Родионов Андрей. Святой воин

   Я поднимаюсь по узкой лестнице – рассохшиеся ступеньки чуть слышно похрустывают под ногами, – распахиваю вторую дверь налево и на секунду замираю от неожиданности. А как бы вы поступили, увидев человека, которого давным-давно похоронили?
   – Здравствуй, сын мой, – мирно говорит мужчина средних лет, сидящий за столом.
   У него круглая плешивая голова, внимательные черные глаза, добрая всепрощающая улыбка. А еще он очень ловко орудует увесистой дубинкой, которую умело скрывает в рукаве.
   – И вы не кашляйте, отец Антуан, – киваю я, внимательно наблюдая за руками падре. – Рад, что вы остались живы.
   – Я тоже рад, Робер, – улыбается священник.
   – Как вам удалось выжить?
   – Вовремя пришел в себя и спустился во двор, а как только вышел за ворота, наш маленький замок сразу взлетел на воздух. Вот тогда-то я и понял, что недооценил тебя.
   Так, а вот это уже ближе к теме нашей сегодняшней встречи.
   – И что же заставило вас бросить леса Нормандии и перебраться в Орлеан? Неужели соскучились по мне, падре? Я, право, польщен. Признаюсь, иногда скучал по нашим беседам.
   Священник делает попытку встать, но тут же замирает на месте, как приклеенный. В лоб отцу Антуану глядит дуло моего пистолета, тот будто сам прыгнул в руку. Ежедневно я трачу немного драгоценного времени лишь на то, чтобы научиться выхватывать оружие как можно быстрее. Дуло у пистолета широкое, пули увесистые, – если стрелять в упор, они легко пробьют двойную кольчугу, проломят любой доспех. Эх, где ты, моя «Беатрис», пропала, похоже, навсегда! Но и это весьма неплохое оружие.
   С высоты обретенного опыта я легко читаю по лицу отца Антуана, что волк он еще тот, такого на испуг не возьмешь. Пытать священника – только время тратить, такого наплетет, год расплетать будешь. Меня учили, что для пользы дела надо стремиться упрощать любую сложную ситуацию, отсекать лишних людей. Вот как раз тот самый случай. Жизненный путь падре подходит к концу, пора проститься. Похоже, он и сам это понимает.
   – Погоди, не торопись, мальчик мой! – с непонятной интонацией говорит падре. – Ведь я всего лишь хотел тебе сказать, что утро красит нежным светом стены древнего Кремля!
   – Что вы только что сказали? – И голос мой замирает, дрогнув.
   Я с открытым ртом пялюсь на гостя из прошлого, тот с хмурой усмешкой глядит мне прямо в глаза. Неохотно убрав пистолет за пояс, я сажусь на стул напротив отца Антуана или, вернее сказать, человека, который имеет право отдавать мне приказы от имени наставника. Ошибки тут быть не может, я сам придумал этот пароль.
   – Ничего не понимаю, – признаюсь я растерянно. Хотя что же здесь непонятного, все предельно ясно.
   Никому в наше смутное время нельзя полностью доверять, а потому любой человек, выполняющий ответственную работу, нуждается в поддержке и контроле. А так как никакой особой поддержки сьера Луи ле Конта я не ощущал, думаю, это мой контролер.
   – Ты вышел на меня через секретаря Девы? – любопытствует отец Антуан и тут же кивает сам себе: – Да, это очевидно. Я надеюсь, он еще жив?
   – Жив и невредим, падре, – отзываюсь я. – За кого вы меня принимаете?
   – За верного сына церкви и патриота нашей многострадальной державы, разумеется. Ты не должен был знать, что я рядом, но что случилось, то случилось. Через пару недель я и сам собирался тебя вызвать.
   – Зачем? – глухо любопытствую я.
   Ох, чует мое сердце, не к добру все происходящее!
   В распахнувшуюся дверь суется сержант городской стражи, круглое щекастое лицо полно рвения, глаза навыкате, усы топорщит, как мартовский кот. Я небрежно машу рукой, и тот, понятливо кивнув, сразу исчезает.
