Страница:
Нау непонятно и неудержимо тянуло к воде, и она была готова целыми
днями сидеть, глядя на ровную поверхность, следя за толстыми
бакланами-рыболовами, за снующими в прозрачной воде серыми бычками и
плоскими рыбами, плотно прижимающимися к каменистому дну.
Это случилось ранним утром, когда солнце уже было высоко над мысом и
собиралось двинуться в долгий путь над тундровыми холмами.
Она спустилась на прибрежный лужок со свежей, блестящей травой у устья
ручейка, сбегающего с горы.
На ее крик прибежал Рэу.
-- Подтащи меня ближе к воде, -- попросила Нау.
Маленькие китята появились, когда ноги Нау наполовину оказались в воде.
Новорожденные поплыли, пуская маленькие фонтанчики.
Нау повернулась лицом к Рэу и счастливо улыбнулась.
-- Я рада, что они похожи на тебя.
Нау вошла в воду, и набухшие от молока груди оказались в воде. Китята
подплыли и начали шумно сосать, касаясь грудей мягкими толстыми губами, меж
которых розовели еще нежные, пушистые зачатки китового уса.
Рэу охотился на непрочном ледовом припае, добывая нерп и лахтаков.
А Нау почти не уходила с берега, возилась со своими детьми, которые
росли, набирались сил и уже отваживались уплывать на середину лагуны, на
самую глубину.
И тогда Нау тревожно окликала их, зовя именем отца:
-- Рэу! Рэу! Рэу!
Китята высоко взметывали фонтанчики, торопились к ней, тыкались мягкими
губами в распластанные на воде груди и долго и смачно вбирали в себя жирное
материнское молоко.
В вечернюю пору, когда солнце покидало сушу и отправлялось в море,
чтобы окунуться после долгого дневного перехода в прохладные воды, приходил
отец и играл с детьми. Он кидал разноцветные камешки далеко в воду, китята
бросались за ними, отыскивали их на дне лагуны.
У лагуны становилось шумно: всплески воды, шипение и свист китовых
фонтанов, крики Рэу и Нау -- все это смешивалось с щебетанием птиц над
ручьем, с хлопаньем крыльев бакланов, удирающих от стремительно плывущих
китят. На кочках стояли суслики и одобрительно посвистывали.
С заходом солнца китята отправлялись спать, а родители укладывались
здесь же, на берегу, подстелив под себя оленьи шкуры.
Нау среди ночи часто просыпалась, прислушивалась к плеску воды, чтобы
услышать сонное дыхание своих детей. Широко открытыми глазами она смотрела
на светлое небо, где еще не было звезд: они зажгутся тогда, когда укоротится
солнечный день. Лежа так, без сна, Нау чувствовала себя легким ветром,
медленно парящим над сонными травами и цветами, над волной, плещущейся у
уреза, чувствовала себя частью каменного берега, у которого текла студеная
океанская вода, облаком под острым краем бледной луны... Она была всем, что
вокруг нее, что являлось огромным миром, заполнившим все видимое
пространство. Она знала, что с наступлением рассвета, когда солнечные лучи
ударят в мокрые скалы у мыса и перепрыгнут на галечную косу, заиграют на
утренней ряби лагуны, все это исчезнет, она как бы заново превратится в
существо, отличное от окружения. Именно днем приходили трудные мысли о том,
что вот китята, будучи ее детьми, плоть от плоти ее и Рэу, все же китята и
они не могут даже взойти на берег и войти в родительскую хижину...
Нау утешалась слабой надеждой, что со временем китята превратятся в
людей, как это случилось с Рэу.
Порой Нау хотелось поделиться тревожными мыслями с Рэу, но тот,
казалось, не видел никакой разницы между собой и китятами. Видимо, ему и в
голову не приходило, что они -- отличные от него существа. Может быть, это
оттого, что Рэу сам был китом в обличье человека...
В дневное время Нау снова становилась обыкновенным человеком. Ей
приходилось напрягать разум, чтобы понять, чего хочет старый ворон,
взобравшийся на побелевший от времени, отполированный ветрами моржовый
череп, ей надо было задуматься, чтобы догадаться о смысле пения пуночек и
свиста евражек. Это рождало тревогу и мысли, раздумья о происходящем.
Рэу был занят с утра до вечера.
Еще весной он загарпунил на льду несколько моржей и показал Нау, как
нужно расщеплять кожи, чтобы они стали тонкими и упругими. Эти сырые кожи он
долго держал в мелкой воде лагуны, и, пока они там мокли, собирал
плавниковые жерди, подбирая их друг к другу. Нау казалось, что Рэу мастерит
скелет какой-то неведомой гигантской рыбы. Он обтачивал дерево заостренными
ножами из камня, полировал, сверлил трубчатыми костями и потом крепко
связывал лахтачьими ремнями. Когда все было готово, Рэу достал из воды
моржовые кожи и обтянул ими деревянный скелет.
-- На этой лодке, -- объяснил Рэу, -- можно уходить далеко от берега.
Первое плавание совершили по лагуне.
Упругая вода била в днище, вызывая звонкий гром, ветер наполнил парус,
сшитый из тонко выделанных нерпичьих кож, и лодка мчалась по лагуне.
Дети-китята плыли вслед, радостно выпрыгивая из воды, стараясь высоким
фонтаном обрызгать родителей.
Лодка шла вдоль галечной косы к проливу, соединяющему лагуну с открытым
морем.
Нау громко окликала детей, и ей казалось, что они отзываются ей,
лопочут детские слова, радуются вместе с ней изобретению отца.
Рэу, гордый тем, что сотворил такое чудо, выкрикивал сильное, громкое,
приятное слуху. Толстые бакланы нехотя уступали дорогу, долго махая
крыльями, чтобы подняться над водой, чайки с тревожными криками носились над
лодкой, пересекая ей путь, а нерпы выныривали и долго смотрели вслед, не
понимая, что случилось, стараясь уразуметь, что за неведомое чудище
появилось в их водах.
-- Теперь мы стали ближе к детям, -- радостно сказала Нау, когда они
приплыли обратно и вытащили на берег лодку.
-- Завтра выйдем в открытое море, -- сказал Рэу.
Море ласково приняло лодку. Нау чувствовала, как сильно и могуче оно,
как велики волны, незаметные с берега. Они легко несли на могучей спине
кожаную лодку. Сильный и ровный ветер наполнял парус, и вода легко журчала
за бортом уходящей от берега лодки.
Глянув на Рэу, Нау удивилась: она никогда не видела на его лице такого
выражения. Рэу словно бы слился с лодкой и был единым существом с ней.
Каждый удар волны, каждый порыв ветра отражался в нем. Вздымаясь на гребень
волны вместе с лодкой, Рэу как-то странно придыхал, словно выпускал из себя
китовый фонтан. Ветер шевелил его волосы, обвевал напрягшееся, сузившееся
лицо и выжимал слезы из широко открытых глаз.
