Роберсон Дженнифер. Звездный танец

   Мы крайне зависимы от Homo sapiens, если только мы не научимся и пока мы не научимся производить наш собственный воздух, воду, пищу, металлы, пластмассы, орудия, видеокамеры…
   – Чего это у тебя такое шило в заднице? – спросил Гарри.
   – У меня нет шила в заднице! – завопил Том. Тут уж мы все не выдержали, и Тому хватило честности спустя некоторое время присоединить– ся к нам.
   – Ты прав, – сказал он. – Я разозлился. Я и правда не знаю, почему.
   Линда, ты что-нибудь можешь мне объяснить?
   – Ну, – сказала она задумчиво, – «злость» и «страх» чертовски близки к тому, чтобы быть синонимами…
   Том вздрогнул от неожиданности.
   Заговорил Рауль, в его голосе было напряжение.
   – Если это поможет, я готов признаться, что наше отложенное свидание с этими сверхсветляками меня, например, перепугало до смерти. А ведь я не встречался с ними лично, как ты и Чарли. Я хочу сказать, что эта небольшая шуточка может стоить нам куда больше, чем всего лишь потерять воз– можность вернуться на Землю.
   Это была такая странная фраза, что мы достаточно долго пытались осознать ее.
   – Я понимаю, что ты хочешь сказать, – медленно произнесла Норри. – Наше задание – установить телепатический контакт с тем, что, похоже, представляет из себя групповой разум. Я почти… почти боюсь, что у нас получится.
   – Боишься потеряться, дорогая? – сказал я. – Не бойся, я тебя далеко не отпущу. Я ждал двадцать лет не для того, чтобы стать вдовцом.
   Она сжала мою руку.
   – В этом суть вопроса, – сказала Линда. – Самое плохое, что нам всегда грозит – это смерть, в той или иной форме. И мы всегда были под смертным приговором, мы все, – за то, что мы люди. Такова цена билета на это представление. Норри, вы с Чарли смотрели смерти прямо в глаза неделю назад. Чертовски вероятно, что вам когда-нибудь придется это сделать опять.
   Возможно, сложится так, что это будет через год на Сатурне. Что с того?
   – Беда в том, – сказал Том, качая головой, – что страх не проходит только потому, что он нелогичен.
   – Не проходит, – согласилась Линда, – но все-таки есть способы с ним справляться. А нажимать на него до тех пор, пока он не выльется наружу в виде злости – это не способ. Теперь, когда мы добрались до основ, я научу тебя технике самодисциплины, которая на самом деле серьезно помогает.
   – Научи и меня тоже, – сказал Рауль почти неслышно.
   Гарри протянул руку и взял Рауля за руку.
   – Будем учиться вместе, – сказал он.
   – Мы все будем учиться вместе, – сказал я. – Возможно, мы иные, чем люди, но не до такой уж степени. Но я бы хотел сказать, что вы – чуть ли не самые храбрые ребята, которых я знаю. Вы все. Если кто-нибудь… Хоп-ля!
   Снова сигнал будильника. Давайте немного займемся настоящими упраж– нениями, чтобы вернуться потными. Через пару дней повторим то же, что сегодня. Гарри, отключи эту запись тяжелого дыхания от схемы, и начинаем двигаться все вместе по счету три, два, один, марш…
   Я привожу вышеупомянутый диалог полностью, видимо, потому, что это
   – одно из немногих событий в нашей хронике, полная звуковая запись которого у меня есть. Но также отчасти потому, что в нем содержится большая часть информации, которую вам следует знать относительно того однолетнего полета к Сатурну. Нет смысла описывать интерьеры «Зигфрида», или распорядок дня на каждый день, или препятствия и межличностные трения – все то, что заполняло месяцы одного из наиболее загруженных и утомительных годов моей жизни.
   Как обычно и, возможно, неизбежно в экспедициях подобного рода, в свободное от работы время экипаж, дипломаты и танцоры образовали три ра– зумно сомкнутых клана и поддерживали между кланами напряженный мир.
   Каждая группа имела собственные интересы и развлечения. Дипломаты, например, проводили большую часть свободного времени (и существенный процент рабочего времени) в стычках – как вежливых, так и наоборот.
   Терпение Де Ла Торре скоро заслужило уважение каждого человека на борту.
   Почитайте любую приличную книгу о жизни в подводной лодке, переведите в невесомость, и у вас получится тот год. Музыка Рауля, однако, помогала нам всем сохранить здравый рассудок. Он стал единственным пассажиром, помимо Де Ла Торре, которого уважали все.
