Страница:
Горел оранжевым светом торшер. Маша во всей прелести была ему видна горящие румянцем щеки, распущенные каштановые волосы, задранное вверх платье, голубенькие резиночки от пояса, рыжеватые волосики между ног... Он гладил это место рукой, целовал неумело в губы, наконец, не в силах более терпеть, попытался войти в неё - она закричала, ей стало больно. Она оказалась девственницей, это было очевидно. Это даже озадачило его, ведь где-то, в глубине души он ей не верил, он же видел поцелуи силуэтов в окне. А вот оно как...
И все же сомнения оставались - разные есть способы для любви. Но по-настоящему первым мужчиной у неё стал он, Аркадий Корнилов, а не кто-то другой. При мысли о ком-то другом у Аркадия одновременно и мороз по коже пробежал и кривая улыбка бешеного презрения по лицу. Странное, неведомое доселе ощущение. Но все это было так - мельком, мимоходом. Главное - это было ощущение бешеного всепоглощающего счастья, которое он испытал, слившись с ней в одно целое. Маша была в постели наивна и очаровательна. Как же ему было с ней хорошо! Да и ей с ним тоже, такое подделать невозможно. Какая разница, в конце концов, что там было у неё прошлой ночью? Вот оно - настоящее. И смеется тот, кто смеется последним.
Первый любовный опыт был закончен. Красная от смущения Маша встала с дивана, одернула платье и пошла в ванную. А вышла она оттуда уже переодетая, в халатике. Как нежно она улыбалась ему!
Он привел себя в порядок, потом они пили шампанское, болтали, смеялись, а затем снова бросались в объятия друг другу, сплетаясь в единый бешеный клубок счастья и страсти. Он чувствовал себя опытным, он учил её премудростям любви. Ей было стыдно принимать те положения, которые он заставлял её принимать, но тем не менее, она подчинялась ему и вся отдавалась без оглядки. Они ни спали ни секунды где-то до пяти утра. Аркадий был сам себе поражен - насколько неуемным любовником он оказался, да ещё после насыщенного такими странными событиями дня... А, кстати, не благодаря ли этим пертурбациям в жизни вся его нервная система пришла в такую боевую готовность, что ничто не могло остановить его в его бешеной страсти?
Совершенно обессиленный, Аркадий, наконец, задремал. Заснула и она, положив голову ему на плечо. Мягкие каштановые волосы щекотали ему грудь. Было тихо и тепло. "Вот она - жизнь, вот оно - счастье", - думал он сквозь сон. Как он оказался прав, что приехал к ней, наплевав на туманное утро, на мостик со сломанными перилами, на грязь под ногами, на СИЛУЭТЫ...
...Чудесным было и наступившее утро. Маша проснулась первой, и пока Аркадий ещё спал, приготовила завтрак. Когда Аркадий открыл глаза, он почувствовал, что в комнате так вкусно пахнет. Он лежал и вспоминал вчерашний вечер, вчерашнюю ночь... Вдруг как ножом резануло воспоминание и о вчерашнем утре, но, словно назойливую муху, Аркадий отогнал от себя это воспоминание. В дверь вошла Маша с подносом в руках. Яичница с ветчиной, кофе, фрукты... Маша была во вчерашнем голубом халатике, свежая, румяная, так чудесно улыбающаяся своими белыми зубами...
- Доброе утро...
- Доброе утро...
Действительно, доброе. Как все замечательно! Они вдвоем, они фактически уже муж и жена. Позади у них такая великолепная ночь, впереди долгая счастливая жизнь...
Аркадий и Маша позавтракали, а потом вновь, как ни в чем не бывало, бросились в объятия друг другу. И утром, при дневном свете, все прелести любви казались ещё слаще, ещё прекраснее... Это был лучший день в их жизни, и дорого бы дал Аркадий за то, чтобы этот день повторился еще... Но жизнь дается человеку не только для наслаждения счастьем и любовью, а, в основном, для разрешения бесконечных больших и малых проблем, и лишь порой, как островки в океане, среди моря зла мелькают эти островки счастья, и полностью оцениваем мы их прелесть лишь после, плывя и плывя по этому бесконечному морю до той поры, пока волны времени не поглотят нас совсем...
3.
Весной 1974 года, когда начался ледоход, в Москве-реке был выловлен труп мужчины, чудовищно разложившийся. Он пробыл под водой несколько месяцев. Утонул человек осенью, труп поначалу зацепился за плот, а потом, когда река замерзла, перезимовал подо льдом. Весной выплыл. Погибший был в плаще, в кармане которого была обнаружена зажигалка с гравировкой: "Олегу Быстрову на память от его котика."
Олег Николаевич Быстров считался пропавшим без вести, на него ещё с осени был объявлен розыск. Опознать его было практически невозможно, но по плащу и зажигалке с гравировкой мать опознала его.
Олег был у неё единственным сыном, единственным близким человеком на Земле. Муж её вернулся с войны в сорок пятом, они пожили вместе несколько месяцев, а затем дали себя знать тяжелейшие военные раны, и он умер. Остался Олежек, появившийся на свет уже после смерти отца, в конце сорок шестого. Мать, разумеется, души в нем не чаяла и не могла надышаться на него. Он был естественным продолжением её мужа, единственной радостью в её безрадостной, горькой жизни. Рос Олег мальчиком сильным, крепким, но очень уж отчаянным. Дитя двора, дитя улицы - мать с утра до вечера отсутствовала - она работала на фабрике. Олег роз заводилой и драчуном. А лицом был до мельчайших деталей похож на Колю, её покойного мужа. Много она с ним намаялась, молила Бога, чтобы он хоть школу-то закончил, сколько раз Олег висел на волоске от исключения, то изобьет кого-нибудь, то окно разобьет, то учителю нагрубит. Но нет - вроде бы все обошлось, кончил школу, работал, получил водительские права, занимался спортом - боксом, борьбой, потом отслужил в армии. После армии поступил в институт. Дома он, конечно, бывал редко, гулял где-то, много выпивал, ему постоянно звонили разные женщины. Но это же все - мальчишество, думала мать, пройдет с годами - вот женится и остепенится.
Конечно, главным образом её тревожило другое - она своим материнским сердцем чувствовала, что с годами Олег стал все больше и больше отдаляться от нее, она понимала, что у него какая-то своя, непонятная ей, простой, трудовой женщине, жизнь, в которую он её никогда не пускал. Там была каменная стена. Она гордилась своим сыном - сильным, крепким человеком, но ей было очень больно, она со слезами на глазах вспоминала то время, когда он был маленьким и делился с ней всеми своими бедами и радостями.
