Рытхэу Ю С. Когда киты уходят

Наконец мать вырезала из усатой головы два глаза, надрезала их и подала
мальчикам. Причмокивая, постанывая от восторга, мальчишки отсасывали
нерпичьи глаза, время от времени давая попробовать и сестренке.
Кляу снял с себя всю одежду и остался совсем нагишом, лишь бросив между
ног клочок шкуры прошлогоднего молодого олененка.
Пока Айнау разделывала нерпу, в ярангу заходили соседки, и каждая
уходила с куском мяса, и это наполняло радостью обитателей яранги, потому
что считалось: делиться радостью, добром и едой -- первейшая и приятная
обязанность потомков китов.
С вершины зимы трудно представить, что наступит лето, и на Галечной
косе не будет снега, и холмы за лагуной, покрытые глубокими снегами,
зазеленеют травой, свободная вода потечет с гор широкими ручьями, и
безмолвие полярной ночи огласится звонким птичьим щебетанием. Море очистится
ото льда, и к берегу приплывут киты...
Когда сладкая боль первого насыщения прошла и легкая дремота мягкой
пеленой накрыла тела распластанных на мягких оленьих шкурах обитателей
яранги, глава семейства начал повествование...
Так водилось в каждой яранге. Дети должны знать свое прошлое, чтобы не
чувствовать себя одинокими в этом огромном мире.
Голос Кляу глуховато звучал в теплом пологе, переполненном запахом
свежей крови, теплого мяса, горящей в каменном жирнике нерпичьей ворвани...
-- Раньше холод и мрак покрывали пространство, в котором не различались
ни земля, ни небо, ни вода... Все было одинаково темно, как в пургу, --
повествовал Кляу, а вокруг него затаив дыхание лежали его детишки, внимая
рассказу о прошлом народа Галечной косы.
Луч солнца не пробивал темных туч, из которых вечно сочилась холодная
влага... Но вот появилась женщина. Теплыми босыми ногами прошла она по
холодной земле, и там, где ступала, вдруг выросла зеленая трава.
Оглядевшись, она улыбнулась, и солнце, пробив черные, сочащиеся влагой тучи,
ответило ей ослепительным светом, разогнавшим мрак и залившим все
однообразное пространство теплом. И женщина увидела -- есть земля и море,
небо и скалы, есть Галечная коса, которая отделяет лагуну от моря. В норах
живут евражки, песцы бродят меж зеленых холмов, птицы летят над морем... А
само море -- само море полно жизни, полно плавающих и ныряющих. И ходила
женщина по берегу, кормилась ягодами и морскими травами. И не знала, что
сама была человеком, ибо не было с ней никого рядом, с кем бы она могла
говорить.
Пока не пришла к ней Великая Любовь.
Великая Любовь сделала из кита человека, и он взял в жены ту женщину.
И родила женщина маленьких китят. Росли они поначалу в лагуне, а когда
возмужали, то их колыбель-лагуна стала им тесна и через пролив Пильхын они
отправились к своим родичам в открытое море.
Потом женщина родила детей уже в человеческом обличье. И эти дети --
наши предки, от которых мы и ведем наше происхождение.
Кляу приумолк и потом торжественно сказал:
-- А та самая первая женщина и есть Нау! Она живет среди нас, и мы
воздаем ей хвалу!
Последние слова Кляу дети слушали в полусне, и им чудилось далекое
неправдоподобное время, когда кит мог превратиться в человека, а человеку
для пропитания было достаточно ягод и морской травы.
Эту легенду они уже не раз слышали, как и рассказ самого Кляу о
чудесном спасении китами.
Они видели Танец Кита и с детства учились ему, чтобы в торжественные
минуты, когда благодарные чувства рвались наружу, можно было исполнить его в
Большой яранге, где собирались отважные ловцы морских зверей.

Каждое утро уходил Кляу на морской лед. За спиной оставалась Галечная
коса, яранги, утонувшие в снегу и напоминавшие о живой жизни лишь тоненькими
струйками дыма.
Синева зимнего дня чуть розовела, и огромное зарево на южной стороне
неба вот-вот готово было проклюнуться первыми лучами солнца.
Кляу обходил торосы, осторожно проходил по морскому льду на только что
замерзших разводьях и думал о вечном, о том, что всегда волновало его.
В то, что кит может превратиться в человека, все же можно поверить...
Но почему то, что произошло давно, никогда не повторяется?
