Рокотов Сергей. Нечто под маской

   - Я предъявил документы, что вам ещё надо?
   Из-за круглых очков на Игоря глядели большие печальные глаза. Очки были затемнены, но не настолько, чтобы глаз с такого близкого расстояния не было видно, тем более, что у Игоря было стопроцентное зрение. В этих больших глазах было нечто такое, что не позволяло Игорю делать никаких резких действий против их обладателя. Глаза не были агрессивны, в них словно вмещалась какая-то глубина, вселенская грусть. Но в то же время и определенная сила, решимость, способность отстаивать свои интересы и способность на поступок резкий и непредсказуемый.
   - Почему вы все время преследуете женщину? - напрямик спросил Игорь.
   - Это не я её преследую. Это другие её преследуют. Да, так..., вдруг как-то напружинился Бауэр, и в глазах его появилось злое выражение. Другие её преследуют, и они наняли вас для этой же цели. Они на все способны, эти люди... Но ничего у вас не выйдет...
   При этих словах он сделал резкий выпад в сторону Игоря. Но тот схватил его за руку, вывернул её в сторону и втолкнул Бауэра в машину. Сам сел рядом.
   - Зря вы так, Федор Анатольевич, - покачал головой Игорь. - Нельзя быть о всех людях плохого мнения.
   - Не читайте мне нотации, - глухо произнес Бауэр, поправляя свой длинный вязаный шарф. - Говорите, что нужно и отпустите меня. Справиться со мной дело нехитрое, чести вам это не делает...
   - Так кто же, все-таки, её преследует? - спросил Дьяконов. - Давайте вместе поможем Маргарите.
   - Да почему я должен вам верить?
   - Давайте позвоним прямо отсюда ей, и она вам скажет, кто я такой. А вы скажете и мне и ей, кто такой вы, и что вам от неё нужно. Вы же видите, я разговариваю с вами вполне мирно и откровенно.
   - А все это потому..., - как-то замедлил речь Бауэр. - Это потому, что вы считаете себя смелым человеком. Не так ли?
   - Тому есть основания, - нахмурился Дьяконов. - Была возможность это проверить.
   - Так проверьте ещё раз! - вдруг громко крикнул Бауэр. - Вы удивляетесь, почему я хожу в таком виде! Хорош бы я был, если бы ходил в другом...
   - В каком? - насторожился Игорь.
   - А вот в каком! - ещё громче крикнул Бауэр и резким движением скинул с себя сразу и шапочку, и очки, и шарф...
   ... Такого Игорь никак ожидать не мог... Он непроизвольно отшатнулся и похолодел от ужаса, не отрывая, впрочем взгляда от лица Бауэра. На него глядела какая-то страшная маска. Лицом это было трудно назвать. На нем словно не было кожи, тонкая розоватая шелуха... Ни губ, ни бровей... Сморщенный носик... Спутанная пакля волос неопределенного цвета... И только глаза... Большие голубые глаза, с невыразимым страданием глядящие на Игоря.
   - Ну как? Нравлюсь? - горько засмеялся Бауэр. Смех делал его лицо ещё страшнее.
   Игорь что-то шептал помертвелыми губами, не в состоянии прийти в себя. Наконец, взял себя в руки и произнес, заикаясь:
   - Вы... Это... Это очевидно... следы пожара...
   - Да, это следы пожара. Я живу в таком виде уже почти двадцать лет. Так что мне в шапочке, очках и шарфе гораздо удобнее... Таинственный загадочный облик... Зимой очень хорошо. Летом сложнее, жарко очень...
   Он снова облачился в свою камуфляж, внутренне радуясь произведенному эффекту.
   - Я частный детектив Игорь Николаевич Дьяконов, - представился Игорь. - Маргарита Нарышкина обратилась ко мне за помощью. Между прочим, за помощью от вашего преследования, Федор Анатольевич. И я должен выполнить свой служебный и гражданский долг. Мне нужно знать, почему вы преследуете Маргариту.
   - Потому что я люблю её, - глядя куда-то в сторону, тихо произнес Бауэр.
   - Вот оно как..., - не уставал удивляться Игорь.
   - Да люблю. И хочу, чтобы она была жива и невредима.