Когда в октябре 1973 года он исчез без всякого предупреждения, мать долго не обращалась в милицию. Она считала это неудобным, неприличным, ведь Олег частенько не ночевал дома, иногда по два-три дня кряду. Она не спала ночами, каждую минуту поджидая сына, вздрагивала от любого шороха и стука, у неё сердце было готово выпрыгнуть из груди от каждого телефонного звонка. Она обзвонила всех известных ей друзей и подруг, но никто понятия не имел о том, куда уехал Олег в тот роковой вечер. Он был очень скрытен, не любил делиться с друзьями своими похождениями, победами над женскими сердцами, он был человеком не слова, а дела. Мать каждый вечер готовила ему ужин, по нескольку раз кипятила воду в чайнике, думала вот-вот придет к ней и все ей расскажет, и все будет хорошо. Но он все не шел и не шел. Она продолжала звонить его друзьям, она наизусть дрожащими пальцами набирала эти номера, и на том конце провода поначалу было волнение, потом недоумение, а потом кое-где и плохо скрываемое раздражение. Никто всерьез не верил, что с Олегом могло что-то случиться, а и тот, кто допускал это, вряд ли сильно это переживал. Олег был не тем человеком, о ком кто-то мог всерьез пожалеть - он был одиночка и никого к себе близко не подпускал.
Потом мать стала рыться в его вещах, в его тумбочке, в ящиках письменного стола, в книгах. То, что она обнаружила, совершенно потрясло её - в собрании сочинений Вальтера Скотта между страницами лежали многочисленные двадцатипятирублевые купюры. Она посчитала деньги - там было около восьми тысяч рублей, для неё немыслимая сумма. Она получала около ста пятидесяти рублей, во всем себе отказывала, чтобы купить Олегу новый костюм, ботинки, пальто. А тут... До неё со всей отчетливостью дошло, каким чужим для неё человеком был Олег, какая у него происходила своя жизнь непонятная ей, странная и, видимо, опасная. Деньги она припрятала, не тратя из них ни одной копейки. И продолжала ждать.
Ожидание это, пожалуй, было даже более страшным, нежели ожидание мужа с войны. Как это ни странно, но там было больше надежды. Там - народное горе, кровь, смерть, похоронки, но ведь не только это, были и взятые города, и победы, и огромная радость. А тут - какое-то сплошное ничего. Был человек, и нет его. Та же квартира, те же вещи, его аккуратно, по армейской привычке прибранная кровать, нераспечатанная пачка сигарет "Ява" на тумбочке, пепельница, раскрытая на середине книга Ницше "Так говорил Заратустра", которую, кстати, один из приятелей Олега попросил её при случае вернуть.
Да и потом годы уже не те. Тогда она была молода, было больше сил, и сколько она уже их отдала, работая, страдая, ожидая и дождавшись-таки мужа с войны. И для чего было это все? Для э т о г о ?!!! Пустота... Зловещая пустота... Можно поесть, попить чаю, включить телевизор, а его нет. Вместо него гнетущая тишина, изредка - визиты сердобольных соседей, жалкие слова утешения, которы тоже стали раздражать, помочь-то ведь никто ничем не мог, кроме слов. В милицию она таки обратилась, там её холодно упрекнули, что поздно, мол, обращается, так не положено. Один майор, правда, нашел и слова утешения: "Загулял, мать, молодой парень - найдется, жди... Может быть, на БАМ поехал за длинным рублем..."
Она ждала... Через месяц ожидания практически поседела полностью, дергаясь от каждого телефонного звонка, насильно впихивая в себя пищу, чтобы поддерживать силы. Для неё не было ни дня, ни ночи, она спала тревожным сном, когда придется... Тишина,четыре стены, капающий кран в ванной и огромное, всеобъемлющее ощущение тревоги и ужаса, пустоты и одиночества.
А потом на вокзалах и у отделений милиции опявились фотографии пропавшего без вести Олега Быстрова. Она панически боялась этих фотографий с казенным и очень страшным текстом. И фотография была на этих бумажках какая-то страшная, черная, он был там совершенно чужим, непохожим на себя, и в то же время она ясно осознавала, что это был он, её единственный сынок. Надежды на то, что Олег куда-то уехал, были призрачны и иллюзорны, она прекрасно отдавала себе в этом отчет, какой там длинный рубль, когда дома восемь тысяч лежат... Он мог только погибнуть. "Его больше нет на свете", подсказывало ей материнское чувство. Разрывая на куски свою душу, она смотрела его детские фотографии, где он был изображен голеньким в кроватке, на детском трехколесном велосипедике, побритый наголо в школьной форме. На них невозможно было смотреть, но и не смотреть было невозможно - это было все, что от него осталось.
Потом ей стало хотеться только одного - ясности, определенности, похоронила же она мужа через несколько месяцев после четырехлетнего ожидания, она бы и это выдержала, так ей казалось. Только бы найти его тело, похоронить по-человечески, чтобы можно было прийти хотя бы на его могилу, поплакать, помянуть.
Так и прошла эта ужасная зима, одним бесконечным черным днем одной мгновенной черной вечностью, одной черной зияющей раной...
К весне рана потихоньку стала затягиваться. Чего только не может вынести человек, сколько у него жизненных запасов? Она стала привыкать к этому ужасному состоянию вечного ожидания. И тут... раздался звонок. И это были вести об Олеге. Ее пригласили на опознание трупа. И вот это оказалось выше её сил...
То, что она увидела, видеть ей было нельзя. Поначалу она не узнала своего сына Олежку в этом разложившемся, позеленевшем и разбухшем трупе. Да это не он, это не мог быть он. Она вздрогнула, прикрыла глаз рукой и отвернулась. Но перед этим её взгляд упал на плащ покойного. Она убрала от лица руки... Да, это его плащ, вот в этом месте она своими руками ставила заплатку, когда он где-то упал и пропорол плащ. Выходит, э т о он, её единственный сынок, которого она одна, без мужа выходила, вырастила, у постели которого проводила бессонные ночи, когда он болел, которого за ручку привела в первый класс, которого так любила, так любила, так любила... Э т о о н!!! Это страшное месиво - о н!!! Это все, что от него осталось!!! Его убили, утопили!!! Гады!!! Сволочи!!! Убийцы!!!
Она больше не хотела и не могла ничего видеть. Подтвердила опознание трупа, и её увезли.
