Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- Следующая »
- Последняя >>
---------------------------------------------------------------
Источник: Юрий Рытхэу. Когда киты уходят: Повести и рассказы. -
Ленинград: Ленинградское отделение изд-ва "Советский
писатель", 1977. - С. 5-92.
OCR: Михаил Смирнов
---------------------------------------------------------------
Нау искала глазами этот неожиданный блеск, который к берегу становился
ясно различимым -- фонтан бил высоко, и солнечный свет в нем искрился
разноцветной радугой.
Нау бежала по прохладной сырой траве. Прибрежная галька щекотала босые
ноги, и тихий смех девушки смешивался со звоном перекатываемых прибоем
отполированных голышей.
Нау чувствовала себя одновременно упругим ветром, зеленой травой и
мокрой галькой, высоким облаком и синим бездонным небом.
И когда из-под ног выбегали спугнутые птицы, евражки, летние серенькие
горностаи, Нау кричала им радостно и громко, и звери понимали ее. Они
смотрели вслед высокой девушке с развевающимися черными, словно крылья,
волосами.
Она никогда не смотрела на себя со стороны и не задумывалась, чем
отличается от жителей земных нор, от гнездящихся в скалах, от ползающих в
траве. Даже угрюмые черные камни были для Нау живыми и близкими.
И ко всему, что она видела -- живому, имеющему свой голос и свой крик,
безмолвному, но движущемуся, и пребывающему в вечном покое, -- она
относилась одинаково ровно и спокойно.
И так было с ней до тех пор, пока она не приметила приближающийся
китовый фонтан, высокий и слышный у берега, пока не увидела длинное,
блестящее, упругое тело морского великана -- Рэу.
Кит подплывал к берегу, и галька под его тяжестью скрипела. Поднятая им
волна накатывалась, обжигая холодом босые ноги Нау.
В первые дни что-то удерживало девушку и она остерегалась подходить
близко. Сильное и властное останавливало ее у прибойной черты, на той линии,
где от малейшего прикосновения рассыпались в прах засохшие ракушки, где
лежали просоленные в морской воде обломки древесной коры, а то и целые
стволы деревьев.
Нау издали смотрела на кита, на громадное черное тело, в котором
глубоко отражались солнечные блики, и ей казалось, что кит светится изнутри
собственным светом.
С громким журчанием в пасть вместе с мельчайшими красными ракушками,
медузами втекала вода, и над головой Рэу рождалась в водяной пыли солнечная
радуга.
Она манила девушку, звала, заставляя переступать безмолвный запрет,
невидимый порог, отмеченный намытой волнами грядой разноцветной гальки. Ей
хотелось приблизиться к радуге, чтобы на ее тело упала хоть одна капля, в
которой сверкало маленькое солнце.
И однажды Нау так близко подошла к киту, что фонтан окатил ее с головы
до ног.
Это было неожиданно, но все было так, как она предчувствовала, -- капли
были теплые, блестящие, и Нау ощущала, как солнечные лучи обволакивают ее,
по всему телу разливается новое, незнакомое чувство мягкой ласки, какого-то
стеснения в груди. Частое дыхание прерывалось, кружилась голова, будто Нау
долго смотрела с высоты на бегущие по воде тени облаков.
А кит купал ее в теплых струях, пронизанных солнечным светом, лаская
мягкими, ласковыми ударами и тихим журчанием фонтана.
Нау чувствовала, как у нее в груди растет ее маленькое сердце, заполняя
грудь, мешая ровному дыханию. Кровь согревалась, вбирая тепло китового
фонтана, и девушка в растерянности стояла неподвижно, не зная, что делать. А
ведь раньше она совсем не задумывалась над тем, что делала. Как ветер,
волны, облака, пробивающаяся трава и прячущиеся в ней цветы, как евражки и
летящие птицы, плывущие по морю звери и рыбы... Она была частью этого
огромного мира, живого и мертвого, сверкающего и тонущего во мгле,
убаюканного тишиной высокого неба и одеялом мягких облаков, ревущего, когда
неожиданно сорвавшийся ураган раскачивал морские волны и они обрушивались на
берег, стремясь достичь травы, в которых прятала свои озябшие ноги Нау.
А теперь что-то другое накатилось на нее. Будто она только что
проснулась, и мгновение пробуждения затянулось, и она как бы заново видела
небо, синее море, холмы с зелеными травянистыми склонами, и впервые слышала
писк суслика, звон птичьего базара под скалами, журчание ручья... Будто она
вдруг открыла, что морская вода отличается вкусом от той, что в ручье, а
утренний холод исчезает по мере того, как над морем поднимается солнце.
Теперь, когда Нау бежала по тундре, упруго отталкиваясь от пружинящих
кочек, она вдруг останавливалась и склонялась над крохотным голубым
пятнышком цветка, словно осколком неба, упавшим с зенита. Голубой глазок
качался на тонком зеленом стебельке, и Нау слышала пронзительный, уходящий
вдаль звон.
Мир звуков разъялся, как и видимый, и теперь Нау знала, откуда идет
грохот бьющих о скалы волн, шелестящий звук ветра, гладящего невидимой
огромной ладонью тундровые травы, плеск мелких волн в лагуне, журчание воды
в ручье, бегущем по каменистому склону.
По-разному заговорили птицы и звери.
Черный ворон каркал черными звуками, и звук этот был темный и холодный,
будто тень на том берегу, куда не достигали солнечные лучи и где лежал
вечный снег, темный и рыхлый от старости.
Летние лохматые песцы тявкали, словно выплевывая застывшие в глотке
мелкие косточки морошки, остро и пронзительно свистели суслики, как бы
окликая Нау, призывая ее взглянуть на черные глазки нор, вырытые под защитой
камней.
Звенели морские птицы, гнездящиеся на прибрежных скалах, и порой, когда
они разом взлетали, потревоженные росомахой, в их гвалте тонули все
остальные звуки, и мир становился уныло-однообразным, серым и плоским.
Нау открыла, что звуки могут быть приятными для уха и такими, от
которых хотелось бежать и укрыться куда-нибудь подальше. Зато птичий гомон
над утренним ручьем Нау была готова слушать сколько угодно. В нем было
что-то схожее с радугой над китовым фонтаном, и птичье щебетание рождало в
душе светлое ожидание предстоящего чуда.
День ото дня тундра становилась ярче и цветистей. Ноги Нау чернели от
сока ягод. Старая тундровая волчица лизала их и смотрела в глаза Нау
преданными и тоскливыми глазами. Она чуяла приближение зимы, а для себя еще
и смерти, потому что она уже ни на что не годилась: трудная жизнь и возраст
стерли все ее зубы...
В этот день, как всегда, солнечные лучи разбудили Нау.
