Рощина Наталия. Линия судьбы

   — Ты о чем задумалась? — Рита сидела напротив, нетерпеливо покачивая ногой. Ей давно хотелось прервать своей первый дружеский визит в дом подруги, но она видела, что Ксения нуждается в ее присутствии.
   — Я думаю, что всему когда-нибудь приходит конец, — несмело произнесла Широкова.
   — А вот это — запретные мысли. Гони их в шею! — Рита погрозила Ксении пальцем. — Не смей, иначе все прахом пойдет. Ты должна знать, что поступаешь правильно, что приближаешь мечту свою каждый день, шаг за шагом.
   — Значит, и у тебя она есть? — осторожно спросила Ксения. В ее карих глазах загорелось нескрываемое любопытство. Ей не терпелось узнать, что за потаенные желания могут быть у такой девушки, как Рита. Даже гадать не хотелось — не было смысла. Они не настолько успели узнать друг друга.
   — Есть, — Маслова поднялась, поправила высокий ворот гольфа и усмехнулась. — Есть, но, как мне кажется, время откровений еще не наступило.
   Ксения потупила взгляд. Ей стало стыдно, что она так явно напрашивалась на душевный разговор. Она нуждалась в этом всегда — и когда жила с родителями и сейчас, оставшись одна. Но показывать разочарование было глупо. Ксения улыбнулась и кивнула в знак того, что все в порядке. Рита поняла, что от нее ожидали другого, и театрально развела руки в стороны. Она не собиралась делать тайны из своих далеко идущих планов, просто в этот момент, когда отношения с неожиданной подругой только-только налаживались, она посчитала, что не стоит сразу раскрываться. Она не гармошка, а Ксения не должна думать, что сможет легко нажимать кнопки. Горе горем, дружба дружбой, а откровенничать тоже нужно вовремя. То, что соединяет, рано или поздно способно и развести в разные стороны. Не нужно делиться тем, что может быть использовано против тебя. За долгие годы без друзей, подруг Рита отвыкла доверять. И теперь она выжидала, желая получить подтверждение того, что Ксения оказалась рядом не случайно. Тогда и разговор по душам будет весьма кстати. Нужно немного подождать, до первой вечеринки, на которую Рита возьмет подружку с собой.
   Окинув взглядом ее стройную фигуру, Рита не стала бороться с завистью: у нее самой формы далеки от идеала. Правда, многим мужчинам это нравится. Да и она заставляет их забыть о своих лишних килограммах. Какое имеют значение складки на животе, когда она умеет сделать так, что мужчины едва не теряют сознание от ее искусных ласк! Она умеет возбуждать даже взглядом, так говорил один из ее последних любовников. Недавно он уехал в Германию, а накануне отъезда провел полвечера у ее ног. Просто обнял колени и бормотал о том, что без нее умрет. Потом, после изрядной доли коньяка и шампанского, он кричал, что увезет ее из этой паршивой страны. А утром стыдливо пряча глаза, оставил на диване приличную сумму и, неловко поцеловав Риту в щеку, поспешил закрыть за собой входную дверь.
   Рита усмехнулась, она привыкла к мужской благодарности и презрению, восхищению и циничному обращению. Она научилась ничего и никого не принимать близко к сердцу, дожидаясь момента, когда все, чем она занимается, потеряет смысл. Рита была уверена, что началом этому послужит встреча с мужчиной, от которого ей будут нужны не только деньги. Которому она захочет дарить себя. С каждым годом эта фантазия становилась все более болезненной и менее выполнимой. Рита чувствовала, что черствеет, теряя нить надежды, связывающую ее с будущим. Поэтому Маслова очень редко позволяла себе мечтать.