Много было неясного и непонятного в старинных сказаниях. Когда-то Кляу
обратил на это внимание Эну, но тот строго сказал, что так и должно быть:
чем больше неясного в старинном сказании, тем оно достовернее и тем больше в
него надо верить.
Но почему мир не может быть так ясен, как чист и свеж утренний воздух
после душного и теплого полога?
Звездное небо тоже населено множеством существ, охотниками, девушками,
оленями... Воображение соединяло невидимые линии созвездий и рождало картины
небесной жизни. Казалось бы, это та самая жизнь, куда уходили умершие. Но
нет! Умершие уходили через облака, это верно, но жили совсем в ином мире, о
местоположении которого затруднялись говорить даже такие мудрые люди, как
Эну. Но Кляу видел только звезды -- светящиеся точки на небе -- и по-своему
думал, что небо -- как бы гигантский рэтэм, натянутый поверх всего мира, в
нем множество дыр, через которые изливается дождь, сыплется снег. И где-то
под этим гигантским шатром живут иные народы. Дым от их костров в виде
облаков поднимается в небо, затмевая свет и вызывая ненастную погоду.
Почему окружающий мир так отличен от того, о котором говорят предания?
А не нарочно ли мудрецы все затуманивают, чтобы скрыть собственное незнание?
Чем дальше в море уходил Кляу, тем шире открывался захватывающий дух
вид на хаотическое нагромождение синего льда.
До самого стыка земли и неба громоздились торосы. Среди них виднелись
огромные обломки ледяных гор, голубые, словно светящиеся изнутри собственным
светом. В ледовых пещерах было удивительно жутко и слышалось тихое
потрескивание, словно кто-то невидимый таинственно брел по ледовой крыше в
мягких, подбитых шкурой белого медведя торбасах.
Морской вид на первый взгляд однообразен, но это однообразие кажущееся.
Вблизи торосистое море полно неожиданностей. А подальше от берега, где
сильное морское течение постоянно ломает лед, в черных, курящихся на
морозном воздухе белым паром разводьях тихо плывут нерпы, глядя огромными
глазами на бело-голубой мир.
С моря, даже с высокого тороса, уже не различить темные пятнышки яранг.
Жалкие, маленькие точечки, словно заяц наследил. За ними -- закованная в лед
лагуна, границы которой невидимы. Но к югу, где холмы поднимаются и, как
морские волны, бегут к синеющим вдали горам, простирается твердая земля,
такая же бесконечная, как море.
За зубчатыми вершинами Дальнего хребта бродит зимнее солнце.
Что там, за этим хребтом?
У подножия гор кочуют оленные люди, дальние родичи приморского народа,
отколовшиеся еще в стародавние времена, которые хорошо помнит лишь старая
Нау.
Еще недавно Кляу думал, что с возрастом все тайны откроются ему и все
недомолвки взрослых людей -- всего лишь попытка оградить юнца от того, что
полагается знать только зрелому, настоящему охотнику.
А ведь незнание разжигает любопытство и гонит человека в неизведанное.
Как Эну.
Некоторые даже говорили, что тот сошел с ума, ибо здравомыслящему
человеку не придет в голову говорить о далекой земле, где солнце вчетверо
дольше светит в небе и лето такое долгое, что не успевает оно кончиться, как
наступает новая весна.
-- Это не сказка, -- говорил Эну, -- я уверен, что есть такая земля, и
мы с тобой ее найдем... Помнишь тот страшный день, когда мы едва не погибли?
Вот тогда и пришла мне в голову мысль о теплой земле. Кто знает, может, сами
киты вложили в меня это открытие...
Кляу слушал Эну, и в душе его росла решимость последовать за ним.

4

На ноздреватом льду, изъеденном весенними жаркими лучами солнца, стояла
большая байдара. Она просвечивала новой, только что натянутой кожей, и,
когда кто-нибудь прикасался к ней, она гудела, как огромный ярар.
Вместе с Эну в удивительное, давно задуманное путешествие отправлялся
Кляу.
Третьим плыл Комо, лентяй и шутник, однако искусный в том, что
изображал на окрестных скалах все, что видел глазами.
Среди провожающих была старая Нау.
От весеннего солнца ее лицо еще больше потемнело, как покрышки яранг,
пережившие зимние холода, снегопады, метели и яростное весеннее солнце.
Кляу никогда не думал, что расставание с родными и близкими, с женой и
детьми, с Галечной косой, с привычным видом из яранги, окрестными холмами,
скалами так мучительно больно, что хочется закричать в полный голос, потому
что боль такая, словно на сердце упал тяжелый камень.