А потом Рэу стал громко и протяжно кричать, и в этом крике были
удивительные слова, словно окрашенные радугой:
Ветер, сильный ветер,
Смешанный с пылью морской воды!
Подними на могучую спину свою
Кожаную ладью и вознеси
На тропы морских родичей моих,
Чтобы свиделся я с ними и
Сказал, что есть великая сила
В природе, что делает кита
Человеком и дает жизнь
Новому, доселе небывалому
В природе...
Нау, невольно поддавшаяся очарованию ритмичного крика, вдруг
обнаружила, что кричит вместе с Рэу, и новорожденная песня людей звенит
вместе с ветром, ударяясь о парус.
Галечная коса давно скрылась с глаз, и скалистые мысы, разноцветные
вблизи от наростов лишайников и мхов, кое-где покрытые зеленой травой, стали
синими, и расстояние смазало их очертания, уменьшило размеры. Теперь
огромная водная ширь отделяла кожаную лодку от земли, и это волновало Рэу,
наполняя его новой силой.
А Нау вдруг почувствовала страх.
Твердая, надежная земля оставалась уже далеко. Маленькой хижины нельзя
было рассмотреть.
-- Куда мы плывем, Рэу? -- спросила Нау.
Рэу прервал пение, и последний звук унесся поверх паруса, смешавшись с
шипением зеленых волн.
Выражение лица Рэу переменилось, словно туча нашла на него, и он тихо
ответил:
-- Не знаю.
Он сел на дно лодки, на частые переплетения деревянных планок, на
которые была натянута моржовая кожа.
-- Я вспомнил давние годы, -- сказал Рэу. -- Я был молодым и любопытным
и часто отрывался от своих. Уходил далеко, чувствуя себя частью моря, ветра
и синего неба. Меня предостерегали. Но я не слушал слова старших. Однажды на
меня напали косатки. Они преследовали меня яростно и долго, стараясь прижать
к берегу. Но я сумел уйти от них и воссоединился со своей стаей. В другой
раз я оказался среди плавучих льдов, из которых едва выбрался, ободрав до
крови все тело... И сегодня, выйдя в море, я снова почувствовал себя молодым
и полным сил...
Рэу развернул лодку к берегу.
Когда впереди тонкой полоской обозначилась коса, рядом с лодкой
взметнулся китовый фонтан и из глубины показалась голова кита.
-- Это мой брат! -- обрадованно закричал Рэу. -- Гляди, Нау, а вон еще
один! Другой позади нас! Они пришли ко мне! Нау, они радуются свиданию с
нами!
Киты осторожно подходили к кожаной лодке и толкали ее вперед, придавая
ей новую скорость. Их разинутые пасти, украшенные темным частоколом плотного
китового уса, казалось, улыбались Нау.
Рэу стоял во весь рост и радостно смотрел на своих братьев.
-- Как жаль, что они не понимают человеческого разговора, -- сказала
Нау.
-- Понимать-то понимают, -- ответил Рэу, -- только говорить не могут.
Чтобы иметь речь, надо стать человеком, надо полюбить женщину, как это
случилось со мной... Так мне говорила мать, когда она вызнала, почему я так
стремлюсь к берегу, отчего я так долго не возвращаюсь к стаду. И еще она
говорила: все, кто живет на побережье, произошли от китов, которых
преобразила любовь...
-- Значит, мы не одиноки на берегу? -- спросила Нау.
-- Может быть, -- ответил Рэу.
-- Тогда почему я родила китят?
-- Потому что я -- кит, -- ответил Рэу, и, словно в ответ на эти слова,
братья, следовавшие за лодкой, взметнулись вверх, выпрыгнув из воды почти во
всю свою огромную длину.
Поднятые ими волны едва не захлестнули кожаную лодку, но Рэу только
смеялся и кричал громкое, радостное своим братьям.
Вместе с ним радовалась и Нау, и спокойствие возвращалось к ней по мере
того, как приближался берег и издали уже можно было различить белую оторочку
прибоя.
Рэу направил лодку в узкий пролив, соединяющий лагуну с морем.
За отмелью дети встретили кожаную лодку и пристроились к бортам,
сопровождая ее, пока она плыла от пролива вдоль зеленых тундровых берегов.
На закате Нау покормила детей, и они отплыли на середину лагуны, где
обычно проводили ночь.
За вечерней трапезой Рэу сказал:
-- Мои братья признали меня. Они увидели, что я возвратился в море,
остался верен ему.
-----
Когда росы стали холодными и в тундре налились соком ягоды, Нау стала
замечать, что детям все труднее подплывать к ней -- они выросли.
На рассвете Нау уходила на зеленые холмы, пересекая низкую, болотистую
луговину, на которой алела спелая морошка. Она собирала в кожаный туесок
черную шикшу, голубику, морошку. К полудню возвращалась в хижину. А Рэу все
не было: он уплывал в кожаной лодке к Одиноким скалам, торчащим далеко в
море, и там охотился на нерпу, гарпунил моржей и встречался со своими
братьями.
Нау смешивала ягоды, сдабривала их нерпичьим жиром и ставила на
холодок, чтобы угостить лакомством возвратившегося охотника.
На морской стороне галечной косы она ждала возвращения Рэу.
Сначала показывался парус. Он медленно рос, покачиваясь под ветром. Над
парусом летели птицы, указывая путь к берегу, а рядом плыли братья-киты.
Нау смотрела на приближающуюся лодку. Вот уже можно различить сидящего
в ней охотника, его развевающиеся на ветру черные волосы. По бокам лодки
были привязаны нерпичьи и моржовые туши.
На этот раз Рэу приволок большую тушу моржа.
Желтые клыки животного торчали под водой. Рэу и Нау пришлось изрядно
потрудиться, чтобы вытянуть на берег гигантское животное.
-- Большая кожа у этого моржа, -- сказал Рэу. -- Мы сделаем из нее
покрышку для новой хижины, чтобы нам было просторно в ней.
Он давно заметил, что Нау снова собирается стать матерью, и радовался
этому.
С приходом темных ночей подросшие китята перестали подходить к берегу
-- мели не пускали их. Нау уже не кормила их своим молоком, и дети сами
добывали себе еду.
-- Им тесно в лагуне, -- сказал Рэу и спустил лодку в воду.
Он посадил Нау в середину, сам устроился на корме, чтобы править
парусом и рулевым веслом.
Китята ждали родителей на глубоком месте.
-- Следуйте за мной! -- крикнул им Рэу. -- Плывите вслед за нашей
лодкой!
Китята пристроились к корме. Они радовались, как всегда, свиданию с
отцом и матерью.
Рэу направил лодку в пролив.
