Страница:
– На привязи, – сказала Норри. – Как деревенские дети, чтобы не залезли в сад.
– Мне это нравится, – вставил Гарри.
Линда выходила из медитации; ее голос был тягучим, мягким.
– Чарли прав. Мы повзрослели достаточно, чтобы стать, как дети.
– Это ближе к тому, что я подразумевал, – одобрительно сказал я. – Игра есть игра – не важно, теннисная ракетка у вас в руках или погремушка.
Я говорю не о том, какие игрушки мы выбираем. Это больше похоже на… – Я замолчал, чтобы подумать. Они ждали. – Послушайте, мне кажется, что я чувствовал себя старым-старым с тех самых пор, как мне исполнилось лет девять. Последние годы были для меня зрелым возрастом, которого до тех пор у меня не было, а теперь я счастлив как ребенок.
Линда запела.
Не помню, когда я еще был так счастлив, Счастливее, чем могу сказать.
Я, бывало, чувствовал себя старше своего прадедушки, Но теперь молодею с каждым днем.
– Это старая песня Новой Шотландии, – тихо закончила она.
– Научи и меня, – сказал Рауль.
– Позже. Я хочу додумать.
Я тоже хотел додумать. Но в этот миг включился мой наручный будильник.
Я нащупал кнопку через р-костюм и отключил сигнал.
– Увы, ребята. Мы наполовину израсходовали запас воздуха. Давайте соберемся вместе для групповых упражнений. Подтягивайтесь к Линде. По– пробуем «Пульсирующие снежинки».
«Ч-черт, снова работать?», «Пффу-у, у нас впереди год, чтобы прийти в форму», «Щас, погодите, поймаю эту штуку» и «Давайте быстрее начнем и быстрее закончим» были совершенно естественно прозвучавшими ответами на мою кодовую фразу. Мы собрались все вместе и устроили кое-какой фокус с нашими радио.
– Вот сюда, – сказал я, когда закончил манипуляции. – Верно. А ты, Гарри, переместись туда и возьмись за Тома… так. Эй, берегитесь! О Боже!
– завопил я.
– Господи Боже мой, – захлебнулся Рауль. – У него порвался костюм!
Господи боже мой, у него порвался костюм! Сделайте что-нибудь, Господи Боже мой…
– Помогите! – взревел я. – Звездные танцоры вызывают «Зигфрид», помогите! Проклятие! У нас тут порвался костюм. Я не знаю, смогу ли его по– чинить, отвечайте!
Тишина, если не считать страшного бульканья Гарри.
– «Зигфрид», Бога ради, ответьте! Один из ваших драгоценных переводчиков здесь умирает!
Тишина.
Рауль сыпал гневными проклятиями, Линда его успокаивала, Норри тихо молилась.
Тишина.
– Мне кажется, что схема радиозатухания действует, Гарри, – сказал я наконец одобрительно. – Мы добились уединения. Между прочим, бульканье было ужасное.
– Когда бы у меня был еще такой шанс отрепетировать?
– Ты включил запись тяжелого дыхания?
– Подключил к схеме, – подтвердил Гарри. – Тяжелое дыхание и счет для упражнений, никаких повторений. На полтора часа.
– Значит, если кто-то нас подслушает, то услышит только нашу одышку,
– сказал Рауль.
– Хор-рошо, – сказал я. – Давайте начнем семейные разговоры. Мы все провели некоторое время с нашими назначенными компаньонами. Каково будет общее мнение?
Снова тишина.
– Ладно. Есть у кого-нибудь дурные предчувствия? Сплетни по поводу наших спутников? Том? Ты следишь за политикой, ты знаешь репутацию большинства этих людей. Расскажи нам для начала все, что знаешь, и мы сравним личные впечатления.
– Хорошо, посмотрим, что можно сказать по поводу Де Ла Торре. Если он
– не человек чести и сострадания, то, значит, таких людей просто не бывает.
Даже те, кто критикует его, восхищаются им, и добрая половина из них готовы это признать. Буду честен: я даже в Вертхеймере не уверен так, как уверен в Де Ла Торре. Не считая, конечно, того, что именно Вертхеймер выбрал Де Ла Торре, чтобы возглавить этот проект, – что делает Вертхеймеру честь. Кто-нибудь придерживается другого мнения? Чарли, он
– тот, кто дергает нас за ниточки. Что вы скажете?
– Чистосердечно согласен со сказанным. К нему можно повернуться спиной в воздушном шлюзе. Продолжай.
– Людмила Дмирова имеет такую же репутацию касательно моральной стойкости. Несгибаема. Она была первым дипломатическим должностным лицом, отказавшимся от дачи, которые выдают в Совмине. Для тех из вас, кто не разбирается в «номенклатуре», системе должностной иерархии в Москве:
дача – это что-то вроде домика на природе для чиновников, занимающих высокие посты. Отказаться от дачи – все равно как если бы новичок-сенатор отказался от отпуска или пикника, или если бы желторотый полицейский не стал брать обычных взяток. Невероятно… и опасно. – Он сделал паузу. -Но я не могу сказать определенно, что это в ней говорила целостность.
Возможно, то была всего лишь вспыльчивость. И к состраданию она не склонна.
Норри поручалось выяснить, что из себя представляет Дмирова. Она заговорила.
– Я не уверена, что соглашусь с тобой, Том. Ну, она играет в шахматы как машина, и она, несомненно, умеет быть непроницаемой – и, возможно не вполне понимает, когда и как можно отключить защиту. Но она показала мне все фотографии своего сына, когда он был маленьким, и она сказала мне, что «Звездный танец» заставил ее плакать. «Плакать из глубины души», – сказала она. Я думаю, что сострадание ей знакомо.
– Хорошо, – сказал Том. – Поверю вашему слову. И она была одной из тех, кто серьезно настаивал на создании Космической Команды ООН. Если бы не она, не исключено, что уже не было бы никакой ООН, а космос превратился бы в современный вариант Эльзаса и Лотарингии. Мне хочется верить, что сердце у нее там, где нужно. – Он снова сделал паузу. – Хм, при всем моем уважении я не думаю, что готов повернуться к ней спиной в воздушном шлюзе. Но я готов менять мнение к лучшему.
– Теперь Ли, – продолжил Том. – Он тоже был в числе самых активных сторонников формирования Космической Команды. Но я почти уверен, что для него это был расчетливый ход, как при игре в шахматы. Я думаю, что он холодно просчитал будущее и решил, что, если мир все-таки взорвет себя из– за проблемы космоса, это серьезно ограничит его политическую карьеру. У него репутация человека ушлого, как торговец лошадьми, и хладнокровного сукина сына. Говорят, что дорога в ад выложена шкурами его врагов. У него доля в «Скайфэк Инкорпорейтед». Я бы не повернулся к нему спиной даже перед камерой сетевого телевидения, и, Линда, я очень надеюсь, что ты будешь поступать так же.
