Страница:
Потом в ванной она плевалась кровью, так как зубы порезали щеки изнутри.
Когда Джек проснулся утром, Кимберли уже встала. Он нашел ее в ванной, она запудривала красные отметины на щеках. Губы у нее распухли, но умело наложенная помада позволяла это скрыть.
Джек глубоко вздохнул.
— Слушай, я извиняться не собираюсь. Ты сама на это напросилась.
Из-за распухших губ слова Кимберли звучали не слишком отчетливо.
— Я вытерплю и не такое. А твое дело — выполнять мои желания!
Глава 9
В 1939 году, когда Джеку исполнилось тридцать три года, Кимберли уговорила мужа сфотографироваться в кабинете. Она присутствовала на съемке, чтобы Джек Лир выглядел на фотографиях именно таким, каким она хотела его видеть: преуспевающий, красиво одетый, уверенный в себе молодой бизнесмен, расположившийся в удобном, со вкусом обставленном кабинете.
Она выбрала костюм, в котором его фотографировали, темно-серый, в белую полоску, двубортный, но с более узкими лацканами и мягкими плечами по сравнению с модой 1939 года. На некоторых фотографиях его запечатлели с сигаретой, которую он держал двумя пальцами, с мундштуком Джек фотографироваться не пожелал.
Незадолго до съемки Кимберли заново обставила его кабинет. Стол из желтого дуба, верой и правдой служивший ему несколько лет, заменил другой, резной, красного дерева. Ворох бумаг со стола убрали. На полированной поверхности остались письменный прибор из оникса, мраморная пепельница и микрофон с буквами WCHS. На буфете за столом Джека стояли три сверкающих кубка, которые ему вручили за победы в турнирах по бриджу. На некоторых фотографиях он не сидел за столом, а стоял у зеленых бархатных портьер. На одном или двух снимках Джек держал в руке широкий низкий стакан, наполненный кубиками льда и янтарной жидкостью. Вроде бы виски, но на самом деле это был чай.
Одну цветную фотографию Джека Кимберли отправила в штат Мэн художнику, довольно известному, и тот нарисовал по ней портрет, который Кимберли повесила в библиотеке их дома на Луисбург-сквер.
Портрет не приукрашивал Джека. Выглядел он на нем точно таким, как в жизни. Джек давно перестал зачесывать редеющие волосы вперед, чтобы скрыть залысины, и лишь надеялся, что увеличиваться они будут не слишком быстро. Веки у него все больше нависали над глазами, придавая ему сонный вид. Губы по-прежнему так и норовили изогнуться в широкой улыбке, но уже начал расти второй подбородок.
А вот карикатуристу из «Форчун» удалось более точно уловить его сущность. На карикатуре Джек улыбался какой-то ему одному ведомой шутке, но глаза оставались холодными и расчетливыми.
В сопутствующей карикатуре статье его назвали «мини-магнатом из Бостона, владельцем семи радиостанций». Из краткой характеристики следовало, что Джек — «старший сын Эриха Лира, многократно приумножившего семейное состояние покупкой и разделкой лучших пассажирских лайнеров. Джека, судя по всему, отличают твердость и решительность. Хозяева маленьких радиостанций на Восточном побережье надеются, что он их не заметит, ибо, если у него возникает желание расширить свою империю, обычно он всегда добивается своего».
Когда Джек решил, что ему нужна радиостанция в Вашингтоне, он послал на разведку Микки Салливана. Салливан доложил, что радиостанция WDIS, принадлежащая неграм и вещающая главным образом для негритянского населения, заняла много денег на покупку передающего и студийного оборудования, а теперь с натугой расплачивается по кредиту. Владельцы очень гордились своей станцией и не собирались ее продавать. Зато продавались их векселя. Джек купил векселя по восемьдесят центов за доллар у вашингтонского банка, выдавшего WDIS кредит, а потом подал на радиостанцию в суд с требованием вернуть долг. Не прошло и пяти месяцев, как станция перешла к нему. Менеджеров он сохранил, но кардинально изменил эфирную сетку.
Радиостанцию в Филадельфии Джек приобрел, наняв два десятка филадельфийцев, которые обратились в Федеральную комиссию по связи с жалобами, что передачи радиостанции не соответствуют интересам общества. Потом он оплатил услуги адвокатов, которые отстаивали позицию граждан перед комиссией. В итоге ФКС не возобновила лицензию радиостанции, а «Лир бродкастинг» приняла участие в конкурсе за право вещания на освободившейся волне и победила. После этого Джек приобрел имущество радиостанции по бросовой цене.
Его репутация безжалостного бизнесмена беспокоила Кимберли. Дела он ведет как еврей, говорила она отцу. Кимберли пыталась создать мужу совсем иной имидж.
Сесили Камден их покинула. Великобритания, сказала она, на пороге войны, и ей нужно вернуться домой, чтобы помочь семье пережить это ужасное время. После отъезда Кимберли и детей Сесили провела в доме на Луисбург-сквер еще три недели, и Джек мог гораздо больше времени проводить с ней в постели, получая при этом максимум удовольствия.
Поскольку в доме они были одни, Сесили раздевалась перед Джеком догола, чего не могла позволить себе раньше. Ей нравился игольчатый душ, и они занимались там любовью не меньше десятка раз.
— Вроде бы ты хотела остаться в Америке, — как-то напомнил ей Джек.
— Были у меня такие мысли, — признала Сесили.
— Тебе двадцать девять лет. Я знаю, что ты не хочешь до конца жизни оставаться в нянях. Я уже решил предложить тебе место в радиовещательной компании, как только дети чуть подрастут. Я также мог бы стать твоим поручителем при получении гражданства.
— Мне не нужен поручитель. Гражданство я получу и так, потому что прожила здесь достаточно долго.
— А может, ты передумаешь? Я смогу дать тебе работу прямо сейчас.
— Есть еще одна маленькая проблема, — потупилась Сесили.
— Какая же?
Она улыбнулась и поцеловала Джека в шею.
— Ты действительно не знаешь? Не можешь ты быть таким бесчувственным. Ты же догадываешься, что я тебя люблю. Или ты думаешь, что я позволяла бы тебе трахать меня только потому, что я работаю в твоем доме? За кого ты меня принимаешь?
Джек глубоко вздохнул.
— Тем более у тебя есть все основания остаться. Я найду тебе работу, которая позволит нам видеться чаще.
— И я буду твоей любовницей, а ты останешься мужем хозяйки? Нет, Джек, так не пойдет. К тому же я действительно считаю, что должна вернуться домой, учитывая грядущие события.