По яркости они были такими же, как прежде, однако в них уже не было
того всепроникающего тепла, что раньше. В их прикосновении к закрытым векам
Нау почувствовала предостережение, отзвук приближающегося ненастья.
Нау окончательно проснулась и утолила голод пригоршней морошки.
Чуткие уши ловили привычный шум морского прибоя, птичий звон над ручьем
и шелест травы.
Нау поднялась на ноги и двинулась к морю.
Роса была непривычно студеной. Нау бежала, чтобы согреться и стряхнуть
с себя остатки сна. Суслики свистели ей вслед, испуганные куропатки
вспархивали из-под ног, но Нау не останавливалась, движимая каким-то
тревожно-радостным предчувствием. Обычно на последней галечной гряде,
намытой волнами, Нау подбирала плети морских водорослей, добавляя их к
скудному завтраку. Но на этот раз она даже не замедлила шага.
Ей уже слышался в прибойном гуле знакомый свист возносящегося к небу
китового фонтана.
Блеск моря слепил ей глаза, и Нау не могла как следует рассмотреть
берег.
И вдруг она увидела необычное... Подумалось, что это просто видение
ослепленных блеском воды глаз.
Да, был фонтан, в котором дробилось солнечное сияние, и кит,
приткнувшийся к берегу. Но по мере того как Нау всматривалась в морского
великана, он становился все призрачнее, как бы растворялся в облаке
мельчайших капелек воды...
Нау моргнула несколько раз, чтобы рассмотреть кита.
Но его не было.
Не было и фонтана с солнечной радугой.
Вместо всего этого она видела на пенной оторочке прибоя человека.
Он стоял и смотрел на нее черными, как у нерпы, глазами. Нау кинула
быстрый взгляд на море. Там было пустынно. Ничто не указывало на то, что
кит, который только что был у берега, уплыл. На гребнях прибоя сидели
морские кулички и дергали острыми головками. Стаи перелетных птиц низко
стлались над водой.
Нау чувствовала, как холодно вокруг. Студеная галька жгла ноги, холоден
был воздух, и даже сами солнечные лучи уже не грели. Человек сделал шаг
навстречу, и Нау показалось на миг, что за его плечами мелькнула радуга. Его
лицо вдруг переменилось: глаза сузились, рот полуоткрылся, и от всего его
облика повеяло необычным теплом. От него исходило ласковое, греющее даже на
расстоянии тепло, зовущее, заволакивающее мягким облаком.
Нау тоже сделала шаг навстречу, неожиданно почувствовав желание
прижаться к груди незнакомца, спрятаться в нем от холода.
Мужчина взял Нау за руку.
Он шел легко, перешагивал мелкие лужицы, перепрыгивал через потоки, и
поступь его была подобна полету птицы. Нау неслась словно на крыльях
развевающихся черных волос за незнакомцем.
Утренний холод улетучился, стало даже жарко, и ноги горели, будто она
бежала не по прохладной траве, а по раскаленным летним солнцем песчаным
берегам тундровых рек.
Блеск солнца мчался вслед за ними по глади лагуны, по струям речушек и
ручейков, по многочисленным лужам и озеркам.
Что же это?
Неведомая, огромная, сравнимая только с солнцем, радость. Легкость и
тревожно-сладкое ожидание, теплое стеснение в груди от мысли, что он рядом,
тот, в котором слилось все, что пришло этим летом, -- и огромный кит, и
удивительное тепло, и неожиданное открытие того, что она чем-то отлична от
птиц и зверей, от трав и волн, от неба и земли...
Что же это такое?
Они поднялись на тундровые холмы, покрытые мягкими, чуть пожелтевшими
травами. Под травами лежал подсохший светло-голубой олений мох -- ягель,
толщей своей защищающий растения от губительного воздействия вечной
мерзлоты.
С высоты холмов открывалось море, уже далекое, с еле слышным
приглушенным прибоем.
Мужчина остановился, не выпуская руки Нау.
Он повернулся лицом к морю, и девушка вместе с ним посмотрела в синюю
даль.
За белой оторочкой прибоя резвились киты. Стая приблизилась к берегу,
расцветив радужными фонтанами волны и спугнув куличьи стаи.
И лицо его вновь озарило выражение, от которого исходило тепло, и в его
нерпичьих больших черных глазах зажегся теплый желтый огонь.
Мужчина взял ее вторую руку и чуть потянул к себе. Тепло казалось
невыносимым, обжигающим, но зовущим. Слегка кружилась голова, и Нау
вспомнила, как взбиралась на высокие прибрежные скалы и оттуда подолгу
глядела на море, на движущуюся рябь, на чередующиеся волны... Вот так же
кружилась голова и крутая даль тянула к себе, вызывая сладостную дрожь в
ногах...
Но это совсем другое, лишь отдаленно напоминавшее зов бездны.
И снова это тепло, нежное, мягкое, как мягкий пух в гнезде гаги на
холодных скалах, обращенных к морю, вечно обдуваемых ветром и смачиваемых
солеными брызгами...
Лицо его было близко, и оно менялось, как меняются тундра и море под
ветром с облаками, то открывающими, то закрывающими солнце.
От него пахло морским ветром и водорослями.
Да, она ждала именно его, вот такого, близкого, понятного, сильного и
нежного одновременно. И вся ее тревога по утрам, беспокойство по вечерам,
когда солнце уходило за морской горизонт, и ощущение радости, когда кит
приплывал к берегу, было предчувствием именно этой встречи, ожиданием
счастья.
Рэу опустился на траву, увлекая за собой Нау. Кружилась голова, все
казалось окутанным радужной дымкой, и тело словно было погружено в теплый
китовый фонтан, обволакивающий, ласкающий прикосновением своих нежных струй.
Иногда Нау казалось, что она летит высоко над поверхностью земли и
мягкие светлые облака несут ее вслед за легким ветром. И одновременно с этим
ощущением росло и другое: хотелось слиться воедино с мужчиной, и это желание
было таким сильным, что Нау чувствовала боль от этого желания. Иногда боль
наполняла все нутро ее, стараясь вырваться наружу, но не находила себе
выхода.
Нау хотелось кричать от рвущихся изнутри воплей, но она не знала... не
знала еще, что это и есть самое высокое женское счастье, от которого
рождается песня, нежность и новая жизнь...
Нау слышала шум китового фонтана, взрывающего воздух над морской
волной... Р-р-р-р-э-у!.. -- чудилось ей.
-- Рэу, Рэу, Рэу, -- произнесла она несколько раз и открыла глаза.
Лицо Рэу было совсем близко, и большие его черные глаза вбирали в себя
девушку, топя ее в мерцающей, жаркой черноте.
Теперь Нау не чувствовала ни страха, ни тревоги. Она еще и еще раз
убеждалась в том, что именно этого ей не хватало, именно этого она и ждала.
Она только не догадывалась, что это самое придет к ней в облике мужчины,
вышедшего из кита.