   Она получала от жизни многое и ничего — противоречие, обострявшееся изо дня в день, из года в год. Деньги уже не приносили того удовольствия, как раньше. Мужчины в большинстве оказывались похотливыми занудами: женатыми, поносившими своих жен, или дрожащими от страха потерять свободу денежными мешками. Рита смотрела на Ксению, пытаясь понять, осознает ли она до конца, какой путь выбрала? Представляет ли свое будущее? Гадать было бессмысленно. Первые беседы, намеки открыли Рите то, что Ксения принадлежит к тому типу женщин, которые ждут бесконечного наслаждения. Тихий омут невинности преодолен, и теперь все естество ее жаждет сладострастия. Она слишком долго не позволяла себе обращать внимание на собственное тело. Запретная дверца открылась, и нет никакого желания возвращаться туда, где властвуют правила, мораль, общественное мнение. Рита давно запретила себе мыслить этими категориями. Она привыкла распоряжаться собой по собственному усмотрению, ни на кого не оглядываясь. Маслова чувствовала, что Ксения стоит на пороге такого же отношения к жизни. Кто-то назовет его циничным, потребительским, аморальным, кому-то не будет до этого дела. И всегда найдутся те, кто поспешит воспользоваться открывшимися границами дозволенного.
   Это будут ждущие удовольствия мужчины, и среди них однажды, как с недавних пор надеялась Рита, может встретиться тот, кто выведет ее из замкнутого круга удовольствий. Он сумеет подарить ей другой мир, быть может, проведя ее обратно в ту же дверь, которую она открыла сама без разрешения и советов. Маслова знала, что сумеет почувствовать такого мужчину. И именно встреча с ним была ее заветной мечтой. Вот уже больше года она вынашивала ее, не желая делиться ею. Сначала было не с кем, а теперь — страшно. Рита стала суеверной. Она верила, что можно сглазить то, чего так сильно хочешь. А значит, нужно молчать, ждать и надеяться.
   Рано или поздно Ксения тоже придет к этому. Сейчас у нее стадия бездумного полета, но пройдет какое-то время, и желания изменятся. Захочется остановиться. Интуитивно она уже понимает это, говоря, что всему рано или поздно приходит конец. Всему… Рита поднялась, подошла к Ксении и вдруг провела рукой по ее шелковистым русым волосам.
   — Ты что? — Ксения поставила чашку с остывшим кофе и тоже поднялась. Их лица оказались на одном уровне. Карие глаза Масловой сверлили ее насквозь, приковывали взгляд, делали ноги ватными, все тело — вялым, непослушным. Казалось, от одного легкого прикосновения она может потерять равновесие, упав на холодный линолеум. Вырваться из плена этого взгляда было невозможно. Ксения чувствовала, что безотчетно делает движение навстречу Рите. Словно магнитом притягивали ее карие глаза Масловой, вводя в состояние, напоминающее стадию легкого опьянения. Ксения облизала сухие губы и едва слышно прошептала:
   — Ты что?
   Не отвечая, Рита резко повернулась и вышла из кухни. Ксения услышала, как та сняла с вешалки куртку, застегнула «молнию». Стена скрывала ее движения, но Ксения понимала происходящее по доносившимся из коридора звукам. Она хотела и боялась выйти в коридор.
   — Я позвоню тебе завтра в пять! — крикнула Рита. Было слышно, как она присела на невысокий скрипучий стул, застегивая длинные замшевые сапоги. — Поедешь открывать сезон.
   — Какой сезон? — дыхание сбилось. Ксения медленно опустилась на табуретку, хотя логичнее было бы выйти в прихожую.
   — Сезон чудес! — насмешливо ответила Рита и засмеялась. — У тебя четырнадцать часов на размышления. Еще можно все остановить.
   — А потом?
   — Потом все идет по инерции.
   — И я не смогу остановиться?
   — Все, привет! — Рита оставила вопрос без ответа.
