– Мне неожиданно пришло в голову, что, если я убью одного из вас, другой наверняка на­градит меня, даст мне поесть… а может быть, и пару монет. – Клод кивнул своей встрепанной головой в сторону Ивейна. – Вы повернулись ко мне спиной. Если б не это…
   – И все только ради того, чтобы завладеть тем, что вам не принадлежит? – с отвращением спросила Анья.
   Ивейн молча разглядывал злосчастного плен­ника.
   – Я ведь уже сказал, – проворчал Клод, до­садуя, по всей видимости, что снова выставляет­ся напоказ и его неуклюжесть, и ложь. – Я на­звал свое имя, – сказал он раздраженно, – те­перь вы тоже должны назвать себя.
   Точеное лицо Ивейна оставалось бесстрас­тным, но он кивнул головой, признавая спра­ведливость такого требования, невзирая на то, что говоривший покушался на его жизнь.
   – Меня зовут Ивейн.
   То, как расширились глаза злополучного пленника, доказывало, что ему знакомо и это имя, и слава Ивейна как колдуна и друида.
   – Я понятия не имел, что это вы, – Клод просто затрясся от ужаса, – Клянусь могилой моей матери, я ничего не знал.
   Ивейн снова невозмутимо кивнул. Чувствуя на себе жесткий и пристальный взгляд его синих глаз, Клод в замешательстве переступил с ноги на ногу и злобно взглянул на прелестную девуш­ку, которая с такой легкостью одолела его – взрослого, здорового мужчину.
   – Меня зовут Анья.
   Невзирая на свой растерзанный вид, девушка расправила худенькие плечи и, гордо вскинув го­лову, добавила:
   – И я правнучка Глиндора, прославленного жреца друидов.
   Ивейн про себя рассмеялся, увидев, как слова Аньи еще больше напугали их поверженного врага. Без сомнения, в конце концов он утешит­ся, решив, что именно поэтому девушке удалось помешать ему и загнать его в эту ловушку.
   – Ну а теперь, когда вы знаете, кто мы… уби­райтесь отсюда! – сказал Ивейн спокойно, но приказ его прогремел, словно гром.
   В мгновение ока Клод побелел, как свеже­выпавший снег, кадык на его горе отчаянно дер­нулся, точно он пытался сглотнуть.
   – Боюсь, что я не…
   Он неожиданно бросился на траву, примятую недавней борьбой. Сидя среди раскиданных облом­ков лука и стрел, он закрыл впалые щеки руками.
   Сознавая, в каком отчаянном положении на­ходится их недавний противник, Ивейн снова об­ратился к нему:
   – Оставайтесь здесь, в лесу, если хотите, или отправляйтесь, куда вам заблагорассудится. Но пом­ните: если вы только последуете за нами и я вас увижу еще раз, вам придется горько пожалеть об этом.
   Сжав тоненькие пальчики Аньи, Ивейн по­вернулся, собираясь увести ее прочь, но задер­жался, добавив:
   – Если вы как следует поищите, то найдете кинжал в кустах, справа от вас. Я его туда забросил.
   Бедняга был настолько беспомощен, что Ивейн просто не мог оставить его посреди леса без какого-либо орудия защиты.
   Ивейн знаком приказал Анье следовать за ним нарочно петляя в зеленом лесном полумраке. Время от времени он возвращался назад, чтобы оставить фальшивые, неожиданно обрывающиеся следы – лучшее средство запутать преследова­телей, без сомнения, идущих за ними.
   Девушка понимала, для чего он так делает. Не отрывая глаз от блестящих черных кудрей, ниспа­давших на широкие плечи, она улыбнулась, и в улыбке ее – поначалу горькой – засветилась ра­дость. Хочет того Ивейн или нет, но ей-таки удалось оказаться с ним рядом – чего она больше всего же­лала. За это она готова была отдать все на свете.
   Наконец Ивейн остановился у чистого жур­чащего ручейка. Опустившись на колени на мяг­кий, поросший мхом берег, он легонько подтолкнул Анью вниз, приглашая ее тоже по­пить, набирая прозрачной воды в ладони.
