Рытхэу Ю С. Когда киты уходят

отличало бы старуху от обыкновенного смертного жителя Галечной косы. Но
старая Нау была обычна до скуки. Она ела все, что едят в ее возрасте,
остерегалась жесткой и грубой пищи, ибо зубы ее были стерты до самых корней.
Она спала чутко и часто просыпалась среди ночи. Разговаривала о совершенно
обычных вещах, и, если на нее не находил зуд рассказывания историй о китах,
она сплетничала, судачила о чисто женских делах. Стыдно в этом признаться,
но Гиву не только внимательно присматривался к привычкам и поведению
старухи, но и подсматривал за тем, как она справляла свои естественные
нужды. Ничего особенного, все точно так же, как у всех людей ее возраста...
Так в чем же дело?
И снова Гиву спросил ее об этом.
-- Не первый раз задают мне такой вопрос, -- с оттенком недовольства
заметила Нау.
-- Людям любопытно, -- настаивал Гиву.
-- Я не чувствую себя долгоживущей, -- уклончиво ответила Нау.
-- Однако какая ты была в годы моего детства, такая осталась и по сию
пору, когда я уже старик, -- сказал Гиву.
-- Почему ты спрашиваешь о несущественном? -- раздраженно заметила
старая Нау. -- Разве у тебя нет других забот?
-- Однако если тебя попытаться убить -- интересно посмотреть, умрешь ли
ты от телесной раны? -- спросил Гиву.
Старуха с удивлением поглядела на него, и две мутные слезинки
выкатились из ее глаз.
-- Как ты мог такое сказать? -- всхлипнула она. -- Ты, верно,
нездоров... Разве может человек поднять руку на человека? Да он перестанет
быть человеком, если только сделает это...
Гиву понял потом, что именно этот неосторожно вырвавшийся вопрос
ускорил его уход через облака в другой мир... Как же он мог такое спросить?
И после этого Гиву во взгляде старой Нау улавливал глубокое сочувствие и
сострадание, хотя старик на вид был крепок, ничем не болел до самой смерти.
Только силы от него уходили, словно в середине лета иссякал ручей, по мере
того как уменьшался питающий его снежник.
И у старого Гиву напоследок даже не осталось сил, чтобы ненавидеть
старую Нау.
Он понял, что как бы ему ни было хорошо, какие бы почести ему ни
воздавались, настоящее счастье у старой Нау, которая и с виду, и по жизни --
обыкновенная старуха. Но старуха, которая знает тайну бессмертия и Великую
Истину. Да, она говорила о Великой Любви, но все уже относились к ней как к
древней сказке.
Поворочавшись в мягкой оленьей постели до полудня, старый Гиву выходил
из яранги и садился на большой камень, служивший грузилом для моржовой
крыши. Он сидел, и мимо него проходили люди. Они почтительно здоровались с
Гиву и по привычке просили у него совета.
После него все останется. И это высокое небо, облака, скалы, море...
Его земляки потом умрут, но вместе с вечными горами, облаками, небом и
ветром будет существовать и эта старуха -- старая Нау.
Подбежал внук -- Армагиргин. Он чуть не свалил с камня деда и громко
расхохотался, когда увидел, как тот зашатался и стал хвататься за воздух.
-- Недобрый ты, -- укоризненно сказал ему Гиву. -- Разве можно смеяться
над слабым и немощным?
-- Но это так весело! -- уверял его Армагиргин. -- Как рыба канаельгин,
когда окажется на берегу!
Гиву смотрел на внука и точно себя видел в детстве. Правда, в отличие
от него, Армагиргин был крепок телом, оживлен и общителен. Но внутренние
особенности Гиву у его внука были выставлены наружу, словно нашитые на
кухлянку яркие украшения. Честолюбие, стремление властвовать над другими,
сладкое удовлетворение от повиновения других -- все это было так знакомо...