   – Ты прекрасно показал себя, мой мальчик, – гладко начинает отец Антуан. – Конечно, допустил некоторые ошибки, но безупречен лишь тот, кто ничего не делает. Франции вновь нужны твои ум, наблюдательность и умелые руки.
   – Что вы имеете в виду?
   – Через месяц в Англию кружным путем отправляется небольшой отряд отборных воинов. Они должны будут передать золото повстанцам, что борются против кровавой диктатуры Ланкастеров. – Понизив голос до шепота, падре добавляет: – Но настоящая цель этого рейда совсем иная. Необходимо как можно быстрее освободить из английского плена герцога Карла Орлеанского, дядю нашего короля. Эта акция должна поднять престиж королевского дома Валуа, унизить англичан и показать всему миру, что Франция в этой войне – сторона наступательная. В отряде необходим опытный лекарь. Твоя кандидатура даже не обсуждалась, кто же, если не ты?
   Опустив глаза, я лихорадочно обдумываю услышанное. С чего бы такая спешка с освобождением дяди государя? Мы побеждаем на всех фронтах, Карл VII коронован. Вдруг он спохватывается и приказывает силой освободить Орлеанца, уже пятнадцать лет находящегося в плену! Понятно, отчего Карл раньше не торопился выручить дядю. Ведь по одному из завещаний покойного отца именно герцогу Орлеанскому должен был отойти трон Франции. Ясно, зачем англичане держат герцога в плену, по тому же завещанию он – прямой конкурент английского малолетнего Генриха VI. Пятнадцать лет обе стороны вполне устраивало, что Орлеанец находится в плену, и вдруг... Что за спешка такая? При всяких загадках и непонятках древние римляне советовали подумать, кому выгодно происшедшее событие. Ну и кому? Как голову ни ломай, ответ один: французскому королю Карлу VII Валуа.
   Да, он коронован, и у Франции появился законный монарх, ну и что с того? Большая часть страны, армия и Орлеанский дом обожают Жанну, любой понимает, что спасением Жемчужины-на-Луаре страна обязана только Деве. А кто буквально заставил короноваться государя? То и дело люди заводят разговоры о том, что неплохо бы иметь на французском престоле Деву, а не Карла. К черту салическое право, которое запрещает править женщинам, тем замшелым законам тысяча лет, ссылки на них неуместны! Не зря ползут по стране слабые шепотки, мол, Жанна д'Арк королевской крови! Вот только сама Дева, по природной скромности и простодушию, ни о чем таком и не догадывается.
   Даже неудача с осадой Парижа не подорвала ее авторитета. То, что Жанне д'Арк в трудный момент не выслали подмогу, бросили умирать на поле боя, вызвало во Франции всеобщее возмущение. Не надо думать, что простые люди полные дураки, которые не понимают, что происходит. Всем ясно, что королевский двор предал Жанну, пусть никто и не догадывается, чем это вызвано. А вот если вернуть Орлеанца, то все враз встанет на свои места. Герцог более не конкурент Карлу VII, в благодарность за спасение он будет преданно служить сюзерену. А Дева займет надлежаще ей место внебрачной дочки, которую ждет либо монастырь, либо замужество. Это уж как решит вновь обретенный отец!
   – А кто останется охранять Деву? – холодно осведомляюсь я.
   Глаза священника сужаются, отец Антуан поджимает губы, но голос его по-прежнему спокоен:
   – Разумеется, ее личный секретарь Луи де Конт и я, скромный служитель Третьего ордена францисканцев. То есть те, кто и занимался ее охраной, пока ты рыскал там и тут.
   Подумав немного, я поднимаюсь и решительно говорю:
   – Я выполню приказ, падре.
   – Я и не сомневался в тебе, мой мальчик! – откликается священник. – И вот еще что...
   – Я слушаю.
   – Тогда, в Нормандии, ты помешал поимке агента бургильонов, вдобавок орден утратил влияние на один из крупнейших отрядов взбунтовавшихся крестьян. О происшедшем в сентябре я просто умолчу. Скажу лишь, что порученная тебе миссия чрезвычайно важна, постарайся выполнить ее в полном соответствии с инструкциями.