И вдруг словно солнечный раскаленный луч прошел через все ее тело. И
первая мысль ее была: разве боль может быть радостью? И тут же ответ: да,
боль может быть самой высокой радостью, от которой хочется кричать и плакать
светлыми, горячими слезами. Луч бродил по ее телу, зажигая его, рождая
невидимый огонь, и хотелось только одного -- чтобы это продолжалось
бесконечно долго, вечно...
Когда Нау пришла в себя, то в первое мгновение она испугалась того, что
все это ей показалось или приснилось.
Но Рэу -- так она мысленно назвала мужчину -- сидел с ней рядом и
держал в руках ее черные волосы, переливая пряди из одной руки в другую. Он
улыбнулся, и лицо его озарилось необыкновенным светом.
Он рассматривал Нау, приближая свое лицо к ней, касался кончиком носа
ее носа, и это прикосновение снова разжигало теплившийся в сердцах огонь.
-- Разве боль может быть радостью?
-- Высшая радость приходит через боль, -- ответил Рэу.
Вместе с его словами Нау ощутила знакомые запахи моря -- соленой пыли,
водорослей, мокрой гальки и распыленных по берегу красных морских звезд.
Перед заходом солнца Рэу встал с примятой травы и зашагал в сторону
моря.
Нау шла рядом.
И чем ближе был шум морского прибоя, тем тревожнее становилось в ее
душе. Впервые в жизни она без радости подходила к морю.
Вот уже прибой и куличьи стаи на его изломе.
Рэу остановился.
Солнце падало в воду. Над линией, где соединялось небо с водой,
оставался верхний край диска, и от него по воде бежала звонкая светлая
дорожка, упиравшаяся в мокрый галечный берег.
Рэу ступил на эту дорожку, шагнул в воду, и на том месте, где только
что был человек, мелькнул на мгновение китовый фонтан.
Нау в порыве шагнула в воду, но что-то сильное и властное вытолкнуло ее
обратно на берег.
А кит уходил все дальше, и вскоре его фонтан померк вместе с последним
отблеском погрузившегося в море солнца.
Когда солнце вставало над лагуной, достигнув своей высшей точки, Нау
спускалась на берег и стояла, пока вдали не начинала играть радуга.
Радость ее росла по мере того, как к берегу приближался кит и громче
становилось его взволнованное дыхание.
Обратившись в человека, Рэу брал Нау за руку и шел вместе с ней на
мягкие тундровые травы.
Они мало говорили. Многое из того, что нужно было передать друг другу,
само собой изливалось через взгляд, прикосновение и даже просто через долгое
молчание.
Проходили дни, полные счастья, невидимого и неслышимого полета души. И
однажды Нау увидела, что дальние горы покрылись снегом.
-- Что это?
-- Это то, что погонит нас в другие моря, -- ответил Рэу.
-- Значит, ты покинешь меня?
Рэу промолчал.
С каждым днем свидания укорачивались, потому что солнце торопилось уйти
в воду, сокращая свой небесный путь. В воздухе закружились белые снежинки.
Падая на землю, на лужицы, в бочажки, они превращались в холодную воду.
Неуютно становилось на земле.
Птичьи стаи уходили на юг, оглашая опустевшую тундру печальными
криками.
Умолк звонкий птичий гомон над ручьем, и сама вода в нем потемнела,
загустела от частых дождей.
Нау бродила по тундре и разрывала мышиные норы, чтобы достать из них
сладкие корешки. Бывали дни, когда она не могла приблизиться к морскому
берегу: огромные волны бились о скалы, накатывались на галечную косу,
кидаясь на одинокую девушку, стоявшую на высокой галечной гряде.
В такие дни Нау боялась, что Рэу не приплывет.
Но он приплывал.
Однако в его ласках появились тревога и нетерпение.
-- Почему ты не остаешься со мной до утра?
-- Потому что, если я не вернусь с последним лучом, я навсегда останусь
на земле, -- ответил Рэу.
-- А ты этого не хочешь?
-- Не знаю, -- ответил Рэу.
Еще совсем недавно, по весне, когда он, молодой и сильный, резвился в
морской упругой воде, он мог с уверенностью сказать, что никогда и ни за что
не променяет вольную морскую стихию на земную твердь. А теперь... Он и не
подозревал, что есть в мире такая сила, которая превращает кита в человека и
держит его на берегу, заставляя забывать о великой опасности навсегда
остаться на земле человеком.
Братья-киты предостерегали его. Отец показал на белую пелену на
горизонте. Она с каждым днем приближалась к берегу. Скоро это холодное и
белое скует морскую воду и закроет путь к живительному воздуху. Уже ушли в
теплые края первейшие враги китов -- морские косатки, уплыли моржи, тюлени,
и даже мельчайшие морские обитатели, которыми кишели прибрежные отмели,
последовали за большими зверями. Все пустыннее и молчаливее становились
берега северного моря.
Наступил день, когда за каменным мысом появилась полоса белого льда, и
от него ощутимо потянуло холодом и резким студеным запахом. Рэу приплыл не
один. Остальные киты держались у кромки льда, пуская высоко в воздух хорошо
видимые в стылом тумане фонтаны. Их было так много, что испуганные бакланы
поднялись и улетели.
Рэу медленно приближался к берегу, сопровождаемый братьями. Они словно
придерживали его, не давая ему коснуться прибрежной гальки. Но Рэу пробился
к пенному прибою и вышел на берег.
Он тяжело дышал, и грудь его высоко поднималась.
-- Нау, -- сказал он, -- я пришел к тебе.
-- Навсегда?
-- Навсегда, -- ответил Рэу, и как бы в ответ на эти слова в воздух
взметнулись десятки китовых фонтанов, раздробив солнечный свет и заглушив
все остальные звуки.
Рэу взял за руку Нау и повел за собой в тундру, подальше от морского
берега, от разъяренных китов-сородичей. Он торопился уйти, боясь, что
переменит решение и уйдет вместе со своим китовым племенем далеко в южные
теплые моря, подальше от надвигающихся льдов.
Они прошли тундровым зеленым берегом лагуны и углубились в холмы, где
трава уже не была такой мягкой, а в земле чувствовалось приближение вечной
мерзлоты, притаившейся от летнего теплого солнца за толстым слоем мха и
прошлогодних трав.
Они уселись на пригорке и долго сидели молча.
Рэу был печален, и на лице его был туман, как в эти осенние утренники.
Нау дотронулась до его щеки пальцем.
Рэу вздрогнул и вздохнул.
-- Что будем делать? -- спросила Нау.
-- Жить будем, -- коротко ответил Рэу. -- Новой жизнью, жизнью людей.