И если Гиву утолил жажду честолюбия долгим и упорным трудом и размышлениями,
то Армагиргин брал все это с ходу.
Многое объяснялось, конечно, тем, что он был внуком такого человека,
как Гиву.
Но каково будет разочарование, когда он увидит, что есть человек, через
которого не переступить. Даже когда делаешь вид, что Нау не существует, что
ее присутствие не волнует, все равно она -- как немой укор, как
олицетворение совести. Эта старая Нау, вечная старуха, которая живет как бы
вне времени с одной и той же сказкой о китах.
Гиву вспомнил, что сказал Армагиргин, когда услышал о том, что в море
плавают его братья-киты. "Не хочу, чтобы эти безобразные чудовища были моими
братьями! -- кричал мальчишка в истерике. -- Они огромные, черные и
страшные!"
Старая Нау с ужасом смотрела на мальчика и что-то шептала -- наверное,
свои китовые заклинания. Тогда с трудом удалось успокоить мальчика. Но с
возрастом он не изменил своего отношения к сказкам старой Нау, и на его лице
всегда бродила усмешка, когда кто-нибудь при нем начинал рассказывать
старую-престарую сказку о происхождении приморского народа.
Когда Армагиргин впервые пошел на молодой лед, только что покрывший
море, Гиву дал ему в руки чудесный посох из легчайшего суставчатого дерева и
сказал ему:
-- Этот посох через многие дальние земли пронес наш предок Эну в
поисках Истины.
-- И он нашел ее? -- торопливо спросил Армагиргин.
-- Он сказал, возвратившись из дальнего пути: истина одна -- нет ничего
лучше нашей земли, родины...
-- И это все, что он привез? -- усмехнулся Армагиргин.
-- И еще -- он принес эту палку, которая переходит в нашем роду к
достойнейшему, -- сказал Гиву.
Армагиргин взял безо всякого видимого трепета суставчатую священную
палку и подивился ее легкости.
-- Пусть она принесет тебе счастье и удачу, -- сказал голосом, дрожащим
от волнения и избытка любви к внуку, Гиву.
-- Прежде всего я сам постараюсь добыть зверя, -- сказал Армагиргин и
отправился в море вместе со своими сверстниками.
Возвратились они с богатой добычей: Армагиргин тащил трех нерп. Его
спутники потом рассказывали, как он удачливо ловил тюленей. Поймав зверя, он
уволакивал его подальше от воды, садился на него верхом и с громким хохотом
тащился на спине бедного животного к воде. У самой воды он соскакивал снова,
оттаскивал тюленя подальше от воды и опять садился на него, пока зверь в
изнеможении не клал голову на снег.
Эти рассказы веселили всех, и только старая Нау укоризненно качала
головой и шептала свои китовые заклинания.
Когда Гиву почувствовал, что смерть уже стоит у входа в ярангу, он
повелел позвать к нему Армагиргина. Внук пришел веселый, нетерпеливый, и,
видно, ему не хотелось долго оставаться в затхлости плохо проветриваемого
полога, где уже ощутимо пахло тленом.
-- Внук мой, -- проникновенно заговорил Гиву и крепко взял за руку
Армагиргина, словно боясь, что он не даст договорить, не послушает и убежит
к своим громогласным друзьям, шумевшим за стенами яранги. -- Хочу тебе на
прощание сказать: ты многого добьешься в жизни, большего, чем я, -- я это
чувствую... Только предостеречь тебя хочу: ты никто, пока не разгадаешь
тайну этой старой женщины...
-- Какой женщины? -- удивился Армагиргин.
-- Старой Нау...
-- Ах, этой! -- махнул рукой Армагиргин. -- Так она сумасшедшая. И все,
что она говорит, всем уже давным-давно надоело, потому что это неправда!
-- Армагиргин, -- Гиву попытался сжать сильнее руку внука, но тут
последние силы покинули старика, и его оставил дух, вознесшийся прямо через
широко распахнутое дымовое отверстие и через облака...

