Страница:
Мастерам Голливуда удалось вбить в головы доброй половины человечества, что Шарон Стоун – блондинка и настоящая красавица, а основной инстинкт человека – половой. С первым пунктом спорить не буду, вполне согласен, но по второму имею поправку. На самом деле основной инстинкт – жажда знания, получения новых впечатлений. Так уж вышло, что мозг требует ежеминутной, ежесекундной нагрузки. Мы и не замечаем, как он, трудяга, безостановочно воспринимает звуки и запахи, цвета и вибрации, тут же анализирует их, кодирует и запоминает. Как для работы автомобильного мотора жизненно важен бензин, так и мозгу не обойтись без новой информации. Без поступления свежих впечатлений он начинает сбоить, выходить из строя.
Замечу попутно, что страсть женщин к различным зрелищам вызвана все той же причиной. Анатомически мозг женщины устроен более просто, с меньшим запасом прочности, чем у мужчин. Именно поэтому он скорее, чем мужской, начинает требовать подпитки в виде шумных вечеринок, ресторанов, концертов и посещения дорогих бутиков. Порицать женщин за тягу к новым впечатлениям не стоит, это все равно что плевать против ветра. Так уж сложилось в ходе эволюции, и ничего с этим не поделаешь! Утешим себя тем, что они хотя бы красивые...
Так вот, в замкнутом помещении мозг человека испытывает резкий недостаток информации, а потому все силы бросает на постижение того, что ты ему подсунешь. Хоть математику изучит, хоть географию, а иностранные языки вообще на ура идут, без всяких проблем! Какая мозгу разница, на каком языке принимать и выдавать звуки? Все равно его клетки между собой общаются с помощью электрических импульсов, а те одинаковы как у японцев, так и у португальцев. Вот отчего настоящий экстрасенс с легкостью снимет информацию с носителя любого языка. Звуки мы издаем разные, но мыслим схоже.
Каждый день со мной, попеременно сменяясь, занимаются три женщины. К середине второго дня я, спотыкаясь, уже произношу первые осмысленные предложения, к середине второй недели довольно бойко лопочу, к концу курса ни в чем не уступаю какому-нибудь английскому сквайру. По крайней мере, набор ругательств у меня уже неплохой. Могу даже сочинять непристойные частушки, словарный запас позволяет. Понятно, что разговорный навык пропадет тут же, если его не поддерживать, но за практикой дело не станет: насколько я знаю, отплываем мы через три дня.
Прощаясь, я благодарю госпожу Гарсе на дикарском островном языке, а она со смехом отмахивается:
– Жаль, что нам не дали хотя бы месяц на подготовку, такого акцента я давненько не слыхала. Ты уж, прошу, пореже открывай там рот, – и добавляет уже в спину с явным сожалением: – Эх, скинуть бы мне годков двадцать, я бы научила тебя паре-тройке подходящих слов.
Ухмыльнувшись, я выхожу на улицу и с наслаждением вдыхаю утренний воздух. Пусть он и пропитан ароматами нечистот, которые принято без затей выплескивать прямо на улицу, но все же свежее того, которым я дышал последние две недели. Старина Эжен уже держит в поводу гнедого, тот заметно округлился в боках. Ишь как приплясывает на месте, бездельник. Небось только и делал, что жрал да спал, пока хозяин чуть голову не сломал, пытаясь постичь британскую мову. Я с места прыгаю в седло, конь одобрительно фыркает. Итак, вперед, в портовый город Нант, ведь нас ждет Англия!
Отъехав какую-то милю от городских ворот, я обгоняю неторопливо ползущую карету. Время изящных конструкций с мощными рессорами наступит не скоро, да и дороги пока не те. Шалят на них повсеместно, поэтому внешне карета чем-то напоминает дом – такая же крепкая и надежная. На запятках стоят двое слуг звероватого вида, еще четверо всадников трусят по бокам. Герб на дверце мне незнаком, и я пришпориваю коня, чтобы обогнать случайных попутчиков. Всадник, скачущий первым, вскидывает руку в приветствии, в ответ я вежливо прикасаюсь кончиками пальцев к краю потертой шляпы, вполне соответствующей облику небогатого дворянина, который куда-то следует по своим скучным и никому не интересным делам.
– Сьер Армуаз, – произносит вдруг чей-то знакомый голос. – Вас просят пожаловать в карету.
Я вглядываюсь в лицо всадника внимательнее. Конечно, ошибки тут быть не может. Высокая плечистая фигура, квадратное лицо с холеными усами, стальной взгляд исподлобья – все это мне давно знакомо.
– Приветствую вас, капитан Готье! – улыбаюсь я. – Какими судьбами в здешних краях?
– Сопровождаю одну знакомую вам особу, – пожимает плечами здоровяк. – Сейчас увидите сами. Вас ждут.
Натянув поводья, капитан Готье повелительно машет рукой, и карета немедленно останавливается. Соскочив с гнедого, я передаю повод в руки подъехавшему воину и тут же ныряю в карету. Не дожидаясь, пока дверца захлопнется до конца, кучер щелкает кнутом, и лошади начинают движение.
– Здравствуйте, отец Бартимеус, – скромно говорю я по-английски.
– Здравствуй, Робер, – отвечает наставник. Присмотревшись, я замечаю, что сегодня отец Бартимеус сам не свой: брови насуплены, под глазами мешки, плечи сгорблены. – Есть важный разговор.
Я тут же наклоняю голову, мол, готов выслушать и принять к сведению.
– Эх, Робер, Робер! – вздыхает наставник. – Знал бы ты, как сильно подвел и меня, и господина аббата! Слышал бы, какие предложения звучали в твой адрес. Мы встали за тебя горой, смотри, не подведи нас снова!
Не нравятся мне этакие предисловия, когда собеседник ходит вокруг да около, словно акула, что приближается к жертве по суживающейся спирали.
– Что случилось, наставник? – спрашиваю я настороженно.
На самом деле мне вовсе не интересно, что плохого стряслось в очередной раз. Ну, узнаю я про какую-нибудь новую гадость, так мне от этого легче не станет. Поверьте, нет в государственных тайнах ничего занимательного, лишь кровь, грязь и горы дымящихся трупов. Во всех странах одно и то же, исключений нет. Просто каждое государство старательно делает вид, что уж оно-то белее и пушистее всех прочих. Вот почему его властители с истошными воплями негодования тычут пальцами в любого из соседей, кто хоть на миг ослабит маскировку, приоткроет, забывшись, истинное лицо.