Нелегко пришлось в первые зимние дни. Рэу вырыл земляную нору и
соорудил над ней свод из жердин, подобранных на берегу. Сверху свод покрыл
дерном и сухой травой. Он смастерил копье из расщепленной кости моржа и
заколол дикого оленя. Шкуру постлали на ложе, чтобы защитить себя от
подземного вечного холода.
Нау вспоминала беспечные дни, как красивый сон, как то, чего на самом
деле никогда не было. Иной раз ей даже казалось, что и Рэу никогда не был
китом, потому что больше не было открытого моря, и, сколько охватывал глаз,
простиралась белая пустыня, покрытая искореженными обломками торосов,
вздыбленными ледяными полями, которые светились пронизывающим холодным
мерцанием. Ветер бродил меж льдов, выбирался на берег и тщательно заметал
все темное снегом, в ярости накидываясь на низкую пещеру-землянку, стараясь
сровнять ее с белой равниной. Ветер ярился, обнаруживая каждое утро
чернеющее отверстие, из которого поднимался пар живого дыхания людей.
Хотя усталость валила по вечерам с ног первых обитателей косы между
лагуной и морем, они были счастливы, и большое, высокое и вечное, которое
соединяло Нау и Рэу, горело с постоянством и силой летнего незаходящего
солнца.
Охотничья удача сопутствовала Рэу, и оленьих шкур теперь хватало не
только на подстилку, но и на то, чтобы защититься от холода.
Нау сучила нитки из сушеных оленьих жил и иглой, выточенной из кости
косатки, сшивала высушенные и выделанные шкуры. Чтобы тело Рэу не терлось о
шершавую мездру, Нау на полу тесной хижины мяла оленью шкуру твердыми
пятками своих сильных ног.
Горел огонь в каменной плошке, словно маленькое солнце поселилось в
занесенной тяжелыми снегами землянке.
Темнота подступала ближе и плотнее. Солнце показывалось лишь узкой
красной полоской, но в сердцах Нау и Рэу была твердая вера в то, что
обязательно придет новый настоящий день, который будет еще лучше вчерашнего,
точно так, как прекрасными они находили друг друга каждое новое утро.
Прошлого как бы не существовало для них, потому что главным, от чего
зависела жизнь, тепло в хижине, огонь в каменной плошке, было настоящее. И
от настоящего зависело то, что будет завтра.
Часто дули ураганы. Слежавшийся снег поднимался в воздух, и плотная
пелена мокрого снега и упругого ветра валила человека с ног, прижимала к
земле.
Прислушиваясь к громыханию снега по крыше землянки, Нау вдруг ощутила
толчок внутри себя.
-- Что там? -- встревоженно спросила она, приложив ладонь к животу.
Рэу положил руку на смуглую теплую кожу жены чуть выше темной точки
пупка.
И почувствовал биение живого.
-- Это будущая жизнь! -- радостно сказал он. -- Это новое утро нашей
жизни! То, ради чего мы вместе!
-- Это будущая жизнь, -- тихо повторила Нау, прислушиваясь к себе.
Когда утихла пурга и Нау с Рэу вышли на волю, из-за дальних гор
показалось солнце.
-- Оно вернулось -- источник тепла!
Они кричали от восторга и смотрели друг на друга счастливыми глазами.
Солнце еще было низко, и лучи его окрашивали снег в алый цвет на всем
протяжении до горизонта, который с трудом просматривался вдали.
Рэу мастерил разные орудия. Глядя на него, на падающие на его лоб
волосы, Нау припоминала что-то смутное, неправдоподобное, волшебное, что
приключилось с ней неизвестно когда -- то ли во сне, то ли наяву. Был ли
вправду он китом?
На рассвете Рэу уходил на морской лед.
Нау с нетерпением ожидала его. Смотрела на торосы. Иной раз ей чудилось
открытое море, зеленые волны и радужные блики вдали. Что это было? Сердце
билось сильнее, жаркое волнение поднималось в груди, и становилось так
тепло, что она откидывала капюшон оленьей кухлянки.
Рэу приходил с добычей, и Нау больше не вспоминала о странных мыслях и
видениях, занятая разделкой добычи, приготовлением пищи.
Солнце оторвалось от Дальнего хребта и поплыло по небу.
Однажды Рэу заметил на южной стороне большого тороса щетинку еле
видимых глазом крохотных сосулек.
Знакомая птичья песня разбудила Нау. Поначалу она не могла уяснить --
то ли это у нее внутри поет или же за стенами хижины.
Маленькая серенькая полярная пуночка прыгала на тоненьких озябших
ножках и звонко щебетала, подбирая остатки пищи. Она верещала и маленьким
острым глазом лукаво посматривала на Нау, как бы поздравляя ее с приходом
поры Большого Света.
Нау заметно отяжелела, тело ее округлилось. Она с трудом носила большой
живот. Вместе с теплом в прибрежные разводья приплыли жирные нерпы. Они
вылезали греться на солнце, и тут их настигал охотник. Иной раз за день он
добывал сразу несколько нерп и в последующие оставался дома, поправляя
жилище, побитое жестокими зимними ветрами.
Устроившись на солнечной стороне, где уже стаял снег, люди
разговаривали о будущем.
-- Пройдет время, -- задумчиво говорил Рэу, -- и рядом с нашей хижиной
вырастут другие жилища, и род людей, который мы начали, распространится по
морскому побережью. Здесь есть простор, море кишит зверьем, в тундре бегают
олени -- можно жить и ждать радостей, которые сулит завтрашний день...
-- Как хорошо смотреть в будущее, -- отзывалась Нау. -- Когда глядишь
вперед, кружится голова, будто смотришь с большой высоты.
На лагуне подтаял снег, и поверхность ее теперь была похожа на плешивую
от сырости оленью шкуру.
Как-то Рэу, вернувшись с сопки, откуда он высматривал приближающиеся
стада диких оленей, возбужденно сказал:
-- Я видел открытое море.
-- Открытое море? -- тревожным эхом отозвалась Нау.
-- Лед сломался, -- сказал Рэу. -- И большие птичьи стаи летят к этой
воде через нашу косу.
-- Откуда столько живого приходит на нашу землю? -- спросила Нау.
-- Должно быть, где-то есть иная земля, -- ответил Рэу. -- И, быть
может, такие, как мы с тобой, существуют еще где-нибудь. Мы только еще не
знаем их, еще не встретились с ними.
Теплый ливень разбудил обитателей хижины. Когда они вышли на волю, то
увидели, что ото льда на лагуне осталось лишь несколько плавающих кусков,
которые, повинуясь течению, плыли у берега, отдаляясь к проливу. А в море
свободная ото льда вода уже была видна с порога хижины, и полузабытый запах
моря снова щекотал ноздри, рождал смутные желания.
Рэу смастерил сеть из оленьих жил и натянул на круг из гибкой ветви. Он
поднимался на прибрежные скалы и ловил сетью красноклювых топорков.
