Роэн Майкл Скотт. Наковальня Льда (Зима Мира - 1)

   Они собрались на лестнице.
   - Кто она такая? - требовательно спросил Керморван. - Можем ли мы доверять ей?
   Он встретился взглядом с Элофом и умолк. Рок кивнул:
   - Я видел ее однажды и знаю Аль... то есть Элофа. Если он доверяет ей, то почему мы должны сомневаться?
   - Уместный вопрос, - признала Илс. - Но насколько я слышала, сейчас эта девушка принадлежит Лоухи, а не тебе. Помни, наша жизнь и много других жизней зависит от этого! И если наверху никого не окажется, а она тем временем поднимет тревогу, то мы попадем в ловушку. У нас нет крыльев, и мы не сможем улететь.
   - Он там, - холодно ответил Элоф. - Я почувствовал его присутствие еще на лестнице. Сами камни стонут и протестуют против его присутствия! Кара предупредила меня, она хотела, чтобы мы бежали отсюда.
   Керморван с беспокойством взглянул на Элофа.
   - Ты ведешь себя странно в этом странном месте. Я не стал бы верить словам той, на чью душу наложены столь прочные оковы, но боюсь, у нас нет выбора. Теперь или никогда!
   Илс кивнула:
   - Да, ты прав. Нам придется положиться на ее слова.
   В последнем лестничном пролете сгустилась темнота: луна уже зашла, и небо снаружи было затянуто плотными облаками. Элоф поднимался медленно, ступенька за ступенькой, и в его сознании звенело предупреждение, полученное в лесу. Нужно что-то большее. Ты узнаешь, что это такое, когда оно больше всего тебе понадобится. Леденящий страх поражения лишь сильнее раздул огонь гнева, тлевший в его сердце.
   Тапиау, Ворон - вы, неведомые и глумливые силы, когда оно еще может мне понадобиться, если не теперь? Я в жилище своего заклятого врага, он держит в рабстве мою любимую, и мое единственное оружие вряд ли сможет противостоять ему! Когда же, если не теперь?
   Кузнец обогнул последний поворот и вышел навстречу странному свету. То было не обычное сияние светильника или пламени, но голубоватый сумрак морских глубин, призрачный свет утопленников. Он лился через широкий проем в потолке, где заканчивалась лестница, отбрасывая фантастические поручни от кованых железных перил, ведущих наверх. Элоф осторожно поднялся, пока его глаза не оказались на одном уровне с полом комнаты, и огляделся по сторонам.
   Помещение занимало всю верхнюю часть башни и выходило на широкий открытый балкон, опоясывавший ее. Элоф не заметил движения или шороха, который мог бы выдать присутствие живого существа. Чертог был загроможден старинной мебелью и пыльными гобеленами, как внизу, но к обстановке прибавились новые вещи, кучами сваленные на полу. В основном то были предметы роскоши: модели кораблей из драгоценных металлов, богато изукрашенная одежда, оружие и доспехи, самоцветы и ювелирные украшения, картины, статуэтки. У колонны рядом с выходом на балкон стояла белая каменная статуя странного вида, с небрежно напяленной на голову маской эквешского шамана. У дальней стены стоял раскрытый сундук, полный золотых монет, а над ним возвышался многогранный хрустальный шар на прихотливо изогнутой резной подставке - оттуда исходил тот странный голубоватый свет, который Элоф увидел внизу. И повсюду лежали книги, груды книг, свитки рукописей и раскладных деревянных дощечек. На полу валялось несколько подносов с недоеденными яствами. Воздух был тяжелым и застоявшимся, с гнилостным привкусом, как в берлоге хищного зверя. Но посреди всего этого хаоса ничто не двигалось.
