоже нравилась. Вскоре парень понял, что ему ничего не светит, и отошёл. А я, словно компенсируя своё затянувшееся одиночество, говорил, говорил, говорил…
До сих пор считалось, что язык у меня подвешен хорошо. Наташа уже не скучала, она смеялась и говорила сама. Публика начала танцевать, мы тоже. Как водится, все уже забыли, зачем пришли, только самые близкие Гришкины друзья пытались оживить деньрожденческую тематику. Мы с Наташей таковыми не были, её привела подруга подруги, для выравнивания баланса, чтобы мужики одни не тосковали.
Часам к одиннадцати мы вдвоём решили покинуть общество. Я настаивал на визите ко мне, доказывая, что живу рядом и это очень удобно. Наташа почему-то упёрлась и хотела только домой, на Гражданку. Узнав, что она живёт одна в бабушкиной квартире, я смирился. На Гражданку, так на Гражданку.
— Поищи с собой чего-нибудь попить, — попросила Наташа, — только не вина.
— Один момент!
Я выскочил на лестничную площадку. План у меня был дерзкий. Но получится должно. Вверх по лестнице… Пролёт, поворот, лестница уже шире и чище, ещё пролёт, поворот… Вот я и дома! Этаж… Квартира… Кухня… Холодильник.
Стараясь не терять ни секунды (мало ли, что Наташе в голову придёт, вдруг какой-нибудь настойчивый ухажёр найдётся), я вообразил уже готовый пластиковый мешок с двумя бутылками апельсинового сока и коробкой пирожных. Внутри меня все пело. Можно даже сказать — играл большой симфонический оркестр.
Возвращение было настолько быстрым, что Наташа даже не успела отойти от зеркала. Заглянув с изумлением в мешок, она перевела вопросительный взгляд на меня.
— Места знать надо, — авторитетно сказал я. Роль Человека, Который Может Все, мне очень нравилась.
Наслаждаясь тёплым вечером, мы пешком дошли до метро. Доехали до «Гражданского проспекта» и, выйдя на поверхность, сразу же помчались к приближающемуся автобусу.
— Не тот, — с огорчением констатировала Наташа, когда за нами уже захлопнулись двери и автобус поехал. — Ну, ничего. Он не туда поворачивает, мы угол срежем через лесок. Не торчать же на остановке, сейчас редко ездят.
— У вас тут даже леса есть?
— Да, заповедные. Ты не волнуйся, если тебе от воздуха плохо станет, мы у дома подходящую машину найдём и тебя под выхлопную трубу засунем.
Воздух в лесочке, и правда, был знатный, особенно по сравнению с центром. Я подумал, что жизнь на окраине имеет свои преимущества, но опомнился: Дом позволял выходить куда угодно, даже в другом городе, а не то что на какой-то несчастной Гражданке. Вот это преимущество!
Прогулка на природе оказалась делом настолько приятным, что я забыл и о преимуществах Дома, и о его возможных недостатках, обо всём. Мы с Наташей обнялись и целовались чуть ли не у каждого дерева. Романтика, ничего не поделаешь, в душной квартире это уже будет не то. Я покаялся, каким образом выбрал Наташу среди других девчонок. Она посмеялась, вышутив книги с рекомендациями для девушек.
— А ещё пишут, что мужики обращают внимание на интересных собеседниц, на манеры… А вы…
— Но это же все писалось до изобретения чёрных колготок, — защищался я, — да ещё в сочетании с мини-юбками.
Идиллии примечательны тем, что обрываются на контрасте. Да почти все фильмы ужасов начинаются с идиллий! Поэтому, чем более счастливыми выглядят обстоятельства, тем сильнее должна быть готовность к неприятностям. Я этого не знал, потому и готов не был.
— Хорошая телка, — сказал грубый голос почти над самым моим ухом, — зачем ей этот придурок?
Рядом с нами словно из под земли выросли два парня. Оба были выше меня чуть ли не на голову. Рукава их грязноватых футболок охватывали мышцы такой толщины, что появлялась ассоциация скорее не с руками, а с ногами.
— Слушай, сморчок, — по направлению взгляда второго парня я понял, что это мне, — дуй отсюда, пока живой. И молчи, тебе же лучше будет.
До чего глупо! Я сотни раз слышал рассказы о подобных случаях, иногда даже читал. Это всё было банально до тошноты, но это происходило со мной. Я был не слушателем, я был жертвой, и я ничего не мог сделать. Ну как же так!?
Я не мог драться потому, что был обречён, но и бежать не мог тоже. Несмотря на все свои недостатки, таким негодяем я не был. Секунды растянулись в часы, я должен был что-то делать, но не делал. Как у умирающих перед смертью проходит в сознании вся жизнь, так и мне молниеносно вспомнились все попытки отца приобщить меня к спорту. Как он прав! Я полное ничтожество…
— Ну? — один из верзил сделал шаг в мою сторону.
Я «наслаждался» возросшей в триллион раз скоростью мышления, но даже при этом моё время истекало. Вспомнилось изречение, что безвыходных положений не бывает, но толку от него… Почему мы не поехали на такси? Ведь у меня же денег…
Второй верзила двинулся к Наташе.
— Мужики! — голос хрипел, и я откашлялся. — У меня бабки есть, может, договоримся?
— Бабки? — один из гадов подошёл ко мне вплотную. — Зашибись! Давай сюда.
Я переложил мешок в правую руку, хотя и понимал, что деньги — это отсрочка. Но тут физиономия, нависшая надо мной, вызвала такое омерзение, а тяжесть мешка так хорошо легла на руку, что дальнейшее последовало без участия мысли.
Пластиковый пакет мгновенно взлетел вверх, и две бутылки апельсинового сока ударили верзилу прямо по голове. Стукнувшись между собой, бутылки (или одна из них?) разбились, осколки порвали пакет, поцарапали парню лицо. Сок залил ему глаза.