Этот камень не отпускал все то время, пока байдара плыла вдоль ледяного
берега, еще не успевшего отойти от земли, мимо высоких скал, с которых Кляу
зимой любовался широкими просторами, окружающими селение, и думал о том, что
за теми дальними зубчатыми хребтами. Теперь им придется не просто убедиться
в чьих-то давних рассказах, а самим увидеть дальнюю землю, где много солнца
и где живут предки приморских жителей -- киты.
Трудно было расставаться с женой, но еще больше -- с детьми. В
последние мгновения почему-то припомнились прекрасные дни, когда он
собирался увести Айнау к себе в ярангу, бродил с ней вдали от селения, по
тундровым холмам, так как мягки и ласковы травы...
Люди смотрели вслед уходящей байдаре, которая становилась все меньше,
растворяясь в пространстве, как угасающий человек растворяется в бесконечном
протяжении времени.
Многие именно так и думали, глядя вслед скрывающейся из поля зрения
байдаре.
Все молчали.
Старая Нау поглядела на людей и громко сказала:
-- Это зов предков. Ибо киты -- вечные странники, вечно путешествующие
в огромных морях. И человек не может долго жить на одном месте. Сначала он
изобрел байдару, чтобы покорить морскую стихию, вернуться к изначальному...
-- А потом возьмет да полетит в небо, -- усмехнулся кто-то.
-- Почему бы и нет? -- задумчиво произнесла старая Нау. -- Может и
такое случиться... А пока пусть плывут сыновья китов по морю и ищут новое и
непознанное. Только так человек почувствует себя настоящим жителем земли...
И еще долго говорила старая Нау.
Пока свежи были воспоминания об уехавших, ее внимательно слушали.
Но проходило время. Другие события затмевали троих безумцев,
отправившихся тропой китов искать долгое лето, и только родные вспоминали их
в ряду навсегда ушедших сквозь облака.
А речи старой Нау стали назойливыми. Слушали ее только из священной
обязанности быть внимательными к старухе, пережившей само время.
Выросли дети Кляу, и лишь очень редко, в ряду полузабытых сказок,
кто-то вспоминал о трех безумцах, отправившихся в далекое путешествие.
Никто тогда не мерил время, потому что оно и так было видно,
отпечатываясь на облике людей, отмеченное родившимися и выросшими детьми,
состарившимися и ушедшими сквозь облака.
Однажды в ясный зимний день с низким холодным солнцем, протянувшим свои
озябшие лучи далеко в торосистое море, на залагунной стороне, где вдаль
уходили волнистые холмы, показались три точки. Они медленно увеличивались,
приближаясь к ярангам. Еще издали можно было догадаться, что это не
кочевники, походка у них была иная. Это не были и гости с дальней стороны:
те ездили на собаках и шумно приближались к селению.
А эти шагали очень медленно и даже несколько раз останавливались, как
бы издали изучая берег.
Все люди Галечной косы высыпали на волю.
А незнакомцы все приближались, рождая смутную тревогу в сердцах
встречающих.
Путники выглядели причудливо, их одежда была совсем непохожа на ту, что
обычно носили жители Галечной косы. И эта одежда была отмечена печатью
долгого, нелегкого путешествия. И еще одно обстоятельство внушало тревожные
мысли: эти люди были далеко не молоды, уже в том возрасте, когда без особой
нужды не отваживаются пускаться в дальний путь.
А путники все приближались, и на их изможденных, прорезанных глубокими
морщинами лицах светилась радость.
Старик, одетый в белые оленьи штаны -- знак готовности уйти сквозь
облака, -- спросил путников:
-- Кто вы и куда держите путь?
Долго не отвечали пришельцы. Они жадно всматривались в лица
встречающих, словно стараясь найти в них знакомых.
И вдруг старушка, которая долго всматривалась подслеповатыми глазами в
одного из спутников, закричала страшно и громко:
-- Кляу! Это мой муж, Кляу! Я узнала его!
И все поняли: это те, о ком рассказывали только в полузабытых
преданиях, о ком вспоминали как об одержимых несбыточной мечтой познать пути
китов.
-- Значит, вы вернулись, -- сказала старая Нау и пошла к Эну, седому
тихому старичку.
Глаза его светились мудростью и теплом.
Путников повели в яранги, а они шли, жадно вбирая в себя заново облик
родного селения, ибо это им грезилось в тоскливых сновидениях.
