Рощина Наталия. Линия судьбы

   Гоша быстро назвал адрес, сказал о тяжелых увечьях, о трех нуждающихся в помощи пострадавших. Приняв вызов, диспетчер попросила ждать, а Гоша стал набирать номер милиции.
   — Не спеши, жених, — услышал он глухой голос Широкова.
   Андрей Александрович медленно поднялся, открыл дверь балкона и бросил полный ненависти взгляд на неподвижно лежавшую на полу жену. Потом тяжело повел глазами, словно хотел что-то найти, махнул окровавленной рукой и, пошатываясь, вышел на балкон.
   — Я не дам им наказать меня за собственную глупость. И добро и зло всегда наказуемы, слышишь? — Глядя на замершего с трубкой в руках Гошу, зловеще проговорил Широков. Потом повернулся, сделал два шага и, медленно перевалив свое тело через перила, бросился вниз. Еще мгновение, и на улице кто-то истошно закричал.
   — Алло! Кто на линии!
   — Алло, — сдавленным голосом отозвался Гоша. Он чувствовал, как комок дурноты мешает ему говорить, и быстро-быстро задышал, борясь с тошнотой.
   — Алло, вас слушают! Служба «02», говорите!
   — Приезжайте, — тихо сказал Гоша.
   — Что у вас стряслось?
   — Трое пострадавших. Один труп, — едва выговорил Гоша, почувствовав, как слезы потекли по щекам.
   — Ваша фамилия?
   — Виноградов. Моя фамилия Виноградов.
   — Адрес, назовите адрес!
   Он машинально повторил название улицы, номер дома и квартиры. И, не услышав ничего в ответ, положил трубку. Он прикрыл входную дверь и беспомощно заметался между Ксенией и Верой Васильевной. Ни одна, ни другая не приходили в сознание. Это было ужасно — созерцать двух избитых женщин, лица которых до неузнаваемости изменили отеки и синяки.
   Гоша почувствовал, что не может находиться с ними в квартире, и быстро выбежал на лестничную площадку. Внизу слышался нарастающий шум. Кто-то поднимался по ступенькам, взволнованно переговариваясь. Для Гоши все сливалось в хаотический шум, из которого он выделял отдельные слова. Он знал, что они касаются происшедшего. Прижимаясь к крашеной панели, Гоша не ощущал прохлады стены. Ему было страшно. Он вдруг подумал, что никогда не сможет забыть увиденного, и это каким-то образом совершенно изменит его жизнь, планы.
   — Молодой человек, вы из какой квартиры? — Он очнулся от собственных мыслей, когда вокруг него собралось несколько человек. Все выжидающе смотрели на него, едва сдерживая любопытство, заглядывали в коридор.
   — Туда нельзя, — прошептал Гоша. Он решил, что не пустит в квартиру никого, кроме милиции и врачей. — Зевакам здесь нечего делать.
   Его слова вызвали бурю возмущения, но, вероятно, вид у него был решительный. Никто не посмел даже попробовать сдвинуть его хоть на сантиметр. Гоша не видел лиц окруживших его и шумевших рядом людей. У него перед глазами стояла другая картина: Андрей Александрович медленно перегибается через перила… Ксения, Вера Васильевна…
   В жизни Гоши не было подобного испытания. Все, что случалось раньше, казалось такой безделицей, мелочами, не заслуживающими внимания. Гоша повзрослел за несколько минут. Он понял, что в жизни происходят события, которые нужно просто пережить. Никому из смертных не дано до конца понять задумки высших сил, но если они посылают испытание, значит, в этом есть свой неотвратимый смысл. Нужно перешагнуть через кошмар. Чтобы идти дальше, нужно просто переступить — забыть прошлое. Гоша решил, что для него это единственный выход: забыть и начать все заново. Иначе он не сможет быть тем, кем обещал стать для Ксении. Он не имеет права обманывать ее. Она и без того получила за свою недолгую жизнь слишком много плохого. Он обещал отогреть ее. Теперь это будет сделать еще сложнее, но он не отступится. Время залечивает любые раны. Нужно только уметь ждать. Гоша прогнал из своего сознания страх, смирившись с неизбежным. Он надеялся, что в награду за перенесенные потрясения разум поможет ему найти верное решение, выбрать свой путь. Они пойдут по нему вместе с Ксенией.