– Дело серьезное, Робер, – начинает наставник. – Месяц назад состоялся Совет двенадцати.
Я удивленно приподнимаю брови, вот уж новость, так новость! Совет пэров – высший орган управления королевством, в число двенадцати владетельных князей Франции входят шесть герцогов и шесть епископов. По пустякам, от нечего делать, Совет двенадцати не проводится. Лишь очень серьезная причина могла заставить людей, чья власть не уступает королевской, собраться вместе. Но что же произошло?
– Я буду с тобой откровенен! – заявляет отец Бартимеус. – Пэры потребовали от короля, чтобы он вернул герцога Орлеанского из английского плена. Им крайне не нравится то влияние, которое Жанна д'Арк приобрела во Франции. Их пугает, что крестьяне с горожанами взяли в руки оружие, они опасаются новых бунтов черни. Вдобавок пэры считают операцию «Пастушка» непродуманной авантюрой, которая едва не поставила их власть под угрозу. Разумеется, им известно и о заговоре, учиненном баварцами. Это еще одна причина их крайнего недовольства королем!
Несколько секунд напряженно раздумываю. Недавно я видел свежеотпечатанный сборник сказок, так в нем не было ни одной про святых угодников, подвиги доблестных рыцарей и деяния мудрых королей. Хотя нет, вру! Из пяти сказок в трех присутствовали глупые и жадные монахи, в двух – недалекий король, что слепо доверяет коварным и алчным советникам. Еще в одной встретился тупой как пробка рыцарь, который уехал воевать Святую Землю, а жена в это время наградила его развесистыми рогами. Зато во всех сказках главным героем был обычный простолюдин, веселый и находчивый. Это была уже третья подобная книжка за месяц. Простолюдины расхватывают их, как горячие пирожки, а к грамотеям, которые могут прочесть, сходятся аж за три лье! Так что мне понятны опасения вельмож, для них и в самом деле имеются веские причины.
Разумеется, Карл VII может с высокой башни наплевать на решение совета пэров, но что дальше? Король для владетельных князей всего лишь первый среди равных. Стоит ему воспротивиться решению Совета двенадцати, как пэры тут же отзовут своих людей из королевского войска и прекратят поддерживать Карла деньгами. В королевский домен входят только Париж и города по Луаре, часть наследных земель Карла и поныне занята англичанами. Отвернись от него пэры, король мигом останется с голым задом.
– Значит, идея выкрасть Орлеанца принадлежит не Карлу Седьмому? – уточняю я.
– Разумеется, нет.
– А зачем пэрам нужен дядя короля? – задаю я логичный вопрос.
Я уже догадываюсь об ответе, но все же хочется услышать его из уст наставника.
– Третий орден францисканцев считает, что владетельные князья королевства решили сместить Карла Валуа, заставить его отречься от престола. Пэры полагают, что из герцога Орлеанского выйдет гораздо лучший монарх, чем из его племянника!
– И какова будет моя роль во всем происходящем? – очень тихо спрашиваю я.
Отец Бартимеус, пряча глаза, протягивает мне простой бронзовый медальон на прочной цепочке. Повинуясь властному жесту, я вешаю подарок на шею.
– Порошок, что содержится в медальоне, растворяется в любой жидкости, не образуя осадка, – тяжело роняет наставник. – Он не имеет запаха и совершенно безвкусен, его можно добавлять как в еду, так и в питье. Если тебе не нравится яд, то используй любой другой способ, но помни, что герцог Орлеанский не должен добраться до Франции живым!
Несколько секунд мы смотрим друг другу прямо в глаза, потом я отвожу взгляд.
– До Нанта тебя проводит человек капитана Готье, во вьюках запасной лошади упаковано все, о чем ты просил, – добавляет отец Бартимеус.
Перекрестив меня, наставник дергает витой золоченый шнур, и кучер, получив сигнал, тут же останавливает карету. Я выхожу наружу, со смутным недоумением разглядываю окрестности, почему-то враз потускневшие. Я усаживаюсь в седло, и гнедой берет с места так, что вскоре оставляет карету далеко позади. Где-то за спиной я слышу частый топот копыт – это воин с запасным конем в поводу изо всех сил старается от меня не отстать. В тюках должен находиться «Зверобой» с порохом и пулями, гранаты и медикаменты, перевязка и инструменты. Все в соответствии со списком, оставленным мною наставнику. Комплектность я проверю позже, сейчас же мне надо побыть одному.
– Значит, вот как? – зло шепчу я, стискивая кулаки. – Решили, что раз мне надо искупить вину, то я пойду на любое злодейство? А как я буду смотреть в глаза Жанне, став убийцей ее отца?
«А никак! – хладнокровно отвечает внутренний голос, давний собеседник. – Тебя тут же уберут. Исполнителей политических убийств никогда не оставляют в живых».
Я долго еду молча, а затем начинаю тихо смеяться. Живет себе герцог Орлеанский, не тужит и знать не знает, что отныне моя жизнь тесно связана с его, а за его смертью с железной неизбежностью наступит моя. Я поднимаю голову и долго вглядываюсь в чистое, без единого облачка, небо, затем роняю одобрительно:
– Пять баллов, старик. Ты знаешь, а у тебя и в самом деле есть чувство юмора!
Глава 5
Все-таки моряки – абсолютно иная, отличная от нас порода людей. У них собственные обычаи, чуждые привычки и сленг, недоступный пониманию прочего человечества. Подобно Спасителю, они ходят по воде и оттого искренне считают, что стоят гораздо выше жалких обитателей суши. Чтобы не надрываться на веслах, они придумали парус, а это гениальнейшее изобретение. Теперь, чтобы разбогатеть, нет нужды ползти по суше в далекую таинственную Индию. Больше не надо ремонтировать колеса повозок, менять заболевших лошадей и отражать нападения алчных разбойников. Теперь достаточно взойти на борт, отдать швартовы и поставить парус, а уж трудяга ветер сделает все остальное.
«Святой Антоний» тяжело переваливается с волны на волну, меня слегка мутит. Кто бы мог подумать, что я плохо переношу качку? Это мой первый опыт мореплавания, хотя про «плавание» сказано чересчур громко. Нам всего лишь надо подняться от Нанта на север, затем повернуть на восток и по Ла-Маншу дойти до Портсмута. Купеческое судно, принявшее на борт наш отряд, приписано к Гамбургу, видному члену Ганзейского союза, который объединяет семьдесят крупных городов, расположенных на побережьях Балтийского и Северного морей. В омывающих Европу водах «Святой Антоний» может свободно плыть в любом направлении, а значит, с гарантией доставит нас на место. Какому-нибудь европейскому самодержцу, может быть, и хотелось бы разграбить десяток-другой купеческих судов, зашедших в его порты или идущих мимо, но что будет дальше? У Ганзейского союза помимо торговых имеются и военные корабли. Сто раз подумаешь, прежде чем связываться с этими торгашами, что могут заблокировать порты любого государства!