Последние льдины ушли из лагуны.
Источник: Юрий Рытхэу. Когда киты уходят: Повести и рассказы. -
Ленинград: Ленинградское отделение изд-ва "Советский
писатель", 1977. - С. 5-92.
OCR: Михаил Смирнов
---------------------------------------------------------------
Нау искала глазами этот неожиданный блеск, который к берегу становился
ясно различимым -- фонтан бил высоко, и солнечный свет в нем искрился
разноцветной радугой.
Нау бежала по прохладной сырой траве. Прибрежная галька щекотала босые
ноги, и тихий смех девушки смешивался со звоном перекатываемых прибоем
отполированных голышей.
Нау чувствовала себя одновременно упругим ветром, зеленой травой и
мокрой галькой, высоким облаком и синим бездонным небом.
И когда из-под ног выбегали спугнутые птицы, евражки, летние серенькие
горностаи, Нау кричала им радостно и громко, и звери понимали ее. Они
смотрели вслед высокой девушке с развевающимися черными, словно крылья,
волосами.
Она никогда не смотрела на себя со стороны и не задумывалась, чем
отличается от жителей земных нор, от гнездящихся в скалах, от ползающих в
траве. Даже угрюмые черные камни были для Нау живыми и близкими.
И ко всему, что она видела -- живому, имеющему свой голос и свой крик,
безмолвному, но движущемуся, и пребывающему в вечном покое, -- она
относилась одинаково ровно и спокойно.
И так было с ней до тех пор, пока она не приметила приближающийся
китовый фонтан, высокий и слышный у берега, пока не увидела длинное,
блестящее, упругое тело морского великана -- Рэу.
Кит подплывал к берегу, и галька под его тяжестью скрипела. Поднятая им
волна накатывалась, обжигая холодом босые ноги Нау.
В первые дни что-то удерживало девушку и она остерегалась подходить
близко. Сильное и властное останавливало ее у прибойной черты, на той линии,
где от малейшего прикосновения рассыпались в прах засохшие ракушки, где
лежали просоленные в морской воде обломки древесной коры, а то и целые
стволы деревьев.
Нау издали смотрела на кита, на громадное черное тело, в котором
глубоко отражались солнечные блики, и ей казалось, что кит светится изнутри
собственным светом.
С громким журчанием в пасть вместе с мельчайшими красными ракушками,
медузами втекала вода, и над головой Рэу рождалась в водяной пыли солнечная
радуга.
Она манила девушку, звала, заставляя переступать безмолвный запрет,
невидимый порог, отмеченный намытой волнами грядой разноцветной гальки. Ей
хотелось приблизиться к радуге, чтобы на ее тело упала хоть одна капля, в
которой сверкало маленькое солнце.
И однажды Нау так близко подошла к киту, что фонтан окатил ее с головы
до ног.
Это было неожиданно, но все было так, как она предчувствовала, -- капли
были теплые, блестящие, и Нау ощущала, как солнечные лучи обволакивают ее,
по всему телу разливается новое, незнакомое чувство мягкой ласки, какого-то
стеснения в груди. Частое дыхание прерывалось, кружилась голова, будто Нау
долго смотрела с высоты на бегущие по воде тени облаков.
А кит купал ее в теплых струях, пронизанных солнечным светом, лаская
мягкими, ласковыми ударами и тихим журчанием фонтана.
Нау чувствовала, как у нее в груди растет ее маленькое сердце, заполняя
грудь, мешая ровному дыханию. Кровь согревалась, вбирая тепло китового
фонтана, и девушка в растерянности стояла неподвижно, не зная, что делать. А
ведь раньше она совсем не задумывалась над тем, что делала. Как ветер,
волны, облака, пробивающаяся трава и прячущиеся в ней цветы, как евражки и
летящие птицы, плывущие по морю звери и рыбы... Она была частью этого
огромного мира, живого и мертвого, сверкающего и тонущего во мгле,
убаюканного тишиной высокого неба и одеялом мягких облаков, ревущего, когда
неожиданно сорвавшийся ураган раскачивал морские волны и они обрушивались на
берег, стремясь достичь травы, в которых прятала свои озябшие ноги Нау.
А теперь что-то другое накатилось на нее. Будто она только что
проснулась, и мгновение пробуждения затянулось, и она как бы заново видела
небо, синее море, холмы с зелеными травянистыми склонами, и впервые слышала
писк суслика, звон птичьего базара под скалами, журчание ручья... Будто она
вдруг открыла, что морская вода отличается вкусом от той, что в ручье, а
утренний холод исчезает по мере того, как над морем поднимается солнце.
Теперь, когда Нау бежала по тундре, упруго отталкиваясь от пружинящих
кочек, она вдруг останавливалась и склонялась над крохотным голубым
пятнышком цветка, словно осколком неба, упавшим с зенита. Голубой глазок
качался на тонком зеленом стебельке, и Нау слышала пронзительный, уходящий
вдаль звон.
Мир звуков разъялся, как и видимый, и теперь Нау знала, откуда идет
грохот бьющих о скалы волн, шелестящий звук ветра, гладящего невидимой
огромной ладонью тундровые травы, плеск мелких волн в лагуне, журчание воды
в ручье, бегущем по каменистому склону.
По-разному заговорили птицы и звери.
Черный ворон каркал черными звуками, и звук этот был темный и холодный,
будто тень на том берегу, куда не достигали солнечные лучи и где лежал
вечный снег, темный и рыхлый от старости.
Летние лохматые песцы тявкали, словно выплевывая застывшие в глотке
мелкие косточки морошки, остро и пронзительно свистели суслики, как бы
окликая Нау, призывая ее взглянуть на черные глазки нор, вырытые под защитой
камней.
Звенели морские птицы, гнездящиеся на прибрежных скалах, и порой, когда
они разом взлетали, потревоженные росомахой, в их гвалте тонули все
остальные звуки, и мир становился уныло-однообразным, серым и плоским.
Нау открыла, что звуки могут быть приятными для уха и такими, от
которых хотелось бежать и укрыться куда-нибудь подальше. Зато птичий гомон
над утренним ручьем Нау была готова слушать сколько угодно. В нем было
что-то схожее с радугой над китовым фонтаном, и птичье щебетание рождало в
душе светлое ожидание предстоящего чуда.
День ото дня тундра становилась ярче и цветистей. Ноги Нау чернели от
сока ягод. Старая тундровая волчица лизала их и смотрела в глаза Нау
преданными и тоскливыми глазами. Она чуяла приближение зимы, а для себя еще
и смерти, потому что она уже ни на что не годилась: трудная жизнь и возраст
стерли все ее зубы...
В этот день, как всегда, солнечные лучи разбудили Нау.
По яркости они были такими же, как прежде, однако в них уже не было
того всепроникающего тепла, что раньше. В их прикосновении к закрытым векам
Нау почувствовала предостережение, отзвук приближающегося ненастья.