– Это явно тот имидж, который он хотел создать, – согласилась Линда.
– Но я могу кое-что добавить. Он безупречно вежлив. Он – философ невероятной глубины восприятия и утонченности. И on непоколебим, как утес. Голод, нехватка сна, опасности – ничто не повлияет на его действия или его суждения. Однако ум его открыт для перемен. Я считаю, что он настоящий государственный муж. – Она прервалась, сделала глубокий вдох и закончила. – Но я тоже не думаю, что я ему верю. Пока.
– Ага, – сказал Том. – Он государственный муж для человечества или для Народной Республики? Ну ладно, остался еще один, за кем наблюдал я сам. Что бы еще ни говорилось об остальных, они все – государственные деятели. Шелдон Силвермен – политик. Он побывал практически на всех выборных постах, кроме должностей президента и вице-президента.
Последним он мог бы стать в любой момент, если бы был достаточно глуп, чтобы этого хотеть. Только несколько мельчайших, неуловимых ошибок не позволили ему стать президентом. Я думаю, что он добился нынешнего назначения подкупом или другими подобными средствами, рассматривая его как последний шанс заработать себе целую страницу в учебниках истории.
По-моему, он считает именно себя лидером команды, поскольку обладает добродетелью быть американцем. Я его презираю. С моей точки зрения, тот плюс, который Вертхеймеру заработал Де Ла Торре, Силвермен сводит к нулю. – Он резко замолчал.
– Мне кажется, ты ставишь ему в вину его прошлое, – сказала Линда.
– Чертовски верно, – согласился Том.
– Ну… он не молод. Иногда старые люди меняются совершенно радикально. Невесомость начала на него действовать: поживем – увидим.
Нужно время от времени выводить его сюда, наружу.
– Любовь моя, твое беспристрастие показное.
– Чертовски верно, – согласилась она, заставив его ухмыльнуться. – У меня нет другого выхода.
– То есть?
– У меня при виде Силвермена – мурашки по коже.
– О, понимаю. Еще бы.
– Гарри, Рауль, – сказал я, – вы разбирались с сотрудниками Космической Команды.
Отвечать стал, конечно, Рауль.
– Кокса мы все знаем или слышали о нем. Я бы доверил ему держать баллон с кислородом, пока я делаю глоток. Его заместитель относится к старому типу ученых-офицеров НАСА.
– Военная косточка, – вставил Гарри.
Рауль хихикнул.
– Вы знаете, так и есть. Сьюзен Па Сонг была младенцем во время войны во Вьетнаме. Ее вырастила во Вьетнаме тетка, после того как отец с матерью расстались, мать сожгли напалмом. Америка ей так и не пришлась по вкусу.
Физик. Военная до мозга костей. Но если бы ей приказали, она бы сбросила атомную бомбу на Вьетнам и розовые лепестки на Вашингтон. Она не одобряет музыку и танцы. И нас с Гарри.
– Она будет подчиняться приказам, – резюмировал Гарри.
– Ага. Наверняка. Она полковник, и в случае смерти Кокса командование переходит к ней. В случае ее смерти, возможно, к Дмировой. Она обучалась пилотированию, космос – ее причуда.
– Если дойдет до такой крайности, – сказал я, – я предпочту действовать на свой страх и риск.
– У Чен Тен Ли есть пистолет, – внезапно сказала Линда.
– Какой? – Пять голосов сразу.
– Какого типа? – от Гарри.
– Ой, я не знаю. Маленький ручной пистолет, квадратный на вид. С не очень большим стволом.
– Как тебе удалось его увидеть? – спросил я.
– Выскочила на Ли, как чертик из коробочки, застала врасплох, а он слишком поздно опомнился.
Эффект «чертика из коробочки» – один из классических сюрпризов невесомости, предсказуемый, но неожиданный, и фактически каждая новая рыбка ловится на этот крючок. Любой контейнер, шкаф или секция, которую вы открываете, будет вываливать все содержимое на вас – если вы не до– гадались прицепить все по местам на липучках. Возможности для того, чтобы подшутить, практически неисчерпаемы. Но я почуял – здесь что-то не так.
– Что ты на это скажешь, Том?
– Э?
– Если Чен Тен Ли был одной из главных сил, двигавших интеллектуальное использование космоса, не должен ли он знать про эффект «чертика из коробочки»?
Том ответил задумчивым тоном:
– Хмм. Не обязательно. Ли – один из тех парадоксов, вроде Айзека Азимова, который отказывался летать самолетом. Несмотря на все его пони– мание проблем космоса, это – первый раз, когда он оказался от Земли на большем расстоянии, чем высота полета реактивных лайнеров. В душе он на– земный ползун.
– Все же, – возразил я, – «чертик из коробочки» – обычный туристский анекдот. Ему стоило поговорить с одним-единственным чело– веком, который вернулся из космоса, сколько бы тот там ни пробыл.
– Не знаю, как вы все, – сказал Рауль, – но для меня оказалось множество вещей в невесомости, о которых я знал умозрительно, и все равно споткнулся о них, когда попал сюда. Кроме того, какой у Ли мог быть повод, чтобы позволить Линде увидеть пистолет?
– Именно это меня и беспокоит, – признал я. – Так с ходу мне приходят в голову две или три причины – и все подразумевают либо основательную неуклюжесть, либо серьезную хитрость. Я не знаю, что бы я предпочел.
Ладно… Кто-то еще заметил что-нибудь такое?
– Я ничего не видела, – рассудительно сказала Норри, -но я не удивлюсь, если и у Людмилы есть какое-нибудь оружие.
– Кто-нибудь еще?
Никто не ответил. Но все знали, что каждый из дипломатов привез с собой основательную массу неосмотренного багажа.
– О'кей. Вот заключение: мы застряли в вагоне подземки с тремя конкурирующими главарями гангстеров, двумя полицейскими и приятным стариканом. Это – один из тех редких случаев, когда я весьма признателен, что за нами наблюдает вся планета.
– Не только вся планета, – серьезно поправила Линда.
– Все будет хорошо, – сказал Рауль. – Помните основная функция дипломата – сдерживать враждебно настроенные стороны, не допуская, вооруженного конфликта. Они будут все тянуть одну повозку. Может быть, большинство из них шовинисты – но в основе этого лежит ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ шовинизм.
– Что я и хотела сказать, – сказала Линда. – Их интересы могут не совпасть с нашими.
