Страница:
Тактика социалистического правительства не может базироваться на европейских правительствах, и особенно Германии, революция произойдет либо через шесть месяцев, либо в другое время.
Вопрос заключается не в том, какой империализм предпочтительнее. Единственное соображение – как лучше всего развить и укрепить социалистическую революцию, которая «уже началась» в одной стране. И это нужно сделать точно, потому что оно пойдет на пользу мировой революции.
Рейнштейн сказал, что вопрос не в том, что на кон поставлена мировая революция, ни одна группа не является предпочтительней другой, это основа всего. Вопрос просто в том, отказаться или принять любой мир. Группа раскололась на три главных лагеря, самую сильную оппозицию Ленину возглавил лидер группы за революционную войну Бухарин. Троцкий уже несколько сместил свою позицию; его роль «третьей силы» была гибкой и напоминала его роль в период его ранней ссылки после 1903 года, когда он переметнулся от меньшевиков к большевикам. Ленин тогда назвал это беспринципностью Троцкого, сказал Рейнштейн. «Но сейчас он нужен Ленину. У него мало тех, кто поддерживает его. И, – с улыбкой проговорил, – он довольно груб с теми, кто у него остался».
На собрании 11 января, когда прошло голосование за инструкции Троцкому, относительно его тактики в Бресте, нам рассказали о двух небольших событиях, которые иллюстрируют сущность характера Ленина. Ленин менял точку зрения в соответствии с изменяющимися обстоятельствами, однако он отказывался смягчать обстоятельства или делать их более благостными. Он два раза делал поправки к речи своих приверженцев. Ленин нуждался в поддержке, но не на оппортунистической почве. Каждый вопрос должен был быть понят окончательно – конкретно и на его принципах. Он обрушивался на остальных яростными обвинениями за то, что они взывали к принципу «революционной фразой», за то, что они демонстрировали принципы. Однако его собственный принцип глубоко укоренился в нем.
– Сталин и Зиновьев – оба попытались прийти Ильичу на помощь, – сухо заметил Рейнштейн, совсем не так любезно, как он обычно говорил. – Сталин сказал, что на Западе революционного движения нет, никаких фактов, только возможность движения. Зиновьев добавил, что, заключая мир, мы укрепим в Германии шовинизм и на некоторое время ослабим революционное движение повсюду на Западе. Но что это лучше, чем «гибель социалистической республики».
У Ленина не могло быть иного аргумента. Сталин не прав. Разумеется, на Западе имеется массовое движение, сказал Ленин, но революция там еще не подоспела. И если партия большевиков изменит из-за этого свою тактику, то мы предадим интернациональный социализм. Зиновьев тоже ошибается: заключение мира не замедлит движения на Западе. Но если мы на самом деле верим, что германское движение немедленно разовьется из-за того, что мирные переговоры будут прерваны, если вопрос стоит о том, чтобы принести в жертву российский пролетариат в пользу германского, тогда мы должны принести себя в жертву, потому что германская революция будет гораздо мощнее нашей и бесконечно важнее.
– Однако это не тот случай. Германия, сказал он, лишь «беременна революцией», в то время как «мы здесь уже родили здорового ребенка», социалистическую республику, которая «кричит во всю мочь».
– Ну, тогда каков конечный результат всего этого? – спросил Рид.
– Он был прекрасен! – ответил Рейнштейн, выглядывая в окно здания Министерства иностранных дел на сгущавшиеся сумерки. На его изрезанном морщинами лице играла улыбка. – О, результат? Троцкий добился своего.
Но Ленин в любом случае перетянул обоих американцев на свою сторону.
Даже Робинс присутствовал на митинге 8 января, где Ленин зачитывал свои тезисы. Гумберг сумел устроить так, что мы туда попали, хотя это не было официальное собрание Центрального комитета, но просто расширенное собрание. Робинс нашел двадцать один тезис Ленина «сокрушительными», однако заметил, что Ленин позволил Троцкому управлять собранием, и позднее спросил Ленина, почему он это сделал. Ленин сказал, что он хотел, чтобы Троцкий отложил мир или спас бы их от него, если бы смог. «Но я хотел, чтобы товарищи знали, о чем я думаю…»
26 февраля в Христиании Рид получил из Америки две телеграммы. Одна была подписана Линкольном Стеффенсом и Луизой Брайант, женой Рида, и в ней было написано: «Не возвращайся, жди инструкций». К этому времени Рид был уже в Христиании, по пути домой.
Вторая была подписана Стеффенсом, писателем и редактором, который сделал Рида своим протеже, когда, оставив Гарвард, молодой поэт отправился в Нью-Йорк, в поисках работы писателя: «Троцкий сделал эпохальную ошибку, усомнившись в настоящей искренности Вильсона. Я уверен, президент сделает все, о чем попросят его другие народы. Если вы можете изменить отношение Троцкого и Ленина, вы окажете интернациональную историческую услугу. Стеффенс».
Биограф Рида, рассказавший об этих телеграммах, неуклюже пытаясь извинить идиотизм Стеффа, чего не сделал позднее сам Стефф, не сказал то, что поведала сама Луиза Брайант за кафедрой свидетеля в 1919 году: что Стеффенс пришел к ней от Джорджа Криля, председателя Комитета общественной информации. Однако Риду не нужно было знать, что на телеграмму Стеффенса вдохновил Криль, и он понимал, что это какая-то дрянь. Он отправил в ответ телеграмму о том, что если группа революционных лидеров, в том силе Юджин Дебс и Билл Хэйвуд, попросят его об этом, то он возвратится в Петроград и посмотрит, что сможет сделать; в противном случае он не подчинится.
Впрочем, некоторое время ничто не угрожало желанию Рида вернуться домой. Сиссон об этом позаботился.