   Мы вшестером как-то так никогда и не продолжили размышления про новый биологический вид, хотя мы с Норри говорили об этом несколько раз, прислонив шлем к шлему, и с Линдой иногда мы касались этой темы. И, конечно, никогда не упоминали об этом на борту «Зигфрида». Изначально предполагается, что космические корабли нашпигованы подслушивающими устройствами. Идея, что мы, шестеро танцоров, отличаемся от людей, даже для Де Ла Торре не прошла бы даром – а он был практически единственным, кто относился к нам не так, будто мы всего лишь наемные чернорабочие, «всего лишь переводчики» (выражение Силвермена). Дмирова и Ли, я полагаю, осознавали, какое положение мы занимаем на корабле, но ничего не могли с собой поделать. Как истые дипломаты, они просто не привыкли воспринимать переводчиков как социально равных. Силвермен считал, что танец – это то, что показывают в варьете. И почему это мы не можем перевести концепцию Манифеста Судеб в танец?
   Скажу еще одну вещь про этот год. Человек, которым я был, когда впервые оказался в космосе, тот год не пережил бы. У него перегорели бы мозги или он упился бы до смерти.
   Вместо этого я часто выходил наружу на прогулку. И много занимался любовью с Норри. С включенной для уединения музыкой.
   Кроме этого единственным событием, достойным упоминания, было сообщение Линды, что она беременна. Приблизительно за два месяца до Сатурна нам предстояло решать проблему родов в невесомости без акушерки.
   И, кстати сказать, вообще без ничего.
   Дела пошли живее по мере нашего приближения к Сатурну.
 
   Нам не удалось ни одним из возможных способов убедить никого из дипломатов выйти вместе с нами в открытый космос. Трое отказались по со– вершенно банальной причине. Выход в открытый космос опаснее, чем пребывание в безопасности внутри (как мне глубокомысленно напомнили в тот день, когда мы это предложили), и их должность запрещает им на пути к тому, что представляет собой поистине самую значительную конференцию в истории, идти на какой бы то ни было риск, если его можно избежать. Мы, танцоры, рассматривались как более заменимые, но и на нас оказали дав– ление, чтобы мы не выходили в космос одновременно. Я стоял на своем и продолжал настаивать, что групповой танец необходимо планировать, ре– жиссировать и репетировать вместе. Ведь «Звездные танцоры, Инкорпорейтед» – это творческий коллектив, коллектив в первую очередь.
   Кроме того, чем больше товарищей рядом, тем безопаснее для каждого.
   Четвертый дипломат, Силвермен, получил специальный приказ не подвергать себя воздействию космоса. Поэтому он довольно скоро попросил нас взять его на прогулку. Что-то вроде «они не могут приказать такому бесстрашному сукину сыну, как я, не рисковать»: приказ оспаривал его мужественность. Он передумал, когда ему объяснили систему испражнения в р-костюме, и больше никогда не возвращался к этой теме.
   Но за несколько недель до того, как мы должны были начинать торможение, Линда пришла ко мне в комнату и сказала:
   – Чен Тен Ли хочет выйти с нами на прогулку. Я вздрогнул от неожиданности и состроил гримасу, как мы делали, подражая Силвермену.
   – Ты что, умерла бы, если бы сначала попросила меня сесть и предупредила, что у тебя плохие новости? А не оглушала бы меня этим без подготовки. – Он мне тоже сказал без подготовки. Что бы подумал ДеЛа Торре? Или Билл? Или другие? Или старина Вертхеймер, который сказал мне взглядом, что верит в меня. И столь же важно понять: почему Чен захотел расправить крылышки? Ведь не ради того, чтобы взглянуть на пейзаж. У него есть первоклассный видео, лучший из тех, что могла предоставить Земля – действительно стоящая игрушка. И он не стал бы просто глупо хорохориться, как Силвермен.
   – Чего именно он хочет на самом деле, Линда? Увидеть репетицию живьем? Парить и медитировать? Чего?
   – Спросите его.
   Я никогда раньше не был в каюте Чена. Он играл в трехмерные шахматы с компьютером. Мне едва удавалось следить за игрой, но было ясно, что он жутко проигрывает – что меня удивило.
   – Доктор Чен, я так понял, что вы хотите выйти с нами наружу.