   Быстро, украдкой взглянув на непроницаемое лицо Ивейна, Анья вдруг поняла, что с тех пор как они отошли от Клода, он не произнес ни единого слова, ни разу не обратился к ней. Девушка чувст­вовала, что грядет неминуемое объяснение, и, хотя внешне оставалась спокойной, мысленно отчаянно старалась утвердиться в собственной правоте, гото­вясь стойко отразить негодование друида.
   – Ну что ж, пора объясниться. – Подняв­шись на ноги и возвышаясь над Аньей, скрестив руки на мощной груди, сдержанно обратился Ивейн к маленькой, хрупкой девушке, которая, словно бы и не замечая его, скинула туфли, чтобы охладить свои натруженные ножки в ласковых струях ручья. – Скажи мне, какой безрассудный порыв увлек тебя? Как могла ты решиться стать для меня обузой и затруднить поиски?
   – Обузой? – Анья ожидала упреков, но не подобного пренебрежения и оскорблений. И это после того, что она сделала для него! Она вско­чила. Стоять на мшистом берегу босиком было скользко, но девушка, не обращая на это внима­ния, взорвалась, позабыв обо всей своей сдер­жанности: – Я спасла тебе жизнь!
   – Вот как?
   С насмешливой полуулыбкой Ивейн окинул ее взглядом от крохотных пальчиков на ногах, виднев­шихся из-под подола зеленого платья, до изумруд­ного пламени в огромных тазах. Они были чуть ли не в половину ее нежного личика, обрамленного вьющимися золотистыми прядями, выбившимися из кос, когда она так храбро защищала его.
   – Было бы вернее сказать, что твоя неумес­тная помощь помешала мне броситься в погоню за человеком, без сомнения, очень опасным для меня, и успешно выполнить возложенное на меня поручение.
   – Ах вот как! – фыркнула Анья, сжав ку­лаки и уперев их в стройные бедра. – Стрела, нацеленная тебе в спину, навеки помешала бы тебе успешно справиться с этим или с любым другим поручением!
   Внешне невозмутимый, Ивейн чувствовал, как смущает и неудержимо влечет его пламя, пы­лавшее в этой хрупкой и маленькой девушке. Жар этот, вырывавшийся на поверхность, манил его заглянуть поглубже, узнать, какой еще скры­тый и запретный огонь он может разжечь в ней.
   Не в силах двинуться под жестким, неумоли­мым взглядом голубых глаз, Анья почувствовала, что быть презираемой Ивейном – новое и ужасно неприятное для нее ощущение. Хуже того, она была уверена, что он смотрит на нее лишь как на отбившегося от рук несмышленыша. Неожи­данно сообразив, что злость и несдержанность покажутся только лишним доказательством ее ребячества, девушка опустила глаза, так что тень от густых ресниц легла на нежные щеки, потом заставила себя разжать руки и глубоко вздохну­ла. Ради того, чтобы разубедить Ивейна, она ста­нет вести себя впредь еще более сдержанно, чем когда-либо раньше.
   Анья хотела вернуть своему лицу выражение обычного безмятежного спокойствия и поста­раться отвлечь мысли от их ссоры. Обратив ору­жие друида против него самого, она неожиданно сменила ярость на любопытство и перевела раз­говор с себя на других.
   – Как ты думаешь, они оба лесные разбой­ники? Из тех, чьи злодеяния так часто дают пищу для рассказов странников, заглядывающих в наш замок?
   Ивейн понял уловку Аньи, и она его позаба­вила, но он скрыл улыбку за маской бесстрастия.
   – Именно это, как ты слышала, и утверждал наш пленник.
   Чтобы не напугать Анью, он предпочел не го­ворить ей, что первый из нападавших явно не был простым разбойником. Его одежда и оружие были слишком изысканны; без всякого сомне­ния, они принадлежали воину.
   Глубоко сожалея, что его милая Анья оказа­лась вовлеченной в эту бешеную, дикую схватку, Ивейн хотел отвлечь ее от воспоминаний о не­давних жестокостях.
