Рытхэу Ю С. Когда киты уходят

хранителю древних сказаний и обычаев. Но одного Эну не мог определенно
утверждать: правду ли говорит старая Нау о происхождении приморского народа?
Да, люди Галечной косы чтят морских великанов, как возможных своих предков,
но уж больно разнятся между собой киты и люди. Мало того, что они живут в
воде, киты к тому же огромны и бессловесны, даже голоса своего не имеют...
Такие предки несколько неудобны для почитания. Однако вслух никто сомнений
не высказывал, и культ китового предка соблюдался на протяжении многих
поколений.
Старая Нау смотрела бездонными глазами на огонь, и Эну видел, как
отблеск огня тонул в их бесконечной глубине.
-- Через меня, -- продолжала глухим голосом Нау, -- соединились земля и
море, во мне родился человек таким, каким живет он нынче вокруг нас.
-- А как же слово? -- осторожно осведомился Эну. -- Как мысль?
-- Когда я была юна и бегала, как молодая оленуха, по студеным,
напитанным водой упругим тундровым кочкам, я и не задумывалась, кто я --
песец, птица, волк или росомаха?.. Мне было все равно, кто я, пока не
приплыл Рэу и не озарил меня Великой Любовью. Сама Великая Любовь была
тайной, потому что неведомо, откуда она сошла на нас. И тайна родила мысль.
Потому что, пока есть тайна, человек всегда будет пытаться разгадать ее и
разум будет деятелен...
Нау замолчала.
-- Выходит, пока есть тайна, будет жив и разум? -- учтиво спросил Эну.
-- Да, -- ответила Нау.
-- А речь откуда? Как человек научился разговаривать и общаться с
другими? -- продолжал спрашивать Эну.
-- Нам с Рэу очень хотелось поговорить. Вот мы и заговорили...
Эну с выражением недоверия поглядел на Нау: слишком как-то все просто.
-- Вещи ведь живут отдельно от человека вместе со своими названиями и
именами, -- продолжала Нау. -- А слово приходит из всех живущих на земле
только к человеку. И речь делает нас людьми...
Эну прислушивался к словам старой Нау не только разумом, но и чувствами
своими. Что-то было в ее словах действительно весомое, мудрое. Мир для нее в
самом главном всегда оставался единым. Наивысшим существом для нее всегда
был кит...
-- А откуда появились другие боги? -- осторожно спросил Эну.
-- Других богов в природе не существует, -- сердито ответила Нау. -- Их
придумали себе люди. Из страха перед тайной. Когда нет желания разумом
отгадать тайну, начинают делать богов. Сколько тайн, столько и богов, на
которых легко свалить все. Когда человек проявляет слабость, он часто
объясняет это вмешательством непонятных сил. А порой и силу свою начинает
приписывать им... Это уже совсем недостойно человека!
-- Однако мы все же чтим кита как предка своего, -- напомнил Эну.
-- Кит -- не бог, -- решительно сказала Нау. -- Он просто наш предок и
брат. Он просто живет рядом с нами, готовый прийти на помощь.
Эну шел по берегу моря, встревоженный разговором со старухой. Он
наклонялся, брал обрывки морской травы, бездумно жевал их. Сырой морской
ветер, пропитанный резким запахом водорослей, птиц, рыб и зверей, мешал
мыслям. Какая-то неумолимая, но пугающая правда чувствовалась в словах
старой Нау о том, что человек создал множество богов от страха перед
непонятным и неведомым. С этим и боязно согласиться, и в то же время
соблазнительно. Но как тогда быть с установившимися обычаями? Отказаться от
привычного трудно, а тем более от богов... Разумная мудрость подсказывает,
что не следует резко менять представления человека, если даже они и ложны...
Старая Нау... Ее имя обросло легендами, слухами и покрылось тайнами...
Она говорила, что тайны побуждают человеческий разум к деянию. В этом она
права. А разум устроен таким удивительным образом, что он часто
удовлетворяется готовой отгадкой, видимостью истины, пусть непрочной, со
множеством прорех от сомнений и непоследовательностей.
Сколько же Нау живет на земле?
Она говорит, что с самого начала была совсем одна и не знала, кто она
-- песец, волк, росомаха или евражка... А может быть, тогда она была
каким-нибудь животным? Это вполне может быть и согласуется с древними
легендами о родстве людей с разными животными.
Но вот ее сожительство с китом...
С китом, который силой Великой Любви превратился в человека.