2

Да, это был настоящий человек, которым любовались всюду, где только
жили морские охотники и оленные люди.
Сильный, красивый, высокий, с громким голосом, от которого рябилась
спокойная вода на лагуне, Армагиргин говорил, что все счастье человека в его
силе, в том, что человек может все и ему все дозволено.
Он еще в детстве смеялся над теми женщинами, которые оставляли в
мышиных норах часть корешков и еще отдаривали мышей кусочком сушеного мяса.
-- От этих маленьких ничтожеств надо брать все! -- Говорил Армагиргин и
костяной мотыжкой разорял мышиные норы, выгребая оттуда последние пэлкумрэт.
Если он заводил невод в лагуну, то старался бросить в котел все, до
последнего малька.
И при этом говорил и хохотал громко.
Людям было хорошо с ним, потому что каждый мог говорить то, что хотел,
делал то, что ему надобно, и удовлетворял свои желания так легко и просто,
как спал и ел.
Понемногу люди перестали благодарить морских великанов за помощь в
морской охоте. Армагиргин утверждал, что это только кажется, что киты
пригоняют морских зверей к берегам. А на самом деле животные приходят сами,
по своей нужде.
Осенью, когда за мысом, на Галечном пляже, омываемом пенистым студеным
прибоем, вылегли моржи, решено было бить их ранним утром, когда выйдет
солнце.
Охотники подкрались сверху, тайком спустились и напали на мирно
отдыхающих животных. Они кололи всех не разбирая, старых и молодых. Глухой
стон моржей и тяжкий дух поднимался над морем, вплетаясь в резкий запах
холодного прибоя.
Когда последний морж был заколот, Армагиргин поднял вверх окровавленный
нож и крикнул так громко и победно, что с соседних скал поднялись тысячные
стада гнездующихся птиц.
А вдали плыли киты и фонтаны поднимались над водой.
-- Мы! -- кричал Армагиргин. -- Мы настоящие хозяева земли! Все, что
нам надобно, мы будем брать, не благодаря и не спрашивая об этом никого!
Всю зиму жители Галечной косы валялись в сытой истоме. Подземные мясные
хранилища были переполнены. На охоту ходили, лишь истосковавшись по свежему
нерпичьему мясу. По вечерам в Большой яранге били в бубны и пели песни о
человеческой удачливости, о том, что сильным людям все дозволено и доблесть
человека, настоящего мужчины, в том, чтобы суметь ухватить сегодняшнее
счастье, словно красавицу за развевающиеся волосы.
Армагиргин взял себе еще одну жену, ибо при таком обилии еды сил у него
было столько, что ему уже мало было одной женщины, а через год, когда было
разорено моржовое лежбище, взял и третью.
Певцы сочиняли о нем песни и в танцах изображали его великим человеком,
подарившим людям настоящее счастье сегодняшней жизни. Это не было обещанием
будущих благ, это не было призрачным утешением, когда несчастный человек
кидал крошки сушеного мяса непонятным богам, -- это было сытое счастье, от
которого человек громко рыгал и смотрел на все сверху, словно неожиданно
воспаривший над землей.
На следующую осень моржи не вылегли на лежбище. Они далеко обходили
Галечную косу, и людям приходилось гнаться за ними далеко от берега.
Но это только раззадоривало и воспламеняло охотников, которые не знали,
куда девать силу, накопленную сытой зимой. Сильными руками они гребли и
сообщали байдарам такую скорость, что иной раз пытались состязаться с
китами, которые по-прежнему, не опасаясь людей, плавали рядом с их
байдарами.
-- Эй вы, предки! -- кричал им Армагиргин. -- А ну покажите, братья,
как вы плаваете!
И киты, словно понимая вызов, мчались рядом с байдарами, обдавая
сидящих в них брызгами фонтанов.