Джек привлек ее к себе. Он понял, что недооценивал эту милую девушку.
— Сесили… Мне будет недоставать тебя. Что я могу для тебя сделать, какой преподнести прощальный подарок?
— Ну… ты можешь дать мне триста долларов.
— Триста долларов? Но почему именно триста?
Она встретилась с ним взглядом, потом опустила глаза.
— Именно столько мне нужно, чтобы до отъезда избавиться от твоего ребенка. Я нашла хорошего доктора и должна заплатить ему триста долларов… почти все, что я скопила.
— Почему ты мне ничего не сказала? Я бы заплатил.
— Ты мог попытаться отговорить меня. И… ты мог решить, что больше не тронешь меня. А мне так хорошо с тобой. Я помню каждую минуту, которую мы провели вдвоем.
Джек поцеловал ее.
— Ты чудесная девушка, Сесили. Но ты права. Негоже тебе быть любовницей женатого мужчины. Разумеется, я дам тебе эти триста долларов. А сколько стоит твой билет?
— Я поплыву на «Аквитании» третьим классом и…
— Как бы не так. Ты поплывешь первым классом!
— Джек! Для первого класса у меня нет одежды!
— Об этом мы позаботимся до твоего отъезда.
Сесили опустилась перед ним на колени, взяла пенис в руки и положила его между грудей. Потом сжала их, заточив пенис в мягкую, теплую плоть. Задвигала корпусом вверх-вниз, из стороны в сторону, медленно доводя Джека до острого и сильного оргазма, который нельзя было сравнивать с тем, что он испытывал раньше.
Потом она страстно целовала его глаза, уши, щеки, шею, губы. И тихонько шепнула: «Пусть твоя миссис попробует сделать то же самое».
— Мне будет недоставать тебя, Сесили, — повторил Джек.
Кимберли выбрала ему купальный костюм. Много лет мужской костюм включал в себя длинные темно-синие трусы, перетянутые белым поясом, и белую же жилетку. Поэтому на пляже все мужчины словно надевали униформу. Теперь же Кимберли заявила, что такой костюм — пережиток прошлого, и купила Джеку муаровые так называемые боксерские трусы безо всякой жилетки. Да, трусы эти длиной превосходили прежние, но с голой грудью Джек чувствовал себя не в своей тарелке, тем более что все остальные мужчины были в жилетках.
— У меня нет уверенности, что меня не оштрафуют за обнажение на публике, — поделился он своими опасениями с Кимберли.
— Никто не посмеет оштрафовать мужчину в самом красивом купальном костюме, — безапелляционно заявила Кимберли.
— Или мужа женщины, у которой самый красивый на пляже купальный костюм, — проворчал Джек.
Действительно, купальный костюм жены вызывал у Джека двойственное чувство. Никогда раньше он не видел купального костюма из нейлона. Впрочем, второго такого на Кейп-Код просто не было. Компания отца Кимберли тесно сотрудничала с «Дюпоном», и Харрисону Уолкотту подарили рулон нового экспериментального материала белого цвета, так как красить нейлон еще не научились. Кимберли наняла опытную портниху, которая сначала сшила из него вечернее платье, а из остатков — купальный костюм. Целиковые купальные костюмы уже носили, но они должны были скрывать округлости женской фигуры. Эластичный нейлон, наоборот, облегал тело, как вторая кожа, и блестел на солнце. Кимберли появлялась в нем на пляже уже несколько недель, но в присутствии Джека надела впервые. И он не мог не задаться вопросом, а не потянется ли за ними шлейф скандальной репутации.
Но Джек знал, что Кимберли так не думает и вообще она не прислушивается к чужому мнению. Кимберли полагала, что они с Джеком — самая красивая семейная пара на всем пляже и все остальные восхищаются ими. Возможно, в этом она не ошибалась.
Маленький Джон подбежал к ним:
— Мама! Папа! Ничего, если я вытащу на пляж Барбару? Вместе купаться веселее.
— Да, конечно, — кивнула Кимберли.
Мальчик повернулся и побежал к соседскому дому, в котором жила девочка на два года старше Джона.
Джек поднялся с песка.
— Пожалуй, и я пойду окунусь. Глупо прийти на пляж и не искупаться.
— Я должна тебе кое в чем признаться. — Кимберли погладила нейлон. — Этот материал, намокая, становится чуть ли не прозрачным. Так что сегодня я купаться не буду.
Шагая к воде, Джек гадал, зачем она надела купальный костюм, который нельзя мочить. И сам тут же нашел ответ. Вспомнил, что у Кимберли был костюм для тенниса, хотя она никогда не выходила на корт, и костюм для верховой езды, но при этом она ни разу не садилась на лошадь.
Джек тоже не ездил верхом, так как к лошадям относился с подозрением. Но он вырос в Калифорнии, а потому хорошо плавал и отменно играл в теннис. И этим летом он несколько раз показывал свое мастерство, завоевав репутацию достойного соперника. Его даже пригласили сыграть на турнирах двух местных клубов, куда посторонние допускались крайне редко.
Джек нырнул в набегающую волну. Кто-то закрепил плот ярдах в пятидесяти от берега. Джек поплыл к плоту, взобрался на него и оглянулся.
Он увидел Джона и Барбару, радостно скачущих в пене прибоя, загляделся на них и не сразу заметил, что Кимберли уже не одна. Когда Джек посмотрел на нее, она призывно помахала ему рукой.
Рядом с ней стояли Кертис и Бетси Фредерик, оба в городской одежде.
Джек спрыгнул с плотика и поплыл к ним.
— Похоже, зря мы не включали радио, — такими словами встретила его Кимберли.
Кертис шагнул к Джеку.
— Сегодня утром армия Гитлера вторглась в Польшу.
Глава 10
Семнадцатого декабря 1939 года поврежденный немецкий линкор «Граф Шпее» бросил якорь в бухте Монтевидео. В бухту его загнали английские крейсеры, обосновавшиеся на рейде. Правительство Уругвая известило капитана, что береговые батареи откроют огонь, если в течение сорока восьми часов, разрешенных международным законом, он не выведет свои корабль в нейтральные воды.
Весь мир с замиранием сердца ждал решения немецкого капитана. В предвкушении грандиозного морского сражения громадные толпы собирались на набережной Монтевидео. По счастливой случайности в Монтевидео оказался американский радиокомментатор, который организовал прямые репортажи с места событий.
В копне концов капитан Лангсдорф позорно бежал, но американские радиослушатели жадно внимали каждому этапу этой захватывающей драмы. Джек и Кимберли, как и многие миллионы американцев, в те дни не выключали радио.