Суда, подобные «Святому Антонию», бороздят моря вот уже три века, со времен крестовых походов. Конструкция, проверенная временем, надежная, насколько это только возможно. Рекордов скорости таким судам не поставить, да этого от них никто и не ждет, лишь бы довозили ценный товар до места назначения. Корпус метров двадцати в длину собран из досок внахлест, по образу и подобию кораблей викингов. Честно говоря, нынешние купцы не особенно-то и отличаются от своих далеких предков. Разве что ныне предпочитают торговать, то есть обманывать, а не грабить напрямую. Смягчаются нравы в Европе, хотя внешне моряки все те же: разбойничьи рожи, широкие плечи, жилистые тела да изобилие смертоносного железа. На корме установлены две пушки на деревянных колодах, достойный ответ пиратам. Поди-ка тронь купцов, в ответ они так хватанут стальными клыками, что навек заречешься!
Под размеренными ударами волн корпус судна уныло поскрипывает, в центре палубы возносится в небо мачта, сделанная из целой корабельной сосны. К мачте прикреплена десятиметровая рея с громадным четырехугольным парусом, между бушпритом и мачтой подняты два треугольных, или латинских, паруса. В просторном трюме переступают с ноги на ногу боевые кони, в нетерпении ожидая прибытия, сами мы обитаем в надстройках на корме. По легенде, отряд наемников шевалье де Кардига плывет искать лучшей доли в английском королевстве, до этого мы служили по контракту епископу Тулузскому. Разумеется, все документы у нас в полном порядке, да и рекомендации от бывшего сеньора имеются самые наилучшие.
Отчего мы не продлили договор? Ну, во Франции сейчас стало чересчур оживленно, в Священной Римской империи, напротив, скучно, на Иберийском полуострове – жарко. А вот в Британии, где между дядями малолетнего короля наметились определенные разногласия, мы сможем найти достойную работу. К тому же на острове бароны вовсю шалят, каждый старается растопырить локти пошире, оттяпать у ближайшего соседа деревушку, а то и фамильный замок с обязательным привидением. В Англии сейчас настоящее раздолье для наемников.
Нас двадцать один человек, мы – лучшие воины из тех, что нашлись у Третьего ордена францисканцев. Высокие и не очень, бугрящиеся мускулами и сухие как щепки, молодые и средних лет. У нас спокойный, уверенный взгляд, мы не теряем хладнокровия, что бы ни происходило вокруг. Нас не смутить ни видом наставленного оружия, ни подавляющим численным превосходством противника, мы – профессионалы. Каждый из нас твердо знает, что когда-нибудь умрет, а потому не особенно заморачивается по этому поводу. Один умный человек обронил как-то, что артиллерия – последний довод королей. Правильнее будет сказать, что спецназ – вот последний из доводов, решение любого вопроса. В этом знании и заключается секрет нашего спокойствия, мы – лучшие, и нет нам преград ни в море, ни на суше. Мы пройдем везде и выполним задачу, которую поставил нам Карл Валуа, ибо мы – воистину его последний довод, окончательный довод короля.
Сзади падает чья-то тень, и я медленно поворачиваю голову. Рядом со мной стоит Эрг ван Хорстен, капитан «Святого Антония». Это опытный морской волк, на вид ему лет сорок. Черная разбойничья борода, холодные серые глаза и выдубленное ветром жесткое лицо придают ему чрезвычайно мужественный вид. Я ничуть не удивлюсь, если узнаю, что у капитана в каждом порту имеется по зазнобе. Только вот зубы у него плоховаты, потому мой зубной эликсир пришелся ван Хорстену по нраву. Я изготовил для капитана десятилитровую бутыль этого варева, вдобавок оставил рецепт, и теперь мы друзья не разлей вода!
Ван Хорстен даже звал меня столоваться в капитанской каюте. Мой отказ он принял с пониманием, все-таки я путешествую не сам по себе, а в команде. Каждый день мы с Эргом подолгу говорим о всякой всячине, в основном о городах и странах, в которых он успел побывать. В море развлечений мало, а потому хорошая беседа особенно ценится, к тому же, если как следует подумать, с кем еще ему общаться? С собственным помощником или с простыми матросами? Вы еще скажите с коком или с юнгой! Обычно ван Хорстен держится невозмутимо, оживляется он лишь в том случае, когда речь заходит о деньгах. Вот и теперь, внимательно выслушав мои соображения, капитан авторитетно заявляет:
– Тут и думать нечего! Самый влиятельный человек на острове – кардинал Бофорт. Его племянник герцог Глочестер дядиного ногтя не стоит, хоть и считается лордом-протектором. Вот к Бофорту и поступайте на службу!
За оживленной беседой мы незаметно перемещаемся в капитанскую каюту, маленькое помещение размером семь на семь футов. На правах хозяина ван Хорстен плещет в кружки что-то достаточно крепкое. Выпив, я усмехаюсь про себя. По крепости это пойло сильно не дотягивает даже до водки, зря капитан гордится лихостью, с которой опрокидывает кружку за кружкой. Попробовал бы он тот знаменитый самогон, что в незапамятные времена приносил на междусобойчики дядя Володя, шофер «Скорой помощи»!
Я с интересом начинаю выспрашивать капитана про последние новости из Британии, и он, немного рисуясь, охотно рассказывает, какие товары востребованы англичанами и что они могут предложить на продажу. Таиться нечего, я ему явно не конкурент.
– Французы с англичанами никак не поделят Ла-Манш, – важно заявляет капитан. – Пару раз британцы здорово вам накостыляли, пустили на дно порядочное число судов! Но в общем, пока вы деретесь на равных. Сейчас англичанам требуется уйма корабельного дерева, пеньки и смолы. Они за все платят золотом, не скупясь! Знаю я одно место, только тс-с-с!
Приложив палец ко рту, ван Хорстен замолкает, глаза морского волка медленно слипаются. Я оглядываю моряка с легким чувством превосходства, ведь с русской школой питья крепких напитков не сравнится никакая другая. Вот я практически трезв, а капитан уже в лежку. Мне становится скучно. Только чтобы поддержать беседу, я треплю ван Хорстена за налитое силой плечо и громко спрашиваю:
– И в какой же английский порт выгоднее поставлять корабельные сосны?