   – Приложу все старания! – отвечаю я.
   Голос отца Антуана по-отечески добр, глаза лучатся любовью, но остался в них червячок сомнения. Я выхожу из дома «отставного нотариуса», рычу на всю улицу специально для десятков любопытных, которые словно прилипли к окнам:
   – Таких доносчиков колесовать мало! Мерзавец оклеветал честнейшего человека, как мэтр Франсуа Давелин теперь посмотрит в глаза соседям?
   Стражники, разочарованно переглянувшись, что-то хрипло бурчат. Не иначе сожалеют, что не удалось как следует пошарить по дому, поживиться при обыске. Построившись, отряд дружно марширует по направлению к казарме. Сажусь в седло, гнедой нервно дергает ухом, отгоняя вяло жужжащую муху. Я пускаю жеребца рысью, и до самого поворота меня провожает внимательный взгляд. Теперь я не чувствую в нем ни теплоты, ни доброжелательности, одна неприкрытая ненависть и угроза.
   Проходит десять дней, и, будто случайно встретив меня в коридоре, сьер де Конт холодно произносит:
   – Послезавтра вас ждут в аббатстве Сен-Венсан, шевалье.
   Я так же сухо киваю. После памятной встречи с отцом Антуаном я наконец разобрался, что же произошло при осаде столицы. Карл и его окружение прекрасно знали о готовящейся ловушке, а потому вовремя вызвали графа Дюнуа, Орлеанского Бастарда, с отрядом преданных войск. Как, должно быть, потешался Танги Дюшатель, когда отправлял Бастарда в «ссылку»! И как грамотно начальник королевской охраны заморочил всем головы, ведь заговорщики до последней минуты считали, что держат ситуацию под контролем!
   Пока Жанна штурмовала ворота Сент-Оноре, тщетно ожидая подкрепления от герцога Алансонского, того уже везли в родовой замок. А случайно ли англичане сосредоточили основные силы на направлении главного удара французов? Ну разумеется, нет! Их предупредили заранее, и сделали это сами французы. То, что раненой Жанне весь день не оказывали помощь, – решение вовсе не графа Дюнуа и даже не канцлера Ла Тремуайя, которым никто бы не позволил подобную дерзость! Это выбор брата Жанны, Карла VII. Его прекрасно устроила бы смерть беспокойной Девы в бою, от руки захватчиков-англичан. Ах, как красиво могло бы все получиться, но не вышло, Жанна осталась в живых.
   Что же мне делать, как можно оставить девушку в руках этих хищников? О неподчинении прямому приказу и речи быть не может, я должен ехать в Англию, хочу того или нет. Поколебавшись минуту, я все-таки решаю пойти к ней проститься. Кто знает, когда мы теперь увидимся и увидимся ли вообще?
   Остановившись у дверей ее покоев, я нерешительно стучу. Ответа нет, я облегченно вздыхаю, уже поворачиваюсь, чтобы уйти, но тут двери распахиваются. Жанна молча смотрит на меня, я почтительно кланяюсь, стараясь, чтобы это не выглядело изощренной издевкой.
   – Вы разрешите войти? – Голос мой ровен, как лед на озере.
   Девушка нехотя кивает. Лицо ее осунулось, под глазами тени. Следом за ней я прохожу в кабинет. Жанна садится в кресло, справа от стола – распахнутое окно. Внизу бурлит шумная улица, громыхают по булыжникам повозки, кричат ослы, бранятся и смеются люди. День сегодня солнечный, воздух прогрелся, а потому камин пока не растапливали, остывшие угли припорошены серым пеплом.
   – Итак?.. – прерывает она молчание.
   – Я пришел проститься с вами, Жанна, – говорю я. – Меня отсылают по важному делу, и неизвестно, сколько времени оно займет.
   – И куда же вы направляетесь, если не секрет? Иногда мне кажется, что вы – самый таинственный мужчина из тех, кого я знаю. Все время где-то пропадаете, куда-то мчитесь.