— Беги! — крикнул я Наташе и замахнулся звенящим пакетом на второго. Тот отскочил.
Наташа побежала, я через несколько секунд за ней. Стукнутый остался разбираться со своим лицом, а второй мерзавец погнался за нами. Бегал я неплохо, наверное лучше, чем эти здоровяки: в армии мы бегали каждый день, да ещё в сапогах. Наташка (недаром я выбрал самые стройные и длинные ножки!) тоже мчалась прилично, но не совсем. Скоро я её догнал и сквозь собственное пыхтение начал прислушиваться к слоноподобному топоту сзади. Он приближался.
Мы выскочили из лесопарка, пробежали по лужайке, перепрыгнули какую-то канаву и пересекли пустынную улицу. Наш преследователь был где-то очень близко, страшно было тратить секунду, чтобы оглянуться.
К моему удивлению, Наташа побежала куда-то в сторону. Я схватил её за руку и потащил к ближайшей пятиэтажке.
— Куда? — выдохнула она на бегу. — Ко мне дальше. Люди — гады… не откроют.
Боковым зрением я увидел верзилу. Он был уже метрах в пятнадцати. Толкнув Наташу к зданию, я развернулся и швырнул пакет. Судя по звуку, попасть удалось. Ещё пара секунд выигрыша.
Ворвавшись вместе с Наташей в подъезд, я взял её за руку, хоть это и затрудняло бег по лестнице. Шаги погони были слышны на асфальтовой дорожке у самого дома. Но я уже успокоился. «Мать всех лестниц» несомненно слышала мою «молитву». А, «Мать»? И «Отец всех домов»?..
Обнаружив на решётке лестничных перил собачьи головки, я постарался восстановить в памяти пейзаж рядом с пятиэтажкой: надо же будет утром выходить. И, мало ли, Наташке захочется ночью в окно посмотреть…
Через коридор родной квартиры я постарался пройти в абсолютной темноте, в комнату зашли так же. Перешагнув порог, я некоторое время обдумывал интерьер. Пусть все выглядит (за дверью моей комнаты) как стандартная однокомнатная квартира: низкий потолок, банальная мебель и тому подобное. Только после тщательного продумывания я включил свет. Наташа прислонилась к стене и пыталась отдышаться.
— Где мы? — тихо спросила она.
— Приятель мой здесь живёт. Он в отпуск уехал, а ключи мне оставил. Повезло.
И, поймав взгляд, в котором читалось абсолютное неверие, за неимением лучшего, веско сослался на народную мудрость.
— Места знать надо.
Упиваться своим могуществом — дело, безусловно, приятное. Но мало какая приятность может развеять скуку одиночества. Мне захотелось общения. За окном кипел солнечный день, по городу носились шумные людские толпы, а я, хмырь болотный, валялся на диване, наслаждаясь прохладой, и даже словом перемолвиться было не с кем (Мать тоже исчезла). С трудом нашлась (или я её представил?) старая записная книжка. Девчонкам звонить не стоило, наверняка замуж повыскакивали. Ребята… Кто служит, кто только отслужил и болтается в подвешенном состоянии, наподобие меня.
Из книжки выпал календарик двухлетней давности. Некоторые числа на нём были обведены кружочками. Сегодня — второе июня 1989 года. На календаре второе обведено и стрелочка отходит к букве Г. Что это? Господи, как все просто! Дни рождения, а сегодня — у Гришки Рябинина, в школе вместе учились. Его в армию не взяли то ли из-за сердца, то ли из-за почек. А может быть, из-за желудка. Бес его знает. Суть в том, что Гришка эти дни рождения любил, отмечал их пунктуально и с размахом. Ну-ка я его поздравлю!..
После некоторого раздумья я отправился на кухню («кулинарные таланты» отца больше не были для меня загадкой) и вытащил из холодильника бутылку «Алазанской долины» с баночкой красной икры. Ну пусть люди подумают, что я щедрый! Да я отныне и буду щедрым. Тем более, что это мне ничего не стоит.
Захлопнув за собой дверь квартиры, я спустился вниз. И только перед самым выходом на улицу сообразил, что опыты с «путешествием» можно начать и без отца. Гришка жил в двух трамвайных остановках, и его улицу я знал отлично. Пришлось лишь немного потоптаться в парадном, чтобы настроиться на нужную картинку.
Дом «сработал» прекрасно. Невелико достижение — на двести метров фантастическую технику напрягать, но приятно.
Раскрытое окно и три вентилятора по углам спасали Гришку и его гостей от жары. Я был встречен возгласом: «Привет, Серый!» — и наскоро представлен публике. Подарки Гришку удивили, он явно считал, что я просто заскочил на дармовщинку повеселиться. Но стихия праздника мгновенно разбросала нас по разным углам, так и не дав хозяину выразить благодарность.
Народу было много, парни с девицами в примерно равном количестве. Конечно, прав отец, после двух лет армейской каторги не пристало мне тратить время на фильмы, когда такие девочки рядом ходят. Ведь не из-за Гришки, о котором я и думать забыл, меня сюда занесло?
А мода в этом году учудила. Или это уже не первый год, а я из-за службы не знал? Последним криком стали чёрные колготки. Простые и с узорами. Человеческая психика (в данном случае — мужская) таит много загадок. Действие чёрных колготок на взгляд — одна из них. Вроде бы, взгляд — субстанция абсолютно нематериальная, но ножки, обтянутые чёрной или черно-узорчатой синтетикой, притягивают его так же, как магнит железо. Попал под эту магию и я. Первое время мой взгляд блуждал по нижней части комнаты, пока не остановился на самых симпатичных ножках в самых замысловато исполненных узорах. Тогда я поднял глаза. Обладательницей ножек была очень приятная девочка, коротко подстриженная. Со скучающим видом она беседовала с парнем. Тот, между делом, подливал ей… Стоп! Моя «Алазанская долина»! Что я, для него старался?