Когда охотники возвращались к берегу, ведя на буксире убитых моржей, на
берегу уже ждали женщины и старики. Вместе с ними стояла старая Нау, ставшая
за последние годы очень молчаливой. Она как бы еще больше состарилась, хотя
никогда не жаловалась на свои недуги.
Переселяясь из яранги в ярангу, она обходила жилище Армагиргина, но тот
только криво усмехался и говорил, что присутствие этой старухи,
рассказывающей пустые сказки, навевает на него тоску.
-- Разве человек может поверить в то, что эти толстые бессловесные
твари, горы жира и мяса, наши братья? -- разглагольствовал Армагиргин. --
Чтобы выдумать такое, надо обладать болезненным воображением, старческим
слабоумием и не верить в великое превосходство сильного человека над всеми
зверями!
Люди внимали словам Армагиргина и сначала в душе, а потом и вслух стали
с ним соглашаться, ибо то, что он говорил, было ясно и понятно в отличие от
странных утверждений старой Нау о родстве с китами.
Они любовались своим земляком Армагиргином и всячески прославляли его,
упоминая его имя при всяком случае.
А Армагиргин не знал, куда приложить свои великие силы.
Раз он вышел на охоту в одиночном каяке в Ирвытгыр -- сужающийся залив,
отделенный от моря длинной косой с двумя высокими горами на ней.
Он греб маленьким двухлопастным веслом навстречу поднимающемуся солнцу
и громко пел:

Я превыше всего на свете!
Сила моя неодолима никем!
Морские пучины, небесные выси --
Все я достану, стоит мне
Только захотеть этого!

Каяк мчался по солнечной дорожке, словно летел поверх воды, обретя
невидимые крылья. Вода журчала под кожаным днищем, подпевая охотнику, и каяк
на ней подпрыгивал и звенел.
Когда берега скрылись в дымке, Армагиргин остановился и огляделся. Он
любил вот так, один, выходить в море, чтобы испытать свою силу, ощутить еще
раз, как много может сильный человек, вооруженный острым копьем.
Невдалеке мелькнула голова нерпы. В одно мгновение Армагиргин вонзил в
нее гарпун и привязал бездыханное тело к борту каяка. Еще немного времени --
и вторая нерпа покоилась в воде у другого борта. Хотелось совершить что-то
необычное, потешить себя, поиграть своей силой.
Хоть бы налетел ветер, чтобы побороться с волнами, ощутить силу стихии
и выйти победителем в борьбе с ней. После таких испытаний становишься еще
сильнее и взор твой как бы пронзает большие расстояния.
Но безоблачное небо и тишина указывали на то, что спокойствие и хорошая
погода воцарились на морском просторе.
Армагиргин играл двухлопастным веслом, вертел каяк, переворачивался в
нем, но не было никого на огромном пространстве, кто мог бы увидеть и
оценить его силу и ловкость. Лишь, как обычно, невдалеке резвились киты, и
чувствующий к ним всегдашнюю неприязнь Армагиргин выкрикивал обидные и
вызывающие слова в их сторону.
Солнце начало свой путь обратно к горизонту, и Армагиргин поплыл к
берегу, медленно рассекая воду веслом.
Когда в поле зрения показались яранги, охотник заметил впереди усатую
голову лахтака.
Лахтак почти до ластов высунулся из воды и с любопытством смотрел на
проплывающего охотника.
Армагиргин почувствовал, как в нем начинает играть кровь. Он отцепил
нерп, которые тут же пошли на дно, и погнал каяк к лахтаку. Но тот нырнул,
оставив на воде лишь медленно расходящиеся круги.
Армагиргин с досады плюнул на воду и медленно повел каяк к тому месту,
где, по его предположению, мог вынырнуть лахтак.
Зверь показался так близко, что от неожиданности Армагиргин вздрогнул.
Лахтак как бы насмешливо посмотрел на охотника и так же издевательски
медленно ушел под воду, и Армагиргин отчетливо видел, как отлого вниз, в
глубину, уходило серое тело усатого тюленя.