   - А ей действительно угрожает опасность?
   - Да, и очень серьезная.
   - От кого, не спрашиваю, так как знаю, - произнес Игорь. - А откуда это знаете вы?
   - Я это знаю от бывшей свекрови Маргариты Ольги Александровны Бермудской. Она лично предложила мне терроризировать Маргариту, довести её до состояния безумия и отчаяния. Решила воспользоваться моей, так сказать, незаурядной внешностью. Оказывается, можно и это использовать в корыстных интересах...
   - А какое отношение имеет к вам Бермудская?
   - Покойный муж Бермудской генерал Балясников мой родной дядя, моя мать его младшая родная сестра. Я иногда обращался к ней за материальной помощью. Мне просто не на что жить. Сейчас и здоровые люди не могут найти работу. А я? Кто меня возьмет? Только как пугало... Вот и взяли, наконец..., - горько усмехнулся он. - Бермудская предложила мне хорошую сумму, если я смогу довести Маргариту до состояния ужаса и отчаяния. А ведь я ещё не показал ей своего лица. А она уже обратилась к вам за помощью.
   - И для чего это ей? Как она вам это объяснила?
   - Она объяснила так - сынок ей безумно надоел. Она больше не может его содержать. Она привыкла жить широко, а теперь приходится жаться. Она хочет, чтобы Степан снова женился на Маргарите. Моя помощь нужна для того, чтобы она острее почувствовала свое одиночество, чтобы ей стало страшно, как иначе такому мерзавцу, как Степан подступиться к Маргарите? Она прекрасно знает ему цену. А от отчаяния и ужаса пойдешь на все, даже на повторный брак с ним. Кстати, они уже подали заявление в ЗАГС.
   - Что?!!! - окончательно запутался Игорь. - Мы же с ней виделись вчера вечером. Она ни слова про это не говорила...
   - Там работают умелые люди. Эта женщина способна на все... Тому есть примеры, - почти простонал Бауэр, видимо, вспомнив что-то страшное из прошлой жизни.
   - Продолжайте, продолжайте. Я не вижу никакой опасности в том, что Степан женится на Рите, хотя эта личность мне крайне мало симпатична. Женится и сядет к ней на шею. И освободит свою мать, которая будет заниматься, чем угодно...
   - Боже мой! - закричал Бауэр. - Какой же вы тупой! Стал бы я из-за этого так беспокоиться?! Они же хотят убить ее! Убить, понимаете вы? Я сам слышал их разговор... Они же держат меня за придурка, за жалкую омерзительную тварь, домашнего урода... Я спал в их квартире, а они шептались за дверью. А она тихо говорить не может, привыкла на всех орать. "На хер она мне сдалась?" - ныл Степан. - "Она до того меня достала, что и видеть её не могу..." - "Дурак, делай, как я говорю! Мы от неё потом... избавимся..." - "Как это избавимся?" - перепугался этот трус. - "А это вот не твоего ума дело. Ты что, жалеешь эту стерву, мало она тебе крови попортила, да и мне тоже... Ты ещё не все про неё знаешь.", - вдруг засмеялась она. - "Расскажи", - встрепенулся Степан. Он вообще любопытный, дотошный, как баба. - "В свое время, Степочка, в свое время...", - шипела старуха, как змея... Так-то вот, господин Дьяконов. Только зачем им все это, я ума не приложу. Знаю одно - она ненавидит лютой ненавистью эту семью...
   - Откуда вы это знаете?
   - Знаю вот, уже двадцать лет знаю, - тяжело вздохнул Бауэр.
   - Ладно, расскажете потом, если пожелаете. Сейчас у нас мало времени. А мне вот доподлинно известно другое - зачем им все это, как вы изволили выразиться. И дело тут далеко не только в одной лишь лютой ненависти. Гораздо более важную роль играют чисто практические, вполне земные интересы. Короче, наше с вами дело предупредить об опасности Маргариту, не так ли?
   - Так..., - растерянно поглядел на Игоря Бауэр.
   Тогда Игорь вытащил мобильный телефон и набрал номер Риты.
   - Я задержал вашего преследователя, - сказал он. - Прелюбопытнейшая, надо сказать, личность...