— Гриш! — крикнул я, — ты хоть «Долину» попробовал? Её же сейчас не достанешь. А я тебя хотел побаловать.
Гриша был уже явно не в состоянии отличить один напиток от другого, но продегустировать согласился. Я перехватил бутылку, мило пообещал девочке сейчас же вернуться, угостил Гришу и исполнил обещание. Девочка оказалась Наташей, с собеседником, как я понял, её ничего не связывало, а «Долина» ей тоже нравилась. Вскоре парень понял, что ему ничего не светит, и отошёл. А я, словно компенсируя своё затянувшееся одиночество, говорил, говорил, говорил…
До сих пор считалось, что язык у меня подвешен хорошо. Наташа уже не скучала, она смеялась и говорила сама. Публика начала танцевать, мы тоже. Как водится, все уже забыли, зачем пришли, только самые близкие Гришкины друзья пытались оживить деньрожденческую тематику. Мы с Наташей таковыми не были, её привела подруга подруги, для выравнивания баланса, чтобы мужики одни не тосковали.
Часам к одиннадцати мы вдвоём решили покинуть общество. Я настаивал на визите ко мне, доказывая, что живу рядом и это очень удобно. Наташа почему-то упёрлась и хотела только домой, на Гражданку. Узнав, что она живёт одна в бабушкиной квартире, я смирился. На Гражданку, так на Гражданку.
— Поищи с собой чего-нибудь попить, — попросила Наташа, — только не вина.
— Один момент!
Я выскочил на лестничную площадку. План у меня был дерзкий. Но получится должно. Вверх по лестнице… Пролёт, поворот, лестница уже шире и чище, ещё пролёт, поворот… Вот я и дома! Этаж… Квартира… Кухня… Холодильник.
Стараясь не терять ни секунды (мало ли, что Наташе в голову придёт, вдруг какой-нибудь настойчивый ухажёр найдётся), я вообразил уже готовый пластиковый мешок с двумя бутылками апельсинового сока и коробкой пирожных. Внутри меня все пело. Можно даже сказать — играл большой симфонический оркестр.
Возвращение было настолько быстрым, что Наташа даже не успела отойти от зеркала. Заглянув с изумлением в мешок, она перевела вопросительный взгляд на меня.
— Места знать надо, — авторитетно сказал я. Роль Человека, Который Может Все, мне очень нравилась.
Наслаждаясь тёплым вечером, мы пешком дошли до метро. Доехали до «Гражданского проспекта» и, выйдя на поверхность, сразу же помчались к приближающемуся автобусу.
— Не тот, — с огорчением констатировала Наташа, когда за нами уже захлопнулись двери и автобус поехал. — Ну, ничего. Он не туда поворачивает, мы угол срежем через лесок. Не торчать же на остановке, сейчас редко ездят.
— У вас тут даже леса есть?
— Да, заповедные. Ты не волнуйся, если тебе от воздуха плохо станет, мы у дома подходящую машину найдём и тебя под выхлопную трубу засунем.
Воздух в лесочке, и правда, был знатный, особенно по сравнению с центром. Я подумал, что жизнь на окраине имеет свои преимущества, но опомнился: Дом позволял выходить куда угодно, даже в другом городе, а не то что на какой-то несчастной Гражданке. Вот это преимущество!
Прогулка на природе оказалась делом настолько приятным, что я забыл и о преимуществах Дома, и о его возможных недостатках, обо всём. Мы с Наташей обнялись и целовались чуть ли не у каждого дерева. Романтика, ничего не поделаешь, в душной квартире это уже будет не то. Я покаялся, каким образом выбрал Наташу среди других девчонок. Она посмеялась, вышутив книги с рекомендациями для девушек.
— А ещё пишут, что мужики обращают внимание на интересных собеседниц, на манеры… А вы…
— Но это же все писалось до изобретения чёрных колготок, — защищался я, — да ещё в сочетании с мини-юбками.
Идиллии примечательны тем, что обрываются на контрасте. Да почти все фильмы ужасов начинаются с идиллий! Поэтому, чем более счастливыми выглядят обстоятельства, тем сильнее должна быть готовность к неприятностям. Я этого не знал, потому и готов не был.
— Хорошая телка, — сказал грубый голос почти над самым моим ухом, — зачем ей этот придурок?
Рядом с нами словно из под земли выросли два парня. Оба были выше меня чуть ли не на голову. Рукава их грязноватых футболок охватывали мышцы такой толщины, что появлялась ассоциация скорее не с руками, а с ногами.
— Слушай, сморчок, — по направлению взгляда второго парня я понял, что это мне, — дуй отсюда, пока живой. И молчи, тебе же лучше будет.
До чего глупо! Я сотни раз слышал рассказы о подобных случаях, иногда даже читал. Это всё было банально до тошноты, но это происходило со мной. Я был не слушателем, я был жертвой, и я ничего не мог сделать. Ну как же так!?
Я не мог драться потому, что был обречён, но и бежать не мог тоже. Несмотря на все свои недостатки, таким негодяем я не был. Секунды растянулись в часы, я должен был что-то делать, но не делал. Как у умирающих перед смертью проходит в сознании вся жизнь, так и мне молниеносно вспомнились все попытки отца приобщить меня к спорту. Как он прав! Я полное ничтожество…
— Ну? — один из верзил сделал шаг в мою сторону.
Я «наслаждался» возросшей в триллион раз скоростью мышления, но даже при этом моё время истекало. Вспомнилось изречение, что безвыходных положений не бывает, но толку от него… Почему мы не поехали на такси? Ведь у меня же денег…
Второй верзила двинулся к Наташе.
— Мужики! — голос хрипел, и я откашлялся. — У меня бабки есть, может, договоримся?
— Бабки? — один из гадов подошёл ко мне вплотную. — Зашибись! Давай сюда.