Нау окончательно проснулась и утолила голод пригоршней морошки.
Чуткие уши ловили привычный шум морского прибоя, птичий звон над ручьем
и шелест травы.
Нау поднялась на ноги и двинулась к морю.
Роса была непривычно студеной. Нау бежала, чтобы согреться и стряхнуть
с себя остатки сна. Суслики свистели ей вслед, испуганные куропатки
вспархивали из-под ног, но Нау не останавливалась, движимая каким-то
тревожно-радостным предчувствием. Обычно на последней галечной гряде,
намытой волнами, Нау подбирала плети морских водорослей, добавляя их к
скудному завтраку. Но на этот раз она даже не замедлила шага.
Ей уже слышался в прибойном гуле знакомый свист возносящегося к небу
китового фонтана.
Блеск моря слепил ей глаза, и Нау не могла как следует рассмотреть
берег.
И вдруг она увидела необычное... Подумалось, что это просто видение
ослепленных блеском воды глаз.
Да, был фонтан, в котором дробилось солнечное сияние, и кит,
приткнувшийся к берегу. Но по мере того как Нау всматривалась в морского
великана, он становился все призрачнее, как бы растворялся в облаке
мельчайших капелек воды...
Нау моргнула несколько раз, чтобы рассмотреть кита.
Но его не было.
Не было и фонтана с солнечной радугой.
Вместо всего этого она видела на пенной оторочке прибоя человека.
Он стоял и смотрел на нее черными, как у нерпы, глазами. Нау кинула
быстрый взгляд на море. Там было пустынно. Ничто не указывало на то, что
кит, который только что был у берега, уплыл. На гребнях прибоя сидели
морские кулички и дергали острыми головками. Стаи перелетных птиц низко
стлались над водой.
Нау чувствовала, как холодно вокруг. Студеная галька жгла ноги, холоден
был воздух, и даже сами солнечные лучи уже не грели. Человек сделал шаг
навстречу, и Нау показалось на миг, что за его плечами мелькнула радуга. Его
лицо вдруг переменилось: глаза сузились, рот полуоткрылся, и от всего его
облика повеяло необычным теплом. От него исходило ласковое, греющее даже на
расстоянии тепло, зовущее, заволакивающее мягким облаком.
Нау тоже сделала шаг навстречу, неожиданно почувствовав желание
прижаться к груди незнакомца, спрятаться в нем от холода.
Мужчина взял Нау за руку.
Он шел легко, перешагивал мелкие лужицы, перепрыгивал через потоки, и
поступь его была подобна полету птицы. Нау неслась словно на крыльях
развевающихся черных волос за незнакомцем.
Утренний холод улетучился, стало даже жарко, и ноги горели, будто она
бежала не по прохладной траве, а по раскаленным летним солнцем песчаным
берегам тундровых рек.
Блеск солнца мчался вслед за ними по глади лагуны, по струям речушек и
ручейков, по многочисленным лужам и озеркам.
Что же это?
Неведомая, огромная, сравнимая только с солнцем, радость. Легкость и
тревожно-сладкое ожидание, теплое стеснение в груди от мысли, что он рядом,
тот, в котором слилось все, что пришло этим летом, -- и огромный кит, и
удивительное тепло, и неожиданное открытие того, что она чем-то отлична от
птиц и зверей, от трав и волн, от неба и земли...
Что же это такое?
Они поднялись на тундровые холмы, покрытые мягкими, чуть пожелтевшими
травами. Под травами лежал подсохший светло-голубой олений мох -- ягель,
толщей своей защищающий растения от губительного воздействия вечной
мерзлоты.
С высоты холмов открывалось море, уже далекое, с еле слышным
приглушенным прибоем.
Мужчина остановился, не выпуская руки Нау.
Он повернулся лицом к морю, и девушка вместе с ним посмотрела в синюю
даль.
За белой оторочкой прибоя резвились киты. Стая приблизилась к берегу,
расцветив радужными фонтанами волны и спугнув куличьи стаи.
И лицо его вновь озарило выражение, от которого исходило тепло, и в его
нерпичьих больших черных глазах зажегся теплый желтый огонь.
Мужчина взял ее вторую руку и чуть потянул к себе. Тепло казалось
невыносимым, обжигающим, но зовущим. Слегка кружилась голова, и Нау
вспомнила, как взбиралась на высокие прибрежные скалы и оттуда подолгу
глядела на море, на движущуюся рябь, на чередующиеся волны... Вот так же
кружилась голова и крутая даль тянула к себе, вызывая сладостную дрожь в
ногах...
Но это совсем другое, лишь отдаленно напоминавшее зов бездны.
И снова это тепло, нежное, мягкое, как мягкий пух в гнезде гаги на
холодных скалах, обращенных к морю, вечно обдуваемых ветром и смачиваемых
солеными брызгами...
Лицо его было близко, и оно менялось, как меняются тундра и море под
ветром с облаками, то открывающими, то закрывающими солнце.
От него пахло морским ветром и водорослями.
Да, она ждала именно его, вот такого, близкого, понятного, сильного и
нежного одновременно. И вся ее тревога по утрам, беспокойство по вечерам,
когда солнце уходило за морской горизонт, и ощущение радости, когда кит
приплывал к берегу, было предчувствием именно этой встречи, ожиданием
счастья.
Рэу опустился на траву, увлекая за собой Нау. Кружилась голова, все
казалось окутанным радужной дымкой, и тело словно было погружено в теплый
китовый фонтан, обволакивающий, ласкающий прикосновением своих нежных струй.
Иногда Нау казалось, что она летит высоко над поверхностью земли и
мягкие светлые облака несут ее вслед за легким ветром. И одновременно с этим
ощущением росло и другое: хотелось слиться воедино с мужчиной, и это желание
было таким сильным, что Нау чувствовала боль от этого желания. Иногда боль
наполняла все нутро ее, стараясь вырваться наружу, но не находила себе
выхода.
Нау хотелось кричать от рвущихся изнутри воплей, но она не знала... не
знала еще, что это и есть самое высокое женское счастье, от которого
рождается песня, нежность и новая жизнь...
Нау слышала шум китового фонтана, взрывающего воздух над морской
волной... Р-р-р-р-э-у!.. -- чудилось ей.
-- Рэу, Рэу, Рэу, -- произнесла она несколько раз и открыла глаза.
Лицо Рэу было совсем близко, и большие его черные глаза вбирали в себя
девушку, топя ее в мерцающей, жаркой черноте.
Теперь Нау не чувствовала ни страха, ни тревоги. Она еще и еще раз
убеждалась в том, что именно этого ей не хватало, именно этого она и ждала.
Она только не догадывалась, что это самое придет к ней в облике мужчины,
вышедшего из кита.