   Он был одет в изысканную пижаму которую еще на Земле благоразумно выбрал для невесомости и самостоятельно снабдил липучками. (Дмировой и ДеЛа Торре в этом деле пришлось просить помощи у Рауля, а одежда Силвермена выглядела так, словно он вернулся к швейной машинке.) Чен склонил бритую голову и ответил серьезно: – Как можно скорее.
   Его голос напоминал звук старого корнет-а-пистона, немного сиплый и словно покрытый пылью.
   – Это ставит меня в затруднительное положение, сэр, – сказал я столь же серьезно. – Вам приказано не подвергать себя опасности. Де Ла Торре и все остальные знают это. И если я выведу вас наружу и у вас произойдет поломка скафандра или даже приступ космической болезни, Народная Республика Китай задаст мне несколько острых вопросов. А вслед за ней вопросы станут задавать доминион Канада и Объединенные Нации, не говоря уж о вашей престарелой матери.
   Он вежливо улыбнулся, отчего на лице его проступила сеть мелких морщинок.
   – Насколько вероятен такой результат?
   – Вам знакомы законы Мэрфи, доктор Чен? И их окончательный вывод?
   Его улыбка стала шире.
   – Я хочу рискнуть. У вас есть опыт в приобщении неофитов к космосу.
   – Я потерял двух из семнадцати учеников!
   – Сколько из них вы потеряли за их первые три часа, господин Армстед?
   Не могу ли я оставаться в «игральном кубике», для полной гарантии одетый в скафандр?
   «Кубик» не предназначался для азартных игр; его соорудили методом сварку. Он представлял собой куб из прозрачной пластмассы с ребрами из металлического сплава, снабженный оборудованием для минимальной системы жизнеобеспечения, первой помощи и средствами самостоятельного перемещения в открытом космосе. Экипаж и все дипломаты за исключением, Чена называли «кубик» полевым модулем обеспечения. Это вызывало от– вращение у Гарри, который разработал и построил «кубик». Могло ведь случиться, что у одного из нас, Звездных танцоров, возникнет какая-то неполадка посреди репетиции, или кому-то захочется посидеть отдельно некоторое время, или поберечь воздух – мало ли по каким причинам можно нуждаться в кубе с атмосферой внутри и обзором 360 градусов. В настоящее время «кубик» был прочно закреплен на корпусе большого шаттла, который мы называли Лимузином, но легко мог от него отделиться. А скафандр Чена был стандартной броней Космической Команды, таким же хорошим или даже лучше, чем наши индивидуальные костюмы японского производства.
   Несомненно более прочным; с лучшей системой подачи воздуха… – Доктор, я должен знать, зачем это вам.
   Его улыбка стала постепе-е-енно исчезать, но когда она уменьшилась наполовину, а я не побледнел и не взял срои слова обратно, он позволил ей задержаться. Приблизительно в трех четвертях пути к хмурому выражению.
   – Я допускаю, что вы имеете право на подобные вопросы. Неуверен, что смогу дать вам удовлетворительный ответ в этом случае. – Он задумался. Я ждал. – Я не привык пользоваться услугами переводчика. У меня хорошие способности к языкам. Но существует по крайней мере один язык, который я никогда не освою. Мне когда-то сказали, что. никто не сможет научиться думать на языке навахо, если не воспитан как навахо. Я приложил огромные усилия, чтобы это опровергнуть, и потерпел неудачу. Я научился понимать язык навахо. Но я никогда не научусь думать на нем – он основан на воспри– ятии мира, настолько отличного от нашего в своей основе, что мой разум не в силах его принять.
   Я изучал ваш танец, тот «язык» на котором вы вскоре будете говорить за нас. Я обсуждал этот вопрос по космической связи с миссис Парсонс и довел компьютер корабля до истощения по этому вопросу. Я не смог научиться думать на этом языке.
   Я хочу попробовать еще раз. Я теоретически заключил, что личное столкновение с космосом как он есть, без преград, может помочь мне. – Он сделал паузу и снова усмехнулся. – Глотание почек пейотля слегка помогло мне в моих усилиях с навахо – как и обещал мне мой наставник. Я должен почувствовать ваше восприятие мира. Я надеюсь, оно на вкус приятнее почек.
   Это была самая длинная речь, которую я вытащил со дня нашего знакомства из скупого и точного в словах Чена. Я посмотрел на него по– новому: с уважением и некоторым удивлением. И с возрастающим удовольствием: вот друг, с которым я чуть не упустил подружиться. Боже мой, а что, если старый Чен – Homo novus?