   Маслова закрыла за собой входную дверь и легко спустилась по лестнице. Выйдя из подъезда, она подняла глаза, пытаясь найти окна Ксении. Сделать это оказалось легко, потому что та стояла, отодвинув занавеску, и смотрела Рите вслед. Обе одновременно улыбнулись. Это было искренне, от души. Губы сами непроизвольно двигались, придавая лицу выражение доброжелательности. Ксения послала Рите воздушный поцелуй, на что та удивленно подняла брови и лишь кивнула в ответ. Маслова поспешила домой, продолжая чувствовать на себе взгляд Ксении. Она всегда знала, когда на нее смотрят. Тогда ноги ее делали какие-то непривычно-мелкие шажки, лишая походку уверенности и грации. Разозлившись на себя, Рита еще больше расправила плечи, поправила сумочку и тряхнула волосами. Холодный октябрьский ветер играл ими, отчего тонкие пряди прилипали к губной помаде, попадали в глаза.
   Рита уже миновала большой двор дома Ксении. Она вышла к дороге, по обеим сторонам которой росли клены с круглыми, невероятно красивыми кронами. Красно-желто-горчичные — они казались длинной, широкой, разноцветной, чуть колышущейся на ветру лентой, которую протянула вдоль серой, пыльной дороги художница-осень. Рита прищурилась, и разноцветье листьев слилось с сине-серым небом. Маслова подумала, что обязательно будет дождь. Не сегодня, так завтра наверняка. Она остановилась, чтобы поймать такси, и, прежде чем рядом остановилась попутка, успела подумать, что дождь и начало чего-то нового — к удаче. Рита желала ее своей новой подруге от всей души. Желала и гнала от себя мысли, что поступает неправильно, помогая Широковой стать на скользкую и опасную дорожку продаваемых удовольствий. Однако долго раздумывать над этим Рита не стала. По крайней мере, Ксению никто не агитировал, она сама решила круто изменить свою жизнь. Рита успокоила себя тем, что к двадцати двум годам каждый имеет право распоряжаться собой по своему усмотрению. Это называется жизненным опытом. Где написано, что в нем все должно быть списано с распорядка дня пансиона для благородных девиц?
   Трагическая смерть Гоши Виноградова стала для всех, кто знал его, ужасающей, ошеломляющей новостью, в которую не хотелось верить. Его похороны собрали невероятное число молодежи: одноклассники и сокурсники составляли длинное траурное шествие. Это была удручающая картина. Лица собравшихся выражали растерянность, страх, непонимание происходящего. Гоша был слишком молод, чтобы можно было легко принять его нелепую гибель. И каждый из пришедших непроизвольно думал о том, что случилось несправедливое. Одно дело, как ни кощунственно это звучит, когда из жизни уходит пожилой человек: то ли он долго болел, то ли прожил свой долгий век и, может быть, вздохнул с облегчением, уходя в мир иной. Кто-то вспоминал потерю своих бабушек, дедушек, кто-то впервые так близко столкнулся со смертью.
   Все двигались молча, едва находя в себе силы поднимать друг на друга глаза. Особенно страшно было встречаться взглядом с Любовью Ивановной. Необоснованное чувство вины за то, что ее сын погиб, а они живы, заставляло их смотреть себе под ноги, отмеривая шаг за шагом последний путь, в который они провожали своего товарища. Девчонки плакали, стараясь, чтобы мать Гоши не видела их слез, потому что еще во время прощания возле подъезда смерила заплакавшую одноклассницу сына суровым взглядом.
   — Никаких слез! Мои глаза сухи, так и вы уж постарайтесь! — строго и твердо произнесла она, но, заметив, какое впечатление произвели на всех ее слова, поджала дрожащие губы и сказала мягко, просящее: — Не надо плакать, детки. Ему бы это не понравилось.