   8.
   ... Не успела Ольга Александровна выкурить очередную сигарету, как раздался телефонный звонок. Она по своим каналам решила узнать, кто же такой обладатель "девятки" стального цвета, каждый день отирающийся то у дома Маргариты, то у её собственного. И то, что ей сообщили, мало её порадовало.
   - Дьяконов Игорь Николаевич, родился 29 мая 1963 года, проживает в Очаково, бывший следователь МВД, капитан. В настоящее время совладелец частного сыскного агентства "Пинкертон"..., - четко произнес мужской голос в трубке.
   - Так я и думала, - задумчиво произнесла Бермудская. - Так я и думала... Ничего, могло быть хуже. "Пинкертон", - хмыкнула она. - Поглядим, какой ты Пинкертон... Еще что-нибудь узнали?
   - Имя жены Галина Михайловна, жена - домохозяйка, имеет сына Романа десяти лет. В органах считался человеком отважным, но очень вспыльчивым, неуравновешенным. Способен на необдуманный поступок.
   - Это славно, вот это как раз славно...
   - Что еще? Прекрасный стрелок, имеет черный пояс по карате, в органах славился умением малой кровью взять преступника...
   - Да? - басом переспросила Бермудская. - Малой кровью, говорите?
   - Однако, считался мало способным к кропотливой работе следователя. В связи с критикой в его адрес, весной этого года поссорился с начальством и подал заявление об увольнении из органов.
   - Понятно... Ладно, спасибо вам. Хорошо, что старые друзья иногда помогают...
   - Так и вы мне в свое время помогли, Ольга Александровна. Я добро не забываю. Благодаря вам вышел на пенсию в чине полковника, не бедствую... А то бы... За те дела... Сами знаете..
   - Ладно, что было, то было... Спасибо.
   "Способен на необдуманный поступок", - призадумалась Бермудская. "Да ты уже совершил необдуманный поступок, придурок. Куда попер, щенок? Тут такие люди бывали, не чета тебе. У них руки не то, что по локоть, по самую шею в крови человеческой... И смеялись, пили, радовались жизни... Песни пели с известными артистами, честью и гордостью нации. Всем ведь нужно одно - сытно жрать, пить, трахаться, а не прозябать, гнить в камере. А про совесть говорят только те, у кого нет ничего другого..."
   Она заварила себе крепкого чаю, взяла кусочек рафинада и стала пить вприкуску, отхлебывая из блюдечка с голубой каемочкой.
   "Что это там этот дурак Степка молчит?" - недоумевала Ольга Александровна и, словно услышав её упрек, он позвонил.
   - Мам, ей кто-то позвонил, она быстро оделась, ничего не сказала и вышла, - сообщил он.
   - Кто позвонил?!!! А, понятно... А что, заявление подали? Ты что меня в неведении держишь? Все свою самостоятельность проявляешь? Что там наш красавчик? Больше ничего не выкинул от великого своего ума?
   - Заявление подали. Регистрация послезавтра. Она была в кондиции. Все, как надо. А потом её потянуло спать, и тут звонок. Мужской голос. А Федька-то... опять что-то не то делает... За троллейбусом бежал, потом позвонил, что-то ей вещал... Да и она кому-то перезвонила, сказала, что он где-то поблизости, и она просит этого человека в чем-то ей помочь...
   - Так... Так... Ну, Федька, Федька, пес бродячий..., - в сторону проговорила Бермудская и закричала на глупого сына:
   - Да, много, видать, ты ей напакостил, раз она не хочет на тебя положиться, помощи на стороне ищет... И что же ты не проследил, куда она пошла? Ты что, полагаешь, что за тебя кто-то другой все это будет делать? Это твоя задача, понял? На роль мужа других кандидатов, кроме тебя, к сожалению, нет! Забоялся, небось, за ней в тьму-то идти? Жрать сытно хочешь и думаешь, что тебе жрачку в рот положат и разжуют? Нет, прошли золотые времена, прошли... Жрачку эту теперь надо у других когтями вырывать, как в лесу, а не сидеть за дверью и дрожать... Что теперь?
   - А где же я теперь её в потемках найду? - лепетал Степан.