Я переложил мешок в правую руку, хотя и понимал, что деньги — это отсрочка. Но тут физиономия, нависшая надо мной, вызвала такое омерзение, а тяжесть мешка так хорошо легла на руку, что дальнейшее последовало без участия мысли.
Пластиковый пакет мгновенно взлетел вверх, и две бутылки апельсинового сока ударили верзилу прямо по голове. Стукнувшись между собой, бутылки (или одна из них?) разбились, осколки порвали пакет, поцарапали парню лицо. Сок залил ему глаза.
— Беги! — крикнул я Наташе и замахнулся звенящим пакетом на второго. Тот отскочил.
Наташа побежала, я через несколько секунд за ней. Стукнутый остался разбираться со своим лицом, а второй мерзавец погнался за нами. Бегал я неплохо, наверное лучше, чем эти здоровяки: в армии мы бегали каждый день, да ещё в сапогах. Наташка (недаром я выбрал самые стройные и длинные ножки!) тоже мчалась прилично, но не совсем. Скоро я её догнал и сквозь собственное пыхтение начал прислушиваться к слоноподобному топоту сзади. Он приближался.
Мы выскочили из лесопарка, пробежали по лужайке, перепрыгнули какую-то канаву и пересекли пустынную улицу. Наш преследователь был где-то очень близко, страшно было тратить секунду, чтобы оглянуться.
К моему удивлению, Наташа побежала куда-то в сторону. Я схватил её за руку и потащил к ближайшей пятиэтажке.
— Куда? — выдохнула она на бегу. — Ко мне дальше. Люди — гады… не откроют.
Боковым зрением я увидел верзилу. Он был уже метрах в пятнадцати. Толкнув Наташу к зданию, я развернулся и швырнул пакет. Судя по звуку, попасть удалось. Ещё пара секунд выигрыша.
Ворвавшись вместе с Наташей в подъезд, я взял её за руку, хоть это и затрудняло бег по лестнице. Шаги погони были слышны на асфальтовой дорожке у самого дома. Но я уже успокоился. «Мать всех лестниц» несомненно слышала мою «молитву». А, «Мать»? И «Отец всех домов»?..
Обнаружив на решётке лестничных перил собачьи головки, я постарался восстановить в памяти пейзаж рядом с пятиэтажкой: надо же будет утром выходить. И, мало ли, Наташке захочется ночью в окно посмотреть…
Через коридор родной квартиры я постарался пройти в абсолютной темноте, в комнату зашли так же. Перешагнув порог, я некоторое время обдумывал интерьер. Пусть все выглядит (за дверью моей комнаты) как стандартная однокомнатная квартира: низкий потолок, банальная мебель и тому подобное. Только после тщательного продумывания я включил свет. Наташа прислонилась к стене и пыталась отдышаться.
— Где мы? — тихо спросила она.
— Приятель мой здесь живёт. Он в отпуск уехал, а ключи мне оставил. Повезло.
И, поймав взгляд, в котором читалось абсолютное неверие, за неимением лучшего, веско сослался на народную мудрость.
— Места знать надо.
4. Добро и зло в тени второго этажа.
Папа появился внезапно, и вид у него был озабоченный до чрезвычайности. Я в этот момент валялся на диване, изучая каталог американского магазина, торгующего оружием по почте.
— Что нового? — в вопросе отца не чувствовалось особого любопытства. Скорее, ему самому хотелось выговориться.
— По мелочам. Вот, транспортную функцию попробовал. Получается.
— Молодец! Главное, что вовремя. Пришла пора поговорить серьёзно.
Отец поведал о «несчастной» судьбе обитателей третьего этажа, обречённых на жизнь плейбоев, мотающихся по всему свету в поисках развлечений. Жильцам второго этажа было сложней. Дом не одаривал их вещами и яствами. Деньги ещё надо было заработать. Как это можно сделать в их положении, не особенно перетруждаясь? Мне в голову приходила только контрабанда, но отец прибавил к ней и другие, законные виды коммерческой деятельности. Во всяком случае, в отличие от нас, третьеэтажников, бескорыстных одиноких скитальцев, второэтажники были страшными пройдохами, обладавшими отличными связями по всему миру. Наибольшие опасения мог вызывать тот случай, когда второэтажник скапливал огромное состояние, ударялся в какую-нибудь идею и брался претворять эту идею в жизнь. Второэтажники не чувствовали себя высшими судиями, решающими за человечество, и не терзались сомнениями. А для простых смертных их возможности были слишком велики.
Отец невнятно намекнул, что кое-кто из втооэтажников должен отвечать за введение «сухого закона» в США, за финансирование Муссолини в начале его деятельности и прочие подобные пакости. Потом он жестом фокусника выдвинул ящик моего стола и вытащил из него несколько цветных фотографий. Я мог поклясться, что их там раньше не было. На снимках в разных ракурсах красовался благообразный пожилой человек, только начинающий лысеть. Глаза его ещё недавно были голубыми, а правильность черт лица полностью сохранилась.
— Кто это? — спросил папа. — Попробуй угадать.
— Актёр какой-то. Или… политик. А может — отставной военный. Из самых-самых головорезов. Уж очень безжалостный у него вид. Хотя… черт его знает. Говори.
— Это наш с тобой сосед. Этажом ниже живёт. Кликуха — Кардинал, — отец пытался выглядеть «своим парнем», но это ему не удавалось. — А сейчас его по-другому должны звать. Аятолла? Или Имам. Хотя, я бы его Ренегатом окрестил.
— Какая разница, как его звать?
— Огромная! Нет, ты прав, никакой разницы. Сейчас поймёшь. Начинал Кардинал в конце 19-го века. И как-то был связан с иезуитами и католической церковью вообще. А натура у него увлекающаяся. Что-то его в католичестве затронуло. Долгая история, красивые обряды, иерархия церковная…
— А разве он не еврей?