-- Мы прошли по тем удивительным землям, о которых знали только по
сказкам, -- повествовал Эну. -- Мы видели огнедышащие горы и дивились тому,
что живущие у их подножий понимали нас и тоже почитали китов своими
предками. Они утверждали, что именно там, под этими горами, находились
жилища китов и эти горы есть их гигантские яранги, с вершин которых струится
дым домашних костров. Множество рассказов о жизни китов мы слышали от
дальних родичей. Будто в домашней жизни киты мало отличаются от нас и ведут
такие же разговоры на своем, пока нам непонятном языке. У них даже случаются
и ссоры, правда, очень редко. Тогда содрогается земля, дым из гигантских
костров густеет и иной раз даже раскаленные камни взлетают над вершинами гор
-- жены китов, занятые ссорой, перестают следить за очагом.
Путники рассказывали по очереди. Когда один уставал, вступал другой,
потом рассказ подхватывал третий. Вместе со всеми слушала рассказы старая
Нау, и каждый из вернувшихся дивился тому, что она пережила многих и
оставалась такой же крепкой, какой они оставили ее много лет назад.
-- В тех краях мы не видели наших привычных зверей, на которых мы здесь
охотимся, -- вел рассказ Кляу. -- Моржей нет, и белый медведь не заходит в
те льды. Да и льдов настоящих там не бывает. На зиму образуется лишь
небольшой припай, а за ним всю зиму плещется темное море. Люди живут там
оленеводством и ловлей рыбы. От такой еды они малосильны и ростом небольшие.
Зато этой рыбы там несметные косяки. Вода в реках кипит от нее. Не только
сами люди питаются рыбой, но и собак своих кормят ею...
-- Мы шли за солнцем, -- продолжал Эну. -- Ибо главная наша цель была
достичь той земли, где солнце долго светит и тепло держится дольше, чем на
нашей земле.
Мы видели настоящие деревья, покрытые зелеными листьями, шумящие
ветвями, словно живые великаны. Они покрывают огромные пространства, и
трудно представить, как человек живет в этом зеленом сумраке, как находит
дорогу к рекам и к морскому побережью. Мы остерегались углубляться в леса и
старались всегда держаться моря, ибо знали, что китовые тропы -- это дороги
морские.
-- Сначала мы подумали, что дошли до китовых пределов, когда увидели
огнедышащие горы, -- сказал Комо. -- Однако надо было найти вход в них. Нас
удивило, что поблизости мы не видели китов. И пошли мы дальше, переправляясь
через водные преграды с помощью тамошних жителей, ибо наша байдара давно
обветшала и стала непригодной. Потом нам встретились люди, которые уже не
понимали нашего разговора. Большинство почитали нас своими братьями, не
обижали...
-- Но не везде было так, -- вздохнул Эну. -- В одной стране, где живут,
собирая выросшие за лето растения и разводят животных, чье молоко пьют,
словно это простая вода, схватили нас вооруженные люди и заперли в
сумеречный дом. Там они держали нас очень долго, несколько лет. Уже стали мы
понимать их речь, а они все опасались нас и говорили, будто мы какие-то
оборотни, пришедшие на их землю, чтобы причинить ее жителям вред. Однако
остерегались нас лишать жизни, боясь еще большего несчастья.
Кормили нас всяческой травой, от которой мы поначалу сильно ослабели,
но потом попривыкли и стали снова обретать прежнюю силу.
И вот однажды вывели нас на солнечный свет, от которого мы отвыкли так,
что первое время не могли держать глаза открытыми, и повели в огромную
ярангу, сложенную из больших камней. Там сидел важный человек, который хотел
знать, откуда мы появились и что за намерения у нас.
И ответили мы этому любопытному человеку, что происходим мы от китов и
идем по их тропам, чтобы познать земли, где много тепла и мало холода, где
зимует солнце и перелетные птицы.
Внимательно выслушал нас важный человек и спросил, откуда мы знаем о
своем происхождении. Тогда мы сказали, что живет в нашем селении
прародительница наша -- старая Нау, которая родила наш народ...
Сильно взволновали мы этим сообщением жителей теплой земли.
И сказал тот человек, что и они ведут свое происхождение от китов,
однако предания старины они понимают как волшебные сказки и многие уже не
верят тому, что где-то существует прародительница приморских людей.