Нау молча смотрела на плывущих следом китят. Они издали поднимали
головы, и в их глазах, блестящих и ясных, Нау видела невысказанную нежность
и сыновнюю преданность. Теплом наполнялась грудь, и хотелось очутиться в
воде и рядом с ними плыть широкой водной дорогой в открытое море.
В проливе китята чуть замешкались, как бы прощаясь со своей колыбелью
-- лагуной.
Впереди расстилалось море -- широкое, могучее, глубокое, полное новых
тайн, друзей и родственников.
Еще издали Нау увидела братьев Рэу, которые поджидали своих родичей.
Лишь только дети выплыли из лагуны, киты двинулись навстречу и окружили
их, победно трубя фонтанами воды.
-- Теперь я спокоен за них, -- сказал Рэу. -- Они в своей родной
стихии, среди близких и родных.
Нау с грустью смотрела на уходящих в море детей.
-- Не печалься, -- сказал Рэу, дотрагиваясь до ее плеча. -- У нас еще
будут дети... Но дети, вырастая, всегда уходят из родного гнезда в
собственную жизнь.
Дети Рэу и Нау еще много раз подходили к берегу, на свидание со своими
родителями. Всем своим видом они показывали, что им хорошо и вольготно в
море и они помнят отца и мать.
Когда кромка льда показалась на горизонте, Нау родила
мальчиков-близнецов. Они лежали по обе стороны счастливой матери и орали во
все горло.
Склонившись над ними, Рэу всматривался в новорожденных, и трудно было
по его лицу догадаться, доволен он или нет.
Только вчера старшие ушли в теплые края, где будут зимовать вдали от
острых льдин и смертельной стужи. Всем стадом они приплыли прощаться и долго
резвились возле самого берега, пугая стаи перелетных птиц.
Опустел берег. На него, зловеще потрескивая, надвигался лед, шурша по
мелководью. Свирепел ветер, гоня по галечной косе ледяной дождь,
превращающийся на глазах в снег.
В хижине кричали два мальчика, оглашая близкую окрестность и вплетая в
вой ветра человеческий голос.
Нау склонялась над ними, и почему-то на память приходили безмолвные
первенцы, родившиеся китами и уплывшие в далекие моря. Какое счастье быть
матерью!
Рэу строил большую ярангу.
Он воткнул колья полукругом и обтянул их нерасщепленной моржовой кожей.
Затем соорудил коническую крышу и тоже покрыл кожей. Она еще была свежей, не
потемнела, и дневной свет проникал внутрь. В теплом желтом свете было уютно.
Но для настоящего тепла еще надо было сделать полог. Нау сшила его из шкуры
белого медведя.
Кожаные туеса и деревянные кадки были заполнены моржовым жиром, в
земляном хранилище был достаточен запас мяса. Впереди была зима, но люди не
страшились ее, потому что их было уже много на этой занесенной снегами
Галечной косе у Китового моря, скованного льдами.
Весной киты приплывали к берегам Галечной косы. Показывая на них, Нау
говорила своим двум мальчишкам:
-- Вон плывут ваши братья!
Братья-киты близко подплывали к берегу, почти касаясь головами гальки.
Они плескались, ныряли и вдруг неожиданно всплывали, обдавая Нау и мальчиков
брызгами теплой воды.
Мальчишки носились по берегу, и матери порой приходилось силой
оттаскивать их подальше от прибоя.
Возвращались домой мокрые с головы до ног, и Нау сушила детскую одежду,
шила новые торбаса и кухлянки, потому что одежда на ребятишках изнашивалась
с невероятной быстротой.
Киты сопровождали Рэу и часто помогали, если добыча была тяжела и лодка
едва шла по воде.
Киты и люди -- это один народ!
Соединившись, земля и море
Родили людей, чье пастбище --
Волны и пучина морская,
Торосы в зимнюю пору!
Рэу пел, и мальчишки затаив дыхание слушали его мощный голос,
доносящийся из морской дали.
Волны морские, застыв,
Обратились в тундровые холмы,
Поросли травой, испещрились ягодой;
И все живое, что есть на тундре,
Имеет братьев в волнах морских...
Мальчишки подходили ближе к воде и пели уже вместе с отцом:
Киты и люди -- один народ!
Мы -- братья моря и земли!
И рождены для вечной дружбы!
Люди вытаскивали добычу на берег, разделывали ее, и чайки с громкими
криками ликования носились над кусками мяса и жира. Волна тихо плескалась у
ног, слизывая кровь, а вдали сверкали китовые фонтаны, прочерчивая небо,
дробя солнечный луч.
Чередовались зимы и лета. Росли сыновья-первенцы, рождались другие
дети, но уже не было больше китят в роду у первых поселенцев Галечной косы.
Ранней весной, как только острым южным ветром отрезало от берега
припай, тот, кто первым видел на горизонте китовый фонтан, приветствовал его
радостным криком:
-- Братья идут! Братья к нам плывут!
Старели Нау и Рэу, но росли люди, рожденные и вскормленные ими. И не
только мужчины были среди них, но и женщины.
Рядом с первой поднимались другие яранги, зажигались новые очаги, и
девственный камень покрывался копотью огня, зажженного человеком.
Старел Рэу.
Он уже не выходил в море, и вместо него охотились сыновья -- сильные и
смелые люди.
Они носили имена, которыми различали друг друга, ибо похожи они были,
как схожи их предки -- морские исполины.
Двух старших звали Тынэн -- Заря и Тынэвири -- Спустившийся с Рассвета.
Остальных сыновей тоже нарекли, сообразуясь с их характерами или же по
близкому к их появлению событию. Одного звали Вуквун -- Камень, другого
Кэральгин -- по имени северо-восточного ветра, дувшего с особенной силой в
день его рождения... Девочек тоже назвали: Тынэна -- Зорька, Тутына --
Сумеречный Свет...
Но наступает осень не только в природе, но и в жизни человеческой. Рэу
попросил Нау сшить ему штаны из белого камуса, снятого с ноги матерого
зимнего оленя. Это означало, что старик готовится уйти сквозь облака и
навсегда оставить этот мир.
В один из ненастных вечеров, когда дождь бил по мокрым моржовым крышам
и ветер шарил по стенам, отыскивая вход внутрь жилищ, Рэу собрал своих
детей.
-- Мне скоро предстоит покинуть вас навсегда, -- сказал он спокойно,
оглядывая всех и на мгновение задерживаясь на каждом лице. -- Как только
рассеются тучи и путь в ясное небо будет открыт, я отправлюсь в дальнюю
дорогу... Но прежде чем уйти, я хочу поговорить с вами... Самое главное --
никогда не забывайте, что у вас есть могущественные родичи в море. От них вы
ведете свое происхождение, и каждый кит -- это ваш родственник, родной ваш
брат. Быть братом другому -- это не значит внешне походить на него. Братство
в другом. Когда вы поднимаетесь на высокие скалы над морем, у вершины вы
видите каменные обломки, многие из которых напоминают человека. Не приходит
же вам в голову называть их своими братьями и вести свое происхождение от
холодного камня... Мы пришли на землю, потому что есть высшее проявление
живого -- Великая Любовь. Она сделала нас людьми, сделала меня человеком. И
если вы будете любить друг друга, любить своих братьев, -- вы всегда будете
оставаться людьми... Любовь всесуща. Я думаю, что в этом мире мы не одиноки.