   – Каковы бы ни были мотивы твоего истин­ного появления здесь, ты не оставила мне иного выбора, как только взять тебя с собой, подвергая всем опасностям пути.
   В его словах прозвучало раздражение, снова вспыхнувшее в нем при мысли о невеселой дей­ствительности. Во время обряда в дубовом лесу Трокенхольта жрец узнал об опасностях этого путешествия: они таятся теперь на каждом шагу. Для того чтобы победить всех тех, кто желает его погибели, ему нужна была незамутненная яс­ность ума и кристальная отточенность чувств. Но его грешная любовь к Анье и так уже затрудняла достижение этой цели, А теперь ее близость де­лала это почти невозможным. Лицо его но прежнему оставалось бесстрастным, словно высе­ченным из гранита, а глаза казались осколками синего льда, когда он мрачно добавил:
   – Твое присутствие увеличивает опасность, но я не смею терять драгоценное время, сопро­вождая тебя назад, в Трокенхольт.
   Анья сдерживалась, стараясь не показать, как ей больно. В эту минуту она еще сильнее страдала от угрюмого тона Ивейна, придавав­шего его глубокому мягкому голосу тысячи раз­личных оттенков – от легкого недовольства до сурового осуждения. Она хотела помочь, а не быть обузой. И именно это она уже сделала, хоть он и отказывался это признать. Но если он не захочет понять, ей будет так горько… Если он считает ее присутствие наказанием…
   Неожиданно длинная лошадиная морда поя­вилась между ними, и напряжение ссоры тотчас рассеялось.
   Несмотря на неспешную трусцу Ягодки и на то, что они виляли из стороны в сторону, заметая следы, кобыле удалось-таки отыскать хозяйку. Ивейн тихонько рассмеялся, радуясь столь сво­евременному вмешательству животного. Однако, опасаясь, что и люди, идущие по их следу, тоже могут настигнуть их, он тотчас помог Анье вско­чить в седло и пошел впереди, прокладывая до­рогу к желанной цели.
   Ночь черным покрывалом опустилась на лес. Анья, свернувшись калачиком, лежала, закутавшись в темный плащ и подложив ладони под го­лову.
   Вдыхая свежий запах листвы, в который впле­тался острый и терпкий аромат жимолости, девуш­ка прислушивалась. Она вспоминала проникно­венный голос Ивейна, когда вечером, перед сном, он возносил благодарственный гимн природе. Потом, набрав свежей травы и набросав ее поверх опавших еще осенью листьев, друид устроил по­стель для Аньи. Воспоминание о песнопении жар­ким восторгом наполнило душу девушки.
   Ивейн лежал растянувшись по другую сторо­ну потухающего костра. Мысль о его мощном теле, находящемся совсем рядом, так близко от нее, оживила волнующие воспоминания об их объятии в дубовом лесу Трокенхольта… и ей еще острее захотелось опять испытать эту близость. Она с горечью вспомнила, как он совершенно ясно дал ей понять, что вовсе не разделяет ее же­лания, и одинокая слеза скатилась по нежной щеке. Анья знала, что должна сделать, знала давно, с той минуты, как они поссорились. Ивейн лежал, не двигаясь, но по страсти, бурлившей в ее крови, Анья чувствовала, что он не спит. Время, как ей казалось, тянулось бесконечно. Разделавшись с не­задачливым Клодом, они проделали свой путь через лес в молчании. Ивейн произнес несколько самых необходимых слов, объявив, что пора от­дохнуть, и развел костер на ночь.
   Желая попросить у него прощения, она, чтобы добавить что-нибудь к его ужину, протя­нула ему хлебную лепешку из своего мешочка с провизией. Он поблагодарил ее с ледяной веж­ливостью – и все. Это открыло Анье глаза. Как глупо было с ее стороны надеяться переубедить неумолимого жреца и добиться, чтобы он обра­довался ее присутствию!