   Гоша проглотил мешающий дышать комок — волнение все еще сказывалось. А он обязан быть рассудительным и бесстрашным. С этого момента он должен взять на себя ответственность за судьбу трех женщин: его матери, Ксении, Веры Васильевны. Соизмерима ли эта ноша с его силами, покажет время. А пока Гоша почувствовал облегчение, услышав нарастающий шум — по лестнице поднимались люди. Увидев белые халаты, он посторонился, но сам в квартиру заходить не стал. Он знал, что его все равно позовут, и оттягивал неприятный, но неизбежный момент.
   Шум в подъезде нарастал, а ему так хотелось, чтобы все замолчали. Неужели они не понимают, что мешают? Кто-то тронул его за плечо — молодой санитар внимательно смотрел на него:
   — Вы сделали вызов?
   — Да, — Гоша почувствовал, что сейчас он должен будет войти.
   — Давайте войдем в комнату, — посторонившись, санитар жестом подтвердил свою просьбу.
   — Да, да, конечно.
   Гоша вошел в коридор, сразу ощутив запах нашатырного спирта, лекарств. Вслед за ним зашли два сотрудника милиции.
   — Кто здесь Виноградов? — спросил один из них.
   — Я, — Гоша понял, что пришло время отвечать на вопросы, ответы на которые будет найти не так-то и просто. — Я Виноградов.
   — Мы должны задать вам несколько вопросов.
   — Я готов, — увидев, что Ксения пришла в себя и сейчас ей оказывают помощь, Гоша воодушевился. Потом он перевел взгляд на Веру Васильевну. В этот момент ее укладывали на носилки. — Я могу на минутку подойти к девушке?
   — Нет, сначала ответьте на вопросы, — настойчиво повторил один из сотрудников милиции.
   Гоша кивнул и последовал за ним на кухню. Он шел, как в бреду, едва ли отдавая себе отчет в том, что все происходящее ему не снится. Это было так не похоже на реальность. Нужно было пережить все, что казалось дурным сном. И самое плохое имеет свойство когда-нибудь заканчиваться. Почему-то именно это было для Гоши главным и придавало ему силы.
   Несколько дней каждую ночь ей снилась квартира, залитая кровью. Алая, вязкая волна поднималась и настигала ее. От нее никак не получалось укрыться — стены, двери не спасали. Ксения захлебывалась, пытаясь плыть куда-то. Она то поднималась над алой поверхностью, то снова погружалась, барахтаясь из последних сил. Соленый привкус, сладкий, приторный запах крови убийственно действовал на Ксению, но освободиться от всепоглощающей, мощной, сметающей все на своем пути пучины не было возможности. В конце концов, обессилев, со сбившимся дыханием она каждый раз оказывалась на балконе, и в этот момент волна отступала. Вытирая кровавые потоки с лица, Ксения с облегчением вздыхала, но в этот момент перила, на которые она опиралась, с хрустом отламывались. Удержать равновесие было невозможно, Ксения с криком падала в бездну и в ужасе просыпалась. Все тело болело, голова раскалывалась. Тяжело было открывать глаза, потому что свет вызывал неприятную резь, от которой непроизвольно бежали слезы.