В ответ раздается лишь слабое посапывание. Хмыкнув, я выхожу из каюты и, уже затворяя дверь, слышу тихое:
– Барнстапл.
Я озадаченно чешу затылок, никогда не слышал такого слова. Что это, город или аббатство, замок, а может быть, деревня? Скорее всего, слова капитана – обычный пьяный бред. Завтра Эрг проспится и сам забудет, что за чушь нес. Ну, допустим, задумали англичане усилить флот, но зачем, скажите на милость, им закладывать новую верфь незнамо где? С каких это пор британцам не хватает крупных портов с развитой инфраструктурой? Только на южном побережье острова расположены прибрежные города. Фалмут, Плимут и Дартмут, Экзетер и Портсмут плюс еще добрый десяток. Куда ни ткни, везде сплошные порты, Англия живет морем! А этот алкаш еще выдумал какой-то... Бурнмут, что ли?
Плюнув, я пробираюсь в отведенную нам каюту. Хватит мусолить в памяти английские города, мне и без того есть над чем поразмыслить.
Наутро мы входим в Ла-Манш. С утра пролив окутан густым туманом, а потому мы движемся очень осторожно. Матрос, стоящий у бушприта, то и дело подносит к губам какую-то замысловато изогнутую дудку и оглашает окрестности поистине мерзким звуком, от которого у меня прямо мороз по коже идет. Ван Хорстена, вынырнувшего из каюты, тоже передергивает от звуков этой сигнальной сирены, лицо его отекло, глаза как щелки. Убедившись, что на судне все в полном порядке, капитан облокачивается на борт возле меня. Хоть он и мучается похмельем, но мужественно борется с искушением слегка полечиться. Я уважаю таких людей, но, право слово, есть в них что-то от мазохистов!
Волнение усиливается, корабль на мгновение зависает на гребне волны, тут же начинает долгое падение вниз. Я громко сглатываю, а у капитана отчего-то появляется философское настроение, хотя глаза у него тусклые, как экран у выключенного телевизора.
– Скажи, лекарь, – спрашивает он. – В чем правда жизни?
Рано или поздно каждый из нас понимает, что на самом деле ужасно одинок и так и умрет, никому не нужный. Чаще всего такая тоска накатывает мрачным похмельным утром. Страшно, ох как страшно тогда бывает. Мы гоним от себя эти мысли, но не всегда можем отвлечься. Тогда мы ищем общения, поскольку втайне надеемся, что кто-то подскажет путь к спасению. Ребенок, живущий внутри каждого из нас, помнит, что родители всегда знают, как правильно поступить. Они помогут советом, разгонят обидчиков и драчунов, пугнут страшного буку, вылезающего из-под кровати. И мы всегда знаем, что выход есть, надо только спросить у более сильного и умного, как его найти. Увы, дружище, не в этот раз.
– Одни говорят, что пить вино вредно, другие предостерегают от увлечения женщинами. Третьи твердят о вреде обжорства, – тяжело роняет ван Хорстен. – Кто-то утверждает, что во всем нужна умеренность, а кто-то – строгая аскеза. Как быть?
– А никак! – отвечаю я хладнокровно и поясняю, поймав изумленный взгляд: – Раз человек начал задумываться о том, как ему жить, значит, он взрослеет. Но подсказать, куда идти, я не смогу никому, путь к совершенству каждый выбирает в одиночку. Скажу главное: ни один из путей ничего не гарантирует. Пьешь ты или не пьешь, жрешь или не жрешь, гоняешься за каждой юбкой или живешь строгим отшельником, конец един – смерть. И живем мы все именно тот срок, который изначально отпущен каждому, хоть в аскезе, хоть в разврате!
Капитан глядит понуро, плечи его сгорблены. Он хотел утешения, а получил отповедь. Вздохнув, я достаю флажку с коньяком и протягиваю ее страдальцу. Тот долго смотрит с сомнением, наконец с невнятной благодарностью приникает к горлышку. Взор капитана светлеет, из глаз его медленно уходит тоска. Жизнь любого человека – сплошная борьба и страдание, не многие это выдерживают. Какой народ ни возьми, все практикуют употребление наркотиков или, скажем благороднее, антидепрессантов. Всюду, куда ни глянь, одно и то же: где жуют листья коки, где пьют настойку на мухоморах, а где балуются хлебным вином. Окружающая реальность везде одинаково гадка и омерзительна, а потому нуждается в корректировке.
Вовремя спохватившись, я отнимаю флажку, коньяка там осталось дай бог одна треть. Повеселевший капитан начинает вихрем носиться по палубе, заставляя матросов шевелиться побыстрее.
К полудню туман исчезает, и я с холодным интересом разглядываю темную полоску слева по курсу, Англию. Уже на закате мы встречаем патрульный французский корабль. Удостоверившись в том, что «Святой Антоний» судно германское, а никак не английское, наши соотечественники продолжают путь.
– Охотятся за пиратами, – говорит кто-то справа. Оглянувшись, я склоняю голову в приветственном поклоне:
– Добрый вечер, шевалье де Кардига!
Наш командир отвечает небрежным кивком. Высокий, мускулистый, с аккуратной черной бородкой, он выглядит истинным военным, всегда опрятен, подтянут и подчеркнуто сдержан. А чего вы хотели от человека, у которого в роду пятнадцать поколений благородных предков, в том числе крестоносцы, которые брали Акру и Иерусалим.
– Пиратами? – повторяю я удивленно.
– Хватает в проливе разной мрази! – нехотя роняет де Кардига. – В последнее время в Ла-Манше начали бесследно исчезать французские суда, вот король и приказал усилить патрулирование. Английский флот к этому разбою отношения не имеет, мы проверяли по своим каналам.
– А кто же тогда топит корабли?
– Топит или захватывает, – поправляет меня шевалье. – Не знаю. Тут всегда водились пираты, а в последнее время, говорят, повадились шмыгать сарацины.
– Откуда здесь сарацины? – фыркаю я недоверчиво.
– Слухи, шевалье! – отзывается командир. – Да, кстати, пара матросов на судне страдают животами, не могли бы вы их осмотреть? Не хватало нам застрять на карантине из-за чьих-то слабых желудков!