   Медленно, осторожно Элоф преодолел последние ступени. Керморван поднялся следом за ним. Лицо воина потемнело от гнева, когда он осматривал кучи награбленного добра - несомненно, лишь малую часть захваченной добычи. Элоф понимал, что Керморван видит не просто ценные вещи, но реки крови, разрушенные дома и загубленные жизни. Он коротко кивнул, как будто увидел то, что ожидал увидеть. Илс с отвращением покачала головой, но промолчала. Лишь Рок, наклонившись к Элофу, шепотом выразил свои сомнения, совпадавшие с мыслями кузнеца.
   - Он всегда был чертовски аккуратен! Почему же он теперь живет в таком хлеву?
   - Кара сказала, что он изменился. Возможно, она имела в виду это...
   - Очень может быть! - произнес тонкий, высокий голос, хотя они обращались друг к другу еле слышным шепотом. Все как один повернулись к черному проему, ведущему на балкон. То, что они до сих пор принимали за мраморную статую, повернулось им навстречу.
   - Прошу прощения, если вы застали здесь небольшой беспорядок. Когда ведешь военную кампанию с невежественными союзниками, нельзя избежать определенных неудобств. Хотя, признаться, я все больше забываю о повседневных мелочах, о нечистотах жизни, о той грязной почве, в которой пока еще приходится взращивать человеческую мысль.
   Элоф и Рок, хорошо знавшие мастера-кузнеца, потрясенно застыли. Голос, когда-то звучный и глубокий, истончился до сухого металлического шелеста, тело съежилось и ссохлось под стать ему. Кожа рук была белой и гладкой, как и белая мантия, которую он носил. Пряди волос, некогда вьющихся и черных, как вороново крыло, теперь напоминали тончайшие белые нити и безжизненно свисали вокруг лица. Пока они смотрели, мастер-кузнец снял маску Громовой Птицы с длинным клювом. Его лицо тоже было неестественно белым, борода поредела, превратившись в клочья седого пуха на подбородке. Даже сейчас его можно было принять за лицо статуи, или, вернее, за посмертную маску - такая умиротворенность и безмятежность выражалась в сомкнутых веках и слабой улыбке бескровных губ. Затем глаза открылись, молочно-белые и затуманенные изнутри.
   - Он похож на пещерного червя! - пробормотала Илс. - Такой же гладкий, бледный и безглазый. В нем не осталось ни капли красной крови!
   Но мастер-кузнец вежливо улыбнулся ей, а затем всем остальным по очереди, словно демонстрируя, что он вовсе не слеп.
   - Добро пожаловать, леди Илс, лорд Керин Керморван. Приветствую вас, мои мальчики, Рок и Элоф... который, впрочем, все еще остается Альвом. Как видите, я знаю вас всех. Ваш приход не стал для меня неожиданностью.
   Илс гневно покосилась на Элофа.
   - Это не Кара! - быстро сказал он. - Она не знала, кто пришел со мной, и тем более не знала ваших имен. Ему донес кто-то другой!
   - Не стал неожиданностью, - монотонно повторил мастер-кузнец, словно не слышавший последних слов. - Ты все тот же невинный мальчик, блуждающий в мире, недоступном твоему пониманию. Тобою играют силы, выходящие далеко за пределы твоих ребяческих понятий о добре и зле, о плохом и хорошем. Разве буря не топит корабли? Однако тот же самый ветер может домчать множество других кораблей в безопасную и богатую гавань. Нельзя иметь одно без другого. Попутный ветер на одном краю океана может обернуться гибельным штормом на другом. Мир - единая огромная симфония, ристалище великих сил, о которых даже я имею лишь начальные познания... что же говорить о тебе! Если здесь причинено великое страдание, то лишь с целью избавить жизнь от всех ее животных ужасов, восстановить правление чистого разума, воздвигнуть прекрасный монумент, очищенный от грязи невежества и осененный мощью Великого Льда!
   Керморван что-то прорычал и двинулся вперед, но Элоф удержал его.