   К моменту пробуждения соседка по палате обычно успевала вызвать медсестру. Со спокойным выражением лица и мягкой улыбкой та быстро делала ей очередной укол. Что-то тихо говорила и удалялась, заметив первые признаки сонливости на обретающем спокойное выражение лице Ксении. Лекарство действовало практически мгновенно, погружая ее в глубокий сон, лишенный кошмаров. Это была спасительная тьма, которая давала возможность забыться, набраться сил. Сил… Правда, пока Ксения не видела им достойного применения. К чему ей снова подниматься на ноги? Так страшно возвращаться туда, где все безвозвратно изменилось. И смириться с этим было немыслимо. Неужели возможно пережить этот кошмар и снова обрести желание идти дальше? Ксения боялась смотреть в будущее. Оно казалось ей лишенным радости, смысла. Этот страшный августовский день перечеркнул все что было и будет. Неужели она, Ксения Широкова, появилась на этот свет ради того, чтобы в двадцать лет потерять смысл жизни? Где, в чем искать его теперь? Она постоянно задавалась этим вопросом до случившегося, а теперь он и вовсе заводил ее в тупик.
   Одно было очевидно — Ксения панически боялась возвращаться в опустевшую квартиру. Она старалась даже не думать об этом. Следуя рекомендациям невропатолога, она пыталась проиграть ситуацию мысленно: вот она поднимается на нужный этаж, вот вставляет ключ в замок и… Дальше этого не шло, потому что Ксения начинала задыхаться от бешеного биения сердца. Оно словно повисло на тоненькой нити и, быстро раскачиваясь, было готово вот-вот сорваться, навсегда решив для своей хозяйки проблему смысла жизни. Все заканчивалось слезами, возрастающим страхом. Ксения стыдилась этого ощущения. Ей теперь нельзя быть слабой. Она перешагнула через такое, после чего многие бы сломались, но только не она. Она должна быть сильной, чтобы достойно пережить весь этот кошмар. Однако в следующий момент Ксению настигал поток совершенно противоположных мыслей: она чувствовала, что лучше оставаться розвальней, требующей постоянного внимания и заботы. Это поможет понять, кто из настоящих друзей останется рядом. Круг общения Ксении никогда не был широк, а вообще-то ее интересовал только один человек, его реакция на происходящее. Пока он оправдывал ожидания, но чем преданнее он себя вел, тем большее раздражение вызывал у Ксении. В этом не было никакой логики, но ощущение, слишком сильное и реальное, постепенно накрывало Ксению, как та кровавая волна из ночных кошмаров.
   Гоша и Любовь Ивановна проведывали ее каждый день. Они старались сделать все, чтобы Ксения не чувствовала себя одиноко, чтобы у нее оставалось как можно меньше времени на размышления. Пока она не могла мыслить спокойно, рассудительно. Она все еще находилась во власти пережитого кошмара. Врачи говорили, что ее психика уже достаточно устойчива, но нужно помнить: пережитое не пройдет бесследно. Время от времени под влиянием чего-то внешнего, собственных мыслей, удач и неудач прошлое может возвращаться. Насколько Ксения будет в силах противостоять ему, покажет время. К тому же и врач, и Гоша, и его мама понимали, что возвращение в реальность для Ксении станет очередным испытанием. Они оказались правы, потому что незадолго до выписки она призналась Гоше, что не представляет своего возвращения домой. Она старалась говорить спокойно, но в какой-то момент не смогла сдержать слез. Гоша принялся успокаивать ее и с готовностью предложил ей пожить у них. Ксении показалось, что он был готов к такому разговору. Значит, она становится предсказуемой — это ей не понравилось. А Гоша не видел, что его ответ как бы и не обрадовал Ксению.
   — Мама не будет возражать. Я точно знаю, что она тоже будет рада, если ты поживешь у нас, — горячо продолжал Гоша. — Да что я говорю, не поживешь, а просто переселишься к нам.
   Он говорил с Любовью Ивановной на эту тему гораздо раньше, чем Ксения высказала свои опасения. Оба давно были готовы к тому, чтобы предложить Ксении из больницы переехать к ним.
   — Все остается в силе, — Гоша осторожно взял Ксению за руку. Как долго тянулись дни, которые Ксения провела в больнице. Как часто он представлял себе этот день выписки. Он должен был ознаменовать начало новой жизни для обоих, конец испытаний. — Мы — одна семья. Мама ждет тебя, Ксюша. Поедем?