И еще: память племени хранила множество рассказов о том, как киты
помогали приморским людям добывать пищу, охотиться, уберегали от несчастий.
Эти рассказы никто не подвергал сомнениям. Но вот превращение кита в
человека... Почему этого больше не случается? Ведь становится же оборотнем
охотник, унесенный на льдине в море. Его долго носит во льдах, ветер и буря
треплют его одежду, и наконец он остается нагишом на холоде. Но природа не
дает ему погибнуть. Иные неожиданно обрастают шерстью, короткой и жесткой,
как у лахтака, обретают тюленьи черты, теряют речь и спасаются... Они потом
бродят по тундре невдалеке от людских поселений. Они воруют еду, руша
земляные мясные хранилища, похищают сушеное мясо с вешал и, случается,
нападают на женщин. Потом рождаются странные люди с обилием растительности
на лицах, порой немые и глухие или лишенные зрения. Но от китов больше никто
и никогда не рождался на этом берегу...
И все-таки с дальних сумеречных лет идет почитание китов и
трепетно-священное отношение к великанам моря. Да и как не уважать и не
благоговеть перед теми, чьи огромные тела поднимают большие волны и чье
дыхание взлетает ввысь? Остальные морские звери стараются держаться подальше
от человека, боятся его, но киты никогда не уплывают, когда кожаные байдары
приближаются к ним. Наоборот, они стараются держаться поблизости, и Эну был
не раз свидетелем тому, как киты вели за собой охотников на места, богатые
тюленями и моржами.
И все же, как уловил Эну, у жителей Галечной косы не было твердой и
безоговорочной веры в рассказы старой Нау о ее жизни с китом. Это была
сказка, придуманная выжившей из ума старухой. Однако существовала молчаливая
договоренность между всеми: никогда не выражать сомнения самой Нау. Это было
бы кощунством...
Старая Нау никогда не занималась врачеванием и предсказаниями, но если
кто-нибудь обращался к ней за помощью, она никогда не отказывала. Лечила она
только травами и настоями крепких бульонов, сдобренных кореньями, а ее
предсказания поражали точностью, которая почему-то пугала людей. Может быть,
потому, что она с одинаковым равнодушием предрекала и беду, и будущую
радость. И оттого, что она не скрывала правды, мало было желающих обращаться
к ней. Наоборот, остерегались ее острого языка и о важном и главном
старались с ней не говорить, полагаясь в таком случае на Эну, который мог и
утешить уклончивым ответом, и вселить надежду туманным, неопределенным
обещанием.
Сколько живет на земле Нау?
Или она вечна, как скалы, холмы и скалистые берега? Но ведь она
состарилась... Значит, жизнь и время накладывали на нее свой отпечаток. Если
она помнит время первых людей, то как же она стара, ибо нынче люди
расселились по всему побережью и по тундре...
Рассказывала Нау, что, когда был жив Рэу, олень был дик и на него
охотились крадучись. А ныне оленьи стада пасутся спокойно, и человек ходит
за ними, не скрываясь. Люди даже ездят на оленях, запрягая их в нарты. А
ездовых собак тогда не было, утверждала Нау, и только похожие на них волки
бродили по тундре, воровали мясо из земляных хранилищ и страшными голосами
выли в лунные тихие ночи.
Плескалось море у берегов, загадочное, великое, называемое в песнях
Китовым морем.
Там, в пучине, иная, отличная от земной жизнь, и ее признаки слабо
доходят до приморских жителей в виде студенистых медуз, красных морских
звезд с игольчатой кожей, раковин, мелких рачков и моллюсков.
Но и мир звезд и неба тоже загадочен!
Пристальный взгляд на звездное зимнее небо, когда невесть откуда
появляются небесные огни -- полярные сияния, -- заставляет трепетать душу и
вселяет в сердце благоговейный ужас. В светлом круге луны видятся то
человеческое лицо, то тени умерших родичей, то живущие люди, которые
охотятся, едят точно так же, как и обитатели земли. Можно ли после всего
этого не задуматься о множественности миров, о том, что все эти миры
пронизаны неведомыми загадочными силами, имя которым боги-кэлет?
Да, пусть киты остаются предками, но нельзя пренебрегать и другими
богами.
Не каждому дано чувствовать неведомую силу и знать многое. Судьба
выбирает из множества людей особенных и отмечает их даром прозрения и
проникновения не только в суть окружающих вещей, но и за грань понятного.