Я немедленно отправляюсь за медицинской сумкой, ведь дело-то и впрямь нешуточное. С тех пор как в 1347 году торговый корабль привез из Азии бубонную чуму, а в Европе осталась едва ли треть прежнего населения, в портах весьма серьезно относятся к заболевшим морякам. Портовому начальству ничего не стоит передать нас под строгое наблюдение госпитальеров, а монахи этого ордена шуток не понимают, уговорам не поддаются. Именно их усилиями европейские страны в конце концов победили бубонную чуму, но отдельные вспышки этой страшной болезни до сих пор прорываются то здесь, то там, не давая окончательно расслабиться.
Замечу попутно, что страсть женщин к различным зрелищам вызвана все той же причиной. Анатомически мозг женщины устроен более просто, с меньшим запасом прочности, чем у мужчин. Именно поэтому он скорее, чем мужской, начинает требовать подпитки в виде шумных вечеринок, ресторанов, концертов и посещения дорогих бутиков. Порицать женщин за тягу к новым впечатлениям не стоит, это все равно что плевать против ветра. Так уж сложилось в ходе эволюции, и ничего с этим не поделаешь! Утешим себя тем, что они хотя бы красивые...
Так вот, в замкнутом помещении мозг человека испытывает резкий недостаток информации, а потому все силы бросает на постижение того, что ты ему подсунешь. Хоть математику изучит, хоть географию, а иностранные языки вообще на ура идут, без всяких проблем! Какая мозгу разница, на каком языке принимать и выдавать звуки? Все равно его клетки между собой общаются с помощью электрических импульсов, а те одинаковы как у японцев, так и у португальцев. Вот отчего настоящий экстрасенс с легкостью снимет информацию с носителя любого языка. Звуки мы издаем разные, но мыслим схоже.
Каждый день со мной, попеременно сменяясь, занимаются три женщины. К середине второго дня я, спотыкаясь, уже произношу первые осмысленные предложения, к середине второй недели довольно бойко лопочу, к концу курса ни в чем не уступаю какому-нибудь английскому сквайру. По крайней мере, набор ругательств у меня уже неплохой. Могу даже сочинять непристойные частушки, словарный запас позволяет. Понятно, что разговорный навык пропадет тут же, если его не поддерживать, но за практикой дело не станет: насколько я знаю, отплываем мы через три дня.
Прощаясь, я благодарю госпожу Гарсе на дикарском островном языке, а она со смехом отмахивается:
– Жаль, что нам не дали хотя бы месяц на подготовку, такого акцента я давненько не слыхала. Ты уж, прошу, пореже открывай там рот, – и добавляет уже в спину с явным сожалением: – Эх, скинуть бы мне годков двадцать, я бы научила тебя паре-тройке подходящих слов.
Ухмыльнувшись, я выхожу на улицу и с наслаждением вдыхаю утренний воздух. Пусть он и пропитан ароматами нечистот, которые принято без затей выплескивать прямо на улицу, но все же свежее того, которым я дышал последние две недели. Старина Эжен уже держит в поводу гнедого, тот заметно округлился в боках. Ишь как приплясывает на месте, бездельник. Небось только и делал, что жрал да спал, пока хозяин чуть голову не сломал, пытаясь постичь британскую мову. Я с места прыгаю в седло, конь одобрительно фыркает. Итак, вперед, в портовый город Нант, ведь нас ждет Англия!
Отъехав какую-то милю от городских ворот, я обгоняю неторопливо ползущую карету. Время изящных конструкций с мощными рессорами наступит не скоро, да и дороги пока не те. Шалят на них повсеместно, поэтому внешне карета чем-то напоминает дом – такая же крепкая и надежная. На запятках стоят двое слуг звероватого вида, еще четверо всадников трусят по бокам. Герб на дверце мне незнаком, и я пришпориваю коня, чтобы обогнать случайных попутчиков. Всадник, скачущий первым, вскидывает руку в приветствии, в ответ я вежливо прикасаюсь кончиками пальцев к краю потертой шляпы, вполне соответствующей облику небогатого дворянина, который куда-то следует по своим скучным и никому не интересным делам.
– Сьер Армуаз, – произносит вдруг чей-то знакомый голос. – Вас просят пожаловать в карету.
Я вглядываюсь в лицо всадника внимательнее. Конечно, ошибки тут быть не может. Высокая плечистая фигура, квадратное лицо с холеными усами, стальной взгляд исподлобья – все это мне давно знакомо.
– Приветствую вас, капитан Готье! – улыбаюсь я. – Какими судьбами в здешних краях?
– Сопровождаю одну знакомую вам особу, – пожимает плечами здоровяк. – Сейчас увидите сами. Вас ждут.
Натянув поводья, капитан Готье повелительно машет рукой, и карета немедленно останавливается. Соскочив с гнедого, я передаю повод в руки подъехавшему воину и тут же ныряю в карету. Не дожидаясь, пока дверца захлопнется до конца, кучер щелкает кнутом, и лошади начинают движение.
– Здравствуйте, отец Бартимеус, – скромно говорю я по-английски.
– Здравствуй, Робер, – отвечает наставник. Присмотревшись, я замечаю, что сегодня отец Бартимеус сам не свой: брови насуплены, под глазами мешки, плечи сгорблены. – Есть важный разговор.
Я тут же наклоняю голову, мол, готов выслушать и принять к сведению.
– Эх, Робер, Робер! – вздыхает наставник. – Знал бы ты, как сильно подвел и меня, и господина аббата! Слышал бы, какие предложения звучали в твой адрес. Мы встали за тебя горой, смотри, не подведи нас снова!
Не нравятся мне этакие предисловия, когда собеседник ходит вокруг да около, словно акула, что приближается к жертве по суживающейся спирали.
– Что случилось, наставник? – спрашиваю я настороженно.
На самом деле мне вовсе не интересно, что плохого стряслось в очередной раз. Ну, узнаю я про какую-нибудь новую гадость, так мне от этого легче не станет. Поверьте, нет в государственных тайнах ничего занимательного, лишь кровь, грязь и горы дымящихся трупов. Во всех странах одно и то же, исключений нет. Просто каждое государство старательно делает вид, что уж оно-то белее и пушистее всех прочих. Вот почему его властители с истошными воплями негодования тычут пальцами в любого из соседей, кто хоть на миг ослабит маскировку, приоткроет, забывшись, истинное лицо.
– Дело серьезное, Робер, – начинает наставник. – Месяц назад состоялся Совет двенадцати.
Я удивленно приподнимаю брови, вот уж новость, так новость! Совет пэров – высший орган управления королевством, в число двенадцати владетельных князей Франции входят шесть герцогов и шесть епископов. По пустякам, от нечего делать, Совет двенадцати не проводится. Лишь очень серьезная причина могла заставить людей, чья власть не уступает королевской, собраться вместе. Но что же произошло?