И вдруг словно солнечный раскаленный луч прошел через все ее тело. И
первая мысль ее была: разве боль может быть радостью? И тут же ответ: да,
боль может быть самой высокой радостью, от которой хочется кричать и плакать
светлыми, горячими слезами. Луч бродил по ее телу, зажигая его, рождая
невидимый огонь, и хотелось только одного -- чтобы это продолжалось
бесконечно долго, вечно...
Когда Нау пришла в себя, то в первое мгновение она испугалась того, что
все это ей показалось или приснилось.
Но Рэу -- так она мысленно назвала мужчину -- сидел с ней рядом и
держал в руках ее черные волосы, переливая пряди из одной руки в другую. Он
улыбнулся, и лицо его озарилось необыкновенным светом.
Он рассматривал Нау, приближая свое лицо к ней, касался кончиком носа
ее носа, и это прикосновение снова разжигало теплившийся в сердцах огонь.
-- Разве боль может быть радостью?
-- Высшая радость приходит через боль, -- ответил Рэу.
Вместе с его словами Нау ощутила знакомые запахи моря -- соленой пыли,
водорослей, мокрой гальки и распыленных по берегу красных морских звезд.
Перед заходом солнца Рэу встал с примятой травы и зашагал в сторону
моря.
Нау шла рядом.
И чем ближе был шум морского прибоя, тем тревожнее становилось в ее
душе. Впервые в жизни она без радости подходила к морю.
Вот уже прибой и куличьи стаи на его изломе.
Рэу остановился.
Солнце падало в воду. Над линией, где соединялось небо с водой,
оставался верхний край диска, и от него по воде бежала звонкая светлая
дорожка, упиравшаяся в мокрый галечный берег.
Рэу ступил на эту дорожку, шагнул в воду, и на том месте, где только
что был человек, мелькнул на мгновение китовый фонтан.
Нау в порыве шагнула в воду, но что-то сильное и властное вытолкнуло ее
обратно на берег.
А кит уходил все дальше, и вскоре его фонтан померк вместе с последним
отблеском погрузившегося в море солнца.
Когда солнце вставало над лагуной, достигнув своей высшей точки, Нау
спускалась на берег и стояла, пока вдали не начинала играть радуга.
Радость ее росла по мере того, как к берегу приближался кит и громче
становилось его взволнованное дыхание.
Обратившись в человека, Рэу брал Нау за руку и шел вместе с ней на
мягкие тундровые травы.
Они мало говорили. Многое из того, что нужно было передать друг другу,
само собой изливалось через взгляд, прикосновение и даже просто через долгое
молчание.
Проходили дни, полные счастья, невидимого и неслышимого полета души. И
однажды Нау увидела, что дальние горы покрылись снегом.
-- Что это?
-- Это то, что погонит нас в другие моря, -- ответил Рэу.
-- Значит, ты покинешь меня?
Рэу промолчал.
С каждым днем свидания укорачивались, потому что солнце торопилось уйти
в воду, сокращая свой небесный путь. В воздухе закружились белые снежинки.
Падая на землю, на лужицы, в бочажки, они превращались в холодную воду.
Неуютно становилось на земле.
Птичьи стаи уходили на юг, оглашая опустевшую тундру печальными
криками.
Умолк звонкий птичий гомон над ручьем, и сама вода в нем потемнела,
загустела от частых дождей.
Нау бродила по тундре и разрывала мышиные норы, чтобы достать из них
сладкие корешки. Бывали дни, когда она не могла приблизиться к морскому
берегу: огромные волны бились о скалы, накатывались на галечную косу,
кидаясь на одинокую девушку, стоявшую на высокой галечной гряде.
В такие дни Нау боялась, что Рэу не приплывет.
Но он приплывал.
Однако в его ласках появились тревога и нетерпение.
-- Почему ты не остаешься со мной до утра?
-- Потому что, если я не вернусь с последним лучом, я навсегда останусь
на земле, -- ответил Рэу.
-- А ты этого не хочешь?
-- Не знаю, -- ответил Рэу.
Еще совсем недавно, по весне, когда он, молодой и сильный, резвился в
морской упругой воде, он мог с уверенностью сказать, что никогда и ни за что
не променяет вольную морскую стихию на земную твердь. А теперь... Он и не
подозревал, что есть в мире такая сила, которая превращает кита в человека и
держит его на берегу, заставляя забывать о великой опасности навсегда
остаться на земле человеком.
Братья-киты предостерегали его. Отец показал на белую пелену на
горизонте. Она с каждым днем приближалась к берегу. Скоро это холодное и
белое скует морскую воду и закроет путь к живительному воздуху. Уже ушли в
теплые края первейшие враги китов -- морские косатки, уплыли моржи, тюлени,
и даже мельчайшие морские обитатели, которыми кишели прибрежные отмели,
последовали за большими зверями. Все пустыннее и молчаливее становились
берега северного моря.
Наступил день, когда за каменным мысом появилась полоса белого льда, и
от него ощутимо потянуло холодом и резким студеным запахом. Рэу приплыл не
один. Остальные киты держались у кромки льда, пуская высоко в воздух хорошо
видимые в стылом тумане фонтаны. Их было так много, что испуганные бакланы
поднялись и улетели.
Рэу медленно приближался к берегу, сопровождаемый братьями. Они словно
придерживали его, не давая ему коснуться прибрежной гальки. Но Рэу пробился
к пенному прибою и вышел на берег.
Он тяжело дышал, и грудь его высоко поднималась.
-- Нау, -- сказал он, -- я пришел к тебе.
-- Навсегда?
-- Навсегда, -- ответил Рэу, и как бы в ответ на эти слова в воздух
взметнулись десятки китовых фонтанов, раздробив солнечный свет и заглушив
все остальные звуки.
Рэу взял за руку Нау и повел за собой в тундру, подальше от морского
берега, от разъяренных китов-сородичей. Он торопился уйти, боясь, что
переменит решение и уйдет вместе со своим китовым племенем далеко в южные
теплые моря, подальше от надвигающихся льдов.
Они прошли тундровым зеленым берегом лагуны и углубились в холмы, где
трава уже не была такой мягкой, а в земле чувствовалось приближение вечной
мерзлоты, притаившейся от летнего теплого солнца за толстым слоем мха и
прошлогодних трав.
Они уселись на пригорке и долго сидели молча.
Рэу был печален, и на лице его был туман, как в эти осенние утренники.
Нау дотронулась до его щеки пальцем.
Рэу вздрогнул и вздохнул.
-- Что будем делать? -- спросила Нау.
-- Жить будем, -- коротко ответил Рэу. -- Новой жизнью, жизнью людей.