— С чего ты взял?
— Сам же говорил про коэнов. И что именно мы…
— Чушь. Ты не так понял. Да ещё начитался антисемитской литературы о всемирном еврейском заговоре. А Дом кажется тебе центром заговора.
— Нет, но…
— Я объясню. То, что знаю сам. А знаю мало. Евреи в доме есть. Но не все, не большинство и ничем тут не заправляют. Живёт здесь множество народов. Конан, кстати, имя кельтское, если я не ошибаюсь. А Кардинал, насколько я знаю, — из испанцев. Короче говоря, загорелся он идеей сделать весь мир одним теократическим католическим государством. Постепенно, конечно. Денег вбухал уйму. Но время выбрал крайне неподходящее — двадцатые — сороковые годы. Люди от церкви, как назло, отворачивались. Даже после войны не стали утешения искать. Но на религиозных идеях Кардинал уже помешался окончательно. Марксизм, кстати, он четвёртой мировой религией считает. Динамичная, говорит, перспективная, но не проверена временем. А сам Кардинал ударился в ислам, хоть это и нетипично для испанца. Думает, что только аллах может навести на Земле порядок.
— Он поверил в аллаха?
— Очень-очень сомневаюсь. Но вот в то, что только вера в аллаха, да ещё в его, Кардинала, интерпретации, способна объединить весь мир, он верит. Интересно было бы узнать его вариант вселенской гармонии. У меня подозрение, что такое даже никакому аятолле не снилось.
— Кардинал в чалме? Да-а, смешная картинка. Но я не вижу ничего страшного. Если ты не напутал с датами, то у деда просто маразм. Хотя и он неплохо сохранился.
— Я ничего не напутал. И маразмом здесь не пахнет. Никогда не задумывался, почему ты не видел своих бабушек и дедушек?
— Нет. А ведь действительно… Как предохранитель у меня в башке! Никогда ничему не удивляюсь. Умерли и умерли.
— Черта с два они умерли. Эгоисты у нас в Доме бабули с дедулями. И пра-и пра-пра-. На потомков им наплевать. Они ведь живут дискретно.
— Как это?
— Да так. Ещё одна особенность Дома. Гвоздь программы, можно сказать. Для любого этажа. Ложишься спать как все, а просыпаешься и выходишь на улицу — в нужный тебе день через неделю, месяц, год.
— Машина времени?
— Какая там машина! Блоха времени, да и та только в одну сторону прыгает. Но годы жизни экономит. Вот, возьми Кардинала. Уже сколько лет он появляется только по четвергам. Выходит из дома недалеко от Таврического сада и гуляет в нём около часа. Ритуал у него такой. Значит, прожил он за последние годы в семь раз меньше, чем все простые смертные.
— Чепуху ты несёшь с этими прогулками по Таврическому. В остальные дни Кардинал так же гуляет где-то в Тегеране, Каире, Рабате и каком-нибудь Исламабаде.
Отец покосился на меня с подозрением.
— Ты уже что-то узнал?
— О чём?
— Про Исламабад. Вроде бы, Кардинал с пакистанцами сотрудничает насчёт атомной бомбы.
— Чепуха. То-то их по всему миру ловят то с электроникой, то с плутонием. Кардинал бы им обеспечил такую доставку, что о-го-го. Никакой Интерпол или там МАГАТЕ…
— Не все так просто. И Кардинал не всемогущ, и доверия у них полного нет. А то, что он не только по четвергам объявляется, ты прав. Но редко, очень редко. Неужели непонятно? Лет ему за сто, а выглядит — как огурчик. Будто вот-вот полтинник разменял.
Никогда до сих пор я не слышал от отца подобных выражений. Словно он к разговору со мной специально готовился. Где этого словесного добра можно нахвататься? Обычно — интеллектуал, эрудит…
— Ты даже не представляешь, как перенаселён наш Дом! — отец, похоже, зацепился за любимую тему. — В одном и том же объёме, в тех же самых комнатах, но отделанных в разных стилях — от нас до Вавилона и даже глубже — время от времени появляются наши старички. Глянут в окно, ужаснутся и прикидывают, когда бы попоздней проснуться, чтобы мир вернулся в нормальное состояние. Чтобы все, как порядочные люди, ходили в хламидах. Или в тогах. Или во фраках. А как силён инстинкт любопытства! Никто не хочет спокойно помирать. Всем хочется узнать, что будет там, впереди.
— Но это же твои домыслы? Сам ведь сказал, что предков наших не увидеть. А что, если они и в самом деле умерли? Добровольно. Заскучали и умерли.
— Хрен их знает. Я-то не заскучал. Я вот состарюсь чуть-чуть — тоже начну раз в год объявляться. Вместе с твоей матерью, конечно. Не люблю одиночества.
— Прекрасно! И это тот самый серьёзный разговор, что ты мне обещал?
— Вот черт! Не умею серьёзно говорить. Итак, коротко. С Кардиналом всё ясно: мерзкий тип с абсолютно неприемлемыми планами. Что хуже всего — очень хитрый, несмотря на кажущееся прожектёрство. Пока он по всему миру фанатиков воспитывал, я молчал. Мало ли какой дурью человек мается, хоть это и грязные дела? Да и не так уж много информации у меня было. Но в последнее время мне что-то не по себе стало. Уж больно Кардинал обнаглел.
— Только ты забеспокоился или все в Доме?
