Страница:
25.
Яков Ноевич Блох (1892–1968), секретарь правления издательства «Петрополис», переводил фьябы Карло Гоцци (вместе со своей сестрой Раисой Блох и М.Л.Лозинским), писал предисловие к их изданию во «Всемирной литературе» (Пг.; М., 1923).26.
Византийский эпос X–XII вв. о богатыре Дигенисе Акрите (см.: Дигенис Акрит / Пер., ст. и коммент. А.Я. Сыркина. М., 1960), переложенный в древнерусской литературе («Девгениево деяние»), о котором Иннокентий Анненский говорил: «Влияние поэмы о Дигенисе на нашу поэзию еще не вполне выяснено» (Анненский И. Книги отражений. М., 1979. С. 292) Вариант работы «Василий Дигенис Акрит в византийском мире» (1913) сохранился в бумагах И.А. Шляпкина (ИРЛИ. Ф. 341. № 442). Ср. письмо К.А. Вогака к И.А. Шляпкину от 23 мая 1915 г.: «…не откажите привезти в Петроград для представления в испытательную комиссию находящееся у Вас мое зачетное сочинение (Тема – “Василий Дигенис Акрит в византийской и русской литературах”)» (ИРЛИ. Ф. 341. № 994. Л. 5). Приведем как характерный документ письмо К.А.Вогака к И.А.Шляпкину от 6 мая 1916 г.:«Глубокоуважаемый Илья Александрович,
спешу написать Вам несколько слов по следующему экстренному поводу. Сегодня узнал из Нов<ого> Вр<емени>, что Министерство Народного Просвещения разрешило организовать научную экспедицию в Трапезунд. «Цель экскурсии – на месте наметить план для охраны имеющих ценность предметов древности. Руководить экскурсией будет академик Успенский» (Н<овое> Вр<емя>. № 14426 от 6 мая 1916 г. стр. 7). Судьба этой экскурсии не может меня не интересовать, так как именно в Трапезунде находится знаменитая рукопись поэмы о Василии Дигенисе Акрите – именно та, которая была найдена Саввой Иоаннидом в монастыре в Сумела и принесена в дар библиотеке Трапезундской народной школы, где и находится в настоящее время. <…> Если газетное сообщение не утка и если Вам представится какая-нибудь возможность, не откажите замолвить словечко перед кем-нибудь из причастных этому делу лиц, чтобы рукопись поэмы о Дигенисе и бумаги Саввы Иоаннида не были забыты экскурсией. Если понадобится, я с удовольствием представлю Вам или тому лицу, которое Вы укажете, описание Трапезундской рукописи, сделанное господами Сафа и Леграном <…> Что касается до официального письма о продлении срока моего оставления при университете, о котором Вы говорили мне зимой, то я не счел возможным написать его, так как по наведенным мною, хотя и не лично, справкам, я в числе оставленных при университете не значусь» (Там же. Л. 6–7 об.). Трапезундская рукопись «Дигениса Акрита» была введена в оборот в 1875 г. – описание ее, о котором говорит К. Вогак: Sathas C., Legrand E. Les Exploits de Digenis Akritas. Paris, 1875. Турецкий город Трапезунд был «занят по праву войны» в апреле 1916 г. Трапезундская археологическая экспедиция 1916–1917 гг. была предпринята на средства Русского археологического института в Константинополе по инициативе византиниста Ф.И.Успенского. Рукопись, о которой идет речь, ныне считается утерянной.
27.
Речь идет о деятельности Комитета по обеспечению образования русских студентов в Чехословацкой республике, основанного в августе 1921 г. См.: Обзорный материал о помощи русским студентам и профессорам. 21 декабря 1921 г. // Сладек З., Белошевская Л. Документы к истории русской и украинской эмиграции в Чехословацкой республике (1918–1939). Praha, 1998. С. 32–33.28.
Илья Александрович Шляпкин (1858–1918) – историк литературы, преподавал на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета с 1881 по 1918 г.29.
Алексей Александрович Шахматов (1864–1920) – филолог-славист, с 1909 г. профессор Петербургского университета.30.