   Жанна слабо улыбается.
   – В Англию, – признаюсь я.
   – На остров, – тихо повторяет Жанна. – И когда же вы вернетесь? – Она тут же добавляет торопливо, чтобы я, не дай бог, не подумал чего: – Как же я все это время проживу без личного доктора?
   – Я не могу точно сказать, когда вернусь, – говорю я тихо.
   В глазах моих она читает недосказанное «и вернусь ли вообще».
   Жанна опускает глаза и, помолчав с минуту, спрашивает равнодушно:
   – Скажите, шевалье де Армуаз, отчего у вас до сих пор нет дамы сердца?
   «Ты сама все прекрасно знаешь!» – отвечаю я ей глазами, вслух же говорю:
   – Не знаю, моя госпожа. Может быть, не нашел достойной.
   Даже когда мы наедине, я не могу назвать Деву настоящим именем. И графиней назвать ее не могу. Все, на что я осмеливаюсь, это робкое «госпожа».
   Услышь меня посторонний, будет недоумевать, за что же рыцарь оказывает такое почтение простой пастушке. Жанна встает, пару минут молча смотрит в открытое окно. Я уже решаю откланяться, когда девушка порывисто оборачивается.
   – Не будет ли дерзким попросить вас принять мой платок? – любопытствует Жанна. Щеки девушки горят, в глазах стоит какой-то лихорадочный сухой блеск. – Все-таки я, как говорят, каждое утро советуюсь со святыми заступниками Франции! Кто же более достоин стать вашей дамой сердца? И если вы совершите в Британии какой-либо подвиг, то мне будет приятно знать, что посвящен он мне!
   – Вы всегда, с самой нашей первой встречи в Мюнхене, жили в моем сердце! – сиплю я перехваченным голосом. – И для меня нет сокровища дороже, чем то, что вы дарите!
   Опустившись на одно колено, словно перед королем, я бросаюсь в омут с головой. Наверное, совсем теряю голову, потому что произношу именно то, чего никак нельзя говорить:
   – Я любил вас всегда, еще до нашей встречи, и искал везде, пока не нашел! И вечно буду любить, даже после смерти. Вы для меня дороже целого мира! Клянусь, я вернусь к вам, Жанна.
   Не поднимаясь с колена, я бережно принимаю платок из тонких, как прутики, девичьих пальцев, которые каким-то чудом ухитряются крепко сжимать в бою как древко копья, так и рукоять секиры. На мгновение наши ладони встречаются, я застываю, как замороженный. Сейчас бери меня голыми руками, руби на части – не почувствую ничего! Целую вечность, глядя в самые прекрасные на земле глаза, я касаюсь ее нежной кожи.
   Наконец Жанна отнимает руку и, отвернувшись, тихо говорит:
   – Идите же, шевалье. Ну же! У Девы Франции не может быть никаких сердечных привязанностей.
   И без того мне кажется, что Небеса вот-вот отвернутся от меня. Если я буду... переживать за одного человека, то могу забыть обо всей Франции!
   Пошатываясь, я вышел из покоев Жанны. Показалось мне или нет? Правильно ли я расслышал и понял ее слова? Если хочешь чего-то очень сильно, твое желание может исполниться. Вот только к худу или к добру сбываются наши мечты? Но ради этой девушки я готов на все! Рано или поздно я наберусь наглости и попрошу у царственного брата ее руки. Жанна создана для меня, как и я для нее. И никто не разлучит нас!
   Дверь в покои мягко закрылась, мимо бесшумно юркнул проныра Мюго, паж Жанны. Наткнувшись на мой обжигающий взгляд, юноша вздрогнул всем телом, промямлил робкое «здравствуйте» и тут же исчез от греха подальше. Несколько минут я в нерешительности стоял перед дверью, переживая, что так и не попросил Жанну быть осторожнее, затем горько ухмыльнулся. Я влюблен в девушку, которая никого никогда не слушает и всегда поступает по собственному разумению. Что, если такой просьбой я лишь подзадорю ее, подтолкну Деву к новой глупости?