До трансляции из Монтевидео Джек полагал, что постоянный корреспондент в Европе (естественно, речь шла о Кертисе Фредерике) им не нужен. Хватит и коротких командировок, думал он. Однако, оценив эффект прямого репортажа, если не с поля боя, то с ближайших к нему подступов, Джек разрешил Кертису организовать в Париже информационное бюро «Лир бродкастинг», как можно чаще выезжать на линию Мажино, где, как ожидалось, столкнутся немецкая и французская армии, и делиться с радиослушателями личными впечатлениями.
Кертис прибыл в Париж в феврале, в тот самый период, который впоследствии получил название «странная война», или «Sitzkrieg»[43]. Настоящая война шла в Норвегии и на русско-финской границе. Единственным значительным событием, которое засвидетельствовал Фредерик, стала встреча Гитлера и Муссолини, прошедшая 18 марта в Бреннере.
Поскольку над Парижем опасность войны еще не нависла, Кертис вызвал Бетси, и она поселились в его квартире на улице Сен-Фердинанд.
Они наслаждались романтической идиллией, когда Джек решил отозвать Кертиса в Америку. Его репортажи обходились «Лир бродкастинг» слишком дорого, не вызывая у слушателей ни малейшего интереса.
В понедельник 6 мая 1940 года в Нью-Йорке Джек поднялся на борт клиппера авиакомпании «Пан-Ам», чтобы вылететь в Лиссабон. Кимберли настаивала, чтобы он взял ее с собой, но Джек ей отказал, сославшись на то, что в Париже он пробудет максимум сорок восемь часов, которые придется полностью посвятить бизнесу. Кимберли смирилась, лишь получив заверения Джека, что второй раз он в Париж без нее не полетит и уж та поездка продлится никак не меньше двух недель.
В Париж Джек прибыл в четверг 9 мая. Кертис встретил его и отвез в «Руайаль Монсо», огромный отель, расположенный в нескольких кварталах от Триумфальной арки, возвышающейся над крышами домов и кронами деревьев.
В Европу Джек попал впервые. Кертис заверил его, что Париж наиболее красив именно весной. Дождей не было уже несколько недель, в бездонном синем небе сияло солнце. Сады стояли в цвету. Джек видел множество длинноногих, модно одетых женщин, в ярких легких платьях, радующихся жизни в знаменитых уличных кафе. И хотя на улицах встречались мужчины и женщины в форме, Париж ничем не напоминал столицу воюющего государства.
— Итак, Джек, определимся с вечером. — Кертис и Джек сидели в гостиной «люкса». — В телеграмме ты написал, что хочешь пойти в Фоли-Бержер. Этого хочет каждый американец. И каждый американец должен это увидеть. Но мне сказали, что сегодня вечером герцогиня Виндзорская обедает в «Ритце». Может, тебе лучше взглянуть на нее?
— Герцогиня будет такая же голая, как артистки кордебалета? — насмешливо спросил Джек.
Кертис рассмеялся.
— Все ясно. А потом пообедаем.
— Разумеется, с Бетси.
Втроем они отправились в Фоли. От представления Джек пришел в восторг. Конечно, Кимберли внушала ему, что дамам и джентльменам дозволительно только слушать оперу, по Джек еще раз убедился — нет ничего лучше обнаженных танцующих красоток.
Пообедали они в русском ресторане неподалеку от отеля. Посетителям тоже предлагалось шоу: треньканье балалаек, казачьи танцы и танцы с саблями. В зале стоял такой шум, что не было никакой возможности поговорить. Джек подумал, не хочет ли Кертис оттянуть неприятный для него разговор. Когда Кертис отошел в туалет, Бетси взяла Джека за руку и сказала, что счастлива, но ей недостает тех минут, что они проводили вместе.
К отелю они шли пешком уже после полуночи. Как и Нью-Йорк, Париж не засыпал до самого утра. В тот момент Джек пожалел, что не взял с собой Кимберли. Но…
— Кертис… воина действительно будет? — спросил он.
— Заверяю тебя, война будет. Я настолько в этом уверен, что в следующем месяце отправлю Бетси домой.
Джек широко раскинул руки, как бы охватывая слышащиеся на улице музыку и смех.
— Никто так не думает.
— Я знаю, почему ты прилетел в Париж, — кивнул Кертис. — Хотя следовало ли нам вести репортажи из Осло или Хельсинки? Мы упустили закуску, Джек. Но основное блюдо еще не подали.
— Я не могу держать одного корреспондента в Париже, второго в Берлине, третьего в Лондоне, четвертого в Риме. Не в тебе дело, Кертис. Но мы должны найти эту чертову войну!
— Париж — ключевой город, Джек. Его могут бомбить, как бомбили Мадрид. Этого я боюсь больше всего, поэтому Бетси и отправляется в Бостон. Представь себе бомбы, падающие на Нотр-Дам! На Лувр! Эйфелева башня, превращенная в груду покореженного железа! Это будут великие репортажи, Джек.
— Вопрос в том, сколько нам придется их ждать, — пробурчал Джек.
— Давай поговорим об этом завтра. Я хочу свозить тебя на линию Мажино. Ничего подобного мир еще не видел. Ты привез фотоаппарат?
Шагая по мраморному полу вестибюля «Руайаль Монсо», Джек заметил трех женщин, сидящих в креслах неподалеку от лифтов. Даже он, американец, впервые попавший в Париж, догадался, что это проститутки, готовые тут же подняться в номера. Окинув их взглядом, Джек решил, что одна, немного потасканная, лет тридцати пяти, сумела бы приобщить его к тем легендарным удовольствиям, какие может доставить мужчине только профессиональная парижская проститутка. Конечно, две другие были моложе и красивее, но он чувствовал, что только с опытной, все повидавшей женщиной можно рассчитывать на что-то особенное.
Она сказала, что зовут ее Ангелик, с легкой, иронической улыбкой, признающей, что настоящее имя у нее совсем другое. С обвисшей грудью, дряблыми сосками, полосами беременности на животе, выбритым лобком, эта женщина оправдала его ожидания.
Джек многому научился от нее. Прежде всего выяснилось, что его французский ничуть не уступает ее английскому. Лежа в постели, она давала ему уроки французского.
Он касался ее соска и спрашивал, как это называется по-французски.
— Le mot propre ou le mot vulgaire, Monsieur? — спрашивала она с парижским прононсом, — пристойное название или неприличное?
— Oh, le mot vulgaire, Mademoiselle, s'il vous plait[44].