   Она сидела на больничной кровати, глядя на стертый линолеум. Пытаясь понять геометрию почти неразличимого рисунка, Ксения ответила не сразу. Она не испытывала радости, покидая стены больничной палаты. Возвращение в мир страшило ее. Она боялась выйти из палаты, даже зная, что Гоша будет крепко сжимать ее руку. Он обещал всегда быть рядом. Как трогательно — Ксению распирало от раздражения, которое вызывало в ней поведение Гоши. Он хочет казаться идеальным спутником, показывает, что его отношение к ней осталось неизменным. Глупый, он только отталкивает ее этим, не понимая, что сейчас ей не до планов на его счет. Ей нужно вернуться туда, где она выросла, где мечтала и задумывалась о смысле жизни. А возможно ли это? От прошлого хочется отказаться, не осталось никаких желаний, а смысл оказался фантомом — призраком, ни разу не открывшим свое истинное лицо.
   Ксении было невыносимо тяжело все эти дни, после того как она пришла в себя. Она никогда еще не чувствовала себя так плохо. Физическую боль усугубляла боль душевная, и именно ее не снимали ни лекарства, ни добрые слова и лица всех, кто принимал участие в судьбе Ксении. Она думала о том, как теперь будут строиться ее отношения с отцом, что изменится в их общении с матерью, насколько реально существование семьи Широковых, когда ее ошарашили страшные новости: отца больше нет, мать в психиатрической больнице. Ксения тогда расплакалась, уткнувшись лицом в постель, а молодая медсестра, принесшая дурные вести, стояла и, тоже чуть не плача, гладила ее по волосам.
   — Почему я не умерла? — всхлипывая, повторяла Ксения, бессильно колотя подушку кулаками. Она снова подумала, что жестоко давать человеку жизнь, а потом заставлять его принимать страдания. Они делают ее существование безрадостным и бессмысленным. Неужели ради этого она появилась на свет? Нет, ее появление наверняка было непростительной ошибкой. Слезы лились, не принося облегчения. — Зачем, зачем? Я не хочу. Скажите, что все это только сон. Как с этим жить?
   Она до сих пор не ответила на этот вопрос. И с каждым днем Ксения понимала, что пока не видит достойного, оправдывающего се назначение убедительного ответа. Она ощущала себя балансирующей у края пропасти. И ей было абсолютно безразлично, что произойдет дальше: Ксения больше была готова к тому, чтобы упасть в бездну. Она была уверена, что для нее это лучший исход. Казалось, ее отрешение от жизни должно быть написано на лице. Старательно пряча свои мысли, Ксения пыталась не выдать словами, жестами ту изнурительную борьбу, которая происходила в ее душе. Притворство изматывало ее. Поэтому ей было так трудно общаться с Гошей и его мамой. К тому же Ксении все чаще казалось, что их поведение лишено искренности. Подозрительно реагируя на самые обыденные вещи, Ксения все чаще ловила себя на мысли, что ей спокойнее, когда она остается одна. А Любовь Ивановна и Гоша словно не замечали перемен, происходящих с ней. Они старались вести себя так, будто ничего и не произошло. Все скользкие темы пока обходили, а стоило Ксении затронуть их, Любовь Ивановна спокойно повторяла, что всему свой черед.
   — Мы поговорим обо всем после, девочка, — ее тон был мягким и строгим одновременно. Он не допускал возражений, настойчивого повторения вопроса, обсуждения проблемы, которую заботливая Любовь Ивановна отодвигала все дальше и дальше. Она считала, что главное — поставить на ноги ее, Ксению. Говоря это, она кончиками губ держала легкую улыбку, казавшуюся неестественной и неуместной — еще одно доказательство лукавства. У Ксении же мышцы лица утратили способность воссоздавать даже подобие улыбки.