   На кладбище Любовь Ивановна шла за гробом, который несли однокурсники Гоши. Недавно они получили дипломы об окончании. Совсем недавно праздновали первый рабочий день, первую получку. Они озорничали и вели себя шумно, но Любовь Ивановна не пыталась их утихомирить. Улыбаясь, она подносила все новые порции мороженого, бутербродов, кофе — блюдо пустело, и она снова шла на кухню: наполнять чайник, дорезать остатки колбасы, сыра, радуясь тому, что в их доме царит безудержное веселье. А сейчас время остановилось и безжалостно хлестнуло всех страшной реальностью. Так хотелось вернуться назад. Туда, где не было даже мысли о том, что все может так нелепо закончиться. Представить себе мир, в котором больше нет Игоря, было невозможно. И только его застывшее желтоватое лицо, словно маска с закрытыми глазами, снова и снова доказывало обратное — Гошка мертв.
   Любовь Ивановна не проронила ни слезинки с того самого момента, как врач вышел к ней в коридор и, отведя глаза, тихо произнес:
   — Мужайтесь, дорогая. Мы потеряли его. Примите мои соболезнования.
   Она знала, что сына никто и ничто не спасет. Она давно чувствовала приближение беды, не задумываясь над причиной этой изматывающей тревоги, медленно, днем за днем лишавшей ее покоя. Любовь Ивановна обманывала саму себя: она почти наверняка знала причину перемен, произошедшую с Гошей. Все дело было в Ксении, в ней и только в ней. Гоша не говорил с матерью о разрыве, и это было самым верным доказательством того, что тема оставалась болезненной. С того времени как он расстался с Ксенией, мать не узнавала его. Это был другой мальчик, не ее сын. Она перестала понимать его, чувствовать. Любовь Ивановна сознавала, что ничем не может ему помочь, и потому не считала себя вправе вмешиваться в его личную жизнь, в личную жизнь юноши двадцати двух лет. Хотя для нее он по-прежнему был маленьким, беззащитным мальчиком, и за него она, не задумываясь, отдала бы собственную жизнь. Отдала бы свою… А взяли его. Те высшие силы, о которых последнее время так много и безоглядно говорят, забрали Гошу.
   Солнца на небе больше не было. Не осталось красоты уходящего лета, ничего из того, что раньше приводило ее в умиление. Не было чувства голода, жажды, глаза отказывались видеть, уши — слышать. Ни одна информация больше не интересовала Любовь Ивановну. Она, как робот, делала все механически, односложно отвечала на вопросы. И оставалось только удивляться тому, что она все еще находилась в здравом уме, не потеряла способность реагировать на происходящее вокруг. Эти молодые люди, суетившиеся рядом, вызывали в ней зависть, с которой не было сил бороться, старики — раздражение, стыдиться которого Любовь Ивановна не собиралась.
   Он погиб, сорвавшись с высоты, достаточной для того, чтобы разбиться насмерть. Но до того как Гоша упал, он получил удар током, практически испепеливший его. Мастер цеха, на глазах которого произошел несчастный случай, получил инфаркт. Врачи на носилках уносили его, едва владеющего речью, а он шептал, что Гоша нарочно взялся за провода. За мгновение до этого он посмотрел вниз и, увидев мастера, что-то прокричал ему, а потом быстро, уверенно, целенаправленно схватил оголенный провод рукой. Площадь поверхности ожогов была смертельной, но кроме того, он получил множественные переломы, сотрясение мозга, травму позвоночника. Он умер, так и не придя в сознание. Природа пощадила его, не дав осознать, ощутить, что с ним произошло после того, как пальцы сжали смертоносный провод…