   - Много лет я слышал от тебя подобные речи. Красивые слова, но недостаточно красивые, чтобы оправдать алчность и жажду власти. Как я посмотрю, ради этого ты поступился даже собственной человечностью. Один раз ты поймал меня в ловушку, но второго раза не будет! Даже если бы все сказанное тобою было истиной, я все равно предпочел бы остаться со своими ребяческими предрассудками и с теми, кого я люблю. Я никогда не принесу их в жертву какому-то грядущему добру, благоприятным ветрам, дующим в другом месте. Когда надвигается буря, мы готовимся сразиться с нею!
   Бледное лицо мастера-кузнеца страшно исказилось.
   - Ты уже пожертвовал своими друзьями. Тому, кто осмеливается противостоять буре, придется столкнуться с ее гневом!
   Отступив на шаг, он сунул руку под тяжелые складки мантии и взялся за рукоять меча. Так, по прошествии нескольких лет, самое беспощадное творение рук Элофа восстало против своего создателя.
   Клинок льдисто сверкал. Его текучие, загадочные узоры были такими же яркими, как в тот день, когда Элоф закончил свою работу и радовался, не думая о том, что ожидает его впереди. Меч казался кузнецу живым существом, независимым от человека, потрясавшего им. Он видел в нем собственное лицо, искаженное в кривом зеркале - уродливую, безобразную часть себя. Лишь отвращение заставило его загородиться рукой в латной рукавице, но это случилось как раз вовремя. Элоф не испытал паники или ужаса, однако Керморван внезапно забился в судорогах, словно пораженный молнией. Серо-золотой клинок бесцельно дергался в стиснутой руке. Его ноги подкосились, спина выгнулась дугой. Воин закинул голову, и из его оскаленного рта вырвался жуткий вопль - рвущий душу крик животного ужаса и страдания. Он попятился, совершенно потеряв человеческий облик, врезался в стену и упал на Илс и Рока. Тем самым он, возможно, немного ослабил невидимый удар, хотя они тоже отшатнулись, как от жерла раскаленной топки. Однако они подхватили упавшего воина и поволокли его к лестнице. Вопль Керморвана сделал свое дело: из темноты донеслись крики, захлопали двери, по каменным ступеням загрохотали шаги.
   Меч изменил направление, отклонившись от Элофа в сторону его друзей. Керморван с посеревшим лицом безуспешно пытался встать. Элоф стремглав бросился под удар, загораживая его, и крикнул через плечо:
   - Тащите его вниз и сами спускайтесь! Вы еще успеете уйти!
   - Поздно! - прокричала в ответ Илс. - Они поднимаются! Мы поможем тебе!
   - Нет! Удерживайте лестницу, прорубите себе дорогу, если сможете. Это для меня одного!
   Он увидел, как девушка кивнула и бросилась к лестнице. Керморван, спотыкаясь, последовал за ней. Снизу донесся лязг клинков и сердитый рев Рока.
   Теперь меч указывал прямо на Элофа. Волны чистой силы захлестывали его, как будто он переходил вброд быструю реку, чье течение могло в любой момент сбить его с ног и унести прочь. Он сжал пальцы латной рукавицы в отчаянной попытке уловить эту силу, но напор был слишком могучим: мутная вода прорвалась между пальцами и выплеснулась пеной бесплотного ужаса. Волосы кузнеца встали дыбом, сердце молотом стучало в груди. Казалось, пол под его ногами раскололся и внизу разверзлась бездна. Элоф качался на ее краю, задыхаясь, захлебываясь, как тонущий пловец. Постепенно его зрение начало меркнуть. Жуткие образы закружились перед ним - сначала бесформенные, потом все более осязаемые и болезненные.
   Он выставил против них собственный меч, и на мгновение клинок в его руке тоже превратился в нечто ужасное, истекающее болотной слизью, окутанное смрадом трупного разложения и гниющей плоти, сползавшей вниз по его руке. Но это продолжалось лишь мгновение. Вокруг черного клинка сгустился другой образ - рука, первой державшая его и собравшая богатую жатву в последнем славном бою. Эта рука была уже не темной и высохшей, но сильной, решительной и беспощадной. То была могучая десница, повергавшая врагов наземь, даже когда жизнь покидала тело и трясина неотвратимо засасывала его в свои объятия. Элоф назвал этот меч своим, вложил в него частицу себя и, сам не зная о том, принял великое наследие, заключенное в нем.