   Только теперь, когда последний отблеск не­яркого лунного света скользнул по небу, дыхание Ивейна стало размеренным, спокойным и сон­ным. И только теперь могла она рискнуть и ис­полнить еще один смелый план, придуманный ради блага любимого, чтобы исправить зло, ко­торое, как он думал, она ему причинила.
   Радуясь, что оказалась предусмотрительной, не расплетя перед сном толстые косы, девушка осторожно встала. Мешочек с припасами она ос­тавила Ивейну. Потом неслышно подняла котом­ку со сменой одежды и постаралась как можно тише сделать самое трудное – тихонько разбу­дить Ягодку и вывести ее в лес.
   С решимостью, подкреплявшейся горестным со­знанием того, что Ивейн видит в ней лишь обузу, Анья сунула руку в маленький мешочек, по-прежне­му висевший у пояса, и вынула кристалл. Она при­нялась медленно катать его в своих гладких ладош­ках, мысленно нараспев произнося заговор о прикры­тии. Анья надеялась, что хорошо помнит слова. Она слышала их только дважды, да и то в раннем детстве.
   Девушка чуть не вскрикнула, когда впервые в ответ на ее призью белый камешек у нее в ладонях начал светиться. Свет был неяркий, мерцающий, и все-таки это был свет. Боясь, как бы неловкое дви­жение или запинка не рассеяли чары, лишив ее этого маленького успеха, Анья бережно зажала кристалл в руке и направилась к Ягодке.
   Характер у лошади был покладистый, но кто знает, как она поведет себя, если поднять ее и направить в обратную сторону. Кобыла может наделать столько шума, что разбудит Ивейна, воина и жреца, привыкшего спать очень чутко. Анья решила, хотя и не могла быть уверена, что заговор о прикрытии делает не только людей, но и животных, – всех, кто находится в кругу света кристалла, – невидимыми. И, что было еще важнее в эту минуту, она надеялась, что их будет не только не видно, но и не слышно.
   Как бы там ни было, все шло как по маслу, пока в мерцающем сиянии кристалла Анья выби­рала дорогу, обходя камешки, о которые можно споткнуться, и сучья, которые наверняка хрустнут, если на них наступить. Подойдя к дереву, где была оставлена Ягодка, Анья удивилась, что кобыла стоит и смотрит на приближающуюся хозяйку так, точно ожидает ее появления. Вместе они направи­лись обратно по дороге, пройденной днем.
   Анья не решалась прекратить свое беззвуч­ное песнопение, пока не оседлала кобылу и они не отошли достаточно далеко от спящего Ивейна. Когда она наконец перестала повторять слова заклинания, кристалл тотчас же остыл и померк. Наскоро пробормотав трижды благодарственную молитву, девушка бережно опустила камень обрат­но в мешочек, затем вскочила на широкую спину лошади и подхлестнула неторопливое животное.
   Заехав в лесную чашу, где ветви деревьев, спле­таясь, не позволяли рассеянному звездному свету проникнуть сквозь них, Анья уже ничего не могла разглядеть, и ей пришлось положиться на инстинкт Ягодки. Стараясь не думать об опасностях пути, де­вушка не могла тем не менее подавить неожиданное дурное предчувствие. Это не было ни боязнью кро­мешного мрака, ни страхом перед лесными зверями. Она вобрала в себя слишком много любви своей ма­тери ко всему живому, чтобы страшиться этого. Скорее, Анья чувствовала некоторое беспокойство, словно бы за ней наблюдали глаза человека.
   «Не будь дурочкой, какой считает тебя Ивейн, – молча одернула себя Анья. – Даже лесные разбойники должны спать по ночам, чтобы бодрствовать днем и не упустить добычу».
   Желая поверить собственным утешениям, де­вушка попыталась заглушить опасения, заклю­чив себя в раковину спокойствия, как делала многие годы. А лошадь, лишенная человеческого воображения, тем временем трусила себе поти­хоньку, не задумываясь ни о глубоком сумраке ночи, ни о зверях, шныряющих в чаще, ни о не­добрых взглядах людей, притаившихся, быть может, в лесу.