Джек узнал, как называются на парижском сленге член, яйца, половая щель, грудь, задница, выяснил французские эквиваленты траханья и отсоса. Объяснила она ему, что есть «la maniere grecque» — греческий стиль. Он освоил его на практике, оттрахав Ангелик в задницу, и решил, что ему это очень даже нравится.
Она была истинной француженкой. Дома Джек бы и близко к ней не подошел, потому что ей давно следовало помыться. После их первого совокупления, сзади, он предложил ей полежать с ним в ванне, но она только рассмеялась. Тогда Джек сказал, что оплатит ей всю ночь. После этого она согласилась на все, даже на водные процедуры. Они сговорились о цене, и Ангелик ублажала его всю ночь.
— Немцы атаковали большими силами! Я буду у тебя в половине девятого.
По тону Джека Ангелик поняла: что-то случилось.
— Les Boches[45], — пояснил ей Джек.
Она кивнула, быстро оделась и ушла.
Джек позвонил в бюро обслуживания и попросил в половине девятого принести в «люкс» завтрак на двоих. Чтобы заказать завтрак, его знаний французского хватило, а вот чтобы понять содержание информационных выпусков — нет. Кертис ему все объяснил. Немцы с устрашающей скоростью продвигались вперед. Повторялся тот же блицкриг, что и в Польше. Атаковали они через Люксембург и Бельгию, как и в 1914 году. Помимо этого, вторглись и в Голландию.
Прямо от Джека Кертис намеревался отправиться на Северный вокзал, чтобы поездом добраться до Арраса.
— Я хочу поехать с тобой, — заявил Джек.
Кертис покачал головой:
— Идея не из лучших. Путешествие предстоит опасное. Фрицы скоро начнут бомбить железные дороги.
— Я хочу поехать с тобой, — настаивал Джек.
Кертис купил билеты до Арраса на поезд, отбывающий завтра утром.
Джек не стал выписываться из «Руайаль Монсо», заверив управляющего, что вернется в течение недели и хочет, чтобы «люкс» остался за ним.
Одиннадцатого мая, в очередной чудесный весенний день, они поехали на вокзал. И только там увидели свидетельства бушующей в Бельгии войны. Поезда, прибывающие с севера, выплевывали на платформы плохо соображающих, потрясенных событиями последних дней бельгийских беженцев. А колонны мрачных солдат тянулись к другим поездам, призванным доставить их в те места, которые покинули беженцы.
Кертис привел с собой француза средних лет, Жан-Пьера Бельвиля, инженера-связиста, второго и последнего сотрудника парижского бюро «Лир бродкастинг». Его работа заключалась в обеспечении телефонной связи, чтобы Кертис Фредерик мог вести прямые репортажи на Соединенные Штаты. Кертис характеризовал Бельвиля как непревзойденного мастера-импровизатора, способного обеспечить трансляцию в самых сложных ситуациях. Последнее могло оказаться весьма кстати в прифронтовой полосе. Бельвиль, одетый в двубортный оливкового цвета костюм, взял с собой чемодан с инструментами.
В вагоне, следующем на север и под завязку набитом офицерами французской армии, только Джек, Кертис и Жан-Пьер были штатскими. В их купе компанию им составляли полковник и капитан. Оба с апломбом утверждали, что немцы допустили серьезную ошибку, перейдя в наступление.
В Аррасе Жан-Пьер Бельвиль доказал, что он не только виртуоз радиосвязи, но и умеет решать бытовые вопросы: он нашел им две комнаты в маленьком отеле и сумел заказать столик в еще работающем ресторане.
Едва рассвело, Джека разбудил вой сирен, предупреждающих о воздушном налете. Он подошел к окну и увидел самолеты — медленно наплывающие на город черные точки. Зенитная батарея, развернутая в парке в нескольких кварталах от отеля, открыла огонь. Так Джек впервые столкнулся с войной.
Когда самолеты подлетели ближе, Джек их узнал: «Юнкерс-87» или, как их еще называли, «штукас». Пикирующие бомбардировщики. Он видел их фотоснимки в газетах. Шесть самолетов неспешно облетели город, не обращая внимания на черные разрывы зенитных снарядов. Когда «юнкерсы» спикировали на дома, пилоты включили знаменитые сирены, призванные до смерти перепугать горожан. Самолеты исчезли за домами на противоположной стороне улицы, и Джек тут же услышал грохот взрывающихся бомб, увидел поднимающиеся к синему небу столбы желтоватого дыма. Когда он вновь увидел «штукас», они уже легли на обратный курс.
Джек быстро оделся и спустился вниз. Кертиса он нашел в телефонной будке, радиокомментатор с кем-то говорил. Когда Джек подошел к будке, Кертис поднял руку, показывая, чтобы тот молчал. Джек прислушался. Кертис вел прямой репортаж.
Находчивый Жан-Пьер каким-то образом сумел обеспечить связь с Бостоном, и Кертис излагал радиослушателям «Лир бродкастинг» подробности воздушного налета, который только что пережил их корреспондент. По ходу репортажа он высовывал трубку из будки, чтобы донести до слушателей грохот зениток, завывания сирен «штукас» и разрывы бомб.
Жан-Пьера отправили на поиски автомобиля, и он вернулся со спортивной моделью «мерседес-бенца», изготовленной двенадцать лет назад и выкрашенной в белый цвет. У нее был откидной кожаный верх, а передние крылья поворачивались вместе с колесами. Каждый из шести цилиндров имел собственную никелированную выхлопную трубу. Сзади к багажнику крепились два запасных колеса. За рулем сидел седовласый фламандец, которого понимал только Жан-Пьер.
Они быстро поели и еще до семи утра тронулись в путь.
Направились они на восток, и фламандец объяснил Жан-Пьеру, что им придется воспользоваться сельскими дорогами, потому что по основным магистралям движутся армейские колонны. Жан-Пьер перевел его слова Джеку и Кертису. Территория, по которой они проезжали, поразила Джека чистотой и порядком. В Калифорнии он привык к другим пейзажам. Здесь же он видел ровные заборы, выкрашенные заново и отремонтированные дома, ухоженные поля и яблоневые сады.
Через полтора часа после отъезда из Арраса они пересекли бельгийскую границу, и им навстречу потянулись беженцы. Мощные бельгийские лошади тащили повозки, доверху нагруженные мебелью. Безлошадные толкали перед собой тележки. Большинство беженцев составляли женщины. Их мужчины сражались с врагом. Только старики, беременные женщины и совсем маленькие дети сидели в повозках. Остальные шли, глядя себе под ноги.
Когда Джек проснулся утром, Кимберли уже встала. Он нашел ее в ванной, она запудривала красные отметины на щеках. Губы у нее распухли, но умело наложенная помада позволяла это скрыть.