   Кузнец продолжал бороться, устремляясь в самое сердце противостоявшего ему ужаса. Он смутно слышал звуки, доносившиеся с лестницы: хриплые выкрики, лязг оружия, стоны и кровавые хрипы отлетающей жизни. Все темные кошмары, которые он когда-либо видел, нахлынули на него - трупы в фургоне, тело Ингара, рассыпающееся от прикосновения его руки, глумливая ухмылка Кары - все смешалось в одну устрашающую фигуру смерти и разложения, бесконечной агонии.
   Он чувствовал, что больше не может терпеть. Его сердце и воля превратились в сухожилия, растягиваемые и скручиваемые на пыточном станке, готовые лопнуть и превратиться в ничто. Но ни один из ужасов, терзавших его, не имел силы для последнего, смертельного толчка. В своих скитаниях он уже встречался с худшими их воплощениями, и хотя они по-прежнему глубоко ранили его, теперь он мог противостоять им. Охваченный горем и раскаянием, Элоф опирался на них, как на встречный ветер, и они разлетались вокруг, подобно сухим листьям, задерживаясь лишь на мгновение и уносясь прочь. Он признавал свою вину и готов был заплатить требуемую цену, принять нужное решение. Он, наконец, обрел уверенность в себе.
   Что-то большее?
   Элоф продвигался вперед, как усталый пловец против течения. Поток ужаса, захлестывавший его, внезапно дрогнул, темнота отхлынула. Его зрение внезапно прояснилось, и он обнаружил, что стоит почти лицом к лицу с мастером-кузнецом. Под зловещей маской проступила серая маска страха. Бледный человек попятился, беспорядочно отмахиваясь мечом. Затем, в пароксизме паники и отчаяния, он размахнулся и со всей силы вогнал узорчатый клинок в незащищенную грудь Элофа под краем подвздошной кости и проткнул его насквозь.
   Элоф согнулся пополам в приступе леденящей, невероятной боли, тупо глядя на предмет, вторгшийся в его тело. Отрешенный, его разум воспарил свободно; он смотрел, как теплая кровь стекает по клинку, словно наблюдал за интересным представлением. Кровь пропитывала узоры, которые он когда-то выковал, связывая их, превращая в рукопись, которую он мог читать. Теперь он понял истинное значение символов, выгравированных на клинке.
   Смутно, из-за грохота крови в ушах, он услышал торжествующий вопль на лестнице, крик радости, вырвавшийся из могучих легких Илс, и грохот падения тяжелого тела, скатившегося по ступеням. Рок тоже что-то кричал, но надо всем возвышался мстительный, яростный клич "Морван Морланхал!".
   Элоф снова содрогнулся в агонии, когда меч был вырван из его тела с жестоким поворотом, который, казалось, разорвал его надвое. Однако он громко рассмеялся и зажал рукой рану, чувствуя, как кровь стекает по латной рукавице.
   - Оса потеряла жало! - выдохнул он и привалился спиной к стене. - Вор ограблен собственной рукой! Ты слышишь, Майлио, ты слышишь? Он сказал мне, что понадобится нечто большее, и теперь я знаю, что это такое! Ты владел мечом, поражающим разум, обращающим страхи человека против него самого! Но лезвие, режущее дух, тупится о другие вещи, и мечом для разума нельзя пользоваться как мечом для тела! Однако ты сделал это - и что теперь?
   Мастер-кузнец направил меч на него, но Элоф лишь рассмеялся еще громче. Бледный человек повернулся, подбежал к лестнице, отпрянул и направил клинок в темный провал, лихорадочно бормоча какие-то слова. Но оттуда шаг за шагом, неотвратимая как судьба, поднималась ужасная фигура Керморвана. Воин потерял свой шлем и был ранен в щеку и в бедро, но кровь, покрывавшая его доспехи и руку с мечом от кончика лезвия до плеча, принадлежала не ему и сверкала не ярче, чем гнев в его взоре. Мастер-кузнец попятился, продолжая беспомощно указывать мечом, и Элоф почувствовал, как по его щекам текут слезы радости и боли.