   Весь остаток дня я посвятил размышлениям, прикидывал возможные варианты развития событий. Все они сводились к тому, что я просто обязан вернуться с победой, с полной викторией, ибо лишь тогда вновь увижу Орлеанскую Деву. Я должен полностью реабилитироваться. Да, должен, а потому смогу!
 
   На следующий день в два пополудни я въехал в ворота родного аббатства. Годы летят, а тут ничего не меняется – знакомые стены, знакомые лица. Меня узнавали, здоровались, я широко улыбался в ответ.
   Едва я успел умыться с дороги, как меня вызвали к отцу Бартимеусу. Наставник был деловит и приветлив, и если до сих пор и продолжал сердиться, то виду не показывал. Он долго расспрашивал про обстановку в Орлеане, намекал ехидно, что разобраться в секретаре Девы мне следовало бы пораньше. В конце-то концов, не Архимедов винт требовалось изобрести, а просто выполнить работу, к которой меня так долго готовили! Я стыдливо прятал глаза, послушно кивал.
   – Кстати, а как у тебя с английским? – походя полюбопытствовал отец Бартимеус.
   Я тяжело вздохнул, но даже на солнце есть пятна, чего уж мне стесняться? За три года, проведенных во Франции, я как-то не удосужился подучить английский язык. Просто в реальной жизни мне он был ни к чему, почти все британцы худо-бедно лопочут по-французски, а необходимый минимум я знаю назубок: лав, мани и хенде хох. Наставник ехидно улыбнулся, он преотлично помнил слабые места в моей подготовке, а потому вопрос задал только для порядка. Но у отца Бартимеуса не отмолчишься, поэтому я хмуро ответил:
   – Да что мне с ними обсуждать-то? Стоит лишь срезать кусок мяса, ткнуть в рану горящим угольком, так сразу сами запоют по-французски! В конце концов, это британцы к нам приплыли, а не мы к ним, вот пусть они наш язык и учат!
   Отец Бартимеус укоризненно покачал головой и строго сказал:
   – Ты идешь по пути наименьшего сопротивления, а это не наш метод! Мы, францисканцы, не ищем легких дорог, не даем себе размякнуть и расслабиться. Даю тебе две недели на то, чтобы ты бойко залопотал на грязном островном наречии.
   Я недоверчиво хмыкнул:
   – Да разве такое возможно?
   – Еще как возможно! – ухмыльнулся наставник. – Вот тебе записка к некоей мадам Гарсе, она все устроит. А вот инструкция, как найти ее в Блуа. Ступай!
   Покорно склонив голову, я пошел к выходу, и уже в спину прозвучало с жесткими нотками:
   – И перестань забивать голову вещами, к которым не имеешь никакого отношения!
   Задело его мое замечание о том, что я не доверяю отцу Антуану, он толком меня даже не выслушал, остался недоволен. А ведь отец Антуан склонен привносить в деловые отношения личные эмоции, это не профессионально. Как всем нам известно, у францисканца должна быть холодная голова! Согласен, меня самого порой захлестывают чувства, но потому лишь, что к любому порученному делу я подхожу ответственно, душу вкладываю!
   Я осторожно притворил за собой дверь, руки так и зудели от желания хлопнуть со всей дури, чтобы повисла на одной петле. А вообще-то наставник прав, я давно уже не могу рассуждать объективно, по крайней мере о том, что касается Жанны д'Арк. В двадцать первом веке наукой точно установлено, что любовь – пограничное психическое состояние, к тому же весьма и весьма нестабильное. То есть смирительную рубашку на влюбленного одевать пока рано, но следить за ним надо в оба! Рыдать от неразделенной любви я, разумеется, не стану, не тот у меня психический тип, но вот прибить кого-нибудь под горячую руку...
   «Может, и к лучшему, что мы на время расстались», – подумал я устало. Внутренний голос ехидно заметил: «А поможет?» Так же беззвучно я признался: «Вряд ли!»