Она потеряла рассудок. Ее поместили в буйное отделение психиатрической больницы, она кричала, кусалась, царапалась, бросалась на всех, кто бы к ней ни подходил. "Это ты, ты убил его!!!" - кричала она каждому и пыталась вцепиться пальцами в его или её лицо. Из больницы ей не суждено было выйти, впереди были долгие годы дикого кошмарного существования. Так семья Быстровых перестала существовать.
Погибший был признан Олегом Николаевичем Быстровым, его похоронили за государственный счет, а через несколько дней после похорон из Монголии приехал племянник несчастной женщины, сын её покойной сестры. Он ни о чем не имел понятия и просто приехал навестить тетушку. Соседи ему все рассказали, он побывал в милиции, заехал и в психбольницу, где находилась она. Но ей уже ничего не было нужно...
... Во второй половине октября 1973 года счастливые влюбленные Аркадий Корнилов и Маша Полевицкая сидели в одной веселой компании. И вдруг кто-то заговорил об исчезновении Быстрова.
- Загулял, наверное, где-то Быстров, - предположил некто в кожаном. Он это дело здорово любит.
Несмотря на полумрак в комнате, Аркадий заметил, как побледнела Маша, как закусила она нижнюю губу и сжала кисть в кулак. Никто, кроме него, разумеется, не обратил на это никакого внимания. Потом она долго сидела, опустив глаза и, наконец, поглядела на Аркадия. Он находился в темной части комнаты, слегка освещенной зеленоватым светом торшера, Маша видела лишь его силуэт и размытые контуры лица Аркадия, глаз его не было видно, выражение этих глаз было ей неясно, так как они не сверкали ненавистью в этой веселой и оживленной комнате и н и ч е г о Маше не напоминали... Аркадий что-то говорил своему собеседнику, что-то легкое, шутливое. Слегка размахивал правой рукой с тонкими длинными пальцами. Обыденность ситуации, равнодушие присутствующих к сообщению об исчезновении Быстрова, спокойствие Аркадия все это казалось Маше противоестественным, так это не вязалось с важностью сообщения. Она понимала, что это известие имело огромное значение для и х жизни, для и х создававшейся семьи. Ей стало страшно. Захотелось домой.
Они шли по освещенному проспекту. Было довольно холодно. Чувствовалось приближение зимы, Маша была в пальто и сапогах, хотя и с непокрытой головой, Аркадий - в теплой куртке и кепке. Молчали. И молчание становилось напряженным...
- Куда это Быстров мог запропаститься? - как-то невпопад сказал Аркадий. - Не иголка, вроде...
Маша постаралась не глядеть Аркадию в глаза. Ей не понравилась эта фраза, слишком уж фальшиво прозвучала эта бравада. Лучше уж вообще бы ничего не говорил. Он её понял, понял её молчание в ответ на его фразу. Больше на эту тему разговоров не возникало. Об этом не говорили, об этом старались не думать. И потихоньку забывали, как о незначительной занозе в пальце, тем не менее, не рассасывающей занозе...
А затем приятные хлопоты захлестнули Машу и Аркадия. Под Новый Год Аркадий в черном костюме при галстуке явился с цветами в квартиру Полевицких на проспекте Вернадского, подошел к сидящим за столом и торжественно глядящим перед собой Ростиславу Петровичу и Полине Ивановне и объявил:
- Ростислав Петрович, Полина Ивановна. Я... мы... Мы с Машей любим друг друга. Мы с Машей решили пожениться. Просим, как говорится, вашего согласия и благословения.
Родители, разумеется, были готовы к подобному заявлению, и все же тревожно переглянулись. Ей же и восемнадцати лет нет.
- Мне через месяц восемнадцать, - словно в унисон их мыслям произнесла Маша. - А Аркадию почти двадцать два. Он через полгода кончает институт. Вы же все знаете.
- Но ты же ещё даже в институт не поступила, - сказала мать. - Пойдут дети. Как же ты...?
- Мама! Что сейчас об этом говорить? Мы любим друг друга и хотим пожениться. А там видно будет... Вы что, против?
- Да нет, дочка, что ты? - перебил Ростислав Петрович. - Разумеется, мы не против. Разве мы можем быть против твоего счастья? Мы Аркашу полюбили как родного сына. И очень уважаем его. Просто мама беспокоится, как же будет у тебя с учебой, это совершенно естественно... А вообще-то, мы за, конечно, за...
- Ну и слава Богу! - засмеялась Маша и поцеловала в щеку мать, потом отца. - Значит, все нормально!
Начались приятные хлопоты - все было впереди, все шло прекрасно. Возникли сомнения, где жить молодым. Аркадий постоянно бывал у Полевицких, так что, вроде бы, сам Бог велел им поселиться в этой уютной трехкомнатной квартире в отдельной Машиной комнате. Но тут неожиданно воспротивился Аркадий. Он считал, что, как настоящий мужчина он должен взять Машу к себе домой. У них с матерью двухкомнатная квартира на Профсоюзной, там надо все привести в порядок и поселиться там. Маша несколько раз был дома у Аркадия и познакомилась с его матерью Натальей Андреевной. Нельзя сказать, что они понравились друг другу. "Слишком красивая", - высказала она потом свое мнение Аркадию. Маша ничего не сказала, но и запущенная квартира Корниловых со снующими рыжими тараканами на кухне, и напряженное молчание матери Аркадия вряд ли могли произвести на неё приятное впечатление.
Однако, Маша ни единым словом не возразила Аркадию на его решение жить у него, а не у нее. Она, засучив рукава, взялась за квартиру Корниловых ещё до свадьбы. Они с Аркадием купили кое-какую мебель, новую посуду, Маша по-хозяйски вымыла и вычистила всю квартиру и даже под руководством будущей свекрови, и её комнату. С кухни непонятно куда бесследно исчезли её постоянные обитатели тараканы, зато появился уют, ощущение домашнего очага. И Наталья Андреевна поначалу решившая, что Маша слишком уж хороша собой, полюбила веселую приветливую девушку, они подружились, несмотря на полнейшее несходство во всем и ладили вплоть до самой смерти свекрови.
Свадьба состоялась в ресторане "Спутник" на Ленинском проспект, веселая, многолюдная, хлебосольная. Шла мягкая зима, февраль, падал пушистый снежок, а на дорогах была слякоть. На душе у жениха и невесты было тогда светло и тепло, и не знали они, какие испытания ждут их впереди. А разве кто-нибудь из нас думает о плохом, когда идет к свадебному столу в белом платье или черном костюме, разве не надеется на счастье и безоблачное будущее? Никогда! Только любовь, только счастье впереди...