В старинных преданиях китового племени говорится о таких, как я... Может,
где-то есть другие Галечные косы, на которых стоят яранги и ваши братья
ловят нерп, добывают моржей и поют песни о море... Ищите и умножайте себе
братьев, потому что только в единении вы будете сильны... И еще прошу вас
помнить: моя дорога сквозь облака лежит через море...
В этот год у берегов Галечной косы было необыкновенное скопление китов,
словно каждый из них хотел попрощаться с родичем своим, уходящим сквозь
облака. Они приближались к берегу, где в безмолвии сидел Рэу. Иногда рядом
садилась Нау, и они оба вспоминали молодость, когда на пустынном берегу
Великая Любовь соединила кита и человека.
Рэу думал о тех, кто оставался в море и на берегу после него. Что же,
он не сетовал на судьбу. Наверное, он был счастлив, потому что именно ему
выпало стать человеком, познать Великую Любовь, о которой говорилось в
древних китовых легендах. И всем казалось, что случившееся с Рэу могло
происходить только в сказках... Значит, сказка -- это правда, в которую
иногда перестают верить...
Как это прекрасно -- жить вместе с Нау!
Весь мир, со всей его красотой и нежностью, уместился в этой женщине,
чье сердце больше неба и чья внутренняя теплота может соперничать с теплом
солнца. Она и сделала Рэу человеком своей Великой Любовью.
Рэу повернулся к Нау.
Годы нанесли снега на черные волосы, положили морщины на лицо. Но она
была прекрасна и сегодняшней своей красотой.
Как тепло делается в груди, когда смотришь на нее, видишь ее лицо. Да
одна мысль о том, что она есть, существует на свете, наполняет сердце
нежностью и благодарностью... Но ведь она будет с детьми. А потом придет
время, и она соединится с ним в вечности.
-- Мне было хорошо с тобой, -- сказал Рэу.
Он угас, когда лед сковал море и первый снег припорошил трещины и
разводья.
Сыновья совершили обряд печального прощания.
Обрядили Рэу в белые погребальные одежды, крепко завязали малахай на
голове и зажгли костер у порога. Пронесли над очистительным огнем тело
покойника и положили на нарту. Сыновья впряглись в нее. Нарта, скрипя
полозьями по свежему снегу, двинулась в сторону моря.
Нау, в кэркэре из темного меха, стояла у стены яранги и печальным
взглядом провожала своего мужа в вечность.
Она не плакала. Ведь Рэу дошел до конца своего пути, ушел достойно, как
подобает человеку, завершившему все свои земные дела.
Ясный день стоял над Галечной косой, похолодавшее зимнее солнце скупо
освещало тянущих похоронную нарту через прибрежные торосы на ровное ледяное
поле, где уже была приготовлена широкая прорубь.
Нау смотрела вслед.
Невольная слеза катилась по щеке, холодила кожу и с верхней губы падала
на нижнюю, вкусом похожая на крохотный обломок соленого морского льда. Как
велик и печален мир! Мыслью своей пытаешься измерить протяженность жизни от
далекого прошлого, начала которого не помнишь, а будущее теряется в тумане
никем еще не испытанного пребывания в ином, заоблачном мире, где нет смерти,
где нет сопоставления этого и другого мира... И все это -- жизнь, которая
сильнее и длиннее в бесконечности, чем просто бытие в этом мире... Как велик
и печален мир!
Сыновья молча тянули нарту, стараясь выбирать среди нагромождений
торосов ровный путь, чтобы ничто не тревожило навеки уснувшее тело.
Вода у краев погребальной полыньи то поднималась, то опускалась,
выдавая взволнованное дыхание моря, словно оно и водная его глубина, где
обрел жизни первое дыхание Рэу, понимали случившееся. В проруби образовалась
ледяная кашица. Один из сыновей взял черпак, сделанный из тугого оленьего
рога и переплетенный лахтачьим ремнем. Отчерпав шугу, прояснив зеленую,
почти черную в глубине воду, он остановился и посмотрел на братьев.
Они без слов отвязали тело отца и положили на лед ногами к воде.
Постояв некоторое время, они слегка толкнули тело, и оно неожиданно
легко и быстро скользнуло в воду.
За телом опустили в воду нарту, и она тотчас пошла ко дну, словно была
сделана не из легкого дерева, а из моржовой тяжелой кости.
Старший из братьев приблизился к воде и заглянул. Там отражалось небо и
виднелось уходящее вдаль улыбающееся лицо Рэу -- словно он кидал прощальный
взгляд сыновьям, остававшимся на земле.
А в небе, низко над горизонтом, сияло солнце. Тишина стояла в природе,
будто все сущее, все живое затаило дыхание в удивлении и благоговении перед
Великой Любовью.
Эну сидел у костра и внимательно слушал Нау. Смеяться над ее рассказами
о чудном происхождении приморского народа с некоторых пор вошло в привычку
жителей Галечной косы и окрестных селений. Старуха стала местной
достопримечательностью, и среди прочих новостей, которыми обменивались
путники, обычно сообщалось о здоровье удивительной старухи и ее рассказах и
поучениях.
Однако Эну не показывал виду, что не верит старой Нау. Да и кто знает,
может быть, она права, несмотря на то, что говорила чудовищно
неправдоподобные вещи: будто бы она в ранней молодости была женой кита и
первые ее дети были киты. Никто не знает, сколько ей лет. Даже древние
старики утверждали, что в годы своей юности они знали Нау уже глубокой
старухой с теми же всем изрядно надоевшими рассказами о китовом
происхождении приморского народа.
В общем-то, все, что рассказывала Нау, было давно, еще с детства,
известно Эну.
Он вглядывался в сморщенное, словно печеная моржовая кожа, лицо
старухи, в ее удивительно светлые и глубокие глаза, отливающие зеленью
морской глубины, и ему становилось не по себе.
Нау не имела своего жилища. Она приходила в любую ярангу Галечной косы,
устраивалась как у себя дома и жила несколько дней, а то и месяцев. Она
утверждала, что все живущие -- ее потомки. Кто знает, может быть, это
действительно так? Никому никогда не приходило в голову отказать старой Нау
в крове и пище. Но, когда она уходила жить в другую ярангу, люди облегченно
вздыхали и не удерживали ее.