   «Интересно, появится ли у меня когда-нибудь повод для этого?» — мрачно глядя на повторяющийся узор старого линолеума, размышляла Ксения. Память все чаще рисовала мамино лицо. Теперь дочь понимала ее, как никогда. Бедная мама. Ксения вытирала набегающие слезы. Как близки ей были ее грусть, отчаяние, страх перед жизнью прошлой и будущей — как же тяжело жить с таким грузом. Это напоминает существование между жизнью и смертью, та же пропасть, только сил для равновесия словно бы и не осталось. Теперь это состояние, словно вирус, передалось Ксении. А тут еще Гоша с его восторженно-радостным выражением лица. Где же найти мужество, чтобы оторвать взгляд от пола и не искать спасения в непонятных росчерках, полустертых пятнах. Пауза затягивалась, а Гоша преданно и нежно смотрел на нее, ожидая и боясь ее ответа.
   — Пойдем же. Ксюша, ты меня слышишь? — его голос показался ей чужим.
   — Я?
   — Да, я к тебе обращаюсь.
   — Слышу, конечно. Зачем ты спрашиваешь очевидные вещи? — Ксения решила, что сейчас, как никогда, похожа на свою мать. Наверняка у нее всегда было такое же отрешенное, задумчивое лицо и чуть сдвинутые к переносице брови — они выказывали недовольство тем, кто мешал плавному и глубокому течению только ей известных мыслей.
   — Это не настолько очевидно, честно говоря. Прости.
   — На кого я сейчас похожа? — ни с того ни с сего спросила Ксения.
   — Что? — Гоша не ожидал подобного вопроса.
   — Ты слышал. Я спросила, на кого похожа сейчас, в эту минуту?
   — Не понимаю, — Гоша недоуменно смотрел на ее заблестевшие от подступающих слез глаза. Он боялся ответить не то, что она хотела бы услышать. Это становилось невыносимым. Последнее время он вообще перестал говорить то, что думал. Главным было не волновать Ксению, не сказать что-то, что могло бы ее расстроить, огорчить.
   — Ну не надо, Гоша! — Ксения откинула прядь волос за спину, — Ты ведь говорил, что я — копия отца. Сейчас тоже?
   — Ты похожа на саму себя, — скороговоркой выпалил Гоша. — Все скоро образуется, и ты снова сможешь стать прежней.
   — Ага! Значит, что-то все же изменилось.
   — Извини, я не так высказался.
   — Да? Врешь. Ты не хочешь признать, что сейчас я выгляжу такой же сумасшедшей, как мать. Мы с ней словно близнецы, сиамские близнецы с одной головой на двоих. И в ней нет здравого смысла ни на грамм! Ты не можешь этого даже произнести. Как же ты собираешься с этим жить?
   Гоша молча закрыл глаза и тяжело вздохнул. Ксения все понимала лучше его самого. Она была уверена, что и для него происшедшее не могло пройти бесследно. Что-то навсегда исчезло из их радужных, полных романтики, любви и безграничного доверия отношений. Пока он боится за ее рассудок, пытается наименее безболезненно вернуть ее в реальность. Какое-то время они еще будут внушать друг другу, что любовь не ушла, что они по-прежнему близки. По инерции они будут жить вместе, может быть, даже поженятся в ближайшее время. Но в один миг все рухнет, и поддерживать убийственные осколки не захочется никому.
   — Ксюша, тебе вредно волноваться.
   — Мне жить вредно, — проглотив комок, ответила Ксения.
   — Малыш, мы справимся с этим. Ты только не опускай руки. Мы вместе.
   — Я не имею права обрушивать на тебя свою пустоту.
   — Я хочу быть рядом.
   — Ты очень честный и порядочный. Неужели за это должен получить столько проблем? — прошептала Ксения. — Это несправедливо.
   — Не сейчас, милая. Давай выйдем из палаты и поедем домой.
   — Домой?! — лицо Ксении исказила гримаса ужаса.
   — Мама ждет нас, — Гоша чувствовал, что едва справляется с голосом, не давая себе перейти на повышенный тон.
   — Любовь Ивановна говорила, что сейчас главное — поставить меня на ноги.