Изумленная тишина, а затем возглас Тома:
– Что ты имеешь в виду, дорогая? А мы что не люди?
– А что, люди?
Я начал понимать, к чему она ведет. Я чувство вал, что мой мозг заработал быстрее, чтобы догнать ее мысль.
Что значит быть человеком? Принимая во внимание, что подавляющая масса доказательств исходит из наблюдения людей при одном g, людей, пришпиленных к поверхности планеты. А наблюдатели находятся в тех же самых условиях.
– Конечно, – сказал Том. – Люди есть люди, независимо от того, падают они или парят.
– Ты уверен? – мягко спросила Линда. – Мы отличаемся от наших товарищей, и отличаемся существенно. Я не хочу сказать, что мы никогда не сможем вернуться и жить с ними рядом. Я имела в виду, что мы отличаемся духовно, психологически. Наши схемы мышления изменяются тем сильнее, чем дольше мы остаемся в космосе – наши мозги адаптируются точно так же, как наши тела.
Я рассказал им то, что сказал мне Вертхеймер неделю назад – что мы танцуем так же хорошо, как люди, но непохоже на людей.
– Это классическое описание чужого по Джону Кэмпбеллу, – взволнованно сказал Рауль.
– Наши души тоже адаптируются, – продолжала Линда. – Каждый из нас проводит каждый рабочий день, глядя прямо в лик Бога – зрелище, ко– торое наземные ползуны могут имитировать только при помощи высоких кафедральных соборов и массивных мечетей. У нас здесь большая перспектива обзора, чем у самого святого человека на верхушке самой высокой горы на Земле. В космосе нет атеистов – и по сравнению с нашими богами волосатые громовержцы и бородатые параноики Земли выглядят глупо. Черт, Олимп нельзя различить даже со Студии, а отсюда и подавно.
Отдаленные Земля и Луна выглядели гораздо мельче, чем мы привыкли их видеть.
– Нельзя отрицать, что космос – глубоко затрагивающее место, – поддержал Том, -но я не вижу, чтобы это делало нас отличными от людей. Я чувствую себя человеком.
– Откуда кроманьонцу было знать, что он отличается от неандертальца?
– спросил Рауль. – Пока он не мог оценить расхождения, как он мог узнать?
– Лебедь считал себя гадким утенком, – сказала Норри.
– Но его гены были лебедиными, – настаивал Том.
– Кроманьонские гены преобразовались из неандертальских, – сказал я.
– Вы когда-нибудь исследовали свои? Заметили бы вы незначительную мутацию, если бы ее увидели?
– Ты что, хочешь сказать, что купился на эту ерунду, Чарли? – раздраженно спросил Том. – Ты чувствуешь себя нечеловеком?
Я чувствовал себя отстраненно, слушая с интересом слова, которые выговаривали мои губы.
– Я чувствую себя иным, чем человек. Я чувствую себя заново рожденным, даже больше. Я – нечто новое. Прежде, чем я последовал за Шерой в космос, моя жизнь была дурацкой и жестокой шуткой. Теперь я по– настоящему живой. Я люблю и любим. Нельзя сказать, что я оставил Землю позади. Я просто поместил космос впереди. – Да ну, брось, – сказал Том. – Половина этого – твоя нога, и я знаю, что составляет другую половину, потому что то же самое случилось со мной в семейном доме Линды. Это эффект городской мыши на природе. Ты находишь новую, с меньшим количеством стрессов среду, этакую гору, понимаешь кое-что новое и начинаешь принимать лучшие, более удовлетворяющие тебя решения. Твоя жизнь распрямляется. Следовательно, ты думаешь, что в этом месте, которое на тебя так повлияло, заложена магия. Чепуха.
– Гора действительно обладает магией, – мягко сказала Линда. – Почему «магия» для тебя грязное слово?
На той стадии их отношений Тома и Линду устраивало несогласие в области духовных проблем. Иногда до них доходило то, что было очевидно остальным: что они всегда спорили друг с другом фактически только о терминах.
– Том, – сказал я настойчиво, – это совсем другое. Я люблю природу.
Но я вовсе не улучшенная версия того человека, которым я был когда-то. Я теперь нечто совершенно иное. Я сейчас такой человек, которым никогда бы не статна Земле, которым я уже было потерял всякую надежду стать. Я верю сейчас в такие вещи, в которые не верил с тех пор, как был ребенком.
Конечно, меня осенило несколько новых идей, и, конечно, то, что я распахнул душу перед Норри, превратило мою жизнь в нечто такое, о чем я и мечтать не смел. Но ведь во мне переменилось буквально все, и никакое количество новых идей не способно вызвать такой переворот. Проклятие, я ведь уже был алкоголиком.
– Алкоголики возвращаются к жизни сплошь и рядом, – сказал Том.
– Несомненно – если они находят в себе силы поддерживать абсолютную трезвость всю оставшуюся жизнь. Теперь я могу чуть-чуть выпить, когда мне хочется. Мне только практически никогда не хочется. Точно также я прекратил испытывать потребность в наркотиках. Что это – обычное яв– ление? Я сейчас и курю гораздо меньше, а если курю, то отношусь к этому не так легкомысленно.
– Значит, космос заставил тебя повзрослеть вопреки тебе самому?
– Сначала. Позднее мне пришлось включиться и работать как черт – но началось это без моего ведома и согласия.
– Когда это началось? – спросили одновременно Норри и Линда. Мне пришлось подумать.
– Когда я начал учиться видеть сферически. Когда я наконец сумел освободиться от ограничений «верха» и «низа».
Линда заговорила:
– Достаточно мудрый человек сказал однажды, что все, что тебя дезориентирует, – хорошо.. Это тебя обучает.
– Знаю я этого мудрого человека, – насмешливо фыркнул Том. – Подозрительный тип. Мозги у него набекрень, только и всего.
– Разве он поэтому не способен на мудрые мысли?
– Послушайте, – сказал я. – Мы все уникальны. Мы все прошли через весьма трудный процесс отбора. И я не думаю, что первый кроманьонец чув– ствовал себя ото всех отличающимся. Но есть веские доказательства того, что наши способности не присущи человеку как норма.
– Нормальные люди способны жить в космосе, – возразила Норри. – Экипаж Космической Команды. Строительные бригады.
– Если у них есть искусственная локальная вертикаль, – сказал Гарри. – Выведите их наружу, и вам придется обеспечить им прямые линии и прямые углы, иначе у них будет мутиться в голове. У большинства. Именно поэтому нам и досталась такая высокооплачиваемая работа.
– Это правда, -признал Том. – На Скайфэке человек, который хорошо умеет работать в космосе, стоил столько же, сколько груз меди его веса, даже если работником он был посредственным. Я этого никогда не понимал.