Несмотря на молодость, Эну почитался в селении мудрейшим человеком. Он
знал все, что полагалось знать искусному врачевателю, предсказателю погоды,
днями сидеть, глядя на ровную поверхность, следя за толстыми
бакланами-рыболовами, за снующими в прозрачной воде серыми бычками и
плоскими рыбами, плотно прижимающимися к каменистому дну.
Это случилось ранним утром, когда солнце уже было высоко над мысом и
собиралось двинуться в долгий путь над тундровыми холмами.
Она спустилась на прибрежный лужок со свежей, блестящей травой у устья
ручейка, сбегающего с горы.
На ее крик прибежал Рэу.
-- Подтащи меня ближе к воде, -- попросила Нау.
Маленькие китята появились, когда ноги Нау наполовину оказались в воде.
Новорожденные поплыли, пуская маленькие фонтанчики.
Нау повернулась лицом к Рэу и счастливо улыбнулась.
-- Я рада, что они похожи на тебя.
Нау вошла в воду, и набухшие от молока груди оказались в воде. Китята
подплыли и начали шумно сосать, касаясь грудей мягкими толстыми губами, меж
которых розовели еще нежные, пушистые зачатки китового уса.
Рэу охотился на непрочном ледовом припае, добывая нерп и лахтаков.
А Нау почти не уходила с берега, возилась со своими детьми, которые
росли, набирались сил и уже отваживались уплывать на середину лагуны, на
самую глубину.
И тогда Нау тревожно окликала их, зовя именем отца:
-- Рэу! Рэу! Рэу!
Китята высоко взметывали фонтанчики, торопились к ней, тыкались мягкими
губами в распластанные на воде груди и долго и смачно вбирали в себя жирное
материнское молоко.
В вечернюю пору, когда солнце покидало сушу и отправлялось в море,
чтобы окунуться после долгого дневного перехода в прохладные воды, приходил
отец и играл с детьми. Он кидал разноцветные камешки далеко в воду, китята
бросались за ними, отыскивали их на дне лагуны.
У лагуны становилось шумно: всплески воды, шипение и свист китовых
фонтанов, крики Рэу и Нау -- все это смешивалось с щебетанием птиц над
ручьем, с хлопаньем крыльев бакланов, удирающих от стремительно плывущих
китят. На кочках стояли суслики и одобрительно посвистывали.
С заходом солнца китята отправлялись спать, а родители укладывались
здесь же, на берегу, подстелив под себя оленьи шкуры.
Нау среди ночи часто просыпалась, прислушивалась к плеску воды, чтобы
услышать сонное дыхание своих детей. Широко открытыми глазами она смотрела
на светлое небо, где еще не было звезд: они зажгутся тогда, когда укоротится
солнечный день. Лежа так, без сна, Нау чувствовала себя легким ветром,
медленно парящим над сонными травами и цветами, над волной, плещущейся у
уреза, чувствовала себя частью каменного берега, у которого текла студеная
океанская вода, облаком под острым краем бледной луны... Она была всем, что
вокруг нее, что являлось огромным миром, заполнившим все видимое
пространство. Она знала, что с наступлением рассвета, когда солнечные лучи
ударят в мокрые скалы у мыса и перепрыгнут на галечную косу, заиграют на
утренней ряби лагуны, все это исчезнет, она как бы заново превратится в
существо, отличное от окружения. Именно днем приходили трудные мысли о том,
что вот китята, будучи ее детьми, плоть от плоти ее и Рэу, все же китята и
они не могут даже взойти на берег и войти в родительскую хижину...
Нау утешалась слабой надеждой, что со временем китята превратятся в
людей, как это случилось с Рэу.
Порой Нау хотелось поделиться тревожными мыслями с Рэу, но тот,
казалось, не видел никакой разницы между собой и китятами. Видимо, ему и в
голову не приходило, что они -- отличные от него существа. Может быть, это
оттого, что Рэу сам был китом в обличье человека...
В дневное время Нау снова становилась обыкновенным человеком. Ей
приходилось напрягать разум, чтобы понять, чего хочет старый ворон,
взобравшийся на побелевший от времени, отполированный ветрами моржовый
череп, ей надо было задуматься, чтобы догадаться о смысле пения пуночек и
свиста евражек. Это рождало тревогу и мысли, раздумья о происходящем.
Рэу был занят с утра до вечера.
Еще весной он загарпунил на льду несколько моржей и показал Нау, как
нужно расщеплять кожи, чтобы они стали тонкими и упругими. Эти сырые кожи он
долго держал в мелкой воде лагуны, и, пока они там мокли, собирал
плавниковые жерди, подбирая их друг к другу. Нау казалось, что Рэу мастерит
скелет какой-то неведомой гигантской рыбы. Он обтачивал дерево заостренными
ножами из камня, полировал, сверлил трубчатыми костями и потом крепко
связывал лахтачьими ремнями. Когда все было готово, Рэу достал из воды
моржовые кожи и обтянул ими деревянный скелет.
-- На этой лодке, -- объяснил Рэу, -- можно уходить далеко от берега.
Первое плавание совершили по лагуне.
Упругая вода била в днище, вызывая звонкий гром, ветер наполнил парус,
сшитый из тонко выделанных нерпичьих кож, и лодка мчалась по лагуне.
Дети-китята плыли вслед, радостно выпрыгивая из воды, стараясь высоким
фонтаном обрызгать родителей.
Лодка шла вдоль галечной косы к проливу, соединяющему лагуну с открытым
морем.
Нау громко окликала детей, и ей казалось, что они отзываются ей,
лопочут детские слова, радуются вместе с ней изобретению отца.
Рэу, гордый тем, что сотворил такое чудо, выкрикивал сильное, громкое,
приятное слуху. Толстые бакланы нехотя уступали дорогу, долго махая
крыльями, чтобы подняться над водой, чайки с тревожными криками носились над
лодкой, пересекая ей путь, а нерпы выныривали и долго смотрели вслед, не
понимая, что случилось, стараясь уразуметь, что за неведомое чудище
появилось в их водах.
-- Теперь мы стали ближе к детям, -- радостно сказала Нау, когда они
приплыли обратно и вытащили на берег лодку.
-- Завтра выйдем в открытое море, -- сказал Рэу.
Море ласково приняло лодку. Нау чувствовала, как сильно и могуче оно,
как велики волны, незаметные с берега. Они легко несли на могучей спине
кожаную лодку. Сильный и ровный ветер наполнял парус, и вода легко журчала
за бортом уходящей от берега лодки.
Глянув на Рэу, Нау удивилась: она никогда не видела на его лице такого
выражения. Рэу словно бы слился с лодкой и был единым существом с ней.
Каждый удар волны, каждый порыв ветра отражался в нем. Вздымаясь на гребень
волны вместе с лодкой, Рэу как-то странно придыхал, словно выпускал из себя
китовый фонтан. Ветер шевелил его волосы, обвевал напрягшееся, сузившееся
лицо и выжимал слезы из широко открытых глаз.