-- И рассказали они нам легенду о своем происхождении, -- продолжал
поседевший Кляу, в котором счастливая старая жена видела молодого мужа,
уходившего в дальний путь. -- Слушали мы ее, и словно звучал голос старой
Нау и перед нами воскрешалось наше собственное детство. И сказали те люди
нам, что издревле им завещано: пока брат будет чтить брата, помогать ему,
беречь его жизнь, пока любовь и согласие будут царить между людьми, до тех
пор где-то будет жить прародительница людей, жена Кита, человеческая
женщина, мать всех приморских жителей.
-- Мы шли дальше, потому что хотели познать вечное тепло, -- заговорил
Комо. -- Мы продирались через гигантские травы и брели реками, вода в
которых была горяча, как кровь только что убитого моржа. Солнце всегда
стояло высоко, и снег выпадал только на одну ночь. Утром он таял. Тамошние
люди все же страдали от этого, считая это страшным холодом. Они дивились нам
и толпами собирались, когда видели, как мы обливаемся потом при таком тепле,
которое для них жестокий мороз...
-- А дорога китов шла еще дальше, -- продолжал Эну. -- Они уходили в
теплое марево, блистая фонтанами. А у нас сил оставалось только на обратный
путь, ибо понимали мы, что узнанное нами принадлежит не только нам, но и
вам, потому что мы -- часть одного целого, что называется приморским
народом. Мы увидели многое и достигли края земли. Мы уже знали из рассказов
тамошних людей, что дальше зимы нет, одно нескончаемое лето. Но та жизнь уже
была не для нас, и мы повернули обратно.
-- Мы торопились, -- подхватил рассказ Кляу, -- ибо нам хотелось
увидеть родные лица, услышать полузабытые, но дорогие нам голоса, которые
мерещились нам во снах... Мы торопились на свою родину, как спешат ранней
весной киты, возвращаясь в студеные воды.
Несколько долгих вечеров рассказывали путники о своих приключениях,
встречах с незнакомыми народами, обычаями, странной пищей и чудными зверями.
Затаив дыхание, жители Галечной косы внимали словам о том, как в иных землях
люди никогда не видят белого снега и с трудом верят в то, что вода может
обретать твердость камня, а дождевые капли падают сверху в виде мягких белых
хлопьев.
Когда иссякли рассказы и утомленные долгим повествованием путники все
чаще и чаще стали замолкать, старая Нау спросила:
-- Вы увидели новые земли, незнакомые народы и странных зверей, скажите
нам, какая земля показалась вам самой прекрасной?
Путники переглянулись между собой.
И ответил Кляу:
-- Это верно, что мы увидели много. Но мы познали великую истину: нет
ничего прекраснее своей родины, родной земли, где ты появился на свет, где
живут твои родные и близкие, где звучит родная речь и знакомые с далекого
детства старинные сказания...
Эти слова прозвучали в притихшей яранге как звук крыльев волшебной
птицы, принесшей важную весть.
И старая Нау сказала:
-- Я именно об этом и думала: прекрасное -- это то, что рядом с тобой.
И киты всегда возвращаются с уходом льдов, потому что эти берега -- их
родина и родина нашего народа.

Эну был уже дряхл и немощен.
Комо мог только изображать на скалах еще не стершиеся из памяти
картины, и лишь Кляу удалось сочинить и исполнить Танец Путешественника.
Сколько лет они провели в пути -- никто не мог сосчитать. И все же,
несмотря на то, что он был сед, Кляу еще был силен.
Он пережил своих спутников и скончался в глубокой старости,
оплакиваемый родичами. Обряжала его в последний путь вечная старуха Нау.
Седая, крепкая, с черным, словно дубленая моржовая кожа, лицом, она пришла в
ярангу, где поселились горе и печаль. Готовый отправиться в последний путь,
Кляу лежал в белых камусовых штанах, в белой кухлянке.
Нау молча прошла к пологу и откинула с покойника лоскут медвежьей
шкуры.
У Кляу было просветленное и спокойное лицо.
Старуха попросила принести выквэпойгын.
Принесли отполированную, чуть согнутую палку с углублением в середине,
куда вставляется каменный нож для выделки шкур.
Старая Нау угнездила конец палки под голову покойного и шепотом начала
беседовать с ним.
Она задавала пространные вопросы и ждала, что ответит умерший. Ответы
Кляу были односложны, но значительны. Он пожелал взять с собой крепкие
торбаса и копье, которым он добывал пропитание.
Старая Нау тихим голосом передавала пожелания покойного, и у головы
покинувшего этот мир вырастала кучка вещей, которые он брал с собой в
последнее путешествие сквозь облака.