Михаил Иванович Ростовцев (1870–1952) – археолог, историк античности, академик Российской АН с 1917 г., в 1920–1925 гг. профессор в Мадисоне (Висконсин, США), в 1925–1944 гг. профессор Йельского университета.31.
Димитрий Константинович Петров (1872–1925) – историк литературы, испанист, арабист, член-корреспондент АН (1922); Федор Артурович Фиельструп (1889–1933) – этнограф, тюрколог, в годы Гражданской войны преподавал в Томском университете, служил переводчиком в армии А.В. Колчака и с ноября 1921 г. работал в Петрограде, где в 1933 г. арестован по «делу Российской национальной партии» и скончался во время следствия; Алексей Александрович Гвоздев (1887–1939), литературовед, историк театра, выпускник романо-германского отделения историко-филологического факультета Петербургского университета, с 1916 г. – приват-доцент этого университета, в 1917–1920 гг. профессор Томского университета, с 1920 г. до смерти – в Петрограде/Ленинграде; об Алексее Антоновиче Гвоздинском (1883-?; последние известия о нем относятся к 1947 г.), одном из немногочисленных подписчиков журнала «Гиперборей», знакомце семьи Лозинских, попавшем в германский плен в 1914 г., вернувшемся после Первой мировой войны в Одессу, бежавшем в Константинополь, жившем затем в Баварии и Польше, возможно (добровольно или принудительно) вернувшемся в Россию, см.: Письма А.А. Гвоздинского Е.Л. Миллер (1918–1921) / Публ., вступ. ст. и коммент. О.Р. Демидовой // Минувшее: Исторический альманах. 18. М.; СПб., 1995. С. 426–477.32.
Семен Афанасьевич Венгеров (1855–1920) – историк литературы, умер в Петрограде 14 сентября 1920 г.; Василий Васильевич Сиповский (1872–1930) – историк литературы, член-корреспондент Академии наук (с 1921 г.); Павел Никитич Сакулин (1868–1930) – литературовед, академик АН СССР (1929); Иван Иванович Толстой (1880–1954) – филолог-античник, академик АН СССР (1946), в 1918–1953 гг. – профессор классической филологии ЛГУ.33.
Владимир Николаевич Соловьев (1887–1941) – историк театра, театральный рецензент, еще в предреволюционное время спорадически выступал как режиссер. В 1920-е ставил в Театре народной комедии, Театре новой драмы, Молодом театре, Ленинградском театре драмы им. Пушкина, Малом оперном театре. Ср. рассказ Дины Шварц о его гибели в блокаду: «У него была великолепная библиотека, уникальная библиотека. Он жил на Загородном, когда он услышал бомбежку, он побежал к себе домой и стал спасать эти книги, бегать от полки к полке, прикрывая собой. И умер» (Война – не война, но экзамен будет… // Петербургский театральный журнал. 1994. № 5. С. 53).34.
Игорь Владимирович Воинов (1897?-1942) – поэт, прозаик, автор поэтического сборника «Чаша ярости» (Париж, 1938). Эмигрировал в 1920 г. в Финляндию, в 1923 г. переселился в Париж. См. о нем: Петербург в поэзии русской эмиграции (первая и вторая волна) / Сост. Р. Тименчика и В. Хазана. СПб., 2006. С. 180–181, 613–614.35.
Ярослав Владимирович Воинов, брат Игоря Воинова, перебрался в Эстонию в 1920 г. Заведовал литературным отделом газеты «Последние известия» (Таллинн), издал сборник «Саркофаг одной весны: Стихи» (Ревель, 1920). В конце 1920-х у ехал из Эстонии в Южную Америку. Ср. о разговоре М. Кузмина с художником В.В. Воиновым: «Рассказывал он биографии своих 12 братьев: казак расстрелян, секретарь Великого князя Дмитрия Павловича убежал, Ярослав тоже, еще какой-то тоже» (Кузмин М. Дневник 1921 года / Публ. Н.А. Богомолова и С.В. Шумихина // Минувшее. Париж, 1991. Вып. 12. С. 469). См. о нем: Петербург в поэзии русской эмиграции. С. 184–188, 615–616.36.