А потом Рэу стал громко и протяжно кричать, и в этом крике были
удивительные слова, словно окрашенные радугой:
Ветер, сильный ветер,
Смешанный с пылью морской воды!
Подними на могучую спину свою
Кожаную ладью и вознеси
На тропы морских родичей моих,
Чтобы свиделся я с ними и
Сказал, что есть великая сила
В природе, что делает кита
Человеком и дает жизнь
Новому, доселе небывалому
В природе...
Нау, невольно поддавшаяся очарованию ритмичного крика, вдруг
обнаружила, что кричит вместе с Рэу, и новорожденная песня людей звенит
вместе с ветром, ударяясь о парус.
Галечная коса давно скрылась с глаз, и скалистые мысы, разноцветные
вблизи от наростов лишайников и мхов, кое-где покрытые зеленой травой, стали
синими, и расстояние смазало их очертания, уменьшило размеры. Теперь
огромная водная ширь отделяла кожаную лодку от земли, и это волновало Рэу,
наполняя его новой силой.
А Нау вдруг почувствовала страх.
Твердая, надежная земля оставалась уже далеко. Маленькой хижины нельзя
было рассмотреть.
-- Куда мы плывем, Рэу? -- спросила Нау.
Рэу прервал пение, и последний звук унесся поверх паруса, смешавшись с
шипением зеленых волн.
Выражение лица Рэу переменилось, словно туча нашла на него, и он тихо
ответил:
-- Не знаю.
Он сел на дно лодки, на частые переплетения деревянных планок, на
которые была натянута моржовая кожа.
-- Я вспомнил давние годы, -- сказал Рэу. -- Я был молодым и любопытным
и часто отрывался от своих. Уходил далеко, чувствуя себя частью моря, ветра
и синего неба. Меня предостерегали. Но я не слушал слова старших. Однажды на
меня напали косатки. Они преследовали меня яростно и долго, стараясь прижать
к берегу. Но я сумел уйти от них и воссоединился со своей стаей. В другой
раз я оказался среди плавучих льдов, из которых едва выбрался, ободрав до
крови все тело... И сегодня, выйдя в море, я снова почувствовал себя молодым
и полным сил...
Рэу развернул лодку к берегу.
Когда впереди тонкой полоской обозначилась коса, рядом с лодкой
взметнулся китовый фонтан и из глубины показалась голова кита.
-- Это мой брат! -- обрадованно закричал Рэу. -- Гляди, Нау, а вон еще
один! Другой позади нас! Они пришли ко мне! Нау, они радуются свиданию с
нами!
Киты осторожно подходили к кожаной лодке и толкали ее вперед, придавая
ей новую скорость. Их разинутые пасти, украшенные темным частоколом плотного
китового уса, казалось, улыбались Нау.
Рэу стоял во весь рост и радостно смотрел на своих братьев.
-- Как жаль, что они не понимают человеческого разговора, -- сказала
Нау.
-- Понимать-то понимают, -- ответил Рэу, -- только говорить не могут.
Чтобы иметь речь, надо стать человеком, надо полюбить женщину, как это
случилось со мной... Так мне говорила мать, когда она вызнала, почему я так
стремлюсь к берегу, отчего я так долго не возвращаюсь к стаду. И еще она
говорила: все, кто живет на побережье, произошли от китов, которых
преобразила любовь...
-- Значит, мы не одиноки на берегу? -- спросила Нау.
-- Может быть, -- ответил Рэу.
-- Тогда почему я родила китят?
-- Потому что я -- кит, -- ответил Рэу, и, словно в ответ на эти слова,
братья, следовавшие за лодкой, взметнулись вверх, выпрыгнув из воды почти во
всю свою огромную длину.
Поднятые ими волны едва не захлестнули кожаную лодку, но Рэу только
смеялся и кричал громкое, радостное своим братьям.
Вместе с ним радовалась и Нау, и спокойствие возвращалось к ней по мере
того, как приближался берег и издали уже можно было различить белую оторочку
прибоя.
Рэу направил лодку в узкий пролив, соединяющий лагуну с морем.
За отмелью дети встретили кожаную лодку и пристроились к бортам,
сопровождая ее, пока она плыла от пролива вдоль зеленых тундровых берегов.
На закате Нау покормила детей, и они отплыли на середину лагуны, где
обычно проводили ночь.
За вечерней трапезой Рэу сказал:
-- Мои братья признали меня. Они увидели, что я возвратился в море,
остался верен ему.
-----
Когда росы стали холодными и в тундре налились соком ягоды, Нау стала
замечать, что детям все труднее подплывать к ней -- они выросли.
На рассвете Нау уходила на зеленые холмы, пересекая низкую, болотистую
луговину, на которой алела спелая морошка. Она собирала в кожаный туесок
черную шикшу, голубику, морошку. К полудню возвращалась в хижину. А Рэу все
не было: он уплывал в кожаной лодке к Одиноким скалам, торчащим далеко в
море, и там охотился на нерпу, гарпунил моржей и встречался со своими
братьями.
Нау смешивала ягоды, сдабривала их нерпичьим жиром и ставила на
холодок, чтобы угостить лакомством возвратившегося охотника.
На морской стороне галечной косы она ждала возвращения Рэу.
Сначала показывался парус. Он медленно рос, покачиваясь под ветром. Над
парусом летели птицы, указывая путь к берегу, а рядом плыли братья-киты.
Нау смотрела на приближающуюся лодку. Вот уже можно различить сидящего
в ней охотника, его развевающиеся на ветру черные волосы. По бокам лодки
были привязаны нерпичьи и моржовые туши.
На этот раз Рэу приволок большую тушу моржа.
Желтые клыки животного торчали под водой. Рэу и Нау пришлось изрядно
потрудиться, чтобы вытянуть на берег гигантское животное.
-- Большая кожа у этого моржа, -- сказал Рэу. -- Мы сделаем из нее
покрышку для новой хижины, чтобы нам было просторно в ней.
Он давно заметил, что Нау снова собирается стать матерью, и радовался
этому.
С приходом темных ночей подросшие китята перестали подходить к берегу
-- мели не пускали их. Нау уже не кормила их своим молоком, и дети сами
добывали себе еду.
-- Им тесно в лагуне, -- сказал Рэу и спустил лодку в воду.
Он посадил Нау в середину, сам устроился на корме, чтобы править
парусом и рулевым веслом.
Китята ждали родителей на глубоком месте.
-- Следуйте за мной! -- крикнул им Рэу. -- Плывите вслед за нашей
лодкой!
Китята пристроились к корме. Они радовались, как всегда, свиданию с
отцом и матерью.
Рэу направил лодку в пролив.