– Потому что ты один из таких людей, -сказала Линда.
– Каких таких? – раздраженно спросил Том
– Человек Космоса, – сказал я с расстановкой, чтобы заглавные буквы были очевидными. – Человек, который приходит на смену Homo habilis и Homo sapiens. Человек, устремленный в космос. Ты один из таких. Не думаю, чтобы у римлян была такая концепция, так что Homo novus – вероятно, лучшее из того, что можно придумать на латыни. Новый Человек. Нечто следующее.
Том фыркнул.
– Homo excastra больше подходит.
– Нет, Том, – настойчиво сказал я,-ты не прав. Мы не изгнанники. Мы можем быть в буквальном смысле «за пределами лагеря», «за пределами крепости», но смысла «изгнание» в этом нет. Или ты жалеешь о своем выборе?
Он долго не отвечал.
– Нет. Нет, космос -это то место, где я хочу жить. Все верно. Я не чувствую себя изгнанником – я думаю о целой солнечной системе как о человеческой территории. Но я чувствую себя так, как будто бросил своих соотечественников в момент самой большой национальной неудачи.
– Том, – сказал я торжественно, – уверяю тебя, что это вряд ли для тебя большая потеря; скорее ее диаметральная противоположность.
– Да, мир выглядит довольно гнилым в эти дни, не стану спорить. Я мало о чем буду скучать.
– Ты не улавливаешь сути.
– Так объясни.
– Я говорил относительно этого с доком Пэнзеллой до нашего отбытия.
Какова нормальная продолжительность жизни для Человека Космоса?
Он дважды пытался заговорить и оставил попытки.
– Правильно. Не существует способа сформировать предположение. Это полностью новая игра в мяч. Мы первые. Я спросил Пэнзеллу, и он сказал, чтобы мы возвращались, если двое или трое из нас умрут. Мы все можем умереть в пределах месяца из-за того, что накапливающиеся шлаки откажутся собираться у нас в ногах, или потому что наши мозоли мигрируют в мозги, или от чего-нибудь еще. Но Пэнзелла предполагает, что невесомость собирается добавить по крайней мере сорок лет к нашему жизненному сроку.
Я спросил его, насколько он уверен, и он предложил заключить пари на большие деньги.
Все заговорили одновременно. По радио из этого ничего не получается.
Если обобщить, к чему сводились их реплики, то получилось бы:
– Что-что он сказал?
Том сердито договаривал последний:
– …возможно, вообще знать что-то об этом? – услышали мы конец его фразы.
– Вот именно, – сказал я. – Мы не будем знать до тех пор, пока не станет слишком поздно. Но звучит это разумно. В невесомости сердцу при– ходится работать с меньшей нагрузкой, артериальные отложения уменьшаются…
– Значит, нас достанут не сердечные болезни, – высказался Том, – если предположить, что уменьшение работы подействует на сердце хорошо, а не наоборот. Но это лишь один орган из многих.
– Поразмысли над этим. Том. Космос – стерильная среда. При соблюдении разумной осторожности она всегда будет такой. Иммунная система становится практически атавизмом. А имеете ли вы какое-нибудь представление о том, сколько энергии уходит из вашей жизненной системы на борьбу с тысячами блуждающих инфекций? Энергии, которая могла бы использоваться для поддержания и восстановления организма? Разве вы не замечаете, как падает уровень нашей активности, когда мы отправляемся на Землю?
– Ну конечно, – сказал он. – Но это только…
– …гравитация, ты хотел сказать? Знаешь, что я имею в виду? Здесь мы здоровее, физически и умственно, чем когда-либо были на Земле. Когда вы подхватывали насморк в космосе? И, между прочим, когда вы в последний раз чувствовали глубокую депрессию, были угрюмы? Как вообще все мы когда-то умудрялись иметь неудачные дни, черную депрессию, капризы и прочее в том же роде? Черт, само слово «депрессия» связано с гравитацией.
Подавленность! В космосе нельзя ничего подавить, можно только переместить. В английском языке слово «гравитация» имеет другое значение
– «серьезность», синоним отсутствия чувства юмора. А если есть две вещи, которые ведут к ранней смерти, так это как раз депрессия и отсутствие чувства юмора.
Живой волной нахлынула память о том, что я чувствовал, живя с увечной ногой в земном тяготении. Депрессия и атрофия чувства юмора. Это казалось таким давним, таким невообразимо далеким. Неужели я когда-то действительно испытывал подобное отчаяние?
– Во всяком случае, – продолжал я, – Пэнзелла сообщает, что люди, которые проводят много времени в невесомости – даже люди на Луне, которые пребывают при одной шестой земного тяготения, те изгнанные горняки, – показывают более низкое количество сердечных заболеваний и болезней легких, что естественно. Но он также сообщает, что они показывают значительно более низкое, чем статистическая норма, количество случаев рака всех видов.
– Даже при более высоком уровне радиации? – скептически спросил Том. -Всякий раз, когда происходит вспышка на Солнце, мы все видим некоторое время зеленых головастиков, поскольку дополнительная радиация влияет на наши глазные яблоки. И неважно, находимся мы в помещении или снаружи.
– Угу, – уверил я его. – Выйти из-под одеяла атмосферы – вот что было основным риском для здоровья, и все мы пошли на этот риск, живя в космосе. Но риск, похоже, оправдался. Казалось, что повышается угроза рака, но, похоже, это не так. Почему, никто пока не ответит. А причина уменьше– ния количества проблем с легкими очевидна: мы дышим настоящим воздухом, который отфильтрован лучше, чем воздух для Первого Министра, свободен от пыли и с нулевым содержанием вредных химических соединений. Черт, если бы вы имели все деньги на Земле, и то вы бы не могли заказать себе по вкусу более здоровую среду. Что вы скажете насчет старой госпожи Мэрфи со Скайфэка? Сколько ей, шестьдесят пять?
– Шестьдесят шесть, – сказал Рауль. – Чемпион по гандболу в невесомости. В трех играх подряд утирала мне нос.
– Почти как если бы мы были предназначены, чтобы жить в космосе, – удивленно сказала Линда.
– Ладно! – раздраженно воскликнул Том. – ладно, я сдаюсь. Меня купили. Мы все доживем до ста двадцати. Полагаю, что чужаки не решат попробовать нас на вкус. Но я продолжаю утверждать, что. весь этот треп о «новом биологическом виде» – ерунда, бред сумасшедшего, мания величия.
С одной стороны, нет никакой гарантии, что наше развитие будет правильным – или, как подчеркнул Чарли, что мы вообще выживем. Но что гораздо важнее, Homo novus – биологический вид без естественной среды обитания! Мы неспособны сами поддерживать свое существование, друзья!
– Мне это нравится, – вставил Гарри.
Линда выходила из медитации; ее голос был тягучим, мягким.
– Чарли прав. Мы повзрослели достаточно, чтобы стать, как дети.
– Это ближе к тому, что я подразумевал, – одобрительно сказал я. – Игра есть игра – не важно, теннисная ракетка у вас в руках или погремушка.
Я говорю не о том, какие игрушки мы выбираем. Это больше похоже на… – Я замолчал, чтобы подумать. Они ждали. – Послушайте, мне кажется, что я чувствовал себя старым-старым с тех самых пор, как мне исполнилось лет девять. Последние годы были для меня зрелым возрастом, которого до тех пор у меня не было, а теперь я счастлив как ребенок.
Линда запела.
Не помню, когда я еще был так счастлив, Счастливее, чем могу сказать.
Я, бывало, чувствовал себя старше своего прадедушки, Но теперь молодею с каждым днем.
– Это старая песня Новой Шотландии, – тихо закончила она.
– Научи и меня, – сказал Рауль.
– Позже. Я хочу додумать.
Я тоже хотел додумать. Но в этот миг включился мой наручный будильник.
Я нащупал кнопку через р-костюм и отключил сигнал.
– Увы, ребята. Мы наполовину израсходовали запас воздуха. Давайте соберемся вместе для групповых упражнений. Подтягивайтесь к Линде. По– пробуем «Пульсирующие снежинки».
«Ч-черт, снова работать?», «Пффу-у, у нас впереди год, чтобы прийти в форму», «Щас, погодите, поймаю эту штуку» и «Давайте быстрее начнем и быстрее закончим» были совершенно естественно прозвучавшими ответами на мою кодовую фразу. Мы собрались все вместе и устроили кое-какой фокус с нашими радио.
– Вот сюда, – сказал я, когда закончил манипуляции. – Верно. А ты, Гарри, переместись туда и возьмись за Тома… так. Эй, берегитесь! О Боже!
– завопил я.
– Господи Боже мой, – захлебнулся Рауль. – У него порвался костюм!
Господи боже мой, у него порвался костюм! Сделайте что-нибудь, Господи Боже мой…
– Помогите! – взревел я. – Звездные танцоры вызывают «Зигфрид», помогите! Проклятие! У нас тут порвался костюм. Я не знаю, смогу ли его по– чинить, отвечайте!
Тишина, если не считать страшного бульканья Гарри.
– «Зигфрид», Бога ради, ответьте! Один из ваших драгоценных переводчиков здесь умирает!
Тишина.
Рауль сыпал гневными проклятиями, Линда его успокаивала, Норри тихо молилась.
Тишина.
– Мне кажется, что схема радиозатухания действует, Гарри, – сказал я наконец одобрительно. – Мы добились уединения. Между прочим, бульканье было ужасное.
– Когда бы у меня был еще такой шанс отрепетировать?
– Ты включил запись тяжелого дыхания?
– Подключил к схеме, – подтвердил Гарри. – Тяжелое дыхание и счет для упражнений, никаких повторений. На полтора часа.
– Значит, если кто-то нас подслушает, то услышит только нашу одышку,
– сказал Рауль.
– Хор-рошо, – сказал я. – Давайте начнем семейные разговоры. Мы все провели некоторое время с нашими назначенными компаньонами. Каково будет общее мнение?
Снова тишина.
– Ладно. Есть у кого-нибудь дурные предчувствия? Сплетни по поводу наших спутников? Том? Ты следишь за политикой, ты знаешь репутацию большинства этих людей. Расскажи нам для начала все, что знаешь, и мы сравним личные впечатления.
– Хорошо, посмотрим, что можно сказать по поводу Де Ла Торре. Если он
– не человек чести и сострадания, то, значит, таких людей просто не бывает.
Даже те, кто критикует его, восхищаются им, и добрая половина из них готовы это признать. Буду честен: я даже в Вертхеймере не уверен так, как уверен в Де Ла Торре. Не считая, конечно, того, что именно Вертхеймер выбрал Де Ла Торре, чтобы возглавить этот проект, – что делает Вертхеймеру честь. Кто-нибудь придерживается другого мнения? Чарли, он
– тот, кто дергает нас за ниточки. Что вы скажете?
– Чистосердечно согласен со сказанным. К нему можно повернуться спиной в воздушном шлюзе. Продолжай.
– Людмила Дмирова имеет такую же репутацию касательно моральной стойкости. Несгибаема. Она была первым дипломатическим должностным лицом, отказавшимся от дачи, которые выдают в Совмине. Для тех из вас, кто не разбирается в «номенклатуре», системе должностной иерархии в Москве:
дача – это что-то вроде домика на природе для чиновников, занимающих высокие посты. Отказаться от дачи – все равно как если бы новичок-сенатор отказался от отпуска или пикника, или если бы желторотый полицейский не стал брать обычных взяток. Невероятно… и опасно. – Он сделал паузу. -Но я не могу сказать определенно, что это в ней говорила целостность.
Возможно, то была всего лишь вспыльчивость. И к состраданию она не склонна.
Норри поручалось выяснить, что из себя представляет Дмирова. Она заговорила.
– Я не уверена, что соглашусь с тобой, Том. Ну, она играет в шахматы как машина, и она, несомненно, умеет быть непроницаемой – и, возможно не вполне понимает, когда и как можно отключить защиту. Но она показала мне все фотографии своего сына, когда он был маленьким, и она сказала мне, что «Звездный танец» заставил ее плакать. «Плакать из глубины души», – сказала она. Я думаю, что сострадание ей знакомо.
– Хорошо, – сказал Том. – Поверю вашему слову. И она была одной из тех, кто серьезно настаивал на создании Космической Команды ООН. Если бы не она, не исключено, что уже не было бы никакой ООН, а космос превратился бы в современный вариант Эльзаса и Лотарингии. Мне хочется верить, что сердце у нее там, где нужно. – Он снова сделал паузу. – Хм, при всем моем уважении я не думаю, что готов повернуться к ней спиной в воздушном шлюзе. Но я готов менять мнение к лучшему.
– Теперь Ли, – продолжил Том. – Он тоже был в числе самых активных сторонников формирования Космической Команды. Но я почти уверен, что для него это был расчетливый ход, как при игре в шахматы. Я думаю, что он холодно просчитал будущее и решил, что, если мир все-таки взорвет себя из– за проблемы космоса, это серьезно ограничит его политическую карьеру. У него репутация человека ушлого, как торговец лошадьми, и хладнокровного сукина сына. Говорят, что дорога в ад выложена шкурами его врагов. У него доля в «Скайфэк Инкорпорейтед». Я бы не повернулся к нему спиной даже перед камерой сетевого телевидения, и, Линда, я очень надеюсь, что ты будешь поступать так же.
– Это явно тот имидж, который он хотел создать, – согласилась Линда.
– Но я могу кое-что добавить. Он безупречно вежлив. Он – философ невероятной глубины восприятия и утонченности. И on непоколебим, как утес. Голод, нехватка сна, опасности – ничто не повлияет на его действия или его суждения. Однако ум его открыт для перемен. Я считаю, что он настоящий государственный муж. – Она прервалась, сделала глубокий вдох и закончила. – Но я тоже не думаю, что я ему верю. Пока.
– Ага, – сказал Том. – Он государственный муж для человечества или для Народной Республики? Ну ладно, остался еще один, за кем наблюдал я сам. Что бы еще ни говорилось об остальных, они все – государственные деятели. Шелдон Силвермен – политик. Он побывал практически на всех выборных постах, кроме должностей президента и вице-президента.
Последним он мог бы стать в любой момент, если бы был достаточно глуп, чтобы этого хотеть. Только несколько мельчайших, неуловимых ошибок не позволили ему стать президентом. Я думаю, что он добился нынешнего назначения подкупом или другими подобными средствами, рассматривая его как последний шанс заработать себе целую страницу в учебниках истории.
По-моему, он считает именно себя лидером команды, поскольку обладает добродетелью быть американцем. Я его презираю. С моей точки зрения, тот плюс, который Вертхеймеру заработал Де Ла Торре, Силвермен сводит к нулю. – Он резко замолчал.
– Мне кажется, ты ставишь ему в вину его прошлое, – сказала Линда.
– Чертовски верно, – согласился Том.
– Ну… он не молод. Иногда старые люди меняются совершенно радикально. Невесомость начала на него действовать: поживем – увидим.
Нужно время от времени выводить его сюда, наружу.
– Любовь моя, твое беспристрастие показное.
– Чертовски верно, – согласилась она, заставив его ухмыльнуться. – У меня нет другого выхода.
– То есть?
– У меня при виде Силвермена – мурашки по коже.
– О, понимаю. Еще бы.
– Гарри, Рауль, – сказал я, – вы разбирались с сотрудниками Космической Команды.
Отвечать стал, конечно, Рауль.
– Кокса мы все знаем или слышали о нем. Я бы доверил ему держать баллон с кислородом, пока я делаю глоток. Его заместитель относится к старому типу ученых-офицеров НАСА.
– Военная косточка, – вставил Гарри.
Рауль хихикнул.
– Вы знаете, так и есть. Сьюзен Па Сонг была младенцем во время войны во Вьетнаме. Ее вырастила во Вьетнаме тетка, после того как отец с матерью расстались, мать сожгли напалмом. Америка ей так и не пришлась по вкусу.
Физик. Военная до мозга костей. Но если бы ей приказали, она бы сбросила атомную бомбу на Вьетнам и розовые лепестки на Вашингтон. Она не одобряет музыку и танцы. И нас с Гарри.
– Она будет подчиняться приказам, – резюмировал Гарри.
– Ага. Наверняка. Она полковник, и в случае смерти Кокса командование переходит к ней. В случае ее смерти, возможно, к Дмировой. Она обучалась пилотированию, космос – ее причуда.
– Если дойдет до такой крайности, – сказал я, – я предпочту действовать на свой страх и риск.
– У Чен Тен Ли есть пистолет, – внезапно сказала Линда.
– Какой? – Пять голосов сразу.
– Какого типа? – от Гарри.
– Ой, я не знаю. Маленький ручной пистолет, квадратный на вид. С не очень большим стволом.
– Как тебе удалось его увидеть? – спросил я.
– Выскочила на Ли, как чертик из коробочки, застала врасплох, а он слишком поздно опомнился.
Эффект «чертика из коробочки» – один из классических сюрпризов невесомости, предсказуемый, но неожиданный, и фактически каждая новая рыбка ловится на этот крючок. Любой контейнер, шкаф или секция, которую вы открываете, будет вываливать все содержимое на вас – если вы не до– гадались прицепить все по местам на липучках. Возможности для того, чтобы подшутить, практически неисчерпаемы. Но я почуял – здесь что-то не так.
– Что ты на это скажешь, Том?
– Э?
– Если Чен Тен Ли был одной из главных сил, двигавших интеллектуальное использование космоса, не должен ли он знать про эффект «чертика из коробочки»?
Том ответил задумчивым тоном:
– Хмм. Не обязательно. Ли – один из тех парадоксов, вроде Айзека Азимова, который отказывался летать самолетом. Несмотря на все его пони– мание проблем космоса, это – первый раз, когда он оказался от Земли на большем расстоянии, чем высота полета реактивных лайнеров. В душе он на– земный ползун.
– Все же, – возразил я, – «чертик из коробочки» – обычный туристский анекдот. Ему стоило поговорить с одним-единственным чело– веком, который вернулся из космоса, сколько бы тот там ни пробыл.
– Не знаю, как вы все, – сказал Рауль, – но для меня оказалось множество вещей в невесомости, о которых я знал умозрительно, и все равно споткнулся о них, когда попал сюда. Кроме того, какой у Ли мог быть повод, чтобы позволить Линде увидеть пистолет?
– Именно это меня и беспокоит, – признал я. – Так с ходу мне приходят в голову две или три причины – и все подразумевают либо основательную неуклюжесть, либо серьезную хитрость. Я не знаю, что бы я предпочел.
Ладно… Кто-то еще заметил что-нибудь такое?
– Я ничего не видела, – рассудительно сказала Норри, -но я не удивлюсь, если и у Людмилы есть какое-нибудь оружие.
– Кто-нибудь еще?
Никто не ответил. Но все знали, что каждый из дипломатов привез с собой основательную массу неосмотренного багажа.
– О'кей. Вот заключение: мы застряли в вагоне подземки с тремя конкурирующими главарями гангстеров, двумя полицейскими и приятным стариканом. Это – один из тех редких случаев, когда я весьма признателен, что за нами наблюдает вся планета.
– Не только вся планета, – серьезно поправила Линда.
– Все будет хорошо, – сказал Рауль. – Помните основная функция дипломата – сдерживать враждебно настроенные стороны, не допуская, вооруженного конфликта. Они будут все тянуть одну повозку. Может быть, большинство из них шовинисты – но в основе этого лежит ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ шовинизм.
– Что я и хотела сказать, – сказала Линда. – Их интересы могут не совпасть с нашими.
Изумленная тишина, а затем возглас Тома:
– Что ты имеешь в виду, дорогая? А мы что не люди?