– Я буду с тобой откровенен! – заявляет отец Бартимеус. – Пэры потребовали от короля, чтобы он вернул герцога Орлеанского из английского плена. Им крайне не нравится то влияние, которое Жанна д'Арк приобрела во Франции. Их пугает, что крестьяне с горожанами взяли в руки оружие, они опасаются новых бунтов черни. Вдобавок пэры считают операцию «Пастушка» непродуманной авантюрой, которая едва не поставила их власть под угрозу. Разумеется, им известно и о заговоре, учиненном баварцами. Это еще одна причина их крайнего недовольства королем!
Несколько секунд напряженно раздумываю. Недавно я видел свежеотпечатанный сборник сказок, так в нем не было ни одной про святых угодников, подвиги доблестных рыцарей и деяния мудрых королей. Хотя нет, вру! Из пяти сказок в трех присутствовали глупые и жадные монахи, в двух – недалекий король, что слепо доверяет коварным и алчным советникам. Еще в одной встретился тупой как пробка рыцарь, который уехал воевать Святую Землю, а жена в это время наградила его развесистыми рогами. Зато во всех сказках главным героем был обычный простолюдин, веселый и находчивый. Это была уже третья подобная книжка за месяц. Простолюдины расхватывают их, как горячие пирожки, а к грамотеям, которые могут прочесть, сходятся аж за три лье! Так что мне понятны опасения вельмож, для них и в самом деле имеются веские причины.
Разумеется, Карл VII может с высокой башни наплевать на решение совета пэров, но что дальше? Король для владетельных князей всего лишь первый среди равных. Стоит ему воспротивиться решению Совета двенадцати, как пэры тут же отзовут своих людей из королевского войска и прекратят поддерживать Карла деньгами. В королевский домен входят только Париж и города по Луаре, часть наследных земель Карла и поныне занята англичанами. Отвернись от него пэры, король мигом останется с голым задом.
– Значит, идея выкрасть Орлеанца принадлежит не Карлу Седьмому? – уточняю я.
– Разумеется, нет.
– А зачем пэрам нужен дядя короля? – задаю я логичный вопрос.
Я уже догадываюсь об ответе, но все же хочется услышать его из уст наставника.
– Третий орден францисканцев считает, что владетельные князья королевства решили сместить Карла Валуа, заставить его отречься от престола. Пэры полагают, что из герцога Орлеанского выйдет гораздо лучший монарх, чем из его племянника!
– И какова будет моя роль во всем происходящем? – очень тихо спрашиваю я.
Отец Бартимеус, пряча глаза, протягивает мне простой бронзовый медальон на прочной цепочке. Повинуясь властному жесту, я вешаю подарок на шею.
– Порошок, что содержится в медальоне, растворяется в любой жидкости, не образуя осадка, – тяжело роняет наставник. – Он не имеет запаха и совершенно безвкусен, его можно добавлять как в еду, так и в питье. Если тебе не нравится яд, то используй любой другой способ, но помни, что герцог Орлеанский не должен добраться до Франции живым!
Несколько секунд мы смотрим друг другу прямо в глаза, потом я отвожу взгляд.
– До Нанта тебя проводит человек капитана Готье, во вьюках запасной лошади упаковано все, о чем ты просил, – добавляет отец Бартимеус.
Перекрестив меня, наставник дергает витой золоченый шнур, и кучер, получив сигнал, тут же останавливает карету. Я выхожу наружу, со смутным недоумением разглядываю окрестности, почему-то враз потускневшие. Я усаживаюсь в седло, и гнедой берет с места так, что вскоре оставляет карету далеко позади. Где-то за спиной я слышу частый топот копыт – это воин с запасным конем в поводу изо всех сил старается от меня не отстать. В тюках должен находиться «Зверобой» с порохом и пулями, гранаты и медикаменты, перевязка и инструменты. Все в соответствии со списком, оставленным мною наставнику. Комплектность я проверю позже, сейчас же мне надо побыть одному.
– Значит, вот как? – зло шепчу я, стискивая кулаки. – Решили, что раз мне надо искупить вину, то я пойду на любое злодейство? А как я буду смотреть в глаза Жанне, став убийцей ее отца?
«А никак! – хладнокровно отвечает внутренний голос, давний собеседник. – Тебя тут же уберут. Исполнителей политических убийств никогда не оставляют в живых».
Я долго еду молча, а затем начинаю тихо смеяться. Живет себе герцог Орлеанский, не тужит и знать не знает, что отныне моя жизнь тесно связана с его, а за его смертью с железной неизбежностью наступит моя. Я поднимаю голову и долго вглядываюсь в чистое, без единого облачка, небо, затем роняю одобрительно:
– Пять баллов, старик. Ты знаешь, а у тебя и в самом деле есть чувство юмора!
Глава 5
Декабрь 1429 года, пролив Ла-Манш.
Последний довод короля
Все-таки моряки – абсолютно иная, отличная от нас порода людей. У них собственные обычаи, чуждые привычки и сленг, недоступный пониманию прочего человечества. Подобно Спасителю, они ходят по воде и оттого искренне считают, что стоят гораздо выше жалких обитателей суши. Чтобы не надрываться на веслах, они придумали парус, а это гениальнейшее изобретение. Теперь, чтобы разбогатеть, нет нужды ползти по суше в далекую таинственную Индию. Больше не надо ремонтировать колеса повозок, менять заболевших лошадей и отражать нападения алчных разбойников. Теперь достаточно взойти на борт, отдать швартовы и поставить парус, а уж трудяга ветер сделает все остальное.
«Святой Антоний» тяжело переваливается с волны на волну, меня слегка мутит. Кто бы мог подумать, что я плохо переношу качку? Это мой первый опыт мореплавания, хотя про «плавание» сказано чересчур громко. Нам всего лишь надо подняться от Нанта на север, затем повернуть на восток и по Ла-Маншу дойти до Портсмута. Купеческое судно, принявшее на борт наш отряд, приписано к Гамбургу, видному члену Ганзейского союза, который объединяет семьдесят крупных городов, расположенных на побережьях Балтийского и Северного морей. В омывающих Европу водах «Святой Антоний» может свободно плыть в любом направлении, а значит, с гарантией доставит нас на место. Какому-нибудь европейскому самодержцу, может быть, и хотелось бы разграбить десяток-другой купеческих судов, зашедших в его порты или идущих мимо, но что будет дальше? У Ганзейского союза помимо торговых имеются и военные корабли. Сто раз подумаешь, прежде чем связываться с этими торгашами, что могут заблокировать порты любого государства!