   Смеркалось, хмурое небо окончательно затянуло серыми тучами. За моей спиной с лязгом захлопнулись городские ворота Блуа. Дюжие стражники, лениво покрикивая друг на друга, втиснули в пазы громадный засов, тот с пронзительным скрежетом встал на место, едва не отдавив руку зазевавшемуся воину.
   Конь горделиво покосился на меня бархатным глазом, в ответ я одобрительно похлопал его по мощной шее. Молодец, успел вовремя, теперь заночуем в городе. Честно говоря, я боялся, что придется возвратиться к трактиру, расположенному на перекрестке дорог, хорошо, городские стражники пожалели нас, на пару минут придержали тяжелые створки. Массовые перемещения войск в районе Луары за последний год привели все дороги в полную негодность. Добавьте дожди, что льют не переставая всю последнюю неделю. Словом, вместо галопа по прекрасным дорогам, проложенным еще древними римлянами, нам пришлось тащиться шагом по канавам, наполненным жидкой глиной. В паре мест конь погружался по самое брюхо, еще чуть-чуть, и ему пришлось бы плыть. В результате мы с жеребцом были так заляпаны грязью, что определить его масть или цвет моих штанов представилось бы затруднительным даже Шерлоку Холмсу.
   Изрядно поплутав по городу, я остановил жеребца перед домом с зелеными ставнями на улице Ткачей. К чему-то принюхавшись, мой гнедой негромко заржал, поторапливая хозяина. Мол, я свою часть уговора выполнил, привез куда надо, теперь ты меня расседлай, почисти, накорми и напои.
   – Потерпи, дружище, – негромко бросил я. – Сейчас все тебе будет.
   Я громко стучу во входную дверь два раза, через паузу – еще четыре в рваном ритме. Тяжелая дверь беззвучно распахивается, передо мной появляется полная женщина средних лет. На ней длинное платье с широкими рукавами, на голове чепец, в поднятой руке – горящая лампа. Лицо у госпожи Гарсе круглое и доброе, на полных губах играет легкая улыбка. Я ловлю пронизывающий жесткий взгляд, мысленно усмехаюсь. Маскировка хороша, кто спорит, но женщину выдают глаза. Твердый взгляд больше подходит уверенному в себе мужчине, одинокая слабая женщина должна смотреть мягче. Словно прочитав мои мысли, дама спешно опускает веки. Голос у нее низкий, приятный:
   – Что вам угодно, сударь?
   – Здравствуйте, тетушка Онорина! – На моем лице сияет искренняя улыбка, руки раскинуты в стороны, голос звучит иерихонской трубой.
   У наблюдающих за нами соседей не должно возникнуть и искры сомнений.
   – Я – Жан из Бурбона, племянник вашего покойного мужа, Шарля.
   – Ох, малютка Жан! – изумленно восклицает тетушка. – Как ты вымахал с тех пор, как я видела тебя в последний раз, дорогой. Ну что ж, заходи. Эжен, прими у гостя коня.
   Из-за спины тетушки выдвигается, прихрамывая, седовласый мужчина. Какую-то секунду мы меряем друг друга тяжелыми взглядами, затем он перехватывает у меня повод и, ворча, ведет жеребца куда-то влево. Входная дверь за моей спиной закрывается, отсекая осеннюю сырость, и тетушка ловко накидывает тяжелый засов. Пока госпожа Гарсе изучает рекомендательное письмо, с пристрастием разглядывая каждую букву, я окидываю комнату беглым взглядом. В большом камине пляшет огонь, даря живительное тепло, пара кресел и длинный стол завалены мотками ниток и кусками материи, вдоль стен торчат манекены, некоторые из них обряжены в недошитые платья.
   Прямо в коридоре меня заставляют раздеться догола, а затем загоняют в ванную комнату, прямо в огромный чан с горячей водой. После нескольких часов, проведенных в седле под моросящим дождем, ничего не может быть лучше горячей воды, мыла и мочалки. Разве только горячий сытный обед! Помню, дед-покойник говорил поучающе: «Ешь – потей, работай – мерзни», а еще: «Брюхо лопнет – не беда, под рубахой не видать»! В полном соответствии с теми принципами, я жадно глотаю мясо и рыбу, заедаю это добро ломтями ароматного хлеба, пристальное внимание уделяю сыру. Убедившись, что я наконец насытился, тетушка заводит меня в некое подобие кабинета.