– А что, люди?
Я начал понимать, к чему она ведет. Я чувство вал, что мой мозг заработал быстрее, чтобы догнать ее мысль.
Что значит быть человеком? Принимая во внимание, что подавляющая масса доказательств исходит из наблюдения людей при одном g, людей, пришпиленных к поверхности планеты. А наблюдатели находятся в тех же самых условиях.
– Конечно, – сказал Том. – Люди есть люди, независимо от того, падают они или парят.
– Ты уверен? – мягко спросила Линда. – Мы отличаемся от наших товарищей, и отличаемся существенно. Я не хочу сказать, что мы никогда не сможем вернуться и жить с ними рядом. Я имела в виду, что мы отличаемся духовно, психологически. Наши схемы мышления изменяются тем сильнее, чем дольше мы остаемся в космосе – наши мозги адаптируются точно так же, как наши тела.
Я рассказал им то, что сказал мне Вертхеймер неделю назад – что мы танцуем так же хорошо, как люди, но непохоже на людей.
– Это классическое описание чужого по Джону Кэмпбеллу, – взволнованно сказал Рауль.
– Наши души тоже адаптируются, – продолжала Линда. – Каждый из нас проводит каждый рабочий день, глядя прямо в лик Бога – зрелище, ко– торое наземные ползуны могут имитировать только при помощи высоких кафедральных соборов и массивных мечетей. У нас здесь большая перспектива обзора, чем у самого святого человека на верхушке самой высокой горы на Земле. В космосе нет атеистов – и по сравнению с нашими богами волосатые громовержцы и бородатые параноики Земли выглядят глупо. Черт, Олимп нельзя различить даже со Студии, а отсюда и подавно.
Отдаленные Земля и Луна выглядели гораздо мельче, чем мы привыкли их видеть.
– Нельзя отрицать, что космос – глубоко затрагивающее место, – поддержал Том, -но я не вижу, чтобы это делало нас отличными от людей. Я чувствую себя человеком.
– Откуда кроманьонцу было знать, что он отличается от неандертальца?
– спросил Рауль. – Пока он не мог оценить расхождения, как он мог узнать?
– Лебедь считал себя гадким утенком, – сказала Норри.
– Но его гены были лебедиными, – настаивал Том.
– Кроманьонские гены преобразовались из неандертальских, – сказал я.
– Вы когда-нибудь исследовали свои? Заметили бы вы незначительную мутацию, если бы ее увидели?
– Ты что, хочешь сказать, что купился на эту ерунду, Чарли? – раздраженно спросил Том. – Ты чувствуешь себя нечеловеком?
Я чувствовал себя отстраненно, слушая с интересом слова, которые выговаривали мои губы.
– Я чувствую себя иным, чем человек. Я чувствую себя заново рожденным, даже больше. Я – нечто новое. Прежде, чем я последовал за Шерой в космос, моя жизнь была дурацкой и жестокой шуткой. Теперь я по– настоящему живой. Я люблю и любим. Нельзя сказать, что я оставил Землю позади. Я просто поместил космос впереди. – Да ну, брось, – сказал Том. – Половина этого – твоя нога, и я знаю, что составляет другую половину, потому что то же самое случилось со мной в семейном доме Линды. Это эффект городской мыши на природе. Ты находишь новую, с меньшим количеством стрессов среду, этакую гору, понимаешь кое-что новое и начинаешь принимать лучшие, более удовлетворяющие тебя решения. Твоя жизнь распрямляется. Следовательно, ты думаешь, что в этом месте, которое на тебя так повлияло, заложена магия. Чепуха.
– Гора действительно обладает магией, – мягко сказала Линда. – Почему «магия» для тебя грязное слово?
На той стадии их отношений Тома и Линду устраивало несогласие в области духовных проблем. Иногда до них доходило то, что было очевидно остальным: что они всегда спорили друг с другом фактически только о терминах.
– Том, – сказал я настойчиво, – это совсем другое. Я люблю природу.
Но я вовсе не улучшенная версия того человека, которым я был когда-то. Я теперь нечто совершенно иное. Я сейчас такой человек, которым никогда бы не статна Земле, которым я уже было потерял всякую надежду стать. Я верю сейчас в такие вещи, в которые не верил с тех пор, как был ребенком.
Конечно, меня осенило несколько новых идей, и, конечно, то, что я распахнул душу перед Норри, превратило мою жизнь в нечто такое, о чем я и мечтать не смел. Но ведь во мне переменилось буквально все, и никакое количество новых идей не способно вызвать такой переворот. Проклятие, я ведь уже был алкоголиком.
– Алкоголики возвращаются к жизни сплошь и рядом, – сказал Том.
– Несомненно – если они находят в себе силы поддерживать абсолютную трезвость всю оставшуюся жизнь. Теперь я могу чуть-чуть выпить, когда мне хочется. Мне только практически никогда не хочется. Точно также я прекратил испытывать потребность в наркотиках. Что это – обычное яв– ление? Я сейчас и курю гораздо меньше, а если курю, то отношусь к этому не так легкомысленно.
– Значит, космос заставил тебя повзрослеть вопреки тебе самому?
– Сначала. Позднее мне пришлось включиться и работать как черт – но началось это без моего ведома и согласия.
– Когда это началось? – спросили одновременно Норри и Линда. Мне пришлось подумать.
– Когда я начал учиться видеть сферически. Когда я наконец сумел освободиться от ограничений «верха» и «низа».
Линда заговорила:
– Достаточно мудрый человек сказал однажды, что все, что тебя дезориентирует, – хорошо.. Это тебя обучает.
– Знаю я этого мудрого человека, – насмешливо фыркнул Том. – Подозрительный тип. Мозги у него набекрень, только и всего.
– Разве он поэтому не способен на мудрые мысли?
– Послушайте, – сказал я. – Мы все уникальны. Мы все прошли через весьма трудный процесс отбора. И я не думаю, что первый кроманьонец чув– ствовал себя ото всех отличающимся. Но есть веские доказательства того, что наши способности не присущи человеку как норма.
– Нормальные люди способны жить в космосе, – возразила Норри. – Экипаж Космической Команды. Строительные бригады.
– Если у них есть искусственная локальная вертикаль, – сказал Гарри. – Выведите их наружу, и вам придется обеспечить им прямые линии и прямые углы, иначе у них будет мутиться в голове. У большинства. Именно поэтому нам и досталась такая высокооплачиваемая работа.
– Это правда, -признал Том. – На Скайфэке человек, который хорошо умеет работать в космосе, стоил столько же, сколько груз меди его веса, даже если работником он был посредственным. Я этого никогда не понимал.