— Все?! Ну, ты даёшь! Тех, кто над нами, ты в расчёт не бери. Они такими мелочами не занимаются. Второэтажники тоже побоку. Они — деляги. Такие, как Кардинал, — редкое исключение. Остаются соседи по этажу. Но и тут глухо. Массовый эгоизм. Это лишь тебе с отцом судьба удружила. Совестливый я. Даже семью завёл. Заметил ведь, что соседи у нас почти все — мужики? Зачем им семья? Одна подруга в Ленинграде, вторая в Москве, третья в Риге, четвёртая в Лондоне, пятая в Буэнос-Айресе, шестая в Гонконге… Вся жизнь — одно большое развлечение. Наплодишь по всему миру полк детишек — выбираешь самого шустрого и пестуешь. Или не выбираешь. Не то что я с тобой, оболтусом, мучаюсь…
— Опять тебя, папа, на лирику потянуло. Значит ты, совестливый самый, решил Кардинала приструнить. А я, оболтус, тебе, вроде как, нужен. Так?
— Так. Зачем бы я начинал этот разговор?
— А если я не совестливый? Если мне годков тридцать тоже поразвлекаться хочется? У меня до сих пор ни одной подружки нет ни в Рио-де-Жанейро, ни в Гонолулу. И даже в Париже нет.
— У тебя вряд ли кто и в Ленинграде есть, — усмехнулся отец. — А насчёт совести не ври. Наследственность — штука верная. Не прикидывайся.
— Хорошо-хорошо. Что ты хочешь?
— Да пока ничего. Во-первых, будь в курсе, что Кардинал зарвался, а я пытаюсь что-то предпринять. Во-вторых, развивайся в деле овладения Домом, но не рискуй. В-третьих, я исчезну. На недельку. Хочу кое-что выяснить и один вопрос для себя прояснить до конца. Ты матери по хозяйству помогай, сам понимаешь. А если через неделю меня не будет — её где-нибудь устрой побезопасней, а сам начинай искать меня.
— Пойти к Кардиналу и спросить?
— Аллах тебя спаси! Этого только не хватало. Никаких прямых действий. Только косвенно. Ты — новичок, а новичкам везёт. Никакой Кардинал не додумается до тех глупостей, что ты сделаешь.
— Безжалостный ты человек, папа. Сына выставляешь против целой мафии.
— Неужели трусить начал? Ты — третьеэтажник. Тебя поймать практически невозможно, если дураком не будешь. Ну, а дураки и должны погибать. Естественный отбор. Но мой сын… Не боись! Этим гадам нас не взять. Мы не придурки с четвёртого этажа, которых Кардинал к рукам прибирает. Он у кого-то там сына взял в заложники, теперь вот хочет развернуться. Я бы на их месте… как клопа! А они поддались. Вот я на четвёртый этаж и отправляюсь.
Я подивился новой неожиданной информации и спросил, какова функция четвёртого этажа. Отец долго ходил по комнате, мычал, мурлыкал. Наконец, вздохнул.
— Я сам в это дело не верю, — веско сказал он. — И тебе пока не расскажу, чтобы ты меня потом сочинительством не попрекал. А функция у четвёртого этажа называется вероятностной. Или, как некоторые считают правильней, — вариативной. Такие вот дела.
— Что нового? — в вопросе отца не чувствовалось особого любопытства. Скорее, ему самому хотелось выговориться.
— По мелочам. Вот, транспортную функцию попробовал. Получается.
— Молодец! Главное, что вовремя. Пришла пора поговорить серьёзно.
Отец поведал о «несчастной» судьбе обитателей третьего этажа, обречённых на жизнь плейбоев, мотающихся по всему свету в поисках развлечений. Жильцам второго этажа было сложней. Дом не одаривал их вещами и яствами. Деньги ещё надо было заработать. Как это можно сделать в их положении, не особенно перетруждаясь? Мне в голову приходила только контрабанда, но отец прибавил к ней и другие, законные виды коммерческой деятельности. Во всяком случае, в отличие от нас, третьеэтажников, бескорыстных одиноких скитальцев, второэтажники были страшными пройдохами, обладавшими отличными связями по всему миру. Наибольшие опасения мог вызывать тот случай, когда второэтажник скапливал огромное состояние, ударялся в какую-нибудь идею и брался претворять эту идею в жизнь. Второэтажники не чувствовали себя высшими судиями, решающими за человечество, и не терзались сомнениями. А для простых смертных их возможности были слишком велики.
Отец невнятно намекнул, что кое-кто из втооэтажников должен отвечать за введение «сухого закона» в США, за финансирование Муссолини в начале его деятельности и прочие подобные пакости. Потом он жестом фокусника выдвинул ящик моего стола и вытащил из него несколько цветных фотографий. Я мог поклясться, что их там раньше не было. На снимках в разных ракурсах красовался благообразный пожилой человек, только начинающий лысеть. Глаза его ещё недавно были голубыми, а правильность черт лица полностью сохранилась.
— Кто это? — спросил папа. — Попробуй угадать.
— Актёр какой-то. Или… политик. А может — отставной военный. Из самых-самых головорезов. Уж очень безжалостный у него вид. Хотя… черт его знает. Говори.
— Это наш с тобой сосед. Этажом ниже живёт. Кликуха — Кардинал, — отец пытался выглядеть «своим парнем», но это ему не удавалось. — А сейчас его по-другому должны звать. Аятолла? Или Имам. Хотя, я бы его Ренегатом окрестил.
— Какая разница, как его звать?
— Огромная! Нет, ты прав, никакой разницы. Сейчас поймёшь. Начинал Кардинал в конце 19-го века. И как-то был связан с иезуитами и католической церковью вообще. А натура у него увлекающаяся. Что-то его в католичестве затронуло. Долгая история, красивые обряды, иерархия церковная…
— А разве он не еврей?
— С чего ты взял?
— Сам же говорил про коэнов. И что именно мы…
— Чушь. Ты не так понял. Да ещё начитался антисемитской литературы о всемирном еврейском заговоре. А Дом кажется тебе центром заговора.