А зачем, собственно говоря, думать о плохом в такие минуты, когда плохого в жизни и так хоть отбавляй?! Наоборот, не умеем мы ценить момент, счастливый момент, в котором находимся в данную минуту и который может так скоро пройти. И только потом, через годы, со слезами на глазах и с блаженной улыбкой на губах вспоминаем мы то немногое, истинное, радостное, которое нам довелось испытать, ведь только череда бесконечных горестей и страданий заставляет нас правильно оценить те чудесные волшебные мгновения счастья...
... Им никуда не довелось поехать на медовый месяц. Куда там, у Аркадия впереди была защита диплома, окончание института, распределение... Ничего, они в своей жизни ещё немало поездят по миру... Но и медовый месяц, тем не менее, они провели великолепно. Ведь, когда Аркадий возвращался усталый из института, там, дома была о н а, в домашнем халатике, в тапочках, уже приготовившая ему вкусный ужин. Он не ехал, а на крыльях летел домой после окончания занятий, ведь весь мир для него теперь - это только она и ничего больше...
Налаживался их быт, крепла их любовь, но Аркадий вдруг стал чувствовать, что всевозможные сомнения начинают все сильнее одолевать его. Что же все-таки было тогда, той ночью, с 8-го на 9-е октября прошлого года между Машей и тем, кто был с ней? Аркадий безумно любил её, он чувствовал, что и она любит его, видел, какая она преданная жена, какая она пылкая и страстная любовница, какой она верный друг. Эта вера позволяла ему быть вполне счастливым, потом он сам удивлялся себе, как это он умудрялся тогда быть таким счастливым, несмотря ни на что, несмотря на эту тайну, как черная кошка, пробежавшую между ними в самый пик их интимных отношений. Он боялся задать ей вопрос хотя бы полунамеком, потому что не хотел ответного вопроса. Ведь на этот вопрос он ответить не мог. Не только ей, но и самому себе. И единственным средством было не только об этом не говорить, но и не думать. СОВСЕМ НЕ ДУМАТЬ...
Как-то весной Полина Ивановна на даче сообщила, что в их поселке появился следователь. Как раз тогда Быстров из пропавшего без вести превратился в погибшего. Следователь расспрашивал обитателей поселка, показывал им фотографии Быстрова, не знает ли кто-нибудь этого человека.
- Наверное, и к нам зайдут, - сказала она. Маша вздрогнула, глядя на мертвенно-бледное лицо Аркадия, на его искривившийся рот, на расширившиеся зрачки. Правда, он быстро взял себя в руки. Когда они остались одни, он, глядя куда-то в сторону странным блуждающим взглядом, сказал ей:
- Машенька, если к нам придет следователь, тебе не надо говорить, что ты была знакома с Быстровым.
- Да? - переспросила она.
- Да, - подтвердил он таким голосом, что ей почему-то стало очень страшно. У неё мурашки пошли по телу. Голос Аркадия был какой-то тонкий, монотонный. - Да, не надо, - повторил он, продолжая глядеть в сторону.
Ей снова что-то вспомнилось, какой-то силуэт за окном, когда она глядела из окна дачи в предутренний темный сад. Мгновение, встреча взглядами, и словно молния сверкнула сквозь тонкие занавески...
- Хлопот будет меньше, - тихо добавил Аркадий уже своим голосом. Ведь не наше все это дело. - И вышел. А вернулся к ней через минут двадцать опять самим собой, бодрым и веселым.
На следующий день, в воскресенье, небольшого роста невзрачный человечек действительно зашел к ним. Это и был следователь. Поспрошал, показал фотографии.
- Первый раз вижу, - сказала Маша.
- Так..., - нахмурил брови Аркадий, держа в руках фотографию. Господи, да это же кажется Олег Быстров, - бодро произнес Аркадий. - Да, я его немного знал. Да, его вся Москва знала... Ну надо же...
И все.
Некоторое время после этого Аркадию и Маше стало как-то трудно находиться наедине друг с другом. Маша боялась глядеть в бессмысленные, какие-то пустые глаза Аркадия. Раньше такого выражения лица у него не было. Он словно очки надевал на глаза это выражения пустоты, чтобы люди, а самое главное, она не увидели в этих глазах нечто иное. Как же ей порой хотелось подойти к нему, обнять, рассказать ему обо всем, что тогда произошло, но она боялась. Ей совсем не хотелось, чтобы и он в свою очередь ей в с е рассказал. Даже эта неясность, эта неопределенность казались ей лучше, чем короткий и страшный ответ, как приговор, который обжалованию не подлежит. Ведь то, что было, вернуть невозможно. Ошибалась Маша, как же она ошибалась, что тогда, сразу же не рассказала Аркадию все, как бы она облегчила жизнь и себе и ему...
Сколько раз в её мозгу прокручивались события тех роковых дней...
... Когда Аркадий и Маша покидали кафе "Метелица", Аркадий зашел в туалет, а она в вестибюле охорашивалась перед зеркалом. Вдруг сзади она увидела подходившего к ней Олега. Он сунул ей в ладошку клочок бумаги. "Там мой телефон, позвони, коли скучно станет. Поговорим", - шепнул он ей и мгновенно исчез. Маша же подошла к урне и, не читая, бросила туда клочок бумаги...
... За день до отъезда родителей в Гагру, Маша сидела дома одна. Раздался телефонный звонок. Она взяла трубку.
- Добрый день, прекрасная незнакомка, - приветствовал её незнакомый мужской голос на том конце провода.
- Здравствуйте. А это кто?
- А вы угадайте.
- Не томите, мне некогда...
- Придется раскалываться. Вас беспокоит ваш несчастный должник, пленник злачного кафе "Метелица". Вы мне так и не позвонили, в чем я, кстати, ничуть и не сомневался, но, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.
- А откуда же вы узнали мой телефон? - удивилась Маша.
- Вы полагаете, это так сложно?
- Мне было бы сложно.
- Ну, вам-то ничего не сложно. Любой нормальный человек и сам бы вам дал свой номер телефона. Что я, кстати, и сделал.
- Но вы же сами говорите, что были уверены в бесполезности этого действия.
- Надежда умирает последней. Пришлось, однако, проявлять инициативу и вести следствие. Поспрошал общих знакомых, узнал вашу звучную фамилию, остальное, как говорится, дело техники.
- Это-то и впрямь проще пареной репы, а вот жить на свете, зная, что красивейшая девушка Москвы и области принадлежит не тебе, это совсем непросто. Вы меня-то поймите, - перешел он с баритона на интимный шепот. Как жить-то с таким грузом?
- Ну вы даете! - рассмеялась она. Поначалу его манера говорить забавляла её.
- Да шучу я. Просто я бы хотел встретиться с вами и вернуть долг. Я нынче платежеспособен. Грузил ночью вагоны с репчатым луком и гнилой капустой, и вот - я сказочно богат. И первым делом хочу рассчитаться с вами.
И все же сомнения оставались - разные есть способы для любви. Но по-настоящему первым мужчиной у неё стал он, Аркадий Корнилов, а не кто-то другой. При мысли о ком-то другом у Аркадия одновременно и мороз по коже пробежал и кривая улыбка бешеного презрения по лицу. Странное, неведомое доселе ощущение. Но все это было так - мельком, мимоходом. Главное - это было ощущение бешеного всепоглощающего счастья, которое он испытал, слившись с ней в одно целое. Маша была в постели наивна и очаровательна. Как же ему было с ней хорошо! Да и ей с ним тоже, такое подделать невозможно. Какая разница, в конце концов, что там было у неё прошлой ночью? Вот оно - настоящее. И смеется тот, кто смеется последним.
Первый любовный опыт был закончен. Красная от смущения Маша встала с дивана, одернула платье и пошла в ванную. А вышла она оттуда уже переодетая, в халатике. Как нежно она улыбалась ему!
Он привел себя в порядок, потом они пили шампанское, болтали, смеялись, а затем снова бросались в объятия друг другу, сплетаясь в единый бешеный клубок счастья и страсти. Он чувствовал себя опытным, он учил её премудростям любви. Ей было стыдно принимать те положения, которые он заставлял её принимать, но тем не менее, она подчинялась ему и вся отдавалась без оглядки. Они ни спали ни секунды где-то до пяти утра. Аркадий был сам себе поражен - насколько неуемным любовником он оказался, да ещё после насыщенного такими странными событиями дня... А, кстати, не благодаря ли этим пертурбациям в жизни вся его нервная система пришла в такую боевую готовность, что ничто не могло остановить его в его бешеной страсти?
Совершенно обессиленный, Аркадий, наконец, задремал. Заснула и она, положив голову ему на плечо. Мягкие каштановые волосы щекотали ему грудь. Было тихо и тепло. "Вот она - жизнь, вот оно - счастье", - думал он сквозь сон. Как он оказался прав, что приехал к ней, наплевав на туманное утро, на мостик со сломанными перилами, на грязь под ногами, на СИЛУЭТЫ...
...Чудесным было и наступившее утро. Маша проснулась первой, и пока Аркадий ещё спал, приготовила завтрак. Когда Аркадий открыл глаза, он почувствовал, что в комнате так вкусно пахнет. Он лежал и вспоминал вчерашний вечер, вчерашнюю ночь... Вдруг как ножом резануло воспоминание и о вчерашнем утре, но, словно назойливую муху, Аркадий отогнал от себя это воспоминание. В дверь вошла Маша с подносом в руках. Яичница с ветчиной, кофе, фрукты... Маша была во вчерашнем голубом халатике, свежая, румяная, так чудесно улыбающаяся своими белыми зубами...
- Доброе утро...
- Доброе утро...
Действительно, доброе. Как все замечательно! Они вдвоем, они фактически уже муж и жена. Позади у них такая великолепная ночь, впереди долгая счастливая жизнь...
Аркадий и Маша позавтракали, а потом вновь, как ни в чем не бывало, бросились в объятия друг другу. И утром, при дневном свете, все прелести любви казались ещё слаще, ещё прекраснее... Это был лучший день в их жизни, и дорого бы дал Аркадий за то, чтобы этот день повторился еще... Но жизнь дается человеку не только для наслаждения счастьем и любовью, а, в основном, для разрешения бесконечных больших и малых проблем, и лишь порой, как островки в океане, среди моря зла мелькают эти островки счастья, и полностью оцениваем мы их прелесть лишь после, плывя и плывя по этому бесконечному морю до той поры, пока волны времени не поглотят нас совсем...
3.
Весной 1974 года, когда начался ледоход, в Москве-реке был выловлен труп мужчины, чудовищно разложившийся. Он пробыл под водой несколько месяцев. Утонул человек осенью, труп поначалу зацепился за плот, а потом, когда река замерзла, перезимовал подо льдом. Весной выплыл. Погибший был в плаще, в кармане которого была обнаружена зажигалка с гравировкой: "Олегу Быстрову на память от его котика."
Олег Николаевич Быстров считался пропавшим без вести, на него ещё с осени был объявлен розыск. Опознать его было практически невозможно, но по плащу и зажигалке с гравировкой мать опознала его.
Олег был у неё единственным сыном, единственным близким человеком на Земле. Муж её вернулся с войны в сорок пятом, они пожили вместе несколько месяцев, а затем дали себя знать тяжелейшие военные раны, и он умер. Остался Олежек, появившийся на свет уже после смерти отца, в конце сорок шестого. Мать, разумеется, души в нем не чаяла и не могла надышаться на него. Он был естественным продолжением её мужа, единственной радостью в её безрадостной, горькой жизни. Рос Олег мальчиком сильным, крепким, но очень уж отчаянным. Дитя двора, дитя улицы - мать с утра до вечера отсутствовала - она работала на фабрике. Олег роз заводилой и драчуном. А лицом был до мельчайших деталей похож на Колю, её покойного мужа. Много она с ним намаялась, молила Бога, чтобы он хоть школу-то закончил, сколько раз Олег висел на волоске от исключения, то изобьет кого-нибудь, то окно разобьет, то учителю нагрубит. Но нет - вроде бы все обошлось, кончил школу, работал, получил водительские права, занимался спортом - боксом, борьбой, потом отслужил в армии. После армии поступил в институт. Дома он, конечно, бывал редко, гулял где-то, много выпивал, ему постоянно звонили разные женщины. Но это же все - мальчишество, думала мать, пройдет с годами - вот женится и остепенится.
Конечно, главным образом её тревожило другое - она своим материнским сердцем чувствовала, что с годами Олег стал все больше и больше отдаляться от нее, она понимала, что у него какая-то своя, непонятная ей, простой, трудовой женщине, жизнь, в которую он её никогда не пускал. Там была каменная стена. Она гордилась своим сыном - сильным, крепким человеком, но ей было очень больно, она со слезами на глазах вспоминала то время, когда он был маленьким и делился с ней всеми своими бедами и радостями.
Когда в октябре 1973 года он исчез без всякого предупреждения, мать долго не обращалась в милицию. Она считала это неудобным, неприличным, ведь Олег частенько не ночевал дома, иногда по два-три дня кряду. Она не спала ночами, каждую минуту поджидая сына, вздрагивала от любого шороха и стука, у неё сердце было готово выпрыгнуть из груди от каждого телефонного звонка. Она обзвонила всех известных ей друзей и подруг, но никто понятия не имел о том, куда уехал Олег в тот роковой вечер. Он был очень скрытен, не любил делиться с друзьями своими похождениями, победами над женскими сердцами, он был человеком не слова, а дела. Мать каждый вечер готовила ему ужин, по нескольку раз кипятила воду в чайнике, думала вот-вот придет к ней и все ей расскажет, и все будет хорошо. Но он все не шел и не шел. Она продолжала звонить его друзьям, она наизусть дрожащими пальцами набирала эти номера, и на том конце провода поначалу было волнение, потом недоумение, а потом кое-где и плохо скрываемое раздражение. Никто всерьез не верил, что с Олегом могло что-то случиться, а и тот, кто допускал это, вряд ли сильно это переживал. Олег был не тем человеком, о ком кто-то мог всерьез пожалеть - он был одиночка и никого к себе близко не подпускал.
Потом мать стала рыться в его вещах, в его тумбочке, в ящиках письменного стола, в книгах. То, что она обнаружила, совершенно потрясло её - в собрании сочинений Вальтера Скотта между страницами лежали многочисленные двадцатипятирублевые купюры. Она посчитала деньги - там было около восьми тысяч рублей, для неё немыслимая сумма. Она получала около ста пятидесяти рублей, во всем себе отказывала, чтобы купить Олегу новый костюм, ботинки, пальто. А тут... До неё со всей отчетливостью дошло, каким чужим для неё человеком был Олег, какая у него происходила своя жизнь непонятная ей, странная и, видимо, опасная. Деньги она припрятала, не тратя из них ни одной копейки. И продолжала ждать.
Ожидание это, пожалуй, было даже более страшным, нежели ожидание мужа с войны. Как это ни странно, но там было больше надежды. Там - народное горе, кровь, смерть, похоронки, но ведь не только это, были и взятые города, и победы, и огромная радость. А тут - какое-то сплошное ничего. Был человек, и нет его. Та же квартира, те же вещи, его аккуратно, по армейской привычке прибранная кровать, нераспечатанная пачка сигарет "Ява" на тумбочке, пепельница, раскрытая на середине книга Ницше "Так говорил Заратустра", которую, кстати, один из приятелей Олега попросил её при случае вернуть.
Да и потом годы уже не те. Тогда она была молода, было больше сил, и сколько она уже их отдала, работая, страдая, ожидая и дождавшись-таки мужа с войны. И для чего было это все? Для э т о г о ?!!! Пустота... Зловещая пустота... Можно поесть, попить чаю, включить телевизор, а его нет. Вместо него гнетущая тишина, изредка - визиты сердобольных соседей, жалкие слова утешения, которы тоже стали раздражать, помочь-то ведь никто ничем не мог, кроме слов. В милицию она таки обратилась, там её холодно упрекнули, что поздно, мол, обращается, так не положено. Один майор, правда, нашел и слова утешения: "Загулял, мать, молодой парень - найдется, жди... Может быть, на БАМ поехал за длинным рублем..."
Она ждала... Через месяц ожидания практически поседела полностью, дергаясь от каждого телефонного звонка, насильно впихивая в себя пищу, чтобы поддерживать силы. Для неё не было ни дня, ни ночи, она спала тревожным сном, когда придется... Тишина,четыре стены, капающий кран в ванной и огромное, всеобъемлющее ощущение тревоги и ужаса, пустоты и одиночества.
А потом на вокзалах и у отделений милиции опявились фотографии пропавшего без вести Олега Быстрова. Она панически боялась этих фотографий с казенным и очень страшным текстом. И фотография была на этих бумажках какая-то страшная, черная, он был там совершенно чужим, непохожим на себя, и в то же время она ясно осознавала, что это был он, её единственный сынок. Надежды на то, что Олег куда-то уехал, были призрачны и иллюзорны, она прекрасно отдавала себе в этом отчет, какой там длинный рубль, когда дома восемь тысяч лежат... Он мог только погибнуть. "Его больше нет на свете", подсказывало ей материнское чувство. Разрывая на куски свою душу, она смотрела его детские фотографии, где он был изображен голеньким в кроватке, на детском трехколесном велосипедике, побритый наголо в школьной форме. На них невозможно было смотреть, но и не смотреть было невозможно - это было все, что от него осталось.
Потом ей стало хотеться только одного - ясности, определенности, похоронила же она мужа через несколько месяцев после четырехлетнего ожидания, она бы и это выдержала, так ей казалось. Только бы найти его тело, похоронить по-человечески, чтобы можно было прийти хотя бы на его могилу, поплакать, помянуть.
Так и прошла эта ужасная зима, одним бесконечным черным днем одной мгновенной черной вечностью, одной черной зияющей раной...
К весне рана потихоньку стала затягиваться. Чего только не может вынести человек, сколько у него жизненных запасов? Она стала привыкать к этому ужасному состоянию вечного ожидания. И тут... раздался звонок. И это были вести об Олеге. Ее пригласили на опознание трупа. И вот это оказалось выше её сил...
То, что она увидела, видеть ей было нельзя. Поначалу она не узнала своего сына Олежку в этом разложившемся, позеленевшем и разбухшем трупе. Да это не он, это не мог быть он. Она вздрогнула, прикрыла глаз рукой и отвернулась. Но перед этим её взгляд упал на плащ покойного. Она убрала от лица руки... Да, это его плащ, вот в этом месте она своими руками ставила заплатку, когда он где-то упал и пропорол плащ. Выходит, э т о он, её единственный сынок, которого она одна, без мужа выходила, вырастила, у постели которого проводила бессонные ночи, когда он болел, которого за ручку привела в первый класс, которого так любила, так любила, так любила... Э т о о н!!! Это страшное месиво - о н!!! Это все, что от него осталось!!! Его убили, утопили!!! Гады!!! Сволочи!!! Убийцы!!!
Она больше не хотела и не могла ничего видеть. Подтвердила опознание трупа, и её увезли.
Она потеряла рассудок. Ее поместили в буйное отделение психиатрической больницы, она кричала, кусалась, царапалась, бросалась на всех, кто бы к ней ни подходил. "Это ты, ты убил его!!!" - кричала она каждому и пыталась вцепиться пальцами в его или её лицо. Из больницы ей не суждено было выйти, впереди были долгие годы дикого кошмарного существования. Так семья Быстровых перестала существовать.
Погибший был признан Олегом Николаевичем Быстровым, его похоронили за государственный счет, а через несколько дней после похорон из Монголии приехал племянник несчастной женщины, сын её покойной сестры. Он ни о чем не имел понятия и просто приехал навестить тетушку. Соседи ему все рассказали, он побывал в милиции, заехал и в психбольницу, где находилась она. Но ей уже ничего не было нужно...
... Во второй половине октября 1973 года счастливые влюбленные Аркадий Корнилов и Маша Полевицкая сидели в одной веселой компании. И вдруг кто-то заговорил об исчезновении Быстрова.
- Загулял, наверное, где-то Быстров, - предположил некто в кожаном. Он это дело здорово любит.
Несмотря на полумрак в комнате, Аркадий заметил, как побледнела Маша, как закусила она нижнюю губу и сжала кисть в кулак. Никто, кроме него, разумеется, не обратил на это никакого внимания. Потом она долго сидела, опустив глаза и, наконец, поглядела на Аркадия. Он находился в темной части комнаты, слегка освещенной зеленоватым светом торшера, Маша видела лишь его силуэт и размытые контуры лица Аркадия, глаз его не было видно, выражение этих глаз было ей неясно, так как они не сверкали ненавистью в этой веселой и оживленной комнате и н и ч е г о Маше не напоминали... Аркадий что-то говорил своему собеседнику, что-то легкое, шутливое. Слегка размахивал правой рукой с тонкими длинными пальцами. Обыденность ситуации, равнодушие присутствующих к сообщению об исчезновении Быстрова, спокойствие Аркадия все это казалось Маше противоестественным, так это не вязалось с важностью сообщения. Она понимала, что это известие имело огромное значение для и х жизни, для и х создававшейся семьи. Ей стало страшно. Захотелось домой.
Они шли по освещенному проспекту. Было довольно холодно. Чувствовалось приближение зимы, Маша была в пальто и сапогах, хотя и с непокрытой головой, Аркадий - в теплой куртке и кепке. Молчали. И молчание становилось напряженным...
- Куда это Быстров мог запропаститься? - как-то невпопад сказал Аркадий. - Не иголка, вроде...
Маша постаралась не глядеть Аркадию в глаза. Ей не понравилась эта фраза, слишком уж фальшиво прозвучала эта бравада. Лучше уж вообще бы ничего не говорил. Он её понял, понял её молчание в ответ на его фразу. Больше на эту тему разговоров не возникало. Об этом не говорили, об этом старались не думать. И потихоньку забывали, как о незначительной занозе в пальце, тем не менее, не рассасывающей занозе...
А затем приятные хлопоты захлестнули Машу и Аркадия. Под Новый Год Аркадий в черном костюме при галстуке явился с цветами в квартиру Полевицких на проспекте Вернадского, подошел к сидящим за столом и торжественно глядящим перед собой Ростиславу Петровичу и Полине Ивановне и объявил:
- Ростислав Петрович, Полина Ивановна. Я... мы... Мы с Машей любим друг друга. Мы с Машей решили пожениться. Просим, как говорится, вашего согласия и благословения.
Родители, разумеется, были готовы к подобному заявлению, и все же тревожно переглянулись. Ей же и восемнадцати лет нет.
- Мне через месяц восемнадцать, - словно в унисон их мыслям произнесла Маша. - А Аркадию почти двадцать два. Он через полгода кончает институт. Вы же все знаете.
- Но ты же ещё даже в институт не поступила, - сказала мать. - Пойдут дети. Как же ты...?
- Мама! Что сейчас об этом говорить? Мы любим друг друга и хотим пожениться. А там видно будет... Вы что, против?
- Да нет, дочка, что ты? - перебил Ростислав Петрович. - Разумеется, мы не против. Разве мы можем быть против твоего счастья? Мы Аркашу полюбили как родного сына. И очень уважаем его. Просто мама беспокоится, как же будет у тебя с учебой, это совершенно естественно... А вообще-то, мы за, конечно, за...
- Ну и слава Богу! - засмеялась Маша и поцеловала в щеку мать, потом отца. - Значит, все нормально!
Начались приятные хлопоты - все было впереди, все шло прекрасно. Возникли сомнения, где жить молодым. Аркадий постоянно бывал у Полевицких, так что, вроде бы, сам Бог велел им поселиться в этой уютной трехкомнатной квартире в отдельной Машиной комнате. Но тут неожиданно воспротивился Аркадий. Он считал, что, как настоящий мужчина он должен взять Машу к себе домой. У них с матерью двухкомнатная квартира на Профсоюзной, там надо все привести в порядок и поселиться там. Маша несколько раз был дома у Аркадия и познакомилась с его матерью Натальей Андреевной. Нельзя сказать, что они понравились друг другу. "Слишком красивая", - высказала она потом свое мнение Аркадию. Маша ничего не сказала, но и запущенная квартира Корниловых со снующими рыжими тараканами на кухне, и напряженное молчание матери Аркадия вряд ли могли произвести на неё приятное впечатление.
Однако, Маша ни единым словом не возразила Аркадию на его решение жить у него, а не у нее. Она, засучив рукава, взялась за квартиру Корниловых ещё до свадьбы. Они с Аркадием купили кое-какую мебель, новую посуду, Маша по-хозяйски вымыла и вычистила всю квартиру и даже под руководством будущей свекрови, и её комнату. С кухни непонятно куда бесследно исчезли её постоянные обитатели тараканы, зато появился уют, ощущение домашнего очага. И Наталья Андреевна поначалу решившая, что Маша слишком уж хороша собой, полюбила веселую приветливую девушку, они подружились, несмотря на полнейшее несходство во всем и ладили вплоть до самой смерти свекрови.
Свадьба состоялась в ресторане "Спутник" на Ленинском проспект, веселая, многолюдная, хлебосольная. Шла мягкая зима, февраль, падал пушистый снежок, а на дорогах была слякоть. На душе у жениха и невесты было тогда светло и тепло, и не знали они, какие испытания ждут их впереди. А разве кто-нибудь из нас думает о плохом, когда идет к свадебному столу в белом платье или черном костюме, разве не надеется на счастье и безоблачное будущее? Никогда! Только любовь, только счастье впереди...
А зачем, собственно говоря, думать о плохом в такие минуты, когда плохого в жизни и так хоть отбавляй?! Наоборот, не умеем мы ценить момент, счастливый момент, в котором находимся в данную минуту и который может так скоро пройти. И только потом, через годы, со слезами на глазах и с блаженной улыбкой на губах вспоминаем мы то немногое, истинное, радостное, которое нам довелось испытать, ведь только череда бесконечных горестей и страданий заставляет нас правильно оценить те чудесные волшебные мгновения счастья...
... Им никуда не довелось поехать на медовый месяц. Куда там, у Аркадия впереди была защита диплома, окончание института, распределение... Ничего, они в своей жизни ещё немало поездят по миру... Но и медовый месяц, тем не менее, они провели великолепно. Ведь, когда Аркадий возвращался усталый из института, там, дома была о н а, в домашнем халатике, в тапочках, уже приготовившая ему вкусный ужин. Он не ехал, а на крыльях летел домой после окончания занятий, ведь весь мир для него теперь - это только она и ничего больше...
Налаживался их быт, крепла их любовь, но Аркадий вдруг стал чувствовать, что всевозможные сомнения начинают все сильнее одолевать его. Что же все-таки было тогда, той ночью, с 8-го на 9-е октября прошлого года между Машей и тем, кто был с ней? Аркадий безумно любил её, он чувствовал, что и она любит его, видел, какая она преданная жена, какая она пылкая и страстная любовница, какой она верный друг. Эта вера позволяла ему быть вполне счастливым, потом он сам удивлялся себе, как это он умудрялся тогда быть таким счастливым, несмотря ни на что, несмотря на эту тайну, как черная кошка, пробежавшую между ними в самый пик их интимных отношений. Он боялся задать ей вопрос хотя бы полунамеком, потому что не хотел ответного вопроса. Ведь на этот вопрос он ответить не мог. Не только ей, но и самому себе. И единственным средством было не только об этом не говорить, но и не думать. СОВСЕМ НЕ ДУМАТЬ...
Как-то весной Полина Ивановна на даче сообщила, что в их поселке появился следователь. Как раз тогда Быстров из пропавшего без вести превратился в погибшего. Следователь расспрашивал обитателей поселка, показывал им фотографии Быстрова, не знает ли кто-нибудь этого человека.
- Наверное, и к нам зайдут, - сказала она. Маша вздрогнула, глядя на мертвенно-бледное лицо Аркадия, на его искривившийся рот, на расширившиеся зрачки. Правда, он быстро взял себя в руки. Когда они остались одни, он, глядя куда-то в сторону странным блуждающим взглядом, сказал ей:
- Машенька, если к нам придет следователь, тебе не надо говорить, что ты была знакома с Быстровым.
- Да? - переспросила она.
- Да, - подтвердил он таким голосом, что ей почему-то стало очень страшно. У неё мурашки пошли по телу. Голос Аркадия был какой-то тонкий, монотонный. - Да, не надо, - повторил он, продолжая глядеть в сторону.
Ей снова что-то вспомнилось, какой-то силуэт за окном, когда она глядела из окна дачи в предутренний темный сад. Мгновение, встреча взглядами, и словно молния сверкнула сквозь тонкие занавески...
- Хлопот будет меньше, - тихо добавил Аркадий уже своим голосом. Ведь не наше все это дело. - И вышел. А вернулся к ней через минут двадцать опять самим собой, бодрым и веселым.
На следующий день, в воскресенье, небольшого роста невзрачный человечек действительно зашел к ним. Это и был следователь. Поспрошал, показал фотографии.
- Первый раз вижу, - сказала Маша.
- Так..., - нахмурил брови Аркадий, держа в руках фотографию. Господи, да это же кажется Олег Быстров, - бодро произнес Аркадий. - Да, я его немного знал. Да, его вся Москва знала... Ну надо же...
И все.
Некоторое время после этого Аркадию и Маше стало как-то трудно находиться наедине друг с другом. Маша боялась глядеть в бессмысленные, какие-то пустые глаза Аркадия. Раньше такого выражения лица у него не было. Он словно очки надевал на глаза это выражения пустоты, чтобы люди, а самое главное, она не увидели в этих глазах нечто иное. Как же ей порой хотелось подойти к нему, обнять, рассказать ему обо всем, что тогда произошло, но она боялась. Ей совсем не хотелось, чтобы и он в свою очередь ей в с е рассказал. Даже эта неясность, эта неопределенность казались ей лучше, чем короткий и страшный ответ, как приговор, который обжалованию не подлежит. Ведь то, что было, вернуть невозможно. Ошибалась Маша, как же она ошибалась, что тогда, сразу же не рассказала Аркадию все, как бы она облегчила жизнь и себе и ему...
Сколько раз в её мозгу прокручивались события тех роковых дней...
... Когда Аркадий и Маша покидали кафе "Метелица", Аркадий зашел в туалет, а она в вестибюле охорашивалась перед зеркалом. Вдруг сзади она увидела подходившего к ней Олега. Он сунул ей в ладошку клочок бумаги. "Там мой телефон, позвони, коли скучно станет. Поговорим", - шепнул он ей и мгновенно исчез. Маша же подошла к урне и, не читая, бросила туда клочок бумаги...
... За день до отъезда родителей в Гагру, Маша сидела дома одна. Раздался телефонный звонок. Она взяла трубку.
- Добрый день, прекрасная незнакомка, - приветствовал её незнакомый мужской голос на том конце провода.
- Здравствуйте. А это кто?
- А вы угадайте.
- Не томите, мне некогда...
- Придется раскалываться. Вас беспокоит ваш несчастный должник, пленник злачного кафе "Метелица". Вы мне так и не позвонили, в чем я, кстати, ничуть и не сомневался, но, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.
- А откуда же вы узнали мой телефон? - удивилась Маша.
- Вы полагаете, это так сложно?
- Мне было бы сложно.
- Ну, вам-то ничего не сложно. Любой нормальный человек и сам бы вам дал свой номер телефона. Что я, кстати, и сделал.
- Но вы же сами говорите, что были уверены в бесполезности этого действия.
- Надежда умирает последней. Пришлось, однако, проявлять инициативу и вести следствие. Поспрошал общих знакомых, узнал вашу звучную фамилию, остальное, как говорится, дело техники.
- Это-то и впрямь проще пареной репы, а вот жить на свете, зная, что красивейшая девушка Москвы и области принадлежит не тебе, это совсем непросто. Вы меня-то поймите, - перешел он с баритона на интимный шепот. Как жить-то с таким грузом?
- Ну вы даете! - рассмеялась она. Поначалу его манера говорить забавляла её.
- Да шучу я. Просто я бы хотел встретиться с вами и вернуть долг. Я нынче платежеспособен. Грузил ночью вагоны с репчатым луком и гнилой капустой, и вот - я сказочно богат. И первым делом хочу рассчитаться с вами.