Может быть, сам отмеченный и не может объяснить многого, но его способность
предчувствия и предвидения сама по себе благая ценность, которая должна
служить людям.
Но вот как быть с Нау?
Быть потомком кита почетно и благородно, и это возвышает человека и
дает ему гордость, стремление быть сильным и независимым, как сильны и
независимы эти огромные морские животные. Но вера в кита должна быть
благоговейной, покрытой некоей тайной. К этой тайне может иметь доступ лишь
достойный и избранный судьбой. И чем больше неясного и непонятного в
потемках прошлого, тем выше тот, который может объяснить многое.
В таком случае Нау -- именно тот человек, к которому должны быть
обращены почести. Но личность сама должна быть достойна положения, которое
уготовила ей судьба. Не только облик, но и образ жизни, поведение должны
соответствовать этому.
А Нау ведет себя так, что лишь отвращает от себя людей. Зачем посвящать
каждого в такие подробности, которые только подрывают веру в китовое
происхождение людей? Зачем рассказывать о том, что любил есть и как храпел
по ночам Рэу? Зачем утверждать совсем неправдоподобное, будто сама Нау
рожала китят и среди плавающих в море есть ее прямые потомки?.. Зачем такое
говорить и каждый день твердить об этом, вызывая раздражение у людей?
Да, пусть китовое родство людей -- далекая правда, но эта правда должна
быть величественна, высока и доступна не каждому, без унижающих ее
подробностей. Она должна сиять на расстоянии, как вершины дальних гор.
А как быть с Нау?
По всему видать, осталось ей жить недолго.
Она стара, это правда. Но вот что удивляло: она никогда не жаловалась
на свои недуги, не кашляла, не задыхалась, как другие старухи.
Но ведь не вечна же она!
Эну остановился, вглядываясь в море.
Он видел, как недалеко от согбенной фигурки, в которой издали можно
было узнать старую Нау, за линией пенного прибоя резвились два кита, высоко
поднимая головы из воды и пуская шипящие, расцвеченные солнечной радугой
фонтаны.

2

Охотники уплывали вдаль, в море.
Упругий ветер звенел в парусе из тонких нерпичьих кож, выдубленных и
выбеленных в крепкой человеческой моче.
Охотники зорко всматривались в морскую поверхность, стараясь не
упустить круглой головы нерпы, лахтака или усатой головы моржа.
На носу сидели два гарпунера, держа на коленях длинные орудия с острыми
наконечниками из хорошо отполированных пластин обсидиана -- вулканического
стекла.
Наконечник был хитроумно устроен: впиваясь в кожу морского животного,
он отскакивал от рукоятки и под натяжением ремня поворачивался в ране
поперек, накрепко застревая и давая этим возможность держать добычу как бы
на привязи.
На корме сидел Эну, одетый в непромокаемый плащ из хорошо выделанных
моржовых кишок. Чуть желтоватая, шуршащая поверхность плаща хорошо
предохраняла от любой сырости, особенно от морской, соленой, оставляя сухой
внутреннюю одежду из пушистых оленьих шкур, снятых ранней осенью. Одной
рукой Эну держал рулевое весло, а другой -- конец, прикрепленный к парусу. С
помощью руля и паруса Эну хорошо управлял лодкой и мог держать скорость даже
против ветра.
В эту пору на морском просторе оживленно: откормившиеся на летних
пастбищах птичьи стаи, вырастившие новое поколение крылатых, собираются
вместе, чтобы отправиться в неведомые земли.
Эну предполагал, что там, куда они улетают, не кончается лето, нет
зимних холодов и, по всей видимости, там и море не замерзает.
Если проследить за направлением полета птиц и дорогой уходящих китов,
легко увидеть, что все они направляются в сторону полуденного солнца. В
середине зимы красная заря указывает на присутствие солнца именно там...
Значит, в ту сторону вслед за солнцем уходят и птицы, и киты, и другие
морские звери. Немногие остаются здесь, чтобы переждать долгое холодное
время...
Что же там за земля, где в зимнюю пору не замерзает море? И вдруг
догадка пронзила Эну: так ведь когда солнце возвращается на эту землю, оно
уходит оттуда, и, значит, там приходит черед зимних холодов!
Он уже хотел было раскрыть рот, чтобы рассказать товарищам о своем
открытии, но воздержался -- зачем? Они все равно не поймут всей глубины
откровения. Ведь если дальше рассуждать, то, идя за солнцем и возвращаясь
вместе с ним, можно жить в вечном лете, точно так же, как это делают киты...