Это окончательно разгневало Армагиргина, и он готов был отправиться в
морскую пучину вслед за насмешливым лахтаком.
Охотник подплыл к тому месту, где должен был вынырнуть лахтак, и, как
только он показался, Армагиргин быстро нагнулся и двумя руками ухватил его
за усатую голову, но... лахтак легко выскользнул и нырнул круто вниз.
Армагиргин крепко выругался и приготовил гарпун.
На этот раз лахтак вынырнул довольно далеко от каяка. Охотник бросил
гарпун, вложив в удар всю силу злости. Острие прошило лахтачью кожу, как бы
привязав животное к лодке. Армагиргин осторожно потянул к себе ременной
линь, медленно приближая раненое животное, чтобы не причинить ему вреда.
Огромными глазами, как бы умоляя избавить его от мучений, лахтак
смотрел на Армагиргина, но тот, усмехаясь, громко пел песню и греб изо всех
сил. Каяк его шел так быстро, что следом вспенивалась вода.
На берегу, как обычно, стояли земляки и громкими криками приветствия
встречали Армагиргина, славя его силу и удачливость.
Армагиргин подтащил лахтака и сказал:
-- Не надо его добивать!
С этими словами он выскочил на берег и кинулся с острым ножом на
лахтака. Снял с живого зверя шкуру вместе со слоем жира. Люди никогда такого
не видели, и, как они ни уважали и ни боялись Армагиргина, на этот раз они
примолкли, охваченные ужасом.
Тело бедного лахтака представляло собой сплошную кровоточащую рану. Со
злорадным громким смехом Армагиргин высоко поднял лахтака и бросил в воду,
оставив на берегу снятую вместе со слоем жира его кожу.
-- Ну, теперь плыви и расскажи своим морским богам о том, как силен и
велик Армагиргин! -- кричал охотник. -- Расскажи им сказку, как рассказывает
наша сумасшедшая старая Нау! А где она? Почему она не пришла на берег?
-- Занедужила она, -- сообщил кто-то.
-- Как занедужила? -- нахмурившись, спросил Армагиргин. -- Она ведь
вечная и никогда не болевшая!
И вправду, никто не мог вспомнить, чтобы старая Нау когда-нибудь
болела.
Но на этот раз она действительно слегла и не выходила из яранги.
Ободранный лахтак медленно отплывал от берега, и в прозрачной, ясной
воде за ним тянулся кровавый след.
Солнце быстро опускалось к воде, и вдруг невесть откуда над горизонтом
появились тучи и потянуло ветром. Гладкая морская вода покрылась рябью, и,
когда люди поднялись к ярангам, в берег ударила первая волна.
На побережье погода меняется быстро и неожиданно, но такого, как это
случилось сегодня, никто не помнил. Порыв ветра сразу же сорвал несколько
крыш. Большое кожаное ведро с грохотом протащило мимо укрепленных на
подставках байдар. Гирлянды сушащихся моржовых кишок посрывало и унесло за
лагуну.
Словно и не было ясного летнего дня: все почернело, потемнело, и с
низкого неба хлынул проливной дождь.
Крики людей, укрепляющих жилища, смешивались с воем ветра, гул
накатывающихся на берег волн пронзался воем испуганных собак и плачем
ребятишек.
В довершение всего мрак осветился вспышками молний.
-- Илкэй! Илкэй! -- в ужасе кричали люди.
Огненные стрелы прочерчивали небо, и дымовые отверстия яранг освещались
синим зловещим светом.
Армагиргин сидел в своей яранге и дрожащими руками сжимал рукоятку
священного бубна, оставленного ему покойным Гиву. Он пытался вспомнить слова
песнопений, но на память приходили совсем другие слова, с которыми он привык
обращаться к морю, к животным и даже к своим землякам.
Как же они звучат, эти слова добра и любви?