   - Теперь уже не надо. Тщательно вымой посуду и дуй сюда. Да, и вот ещё что - загляни в квартиру напротив к Юлии Павловне и напомни ей, что денежки надо отрабатывать, пусть глаз не спускает с Риткиной двери. Впрочем, не надо, напортачишь опять что-нибудь, я сама ей позвоню, или Андрюха... Главное, тщательно вымой бокал, из которого она пила... И остальную посуду тоже, чтобы худого не подумали... И побыстрее там!
   Раздосадованная Бермудская отхлебнула большой глоток прямо из чашки и обожглась.
   "Я знаю, кто ей позвонил, знаю... Проклятая ищейка! И что-то не так сделал Степан с этим... Эх, жалко Витенька подох, незаменимейший был в таких делах человек, все пропорции знал до тонкостей. Нет, правильно говорил Ильич - учиться, учиться и учиться. Но учиться не всему подряд, а тому, что понадобится в жизни, и делать все профессионально. И травить, и поджигать. А я все по верхам, да по верхушечкам... А этот недоумок Степка ещё своей дури туда подбавил... Она должна была находиться в состоянии эйфории двое суток, и в таком же состоянии под венец идти. А её среди бела дня в сон потянуло. Отоспалась, что-то там ей приснилось, мысли сразу в противоположную сторону поехали... И Федька, паршивый Федька, мало, значит, его припугнули тогда, и недооценили его... Обманул он нас, надо же, сказал ведь, что все делает так, как договорились. И эта жадная до денег бестолковая соседка толком ничего не поняла, только и сумела, что сообщить мне. А ведь он и тогда хотел все испортить, всему плану помешать... Да, что-то надо срочно делать... Все против меня - и поганый Федька, и эта сыскная собака Дьяконов, и даже неумный и нелепый Степка... Но все равно, будет по-моему... Все равно... Было по-моему, и будет по-моему..."
   Снова вспомнился преданный отчим Витенька, снова пожалела о том, что его нет... Они встретились после долгого перерыва в Пружанске. Это было уже после двадцатого съезда КПСС. Знаменитую поэтессу Бермудскую встречало на вокзале все городское начальство. Поднесли круглый каравай с крохотной солонкой на нем. Ольга вышла из вагона в шикарном длинном плаще, модной шляпке, лакированных туфельках. Знаменитая поэтесса в двадцать четыре года, красавица, богиня... Десятки восторженных глаз смотрели на нее, искали хоть мимолетного взгляда знаменитой землячки. Но Ольга увидела в толпе лишь сильно постаревшую мать в драповом пальто и отчима Витеньку в фетровой шляпе, темно-синем прорезиненном плаще и широченных брюках с отворотами. Подошла к ним, расцеловала мать, хлопнула по плечу отчима, поправила на нем идиотскую темно-зеленую шляпу.
   Отвезли вещи в гостиницу, где для знатной гостьи был забронирован номер "Люкс", и поехали домой к мамаше.
   - Ничего хата, - окинула острым взором новую квартиру Бермудская. - Я скажу Егору Степановичу, он будет доволен. Все так, как он распорядился... Аккуратно живете, уютно... Все согласно новой политике партии и правительства об улучшении жилищных условий населения - каждой советской семье отдельную квартиру! ... Ладно, пошли за стол, есть хочу. И водки на сей раз выпью, тогда-то мне не досталось, - многозначительно подмигнула она матери, присмиревшей, лучащейся от гордости за дочь.
   Поели, попили, по традиции погорланили песни. Бермудская вышла на балкон покурить с отчимом.
   - Курить стала, дочка, нехорошо, - ласково журила мать.
   - Устаю очень, работы много. Егор Степанович тоже недоволен. Обещала бросить, - отрезала Ольга и захлопнула дверь на балкон.
   - Как жив-здоров, Витюшка? - спросила Ольга, буравя своего первого мужчину черным немигающим оком.
   - Помаленечку, Лелечка, помаленечку. Согласно своей скудной доле... Дела наши провинциальные, работа унылая... Но... есть кое-что и для души, вздохнул Витенька. - Глядишь, и я на что-нибудь сгожусь...
   - На что же ты годен? - расхохоталась Ольга, глядя с брезгливой жалостью на своего бывшего любовника. - Сдал, полысел, усох весь как-то... Поганец... И на что тогда польстилась, за что страдала?
   - Так, Лелечка, - угодливо согнулся Витенька, нимало не обижаясь на её слова. - По мелочи, токмо по мелочи, по аптекарской нашей части. Бывает, нужно...
   - Для чего? - спросила Ольга, хотя она мгновенно поняла его мысль и насторожилась. Недооценила она отчима, не так-то он прост.
   - Так... научными исследованиями занимаюсь в свободное от основной работы время, с наркотическими веществами дело имею. И имею основание полагать, что могу в той или иной степени воздействовать на рассудок и даже..., - он понизил голос и почему-то поглядел вниз с третьего этажа, на само существование людей, если таковые особи препятствуют продвижению, так сказать, к светлому коммунистическому будущему...
   - Есть, есть ещё такие, - прищурилась Ольга и слегка погладила его по покатому узенькому плечу. - Постарел ты, однако, Витенька...
   - Наше дело стариковское, Лелечка, - осклабился Удищев. - А вот ты какой красавицей стала, смотреть страшно... - И тоже дотронулся до пышного тела Ольги, только немного пониже, ближе к талии...
   - Убери ручонки, паренек, - хмыкнула Ольга. - Не про тебя товар...
   Ей нравилось говорить с отчимом. Наконец-то, она могла быть самой собой. Придуривалась в стихах, придуривалась перед мужем, перед домработницами, перед литературным окружением. А тут все свои... Да какие интересные люди, какие интересные предложения...
   - А то бы, по старой-то дружбе? - плотоядно улыбался Витенька.
   - Поглядим, - шепнула Ольга. - Выкинь папиросу, тлеет, вонь пошла...
   Зашла в комнату, ещё раз оглядела её придирчиво, удовлетворенно кивнула головой и распорядилась:
   - Налей ещё по одной, мать! И все! Баста! Неудобно на творческий вечер пьяной приходить...
   ..."И веет над родной страною великий ветер перемен...", - без предисловия продекламировала, входя на сцену Пружанского Дворца культуры в длинном бархатном черном платье знаменитая поэтесса Ольга Бермудская. Раздался взрыв аплодисментов. На сцену полетели букеты цветов. Аплодисменты сопровождали выступление поэтессы и в дальнейшем. Любители и ценители настоящей поэзии не жалели своих ладошек. Не водилось ещё в засраном Пружанске таких знаменитостей, как Бермудская.
   После выступления был банкет, а потом поэтесса поехала на горисполкомовской "Победе" в номер "люкс" местной единственной гостиницы. С ней, якобы для делового разговора направился её отчим Виктор Удищев. Мамашу отправили домой...
   ... Через два с половиной часа Витенька вернулся к законной супруге очень возбужденный, с горящими глазенками-бусинками. Потому что разговор между ним и падчерицей состоялся весьма примечательный.
   ... - Поняла тебя, Виктор, все поняла. Я, признаться, думала, ты просто мелкий поблядун. А ты у нас, оказывается, ученый... Академиком мог бы стать...
   - Не имею возможности и желания, Лелечка. А вот тебе угодить всегда готов. Поняла меня, деточка? Это вот возбуждает до кошмара, человек, так сказать, впадает в состояние эйфории и сколько нужно в таком восторженном состоянии пребывает. Главное это соблюсти пропорции, чтобы необходимое время его в таком состоянии продержать. Недобрать или перебрать опасно. Человечка, так сказать, тянет на откровенный разговор, язык у него как шнурок развязывается, все выложит, что нужно. Или сделать может, что нужно - ударить, убить даже, если кто под горячую руку подвернется... А вот от этого... человечек забывает о жизненных реалиях и располагается душой к делам амурным, неукротим становится, как, прости ты меня, старика, кобель-производитель либо наоборот сучка ебливая. Проверено! - нахмурил он свои жиденькие бровки и поднял вверх гибкий указательный палец. - Иначе не посмел бы даже предлагать. Но если перебрать, совсем обмякает человечек, в сон его тянет, и начинаются всякие там угрызения совести, глупость, короче. В таком случае, надобно его немножечко снова подогреть. А вот это..., - он понизил голос. - Выйди-ка на балкон, Лелечка. Я про это ещё не говорил. Мало ли что тут в гостинице, прослушивают, бывает, в таких-то номерах. Так вот, - сказал он, когда они вышли на балкон. - Это страшная вещь... Вызывает сердечный удар, и никто, никакая экспертиза не установит истинной причины летального, так сказать, исхода событий.