   - Где твои стражи, Майлио? Позови их, прикажи им убить твоих врагов! Почему они сбежали?
   Тогда мастер-кузнец повернулся и с безумием отчаяния бросился на Элофа. Он высоко занес меч, который теперь был не более чем обычным мечом, в попытке совершить последнее, безнадежное отмщение. Но Элоф поднял собственный меч, и то же самое сделала могучая рука в его видении. Затем, наполовину упав вперед, он опустил клинок как молот, навстречу сотворенному им злу. С пронзительным криком черный меч столкнулся с серебряным, разрубил витую, покрытую рунами сталь, рассек деревянную маску Громовой Птицы, сине-стальную голову Смерти под ней, пробил череп и опустился ниже, ниже, ниже, развалив мастера-кузнеца почти пополам.
   Пустая оболочка рухнула на пол, половинки узорного меча с лязгом упали сверху. Когда Керморван подошел ближе, они начали изгибаться и растягиваться, как раненое животное, бьющееся в предсмертных судорогах. Мало-помалу витки развернулись, распрямились и распались на отдельные извивающиеся волокна.
   Снизу поднялась Илс. Девушка поддерживала Рока, тяжело раненного пикой в плечо и ногу. Взглянув на тело мастера-кузнеца, она презрительно фыркнула:
   - Странно, что в этой твари осталась красная кровь!
   Потом они заметили Элофа и побрели к нему, забыв о собственных ранах, но кузнец лишь отмахнулся, не желая делиться своей болью. Керморван наклонился, подхватил безжизненное тело мастера-кузнеца и вынес его на балкон. Он выглянул наружу и увидел, как внизу медленно и неохотно копошатся одетые в черное воины. Высокие вожди и шаманы в разрисованных балахонах яростно выкрикивали приказы, которые никто не спешил исполнять. Керморван громко рассмеялся и протрубил в рог, висевший у него на груди. Чистый, ясный звук пошел гулять над крышами, среди городских башен. Ему ответили другие рога, звучавшие многими голосами - золотыми и серебряными, медными и стальными. Вести уже распространились по городу, и многие, затаив дыхание, ждали этого момента. Тогда Керморван воздел руки, поднял над головой останки того, кто был их злейшим врагом, и струи крови как будто окрасили багрянцем нарождавшуюся зарю.
   Со стены внизу донеслись вопли отчаяния, но из-за других стен торжественно зазвучали фанфары. На вершине высочайшей башни развернулось и затрепетало на ветру широкое знамя с изображением восходящего солнца и ворона, поднимающегося ему навстречу. Голос Керморвана прогремел над городом, над морем и эхом отдался под сводами цитадели:
   - Морван Морланхал! Морван восстанет! Вперед, Брайхейн, рази врага! Узрите же, узрите! Они разбиты!
   Он размахнулся и швырнул с балкона тело мастера-кузнеца, упавшее на разбитую стену внизу, прямо под ноги одержимым эквешским вождям, чья воля так долго была подвластна силе колдовского меча. Великий и несказанный страх обуял их тогда, ибо то, что они считали могущественным и непобедимым, внезапно обратилось в горстку праха у них на глазах. Они отпрянули в стороны вместе со своими воинами и шаманами, суеверно счищая брызги крови, запятнавшие их одежду, дабы не разделить злую участь, постигшую их повелителя.
   - Катэл сдержал свое слово, - произнес Керморван. - А теперь, Элоф, мы должны доставить тебя...
   Но там, где стоял Элоф, теперь лежал лишь черный меч в лужице ярко-алой крови. Цепочка кровавых следов тянулась к лестнице.