   Любови Ивановне позвонили на работу. Она сразу поняла, что случилось ужасное. Закрыв глаза, она стояла с трубкой в руке, вспоминая в мельчайших деталях их последнее утро. Гоша почти ничего не съел, помыл за собой посуду и вдруг попросил ее посидеть рядом. Она отложила фен, которым собиралась уложить вымытые волосы, и, улыбаясь, села напротив. Она не удивилась, не почувствовала неладного. Напротив — обрадовалась, решив, что дождалась: холодок между ними все-таки растаял. Ведь кто, как не она, способна ради Гоши — на все? Он не может не знать этого, поэтому и старается загладить вину за столько молчаливых месяцев, недосказанных слов, недоданного тепла. Теперь Любовь Ивановна понимала, что он прощался с ней. Его горячая ладонь с минуту сжимала ее руку, а потом Гоша резко разжал пальцы, поцеловал ее в щеку и быстро вышел в коридор. Она не успела вынести ему бутерброд и кофе в маленьком термосе, потому что неожиданно хлопнула входная дверь. Любовь Ивановна выглянула в окно и увидела, как Гоша, не оглядываясь, удаляется своей легкой, пружинистой походкой. Она удивилась его поспешному уходу, но быстро забыла о том, что это утро отличалось от сотен других, что они встретили вместе. Если бы она только знала, что ждет ее в этот так прекрасно начавшийся день…
   Любовь Ивановна бросила горсть земли на блестящую крышку гроба, услышала, как она глухо ударилась и рассыпалась на мельчайшие комочки. Звук, лишающий последней надежды. Все время, глядя на лицо Гоши, Любовь Ивановна проигрывала в мыслях сцену, как он вдруг открывает глаза и, улыбаясь, приподнимается на локтях. Фантазия не казалась ей кощунственной. Она помогала ей отрешиться от пронзительно звучащей музыки. Потрясенная горем женщина не осознавала, что стоит в шаге от безумия.
   — Все, — тихо сказала она, и ее слова услышал только Боря Краснин, оказавшийся ближе всех.
   Он взял ее под руку, чувствуя, что ее тело становится тяжелым. Еще мгновение, и Любовь Ивановна потеряла сознание. Несколько часов она находилась в беспамятстве. Она открывала глаза, и тут же тяжелые веки спешили сомкнуться. Она пришла в себя уже дома. Из-за закрытой двери доносились чьи-то приглушенные голоса. Приподнявшись на локтях, Любовь Ивановна сразу выхватила взглядом фотографию Гоши в рамочке, с траурной лентой. Она снова тяжело опустилась на подушку и прошептала:
   — Значит, это все-таки правда.
   В этот момент дверь чуть приоткрылась — заглянула однокурсница Гоши Таня Зотова. В ее покрасневших глазах Любовь Ивановна увидела вопрос. Девушка только собралась задать его, но увидела, как Гошина мама отвернулась к стене. Понимающе кивнув, Таня снова осторожно закрыла дверь. Но прошло несколько минут, и вторую попытку предпринял Боря. Он негромко постучал и, услышав «войдите», решительно открыл дверь.
   — Это я, тетя Люба. Можно? — в ответ та вяло сделала пригласительный жест и вопросительно посмотрела на него. — Приехала ваша сестра.
   — Лида?
   — Да. Лидия Ивановна.
   — Зачем? — обреченно спросила Любовь Ивановна и закрыла глаза. — Мне не нужны утешители. Разве можно утешать меня? Я виновата во всем и не желаю слышать ничьих соболезнований. Это понятно?
   Борис оторопело смотрел на ее бледное лицо, растрепанные волосы. Глаза ее блестели, но не тем влажным блеском — предвестником слез. Любовь Ивановна выглядела крайне возбужденно. Когда все разошлись, Боря боялся оставить ее одну. Вместе с Таней он очень обрадовался приезду близкой родственницы. Им казалось, что присутствие близкого человека — это всегда поддержка. Однако Любовь Ивановна была настроена иначе:
   — Пусть все оставят меня в покое, — мрачно произнесла она и снова закрыла глаза.
   — Лидия Ивановна тоже?
   — В первую очередь!
   — Хорошо, но, может быть, вы передумаете?