Мужчины понесли Кляу на Холм Усопших.

А жизнь продолжалась. Наступала новая весна, и поднявшееся над снегами
солнце щедро освещало тундру и ледовитое море.

5

Внук Эну, Гиву, хрупкий и задумчивый юноша, пришел к старой Нау и
спросил ее:
-- В чем тайна твоего бессмертия?
Старуха удивленно посмотрела на него.
Об этом не полагалось спрашивать. Это было дерзко и кощунственно.
-- Нет тайны и нет бессмертия, -- ответила Нау.
-- Но ты живешь всегда, -- возразил юноша. -- Значит, есть бессмертие и
есть тайна.
-- Я живу, -- задумчиво ответила Нау и почувствовала, что этот ответ
пришел неведомо откуда. -- Я живу, потому что существует Великая Любовь.
-- Значит, если ее не станет -- ты умрешь? -- спросил юноша.
-- Но Великая Любовь вечна, -- ответила Нау.
Гиву задумался.
Нау смотрела на него. Отчего он такой? Или его мучает значение
собственного имени? Быть Вездесущим по имени нелегко. Ведь нарекают человека
не просто так, а стараясь дать ему направление жизни. Сама Нау давала это
имя, ибо рождался мужчина, который вел свое происхождение от самого Эну,
человека, в чьей голове родилась идея пройти тропами китов в поисках истины
и теплой земли.
-- Много сомнений, -- вздохнул Гиву. -- Они мучают меня.
На прощание старая Нау посоветовала:
-- Ты меньше спрашивай, больше старайся узнать сам.
Осенью, когда моржовое стадо вылегло под скалами мыса, несколько дней
Гиву наблюдал за спариванием животных и дрожал от возбуждения, сдерживая
себя, чтобы не кинуться на первую попавшуюся женщину. Они как раз невдалеке
собирали ягоды, ворошили кладовые в поисках сладких кореньев. Но Гиву
боролся с собой. Он решил не поддаваться страсти, смутно чувствуя, что
ответы на его вопросы не там.
Он ушел в тундру.
Бродил в тишине прохладного дня и подолгу смотрел в прозрачные потоки,
где плыли рыбы, медленно шевеля плавниками. Серо-голубые тела водных
обитателей казались ожившими картинками, выбитыми на скалах Комо, одним из
путешественников древности.
Гиву утолял жажду в речках, разглядывая свое отражение. На юношу
смотрело худое удлиненное лицо с большими, широко открытыми глазами.
Кто-то говорил ему, что таким был в молодости его знаменитый дед Эну.
Но Эну нашел выход своему ненасытному любопытству и отправился в
путешествие, которое заняло у него всю жизнь.
Если Гиву пойдет по его следам, он увидит лишь то, что видели Эну, Комо
и Кляу.
Куда идти?
И откуда все это -- беспредельность мира, облака над тундрой и зеленая
трава, которая каждую осень желтеет?
Откуда эти цветы, словно брызги небесной голубизны, красные ягоды
морошки и потоки вод, в которых плывут молчаливые, полные спокойствия рыбы?
Откуда звери, птицы, морские обитатели? Неужто тайна происхождения жизни
людей объясняется так просто, как говорит об этом старая Нау?
И, наконец, почему так мучительно настойчивы эти вопросы, которые будят
среди ночи, лишают сна, толкают на безумные поступки, рождают мысли об
убийстве старой Нау?
Упругий устойчивый ветер гладил тундру, и волны по желтой траве
напоминали морские.
Гиву шел по тундре, перескакивая неустойчивые моховые кочки,
перепрыгивая через бочажки и мелкие ручейки. Он не чувствовал усталости, и
легкий ветер казался ему собственными крыльями, несущими его над землей. Он
ожидал появления такого ощущения, которое было у Нау, когда она была молода
и еще не знала Кита Рэу. Гиву ожидал появления чувства слитности с
окружающей природой, ему хотелось быть одновременно и ветром, и вот этим
ручейком, и сонными рыбами на дне его, травой, упругой качающейся кочкой,
облезлым линяющим песцом, стройным журавлем, вышагивающим на покрытом
морошкой болоте, евражкой и мышкой, волочащей в нору сладкий корешок
пэлкумрэн...
Но ничего такого у него не появлялось. Он несколько раз больно ударился
о скрытый в траве камень, и боль в ноге все время напоминала о себе,
отвлекая от мыслей.
Может быть, такого не было и у старой Нау?