   Элоф спотыкался, теряя рассудок от боли, выкашливая кровь, клокотавшую в горле. С улиц внизу доносился лязг оружия и воинственные крики: жители города, воспряв духом, высыпали наружу и бросились на осаждавших. В эквешском стане снова забили барабаны, но их стук звучал глухо и неуверенно. Все это достигало сознания Элофа как через плотную пелену серого тумана. Он пытался освободиться, но чувства все больше изменяли ему. Лишь лицо Кары ясно и отчетливо вставало перед ним, когда все остальное тускнело, затягиваясь призрачной дымкой. Он знал, что должен добраться до ее комнаты. Шатаясь от стены к стене, он едва не упал возле приоткрытой двери. Но внутри он увидел лишь пустую кровать и разбитые стрельчатые окна. Из последних сил Элоф побрел туда и выглянул наружу.
   Эквешцы, потерявшие облик одержимых демонов и всякое подобие боевого строя, толпами разбегались по улицам, лишь недавно захваченным ими. Городские стражники преследовали их повсюду. Даже женщины и дети брали оружие павших врагов и поражали живых на бегу, без пощады убивая всех упавших или загнанных в угол. Те немногие, кто успел изготовиться к бою, были опрокинуты и растоптаны; стены щитов сминались, не успев образоваться. Потеряв направляющую волю, загнавшую их так далеко на юг, лишившись колдовства, разрушавшего стены перед ними и сгинувшего у них на глазах, эквешские вожди дрогнули и обратились в бегство. Под их знаменами звучал призыв к отступлению, к посадке на корабли и отплытию в открытое море, где они еще могли спастись. Ужас и смятение овладели ими под немолчный рокот барабанов; те, кто еще оставался в городе, увидели, как их собственные суда полупустые отваливают от берега, как обрубаются якоря и поспешно разворачиваются паруса. Среди них не нашлось никого, кто предпочел бы гнев жителей Кербрайна бегству к гавани и хрупкой надежде на спасение. И в свои земли они принесли рассказы не только об этом гневе, но также о стыде и позоре, о неотмщенном бесчестье, уязвлявшем сильнее, чем любые раны, полученные в бою.
   Но Элоф не видел того, чему он положил начало своим могучим ударом. Он смотрел на восток, где золотистое сияние уже коснулось вершин далеких холмов, омывая землю и очищая ее от пятен войны. Там, кружась и исчезая в небе с мощными взмахами широких крыльев, летели два лебедя - белый и черный, и возле лапок черного лебедя поблескивала тоненькая сверкающая полоска.
   Потом слабость, наконец, одолела Элофа, и он медленно осел в кресло, на спинке которого все еще висел белый плащ Кары. Его рука в латной рукавице, почерневшая от засохшей крови, бессильно упала на колено. В дверях стояли Илс, Рок и Керморван, глядевшие на него с ужасом и жалостью, но и со странным недоумением. Кузнец опустил глаза; внезапно он рванул ворот своей рубашки и обнажил грудь. На месте раны остался лишь едва заметный шрам, да и тот исчез, пока они смотрели.
   Так Элоф достиг истинного конца своего ученичества, и воины прислужники Льда были временно изгнаны с Южных Земель. На этом заканчивается первый том Зимних Хроник, именуемый Книгой Меча. Сказано также, что Элоф долго лежал, прикованный к постели, несмотря на свое таинственное исцеление, пока снова не пришла весна и в небе не заплескали лебединые крылья. Лишь тогда, как записано в Книге Шлема, он отправился в новые странствия, которые в итоге принесли ему великое понимание, великое страдание, великую любовь и имя Элофа Валантора, Элофа Умелая Рука величайшего из всех магов-кузнецов в темные дни древней Зимы Мира.
   ПРИЛОЖЕНИЯ
   О земле Бресайхала, ее очертаниях, природе и климате, о народах, населявших ее, и их истории, как представлено в этом томе Зимних Хроник, именуемом Книгой Меча.