Джек глубоко вздохнул.
— Слушай, я извиняться не собираюсь. Ты сама на это напросилась.
Из-за распухших губ слова Кимберли звучали не слишком отчетливо.
— Я вытерплю и не такое. А твое дело — выполнять мои желания!
Глава 9
1
1939 годВ 1939 году, когда Джеку исполнилось тридцать три года, Кимберли уговорила мужа сфотографироваться в кабинете. Она присутствовала на съемке, чтобы Джек Лир выглядел на фотографиях именно таким, каким она хотела его видеть: преуспевающий, красиво одетый, уверенный в себе молодой бизнесмен, расположившийся в удобном, со вкусом обставленном кабинете.
Она выбрала костюм, в котором его фотографировали, темно-серый, в белую полоску, двубортный, но с более узкими лацканами и мягкими плечами по сравнению с модой 1939 года. На некоторых фотографиях его запечатлели с сигаретой, которую он держал двумя пальцами, с мундштуком Джек фотографироваться не пожелал.
Незадолго до съемки Кимберли заново обставила его кабинет. Стол из желтого дуба, верой и правдой служивший ему несколько лет, заменил другой, резной, красного дерева. Ворох бумаг со стола убрали. На полированной поверхности остались письменный прибор из оникса, мраморная пепельница и микрофон с буквами WCHS. На буфете за столом Джека стояли три сверкающих кубка, которые ему вручили за победы в турнирах по бриджу. На некоторых фотографиях он не сидел за столом, а стоял у зеленых бархатных портьер. На одном или двух снимках Джек держал в руке широкий низкий стакан, наполненный кубиками льда и янтарной жидкостью. Вроде бы виски, но на самом деле это был чай.
Одну цветную фотографию Джека Кимберли отправила в штат Мэн художнику, довольно известному, и тот нарисовал по ней портрет, который Кимберли повесила в библиотеке их дома на Луисбург-сквер.
Портрет не приукрашивал Джека. Выглядел он на нем точно таким, как в жизни. Джек давно перестал зачесывать редеющие волосы вперед, чтобы скрыть залысины, и лишь надеялся, что увеличиваться они будут не слишком быстро. Веки у него все больше нависали над глазами, придавая ему сонный вид. Губы по-прежнему так и норовили изогнуться в широкой улыбке, но уже начал расти второй подбородок.
А вот карикатуристу из «Форчун» удалось более точно уловить его сущность. На карикатуре Джек улыбался какой-то ему одному ведомой шутке, но глаза оставались холодными и расчетливыми.
В сопутствующей карикатуре статье его назвали «мини-магнатом из Бостона, владельцем семи радиостанций». Из краткой характеристики следовало, что Джек — «старший сын Эриха Лира, многократно приумножившего семейное состояние покупкой и разделкой лучших пассажирских лайнеров. Джека, судя по всему, отличают твердость и решительность. Хозяева маленьких радиостанций на Восточном побережье надеются, что он их не заметит, ибо, если у него возникает желание расширить свою империю, обычно он всегда добивается своего».
Когда Джек решил, что ему нужна радиостанция в Вашингтоне, он послал на разведку Микки Салливана. Салливан доложил, что радиостанция WDIS, принадлежащая неграм и вещающая главным образом для негритянского населения, заняла много денег на покупку передающего и студийного оборудования, а теперь с натугой расплачивается по кредиту. Владельцы очень гордились своей станцией и не собирались ее продавать. Зато продавались их векселя. Джек купил векселя по восемьдесят центов за доллар у вашингтонского банка, выдавшего WDIS кредит, а потом подал на радиостанцию в суд с требованием вернуть долг. Не прошло и пяти месяцев, как станция перешла к нему. Менеджеров он сохранил, но кардинально изменил эфирную сетку.
Радиостанцию в Филадельфии Джек приобрел, наняв два десятка филадельфийцев, которые обратились в Федеральную комиссию по связи с жалобами, что передачи радиостанции не соответствуют интересам общества. Потом он оплатил услуги адвокатов, которые отстаивали позицию граждан перед комиссией. В итоге ФКС не возобновила лицензию радиостанции, а «Лир бродкастинг» приняла участие в конкурсе за право вещания на освободившейся волне и победила. После этого Джек приобрел имущество радиостанции по бросовой цене.
Его репутация безжалостного бизнесмена беспокоила Кимберли. Дела он ведет как еврей, говорила она отцу. Кимберли пыталась создать мужу совсем иной имидж.
2
Летом Кимберли арендовала дом на Кейпе[41], рядом с летним коттеджем, принадлежащим ее родителям. Маленькие Лиры провели все лето на берегу под присмотром бабушки Эдит.Сесили Камден их покинула. Великобритания, сказала она, на пороге войны, и ей нужно вернуться домой, чтобы помочь семье пережить это ужасное время. После отъезда Кимберли и детей Сесили провела в доме на Луисбург-сквер еще три недели, и Джек мог гораздо больше времени проводить с ней в постели, получая при этом максимум удовольствия.
Поскольку в доме они были одни, Сесили раздевалась перед Джеком догола, чего не могла позволить себе раньше. Ей нравился игольчатый душ, и они занимались там любовью не меньше десятка раз.
— Вроде бы ты хотела остаться в Америке, — как-то напомнил ей Джек.
— Были у меня такие мысли, — признала Сесили.
— Тебе двадцать девять лет. Я знаю, что ты не хочешь до конца жизни оставаться в нянях. Я уже решил предложить тебе место в радиовещательной компании, как только дети чуть подрастут. Я также мог бы стать твоим поручителем при получении гражданства.
— Мне не нужен поручитель. Гражданство я получу и так, потому что прожила здесь достаточно долго.
— А может, ты передумаешь? Я смогу дать тебе работу прямо сейчас.
— Есть еще одна маленькая проблема, — потупилась Сесили.
— Какая же?
Она улыбнулась и поцеловала Джека в шею.
— Ты действительно не знаешь? Не можешь ты быть таким бесчувственным. Ты же догадываешься, что я тебя люблю. Или ты думаешь, что я позволяла бы тебе трахать меня только потому, что я работаю в твоем доме? За кого ты меня принимаешь?
Джек глубоко вздохнул.
— Тем более у тебя есть все основания остаться. Я найду тебе работу, которая позволит нам видеться чаще.
— И я буду твоей любовницей, а ты останешься мужем хозяйки? Нет, Джек, так не пойдет. К тому же я действительно считаю, что должна вернуться домой, учитывая грядущие события.
Джек привлек ее к себе. Он понял, что недооценивал эту милую девушку.