   Обгоревшее полено в потухающем костре трес­нуло и рассыпалось, искры фонтаном взлетели в ночное небо. Потянувшись, Ивейн повернул голову на треск и взметнувшуюся россыпь искр. Крохот­ные огоньки взвились, танцуя и переливаясь, и в то же мгновение погасли, превращаясь в холодный пепел и опускаясь на землю. На пустую землю!
   Ивейн мгновенно вскочил, гибкий и грациоз­ный, как пума. Анья исчезла. Он должен был до­гадаться, что она сбежит! Более всего его трево­жило то, что, если они слишком долго будут на­едине, он может не удержаться и уступит ее невинному искушению. Поэтому он был с нею слишком суров. Разумеется, своей холодностью – ни капли нежности, которую она так привыкла от него видеть, – он все равно, что приказал ей уйти.
   Схватив посох, Ивейн, понизив голос до мрач­ных, бездонных глубин, начал нараспев произно­сить слова заклинания. Подвластный мелодии мо­гучих триад, кристалл на рукояти загорелся ярким сиянием, и при этом таинственном свете Ивейн быстро зашагал по тропинке, пройденной ранее.
   Сознавая ответственность за бегство Аньи, жрец чувствовал также, что он в ответе за любое несчастье, которое может постигнуть девушку по его вине. Он несомненно был прав, упрекая ее в безрассудстве, вот только сказать об этом нужно было совсем по-другому.
   Внезапно устрашающее видение возникло перед его внутренним взором: он увидел Анью танцующей золотой искоркой, взлетевшей в чер­ное небо, ослепительным всполохом мелькнув­шую во тьме его жизни, чтобы осыпаться хлад­ным пеплом, упасть в руки хищников в челове­ческом облике, в чьи расставленные капканы он сам подтолкнул ее. От этих мрачных мыслей Ивейн зашагал еще быстрее.
   По счастью, Ягодка трусила так медленно, что ему удалось настигнуть всадницу. Призвав на помощь все самообладание друида, он стал дышать ровно и размеренно, подавляя желание упрекнуть ее. – Итак, ты надумала покинуть меня? Ласковый и насмешливый укор Ивейна, словно бальзамом, омыл опечаленную душу Аньи. Опасаясь, что этот голос – плод ее вооб­ражения, Анья все-таки остановила лошадь, но не осмеливалась оглянуться.
   Быстро и широко шагая, Ивейн подошел к де­вушке. Прислонив посох к ветке могучего дерева, из тех, что росли по сторонам тропинки, он протя­нул руки, помогая маленькой наезднице спешиться. Уютно, как ребенок, притулившись к его мо­гучей груди, Анья чувствовала, что готова одо­леть теперь любого врага. Сердце ее отчаянно колотилось. Она прижалась к возлюбленному, не желая задумываться над тем, благодаря какому капризу судьбы он оказался здесь.
   Ощутив ее нежное, стройное тело, такое мяг­кое и податливое, в своих руках, Ивейн понял, что его худшие опасения сбываются. Ни один его мускул не дрогнул, но оковы благоразумия, сдер­жанности и чести казались тонкими, словно цепи, сплетенные из травинок. Синий огонь его глаз лас­кал тонкое личико невинной чаровницы, с этой дымкой в зеленых очах и нежнейшими лепестками губ, чей сладостный вкус он не мог бы забыть ни­когда. Эти губы теперь были полуоткрыты, обращенные в молчаливой мольбе к его устам. Лицо Ивейна напряглось, стало жестким; он боролся с неистовой жаждой опять ощутить вкус ее губ.
   Воспоминания об их первом поцелуе нахлы­нули на Анью – жгучие, опьяняющие… Ладонь ее лежала у Ивейна на груди, и девушка остро, до боли, ощущала его твердые мускулы и глухое биение сердца; она смотрела, не отрываясь, на губы возлюбленного, скользя по ним взглядом, обжигающим, как поцелуй.