   — Нет, я не хочу ее видеть. Я буду смотреть на нее, вспоминать похороны мужа. Она ведь приезжает только на похороны. Другого повода для встреч словно бы и нет. Родная кровь — чужие люди, — горько усмехнулась Любовь Ивановна. — Я ведь Лиде первой сказала, что не допущу судьбы отца для своего сына. Гоша так мечтал пойти по его стопам, стать настоящим профессионалом. Он столько говорил об этом, а я ждала, пока она передумает. Мне казалось, что он не понимает, о чем говорит, что в нем еще слишком много романтики… Ты знаешь, Боря, я ведь запретила ему поступать на юридический. Я устраивала ему истерики, жуткие сцены, представляешь? Я так извела его, рисуя постоянный риск профессии следователя, говорила, что не переживу, если с ним что-то случится. А ведь пережила. Вот говорю с тобой, а его больше никогда не будет, никогда. Все потому, что он выбрал не свой путь, он просто пожалел меня… Боря!
   — Да, я слушаю.
   — Никогда никого не жалей. Прислушивайся к себе, своим желаниям, даже если тебя будут называть эгоистом, неблагодарным.
   — Хорошо, тетя Люба.
   — Ты говоришь с поспешностью, желая поскорее окончить наш разговор. Я все понимаю. Только пообещай никогда никому не уступать из любви или жалости, когда точно знаешь, что уступка не принесет тебе ничего хорошего.
   — Я осознанно выбирал профессию, я стараюсь не противоречить себе.
   — Это замечательно, Борис. Теперь только будь осторожнее. Опасность обычно поджидает там, где ты вовсе не предполагаешь…
   — Я постараюсь, — Краснин кивнул, взялся за ручку двери, собираясь выйти из маленькой, душной комнаты. Любовь Ивановна подняла руку, подзывая его к себе. Боря вернулся, подошел к самому дивану.
   — Что, теть Люб?
   — А ведь ее на похоронах не было, — прошептала она. И хотя имя не было названо, Борис прекрасно понял, кого Любовь Ивановна имела в виду.
   — Не было, — согласился он, отводя глаза.
   — А ведь она тоже виновна. Она оттолкнула его, она разбила ему сердце. Ты ведь должен знать, как он любил эту девку, — Любовь Ивановна сжала кулаки, в бессильной злобе застонала. — Продажная девка, шлюха! Я всегда, всегда чувствовала, что она не та, за кого себя выдает.
   — Зачем вы так, — Борис поморщился, но гневный взгляд Любови Ивановны отбил ему охоту защищать Ксению.
   — Ты что, не знаешь, чем она зарабатывает на свою никчемную жизнь? — со злой усмешкой спросила она.
   — Честно говоря, я давно не видел ее. Только разговаривал по телефону, когда говорил ей о… когда сказал о Гоше„.
   — Она торгует собой и подругу завела — известную проститутку, Риту Маслову. Не могу поверить, что говорю о девушке, которую любил мой сын… Думаю, что Гоша узнал о ее похождениях. Сам узнал, или подсказал кто — какое это теперь имеет значение? Это могло сильно не понравиться… Есть такой закон, по которому то, чего человеку не нужно знать, ему обязательно вложат в уши. Я давно знала, но говорить об этом с ним не могла. Я ведь знала, что он продолжает любить ее. Он говорил тебе, что любит ее, Боря, говорил?