— Сесили… Мне будет недоставать тебя. Что я могу для тебя сделать, какой преподнести прощальный подарок?
— Ну… ты можешь дать мне триста долларов.
— Триста долларов? Но почему именно триста?
Она встретилась с ним взглядом, потом опустила глаза.
— Именно столько мне нужно, чтобы до отъезда избавиться от твоего ребенка. Я нашла хорошего доктора и должна заплатить ему триста долларов… почти все, что я скопила.
— Почему ты мне ничего не сказала? Я бы заплатил.
— Ты мог попытаться отговорить меня. И… ты мог решить, что больше не тронешь меня. А мне так хорошо с тобой. Я помню каждую минуту, которую мы провели вдвоем.
Джек поцеловал ее.
— Ты чудесная девушка, Сесили. Но ты права. Негоже тебе быть любовницей женатого мужчины. Разумеется, я дам тебе эти триста долларов. А сколько стоит твой билет?
— Я поплыву на «Аквитании» третьим классом и…
— Как бы не так. Ты поплывешь первым классом!
— Джек! Для первого класса у меня нет одежды!
— Об этом мы позаботимся до твоего отъезда.
Сесили опустилась перед ним на колени, взяла пенис в руки и положила его между грудей. Потом сжала их, заточив пенис в мягкую, теплую плоть. Задвигала корпусом вверх-вниз, из стороны в сторону, медленно доводя Джека до острого и сильного оргазма, который нельзя было сравнивать с тем, что он испытывал раньше.
Потом она страстно целовала его глаза, уши, щеки, шею, губы. И тихонько шепнула: «Пусть твоя миссис попробует сделать то же самое».
— Мне будет недоставать тебя, Сесили, — повторил Джек.
3
Джек редко бывал на пляже. Но в последнюю неделю лета согласился приехать на Кейп-Код в четверг и остаться на День труда[42].Кимберли выбрала ему купальный костюм. Много лет мужской костюм включал в себя длинные темно-синие трусы, перетянутые белым поясом, и белую же жилетку. Поэтому на пляже все мужчины словно надевали униформу. Теперь же Кимберли заявила, что такой костюм — пережиток прошлого, и купила Джеку муаровые так называемые боксерские трусы безо всякой жилетки. Да, трусы эти длиной превосходили прежние, но с голой грудью Джек чувствовал себя не в своей тарелке, тем более что все остальные мужчины были в жилетках.
— У меня нет уверенности, что меня не оштрафуют за обнажение на публике, — поделился он своими опасениями с Кимберли.
— Никто не посмеет оштрафовать мужчину в самом красивом купальном костюме, — безапелляционно заявила Кимберли.
— Или мужа женщины, у которой самый красивый на пляже купальный костюм, — проворчал Джек.
Действительно, купальный костюм жены вызывал у Джека двойственное чувство. Никогда раньше он не видел купального костюма из нейлона. Впрочем, второго такого на Кейп-Код просто не было. Компания отца Кимберли тесно сотрудничала с «Дюпоном», и Харрисону Уолкотту подарили рулон нового экспериментального материала белого цвета, так как красить нейлон еще не научились. Кимберли наняла опытную портниху, которая сначала сшила из него вечернее платье, а из остатков — купальный костюм. Целиковые купальные костюмы уже носили, но они должны были скрывать округлости женской фигуры. Эластичный нейлон, наоборот, облегал тело, как вторая кожа, и блестел на солнце. Кимберли появлялась в нем на пляже уже несколько недель, но в присутствии Джека надела впервые. И он не мог не задаться вопросом, а не потянется ли за ними шлейф скандальной репутации.
Но Джек знал, что Кимберли так не думает и вообще она не прислушивается к чужому мнению. Кимберли полагала, что они с Джеком — самая красивая семейная пара на всем пляже и все остальные восхищаются ими. Возможно, в этом она не ошибалась.
Маленький Джон подбежал к ним:
— Мама! Папа! Ничего, если я вытащу на пляж Барбару? Вместе купаться веселее.
— Да, конечно, — кивнула Кимберли.
Мальчик повернулся и побежал к соседскому дому, в котором жила девочка на два года старше Джона.
Джек поднялся с песка.
— Пожалуй, и я пойду окунусь. Глупо прийти на пляж и не искупаться.
— Я должна тебе кое в чем признаться. — Кимберли погладила нейлон. — Этот материал, намокая, становится чуть ли не прозрачным. Так что сегодня я купаться не буду.
Шагая к воде, Джек гадал, зачем она надела купальный костюм, который нельзя мочить. И сам тут же нашел ответ. Вспомнил, что у Кимберли был костюм для тенниса, хотя она никогда не выходила на корт, и костюм для верховой езды, но при этом она ни разу не садилась на лошадь.
Джек тоже не ездил верхом, так как к лошадям относился с подозрением. Но он вырос в Калифорнии, а потому хорошо плавал и отменно играл в теннис. И этим летом он несколько раз показывал свое мастерство, завоевав репутацию достойного соперника. Его даже пригласили сыграть на турнирах двух местных клубов, куда посторонние допускались крайне редко.
Джек нырнул в набегающую волну. Кто-то закрепил плот ярдах в пятидесяти от берега. Джек поплыл к плоту, взобрался на него и оглянулся.
Он увидел Джона и Барбару, радостно скачущих в пене прибоя, загляделся на них и не сразу заметил, что Кимберли уже не одна. Когда Джек посмотрел на нее, она призывно помахала ему рукой.
Рядом с ней стояли Кертис и Бетси Фредерик, оба в городской одежде.
Джек спрыгнул с плотика и поплыл к ним.
— Похоже, зря мы не включали радио, — такими словами встретила его Кимберли.
Кертис шагнул к Джеку.
— Сегодня утром армия Гитлера вторглась в Польшу.
Глава 10
1
1940 годСемнадцатого декабря 1939 года поврежденный немецкий линкор «Граф Шпее» бросил якорь в бухте Монтевидео. В бухту его загнали английские крейсеры, обосновавшиеся на рейде. Правительство Уругвая известило капитана, что береговые батареи откроют огонь, если в течение сорока восьми часов, разрешенных международным законом, он не выведет свои корабль в нейтральные воды.
Весь мир с замиранием сердца ждал решения немецкого капитана. В предвкушении грандиозного морского сражения громадные толпы собирались на набережной Монтевидео. По счастливой случайности в Монтевидео оказался американский радиокомментатор, который организовал прямые репортажи с места событий.
В копне концов капитан Лангсдорф позорно бежал, но американские радиослушатели жадно внимали каждому этапу этой захватывающей драмы. Джек и Кимберли, как и многие миллионы американцев, в те дни не выключали радио.