В дополнение к телеграмме, которую Джон отправил Стеффенсу, существует еще один документ, который придает мне уверенность, что, несмотря на наши колебания и отступления, мы с Джоном достигли определенного понимания сложностей Брест-Литовска до отъезда Рида. Письмо Джона Робинсу датировано 11 января 1917 года. (Это показывает, что даже такой хороший газетчик, как Рид, может быть рассеянным, когда речь идет о датах, ибо это был, разумеется, 1918 год.) Письмо, которое я приведу здесь, не упоминает прямо Брест-Литовск, но достаточно ясно дает понять, что Рид не питал иллюзий относительно мотивов союзников. Я также приведу письмо полностью, потому что этот документ также проливает свет на то, под каким давлением находился Рид, когда он пытался сесть на корабль, идущий в Соединенные Штаты, а также характеризует его цельную, бескомпромиссную натуру.
Фрэнсис снабдил Рида письмом, в котором давалось указание офицерам паспортного контроля и цензорам пропускать его без досмотра бумаг, пока он не доберется до дома, где – в письме об этом ясно давалось понять – они будут тщательно исследованы. Об этом факте Сиссон не упоминает, когда хвастается своими подвигами. Очевидно, Сиссон и большинство американского штата знали о письме Фрэнсиса и, таким образом, знали, что бумаги Рида по его приезде будут проверены. Однако это было не слишком хорошо для Сиссона.
Сейчас невозможно распознать истинный мотив для такого мстительного акта, каким был поступок Сиссона. В любом случае это доставило Сиссону удовольствие, судя по его словам, опубликованным через много лет после событий, где он вспоминал, что именно он организовал задержание Рида в Христиании 61.
Рид прибыл в Христианию (между прочим, Христиания – прежнее название [с 1624 по 1924] города Осло, т. е. столицы Норвегии, а не Швеции. Фактическая ошибка автора. – Примеч. пер.). Рид прибыл туда 19 февраля (русский календарь к тому времени стал таким же, как на Западе). Пароход, на который у него был взят билет, отплывал в Нью-Йорк 22 февраля. Консул в Христиании сказал Риду, что Государственный департамент приказал ему задержать визу Рида. Он не был арестован, просто он не мог попасть домой – до самого апреля, когда отплывал следующий пароход. Рид снял комнату и начал писать книгу – «Десять дней, которые потрясли мир».
Сиссон приводит две версии, примерно по тридцать отдельных листов или менее, почему он взял на себя хлопоты проследить за тем, чтобы Рид находился в ссылке в Христиании два месяца. Обе версии тщательно сформулированы, но судя по первой видно, что он, похоже, боялся, что Рид станет служить консулом, когда приедет домой; во второй написано, что ни у кого не было намерений сделать Рида консулом и что все это был трюк, направленный, разумеется, лично Сиссоном на то, чтобы Рид вместе с его «бумагами» благополучно добрался до дома.
Сиссон с удовлетворением отмечает, что он сам добрался домой вскоре после Рида и что все бумаги Рида ожидали его для просмотра. Он не объясняет, как именно он совершил сей подвиг. Он пишет, что держал у себя документ о назначении консулом, и добавил, словно это был великодушнейший акт, что вернул Риду его записки. «Красивый и избалованный, я боюсь, что Джон Рид до конца так и не стал взрослым». Проливая крокодиловы слезы о судьбе Джона, он добавляет: «Бедный, блестящий, несчастный Рид!»
Да, требовалось много нервов, чтобы преследовать Джона Рида, но гораздо меньше, когда он умер. Сиссон ждал до 1931 года, чтобы рассказать об этом.
Я полагаю, что Льюис Ганнет написал самый действенный ответ на клеветников Рида, друзей или врагов, которые вернулись из России в 1918 году. «Он начал называть себя коммунистом; старые друзья говорили о нем, что он – хороший поэт, испорченный политикой, что было не совсем правда: вся политика, и особенно революционная, для Джона Рида была поэзией» 62.
Интересно, что Сиссон ни в каком вопросе в своей книге не касается того дела, какие свидетельства раздобыл Гумберг, чтобы добиться отзыва назначения консулом, и он даже не упоминает, как он выполнил свою миссию. Макс Истман написал более интересный и живой рассказ об аннулировании консулата, чем мой, в своей заметке он описывает, как Гумберг крадет свидетельства из ящика стола Джона. Я впервые касаюсь этого дела в изданном материале, и я делаю это сейчас потому, что биограф Джона почти не коснулся этой заметки, а другие статьи слишком тенденциозны, чтобы не сказать – откровенно злонамеренны.
И поскольку выдающийся историк Кеннан отводит примерно шесть страниц в своей заметке об отзыве назначения Рида консулом и находит два документа, имеющие к этому отношение, такого инкриминирующего характера, «что они потрясли Ленина», и я оказался в положении защитника человека, который в защите не нуждался.
Откровенно говоря, все, что связано с тем, кто и почему говорил о деле с назначением консулом, мне казалось совершенно неважным, если бы это не приняло новый оборот, начавшийся с выступления критика, который был более радикальным, чем Ленин, и в то же время оправдывал политику Соединенных Штатов, пороча Джона. Я друг Джона. Я был там. И знаю очень много из того, что происходило, но если я чего-то не знал, то не мог прочитать мысли Ленина. И я знал Джона. И не разрешить этот вопрос сейчас было бы стыдно.
Прежде всего, поскольку единственный «документ», о котором говорит в своей заметке, адресованной мне, Рейнштейн, был написан Джоном полковнику Робинсу по просьбе последнего, то я не вижу резона думать, что Гумберг что-либо украл. Просто он знал, где искать его, – вероятно, в ящике стола Рида. Копии обоих документов теперь хранятся в собрании Робинса в Мэдисоне, штат Висконсин.
В любом случае, я должен сказать, что осталось у меня в памяти относительно обстоятельств, окружающих документ, о котором говорит Робинс. Я не помню число или приблизительную дату просьбы Робинса к Джону. Я помню только, что чета Рид в то время была на мели, поэтому я сужу, что это было прежде, чем мы получили какую-то плату за написание заголовков и статей для отдела пропаганды министерства иностранных дел. Джон тогда отправлял телеграмму в «Массы», чтобы ему заплатили, однако тщетно. Поскольку и в обычные времена у журнала денег не было, Джон решил, что это лишь более чем обычно. Он понятия не имел о проблемах газеты «Массы» с департаментом почт и какое большое число судей ведут следствие над редакторами, и в том числе над ним. Поэтому он направил копию по почте, а не отослал телеграмму, и иногда весело ворчал по этому поводу. Его революционный журнал, жаловался он всем подряд, не мог наскрести денег на телеграммы по поводу единственной в своем роде революции в мире. Редакторы не могли даже по почте сказать ему, что они при первой же возможности вышлют ему мешок картошки и лука, а также копченую говядину.
Кажется, что Робинс и Томпсон, узнав, что концепция революции, поддерживаемая сотрудниками канцелярий и посольств, весьма отдаленно напоминала реальность, и, решив, что это было великое стихийное движение народных масс и что оно продлится, они оживили и полностью пересмотрели и обновили один из своих планов. Это была идея создать газету. Изначально, перед Октябрем, она должна была удерживать Керенского у власти, а Россию – в войне. Теперь они замыслили начать издавать официальную ежедневную американскую газету в Петрограде, которая в дальнейшем поможет американским бизнесменам продавать множество нужных продуктов демократической России, а тем временем сможет создать дружеское отношение к Соединенным Штатам, что, как они надеялись, удержит русских от заключения мира с Германией. Поскольку они были уверены в то время, что смогут добиться de facto, а затем de jure признания новой социалистической республики, этот план не был таким уж нереальным, как может показаться сегодня. Там издавались еще другие иностранные газеты, в том числе «Журналь де Руси», «Антант» и газета на английском языке, «Рашн дейли ньюс». Робинс, естественно, обратился к профессиональному репортеру, осведомленному и в технической стороне дела, с просьбой представить «проспект». Однако Джон смутился. Он шутил по поводу финансов «Масс» и своего обнищания и интересовался, почему Робинс дает ему задание как милостыню. Кроме того, он был очень щепетилен. (Никто никогда, ни с одной стороны, не мог бы сказать, что Джон был как-то связан с газетой, если не считать редактирования. Вряд ли они хотели бы иметь дело с таким ходячим осиным гнездом, каким был Джон, и кроме того, они понимали, что не смогут заполучить его. Поэтому Гранвиль Хикс был в смятении по этому поводу.) Наконец, Рид согласился выполнять техническую работу для Робинса.
Я полагаю, что он должен был делать лишь макет, показывая количество страниц, которые он посмотрел, и образец оформления первой страницы, а также образцы заголовков и тип шрифта и, возможно, размер указанных кеглей. Я слышал, как он ворчал и раздражался из-за того, что подобная рутина, вроде этой, есть насилие над революционной этикой. И не важно, каковы бы ни были цели газеты или ее ограниченный и избранный круг читателей, такая газета заведет народ непонятно куда. И так далее.
Однажды он упомянул, что Робинс пришел к ним в отель, и Рид выложил ему все.
– В любом случае, – торжествующе заявил он, – я сделал макет одной строкой под заголовком: «Эта газета посвящена продвижению интересов американского капитала»!
Я также помню, как была смущена Луиза Брайант, когда она позднее обнаружила, что Робинс засунул банкнот в одну тысячу рублей под какой-то предмет на столе в их комнате в гостинице; однако они взяли его, потому что сидели без денег.
Рейнштейн сказал, что Гумберг отдал «газетное дело» в руки Ленина. Эдмунд Вильсон в своем исследовании «Ленин: великий руководитель» утверждал, что Ленин «был склонен чрезмерно доверять людям», и я соглашусь с этим. В этом случае, впрочем, его доверие касалось Гумберга и оставляло Джона в тени. Естественно, он мог подумать, что Гумберг не заинтересован. Я был уверен, что Ленин взвесил все слова, которые произнес по этому поводу Гумберг, и вряд ли Ленину пришло в голову, что у Гумберга был в этом какой-то свой интерес. Но Рейнштейн мне сказал: «Почему вы доверяете такому человеку, как этот, который один день работает на капиталистов, а на следующий – на революцию?» Но я тогда сказал Рейнштейну: слишком плохо, что кто-то не смог дать ему знать, что между Гумбергом и Ридом плохие отношения. В конце концов, разве нельзя было сказать то же самое об Алексе? Он на самом деле вхож в любые двери. Я не хочу сказать, что он не станет служить им обоим. Но с чего он взял, что Рид работает на двух хозяев?
Между тем к этому времени Ленин уже сделал дело, и назначение консулом было официально аннулировано Чичериным.
Несмотря на то что Сиссон опустил упоминание об этом, Кеннан принимает версию Гумберга, что один из двух документов, которые Гумберг представил Ленину, чтобы добиться отмены распоряжения о назначении консулом, было предложение Рида для газеты, которое он передал Сиссону! Кеннан заявляет, что он просмотрел копии каждого документа и что «оба были на самом деле весьма любопытны и вряд ли могли принадлежать перу Джона Рида».
Экземпляр отпечатанного девятистраничного документа, озаглавленный «Russiches Tageblatt» («Русская ежедневная газета») и датированный 27 ноября 1917 года (а это было лишь через два дня после того, как Сиссон приехал в Петроград из Соединенных Штатов, если предположить, что Рид пользовался западным календарем), хранится среди рукописей Робинса. Они вместе с рукописями Гумберга находятся в архивах Исторического общества в штате Висконсин, в Мэдисоне. На них нет имени Джона Рида, их нельзя отнести к нему ни по одному замечанию или помете, сделанной на них. Страницы напечатаны не так, как обычно это делал Рид (ни одно слово не вычеркнуто значком доллара; фактически, это совершенное письмо, а его опрятность кажется странной, и вряд ли они отпечатаны руками газетчика). Впрочем, вполне возможно, что текст был перепечатан, а некоторые фразы звучат, словно они написаны Джоном, хотя другие – нет. Документ явственно свидетельствует о том, что он подготовлен для газеты на английском языке, а не на русском, как утверждает Кеннан.
Вероятно, это могло быть компиляцией того, что написал Джон, позже переписал и добавил позже, когда Сиссон и Робинс сблизились, потому что в своей телеграмме Крилю от 3 января Сиссон заявляет: «В настоящее время желательно начать издавать нашу собственную газету». Единственное, что звучит явно, не как слова Джона, в документе от 27 ноября, вот эта фраза: «Если Гумберга можно было убедить остаться, то он мог бы сделать замечательную вещь из управления делами. Я знаю кое-что о его записях в Нью-Йорке». Факт состоит в том, что документ полностью безобидный, как безобиден и второй, хотя о нем Кеннан говорит, что «из-за него Ленин, наверное, подпрыгнул». Довольно интересно, что Кеннан не использует ни единой цитаты, прямой или косвенной, кроме уверения Рида (он полагает, что Рида), что газета будет хорошо встречена советским правительством. Он не приводит абзац, который следует немедленно за цитатой:
«Троцкий говорит, что Россия нуждается в капитале для развития и что в несоциалистическом мире Россия не может быть полностью социалистической. Но при настоящем демократическом строе в России иностранному капиталу не разрешат захватить страну и поработить народ, как это было сделано в Египте, в Турции, Мексике и в других странах, находящихся «на задворках». Любое движение американского капитала, откровенно основанного на том факте, что Россия нуждается в средствах, не будет этим самым задушено, а то, что американский капитал нуждается в дивидендах, однако он не станет пытаться душить Россию, будет встречено благожелательно».
В «Декларации» утверждалось, что цель была «способствовать развитию американского бизнеса в России, а также дружбе и взаимопониманию между двумя народами». Декларация заканчивалась следующими словами: «Эта газета безоговорочно признает право русского народа самому определять свою судьбу. Мы подчинимся любым законам, которые русские сочтут необходимым принять. Мы не станем вмешиваться в политику России».
Как видно, даже несмотря на то, что документ в собрании Робинса не содержит слов, которые, как сказал Рид, он не поместил на странице с выходными данными в газете, никто по обе стороны Атлантики не смог бы найти здесь ничего «шокирующего» .
Другой документ, процитированный Кеннаном в его статье о деле, связанном с консулатом (один экземпляр которой находится в Гарварде, в собрании Джона Рида, а другой – в собрании Робинса), был озаглавлен Ридом «Схематичный репортаж». Это отпечатанный обзор, причем имя автора помещено на первой странице (я не сомневаюсь, что это написано Ридом, поскольку несколько слов там вычеркнуты значком доллара), об интервью с левыми эсерами и большевиками, находящимися в правительстве. Это репортаж об их представлениях о будущей торговле и коммерческих отношениях с капиталистическими государствами, особенно с Соединенными Штатами, и нигде статья не заходит дальше действительных отношений, которые поощрял Ленин. Например, те, у кого брал интервью Рид, яростно возражали против каких-либо концессий. Между тем Кеннан процитировал примерно 20 слов из репортажа, состоявшего из более чем 1000 слов, единственный абзац, который можно было, вероятно, неправильно истолковать, и по нему он умудряется создать впечатление, что Рид предает рабочий класс и что об этом якобы сожалеет Кеннан. Вот эта строчка: «…Российское правительство готово признать необходимость установления ограниченного капиталистического государства внутри границы социалистического государства…»
Вопрос заключается не в том, какой империализм предпочтительнее. Единственное соображение – как лучше всего развить и укрепить социалистическую революцию, которая «уже началась» в одной стране. И это нужно сделать точно, потому что оно пойдет на пользу мировой революции.
Рейнштейн сказал, что вопрос не в том, что на кон поставлена мировая революция, ни одна группа не является предпочтительней другой, это основа всего. Вопрос просто в том, отказаться или принять любой мир. Группа раскололась на три главных лагеря, самую сильную оппозицию Ленину возглавил лидер группы за революционную войну Бухарин. Троцкий уже несколько сместил свою позицию; его роль «третьей силы» была гибкой и напоминала его роль в период его ранней ссылки после 1903 года, когда он переметнулся от меньшевиков к большевикам. Ленин тогда назвал это беспринципностью Троцкого, сказал Рейнштейн. «Но сейчас он нужен Ленину. У него мало тех, кто поддерживает его. И, – с улыбкой проговорил, – он довольно груб с теми, кто у него остался».
На собрании 11 января, когда прошло голосование за инструкции Троцкому, относительно его тактики в Бресте, нам рассказали о двух небольших событиях, которые иллюстрируют сущность характера Ленина. Ленин менял точку зрения в соответствии с изменяющимися обстоятельствами, однако он отказывался смягчать обстоятельства или делать их более благостными. Он два раза делал поправки к речи своих приверженцев. Ленин нуждался в поддержке, но не на оппортунистической почве. Каждый вопрос должен был быть понят окончательно – конкретно и на его принципах. Он обрушивался на остальных яростными обвинениями за то, что они взывали к принципу «революционной фразой», за то, что они демонстрировали принципы. Однако его собственный принцип глубоко укоренился в нем.
– Сталин и Зиновьев – оба попытались прийти Ильичу на помощь, – сухо заметил Рейнштейн, совсем не так любезно, как он обычно говорил. – Сталин сказал, что на Западе революционного движения нет, никаких фактов, только возможность движения. Зиновьев добавил, что, заключая мир, мы укрепим в Германии шовинизм и на некоторое время ослабим революционное движение повсюду на Западе. Но что это лучше, чем «гибель социалистической республики».
У Ленина не могло быть иного аргумента. Сталин не прав. Разумеется, на Западе имеется массовое движение, сказал Ленин, но революция там еще не подоспела. И если партия большевиков изменит из-за этого свою тактику, то мы предадим интернациональный социализм. Зиновьев тоже ошибается: заключение мира не замедлит движения на Западе. Но если мы на самом деле верим, что германское движение немедленно разовьется из-за того, что мирные переговоры будут прерваны, если вопрос стоит о том, чтобы принести в жертву российский пролетариат в пользу германского, тогда мы должны принести себя в жертву, потому что германская революция будет гораздо мощнее нашей и бесконечно важнее.
– Однако это не тот случай. Германия, сказал он, лишь «беременна революцией», в то время как «мы здесь уже родили здорового ребенка», социалистическую республику, которая «кричит во всю мочь».
– Ну, тогда каков конечный результат всего этого? – спросил Рид.
– Он был прекрасен! – ответил Рейнштейн, выглядывая в окно здания Министерства иностранных дел на сгущавшиеся сумерки. На его изрезанном морщинами лице играла улыбка. – О, результат? Троцкий добился своего.
Но Ленин в любом случае перетянул обоих американцев на свою сторону.
Даже Робинс присутствовал на митинге 8 января, где Ленин зачитывал свои тезисы. Гумберг сумел устроить так, что мы туда попали, хотя это не было официальное собрание Центрального комитета, но просто расширенное собрание. Робинс нашел двадцать один тезис Ленина «сокрушительными», однако заметил, что Ленин позволил Троцкому управлять собранием, и позднее спросил Ленина, почему он это сделал. Ленин сказал, что он хотел, чтобы Троцкий отложил мир или спас бы их от него, если бы смог. «Но я хотел, чтобы товарищи знали, о чем я думаю…»
26 февраля в Христиании Рид получил из Америки две телеграммы. Одна была подписана Линкольном Стеффенсом и Луизой Брайант, женой Рида, и в ней было написано: «Не возвращайся, жди инструкций». К этому времени Рид был уже в Христиании, по пути домой.
Вторая была подписана Стеффенсом, писателем и редактором, который сделал Рида своим протеже, когда, оставив Гарвард, молодой поэт отправился в Нью-Йорк, в поисках работы писателя: «Троцкий сделал эпохальную ошибку, усомнившись в настоящей искренности Вильсона. Я уверен, президент сделает все, о чем попросят его другие народы. Если вы можете изменить отношение Троцкого и Ленина, вы окажете интернациональную историческую услугу. Стеффенс».
Биограф Рида, рассказавший об этих телеграммах, неуклюже пытаясь извинить идиотизм Стеффа, чего не сделал позднее сам Стефф, не сказал то, что поведала сама Луиза Брайант за кафедрой свидетеля в 1919 году: что Стеффенс пришел к ней от Джорджа Криля, председателя Комитета общественной информации. Однако Риду не нужно было знать, что на телеграмму Стеффенса вдохновил Криль, и он понимал, что это какая-то дрянь. Он отправил в ответ телеграмму о том, что если группа революционных лидеров, в том силе Юджин Дебс и Билл Хэйвуд, попросят его об этом, то он возвратится в Петроград и посмотрит, что сможет сделать; в противном случае он не подчинится.
Впрочем, некоторое время ничто не угрожало желанию Рида вернуться домой. Сиссон об этом позаботился.
В дополнение к телеграмме, которую Джон отправил Стеффенсу, существует еще один документ, который придает мне уверенность, что, несмотря на наши колебания и отступления, мы с Джоном достигли определенного понимания сложностей Брест-Литовска до отъезда Рида. Письмо Джона Робинсу датировано 11 января 1917 года. (Это показывает, что даже такой хороший газетчик, как Рид, может быть рассеянным, когда речь идет о датах, ибо это был, разумеется, 1918 год.) Письмо, которое я приведу здесь, не упоминает прямо Брест-Литовск, но достаточно ясно дает понять, что Рид не питал иллюзий относительно мотивов союзников. Я также приведу письмо полностью, потому что этот документ также проливает свет на то, под каким давлением находился Рид, когда он пытался сесть на корабль, идущий в Соединенные Штаты, а также характеризует его цельную, бескомпромиссную натуру.
«Мой дорогой полковник Робинс.Посол Фрэнсис инициировал движение за то, чтобы назначение Рида консулом было отменено, и попросил Робинса попытаться убедить советское правительство, что это неразумно. Робинс попросил Гумберга, и, разумеется, Гумберг с восторгом взялся за эту обязанность. Поэтому я не доверяю словам Сиссона, что Гумберг делал это по его поручению. Кеннан пишет, что Гумберг говорил, будто он сам сказал Джону, что отменил назначение. Фрэнсис и Сиссон заявляют, что Рид заранее знал, прежде чем покинуть Петроград, что он не будет консулом. Я не помню, чтобы Джону об этом официально сказали в Петрограде, но, поскольку я никогда не был уверен, насколько серьезно он относился к этому посту, который они состряпали вдвоем с Троцким, может, я просто забыл. В моих записках есть только фраза, что «Рейнштейн сказал нам», что произошло, но записки эти не датированы, и в них нет никакого указания на то, что «нам» означало Рида и меня. Хотя, на деле, так и было. Позднее я понял, что на родине рассказ об отмене назначения был напечатан только 18 февраля в газете «Нью-Йорк тайме». Под лондонской строкой, где пишется дата, время и т. д., был помещен рассказ под заголовком «Рид не будет консулом?», в котором было написано, что в «задержавшейся депеше из Петрограда» говорится, что Рид уехал из Петрограда как частный гражданин, а его назначение отменено. Эта история намекала на «предыдущую депешу из Стокгольма», в которой было написано, что «Рид прибыл туда по пути в Нью-Йорк, чтобы занять должность консула».
Я думал обо всем, что Вы сказали.
Теперь я понимаю, Вы простите меня, если я буду говорить откровенно, потому что я делаю это с большим почтением к Вам и с верой в Вас, а также с величайшим восхищением тем, что Вы сделали в России.
Я ошибался, когда думал, что Ваша главная цель – прежде всего – сокрушить автократию Германии и, во-вторых, укрепить далее законное величие Америки.
Что же до меня, то я работаю на международную демократию снизу – это единственный способ, по которому, по моему убеждению, она может возникнуть. Как Вы знаете, существуют конфликты между этими двумя разными способами мышления. Но я не думаю, что Вы правильно судили обо мне, когда назвали мой способ формулой «смирительной рубашки». Тем не менее…
Теперь я думаю, что эта привязанность к большевикам со стороны союзников вдохновлена радостной верой в то, что Россия снова примкнет к ним со своими военными целями, которые, в соответствии с Вудро и Ллойд Джорджем, все еще немного склонны к Эльзас-Лоррен (Лотарингии), если можно так выразиться. Союзники еще не желают настоящего демократического мира, и, разумеется, Германии это не нужно. Я сам не стал бы сражаться за что-то менее значительное, не стал бы и работать на это. Следовательно, я не стану работать ни на одно из союзных правительств, до тех пор пока оно само не станет в то же время продвигать дело интернациональной демократии. На этом вопросе мы каким-то образом могли бы сойтись.
Я склонен принять некоторые части речи президента как согласие с общедемократическими интересами. Я склоняюсь к этому не ради денег или заявлений посла и т. д.
Я очень ценю все, что Вы сделали для меня, и весьма благодарен за все, что Вы, по собственной свободной воле, скажете в подтверждение того, что я не коррумпирован чьими-либо деньгами – ни германскими, ни американскими – и что я работаю ради того, во что верю сам. Я желаю принести себя в жертву, ради этого я не стал бы намеренно нарушать свое соглашение с Государственным департаментом.
Для меня было бы огромной помощью получить подтверждение от Напыщенного Ничтожества насчет того, что я не являюсь опасным динамитчиком и германским шпионом, каким он описывал меня в официальных депешах своему правительству – и моему тоже.
Разумеется, я должен быть благодарен, если вы оба или каждый из вас честно скажет, что я делал все, что мог, ради дела демократии против самодержавия – Германии, равно как и нашего собственного, – пока я находился здесь. Но я не хотел бы, чтобы меня считали человеком, который служит интересам Соединенных Штатов или другого капиталистического правительства, если бы я мог это сделать.
Позвольте мне добавить, что Вашу личную дружбу и доброту, с которой Вы одолжили мне свои личные деньги, когда я нуждался в них, без каких-либо обязательств с моей стороны, я не забуду никогда. Я мог бы обратиться к вам еще, и я хотел бы верить, что я делаю так, потому что вы – мой друг, для которого я буду делать все, что смогу, и не потому, что хочу вымогать у вас деньги.
Искренне ваш Джон Рид» 60.
Фрэнсис снабдил Рида письмом, в котором давалось указание офицерам паспортного контроля и цензорам пропускать его без досмотра бумаг, пока он не доберется до дома, где – в письме об этом ясно давалось понять – они будут тщательно исследованы. Об этом факте Сиссон не упоминает, когда хвастается своими подвигами. Очевидно, Сиссон и большинство американского штата знали о письме Фрэнсиса и, таким образом, знали, что бумаги Рида по его приезде будут проверены. Однако это было не слишком хорошо для Сиссона.
Сейчас невозможно распознать истинный мотив для такого мстительного акта, каким был поступок Сиссона. В любом случае это доставило Сиссону удовольствие, судя по его словам, опубликованным через много лет после событий, где он вспоминал, что именно он организовал задержание Рида в Христиании 61.
Рид прибыл в Христианию (между прочим, Христиания – прежнее название [с 1624 по 1924] города Осло, т. е. столицы Норвегии, а не Швеции. Фактическая ошибка автора. – Примеч. пер.). Рид прибыл туда 19 февраля (русский календарь к тому времени стал таким же, как на Западе). Пароход, на который у него был взят билет, отплывал в Нью-Йорк 22 февраля. Консул в Христиании сказал Риду, что Государственный департамент приказал ему задержать визу Рида. Он не был арестован, просто он не мог попасть домой – до самого апреля, когда отплывал следующий пароход. Рид снял комнату и начал писать книгу – «Десять дней, которые потрясли мир».
Сиссон приводит две версии, примерно по тридцать отдельных листов или менее, почему он взял на себя хлопоты проследить за тем, чтобы Рид находился в ссылке в Христиании два месяца. Обе версии тщательно сформулированы, но судя по первой видно, что он, похоже, боялся, что Рид станет служить консулом, когда приедет домой; во второй написано, что ни у кого не было намерений сделать Рида консулом и что все это был трюк, направленный, разумеется, лично Сиссоном на то, чтобы Рид вместе с его «бумагами» благополучно добрался до дома.
Сиссон с удовлетворением отмечает, что он сам добрался домой вскоре после Рида и что все бумаги Рида ожидали его для просмотра. Он не объясняет, как именно он совершил сей подвиг. Он пишет, что держал у себя документ о назначении консулом, и добавил, словно это был великодушнейший акт, что вернул Риду его записки. «Красивый и избалованный, я боюсь, что Джон Рид до конца так и не стал взрослым». Проливая крокодиловы слезы о судьбе Джона, он добавляет: «Бедный, блестящий, несчастный Рид!»
Да, требовалось много нервов, чтобы преследовать Джона Рида, но гораздо меньше, когда он умер. Сиссон ждал до 1931 года, чтобы рассказать об этом.
Я полагаю, что Льюис Ганнет написал самый действенный ответ на клеветников Рида, друзей или врагов, которые вернулись из России в 1918 году. «Он начал называть себя коммунистом; старые друзья говорили о нем, что он – хороший поэт, испорченный политикой, что было не совсем правда: вся политика, и особенно революционная, для Джона Рида была поэзией» 62.
Интересно, что Сиссон ни в каком вопросе в своей книге не касается того дела, какие свидетельства раздобыл Гумберг, чтобы добиться отзыва назначения консулом, и он даже не упоминает, как он выполнил свою миссию. Макс Истман написал более интересный и живой рассказ об аннулировании консулата, чем мой, в своей заметке он описывает, как Гумберг крадет свидетельства из ящика стола Джона. Я впервые касаюсь этого дела в изданном материале, и я делаю это сейчас потому, что биограф Джона почти не коснулся этой заметки, а другие статьи слишком тенденциозны, чтобы не сказать – откровенно злонамеренны.
И поскольку выдающийся историк Кеннан отводит примерно шесть страниц в своей заметке об отзыве назначения Рида консулом и находит два документа, имеющие к этому отношение, такого инкриминирующего характера, «что они потрясли Ленина», и я оказался в положении защитника человека, который в защите не нуждался.
Откровенно говоря, все, что связано с тем, кто и почему говорил о деле с назначением консулом, мне казалось совершенно неважным, если бы это не приняло новый оборот, начавшийся с выступления критика, который был более радикальным, чем Ленин, и в то же время оправдывал политику Соединенных Штатов, пороча Джона. Я друг Джона. Я был там. И знаю очень много из того, что происходило, но если я чего-то не знал, то не мог прочитать мысли Ленина. И я знал Джона. И не разрешить этот вопрос сейчас было бы стыдно.
Прежде всего, поскольку единственный «документ», о котором говорит в своей заметке, адресованной мне, Рейнштейн, был написан Джоном полковнику Робинсу по просьбе последнего, то я не вижу резона думать, что Гумберг что-либо украл. Просто он знал, где искать его, – вероятно, в ящике стола Рида. Копии обоих документов теперь хранятся в собрании Робинса в Мэдисоне, штат Висконсин.
В любом случае, я должен сказать, что осталось у меня в памяти относительно обстоятельств, окружающих документ, о котором говорит Робинс. Я не помню число или приблизительную дату просьбы Робинса к Джону. Я помню только, что чета Рид в то время была на мели, поэтому я сужу, что это было прежде, чем мы получили какую-то плату за написание заголовков и статей для отдела пропаганды министерства иностранных дел. Джон тогда отправлял телеграмму в «Массы», чтобы ему заплатили, однако тщетно. Поскольку и в обычные времена у журнала денег не было, Джон решил, что это лишь более чем обычно. Он понятия не имел о проблемах газеты «Массы» с департаментом почт и какое большое число судей ведут следствие над редакторами, и в том числе над ним. Поэтому он направил копию по почте, а не отослал телеграмму, и иногда весело ворчал по этому поводу. Его революционный журнал, жаловался он всем подряд, не мог наскрести денег на телеграммы по поводу единственной в своем роде революции в мире. Редакторы не могли даже по почте сказать ему, что они при первой же возможности вышлют ему мешок картошки и лука, а также копченую говядину.
Кажется, что Робинс и Томпсон, узнав, что концепция революции, поддерживаемая сотрудниками канцелярий и посольств, весьма отдаленно напоминала реальность, и, решив, что это было великое стихийное движение народных масс и что оно продлится, они оживили и полностью пересмотрели и обновили один из своих планов. Это была идея создать газету. Изначально, перед Октябрем, она должна была удерживать Керенского у власти, а Россию – в войне. Теперь они замыслили начать издавать официальную ежедневную американскую газету в Петрограде, которая в дальнейшем поможет американским бизнесменам продавать множество нужных продуктов демократической России, а тем временем сможет создать дружеское отношение к Соединенным Штатам, что, как они надеялись, удержит русских от заключения мира с Германией. Поскольку они были уверены в то время, что смогут добиться de facto, а затем de jure признания новой социалистической республики, этот план не был таким уж нереальным, как может показаться сегодня. Там издавались еще другие иностранные газеты, в том числе «Журналь де Руси», «Антант» и газета на английском языке, «Рашн дейли ньюс». Робинс, естественно, обратился к профессиональному репортеру, осведомленному и в технической стороне дела, с просьбой представить «проспект». Однако Джон смутился. Он шутил по поводу финансов «Масс» и своего обнищания и интересовался, почему Робинс дает ему задание как милостыню. Кроме того, он был очень щепетилен. (Никто никогда, ни с одной стороны, не мог бы сказать, что Джон был как-то связан с газетой, если не считать редактирования. Вряд ли они хотели бы иметь дело с таким ходячим осиным гнездом, каким был Джон, и кроме того, они понимали, что не смогут заполучить его. Поэтому Гранвиль Хикс был в смятении по этому поводу.) Наконец, Рид согласился выполнять техническую работу для Робинса.
Я полагаю, что он должен был делать лишь макет, показывая количество страниц, которые он посмотрел, и образец оформления первой страницы, а также образцы заголовков и тип шрифта и, возможно, размер указанных кеглей. Я слышал, как он ворчал и раздражался из-за того, что подобная рутина, вроде этой, есть насилие над революционной этикой. И не важно, каковы бы ни были цели газеты или ее ограниченный и избранный круг читателей, такая газета заведет народ непонятно куда. И так далее.
Однажды он упомянул, что Робинс пришел к ним в отель, и Рид выложил ему все.
– В любом случае, – торжествующе заявил он, – я сделал макет одной строкой под заголовком: «Эта газета посвящена продвижению интересов американского капитала»!
Я также помню, как была смущена Луиза Брайант, когда она позднее обнаружила, что Робинс засунул банкнот в одну тысячу рублей под какой-то предмет на столе в их комнате в гостинице; однако они взяли его, потому что сидели без денег.
Рейнштейн сказал, что Гумберг отдал «газетное дело» в руки Ленина. Эдмунд Вильсон в своем исследовании «Ленин: великий руководитель» утверждал, что Ленин «был склонен чрезмерно доверять людям», и я соглашусь с этим. В этом случае, впрочем, его доверие касалось Гумберга и оставляло Джона в тени. Естественно, он мог подумать, что Гумберг не заинтересован. Я был уверен, что Ленин взвесил все слова, которые произнес по этому поводу Гумберг, и вряд ли Ленину пришло в голову, что у Гумберга был в этом какой-то свой интерес. Но Рейнштейн мне сказал: «Почему вы доверяете такому человеку, как этот, который один день работает на капиталистов, а на следующий – на революцию?» Но я тогда сказал Рейнштейну: слишком плохо, что кто-то не смог дать ему знать, что между Гумбергом и Ридом плохие отношения. В конце концов, разве нельзя было сказать то же самое об Алексе? Он на самом деле вхож в любые двери. Я не хочу сказать, что он не станет служить им обоим. Но с чего он взял, что Рид работает на двух хозяев?
Между тем к этому времени Ленин уже сделал дело, и назначение консулом было официально аннулировано Чичериным.
Несмотря на то что Сиссон опустил упоминание об этом, Кеннан принимает версию Гумберга, что один из двух документов, которые Гумберг представил Ленину, чтобы добиться отмены распоряжения о назначении консулом, было предложение Рида для газеты, которое он передал Сиссону! Кеннан заявляет, что он просмотрел копии каждого документа и что «оба были на самом деле весьма любопытны и вряд ли могли принадлежать перу Джона Рида».
Экземпляр отпечатанного девятистраничного документа, озаглавленный «Russiches Tageblatt» («Русская ежедневная газета») и датированный 27 ноября 1917 года (а это было лишь через два дня после того, как Сиссон приехал в Петроград из Соединенных Штатов, если предположить, что Рид пользовался западным календарем), хранится среди рукописей Робинса. Они вместе с рукописями Гумберга находятся в архивах Исторического общества в штате Висконсин, в Мэдисоне. На них нет имени Джона Рида, их нельзя отнести к нему ни по одному замечанию или помете, сделанной на них. Страницы напечатаны не так, как обычно это делал Рид (ни одно слово не вычеркнуто значком доллара; фактически, это совершенное письмо, а его опрятность кажется странной, и вряд ли они отпечатаны руками газетчика). Впрочем, вполне возможно, что текст был перепечатан, а некоторые фразы звучат, словно они написаны Джоном, хотя другие – нет. Документ явственно свидетельствует о том, что он подготовлен для газеты на английском языке, а не на русском, как утверждает Кеннан.
Вероятно, это могло быть компиляцией того, что написал Джон, позже переписал и добавил позже, когда Сиссон и Робинс сблизились, потому что в своей телеграмме Крилю от 3 января Сиссон заявляет: «В настоящее время желательно начать издавать нашу собственную газету». Единственное, что звучит явно, не как слова Джона, в документе от 27 ноября, вот эта фраза: «Если Гумберга можно было убедить остаться, то он мог бы сделать замечательную вещь из управления делами. Я знаю кое-что о его записях в Нью-Йорке». Факт состоит в том, что документ полностью безобидный, как безобиден и второй, хотя о нем Кеннан говорит, что «из-за него Ленин, наверное, подпрыгнул». Довольно интересно, что Кеннан не использует ни единой цитаты, прямой или косвенной, кроме уверения Рида (он полагает, что Рида), что газета будет хорошо встречена советским правительством. Он не приводит абзац, который следует немедленно за цитатой:
«Троцкий говорит, что Россия нуждается в капитале для развития и что в несоциалистическом мире Россия не может быть полностью социалистической. Но при настоящем демократическом строе в России иностранному капиталу не разрешат захватить страну и поработить народ, как это было сделано в Египте, в Турции, Мексике и в других странах, находящихся «на задворках». Любое движение американского капитала, откровенно основанного на том факте, что Россия нуждается в средствах, не будет этим самым задушено, а то, что американский капитал нуждается в дивидендах, однако он не станет пытаться душить Россию, будет встречено благожелательно».
В «Декларации» утверждалось, что цель была «способствовать развитию американского бизнеса в России, а также дружбе и взаимопониманию между двумя народами». Декларация заканчивалась следующими словами: «Эта газета безоговорочно признает право русского народа самому определять свою судьбу. Мы подчинимся любым законам, которые русские сочтут необходимым принять. Мы не станем вмешиваться в политику России».
Как видно, даже несмотря на то, что документ в собрании Робинса не содержит слов, которые, как сказал Рид, он не поместил на странице с выходными данными в газете, никто по обе стороны Атлантики не смог бы найти здесь ничего «шокирующего» .
Другой документ, процитированный Кеннаном в его статье о деле, связанном с консулатом (один экземпляр которой находится в Гарварде, в собрании Джона Рида, а другой – в собрании Робинса), был озаглавлен Ридом «Схематичный репортаж». Это отпечатанный обзор, причем имя автора помещено на первой странице (я не сомневаюсь, что это написано Ридом, поскольку несколько слов там вычеркнуты значком доллара), об интервью с левыми эсерами и большевиками, находящимися в правительстве. Это репортаж об их представлениях о будущей торговле и коммерческих отношениях с капиталистическими государствами, особенно с Соединенными Штатами, и нигде статья не заходит дальше действительных отношений, которые поощрял Ленин. Например, те, у кого брал интервью Рид, яростно возражали против каких-либо концессий. Между тем Кеннан процитировал примерно 20 слов из репортажа, состоявшего из более чем 1000 слов, единственный абзац, который можно было, вероятно, неправильно истолковать, и по нему он умудряется создать впечатление, что Рид предает рабочий класс и что об этом якобы сожалеет Кеннан. Вот эта строчка: «…Российское правительство готово признать необходимость установления ограниченного капиталистического государства внутри границы социалистического государства…»