   - Хватит! - оборвала его Ольга, отчего-то мрачнея. - Поняла я. Я смышленая, понимаю с одного раза, мне повторять не надо!
   - Ну? - напрягся Витенька. - А как насчет вознаграждения за усердие?
   Ольга открыла перед ним балконную дверь, и, когда они снова вошли в комнату, оглядела плешивца с головы до ног, тяжело вздохнула и стала снимать платье...
   ... - Нет, - досадливо сплюнула она минут через семь. - По аптекарской части ты куда толковее. Все, езжай домой, неудобно.
   ... А вспомнила о хранящихся у неё в потайном месте порошочках Ольга Александровна более десяти лет спустя. Порошочки, разумеется, постоянно обновлялись приезжавшим из Пружанска Витенькой, постоянно находившемся в присутствии Егора Степановича в положении вопросительного знака и с не сходящей с губ угодливой улыбочкой.
   ... Вспомнила тот день Бермудская, и у неё снова перекосилось от бешенства лицо... Да, такое не забывается...
   ... - Ольга Александровна! Вас к телефону! - крикнула прислуга из-за закрытой в кабинет двери, не смея войти.
   - Кто это, Дашенька? - спросила, не вставая с рабочего кресла Бермудская. - Я так занята, в редакции ждут мою рукопись!
   - Мужчина какой-то, голос приятный, вежливый...
   - Ну раз вежливый - бегу, Дашенька. Налей мне, милочка, полстаканчика "Крем-Соды", что-то во рту пересохло.
   - Ольга Александровна, вас беспокоит некто Валентин Константинович Нарышкин, - раздался в трубке приятный баритон. - Я звонил в Союз писателей, там сказали, что моя рукопись у вас. Мне хотелось бы знать ваше мнение...
   Поначалу Бермудская сделала вид, что не помнит эту фамилию, потом сделала вид, что напрягает память и стала соображать, когда можно назначить аудиенцию. А назначить её надо было именно тогда, когда нужно...
   ... - Так, в ближайшие дни никак не получится, работы прорва, соображала Бермудская. - Потом я улетаю в Италию на Конгресс миролюбивых сил, прилетаю, и сразу же в Индию на встречу с прогрессивными писателями стран Востока, потом у меня Пленум Союза писателей, потом... Соединенные штаты, господи, знали бы вы, как неохота туда ехать... Вечно у них какие-то подковырки по поводу нашего метода социалистического реализма... А и отказаться ехать никак нельзя, надо уметь отстаивать свои идеалы. Но... перед Штатами есть небольшое окошечко. Это будет... Это будет пятнадцатого октября. Вы приедете ко мне на дачу в Барвиху. Предварительно позвоните, там есть телефон. Запишите телефон и адрес...
   - А вам, правда, понравились мои романы? - воодушевился Нарышкин. Какой, однако, у него красивый баритон... Поглядеть бы на его обладателя...
   - Да если бы не понравились, разве бы я вам назначила рандеву? У меня просто-таки завал рукописей, взялась я на свою голову работать с молодыми авторами! Все, пока! Пишите еще! Вы очень талантливы, Валентин Константинович, у вас хороший слог, интересные сюжеты. Но... А вот про это самое "но" мы с вами и побеседуем пятнадцатого октября у меня на даче. Там нам никто не будет мешать. Все, извините, бегу за письменный стол...
   ... Ольга Александровна не случайно выбрала именно это число. Четырнадцатого октября Егор Степанович отбывал в Сочи в ведомственный санаторий. Дача была свободна.
   День выдался хорошим, погожим. Бермудская прибыла на дачу ещё накануне. Попарилась в бане, навела марафет. На ней было шикарное длинное платье с декольте и вызывающим разрезом сбоку, она сделала модную прическу и надушилась настоящей "Шанелью". Было-то ей в ту пор всего тридцать четыре года, женщина в самом цвету. Плюс мэтр, почти что классик, лауреат и тому подобное... Она должна была произвести эффект на провинциального учителя литературы...