   – Садись в зеленое кресло, – командует госпожа Гарсе. – Только осторожнее, сначала проверь, нет ли там иголок.
   Сама она устраивается в кресле напротив. Теперь голос женщины деловит, от недавнего показного радушия не осталось и следа:
   – Господин Мокель пишет, что у меня есть только две недели, чтобы сделать из тебя некое подобие англичанина.
   Я коротко киваю. Иногда мне кажется, что задачи, поставленные отцом Бартимеусом, невыполнимы, но проходит время, и я в очередной раз понимаю, что от меня не требовали ничего, превосходящего человеческие возможности. Всего лишь желали, чтобы выложился до последней капли, достиг крайнего предела сил. Тетушка хмурится, взгляд у нее прицельный. Каждое слово падает так увесисто, что им хоть гвозди забивай:
   – Правильного, четкого произношения мы добиться не сумеем. Акцент останется обязательно, но это не беда. Запомни, что ты ирландец родом из-под города Эббилейкс, графство Ормонд. У них там в каждой глухой деревеньке собственное наречие, которое больше никто и нигде не понимает. Так что на земляка ты в Англии не напорешься, не бойся. Уяснил? – Я киваю, ошеломленный напором, а госпожа Гарсе продолжает инструктаж: – Когда мать умерла, ты подался в Англию искать отца. Ты его не помнишь, он вас оставил пятнадцать лет назад, а зовут его сквайр... э-э-э...
   – Трелони, – подсказываю я.
   – Пусть так. Запомнил?
   – Вполне.
   – Тогда пойдем, времени у нас мало, не будем терять ни минуты. – У лестницы, ведущей на второй этаж, – тетушка резко притормаживает и жестко спрашивает: – Надеюсь, тебе не надо напоминать, что такое дисциплина?
   – Нет, мой генерал! – клацаю я зубами, вытягиваясь во весь рост.
   Хмуро меня обозрев, госпожа Гарсе роняет:
   – Тогда запомни: из этой комнаты ты выйдешь только через две недели.
   Я пожимаю плечами и говорю послушно:
   – Годится.
   Не успеваю я толком осмотреться в отведенной мне комнате, как в нее без стука входит еще одна женщина, высокая и худая, с блеклыми серыми волосами, водянистыми глазами и лошадиным лицом. С виду настоящая англичанка, как я их всегда себе представлял. Не размениваясь на приветствие, дама с ходу начинает учебный процесс, который без всякого перерыва длится до полуночи. Наконец моя учительница исчезает, я без сил рушусь на кровать, достаю шелковый платок с вышитой буквой «J», жадно вдыхаю знакомый аромат духов. Еще недавно сам рассусоливал о том, что нечего руки тянуть к чему не следует, судьба, мол, сама знает, что дать каждому, никого не обделит. Хорошо было рассуждать, пока дело не коснулось лично меня!
   К черту судьбу! Костьми лягу, но добуду эту девушку!
   «А если между вами кто-то встанет?» – любопытствует внутренний голос.
   Как следует подумав, я уверенно отвечаю: «Кто между нами встанет, тот костьми ляжет. Так что пусть трижды подумает, а затем еще семь раз отмерит. Любую шею сломаю, все стены снесу!»
   С тем я и засыпаю, а в пять часов меня уже тормошат за плечо. С раннего утра и до поздней ночи, лишь с тремя короткими перерывами на еду, я занимаюсь английским. Разумеется, научиться читать или писать за две недели невозможно, да мне это и ни к чему. Главное – уметь говорить, а метод у милой тетушки прост. Мне категорически запрещено произносить хоть слово на французском, со мной же изъясняются только по-английски. В двадцать первом веке подобный способ обучения называют полным погружением. Только так за самый короткий срок можно научиться говорить на любом языке мира. Сам метод основан на прекрасном знании психологии.