В тщете оставив бубен, Армагиргин выполз из своей яранги и, пригибаясь
под ветром, цепляясь за неровности почвы, пробрался в ярангу, где лежала
больная старая Нау.
-- А, это ты пришел, -- слабым голосом сказала старуха.
-- Что это? -- в испуге спросил Армагиргин. -- Неужто в отместку за то,
что я сделал с лахтаком?
-- Это только предостережение, -- слабо произнесла Нау. -- Буря
пройдет, она вечно продолжаться не может, однако ты должен взглянуть на себя
со стороны и увидеть себя другими глазами.
-- Какими же? -- спросил Армагиргин.
-- Глазами Великой Любви.
Армагиргин промолчал: он с детства слышал эту сказку, но даже сейчас,
при свете молний и в грохоте бури, он продолжал сомневаться...
-- А что делать? -- спросил Армагиргин.
-- Жить согласно совести, -- сказала старая Нау.
-- А как это? -- не понял Армагиргин.
Старая Нау приподнялась на локте и с удивлением взглянула на
Армагиргина.
Армагиргин ушел от старой Нау в непонятном для себя состоянии. Да, он
понимал, что своими поступками он вызвал возмущение природных сил. Но, с
другой стороны, и раньше бывали сильные бури...
Огромные волны перекатывались через низкие места Галечной косы. Жители
яранг, расположенных на морской стороне, покинули свои жилища и, сгибаясь
под тяжестью своего домашнего скарба, бежали на другой берег лагуны, куда не
могли достать волны.
Армагиргин с трудом добрался до своей яранги.
Волны уже разрушили одну стенку, обращенную к морю, и пенистая вода
заполняла чоттагин. Очаг затопило, и вперемешку с пеплом плавали морские
звезды и обрывки водорослей. Еще одна волна ударила, и выплыл маленький
моржонок с только что пробивающимися клыками. Он смешно бил ластами, пытаясь
уцепиться за землю, и жалобно моргал маленькими, спрятанными за толстыми
кожаными складками глазами. Ничего особенного в этом моржонке не было бы,
если бы не его ярко-красная кожа, которая словно сама горела.
Следующей волной моржонка смыло обратно в море.
К утру ветер стал немного утихать.
Армагиргин выбрался наружу.
Ветер еще был так силен, что море казалось кипящим. Огромные волны
светились вершинами, вспененные верхушки отсвечивали, и отблеск их
простирался далеко, до самого горизонта.
Молчаливый и подавленный вернулся Армагиргин в свою ярангу.

3

Люди заметили, как сильно переменилась старая Нау после памятной бури,
когда едва не снесло яранги Галечной косы. Раньше она хоть и была старой
женщиной, но крепкой еще, а теперь она выглядела просто дряхлой, и,
наверное, стала видеть хуже, потому что путала людей, и часто отвечала
невпопад. Единственно, что она хорошо помнила и всегда рассказывала, -- это
всем известную сказку о китовом происхождении приморского народа.
Люди прятали усмешку, если она дрожащим от старости голосом
повествовала о давней странной жизни в одиночку, когда, босая и счастливая,
она бродила по мягкой траве в ожидании Великой Любви, которая явилась ей в
образе кита из морской дали.
Когда ребятишки начинали громко дразнить старуху, уже мало кто
останавливал их: было не до нее.
Трудно стало жить приморскому народу. Часто случалось так, что к
наступлению холодов лишь наполовину были наполнены мясные хранилища, и
звонкой студеной зимой людям приходилось вышагивать по морскому льду
огромные расстояния в поисках тюленей или белых медведей.
Холодными вечерами, когда скудный огонь освещал внутренность полога,
кто-нибудь вспоминал, что было время, когда берега Галечной косы кишели
зверьем и охота была больше развлечением и пробой сил для молодых мужчин,
нежели тяжким трудом.