   ... Нарышкин предварительно позвонил, а в пять часов вечера как штык явился перед ясные черные очи Ольги Александровны...
   ... Впечатление, произведенное им, оказалось гораздо сильнее, чем предполагала Бермудская. Она влюбилась в него с первого взгляда, в этого худощавого, среднего роста блондина с голубыми глазами и прямым носом, с густыми подстриженными усами, в черном модном плаще и маленькой клетчатой кепочке. Ему было лет тридцать, не более. И похож он был не на провинциального учителя, а на английского джентльмена.
   - Пришли, как часы, Валентин Константинович, - улыбалась гостю Бермудская. - Проходите, побеседуем под хороший коньячок. Есть итальянское вино, сыр, фрукты...
   Нарышкин поначалу растерялся от роскоши генеральской виллы, но довольно быстро пришел в себя. Бермудская поняла, что этот человек знает цену и себе и своим романам. А какой мужчина, какой красавец... Нет, так просто ему отсюда не уйти... Это дело чести и принципа...
   - Вы очень талантливы, Валентин, - сразу отбросила она его длинное отчество. - Но в таком виде ваши романы не могут быть напечатаны, слишком уж круто замешано. Вас не поймут наши старые ретрограды, столпы соцреализма. Мы-то с вами люди одного поколения, я полагаю, что вы года на три-четыре младше меня, это ерунда. Просто я очень рано начала... Мы-то поймем друг друга. Я шестидесятница, а вы ... вы человек завтрашнего дня. Я покажу вам все, что надо исправить и изменить в романах. И обязательно помогу вам практически. Тут надо действовать по-умному...
   "Ни одно издательство не примет эти романы, как они ни хороши", сразу же поняла Бермудская, только начав читать. Однако, дочитала все до конца - просто уж было очень интересно узнать, как все закончится. "Крутая антисоветчина, плюс бульварщина, много не то, что эротики, но откровенного секса. Классно пишет, бродяга! Читать интересно, но напечатать у нас... наивный человек... Про свежий ветер перемен надо писать, чтобы печататься, а не для того, чтобы было интересно читать." Но познакомиться с автором хотелось до ужаса. Не мог быть автор таких романов неинтересным мужчиной, он должен был пополнить её многочисленную коллекцию. Многие начинающие поэты прошли через постель пышущей здоровьем Ольги Александровны. Между прочим, они тоже получали удовольствие, не только она. А потом их стихи появлялись в престижных изданиях... Так что, они сочетали приятное с полезным...
   У Нарышкина же напечататься не было ни малейших шансов, даже при такой мощной поддержке, как Бермудская. Да она и не взялась бы за это. Просто пройти мимо такого человека Ольга не могла. Десятитысячный Союз писателей жужжал, как гигантский улей, жизнь била ключом - пленумы, съезды, конференции, встречи с читателями, премии, обсуждения, презентации, Дома творчества, загранкомандировки, великие, выдающиеся, одаренные, подающие надежды - всего этого было в избытке. А вот почитать на ночь было нечего. Рука поневоле тянулась не к кирпичеобразному роману на производственную тему и не к абстрактным непонятным стихам, а к старым друзьям Дюма, Бальзаку, Гюго, Конан Дойлю, Дрюону. Или к Пушкину, Лермонтову. Их хотелось просто читать, а не анализировать, писать на них скучные рецензии, членить и группировать. Политическую антисоветчину Ольга тоже не любила - она о преступлениях власти знала не понаслышке, сама творческий путь начала с политического доноса. И со всесильным министром в постели барахталась, и вождя рядом с собой видела, а уж про подвиги своего мужа знала гораздо больше, чем тот об этом полагал - вот о чем бы написать, жаль нельзя, и будет нельзя... В этом никто не сомневался в шестьдесят восьмом году... А романы этого Нарышкина можно было просто читать. Для собственного удовольствия. И познакомится с таким человеком было интересно... А уж когда она его увидела... Таких чувств ей не доводилось испытывать никогда...