   – Доктор Чен, – сказал я, когда ко мне вернулось дыхание, – пойдемте поговорим с командующим Коксом.
   Чен с полнейшим вниманием выслушал такое количество зачастую уже знакомых ему инструкций, какого хватило бы на восемнадцать часов, и задал сам весьма серьезные вопросы. Я готов побиться об заклад, что еще до инструктажа он мог разобрать любую подсистему в своем костюме в полной темноте. К концу я был готов побиться об заклад, что он мог бы собрать их в темноте из свободно плавающих в невесомости запчастей. Я сталкивался с довольно большим числом выдающихся умов, но Чен произвел на меня впечатление. Но я все еще не был уверен, что доверяю ему. Мы ограничили отряд до трех человек, чтобы уменьшить число возможных неполадок – в космосе неприятности редко приходят в одиночку. Я был очевидным «вожатым скаутов»: я провел больше времени в открытом космосе, чем кто– либо из находящихся на борту, не считая Гарри. Линда инструктировала Чена в течение прошлого года; она пришла, чтобы поддерживать непрерывность классных занятий. И чтобы танцевать для него, в то время как я изображал курицу, трясущуюся над цыплятами. И еще потому, думаю, что она была ему другом.
   Первый час прошел без происшествий. Мы все трое были в «кубике», я следил за приборами управления. Мы отошли на несколько километров от «Зигфрида», травя страховочный трос, и замерли, как всегда, точно в центре бесконечности. Чен был скорее благоговейно тих, чем обособлен. Я верил, что он способен воспринять это, столь огромное, чудо – и он действительно вел себя так, словно всегда знал, что вселенная такая большая. И все же он молчал, и молчал долго.
   Так же как и мы с Линдой, кстати сказать. Даже на таком расстоянии Сатурн был невероятно красивым. Слова не властны это описать. Эта планета, без сомнения, должна быть самым чертовски привлекательным местом для туристов в Солнечной системе. За всю свою жизнь я никогда не видел ничего, что производило бы столь глубокое впечатление.
   Но мы уже наслаждались этим в последние дни – все люди на корабле не отходили от видеоэкранов. Мы пришли в себя, и Линда высказала Чену какие-то последние соображения по поводу нашего способа танцевать, надела шлем и вышла через шлюз, чтобы показать ему сольное выступление. По предварительной договоренности мы все должны были молчать в это время, и Билл тоже поддерживал радиомолчание на нашем канале. Чен минут пятнадцать с большим восхищением наблюдал танец Линды. Потом он вздохнул, бросил на меня странный взгляд и рванулся через весь «кубик» к панели управления.
   Я вскрикнул. Но ему всего лишь понадобилось радио «кубика». Он его выключил. Затем он одним уверенным движением снял шлем, отключая тем самым радио скафандра. Мой собственный шлем был снят, чтобы экономить воздух. Я потянулся к шлему, когда увидел, что он отключил радио, но он приложил палец к губам и сказал:
   – Я буду говорить с вами конфиденциально. Его голос в разреженном воздухе звучал выше и слабее обычного.
   Я обдумал положение. Даже если предположить дичайшие параноидальные фантазии, Линда обладала свободой действий и могла видеть все, что происходит в прозрачном кубе.
   – Разумеется, – согласился я.
   – Я чувствую, что вам не по себе. Я понимаю ваши ощущения и отношусь к ним уважительно. Сейчас я Собираюсь сунуть руку в правый карман и вынуть предмет. Он безобиден.
   Он так и сделал, вынув один из тех микрокордеров, которые напоминают причудливую кнопку.
   – Я хочу, чтобы между нами была только правда, – добавил он.
   Только ли разреженность воздуха придала его голосу такую напряженную резкость?
   Я попытался найти соответствующий ответ. Позади Чена Линда грациозно кружилась в космосе, величественно беременная, самозабвенная.
   – Разумеется, – сказал я снова.
   Он нажал ногтем на сенсор воспроизведения. Записанный голос Линды сказал что-то, чего я не расслышал. Я покачал головой. Чен перемотал к тому же месту и мягко бросил устройство мне.
   – Что я и хотела сказать, – повторился голос Линды. – Их интересы с нашими могут не совпасть.
   Та самая запись, о которой я говорил некоторое время назад.
   Мой мозг немедленно перешел на компьютерную скорость работы, превратился в гиперпроизводительную мыслящую машину, выполнил тысячу последовательных программ анализа за несколько микросекунд и самоуничтожился. «Застукали лезущего рукой в банку с вареньем. На полпути вниз с горы отказали тормоза. Я мог бы поклясться, что закрыл этот шлюз». Микрокордер ударил меня по щеке. Я инстинктивно схватил его и нечаянно выключил – на том месте, где Том спрашивает Линду:
   – А мы что, не люди?
   Последние слова какое-то время эхом отдавались в «кубике».
   – Только имбецил не сумеет посадить «клопа» в неохраняемый скафандр,
   – бесстрастно сказал Чен.
   – Ага, – хрипло каркнул я и откашлялся. – Ага, это было глупо. Кто еще..? – Я замолчал и ударил себя по лбу. – Нет, я не стану задавать глупых вопросов. Ну и что думаете лично вы, Чен Тен Ли? Мы – Homo novus? Или всего лишь одаренные акробаты? Будь я проклят, если я знаю.
   Он дрейфовал в воздухе, направляясь ко мне спиной вперед, подобно стреле в медленном полете. Так прыгают кошки.
   – Возможно, Homo caelestis, – спокойно сказал он, и его приземление было безупречным. – Или, возможно Homo ala anima.
   – Аллах кто? А, «крылатая душа». Хмм. Ладно, пусть будет так.
   Позвольте, я вам погадаю, док.
   Могу поспорить, что вы сами – «крылатая душа». Потенциально по крайней мере.
   Его реакция удивила меня. Я ожидал увидеть бесстрастную маску игрока в покер. Вместо этого его лицо захлестнуло неприкрытое горе, чувство страш– ной потери и безнадежного стремления – все это как гравюра в свете Сатурна. Ни до, ни после того я не видел на его лице такого искреннего проявления чувств; быть может, этого не видел никто, кроме его старой матери и покойной жены. Это потрясло меня до самых печенок и потрясло бы и его самого, если бы он хотя бы смутно осознал это.
   – Нет, мистер Армстед, – бесцветно сказал он, уставившись на Сатурн поверх моего плеча. В первый и последний раз прорвался его акцент и аб– сурдно напомнил мне Толстяка Хэмфри.
   – Нет, я не один из вас. И ни время, ни мое стремление ничего здесь не изменят. Я это знаю. Я с этим смирился.
   В это время его лицо стало расслабляться, приобретать обычное бесстрастное выражение – все это бессознательно. Я восхитился дисциплиной его подсознания и прервал его.
   – Но я не знаю, правы ли вы. Мне кажется, что любой человек, который может играть в трехмерные шахматы, -первый кандидат на то, чтобы оказаться Homo Как-его-там-черт…
   – Потому что вы незнакомы с трехмерными шахматами, – сказал он, – и незнакомы с вашей собственной природой. Люди играют в трехмерные шахматы на Земле. Это было разработано при одном g, для игрока, находящегося в вертикальном положении, и классические схемы этой игры линейны. Я пробовал играть в невесомости, с набором фигур, который не фиксирован по отношению ко мне в той позиции, что при наличии тяготения, к у меня ничего не получилось. Я могу последовательно побеждать Программу Мартина-Дэниэлса в плоских шахматах – (мировой класс) – но в трехмерных шахматах в условиях невесомости меня легко победил бы мистер Бриндл, если бы я был достаточно опрометчив, чтобы играть с ним. Я довольно хорошо могу координировать свои движения на борту «Зигфрида» или в этом, самом прямолинейном и прямоугольном из кораблей. Но я никогда не смогу научиться существовать в течение какого бы то ни было промежутка времени без того, что вы называете локальной вертикалью.
   – Это появляется медленно, – начал я.
   – Пять месяцев назад, – прервал Ли, – у меня в комнате сломался ночник. Я тотчас проснулся. Мне понадобилось двадцать минут, чтобы найти выключатель. Все это время я всхлипывал от горя и страха и потерял контроль над своим сфинктером Воспоминание это оскорбительно, поэтому я и потратил несколько недель, изобретая тесты и упражнения. Чтобы жить, мне нужна локальная вертикаль. Я – обычный человек.
   Я долгое время молчал. Линда заметила наш разговор; я подал ей знак, чтобы она продолжала танцевать, и она кивнула. После того, как я все обду– мал, я сказал:
   – Полагаете ли вы, что наши интересы не совпадут с вашими?
   Он улыбнулся – снова стопроцентный дипломат – и хихикнул.