См. о нем (1890–1920?), ученике студии Л. Шервуда, экспоненте «Мира искусства»: «…организаторы театра при “Детском городке” в Краснодаре <….> осенью 1920 года <…> обратились к молодому, даровитому художнику Святославу Владимировичу Воинову, предложив ему принять участие в предполагаемом деле. С тех пор прошло уже больше 2 лет. Трагической смертью погибла молодая жизнь художника» (Юнгер А. Художник в «Театре для детей» // Васильева Е., Маршак С. Театр для детей. Сборник пьес. Краснодар (Екатеринодар), 1922. С. 231–232).37.
Ринальдо Викторович Лоренцони (1857–1924) – лектор итальянского языка на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Ср. в письме К.В. Мочульского от 22 октября 1912 г.: «Я написал итальянскую поэму в терцинах, в подражание Данте. Дело происходит в Purgator’и, где Данте встречает знакомых лиц – Вогака, Лозинского, Тэдди, Лоренцони – одним словом, всю итальянскую компанию. Думаю прочесть ее на лекции у Лоренцони» (Мочульский К. Письма к В.М. Жирмунскому. С. 146). В некрологе Г.Л. Лозинский писал: «Многие из старых студентов помнят еще, вероятно, его характерную фигуру, его степенную походку, когда он по университетскому коридору направлялся во вторую или четвертую аудиторию комментировать “Божественную Комедию”. Он не искал популярности среди слушателей, иногда отпугивал напускным пессимизмом. Но достаточно было подойти к нему без задней мысли, навести его на интересующую его тему, не требовать от него “грамматики”, как он становился незаменимым учителем. Он был действительно носителем римского духа: достаточно было посмотреть на его величавую осанку, послушать, как он декламирует Данте или веселые сонеты Белли на римском наречии. В беседы со слушателями он вносил остроумие, образность, красочность, все то, что заставляет любить итальянский язык и литературу живой, а не книжной любовью. За этот дар ученики Лоренцони будут высоко чтить его память. Непрактичный в устройстве личных дел, болезненно-подозрительный порою, он за сорок лет жизни в России постиг какую-то жизненную мудрость, которую его друзья особенно оценили в тяжелые большевистские годы. Эти-то годы и сломили его крепкий организм и преждевременно свели его в могилу. В Петербургский университет покойный был приглашен Веселовским в 1902 году. До этого он преподавал в Петербургской Консерватории и состоял лектором Харьковского университета. В харьковских “Университетских известиях” была помещена его статья о поэте Кардуччи, а в 1892 г. он напечатал в Петербурге любопытную брошюрку (по-французски), содержащую обзор теорий о происхождении современного итальянского языка. Если не ошибаюсь, единственный экземпляр этой брошюры хранится в Публичной Библиотеке, а все остальные погибли во время странствований автора по России. Обстоятельства жизни и неуверенность в своих силах не позволили Р.В.Лоренцони продолжать научную работу. Но он и без многочисленных печатных трудов сделал много для распространения итальянского языка в России и внушил своим ученикам горячую любовь к итальянской литературе» (Звено. 1924. 23 июня).
38.
(и) точка (итал.).39.
божественный (итал.).40.
жалко! (итал.).41.
Алексей Степанович Ломшаков (1870–1960) – профессор Политехнического института в Санкт-Петербурге, специалист по теплоэнергетике, председатель Союза русских академических организаций за границей.42.
Николай Владимирович Ястребов (1869–1923) – профессор Петербургского университета, историк славянских народов. Эмигрировал в 1919 г., с 1920 г. профессор Пражского университета.43.
Давид Давидович Гримм (1864–1941) – правовед, экономист. В 1920 г. жил в Финляндии, затем в Париже, с 1922 г. – в Праге.44.
Андрей Дмитриевич Руднев (1878–1958) – филолог-монголовед, профессор Петербургского университета, в 1918 г. уехавший на выходной к семье в Выборг и оказавшийся в провозгласившей независимость Финляндии, где остался жить и работать.45.