   — И она права.
   — Единственное, что я могу — просто идти, — Ксения поднялась, взяла шелестящий кулек с вещами и медленно направилась к дверям. Она словно забыла о существовании Гоши и, не оглядываясь, шла до самого выхода из больничного вестибюля. Потом Ксения резко остановилась. Увидела шагающего позади Гошу и насупилась.
   — Что случилось? — устало спросил он.
   — Уже случилось все, что только могло.
   — Понятно, — Гоша обогнал Ксению, открывая перед ней двери. — Пойдем. Вон такси подъехало. Было бы неплохо успеть поймать его.
   Уже в машине Ксения заметила, что деревья принялись надевать осенние одежды. Она совершенно выпустила из виду ход времени. Уже начались занятия в университете, наверняка все на курсе давно обсудили ее проблемы. Только сейчас Ксения задалась вопросом о том, почему никто из сокурсников не пришел проведать ее? Даже в больнице это не казалось ей важным, но теперь ей предстояло снова общаться с этими людьми. Она должна знать их отношение к себе.
   — Гоша.
   — Что?
   — Сегодня десятое?
   — Одиннадцатое.
   — Почему никто из однокурсников ни разу не пришел ко мне? — Ксения чувствовала, что от обиды вот-вот заплачет.
   — Они рвались к тебе, но мама попросила их повременить с визитами.
   — Напрасно, — Ксения снова отвернулась к окну. — Я была бы рада увидеть знакомое лицо. Опять кто-то решает за меня, что лучше.
   Гоша укоризненно посмотрел на нее, но комментировать последнюю фразу не стал. Он понимал, что многое из того, о чем сейчас говорит Ксения, нужно пропускать мимо ушей. Ему нужно научиться не обращать внимания на неконтролируемые вспышки агрессии или, напротив, — желание уединиться, о которых предупреждали врачи. Они много о чем говорили, только Гоша запомнил не все. Ему вообще казалось, что это происходит не с ним. Так, очередная декорация из не самого лучшего сновидения. Оно началось с жуткой картины, открывшейся в тот злополучный день. У Гоши неприятно холодели кончики пальцев, когда он вспоминал свой визит к Ксении. Он много раз просыпался по ночам, прерывая сон, в котором его рука вот-вот нажмет кнопку звонка у ее двери. Но даже открыв глаза, он не сразу приходил в себя: почти безжизненное тело Ксении, ее безумные глаза, раскинувшаяся на полу Вера Васильевна. Милиция, санитары… Произошедшее в доме Ксении не могло не повлиять и на Гошу. Иногда ему казалось, что и самому бы не помешало несколько дней провести в больнице, в глубоком сне от лекарств, отключающих сознание.
   Поэтому он пропускал мимо ушей многое из сказанного врачом. Тот, как будто чувствуя, что его слушают невнимательно, обращался больше к Любови Ивановне. Гоша облегченно вздыхал. Ему было совестно перекладывать на ее плечи такой груз, но пока другого выхода Гоша не видел. Он полагался на маму — от нее точно не ускользнет ни одна деталь. Хотя могут ли быть мелочи в их ситуации?
   — Где похоронили отца?
   Гоша ответил не сразу. Он видел, как тяжело Ксении возвращаться к жизни, где все будет по-другому. Она резко, неожиданно переходила от одной темы к другой, словно пытаясь связать разорвавшиеся нити. Она будет все время о чем-то его спрашивать. Гоша почувствовал, что вряд ли ему удастся всегда отвечать так, чтобы не огорчить ее.
   — Его могила на втором городском кладбище.
   — Ты был там в день похорон?
   — Мама была.
   — Кто еще был?
   — Его сослуживцы.
   — Я никого из них не знаю, — задумчиво произнесла Ксения. — Мы вообще с отцом мало друг о друге знали. Как ты считаешь, он поступил правильно?
   — Не понимаю.
   — Он верно сделал, что навсегда покончил с этой многолетней неразберихой?
   — Не знаю.