   – Вам знакомы законы Мэрфи, господин Дрмстед? Я вернул ему усмешку.
   – Ага. Но насколько вероятно это несовпадение?
   – Я не думаю, что вероятно, -серьезно ответил он.-Но я полагаю, что Дмирова будет думать именно так. Возможно, Иезекииль. Возможно, ко– мандующий Кокс. Разумеется, Силвермен.
   – И мы должны исходить из того, что любой из них тоже мог снабдить наши скафандры подслушивающим устройством.
   – Скажите, как по-вашему: если результатом конференции будет какая– либо информация большого стратегического значения, попытается ли Силвермен единолично завладеть этой информацией?
   Трепаться с Ченом было все равно что жонглировать дисковыми пилами. Я вздохнул. Говорить согласились честно.
   – Да. Если у него окажется возможность, то наверняка он поступит именно так. Но это ему будет не так-то просто сделать.
   – Кто-то один, имея необходимые ленты программ, может направить «Зигфрид» достаточно точно к Земле, чтобы вернуться туда, – сказал он, и я отметил, что он не сказал «один человек».
   – Зачем вы мне это говорите? – Прямо сейчас я глушу любые возможные подслушивающие устройства в этом корабле. Я уверен, что Силвермен попытается поступить таким образом. Я это чую. Если он сделает это, я убью его сразу. Вы и ваши люди слишком быстро реагируете в невесомости; я хочу, чтобы вы понимали мои мотивы.
   – И каковы же они?
   – Сохранение цивилизации на Земле. Продолжение существования человеческой расы.
   Я решил, в свою очередь, попробовать подбросить ему непростой вопрос:
   – Будете стрелять в него из того пистолета?
   Он проявил легкое неудовольствие.
   – Нет, тот пистолет я выбросил из шлюза через две недели после того, как мы отправились в путь, – сказал он. – Нелепое оружие в невесомости, мне следовало понять это сразу. Нет, я скорее всего сломаю ему спину.
   Не давайте этому парню возможности для сильной подачи мяча: он разит наповал.
   – Какова будет ваша позиция в этом событии, господин Армстед?
   – То есть?
   – Силвермен – частично кавказец, частично североамериканец. У вас общая культурная основа. Может ли это оказаться более сильной связью, чем ваша связь с Homo caelestic?
   – То есть? – снова спросил я.
   – Ваш новый биологический вид долго не протянет, если голубую Землю разнесут на куски, – резко сказал Чей. – А именно этого добьется псих Силвермен. Я не знаю, как именно работает ваш мозг, господин Армстед. Как вы поступите?
   – Я уважаю ваше право задавать вопрос, – сказал я медленно. – Я сделаю то, что покажется мне правильным в тот момент. У меня нет другого ответа.
   Он внимательно всмотрелся в мое лицо и кивнул.
   – Теперь я хотел бы выйти наружу.
   – О Господи Иисусе! – взорвался я.
   Он оборвал меня:
   – Да, я знаю: я только что сказал, что не способен функционировать в свободном космосе, а теперь хочу попробовать. Он взмахнул шлемом.
   – Господин Армстед, я предполагаю, что могу скоро умереть. Хотя бы один раз перед этим я должен повисеть в одиночестве среди вечности, не подверженный никакому ускорению, без прямых углов в качестве точек отсчета, в свободном космосе. Я мечтал о космосе большую часть своей жизни и боялся выйти в него. Теперь я должен. Насколько я могу выразить это в вашем языке, это звучит так: «Я должен встретиться один на один со своим Богом».
   Мне хотелось сказать «да».
   – Знаете ли вы, насколько это похоже на сенсорное голодание? – не уступал я. – Как бы вам понравилось потерять свое эго в космическом ска– фандре? Или даже всего лишь свой завтрак?
   – Мне уже случалось терять свое эго. Когда-нибудь я потеряю его навсегда. А космической болезни я не подвержен. Он начал надевать шлем.
   – Нет, черт возьми, не так! Следите за загубником! Дайте я помогу.
   Через пять минут он подключил радио и нетвердо сказал:
   – Я возвращаюсь.
   После этого он не говорил ничего, пока мы не стали снимать скафандры нa причале шатглов «Зигфрида». Тогда он сказал очень мягко:
   – Это я на самом деле – Homo excastra. И остальные.
   Больше я не услышал от него ни слова до самого дня начала Второго Контакта. И я ответил:
   – Вы всегда желанный гость в моем доме, доктор. Но он не отозвался.