Эну от волнения вспотел. Вот оно -- счастье человеческое, дорога к
постоянному и теплому времени! Ведь главная забота здешнего человека -- это
уберечься от губительного дыхания холода. Только наступает лето, как женщины
вытаскивают зимние пологи и начинают их латать, пришивая на прохудившиеся
места новые лоскутки шкур белого медведя. К осени собирают сухую траву,
обкладывают ею полог, чтобы теплый воздух дольше сохранялся в жилище. Но
главное -- это огонь, который нужно все время поддерживать в жирнике. Тепло
-- это жизнь, и тот, кто знает дорогу к постоянному теплу, тот настоящий
спаситель людей...
Занятый своими размышлениями, Эну совершенно потерял интерес к охоте.
Как удивительно устроено человеческое мышление: стоило наткнуться на
одну дельную мысль, как она потянула другую, за ней -- третью. Если судить
по времени холодной поры, которая длится очень долго, в отличие от короткого
лета, солнце в полуденной стороне находится гораздо дольше, чем над здешними
берегами. Значит, там лето дольше и зима короче!
Вот бы найти путь туда, дорогу к долгому теплу!
Вспотевшей рукой Эну сжал рулевое весло и не сразу сообразил, что
кричат ему гарпунеры.
Они увидели стадо моржей и просили повернуть туда байдару.
Эну круто развернул кожаное судно, едва не зачерпнув воды накренившимся
бортом.
Дорогу к долгому лету укажут киты. Если они настоящие братья, то они не
откажут в помощи.
А может быть, старая Нау знает ту дорогу? Иначе откуда она пришла сюда?
Не родилась же она от камней, от волков или росомахи... Может быть, она --
заблудившаяся жительница теплых краев? А кит пришел ей на выручку, чтобы она
не погибла здесь от холода?
Мысли обгоняли друг друга, выстраивались в стаи, разлетались и снова
собирались вместе. Они волновали Эну.
Моржовое стадо уже было близко, и вода кишела как в гигантском котле.
Спустили парус. Длинные деревянные весла в деревянных уключинах
заскрипели, и послушная им байдара устремилась к моржовой стае.
Вот они уже близко. Они поворачивают оснащенные огромными желтыми
клыками головы и с ненавистью смотрят на приближающуюся байдару.
Вожак моржового стада -- старый самец с обломанным левым клыком,
покрытый бугристой, в морских паразитах и шрамах кожей, вдруг развернулся и
пошел на байдару.
Может быть, в другое время Эну успел бы отвернуть байдару, чтобы
избежать удара. Но на этот раз, отвлеченный размышлениями, он какое-то
мгновение промедлил.
Эну видел, как обломанный клык мелькнул внутри байдары, меж ног впереди
стоящего гарпунера. В байдару хлынула вода, и кожаная лодка стала оседать.
Ужас охватил охотников.
Никто не умел плавать, и единственное спасение было в том, чтобы
держаться за надутые пыхпыхи, которые, к счастью, уже были приготовлены.
Разъяренный морж долбил и долбил байдару, и она только беспомощно
содрогалась, погружаясь по самые борта в ледяную воду.
А родной берег был далеко.
В байдаре -- пять человек. А пыхпыха -- четыре. За один ухватились двое
-- Эну и юноша Кляу, в глазах которого застыл ужас. Ведь Кляу хорошо знал,
что делает в таких случаях старейшина байдары. Когда нет надежды на
спасение, когда родной берег лишь синеет туманной полоской на горизонте,
тот, который сидел на руле, вытаскивает свой охотничий нож, закалывает
товарищей, а потом -- себя самого... Это делается для того, чтобы избавить
людей от ненужных мучений.
Кляу это знал и видел перед собой лицо того, кто заколет его первым,
потому что именно он оказался ближе всех. Когда бросались в воду, не было
времени выбирать пыхпых, надо было спасаться...
Как прекрасна жизнь! Даже жалкие мгновения, оставшиеся до вечного
забвения. Казалось бы, какая разница: быть заколотым чуть раньше или позже,
и все-таки Кляу хотелось сейчас быть возле другого пыхпыха, подальше от Эну.
Неужто не дрогнет рука у человека, которого в селении Галечной косы почитали
мудрейшим, источником знаний и полузабытых обычаев? Он знал, как надо
встретить новорожденного и проводить в последний путь умершего. Он знает,
как избавить от лишних мучений...