До трансляции из Монтевидео Джек полагал, что постоянный корреспондент в Европе (естественно, речь шла о Кертисе Фредерике) им не нужен. Хватит и коротких командировок, думал он. Однако, оценив эффект прямого репортажа, если не с поля боя, то с ближайших к нему подступов, Джек разрешил Кертису организовать в Париже информационное бюро «Лир бродкастинг», как можно чаще выезжать на линию Мажино, где, как ожидалось, столкнутся немецкая и французская армии, и делиться с радиослушателями личными впечатлениями.
Кертис прибыл в Париж в феврале, в тот самый период, который впоследствии получил название «странная война», или «Sitzkrieg»[43]. Настоящая война шла в Норвегии и на русско-финской границе. Единственным значительным событием, которое засвидетельствовал Фредерик, стала встреча Гитлера и Муссолини, прошедшая 18 марта в Бреннере.
Поскольку над Парижем опасность войны еще не нависла, Кертис вызвал Бетси, и она поселились в его квартире на улице Сен-Фердинанд.
Они наслаждались романтической идиллией, когда Джек решил отозвать Кертиса в Америку. Его репортажи обходились «Лир бродкастинг» слишком дорого, не вызывая у слушателей ни малейшего интереса.
В понедельник 6 мая 1940 года в Нью-Йорке Джек поднялся на борт клиппера авиакомпании «Пан-Ам», чтобы вылететь в Лиссабон. Кимберли настаивала, чтобы он взял ее с собой, но Джек ей отказал, сославшись на то, что в Париже он пробудет максимум сорок восемь часов, которые придется полностью посвятить бизнесу. Кимберли смирилась, лишь получив заверения Джека, что второй раз он в Париж без нее не полетит и уж та поездка продлится никак не меньше двух недель.
В Париж Джек прибыл в четверг 9 мая. Кертис встретил его и отвез в «Руайаль Монсо», огромный отель, расположенный в нескольких кварталах от Триумфальной арки, возвышающейся над крышами домов и кронами деревьев.
В Европу Джек попал впервые. Кертис заверил его, что Париж наиболее красив именно весной. Дождей не было уже несколько недель, в бездонном синем небе сияло солнце. Сады стояли в цвету. Джек видел множество длинноногих, модно одетых женщин, в ярких легких платьях, радующихся жизни в знаменитых уличных кафе. И хотя на улицах встречались мужчины и женщины в форме, Париж ничем не напоминал столицу воюющего государства.
— Итак, Джек, определимся с вечером. — Кертис и Джек сидели в гостиной «люкса». — В телеграмме ты написал, что хочешь пойти в Фоли-Бержер. Этого хочет каждый американец. И каждый американец должен это увидеть. Но мне сказали, что сегодня вечером герцогиня Виндзорская обедает в «Ритце». Может, тебе лучше взглянуть на нее?
— Герцогиня будет такая же голая, как артистки кордебалета? — насмешливо спросил Джек.
Кертис рассмеялся.
— Все ясно. А потом пообедаем.
— Разумеется, с Бетси.
Втроем они отправились в Фоли. От представления Джек пришел в восторг. Конечно, Кимберли внушала ему, что дамам и джентльменам дозволительно только слушать оперу, по Джек еще раз убедился — нет ничего лучше обнаженных танцующих красоток.
Пообедали они в русском ресторане неподалеку от отеля. Посетителям тоже предлагалось шоу: треньканье балалаек, казачьи танцы и танцы с саблями. В зале стоял такой шум, что не было никакой возможности поговорить. Джек подумал, не хочет ли Кертис оттянуть неприятный для него разговор. Когда Кертис отошел в туалет, Бетси взяла Джека за руку и сказала, что счастлива, но ей недостает тех минут, что они проводили вместе.
К отелю они шли пешком уже после полуночи. Как и Нью-Йорк, Париж не засыпал до самого утра. В тот момент Джек пожалел, что не взял с собой Кимберли. Но…
— Кертис… воина действительно будет? — спросил он.
— Заверяю тебя, война будет. Я настолько в этом уверен, что в следующем месяце отправлю Бетси домой.
Джек широко раскинул руки, как бы охватывая слышащиеся на улице музыку и смех.
— Никто так не думает.
— Я знаю, почему ты прилетел в Париж, — кивнул Кертис. — Хотя следовало ли нам вести репортажи из Осло или Хельсинки? Мы упустили закуску, Джек. Но основное блюдо еще не подали.
— Я не могу держать одного корреспондента в Париже, второго в Берлине, третьего в Лондоне, четвертого в Риме. Не в тебе дело, Кертис. Но мы должны найти эту чертову войну!
— Париж — ключевой город, Джек. Его могут бомбить, как бомбили Мадрид. Этого я боюсь больше всего, поэтому Бетси и отправляется в Бостон. Представь себе бомбы, падающие на Нотр-Дам! На Лувр! Эйфелева башня, превращенная в груду покореженного железа! Это будут великие репортажи, Джек.
— Вопрос в том, сколько нам придется их ждать, — пробурчал Джек.
— Давай поговорим об этом завтра. Я хочу свозить тебя на линию Мажино. Ничего подобного мир еще не видел. Ты привез фотоаппарат?
Шагая по мраморному полу вестибюля «Руайаль Монсо», Джек заметил трех женщин, сидящих в креслах неподалеку от лифтов. Даже он, американец, впервые попавший в Париж, догадался, что это проститутки, готовые тут же подняться в номера. Окинув их взглядом, Джек решил, что одна, немного потасканная, лет тридцати пяти, сумела бы приобщить его к тем легендарным удовольствиям, какие может доставить мужчине только профессиональная парижская проститутка. Конечно, две другие были моложе и красивее, но он чувствовал, что только с опытной, все повидавшей женщиной можно рассчитывать на что-то особенное.
Она сказала, что зовут ее Ангелик, с легкой, иронической улыбкой, признающей, что настоящее имя у нее совсем другое. С обвисшей грудью, дряблыми сосками, полосами беременности на животе, выбритым лобком, эта женщина оправдала его ожидания.
Джек многому научился от нее. Прежде всего выяснилось, что его французский ничуть не уступает ее английскому. Лежа в постели, она давала ему уроки французского.
Он касался ее соска и спрашивал, как это называется по-французски.
— Le mot propre ou le mot vulgaire, Monsieur? — спрашивала она с парижским прононсом, — пристойное название или неприличное?
— Oh, le mot vulgaire, Mademoiselle, s'il vous plait[44].