— Нет, но…
— Я объясню. То, что знаю сам. А знаю мало. Евреи в доме есть. Но не все, не большинство и ничем тут не заправляют. Живёт здесь множество народов. Конан, кстати, имя кельтское, если я не ошибаюсь. А Кардинал, насколько я знаю, — из испанцев. Короче говоря, загорелся он идеей сделать весь мир одним теократическим католическим государством. Постепенно, конечно. Денег вбухал уйму. Но время выбрал крайне неподходящее — двадцатые — сороковые годы. Люди от церкви, как назло, отворачивались. Даже после войны не стали утешения искать. Но на религиозных идеях Кардинал уже помешался окончательно. Марксизм, кстати, он четвёртой мировой религией считает. Динамичная, говорит, перспективная, но не проверена временем. А сам Кардинал ударился в ислам, хоть это и нетипично для испанца. Думает, что только аллах может навести на Земле порядок.
— Он поверил в аллаха?
— Очень-очень сомневаюсь. Но вот в то, что только вера в аллаха, да ещё в его, Кардинала, интерпретации, способна объединить весь мир, он верит. Интересно было бы узнать его вариант вселенской гармонии. У меня подозрение, что такое даже никакому аятолле не снилось.
— Кардинал в чалме? Да-а, смешная картинка. Но я не вижу ничего страшного. Если ты не напутал с датами, то у деда просто маразм. Хотя и он неплохо сохранился.
— Я ничего не напутал. И маразмом здесь не пахнет. Никогда не задумывался, почему ты не видел своих бабушек и дедушек?
— Нет. А ведь действительно… Как предохранитель у меня в башке! Никогда ничему не удивляюсь. Умерли и умерли.
— Черта с два они умерли. Эгоисты у нас в Доме бабули с дедулями. И пра-и пра-пра-. На потомков им наплевать. Они ведь живут дискретно.
— Как это?
— Да так. Ещё одна особенность Дома. Гвоздь программы, можно сказать. Для любого этажа. Ложишься спать как все, а просыпаешься и выходишь на улицу — в нужный тебе день через неделю, месяц, год.
— Машина времени?
— Какая там машина! Блоха времени, да и та только в одну сторону прыгает. Но годы жизни экономит. Вот, возьми Кардинала. Уже сколько лет он появляется только по четвергам. Выходит из дома недалеко от Таврического сада и гуляет в нём около часа. Ритуал у него такой. Значит, прожил он за последние годы в семь раз меньше, чем все простые смертные.
— Чепуху ты несёшь с этими прогулками по Таврическому. В остальные дни Кардинал так же гуляет где-то в Тегеране, Каире, Рабате и каком-нибудь Исламабаде.
Отец покосился на меня с подозрением.
— Ты уже что-то узнал?
— О чём?
— Про Исламабад. Вроде бы, Кардинал с пакистанцами сотрудничает насчёт атомной бомбы.
— Чепуха. То-то их по всему миру ловят то с электроникой, то с плутонием. Кардинал бы им обеспечил такую доставку, что о-го-го. Никакой Интерпол или там МАГАТЕ…
— Не все так просто. И Кардинал не всемогущ, и доверия у них полного нет. А то, что он не только по четвергам объявляется, ты прав. Но редко, очень редко. Неужели непонятно? Лет ему за сто, а выглядит — как огурчик. Будто вот-вот полтинник разменял.
Никогда до сих пор я не слышал от отца подобных выражений. Словно он к разговору со мной специально готовился. Где этого словесного добра можно нахвататься? Обычно — интеллектуал, эрудит…
— Ты даже не представляешь, как перенаселён наш Дом! — отец, похоже, зацепился за любимую тему. — В одном и том же объёме, в тех же самых комнатах, но отделанных в разных стилях — от нас до Вавилона и даже глубже — время от времени появляются наши старички. Глянут в окно, ужаснутся и прикидывают, когда бы попоздней проснуться, чтобы мир вернулся в нормальное состояние. Чтобы все, как порядочные люди, ходили в хламидах. Или в тогах. Или во фраках. А как силён инстинкт любопытства! Никто не хочет спокойно помирать. Всем хочется узнать, что будет там, впереди.
— Но это же твои домыслы? Сам ведь сказал, что предков наших не увидеть. А что, если они и в самом деле умерли? Добровольно. Заскучали и умерли.
— Хрен их знает. Я-то не заскучал. Я вот состарюсь чуть-чуть — тоже начну раз в год объявляться. Вместе с твоей матерью, конечно. Не люблю одиночества.
— Прекрасно! И это тот самый серьёзный разговор, что ты мне обещал?
— Вот черт! Не умею серьёзно говорить. Итак, коротко. С Кардиналом всё ясно: мерзкий тип с абсолютно неприемлемыми планами. Что хуже всего — очень хитрый, несмотря на кажущееся прожектёрство. Пока он по всему миру фанатиков воспитывал, я молчал. Мало ли какой дурью человек мается, хоть это и грязные дела? Да и не так уж много информации у меня было. Но в последнее время мне что-то не по себе стало. Уж больно Кардинал обнаглел.
— Только ты забеспокоился или все в Доме?
— Все?! Ну, ты даёшь! Тех, кто над нами, ты в расчёт не бери. Они такими мелочами не занимаются. Второэтажники тоже побоку. Они — деляги. Такие, как Кардинал, — редкое исключение. Остаются соседи по этажу. Но и тут глухо. Массовый эгоизм. Это лишь тебе с отцом судьба удружила. Совестливый я. Даже семью завёл. Заметил ведь, что соседи у нас почти все — мужики? Зачем им семья? Одна подруга в Ленинграде, вторая в Москве, третья в Риге, четвёртая в Лондоне, пятая в Буэнос-Айресе, шестая в Гонконге… Вся жизнь — одно большое развлечение. Наплодишь по всему миру полк детишек — выбираешь самого шустрого и пестуешь. Или не выбираешь. Не то что я с тобой, оболтусом, мучаюсь…
— Опять тебя, папа, на лирику потянуло. Значит ты, совестливый самый, решил Кардинала приструнить. А я, оболтус, тебе, вроде как, нужен. Так?