Нау молча смотрела на плывущих следом китят. Они издали поднимали
головы, и в их глазах, блестящих и ясных, Нау видела невысказанную нежность
и сыновнюю преданность. Теплом наполнялась грудь, и хотелось очутиться в
воде и рядом с ними плыть широкой водной дорогой в открытое море.
В проливе китята чуть замешкались, как бы прощаясь со своей колыбелью
-- лагуной.
Впереди расстилалось море -- широкое, могучее, глубокое, полное новых
тайн, друзей и родственников.
Еще издали Нау увидела братьев Рэу, которые поджидали своих родичей.
Лишь только дети выплыли из лагуны, киты двинулись навстречу и окружили
их, победно трубя фонтанами воды.
-- Теперь я спокоен за них, -- сказал Рэу. -- Они в своей родной
стихии, среди близких и родных.
Нау с грустью смотрела на уходящих в море детей.
-- Не печалься, -- сказал Рэу, дотрагиваясь до ее плеча. -- У нас еще
будут дети... Но дети, вырастая, всегда уходят из родного гнезда в
собственную жизнь.
Дети Рэу и Нау еще много раз подходили к берегу, на свидание со своими
родителями. Всем своим видом они показывали, что им хорошо и вольготно в
море и они помнят отца и мать.
Когда кромка льда показалась на горизонте, Нау родила
мальчиков-близнецов. Они лежали по обе стороны счастливой матери и орали во
все горло.
Склонившись над ними, Рэу всматривался в новорожденных, и трудно было
по его лицу догадаться, доволен он или нет.
Только вчера старшие ушли в теплые края, где будут зимовать вдали от
острых льдин и смертельной стужи. Всем стадом они приплыли прощаться и долго
резвились возле самого берега, пугая стаи перелетных птиц.
Опустел берег. На него, зловеще потрескивая, надвигался лед, шурша по
мелководью. Свирепел ветер, гоня по галечной косе ледяной дождь,
превращающийся на глазах в снег.
В хижине кричали два мальчика, оглашая близкую окрестность и вплетая в
вой ветра человеческий голос.
Нау склонялась над ними, и почему-то на память приходили безмолвные
первенцы, родившиеся китами и уплывшие в далекие моря. Какое счастье быть
матерью!
Рэу строил большую ярангу.
Он воткнул колья полукругом и обтянул их нерасщепленной моржовой кожей.
Затем соорудил коническую крышу и тоже покрыл кожей. Она еще была свежей, не
потемнела, и дневной свет проникал внутрь. В теплом желтом свете было уютно.
Но для настоящего тепла еще надо было сделать полог. Нау сшила его из шкуры
белого медведя.
Кожаные туеса и деревянные кадки были заполнены моржовым жиром, в
земляном хранилище был достаточен запас мяса. Впереди была зима, но люди не
страшились ее, потому что их было уже много на этой занесенной снегами
Галечной косе у Китового моря, скованного льдами.
Весной киты приплывали к берегам Галечной косы. Показывая на них, Нау
говорила своим двум мальчишкам:
-- Вон плывут ваши братья!
Братья-киты близко подплывали к берегу, почти касаясь головами гальки.
Они плескались, ныряли и вдруг неожиданно всплывали, обдавая Нау и мальчиков
брызгами теплой воды.
Мальчишки носились по берегу, и матери порой приходилось силой
оттаскивать их подальше от прибоя.
Возвращались домой мокрые с головы до ног, и Нау сушила детскую одежду,
шила новые торбаса и кухлянки, потому что одежда на ребятишках изнашивалась
с невероятной быстротой.
Киты сопровождали Рэу и часто помогали, если добыча была тяжела и лодка
едва шла по воде.
Киты и люди -- это один народ!
Соединившись, земля и море
Родили людей, чье пастбище --
Волны и пучина морская,
Торосы в зимнюю пору!
Рэу пел, и мальчишки затаив дыхание слушали его мощный голос,
доносящийся из морской дали.
Волны морские, застыв,
Обратились в тундровые холмы,
Поросли травой, испещрились ягодой;
И все живое, что есть на тундре,
Имеет братьев в волнах морских...
Мальчишки подходили ближе к воде и пели уже вместе с отцом:
Киты и люди -- один народ!
Мы -- братья моря и земли!
И рождены для вечной дружбы!
Люди вытаскивали добычу на берег, разделывали ее, и чайки с громкими
криками ликования носились над кусками мяса и жира. Волна тихо плескалась у
ног, слизывая кровь, а вдали сверкали китовые фонтаны, прочерчивая небо,
дробя солнечный луч.
Чередовались зимы и лета. Росли сыновья-первенцы, рождались другие
дети, но уже не было больше китят в роду у первых поселенцев Галечной косы.
Ранней весной, как только острым южным ветром отрезало от берега
припай, тот, кто первым видел на горизонте китовый фонтан, приветствовал его
радостным криком:
-- Братья идут! Братья к нам плывут!
Старели Нау и Рэу, но росли люди, рожденные и вскормленные ими. И не
только мужчины были среди них, но и женщины.
Рядом с первой поднимались другие яранги, зажигались новые очаги, и
девственный камень покрывался копотью огня, зажженного человеком.
Старел Рэу.
Он уже не выходил в море, и вместо него охотились сыновья -- сильные и
смелые люди.
Они носили имена, которыми различали друг друга, ибо похожи они были,
как схожи их предки -- морские исполины.
Двух старших звали Тынэн -- Заря и Тынэвири -- Спустившийся с Рассвета.
Остальных сыновей тоже нарекли, сообразуясь с их характерами или же по
близкому к их появлению событию. Одного звали Вуквун -- Камень, другого
Кэральгин -- по имени северо-восточного ветра, дувшего с особенной силой в
день его рождения... Девочек тоже назвали: Тынэна -- Зорька, Тутына --
Сумеречный Свет...
Но наступает осень не только в природе, но и в жизни человеческой. Рэу
попросил Нау сшить ему штаны из белого камуса, снятого с ноги матерого
зимнего оленя. Это означало, что старик готовится уйти сквозь облака и
навсегда оставить этот мир.
В один из ненастных вечеров, когда дождь бил по мокрым моржовым крышам
и ветер шарил по стенам, отыскивая вход внутрь жилищ, Рэу собрал своих
детей.
-- Мне скоро предстоит покинуть вас навсегда, -- сказал он спокойно,
оглядывая всех и на мгновение задерживаясь на каждом лице. -- Как только
рассеются тучи и путь в ясное небо будет открыт, я отправлюсь в дальнюю
дорогу... Но прежде чем уйти, я хочу поговорить с вами... Самое главное --
никогда не забывайте, что у вас есть могущественные родичи в море. От них вы
ведете свое происхождение, и каждый кит -- это ваш родственник, родной ваш
брат. Быть братом другому -- это не значит внешне походить на него. Братство
в другом. Когда вы поднимаетесь на высокие скалы над морем, у вершины вы
видите каменные обломки, многие из которых напоминают человека. Не приходит
же вам в голову называть их своими братьями и вести свое происхождение от
холодного камня... Мы пришли на землю, потому что есть высшее проявление
живого -- Великая Любовь. Она сделала нас людьми, сделала меня человеком. И
если вы будете любить друг друга, любить своих братьев, -- вы всегда будете
оставаться людьми... Любовь всесуща. Я думаю, что в этом мире мы не одиноки.