   — Он редко был откровенным в последнее время, — ушел от ответа Краснин. Он был в курсе всех последних любовных приключений товарища. При этом Гоша был на себя не похож. Борис видел, что он просто идет по течению. Он пытается погрузнуть в бесконечном водовороте коротких интрижек, бесстыдно пользуется своим обаянием и обманывает своих спутниц. Он встречался одновременно с двумя-тремя девушками, беззастенчиво пользуясь их доверием, играя их чувствами. Последнее время Гоша был особенно циничным, полным беспочвенной иронии. И о Ксении Борису было известно, что она действительно завела странное знакомство со своей однокурсницей с не самой хорошей репутацией. Краснин не задумывался о том, что их может связывать. Он знал только, что мать Ксении в больнице, что Ксении приходится не сладко. О том, что она выбрала путь, о котором говорила Любовь Ивановна, Борис слышал впервые. Так случилось потому, что его это особенно не интересовало. Сейчас он был в растерянности. Он не осуждал Ксению, но и радости не испытывал. Ему было обидно за Гошу:
   наверняка он очень страдал. Он долго не выпускал Ксению из виду, незаметно появляясь там, где предполагал встретить ее. Ему было непросто в один миг вычеркнуть ее из жизни. Борис был уверен, что Гоша страдал до последнего дня. И может быть, правы те, кто открыто говорит о его самоубийстве. Он ведь только внешне всегда был спокойным, терпеливым, любившим больше слушать, чем говорить. Борис знал, что он — вулкан, извержение которого может состояться в самый неожиданный момент. И оно случилось. Боря зажмурился, он вдруг четко представил себе степень отчаяния Гоши в те последние мгновения…
   Борис увидел, что Любовь Ивановна внимательно следит за выражением его лица. Она отвела взгляд и махнула рукой. Ей не нужно было доказательств того, в чем она была уверена. Не собираясь никого обвинять в случившемся, она вдруг нашла единственную кандидатуру — Ксению. Это она превратила ее отношения с сыном в напряженное ожидание чего-то ужасного, непоправимого. Она отняла покой, украла то светлое, что было между Гошей и матерью.
   — Я должна была вести себя иначе, — после паузы произнесла Любовь Ивановна. Она говорила не для того, чтобы ее кто-то услышал, а потому, что должна была произнести вслух то, что не давало ей покоя. — Я должна была настаивать… Я позволила их отношениям зайти слишком далеко. Она словно заворожила моего мальчика, а потом убила своим равнодушием. А теперь не нашла в себе мужества проводить его в последний путь. Удивляться нечему — сердце шлюхи не может испытывать настоящего чувства. Я так хотела посмотреть ей в глаза. Что бы я в них увидела, не знаешь?.. А она побоялась явиться. Подлая, бессердечная, продажная девка!
   — Я пойду, — Борис больше не мог слушать ее.
   — Извини, — она прижала ладони к лицу. Казалось, что сейчас расплачется. — Не нужно меня, дорогой, сейчас слушать. Это во мне говорит горе, а оно никогда не бывает объективным. Извини, Боря. Иди, иди, мальчик. Иди и не осуждай меня, пожалуйста.
   — О чем вы говорите, честное слово!
   — Я знаю. Я старше… Старше… Столько ошибок, разочарований, потерь. Слишком много для одной судьбы, — Любовь Ивановна прикусила губу, все сильнее вонзая в нее зубы. Ей было больно, но Борис понимал, что она старается физической болью хоть немного отвлечь себя от страданий душевных. — Спасибо, что был все это время рядом. Спасибо, милый. А сейчас иди и скажи Лиде, чтобы не заходила ко мне сегодня.
   — Она может остаться? — с надеждой спросил Краснин.
   — Конечно, — устало выдохнула Любовь Ивановна. — Я ведь еще не настолько очерствела, как хотелось бы. Завтра, когда я окончательно пойму, что это не сон, даже ее присутствие будет необходимостью. Пусть остается.
   — Держитесь, тетя Люба. Я всегда готов помочь. Не забывайте обо мне, договорились?
   Любовь Ивановна кивнула и снова закрыла глаза. Боря постоял рядом еще несколько секунд. Ему было страшно оставлять ее наедине со своими мыслями, но и сам он больше не мог находиться в тягостной атмосфере этой квартиры. Без Гоши все здесь стало другим. Исчезло то, из-за чего всегда хотелось снова сюда вернуться. Здесь больше никогда не будет так весело, так спокойно, так легко. И воздух стал тяжелым, и свет — режущим глаза.