   Кляня свое малодушие и неумение устоять перед хрупкой и нежной девушкой и не задумы­ваясь о муках совести, которые неминуемо пов­лечет за собою Недозволенный поцелуй, Ивейн прижал ее к себе. Он беспрестанно пытался убе­дить себя в том, что Анья еще ребенок, но ил­люзии эти рассеивались всякий раз, когда девуш­ка оказывалась в его объятиях, так тесно прижи­маясь к его мощному торсу, что он не мог не ощутить прекрасные формы юной женщины. Он совершил ошибку, поддавшись очарованию этих губ, не ведавших иных поцелуев. Медленно, чув­ственно касаясь губами ее рта, Ивейн лгал себе, что ничего не случится, если он похитит всего крупицу да, да, только эту крупицу ее невин­ности – частичку той нежности, которая всегда будет принадлежать лишь ему одному. Безумство его стало очевидным, когда – точно огонь, ох­вативший лесные кущи, – поцелуй вырвался из оков благоразумия.
   Когда язык его начал упоительный танец, скользя меж губами, ныряя, подрагивая и выныри­вая вновь, впивая сладостную глубь ее рта, созна­ние Аньи исчезло, растаяло; словно вихрь подхва­тил ее, вихрь яростного, бесконечного наслажде­ния, вздымающий, возносящий ее все выше. Он жег ее безмерным, неутолимым томлением, и она ахнула, задохнулась под его жадным, неистовым на­тиском. Тысячи огненных поцелуев пылали, обжи­гая ей губы, и для нее исчезло все, кроме желания возлюбленного и ее собственной нарастающей страсти. Анья самозабвенно обвила его шею рука­ми, пальцы ее запутались в черных густых кудрях.
   Ивейн, задыхаясь, на секунду оторвался от ее рта и, увидев ее вспухшие от неистовых поцелуев губы, затуманенные глаза, услышав ее прерывис­тое дыхание, понял, что он наделал. И все-таки только благодаря своей воле смог он обуздать безрассудную страсть и осторожно высвободить пальчики девушки из своих кудрей. Ивейн не хотел огорчить Анью еще больше, чем накануне; тогда он всячески старался показать, как тягостно ему ее присутствие, поэтому она убежала от него в ночь, в чащу леса. Теперь он ласково улыбнулся девушке и бережно поставил ее на землю. Потом легонько поцеловал в обе ладошки, прежде чем опустить руки Аньи и чуть-чуть отступить назад.
   Когда Ивейн разжал объятия, Анья почувст­вовала холод куда страшнее, чем от свежего воз­духа ночи, и все же не могла оторваться от его таких пронзительно синих глаз.
   Сверкнув насмешливой улыбкой, Ивейн вдруг задал неожиданный вопрос:
   – Как там мои волосы, не поседели?
   Он счел это как нельзя более подходящей ми­нутой для применения искусства друидов – сбить с толку молниеносной переменой настроения.
   Это была хитрость, и девушка прекрасно об этом знала, но не сумела ей противостоять. Анья бессознательно взглянула на кудри, черные, как тьма вокруг них, но глаза ее сузились от досады: она распознала уловку жреца. Девушка тихонько покачала головой. Посох Ивейна по-прежнему стоял, прислоненный к дереву, и неяркое сияние кристалла на набалдашнике вспыхнуло ослепи­тельным ореолом вокруг золотистых прядей, вы­бившийся из кос во время объятия.
   – Странно. Я был уверен, что поседею, после того как ты напугала меня сегодня, – на­смешливо улыбнулся Ивейн. Улыбка его была просто неотразимой.
   Анья помнила, как Ивейн мечом отражал на­падение противника, видела нацеленную ему в спину стрелу, так что ей впору было сказать ему то же самое, но она подавила обиду. Чувство ее к Ивейну было слишком глубоким, чтобы поддаться уязв­ленному самолюбию из-за его колдовских уловок.
   – Тебя воспитали любящие родители, ты выросла, защищенная силой отца и магическим оберегом матери.
   Ивейн, слегка наклонившись к Анье, осто­рожно пытался открыть ей глаза на суровую дей­ствительность. Юноша предпочел бы, чтобы хрупкая и нежная Анья продолжала витать в своих заоблачных грезах, но понимал, что до­лжен предостеречь и подготовить ее.