Суда, подобные «Святому Антонию», бороздят моря вот уже три века, со времен крестовых походов. Конструкция, проверенная временем, надежная, насколько это только возможно. Рекордов скорости таким судам не поставить, да этого от них никто и не ждет, лишь бы довозили ценный товар до места назначения. Корпус метров двадцати в длину собран из досок внахлест, по образу и подобию кораблей викингов. Честно говоря, нынешние купцы не особенно-то и отличаются от своих далеких предков. Разве что ныне предпочитают торговать, то есть обманывать, а не грабить напрямую. Смягчаются нравы в Европе, хотя внешне моряки все те же: разбойничьи рожи, широкие плечи, жилистые тела да изобилие смертоносного железа. На корме установлены две пушки на деревянных колодах, достойный ответ пиратам. Поди-ка тронь купцов, в ответ они так хватанут стальными клыками, что навек заречешься!
Под размеренными ударами волн корпус судна уныло поскрипывает, в центре палубы возносится в небо мачта, сделанная из целой корабельной сосны. К мачте прикреплена десятиметровая рея с громадным четырехугольным парусом, между бушпритом и мачтой подняты два треугольных, или латинских, паруса. В просторном трюме переступают с ноги на ногу боевые кони, в нетерпении ожидая прибытия, сами мы обитаем в надстройках на корме. По легенде, отряд наемников шевалье де Кардига плывет искать лучшей доли в английском королевстве, до этого мы служили по контракту епископу Тулузскому. Разумеется, все документы у нас в полном порядке, да и рекомендации от бывшего сеньора имеются самые наилучшие.
Отчего мы не продлили договор? Ну, во Франции сейчас стало чересчур оживленно, в Священной Римской империи, напротив, скучно, на Иберийском полуострове – жарко. А вот в Британии, где между дядями малолетнего короля наметились определенные разногласия, мы сможем найти достойную работу. К тому же на острове бароны вовсю шалят, каждый старается растопырить локти пошире, оттяпать у ближайшего соседа деревушку, а то и фамильный замок с обязательным привидением. В Англии сейчас настоящее раздолье для наемников.
Нас двадцать один человек, мы – лучшие воины из тех, что нашлись у Третьего ордена францисканцев. Высокие и не очень, бугрящиеся мускулами и сухие как щепки, молодые и средних лет. У нас спокойный, уверенный взгляд, мы не теряем хладнокровия, что бы ни происходило вокруг. Нас не смутить ни видом наставленного оружия, ни подавляющим численным превосходством противника, мы – профессионалы. Каждый из нас твердо знает, что когда-нибудь умрет, а потому не особенно заморачивается по этому поводу. Один умный человек обронил как-то, что артиллерия – последний довод королей. Правильнее будет сказать, что спецназ – вот последний из доводов, решение любого вопроса. В этом знании и заключается секрет нашего спокойствия, мы – лучшие, и нет нам преград ни в море, ни на суше. Мы пройдем везде и выполним задачу, которую поставил нам Карл Валуа, ибо мы – воистину его последний довод, окончательный довод короля.
Сзади падает чья-то тень, и я медленно поворачиваю голову. Рядом со мной стоит Эрг ван Хорстен, капитан «Святого Антония». Это опытный морской волк, на вид ему лет сорок. Черная разбойничья борода, холодные серые глаза и выдубленное ветром жесткое лицо придают ему чрезвычайно мужественный вид. Я ничуть не удивлюсь, если узнаю, что у капитана в каждом порту имеется по зазнобе. Только вот зубы у него плоховаты, потому мой зубной эликсир пришелся ван Хорстену по нраву. Я изготовил для капитана десятилитровую бутыль этого варева, вдобавок оставил рецепт, и теперь мы друзья не разлей вода!
Ван Хорстен даже звал меня столоваться в капитанской каюте. Мой отказ он принял с пониманием, все-таки я путешествую не сам по себе, а в команде. Каждый день мы с Эргом подолгу говорим о всякой всячине, в основном о городах и странах, в которых он успел побывать. В море развлечений мало, а потому хорошая беседа особенно ценится, к тому же, если как следует подумать, с кем еще ему общаться? С собственным помощником или с простыми матросами? Вы еще скажите с коком или с юнгой! Обычно ван Хорстен держится невозмутимо, оживляется он лишь в том случае, когда речь заходит о деньгах. Вот и теперь, внимательно выслушав мои соображения, капитан авторитетно заявляет:
– Тут и думать нечего! Самый влиятельный человек на острове – кардинал Бофорт. Его племянник герцог Глочестер дядиного ногтя не стоит, хоть и считается лордом-протектором. Вот к Бофорту и поступайте на службу!
За оживленной беседой мы незаметно перемещаемся в капитанскую каюту, маленькое помещение размером семь на семь футов. На правах хозяина ван Хорстен плещет в кружки что-то достаточно крепкое. Выпив, я усмехаюсь про себя. По крепости это пойло сильно не дотягивает даже до водки, зря капитан гордится лихостью, с которой опрокидывает кружку за кружкой. Попробовал бы он тот знаменитый самогон, что в незапамятные времена приносил на междусобойчики дядя Володя, шофер «Скорой помощи»!
Я с интересом начинаю выспрашивать капитана про последние новости из Британии, и он, немного рисуясь, охотно рассказывает, какие товары востребованы англичанами и что они могут предложить на продажу. Таиться нечего, я ему явно не конкурент.
– Французы с англичанами никак не поделят Ла-Манш, – важно заявляет капитан. – Пару раз британцы здорово вам накостыляли, пустили на дно порядочное число судов! Но в общем, пока вы деретесь на равных. Сейчас англичанам требуется уйма корабельного дерева, пеньки и смолы. Они за все платят золотом, не скупясь! Знаю я одно место, только тс-с-с!
Приложив палец ко рту, ван Хорстен замолкает, глаза морского волка медленно слипаются. Я оглядываю моряка с легким чувством превосходства, ведь с русской школой питья крепких напитков не сравнится никакая другая. Вот я практически трезв, а капитан уже в лежку. Мне становится скучно. Только чтобы поддержать беседу, я треплю ван Хорстена за налитое силой плечо и громко спрашиваю:
– И в какой же английский порт выгоднее поставлять корабельные сосны?
В ответ раздается лишь слабое посапывание. Хмыкнув, я выхожу из каюты и, уже затворяя дверь, слышу тихое:
– Барнстапл.