В старинных преданиях китового племени говорится о таких, как я... Может,
где-то есть другие Галечные косы, на которых стоят яранги и ваши братья
ловят нерп, добывают моржей и поют песни о море... Ищите и умножайте себе
братьев, потому что только в единении вы будете сильны... И еще прошу вас
помнить: моя дорога сквозь облака лежит через море...
В этот год у берегов Галечной косы было необыкновенное скопление китов,
словно каждый из них хотел попрощаться с родичем своим, уходящим сквозь
облака. Они приближались к берегу, где в безмолвии сидел Рэу. Иногда рядом
садилась Нау, и они оба вспоминали молодость, когда на пустынном берегу
Великая Любовь соединила кита и человека.
Рэу думал о тех, кто оставался в море и на берегу после него. Что же,
он не сетовал на судьбу. Наверное, он был счастлив, потому что именно ему
выпало стать человеком, познать Великую Любовь, о которой говорилось в
древних китовых легендах. И всем казалось, что случившееся с Рэу могло
происходить только в сказках... Значит, сказка -- это правда, в которую
иногда перестают верить...
Как это прекрасно -- жить вместе с Нау!
Весь мир, со всей его красотой и нежностью, уместился в этой женщине,
чье сердце больше неба и чья внутренняя теплота может соперничать с теплом
солнца. Она и сделала Рэу человеком своей Великой Любовью.
Рэу повернулся к Нау.
Годы нанесли снега на черные волосы, положили морщины на лицо. Но она
была прекрасна и сегодняшней своей красотой.
Как тепло делается в груди, когда смотришь на нее, видишь ее лицо. Да
одна мысль о том, что она есть, существует на свете, наполняет сердце
нежностью и благодарностью... Но ведь она будет с детьми. А потом придет
время, и она соединится с ним в вечности.
-- Мне было хорошо с тобой, -- сказал Рэу.
Он угас, когда лед сковал море и первый снег припорошил трещины и
разводья.
Сыновья совершили обряд печального прощания.
Обрядили Рэу в белые погребальные одежды, крепко завязали малахай на
голове и зажгли костер у порога. Пронесли над очистительным огнем тело
покойника и положили на нарту. Сыновья впряглись в нее. Нарта, скрипя
полозьями по свежему снегу, двинулась в сторону моря.
Нау, в кэркэре из темного меха, стояла у стены яранги и печальным
взглядом провожала своего мужа в вечность.
Она не плакала. Ведь Рэу дошел до конца своего пути, ушел достойно, как
подобает человеку, завершившему все свои земные дела.
Ясный день стоял над Галечной косой, похолодавшее зимнее солнце скупо
освещало тянущих похоронную нарту через прибрежные торосы на ровное ледяное
поле, где уже была приготовлена широкая прорубь.
Нау смотрела вслед.
Невольная слеза катилась по щеке, холодила кожу и с верхней губы падала
на нижнюю, вкусом похожая на крохотный обломок соленого морского льда. Как
велик и печален мир! Мыслью своей пытаешься измерить протяженность жизни от
далекого прошлого, начала которого не помнишь, а будущее теряется в тумане
никем еще не испытанного пребывания в ином, заоблачном мире, где нет смерти,
где нет сопоставления этого и другого мира... И все это -- жизнь, которая
сильнее и длиннее в бесконечности, чем просто бытие в этом мире... Как велик
и печален мир!
Сыновья молча тянули нарту, стараясь выбирать среди нагромождений
торосов ровный путь, чтобы ничто не тревожило навеки уснувшее тело.
Вода у краев погребальной полыньи то поднималась, то опускалась,
выдавая взволнованное дыхание моря, словно оно и водная его глубина, где
обрел жизни первое дыхание Рэу, понимали случившееся. В проруби образовалась
ледяная кашица. Один из сыновей взял черпак, сделанный из тугого оленьего
рога и переплетенный лахтачьим ремнем. Отчерпав шугу, прояснив зеленую,
почти черную в глубине воду, он остановился и посмотрел на братьев.
Они без слов отвязали тело отца и положили на лед ногами к воде.
Постояв некоторое время, они слегка толкнули тело, и оно неожиданно
легко и быстро скользнуло в воду.
За телом опустили в воду нарту, и она тотчас пошла ко дну, словно была
сделана не из легкого дерева, а из моржовой тяжелой кости.
Старший из братьев приблизился к воде и заглянул. Там отражалось небо и
виднелось уходящее вдаль улыбающееся лицо Рэу -- словно он кидал прощальный
взгляд сыновьям, остававшимся на земле.
А в небе, низко над горизонтом, сияло солнце. Тишина стояла в природе,
будто все сущее, все живое затаило дыхание в удивлении и благоговении перед
Великой Любовью.
Эну сидел у костра и внимательно слушал Нау. Смеяться над ее рассказами
о чудном происхождении приморского народа с некоторых пор вошло в привычку
жителей Галечной косы и окрестных селений. Старуха стала местной
достопримечательностью, и среди прочих новостей, которыми обменивались
путники, обычно сообщалось о здоровье удивительной старухи и ее рассказах и
поучениях.
Однако Эну не показывал виду, что не верит старой Нау. Да и кто знает,
может быть, она права, несмотря на то, что говорила чудовищно
неправдоподобные вещи: будто бы она в ранней молодости была женой кита и
первые ее дети были киты. Никто не знает, сколько ей лет. Даже древние
старики утверждали, что в годы своей юности они знали Нау уже глубокой
старухой с теми же всем изрядно надоевшими рассказами о китовом
происхождении приморского народа.
В общем-то, все, что рассказывала Нау, было давно, еще с детства,
известно Эну.
Он вглядывался в сморщенное, словно печеная моржовая кожа, лицо
старухи, в ее удивительно светлые и глубокие глаза, отливающие зеленью
морской глубины, и ему становилось не по себе.
Нау не имела своего жилища. Она приходила в любую ярангу Галечной косы,
устраивалась как у себя дома и жила несколько дней, а то и месяцев. Она
утверждала, что все живущие -- ее потомки. Кто знает, может быть, это
действительно так? Никому никогда не приходило в голову отказать старой Нау
в крове и пище. Но, когда она уходила жить в другую ярангу, люди облегченно
вздыхали и не удерживали ее.
Несмотря на молодость, Эну почитался в селении мудрейшим человеком. Он
знал все, что полагалось знать искусному врачевателю, предсказателю погоды,