Нелегко пришлось в первые зимние дни. Рэу вырыл земляную нору и
соорудил над ней свод из жердин, подобранных на берегу. Сверху свод покрыл
дерном и сухой травой. Он смастерил копье из расщепленной кости моржа и
заколол дикого оленя. Шкуру постлали на ложе, чтобы защитить себя от
подземного вечного холода.
Нау вспоминала беспечные дни, как красивый сон, как то, чего на самом
деле никогда не было. Иной раз ей даже казалось, что и Рэу никогда не был
китом, потому что больше не было открытого моря, и, сколько охватывал глаз,
простиралась белая пустыня, покрытая искореженными обломками торосов,
вздыбленными ледяными полями, которые светились пронизывающим холодным
мерцанием. Ветер бродил меж льдов, выбирался на берег и тщательно заметал
все темное снегом, в ярости накидываясь на низкую пещеру-землянку, стараясь
сровнять ее с белой равниной. Ветер ярился, обнаруживая каждое утро
чернеющее отверстие, из которого поднимался пар живого дыхания людей.
Хотя усталость валила по вечерам с ног первых обитателей косы между
лагуной и морем, они были счастливы, и большое, высокое и вечное, которое
соединяло Нау и Рэу, горело с постоянством и силой летнего незаходящего
солнца.
Охотничья удача сопутствовала Рэу, и оленьих шкур теперь хватало не
только на подстилку, но и на то, чтобы защититься от холода.
Нау сучила нитки из сушеных оленьих жил и иглой, выточенной из кости
косатки, сшивала высушенные и выделанные шкуры. Чтобы тело Рэу не терлось о
шершавую мездру, Нау на полу тесной хижины мяла оленью шкуру твердыми
пятками своих сильных ног.
Горел огонь в каменной плошке, словно маленькое солнце поселилось в
занесенной тяжелыми снегами землянке.
Темнота подступала ближе и плотнее. Солнце показывалось лишь узкой
красной полоской, но в сердцах Нау и Рэу была твердая вера в то, что
обязательно придет новый настоящий день, который будет еще лучше вчерашнего,
точно так, как прекрасными они находили друг друга каждое новое утро.
Прошлого как бы не существовало для них, потому что главным, от чего
зависела жизнь, тепло в хижине, огонь в каменной плошке, было настоящее. И
от настоящего зависело то, что будет завтра.
Часто дули ураганы. Слежавшийся снег поднимался в воздух, и плотная
пелена мокрого снега и упругого ветра валила человека с ног, прижимала к
земле.
Прислушиваясь к громыханию снега по крыше землянки, Нау вдруг ощутила
толчок внутри себя.
-- Что там? -- встревоженно спросила она, приложив ладонь к животу.
Рэу положил руку на смуглую теплую кожу жены чуть выше темной точки
пупка.
И почувствовал биение живого.
-- Это будущая жизнь! -- радостно сказал он. -- Это новое утро нашей
жизни! То, ради чего мы вместе!
-- Это будущая жизнь, -- тихо повторила Нау, прислушиваясь к себе.
Когда утихла пурга и Нау с Рэу вышли на волю, из-за дальних гор
показалось солнце.
-- Оно вернулось -- источник тепла!
Они кричали от восторга и смотрели друг на друга счастливыми глазами.
Солнце еще было низко, и лучи его окрашивали снег в алый цвет на всем
протяжении до горизонта, который с трудом просматривался вдали.
Рэу мастерил разные орудия. Глядя на него, на падающие на его лоб
волосы, Нау припоминала что-то смутное, неправдоподобное, волшебное, что
приключилось с ней неизвестно когда -- то ли во сне, то ли наяву. Был ли
вправду он китом?
На рассвете Рэу уходил на морской лед.
Нау с нетерпением ожидала его. Смотрела на торосы. Иной раз ей чудилось
открытое море, зеленые волны и радужные блики вдали. Что это было? Сердце
билось сильнее, жаркое волнение поднималось в груди, и становилось так
тепло, что она откидывала капюшон оленьей кухлянки.
Рэу приходил с добычей, и Нау больше не вспоминала о странных мыслях и
видениях, занятая разделкой добычи, приготовлением пищи.
Солнце оторвалось от Дальнего хребта и поплыло по небу.
Однажды Рэу заметил на южной стороне большого тороса щетинку еле
видимых глазом крохотных сосулек.
Знакомая птичья песня разбудила Нау. Поначалу она не могла уяснить --
то ли это у нее внутри поет или же за стенами хижины.
Маленькая серенькая полярная пуночка прыгала на тоненьких озябших
ножках и звонко щебетала, подбирая остатки пищи. Она верещала и маленьким
острым глазом лукаво посматривала на Нау, как бы поздравляя ее с приходом
поры Большого Света.
Нау заметно отяжелела, тело ее округлилось. Она с трудом носила большой
живот. Вместе с теплом в прибрежные разводья приплыли жирные нерпы. Они
вылезали греться на солнце, и тут их настигал охотник. Иной раз за день он
добывал сразу несколько нерп и в последующие оставался дома, поправляя
жилище, побитое жестокими зимними ветрами.
Устроившись на солнечной стороне, где уже стаял снег, люди
разговаривали о будущем.
-- Пройдет время, -- задумчиво говорил Рэу, -- и рядом с нашей хижиной
вырастут другие жилища, и род людей, который мы начали, распространится по
морскому побережью. Здесь есть простор, море кишит зверьем, в тундре бегают
олени -- можно жить и ждать радостей, которые сулит завтрашний день...
-- Как хорошо смотреть в будущее, -- отзывалась Нау. -- Когда глядишь
вперед, кружится голова, будто смотришь с большой высоты.
На лагуне подтаял снег, и поверхность ее теперь была похожа на плешивую
от сырости оленью шкуру.
Как-то Рэу, вернувшись с сопки, откуда он высматривал приближающиеся
стада диких оленей, возбужденно сказал:
-- Я видел открытое море.
-- Открытое море? -- тревожным эхом отозвалась Нау.
-- Лед сломался, -- сказал Рэу. -- И большие птичьи стаи летят к этой
воде через нашу косу.
-- Откуда столько живого приходит на нашу землю? -- спросила Нау.
-- Должно быть, где-то есть иная земля, -- ответил Рэу. -- И, быть
может, такие, как мы с тобой, существуют еще где-нибудь. Мы только еще не
знаем их, еще не встретились с ними.
Теплый ливень разбудил обитателей хижины. Когда они вышли на волю, то
увидели, что ото льда на лагуне осталось лишь несколько плавающих кусков,
которые, повинуясь течению, плыли у берега, отдаляясь к проливу. А в море
свободная ото льда вода уже была видна с порога хижины, и полузабытый запах
моря снова щекотал ноздри, рождал смутные желания.
Рэу смастерил сеть из оленьих жил и натянул на круг из гибкой ветви. Он
поднимался на прибрежные скалы и ловил сетью красноклювых топорков.
Последние льдины ушли из лагуны.