   Авторы Зимних Хроник писали сообразно понятиям и представлениям своего времени; они оставили без объяснения многое, чего мы более не знаем, а с другой стороны, пускались в пространное объяснение вещей, которые мы теперь принимаем как должное. К тому же они вполне обоснованно рассчитывали оставить потомкам живое свидетельство, а не просто связное повествование. Таким образом, при сведении Книги Меча к ее нынешнему виду пришлось добавить много подробностей, иногда руководствуясь лишь догадками, и опустить некоторые другие моменты. Данный отчет не может возместить утраченное, но, по крайней мере, проясняет общую картину. Сюда включены лишь наиболее важные сведения, имеющие отношение к повествованию; что касается иных вопросов, например, природы эквешского общества, то они будут рассмотрены в следующих книгах.
   СТРАНА
   В годы долгой зимы Бресайхал представлял собой огромный континент, простиравшийся в своей наиболее широкой части на тысячу лиг от одного северного океана до другого и на шестьсот - семьсот лиг от границы Льда до почти непроходимых южных пустынь. Много царств располагалось в этих пределах, и владения людей были наименьшими. События, описываемые в Книге Меча, происходили целиком и полностью вдоль западного побережья на относительно узкой полоске местности шириной примерно сто тридцать лиг между Менет-Скахас, или Горным Щитом, и морем. Здесь находились самые отдаленные поселения народов, некогда населявших Керайс, и наиболее современные, возраст которых не превышал тысячи лет. Естественным ограничением этой западной части суши служила дельта некогда великой реки, превратившаяся в заболоченную местность, плоскую низину, где влияние моря ощущалось за много лиг от берега. Хотя вода в ручьях оставалась пресной, в прудах и застойных протоках происходило интенсивное осолонение, в результате чего образовались обширные соленые болота. К югу простиралась по большей части открытая, пологая местность с плодородной почвой и единственной крупной грядой холмов вдоль побережья. Там сохранилось несколько реликтовых лесных чащ, примыкавших к подножию Горного Щита. Теплая и хорошо орошаемая, эта земля идеально подходила для земледелия и скотоводства, и в более сухой и жаркой местности на юге произрастали различные фруктовые культуры. Море мало использовалось для рыболовства и служило в основном для путешествий. Первопоселенцы, как отмечал Керморван в 5-й главе, вполне удовлетворялись этим, поскольку могли построить привычное им общество с одним крупным городским центром. Земли к северу от болот казались им слишком дикими, и они почти не селились там. Высокие холмы в предгорьях перемежались с густыми лесами, тревожно напоминавшими Тапиау'ла-ан-Айтен, Великий Лес, оставивший о себе недобрую память; за исключением отдельных долин, почва здесь была гораздо беднее, чем в Южных Землях. Растительный мир отличался меньшим разнообразием, зато встречалось гораздо больше диких животных, в том числе крупных хищников. Поэтому в течение долгого времени эта местность оставалась малонаселенной и слабо исследованной и служила пристанищем для охотников-одиночек и изгоев общества. Однако беженцам последней волны Северные Земли пришлись больше по вкусу: эти люди некогда обитали на северных окраинах Керайса и недолюбливали большие города: Несмотря на определенную суровость, климат летом становился более влажным и умеренным, и хотя почва не благоприятствовала земледелию, имелись богатые высокие пастбища для скота и вдоволь добычи для охотников. Моря здесь были изобильнее, чем на юге, и вдоль побережья вскоре протянулась цепочка небольших рыбацких поселений. Фрукты почти не выращивались, если не считать южных долин вокруг Тунеборга, но постепенная расчистка лесов обеспечивала жителей ценным деревом и новыми фермерскими угодьями; впрочем, со временем вырубки сократились и не нарушали природное равновесие. В основном северные поселенцы - как ранние, так и прибывшие позднее смуглые племена, пересекшие Великий Лед, скорее адаптировались к земле, чем покоряли и возделывали ее, как на юге. Их численность оставалась незначительной, поселения были широко разбросаны, а местность между городами почти не имела признаков человеческого обитания, даже вдоль Высоких Дорог.