Эну медлил, не решаясь приступить к печальному долгу. И все же это
необходимо сделать. Им все равно не добраться до родного берега...
Как неожиданно и просто кончается жизнь! Кто-то другой найдет дорогу к
незамерзающим морям, к земле, где долго тянется теплое лето и солнце высоко
стоит в небе, где зимуют киты и другие теплолюбивые существа.
Товарищи Эну, зная о своей участи и стараясь отсрочить неминуемую
смерть, старались отплыть от него подальше, незаметно отгребая в сторону.
Пусть первыми простятся с жизнью те, кто постарше. Вон Опэ. Он смотрит
на берег. В глазах его горе и страх перед неизбежной смертью. В Галечной
косе у него остаются жена и шестеро детей. Они еще малы, и общине придется
взять на себя заботу о них. Так ведется исстари. Нет обделенных пищей и
кровом, но есть те, кто потерял близких... Рэрмын... Тоже дети останутся у
него да красивая жена. Однако она перейдет под покровительство старшего
брата, оставшегося в живых... Комо... Все хорошие добытчики, сильные
мужчины, веселые, искусные в громком пении и радостных танцах.
Эну крикнул:
-- Эй, сближайтесь ко мне!
Хорошие люди были на байдаре. Все они откликнулись и даже те, кто
старался отгрести подальше, смирившись со своей судьбой, поплыли к
старейшине байдары, который уже нащупывал в намокших кожаных ножнах
охотничий нож с длинным, хорошо заточенным лезвием.
Комо подплыл первым.
Эну не сразу стал кончать его, справедливо полагая, что вид крови может
поколебать решение остальных.
Когда все сгруппировались недалеко от затопленной байдары, Кляу вдруг
звонким голосом крикнул:
-- К нам плывут киты! К нам плывет целое стадо китов!
Все враз глянули туда, куда показывал рукой юноша.
Словно осевший на воду туман, пронизанный радугой, приближался к
терпящим бедствие.
Киты плыли с шумом, разрезая осеннюю студеную неподатливую воду.
-- Они идут к нам на помощь! -- кричал возбужденный юноша. -- К нам
плывут наши братья! Значит, старая Нау права -- они наши кровные братья!
Эну налег на пыхпых, чтобы приподняться над водой, и тоже увидел китов.
Они шли как флотилия волшебных кораблей из старинных сказаний о великанах,
как огромная песня, надвигающаяся из морских глубин.
Страх и надежда боролись в душе Эну.
Нарушение обычая может вызвать наказание. Но кто будет наказывать? Кто
истинные вершители судеб приморского народа?
Приближаясь, киты плыли тише, явно стараясь не повредить людям. Оки
окружили потерпевших бедствие, повели их к синеющему вдали берегу.
Охотники старались держаться ближе друг к другу, ибо так китам было
легче вести их.
Вот уже можно различить яранги и струйки синего дыма, тянущиеся к небу.
За линией прибоя киты остановились.
На берегу стояли люди и в изумлении смотрели на своих земляков,
обессиленных, но счастливых своим чудесным избавлением от неминуемой гибели.
Кто-то догадался бросить ременной линь, и Эну ухватил конец.
Охотники встали в ряд перед старой Нау, и вода струилась с их мокрых
одежд.
Старуха молча смотрела на них, часто переводя взгляд на стадо китов,
медленно удаляющееся от берега.
-- Брат всегда поможет брату, -- тихо сказала она и пошла к ярангам.

В самой большой яранге, где обычно собирались мужчины Галечной косы,
гремел бубен, сделанный из высушенного моржового желудка.
Обнаженный по пояс Эну в сопровождении Кляу исполнял новый танец,
названный им Танец Кита.
Другие чудесно спасенные подпевали чуть охрипшими голосами, вознося
хвалу морским братьям, и звуки новой священной песни уходили через дымовое
отверстие к небу, растекались и скатывались к берегу, к невидимому в темноте
морскому горизонту, где, затаив свое шумное дыхание, слушали киты.
Повинуясь ведущему Эну, люди взмахивали расписанными веслами, и там,
под потолком, где вялились прошлогодние оленьи окорока, пропитываясь пахучим
дымом, в отблесках костра, в волнах теплого тумана, плыло чучело кита,
искусно вырезанное из темного плавникового дерева.

Человек только тогда человек,
Когда брата он имеет, и душа
Его жаждет отдать добро брату.
Смерть отступила от нас,
Черным крылом задев.