Несколько раз в Галечную косу приезжали рэккэны и привозили болезни. Но
уже не было такого человека, который бы нашел их и помог им быстрее проехать
селение. Поэтому люди умирали, и дорога на Холм Усопших не заносилась
снегом.
Армагиргин не щадил себя. С первыми проблесками зари он уходил на лед и
возвращался лишь глубокой ночью. И чаще всего с пустыми руками -- морозы
сковали всю открытую воду, ветра не было и повсюду в море был лед.
Чаще всего встречались следы белых медведей. Армагиргин смекнул, что
если идти по следу хозяина льдов, то иногда можно набрести на
полуобглоданную тушу верпы. В другое время принести такую добычу домой
считалось не только кощунственным, но и в высшей степени позорным. Но, когда
дома ждали голодные ребятишки да и самому так хотелось есть, что судороги
пустого желудка причиняли боль, выбирать не приходилось.
Вот и теперь охотник шел, стараясь не потерять следов белого медведя.
Они часто виднелись на снегу, словно в них была налита синева темного
зимнего неба вместе с блестками звезд и радужными осколками полярного
сияния.
Острый зимний воздух резал легкие, выстуживал последние остатки тепла.
Армагиргин старался дышать медленно, берег каждый выдох и шел размеренным,
но широким шагом. Медведь выбирал ровную дорогу, обходил высокие торосы и
ропаки.
След его был чист, и это настораживало охотника: значит, медведь был
без добычи и поделиться с человеком ему нечем.
Когда Армагиргин уже подумывал прекратить преследование, он увидел
медведя. Умка стоял на невысоком торосе и смотрел на человека. Он стоял
спокойный, уверенный в себе и в своей силе. В его чуть заостренной морде с
маленьким черным кончиком носа таилась откровенная насмешка над слабым,
голодным человеком.
Армагиргин ощутил в груди гнев.
А почему бы ему не убить белого медведя? Пусть он один, нет у него
помощника, который бы отвлек внимание зверя, -- так обычно охотились на умку
жители Галечной косы.
Но медведю, видно, не хотелось вступать в сражение с человеком. Он не
спеша спустился с тороса и так же неторопливо зашагал прочь, загребая
выворотом лап сухой, мелкий снег.
Армагиргин с копьем наперевес кинулся на медведя. Зверь, услышав
погоню, оглянулся, и на его бесстрастной морде застыло выражение удивления.
Он остановился и повернулся к охотнику.
Армагиргин подбежал и, собрав все свои силы, вонзил копье под переднюю
лапу, в область сердца.
Как-то по-человечески охнув, медведь упал и сломал древко копья. Глаза
его, в которых еще светилось выражение удивления, постепенно заволокло
туманом смерти.
Армагиргин некоторое время неподвижно стоял над поверженным зверем и
чувствовал, как в нем растет огромная горячая лавина радости и гордости за
себя.
Не в силах сдержать своих чувств, он закричал дико и громко, и голос
его отражался от острых граней торосов, разносился по белой пустыне,
загроможденной хаосом битого льда.
-- Я один убил умку! Я своей рукой вонзил копье, и вот он, владыка
льдов, лежит поверженный передо мной! А ну, есть еще кто в море? Есть, кто
хочет помериться со мной силой?
И, только прокричав несколько раз эти слова, Армагиргин принялся
разделывать убитого зверя: надо было торопиться -- мороз скоро так скует
тушу, что никакой нож уже не возьмет. Разделывая умку, Армагиргин то и дело
кидал в рот куски еще теплого мяса, с удовольствием чувствуя, как сытость
входит в тело, наполняет густым теплом кровь.
Он постарался взять столько, сколько мог унести на себе.
Тяжелая ноша не тяготила его, потому что это было мясо, это была жизнь,
которая обещает спокойствие, крепкий сон, уверенность в будущем и
наслаждение ощущением своего могущества.
Армагиргина встретили домочадцы и многие соседи, которые еще издали по