– Потому что ты один из таких людей, -сказала Линда.
– Каких таких? – раздраженно спросил Том
– Человек Космоса, – сказал я с расстановкой, чтобы заглавные буквы были очевидными. – Человек, который приходит на смену Homo habilis и Homo sapiens. Человек, устремленный в космос. Ты один из таких. Не думаю, чтобы у римлян была такая концепция, так что Homo novus – вероятно, лучшее из того, что можно придумать на латыни. Новый Человек. Нечто следующее.
Том фыркнул.
– Homo excastra больше подходит.
– Нет, Том, – настойчиво сказал я,-ты не прав. Мы не изгнанники. Мы можем быть в буквальном смысле «за пределами лагеря», «за пределами крепости», но смысла «изгнание» в этом нет. Или ты жалеешь о своем выборе?
Он долго не отвечал.
– Нет. Нет, космос -это то место, где я хочу жить. Все верно. Я не чувствую себя изгнанником – я думаю о целой солнечной системе как о человеческой территории. Но я чувствую себя так, как будто бросил своих соотечественников в момент самой большой национальной неудачи.
– Том, – сказал я торжественно, – уверяю тебя, что это вряд ли для тебя большая потеря; скорее ее диаметральная противоположность.
– Да, мир выглядит довольно гнилым в эти дни, не стану спорить. Я мало о чем буду скучать.
– Ты не улавливаешь сути.
– Так объясни.
– Я говорил относительно этого с доком Пэнзеллой до нашего отбытия.
Какова нормальная продолжительность жизни для Человека Космоса?
Он дважды пытался заговорить и оставил попытки.
– Правильно. Не существует способа сформировать предположение. Это полностью новая игра в мяч. Мы первые. Я спросил Пэнзеллу, и он сказал, чтобы мы возвращались, если двое или трое из нас умрут. Мы все можем умереть в пределах месяца из-за того, что накапливающиеся шлаки откажутся собираться у нас в ногах, или потому что наши мозоли мигрируют в мозги, или от чего-нибудь еще. Но Пэнзелла предполагает, что невесомость собирается добавить по крайней мере сорок лет к нашему жизненному сроку.
Я спросил его, насколько он уверен, и он предложил заключить пари на большие деньги.
Все заговорили одновременно. По радио из этого ничего не получается.
Если обобщить, к чему сводились их реплики, то получилось бы:
– Что-что он сказал?
Том сердито договаривал последний:
– …возможно, вообще знать что-то об этом? – услышали мы конец его фразы.
– Вот именно, – сказал я. – Мы не будем знать до тех пор, пока не станет слишком поздно. Но звучит это разумно. В невесомости сердцу при– ходится работать с меньшей нагрузкой, артериальные отложения уменьшаются…
– Значит, нас достанут не сердечные болезни, – высказался Том, – если предположить, что уменьшение работы подействует на сердце хорошо, а не наоборот. Но это лишь один орган из многих.
– Поразмысли над этим. Том. Космос – стерильная среда. При соблюдении разумной осторожности она всегда будет такой. Иммунная система становится практически атавизмом. А имеете ли вы какое-нибудь представление о том, сколько энергии уходит из вашей жизненной системы на борьбу с тысячами блуждающих инфекций? Энергии, которая могла бы использоваться для поддержания и восстановления организма? Разве вы не замечаете, как падает уровень нашей активности, когда мы отправляемся на Землю?
– Ну конечно, – сказал он. – Но это только…
– …гравитация, ты хотел сказать? Знаешь, что я имею в виду? Здесь мы здоровее, физически и умственно, чем когда-либо были на Земле. Когда вы подхватывали насморк в космосе? И, между прочим, когда вы в последний раз чувствовали глубокую депрессию, были угрюмы? Как вообще все мы когда-то умудрялись иметь неудачные дни, черную депрессию, капризы и прочее в том же роде? Черт, само слово «депрессия» связано с гравитацией.
Подавленность! В космосе нельзя ничего подавить, можно только переместить. В английском языке слово «гравитация» имеет другое значение
– «серьезность», синоним отсутствия чувства юмора. А если есть две вещи, которые ведут к ранней смерти, так это как раз депрессия и отсутствие чувства юмора.
Живой волной нахлынула память о том, что я чувствовал, живя с увечной ногой в земном тяготении. Депрессия и атрофия чувства юмора. Это казалось таким давним, таким невообразимо далеким. Неужели я когда-то действительно испытывал подобное отчаяние?
– Во всяком случае, – продолжал я, – Пэнзелла сообщает, что люди, которые проводят много времени в невесомости – даже люди на Луне, которые пребывают при одной шестой земного тяготения, те изгнанные горняки, – показывают более низкое количество сердечных заболеваний и болезней легких, что естественно. Но он также сообщает, что они показывают значительно более низкое, чем статистическая норма, количество случаев рака всех видов.
– Даже при более высоком уровне радиации? – скептически спросил Том. -Всякий раз, когда происходит вспышка на Солнце, мы все видим некоторое время зеленых головастиков, поскольку дополнительная радиация влияет на наши глазные яблоки. И неважно, находимся мы в помещении или снаружи.
– Угу, – уверил я его. – Выйти из-под одеяла атмосферы – вот что было основным риском для здоровья, и все мы пошли на этот риск, живя в космосе. Но риск, похоже, оправдался. Казалось, что повышается угроза рака, но, похоже, это не так. Почему, никто пока не ответит. А причина уменьше– ния количества проблем с легкими очевидна: мы дышим настоящим воздухом, который отфильтрован лучше, чем воздух для Первого Министра, свободен от пыли и с нулевым содержанием вредных химических соединений. Черт, если бы вы имели все деньги на Земле, и то вы бы не могли заказать себе по вкусу более здоровую среду. Что вы скажете насчет старой госпожи Мэрфи со Скайфэка? Сколько ей, шестьдесят пять?
– Шестьдесят шесть, – сказал Рауль. – Чемпион по гандболу в невесомости. В трех играх подряд утирала мне нос.
– Почти как если бы мы были предназначены, чтобы жить в космосе, – удивленно сказала Линда.
– Ладно! – раздраженно воскликнул Том. – ладно, я сдаюсь. Меня купили. Мы все доживем до ста двадцати. Полагаю, что чужаки не решат попробовать нас на вкус. Но я продолжаю утверждать, что. весь этот треп о «новом биологическом виде» – ерунда, бред сумасшедшего, мания величия.
С одной стороны, нет никакой гарантии, что наше развитие будет правильным – или, как подчеркнул Чарли, что мы вообще выживем. Но что гораздо важнее, Homo novus – биологический вид без естественной среды обитания! Мы неспособны сами поддерживать свое существование, друзья!