— Так. Зачем бы я начинал этот разговор?
— А если я не совестливый? Если мне годков тридцать тоже поразвлекаться хочется? У меня до сих пор ни одной подружки нет ни в Рио-де-Жанейро, ни в Гонолулу. И даже в Париже нет.
— У тебя вряд ли кто и в Ленинграде есть, — усмехнулся отец. — А насчёт совести не ври. Наследственность — штука верная. Не прикидывайся.
— Хорошо-хорошо. Что ты хочешь?
— Да пока ничего. Во-первых, будь в курсе, что Кардинал зарвался, а я пытаюсь что-то предпринять. Во-вторых, развивайся в деле овладения Домом, но не рискуй. В-третьих, я исчезну. На недельку. Хочу кое-что выяснить и один вопрос для себя прояснить до конца. Ты матери по хозяйству помогай, сам понимаешь. А если через неделю меня не будет — её где-нибудь устрой побезопасней, а сам начинай искать меня.
— Пойти к Кардиналу и спросить?
— Аллах тебя спаси! Этого только не хватало. Никаких прямых действий. Только косвенно. Ты — новичок, а новичкам везёт. Никакой Кардинал не додумается до тех глупостей, что ты сделаешь.
— Безжалостный ты человек, папа. Сына выставляешь против целой мафии.
— Неужели трусить начал? Ты — третьеэтажник. Тебя поймать практически невозможно, если дураком не будешь. Ну, а дураки и должны погибать. Естественный отбор. Но мой сын… Не боись! Этим гадам нас не взять. Мы не придурки с четвёртого этажа, которых Кардинал к рукам прибирает. Он у кого-то там сына взял в заложники, теперь вот хочет развернуться. Я бы на их месте… как клопа! А они поддались. Вот я на четвёртый этаж и отправляюсь.
Я подивился новой неожиданной информации и спросил, какова функция четвёртого этажа. Отец долго ходил по комнате, мычал, мурлыкал. Наконец, вздохнул.
— Я сам в это дело не верю, — веско сказал он. — И тебе пока не расскажу, чтобы ты меня потом сочинительством не попрекал. А функция у четвёртого этажа называется вероятностной. Или, как некоторые считают правильней, — вариативной. Такие вот дела.
5. В здоровом теле…
После беседы с отцом я крепко задумался. Конечно, не давала покоя загадка верхних этажей. Но вопрос о происхождении Дома стал казаться важнее. Кому это все надо? Что греха таить, думал я до разговора о себе и о других жильцах, как о неких «высших» существах, чуть ли не инопланетянах. Мы всемогущие, значит, самые мудрые. А что получается? Банда прохиндеев на втором этаже, компания патологических эгоистов — на третьем. А выше кто-то очень важный, кому на всех нижних наплевать. Да ещё дискретные старцы со времён фараонов. Вот уж дал Бог соседей! И папаша совестливый тоже хорош. То однажды обмолвился, что пятьдесят миллионов погибших и замученных во Второй мировой войне — прививка для человечества, даже слушать страшно. То старичок-мусульманин полоумный — величайшая угроза. А главное — ничего никогда толком не объяснит. Все ему некогда. Час говорил на общие темы, а дошли до конкретного — про заложников с четвёртого этажа лишь одной фразой обмолвился. Да про какую-то вариативную функцию упомянул. Под каким хоть соусам её едят?
Чем больше я думал, тем сильнее мысль мелела и оскудевала. В конце концов, я плюнул на сомнения и решил во всём слушаться отца. Ну кому ещё я могу верить в этом непонятном мире? Только отцу родному. Есть ещё мать, но она — человек со стороны. Ничего не понимает, судя по взгляду, всего побаивается. Что она мне скажет?
После стычки с громилами, чудом закончившейся счастливо, я до сих пор не мог преодолеть жуткий комплекс неполноценности. Мало ли что Наташа называла меня героем? Уж я то знал цену своему героизму! Ещё чуть-чуть, и все могло закончиться по-другому, намного хуже. Очень плохо. Этот комплекс сильно давил мне на психику. Что я смогу предпринять в помощь отцу, такой хилый, немощный, неуклюжий? Черт бы побрал папашу с его предрассудками о заколдованных принцах! Нет чтобы с раннего детства по два раза в неделю водить меня в Японию к какому-нибудь сэнсею в школу карате. А за дверью в стене держать наготове целую комнату тренажёров, чтобы можно было накачивать мускулатуру. И каждые школьные каникулы выводить меня куда-нибудь за границу, чтобы я три месяца вынужден был трепаться на английском и других языках. Ну почему он этого не делал?
Чем больше я думал, тем сильнее мысль мелела и оскудевала. В конце концов, я плюнул на сомнения и решил во всём слушаться отца. Ну кому ещё я могу верить в этом непонятном мире? Только отцу родному. Есть ещё мать, но она — человек со стороны. Ничего не понимает, судя по взгляду, всего побаивается. Что она мне скажет?
После стычки с громилами, чудом закончившейся счастливо, я до сих пор не мог преодолеть жуткий комплекс неполноценности. Мало ли что Наташа называла меня героем? Уж я то знал цену своему героизму! Ещё чуть-чуть, и все могло закончиться по-другому, намного хуже. Очень плохо. Этот комплекс сильно давил мне на психику. Что я смогу предпринять в помощь отцу, такой хилый, немощный, неуклюжий? Черт бы побрал папашу с его предрассудками о заколдованных принцах! Нет чтобы с раннего детства по два раза в неделю водить меня в Японию к какому-нибудь сэнсею в школу карате. А за дверью в стене держать наготове целую комнату тренажёров, чтобы можно было накачивать мускулатуру. И каждые школьные каникулы выводить меня куда-нибудь за границу, чтобы я три месяца вынужден был трепаться на английском и других языках. Ну почему он этого не делал?