Лоллий Иванович Львов (1888–1967?) – поэт, критик. В Финляндии оказался в 1919 г. Одно время числился ассистентом юридического факультета Русского научного института в Берлине (1923–1924 гг.).46.
Григорий Лозинский был инициатором издания ахматовского сборника «Подорожник» в основанном им кооперативном издательстве «Петрополис» и, вероятно, был заказчиком перевода стихотворения португальского поэта Антеро де Кентала «Заре» (Лозинский Г. По поводу одного стихотворения Анны Ахматовой // Голос России (Берлин). 1922. 27 августа; Тименчик Р. Анна Ахматова в 1960-е годы. М., 2005. С. 367). «“Подорожник” был пущен в продажу на общем собрании членов “Петрополиса” в апреле 1921 г.<…> Интересно было выступление Льва Дейча, возражавшего против печатания ”Петрополисом” стихов. С ответом выступил Гумилев, произнесший речь в защиту поэзии. Присутствовавшие молчаливо высказались за тезисы Гумилева: почти каждый унес с собою по одному или по нескольку экземпляров “Подорожника”. Номинальный тираж “Подорожника” – 1000 экземпляров; в действительности было отпечатано значительно большее количество. Было выпущено 100 нумерованных экземпляров на бумаге верже, для членов кооператива, и 60 именных на плотной бумаге. Почти все книжки – в белой обложке; некоторое количество в серой, обрезанной по краям» (Лозинский Г. Petropolis // Временник Общества друзей русской книги. II. Париж. 1928. С. 36). Перед побегом из Петрограда он составил письмо, которое впоследствии обнародовал в эмигрантской печати:«До Петрограда дошли сведения, что за границей, в Германии, готовится новое издание “Подорожника“ Анны Ахматовой, выпущенного в свет в апреле с. г. Кооперативным Издательством “Petropolis”.Покойная Н.Я. Мандельштам с чьих-то слов говорила пишущему эти строки, что у Ахматовой был роман с Г.Л.Лозинским («хромым Лозинским»).
“Petropolis” не располагает никакими иными средствами, чтобы воспрепятствовать осуществлению этого плана, кроме обращения к русской зарубежной печати.
Не говоря о том, что самовольная перепечатка “Подорожника” наносит существенный ущерб издательству, положившему много труда и денег на выпуск книги при самых неблагоприятных условиях книжного рынка, – подобный образ действия со стороны заграничного издательства затрагивает интересы автора, подобно “Petropolis’у”, лишенного возможности охранять свои права.
Издательское право на “Подорожник” отчужденно Анной Ахматовой “Petropolis’у” сроком на пять лет.
В настоящее время в Петрограде готовится новое, дополненное издание «Подорожника», и определенный процент с продажной цены отчисляется в пользу автора. Всякое неавторизованное издание наносит материальный ущерб последнему, и едва ли русское общественное мнение за границей, зная экономическое положение русских писателей, спокойно отнесется к этому факту, в особенности, когда дело идет об Ахматовой.
За “Подорожником” могут последовать и другие перепечатки. “Petropolis” энергично протестует против нарушения его прав, делающего невозможным продолжение серьезного культурного дела, объединившего группу лучших русских писателей, которые работают, невзирая на тяжелые условия существования.
Пусть русские писатели за границей поднимут свой голос в защиту их товарищей, оставшихся в России.
Г. Лозинский
Председатель Правления “Petropolis'а”»
(Голос России (Берлин). 1921. 19 октября).
47.
В ноябре 1913 г. жена Федора Сологуба Анастасия Николаевна Чеботаревская (1876–1921), покончившая с собой в сентябре 1921 г., устраивала в зале Калашниковской биржи «Беседу о современном театре», в которой принимал участие К.Вогак (Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. М., 1982. С. 425).48.