Джек узнал, как называются на парижском сленге член, яйца, половая щель, грудь, задница, выяснил французские эквиваленты траханья и отсоса. Объяснила она ему, что есть «la maniere grecque» — греческий стиль. Он освоил его на практике, оттрахав Ангелик в задницу, и решил, что ему это очень даже нравится.
Она была истинной француженкой. Дома Джек бы и близко к ней не подошел, потому что ей давно следовало помыться. После их первого совокупления, сзади, он предложил ей полежать с ним в ванне, но она только рассмеялась. Тогда Джек сказал, что оплатит ей всю ночь. После этого она согласилась на все, даже на водные процедуры. Они сговорились о цене, и Ангелик ублажала его всю ночь.
2
Наутро Джека разбудил телефонный звонок. Поначалу он не узнал Кертиса, так дрожал его голос.— Немцы атаковали большими силами! Я буду у тебя в половине девятого.
По тону Джека Ангелик поняла: что-то случилось.
— Les Boches[45], — пояснил ей Джек.
Она кивнула, быстро оделась и ушла.
Джек позвонил в бюро обслуживания и попросил в половине девятого принести в «люкс» завтрак на двоих. Чтобы заказать завтрак, его знаний французского хватило, а вот чтобы понять содержание информационных выпусков — нет. Кертис ему все объяснил. Немцы с устрашающей скоростью продвигались вперед. Повторялся тот же блицкриг, что и в Польше. Атаковали они через Люксембург и Бельгию, как и в 1914 году. Помимо этого, вторглись и в Голландию.
Прямо от Джека Кертис намеревался отправиться на Северный вокзал, чтобы поездом добраться до Арраса.
— Я хочу поехать с тобой, — заявил Джек.
Кертис покачал головой:
— Идея не из лучших. Путешествие предстоит опасное. Фрицы скоро начнут бомбить железные дороги.
— Я хочу поехать с тобой, — настаивал Джек.
Кертис купил билеты до Арраса на поезд, отбывающий завтра утром.
Джек не стал выписываться из «Руайаль Монсо», заверив управляющего, что вернется в течение недели и хочет, чтобы «люкс» остался за ним.
Одиннадцатого мая, в очередной чудесный весенний день, они поехали на вокзал. И только там увидели свидетельства бушующей в Бельгии войны. Поезда, прибывающие с севера, выплевывали на платформы плохо соображающих, потрясенных событиями последних дней бельгийских беженцев. А колонны мрачных солдат тянулись к другим поездам, призванным доставить их в те места, которые покинули беженцы.
Кертис привел с собой француза средних лет, Жан-Пьера Бельвиля, инженера-связиста, второго и последнего сотрудника парижского бюро «Лир бродкастинг». Его работа заключалась в обеспечении телефонной связи, чтобы Кертис Фредерик мог вести прямые репортажи на Соединенные Штаты. Кертис характеризовал Бельвиля как непревзойденного мастера-импровизатора, способного обеспечить трансляцию в самых сложных ситуациях. Последнее могло оказаться весьма кстати в прифронтовой полосе. Бельвиль, одетый в двубортный оливкового цвета костюм, взял с собой чемодан с инструментами.
В вагоне, следующем на север и под завязку набитом офицерами французской армии, только Джек, Кертис и Жан-Пьер были штатскими. В их купе компанию им составляли полковник и капитан. Оба с апломбом утверждали, что немцы допустили серьезную ошибку, перейдя в наступление.
В Аррасе Жан-Пьер Бельвиль доказал, что он не только виртуоз радиосвязи, но и умеет решать бытовые вопросы: он нашел им две комнаты в маленьком отеле и сумел заказать столик в еще работающем ресторане.
Едва рассвело, Джека разбудил вой сирен, предупреждающих о воздушном налете. Он подошел к окну и увидел самолеты — медленно наплывающие на город черные точки. Зенитная батарея, развернутая в парке в нескольких кварталах от отеля, открыла огонь. Так Джек впервые столкнулся с войной.
Когда самолеты подлетели ближе, Джек их узнал: «Юнкерс-87» или, как их еще называли, «штукас». Пикирующие бомбардировщики. Он видел их фотоснимки в газетах. Шесть самолетов неспешно облетели город, не обращая внимания на черные разрывы зенитных снарядов. Когда «юнкерсы» спикировали на дома, пилоты включили знаменитые сирены, призванные до смерти перепугать горожан. Самолеты исчезли за домами на противоположной стороне улицы, и Джек тут же услышал грохот взрывающихся бомб, увидел поднимающиеся к синему небу столбы желтоватого дыма. Когда он вновь увидел «штукас», они уже легли на обратный курс.
Джек быстро оделся и спустился вниз. Кертиса он нашел в телефонной будке, радиокомментатор с кем-то говорил. Когда Джек подошел к будке, Кертис поднял руку, показывая, чтобы тот молчал. Джек прислушался. Кертис вел прямой репортаж.
Находчивый Жан-Пьер каким-то образом сумел обеспечить связь с Бостоном, и Кертис излагал радиослушателям «Лир бродкастинг» подробности воздушного налета, который только что пережил их корреспондент. По ходу репортажа он высовывал трубку из будки, чтобы донести до слушателей грохот зениток, завывания сирен «штукас» и разрывы бомб.
Жан-Пьера отправили на поиски автомобиля, и он вернулся со спортивной моделью «мерседес-бенца», изготовленной двенадцать лет назад и выкрашенной в белый цвет. У нее был откидной кожаный верх, а передние крылья поворачивались вместе с колесами. Каждый из шести цилиндров имел собственную никелированную выхлопную трубу. Сзади к багажнику крепились два запасных колеса. За рулем сидел седовласый фламандец, которого понимал только Жан-Пьер.
Они быстро поели и еще до семи утра тронулись в путь.
Направились они на восток, и фламандец объяснил Жан-Пьеру, что им придется воспользоваться сельскими дорогами, потому что по основным магистралям движутся армейские колонны. Жан-Пьер перевел его слова Джеку и Кертису. Территория, по которой они проезжали, поразила Джека чистотой и порядком. В Калифорнии он привык к другим пейзажам. Здесь же он видел ровные заборы, выкрашенные заново и отремонтированные дома, ухоженные поля и яблоневые сады.
Через полтора часа после отъезда из Арраса они пересекли бельгийскую границу, и им навстречу потянулись беженцы. Мощные бельгийские лошади тащили повозки, доверху нагруженные мебелью. Безлошадные толкали перед собой тележки. Большинство беженцев составляли женщины. Их мужчины сражались с врагом. Только старики, беременные женщины и совсем маленькие дети сидели в повозках. Остальные шли, глядя себе под ноги.