Я озадаченно чешу затылок, никогда не слышал такого слова. Что это, город или аббатство, замок, а может быть, деревня? Скорее всего, слова капитана – обычный пьяный бред. Завтра Эрг проспится и сам забудет, что за чушь нес. Ну, допустим, задумали англичане усилить флот, но зачем, скажите на милость, им закладывать новую верфь незнамо где? С каких это пор британцам не хватает крупных портов с развитой инфраструктурой? Только на южном побережье острова расположены прибрежные города. Фалмут, Плимут и Дартмут, Экзетер и Портсмут плюс еще добрый десяток. Куда ни ткни, везде сплошные порты, Англия живет морем! А этот алкаш еще выдумал какой-то... Бурнмут, что ли?
Плюнув, я пробираюсь в отведенную нам каюту. Хватит мусолить в памяти английские города, мне и без того есть над чем поразмыслить.
Наутро мы входим в Ла-Манш. С утра пролив окутан густым туманом, а потому мы движемся очень осторожно. Матрос, стоящий у бушприта, то и дело подносит к губам какую-то замысловато изогнутую дудку и оглашает окрестности поистине мерзким звуком, от которого у меня прямо мороз по коже идет. Ван Хорстена, вынырнувшего из каюты, тоже передергивает от звуков этой сигнальной сирены, лицо его отекло, глаза как щелки. Убедившись, что на судне все в полном порядке, капитан облокачивается на борт возле меня. Хоть он и мучается похмельем, но мужественно борется с искушением слегка полечиться. Я уважаю таких людей, но, право слово, есть в них что-то от мазохистов!
Волнение усиливается, корабль на мгновение зависает на гребне волны, тут же начинает долгое падение вниз. Я громко сглатываю, а у капитана отчего-то появляется философское настроение, хотя глаза у него тусклые, как экран у выключенного телевизора.
– Скажи, лекарь, – спрашивает он. – В чем правда жизни?
Рано или поздно каждый из нас понимает, что на самом деле ужасно одинок и так и умрет, никому не нужный. Чаще всего такая тоска накатывает мрачным похмельным утром. Страшно, ох как страшно тогда бывает. Мы гоним от себя эти мысли, но не всегда можем отвлечься. Тогда мы ищем общения, поскольку втайне надеемся, что кто-то подскажет путь к спасению. Ребенок, живущий внутри каждого из нас, помнит, что родители всегда знают, как правильно поступить. Они помогут советом, разгонят обидчиков и драчунов, пугнут страшного буку, вылезающего из-под кровати. И мы всегда знаем, что выход есть, надо только спросить у более сильного и умного, как его найти. Увы, дружище, не в этот раз.
– Одни говорят, что пить вино вредно, другие предостерегают от увлечения женщинами. Третьи твердят о вреде обжорства, – тяжело роняет ван Хорстен. – Кто-то утверждает, что во всем нужна умеренность, а кто-то – строгая аскеза. Как быть?
– А никак! – отвечаю я хладнокровно и поясняю, поймав изумленный взгляд: – Раз человек начал задумываться о том, как ему жить, значит, он взрослеет. Но подсказать, куда идти, я не смогу никому, путь к совершенству каждый выбирает в одиночку. Скажу главное: ни один из путей ничего не гарантирует. Пьешь ты или не пьешь, жрешь или не жрешь, гоняешься за каждой юбкой или живешь строгим отшельником, конец един – смерть. И живем мы все именно тот срок, который изначально отпущен каждому, хоть в аскезе, хоть в разврате!
Капитан глядит понуро, плечи его сгорблены. Он хотел утешения, а получил отповедь. Вздохнув, я достаю флажку с коньяком и протягиваю ее страдальцу. Тот долго смотрит с сомнением, наконец с невнятной благодарностью приникает к горлышку. Взор капитана светлеет, из глаз его медленно уходит тоска. Жизнь любого человека – сплошная борьба и страдание, не многие это выдерживают. Какой народ ни возьми, все практикуют употребление наркотиков или, скажем благороднее, антидепрессантов. Всюду, куда ни глянь, одно и то же: где жуют листья коки, где пьют настойку на мухоморах, а где балуются хлебным вином. Окружающая реальность везде одинаково гадка и омерзительна, а потому нуждается в корректировке.
Вовремя спохватившись, я отнимаю флажку, коньяка там осталось дай бог одна треть. Повеселевший капитан начинает вихрем носиться по палубе, заставляя матросов шевелиться побыстрее.
К полудню туман исчезает, и я с холодным интересом разглядываю темную полоску слева по курсу, Англию. Уже на закате мы встречаем патрульный французский корабль. Удостоверившись в том, что «Святой Антоний» судно германское, а никак не английское, наши соотечественники продолжают путь.
– Охотятся за пиратами, – говорит кто-то справа. Оглянувшись, я склоняю голову в приветственном поклоне:
– Добрый вечер, шевалье де Кардига!
Наш командир отвечает небрежным кивком. Высокий, мускулистый, с аккуратной черной бородкой, он выглядит истинным военным, всегда опрятен, подтянут и подчеркнуто сдержан. А чего вы хотели от человека, у которого в роду пятнадцать поколений благородных предков, в том числе крестоносцы, которые брали Акру и Иерусалим.
– Пиратами? – повторяю я удивленно.
– Хватает в проливе разной мрази! – нехотя роняет де Кардига. – В последнее время в Ла-Манше начали бесследно исчезать французские суда, вот король и приказал усилить патрулирование. Английский флот к этому разбою отношения не имеет, мы проверяли по своим каналам.
– А кто же тогда топит корабли?
– Топит или захватывает, – поправляет меня шевалье. – Не знаю. Тут всегда водились пираты, а в последнее время, говорят, повадились шмыгать сарацины.
– Откуда здесь сарацины? – фыркаю я недоверчиво.
– Слухи, шевалье! – отзывается командир. – Да, кстати, пара матросов на судне страдают животами, не могли бы вы их осмотреть? Не хватало нам застрять на карантине из-за чьих-то слабых желудков!
Я немедленно отправляюсь за медицинской сумкой, ведь дело-то и впрямь нешуточное. С тех пор как в 1347 году торговый корабль привез из Азии бубонную чуму, а в Европе осталась едва ли треть прежнего населения, в портах весьма серьезно относятся к заболевшим морякам. Портовому начальству ничего не стоит передать нас под строгое наблюдение госпитальеров, а монахи этого ордена шуток не понимают, уговорам не поддаются. Именно их усилиями европейские страны в конце концов победили бубонную чуму, но отдельные вспышки этой страшной болезни до сих пор прорываются то здесь, то там, не давая окончательно расслабиться.