Объявления о спектакле печатались в хельсинкской русской газете «Новая русская жизнь» 1, 5 и 8 февраля: «Выборгский Городской театр. В 1-ый раз “Плутни Бригелла”. Комедия-пантомима в 3-х действиях. Соч. № 5 с прологом, интермедией, музыкой, танцами и пением. Сценарий и постановка по принципам итальянской комедии масок XVII века (Comedia Gell´arte) (sic! – Р.Т.). Главный режиссер К. Вогак. Художник Вл. Щепанский. Балетмейстер А. Сакселин. У рояля проф. А.Д. Руднев». (Александр Сакселин до эмиграции служил в Мариинском театре.)49.
Живописец Владимир Петрович Щепанский (1895–1985) жил в Финляндии с 1918 по 1944 г., затем в Швеции, с 1951 г. – в Канаде. См. справку о нем: «Сын польского мещанина; крещен матерью в православие. В 1916 окончил реальное училище Александра II в Петрограде и поступил вольнослушателем на архитектурное отделение Академии художеств. Был мобилизован, воевал, служил в артиллерии. В марте 1918 демобилизовался и продолжил занятия в АХ. Эмигрировал в Финляндию, поселился в Хельсинки. В 1933 стал членом-учредителем Общества русских художников в Финляндии, участвовал в его ежегодных выставках. Был председателем общества. Во время II мировой войны жена (художница Мария Щепанская), дочь и сын погибли при бомбардировке Хельсинки» (Лейкинд О.Л., Махров К.В., Северюхин Д.Я. Художники русского зарубежья: Биографический словарь (1917–1939). СПб., 1999. С. 638).50.
Упомянуты композиторы: Кунау (Kuhnau) Йохан (1667–1722), Скарлатти (Scarlatti) Джузеппе Доменико (1685–1757), Перголези (Pergolesi, Pergolese) Джованни Баттиста (1710–1736), Люлли (Lulli, Lully) Жан Батист (1632–1687), Рамо (Rameau) Жан Филипп (1683–1764), Пуньяни (Pugnani <sic!>) Гаэтано (1731–1798), Куперен (Couperin) Франсуа (1668–1733), Фишер (Fischer) Йохан (ум. в 1746 г.).51.
Ср. отзыв, подписанный «Мих. Р.»: «Господин К.Вогак, ставивший эту пьесу, показал себя очень талантливым режиссером и сумел дать в сотрудничестве с художником Вл. Щепанским ряд в высшей степени интересных типов. Все исполнители играли живо и увлекательно, а господин Бегичев сверх того с успехом спел две итальянские песни. Музыка была в стиле остальной постановки. На рояли играл г-н А. Руднев» (Новая русская жизнь. 1922. 16 февраля); другой отзыв был подписан «Овъ»: «Нам, приученным долгими годами к натуралистическому театру, было немного странно видеть на сцене возродившиеся фигуры Панталона, Доктора, Бригелла, Арлекина и других непременных персонажей старой итальянской комедии. В упрек автору можно поставить недостаточно ясное развитие действия. Очень хороши и красочны были костюмы, выполненные по рисункам художника Вл. Щепанского, давшего подлинный театральный гардероб той эпохи. Режиссер К.А.Вогак весьма умело поставил позы и жесты, которые хотя немного отдавали буффонадой, но все же не выходили из границ итальянской комедии. Ensemble труппы был настолько хорошо составлен, что трудно выделить кого-либо из артистов. Все старались создать наиболее точно типы старой итальянской комедии, и надо сказать, что на фоне музыки старых мастеров (Люлли, Рамо, Перголези, Скарлатти и др.), очень удачно подобранной проф. А.Д. Рудневым, создали удивительно яркий, интересный и незаурядный спектакль. Необходимо отметить поставленный балетмейстером А. Сакселин “танец шутов”, прекрасно исполненный Оцко, Леагилье, Фроловой и Федоровой. Удачны сцены Панталона (Вл. Щепанский), Доктора (Г. Кузьмин) с Капитаном (А. Ларской) и комической дуэли Капитана с Принцем (А. Сакселин), Бригеллом (Н. Бегичев) и Арлекином (В. Красовский). Хорошо исполнили роли служанок Поскуэллы и Смеральдины г-жи Ленская и Оцко. Танец Принца был поставлен и исполнен г-ном А. Сакселин. По слухам антрепренер труппы Э.Фрейман собирается дать ряд спектаклей комедии “Плутни Бригелла” в Териоках (23.02), в Котке, Вильманстранде, Фредрихсгаме и Великим постом в Гельсингфорсе» (Новая русская жизнь. 1922. 22 февраля).