Киты спасли нас.
Возносим хвалу им
И благодарность...

В полутьме яранги песня стучала крыльями о просохшие моржовые шкуры,
словно гигантский бубен, и жители Галечной косы, прислушиваясь к ней,
возносились ввысь душой, преисполненной благодарности к морским братьям.
Иные с затаенным чувством стыда вспоминали, как посмеивались над
словами старой Нау о братстве с китами и воспринимали ее рассказы о
стародавних временах как причуды угасающего от старости разума.
Священный Танец Кита возвестил о рождении нового обычая в жизни
обитателей Галечной косы и укрепил веру в их необычное происхождение.
Эну пел и чувствовал, как слова новой песни сами рождаются в его душе
без усилия с его стороны, и он дивился этому своему состоянию, словно кто-то
иной, новый поселился в нем и пел через него...

Брат -- это не только тот,
Кто просто похож на тебя.
Брат -- это тот, кто сочувствует
Твоему несчастью и приходит на помощь...

3

Когда Айнау вносила кусок синего льда в теплый полог, вместе с ним
входило холодное облако, остро пахнущее стужей, щекочущее нос. Лед
потрескивал как живой. Ребятишки украдкой прикладывали палец, смоченный
слюной, и лед кусался, прихватывая кусочек кожи, белесой пеленой
приклеивающийся к поверхности голубого излома.
В эту пору на воле все было темно-синим от сумерек и мороза, от темного
неба, на которое робко выползали яркие зимние звезды, дрожащие и мерцающие
от всепроникающего холода.
Стылую синеву нарушали лишь пятна желтого света, падающие на снег у
порога жилищ: в ярангах ждали возвращающихся с зимнего промысла охотников.
Они шли с торосистой стороны моря, медленно обходя высокие льдины. За
ними тянулся замерзающий след с яркими вкраплениями красной крови.
Люди держали путь на желтые пятнышки теплого света от горящих в жиру
моховых фитилей.
Тишина висела над Галечной косой, над маленькой кучкой полузатопленных
в снегу жалких в этом огромном мире яранг.
Кляу поднял глаза: на закатной стороне занималось полярное сияние --
начинался веселый праздник богов, и отблеск их гигантских разноцветных
костров отражался небом. Как плотно населен мир, кажущийся отсюда таким
пустынным! И просторное небо, и дальние горы, и даже мрачные нагромождения
скал -- все полно жизни, неведомых существ, волшебных сил!
Кляу глубоко вздохнул и пошел быстрее, торопясь к своему жилищу, где
его ждали жена и трое детишек -- два мальчика и девочка. Он мысленно
воображал детские личики, их ожидающие взгляды, особенно пристальные и
пытливые глаза старшего, Арманто, ласковое спокойствие жены, и все его
нутро, промерзшее на ветровом студеном льду, наполнялось теплом, идущим от
самого сердца.
Айнау взяла ковшик из тонкого гибкого дерева, зачерпнула воды, захватив
льдинку, и вышла из яранги. Она встала у порога, держа в поле зрения
мелькающего меж торосов охотника. Из десятков людей она узнавала его по
походке на любом расстоянии, которое только может охватить взгляд.
Сердце женщины омылось нежностью и теплом от мысли о мужчине, о ее
Кляу, который с добычей шел домой. Отсвет Великой Любви, которая вызвала к
жизни приморский народ и сделала кита человеком, лежал на счастливом лице
Айнау.
Охотник медленным, неторопливым шагом приблизился к порогу жилища,
молча скинул упряжь, на которой тащил убитую нерпу.
Айнау облила морду убитой нерпы водой, давая "напиться" зверю, отдала
остаток воды мужу и втащила добычу в ярангу.
Детишки с радостным гомоном окружили нерпу, положенную на кусок
разостланной на полу моржовой кожи. Но нерпа еще была мерзлая, и должно
пройти время, прежде чем она оттает и мать начнет ее разделывать.
Пока Кляу тщательно выбивал снег из торбасов, развешивал охотничье
снаряжение, Айнау толкла в каменной ступе мерзлое мясо, смешивала его с
жиром, сдабривала квашеными зелеными листьями.
Это, конечно, еще не настоящая еда. Большое пиршество будет, когда
сварится свежее нерпичье мясо.
Когда нерпа достаточно оттаяла, Айнау разрезала тушу, отделив шкуру с
жиром.
Ребятишки, глотая слюну, ожидали своего череда.