   — Точнее, пожалуйста, Гоша.
   — Хорошо. Тогда так: не судите да не судимы будете.
   — Ага, значит, ты не хочешь со мной об этом говорить, — раздраженно сказала Ксения. Застегнув до верха «молнию» на ветровке, она съежилась еще больше. — Со мной вообще не стоит говорить. Ты прав. Я все теперь вижу в другом свете. У меня теперь подвижная психика. Красиво звучит, да?
   — Это пройдет, — Гоша взял ее прохладную ладонь и легонько сжал. — Потерпи.
   — Не надо, Гоша, — Ксения резко выдернула руку. Она почувствовала, что его прикосновение ей до смерти неприятно. Неужели это происходит с ней? И как такое может быть?
   — Хорошо, не волнуйся.
   — Если ты еще раз скажешь свое «не волнуйся», я закричу!
   — Хорошо.
   Уже остановившись у дверей Гошиной квартиры, Ксения подняла руку, чтобы нажать кнопку звонка, и застыла.
   — Что такое? — Гоша наклонился, чтобы увидеть выражение ее лица.
   — Нужно было сначала проведать маму, — дрожащими губами тихо сказала она.
   — К ней не пускают.
   — Вы пытались?
   — Неоднократно. Пока к ней не пускают. Мы передавали продукты, только это разрешается.
   — Это означает, что она совсем не в себе, — еще тише произнесла Ксения.
   — Просто ей тоже нужно время, чтобы успокоиться, — уклончиво ответил Гоша.
   — Ты врешь. Это навсегда. Я знаю. Теперь это точно навсегда. Она не выдержала. Она все-таки сломалась.
   — Ксюша, врачи делают все, что в их силах.
   — Наверняка они привязали ее к кровати, вливают тонны успокаивающих лекарств и принудительно кормят, — Ксения почувствовала, как слезы полились из глаз. — Она не сможет быть такой, как прежде.
   — Нужно надеяться на лучшее. Это единственное, что нам остается.
   — Мне, — перебила его Ксения. — Ты хотел сказать «мне».
   В этот момент дверь открылась — на пороге стояла Любовь Ивановна. Она вытирала руки о передник и приветливо улыбалась. Увидев слезы Ксении и растерянное лицо Гоши, она вышла и обняла ее за плечи.
   — Здравствуй, Ксюша. Пойдем, пойдем, милая.
   Ксения снова попала под магию ее теплых глаз и ласкового голоса. Это было так приятно: слышать, как к тебе нежно обращаются и заботятся. Теперь ей больше не от кого ждать этого. Остались только Гоша и его мама. Они — ее семья. Вернее, скоро станут ее семьей. Нужно быть благодарной этим добрым людям. Они ведь тоже устали, а она не доверяет каждому их слову, все время ищет доказательства их лицедейства. Нужно перестать. Ксения попыталась отбросить свою подозрительность и покорно делала все, о чем ее просила Любовь Ивановна. В этот первый день пребывания вне больницы эта женщина делала все от нее зависящее, чтобы Ксения ощущала себя уютно, спокойно. Гоша словно куда-то испарился, рядом все время была его мама, ее голос. И было совершенно не важно, что она говорила. Ее слова пролетали мимо, не застревая ни на мгновение в хаосе, поселившемся в голове Ксении. Шли они от сердца или говорились из жалости — не имело значения. Они не несли никакой информации и были важны только потому, что обращены именно к ней. Ксения поглощала нескончаемое внимание и заботу, благодарно глядя на Любовь Ивановну влажными от подступающих слез глазами. Любовь Ивановна от и до понимала ее состояние, ни о чем не спрашивала. Она просто просила сделать то или иное, и ответить отказом Ксении и в голову не приходило. Она послушно приняла ванну, вымыла голову, надела длинный махровый халат и высушила волосы феном. Потом подобрала их обычной резинкой и села за стол, потому что Любовь Ивановна приготовила обед то ли по поводу возвращения Ксении, то ли ее окончательного отчуждения.