Петербург в поэзии русской эмиграции
Образ Петербурга, созданный (в своей, как правило, не осознающей себя совокупности) стихами эмигрантов первой и второй волны, предстает нам сегодня в стереометрии всех чувственных измерений.
Это – фонотека городских шумов:
Это – застрявшие на ретине пятна:
Это – реклама склада часовой фирмы «Omega», находившегося в Пассаже, воспетая Петром Потемкиным:
Это – ароматы и миазмы города и окрестностей:
Это – память вкусовых рецепторов:
Это – то, что помнит кожа помимо стиховой эрудиции:
И поскольку в этих стихах имперская столица часто является страной детства, инфантилизирующая себя память позволяет монтировать образы и толки, категории предметов и навязчивые видения в порядке случайного перебора:
Речь идет о консервации урбанистических импрессий, и средством консервирования служат отчужденные от столбовой дороги русской поэзии XX века объездные стиховые пути – в большинстве случаев заведомо консервативный, эпигонский, «пушкинский», приправленный иногда Блоком, стих, – как простодушно признавался Юрий Трубецкой, которого современники аттестовали «подлизой», что, кажется, самым точным образом описывает и его поэтику:
Это – фонотека городских шумов:
(Михаил Струве).
И весело свищет паровичок.
(Вера Булич)
С Невы далекие свистки.
Зовет куда-то жизнь. И зовы
Полны пронзительной тоски.
(Михаил Струве)
Визжит на блоке дверь.
(Вера Лурье)
А на дворе удары лома,
Михайла-дворник колет лед.
(Сергей Шишмарев)
Идет лейб-гвардия, идет Преображенский
Его Величества, в России первый полк!
Турецкий барабан уж бухает как пушка,
Рыкает диким львом могучий геликон.
(Михаил Струве)
Мороженщик с грохотом прокатил
Ящик синей лазури.
(Петр Бобринский)
Как с озаренных островов,
Под стук расшатанных торцов,
Летишь с подругой полусонной.
(Д. Крачковский-Кленовский)
Лишь изредка, чем ближе, тем звончей.
Сухих торцов проснется говор ломкий,
Когда на франтоватом лихаче
Промчится Блок с влюбленной незнакомкой.
Это – застрявшие на ретине пятна:
(Михаил Струве)
А напротив казенка. Стена
Красной оспою испещрена.
(Нина Гейнц)
Вороны летят наискось над Невой,
Скрываясь в морозном тумане;
Вдали показался маяк биржевой,
Плетутся извощичьи сани…
(Сергей Шишмарев)
Рвалась подняться ввысь, умчаться в вышину
Цветная гроздь шаров, надутых водородом.
(Нина Рудникова)
На Невском под дождем не умолкает шум…
В туманах наверху горят огни Омеги.
Это – реклама склада часовой фирмы «Omega», находившегося в Пассаже, воспетая Петром Потемкиным:
за что Блок и назвал его «свободный трубадур питерский, певец Шапшала, Оттомана и часов Омега»).
Хлопья первого снега
засыпают панели.
Над Пассажем часы Омега
догорели, —
(Вера Булич)
В Неве угрюмой ходит зыбко
В разводах нефтяных волна.
(Саша Черный. «Весна на Крестовском»)
Краснеют столбы на воде возле дачки,
На ряби – цветная спираль.
(Софья Прегель)
В полдень на Невском жаркое лето,
Желтых небес тяжелая ткань,
Тени домов и дома-скелеты
И доцветающая герань.
(Эмилия Кальма)
У тебя были стройные трубы,
Как колонны ваятелей мудрых.
Завитками мохнатого чуба
Таял по небу дым чернокудрый.
(Евгений Шах)
Ведь память маленьких детей
Удерживает только вещи.
Следы ворон на берегу
И на безлистых ветках иней,
И четкость тени на снегу,
И самый снег лилово-синий.