   – Естественно, тебе трудно осознать всю глубину опасностей, подстерегающих тебя в мире за пределами Трокенхольта.
   Девушка уже набрала в грудь побольше воз­духа и выпрямилась, намереваясь горячо защи­щаться, разубедить его в том, что она лишь ка­призный ребенок, не способный постичь мир мужчины. Но тут же остановила себя. Холодная сдержанность, словно масло, пролитое на кипя­щую воду, смягчила ее слова, придав им лишь едва уловимый оттенок иронии.
   – Ты опять собираешься пугать меня лесны­ми разбойниками? Я думала, мы покончили с этим вопросом, после того как я помогла тебе одолеть их, – а я действительно тебе помогла. Рассердившись на себя то, что не сумел от­крыть ей глаза на грозящие им опасности, Ивейн взъерошил черные, как вороново крыло, волосы, точно пытаясь таким образом обрести спокойст­вие – то спокойствие, которое только Анья то и дело умудрялась нарушать. Он был в затрудне­нии: как убедить девушку, что опасности грозят им со всех сторон, не лишая ее при этом безмя­тежности и покоя? Однако, раз начал, придется договаривать до конца.
   – Лесные разбойники тут ни при чем. Уже произнося эти слова, Ивейн сообразил, что она потребует объяснений.
   – Ты думаешь, – спокойно спросила Анья, – что я забыла истории об опасностях, с которыми сталкивались мама, и ты, и Ллис, когда обращали целые армии в бегство? Ты не веришь, что я способна постигнуть, какие труд­ности преодолели позднее вы с Ллис, ради того чтобы покончить с врагами, грозившими Трокенхольту? – Девушка говорила с нарастающей горечью. То, что он видит в ней лишь ребенка, отозвалось болью в ее вопросе. – Или ты дума­ешь, что, если я росла под родительским крылом, то, значит, я труслива и ни на что не способна?
   – Уже потому, что ты выросла в такой семье, я никак не могу обвинять тебя в трусости.
   Глаза Ивейна потемнели, откликаясь на го­ресть Аньи, и он поспешил разуверить ее. Но он все сильнее запутывался, не зная, что делать теперь, когда она так нежданно оказалась с ним рядом, и с собственным непрерывно возраставшим желанием уберечь ее от всего дурно­го. Как мог он поведать ей о своих опасениях, что все эти истории о героических деяниях, так часто звучавшие во многих замках, создают только ложное ощущение неуязвимости?
   – Я просто боюсь, что рассказы о прошлых победах ввели тебя в заблуждение и заставили по­верить, что справедливость всегда торжествует. – Он ненадолго умолк, и глаза его стали жесткими.
   – А ведь для нас все может закончиться по­ражением для нас.
   Анья чуть повернула голову и принялась лас­ково поглаживать морду кобылы. Вне всякого сомнения – несмотря на их страстные объятия, а быть может, как раз из-за них, – Ивейн видит в ней только назойливого ребенка, от которого одни хлопоты. Он явно считает ее слишком на­ивной, чтобы понять всю глубину опасности, та­ившейся в прежних или теперешнем путешест­вии. Он думает, что она не справится с настоя­щим делом. Все в ней так и кипело, но девушка тотчас же притушила в себе пламя возмущения, сообразив, что это вряд ли подействует на могу­чего мага – ведь он полагает, что она лишена даже крохотной искорки тех достоинств, какими обладает он сам. Но он ошибается! Сияние, ко­торое она вызвала из своего необработанного кристалла, доказывало это. В задумчивости при­кусив губу, Анья тихо покачала головой.
   Заметив, как блеснули при этом ее светлые волосы, и решив, что она не согласна с ним, друид продолжал:
   – Это так. Там, где имеются победители, бы­вают и побежденные. И в нынешнем поединке, быть может, настал мой черед проиграть. – Словно бы сама по себе, рука его коснулась не­жной щеки Аньи. – И я сожалею о том, что ты здесь, только из опасения, что ты вместе со мной можешь попасть в проигравшие.