А дальше море без границ,
И дымный силуэт Кронштадта…
(Георгий Раевский)
Но сердце помнит благодарно
Виденье отроческих лет:
Снег вьющийся и круг фонарный,
На льду конька мгновенный след.
Это – ароматы и миазмы города и окрестностей:
(Вера Лурье. «Рождество)»
Уж на кухне запах ели свежий
И от праздничной готовки чад,
(Игорь Северянин. «Пасха в Петербурге»)
Гиацинтами пахло в столовой,
Ветчиной, куличом и мадерой…
Пахло солнцем, оконною краской
И лимоном от женского тела…
И у памятника Николая
Перед самой Большою Морскою,
Где была из торцов мостовая,
Просмоленною пахло доскою.
(Ярослав Воинов. «С.-Петербургская пасха»)
Солнцем полдня нагреты,
Дышат смолой торцы.
(Нина Берберова)
…День и ночь Морская
Кипящим дегтем пахла из котлов,
И этот запах я теперь люблю.
(Анна Таль. «Сестрорецк»)
В лечебнице спокойно, тихо, пусто,
Чуть пахнет ваннами и свежею капустой
И морем, и смолой.
(Д. Крачковский-Кленовский)
Тогда встает передо мной
Мой царскосельский день.
…Он пахнет морем и руном
Гомеровской строки,
И гимназическим сукном,
И мелом у доски;
Филипповским (вкуснее нет!)
Горячим пирожком,
Девическим, в пятнадцать лет
Подаренным, платком…
(Вера Лурье)
И выгружают медленно дрова
На мостовую парни звонко.
Так остро пахнет потом и сосной…
(Михаил Струве)
В дыму бледно-зеленом
Крестовские лужайки и леса.
Пестрят стволы берез. И над землею
(От алгебры весьма отличный запах)
Смолою тянет и сырой травой.
Это – память вкусовых рецепторов:
(Михаил Струве)
Каких-то шоколадок хилых
У ярославца сверток взяв,
Отправились под звон немолчный
В любимый наш, забытый сад…
Нет! Не найти такой же точно
На свете вкусный шоколад.
(Ксения Бабкина)
О время, незабвенный вкус в котором
Я выпила с горячим молоком
(Игорь Северянин. «Поэза для лакомок»)
А пьяновишни от Berrin?
Засахаренные каштаны?..
О, у Gourmets был boule de neige,
Как мятно-сахарная клецка…
(Михаил Струве)
Кухмистерскую, гордость здешних мест,
Мамаша держит на Разъезжей.
Ей Катя помогает. И с утра
Битки замешивает с луком.
(Петр Бобринский)
О, пыльный вкус родной земли…
Это – то, что помнит кожа помимо стиховой эрудиции:
(Михаил Струве)
Бурлили воды в нашей дельте плоской,
Носился ветер, как шальной.
Он нам в лицо смеялся брызгой мелкой…
(Ксения Бабкина)
И октябрями влажными Россия
Укутывалась в лондонский туман…
(Валентин Горянский)
А в сквере влажные скамьи —
Любви вечерняя приманка!..
(Михаил Струве)
Тяжелый ветер с Запада. Темно —
И в полдень лавки зажигают.
На Невском людно. Мокрая мятель
За воротник вам залетает.
И поскольку в этих стихах имперская столица часто является страной детства, инфантилизирующая себя память позволяет монтировать образы и толки, категории предметов и навязчивые видения в порядке случайного перебора:
(Георгий Эристов)
Фонтанка. Мост и бронзовые крупы.
Карета бабушки. Ивана борода.
В канале плещет тяжкая вода.
В Михайловском гастроль французской труппы.
Речь идет о консервации урбанистических импрессий, и средством консервирования служат отчужденные от столбовой дороги русской поэзии XX века объездные стиховые пути – в большинстве случаев заведомо консервативный, эпигонский, «пушкинский», приправленный иногда Блоком, стих, – как простодушно признавался Юрий Трубецкой, которого современники аттестовали «подлизой», что, кажется, самым точным образом описывает и его поэтику: