Страница:
"- Клянусь Богом, нет никакой моей вины в том преступлении!" - I was sure! * - ответила она и засияла счастливой улыбкой сквозь слезы. - But you must...** - И показала, что ему нужно поскорее бежать. Тюльпан и так знал это слишком хорошо, - как мог бы он доказать свою невиновность, найди у него столько золотых монет?
И долго ли ещё смог бы разыгрывать глухонемого? А выяснив, что он не глухонемой, решили бы, что ему есть что скрывать! И было - то, что он француз, и это тут же вышло бы наружу, услышь они его английский. Тюльпан взял Эмму в объятия и та, всхлипывая, прижалась к нему.
- Now, come on! *** - сказала наконец. И снова они пустились бегом, чтобы догнать огромную отару овец. Догнав, Эмма заговорила с человеком, который был там, видимо, главным, - высоким загорелым стариком, в таком же плаще, как у остальных пастухов, но на голове его была широкополая шляпа, а в руке палка. Эмма его в чем-то убеждала, старик смотрел при этом на Тюльпана. Время от времени кивал и что-то отвечал, похоже, соглашаясь.
Эмма вернулась к Тюльпану, шедшему чуть позади и сумела объяснить, что огромная отара направляется в Лондон, чтобы снабдить город мясом, что Тюльпан получит посох и будет принят пастухом, по пути получит стол и ночлег. Отара шла издалека, и никто из пастухов не мог знать об убийстве сквайра - а стражники никогда не станут беспокоить поставщиков мяса, поскольку пастухи - люди весьма уважаемые ввиду - -------------
* - Я так и знала!
** - Но вы должны...
*** - А теперь пошли! своей полезности для общества!
- Тот старый джентльмен - мой дедушка! - под конец сообщила Эмма Тюльпану (слава Богу, на таком английском, который понимал даже он, поскольку выбирала слова попроще, чтобы выговаривать их понятно даже для глухонемого).
- Они проходят тут дважды в год, всегда в одно и то же время, поэтому я решила, что это самый безопасный способ для вас вовремя убраться из нашего графства. Пришлось сказать, что моему папе вы понравились и он решил доверить вас именно ему. Дедушка никогда проверять не будет - они с папой лет двадцать назад разругались насмерть и никогда больше не встречались. Счастливо, Strawberry! - и она снова расплакалась, ибо девчушка эта, несмотря на потрясающий ум и рассудительность, в которых мы уже убедились, была весьма чувствительной и непосредственной. Не будь ей только пять лет, Фанфан бы с удовольствием женился на ней - ну, разумеется, не будь его голова занята только Летицией! Эмму он начал просто обожать - и потому отвел её на минутку в сторону и вдруг заговорил:
- Эмма, я никогда о тебе не забуду, даже если проживу сто лет!
- Но вы прекрасно говорите, - удивилась она. - Хотя и немой!
- Наверно, произошло чудо, - ответил он с хмурым удивлением, уместным в такой момент.
- Я верю в чудеса! - восторженно заявила Эмма.
Переведенный с английского, этот диалог не представляет ничего особенного, но мелодичность английской речи и её ритмическая величавость придали ему возвышенность. А когда Тюльпан вложил Эмме в руку десять золотых, которые достал из кармана, она вдруг сказала:
- Так значит это вы убили того сквайра?
- Я же поклялся, что нет, моя милая!
- Мне верить вам?
- Верь, чтобы успокоить свою душу! Счастливо, Эмма, когда-нибудь мы ещё увидимся! - простился с ней Фанфан.
- Счастливо, мы ещё увидимся, Фанфан-Тюльпан.
- Что ты сказала?
- Сегодня утром вы во сне разговаривали, и я как раз была в овчарне. И говорили всякие странные вещи, например: "Вперед, Фанфан-Тюльпан! Труба зовет!"
- Я это говорил по-английски?
- По-французски! Я французский немножко понимаю, дедушка знает и меня кое-чему научил. Но во всяком случае я узнала, что вы не более немой, чем я!
А потом девчушка, такая маленькая, но чудная героиня, очаровательная несмотря на свою растрепанность, энергичная и категоричная вопреки своему росту и возрасту, такая незаурядная, мотнула головой в сторону стада, уже оставившего их далеко позади, и сказала:
- Go, now! *
Тюльпан поцеловал её в лоб, в щечки, в носик и огорчился при мысли, что скорей всего уже никогда не увидит Эмму Харт. Потом пустился за отарой, даже не представляя, когда оборачивался, чтобы помахать ей на прощанье, что с Эммой Харт он встретится вновь в Неаполе, в 1815 году, уже как с супругой английского посла, и именоваться она будет леди Гамильтон!
* - Иди, пора (сейчас)!
Махать он перестал, только когда расстояние сделало неразличимым её силуэт. Но он не мог и думать, что эта хрупкая и чумазая, но такая необычная девчушка сделает в Лондоне карьеру девицы легкого поведения под именем Эммы Лайон, - и что в начале этой карьеры ей весьма пригодятся те золотые, которые он ей тогда с благодарностью подарил! Ну что ж, Эмма проживет свой удел - (о котором, как нам кажется, нет нужды особо распространяться) - удел супруги посла в Неаполе, но прежде всего (и это её наибольшая заслуга перед историей) удел возлюбленной адмирала Нельсона, который разгромит Францию у Трафальгара, что принесет ему честь войти в историю победителем и честь погибнуть на месте своей победы, и честь удостоиться в Лондоне площади, названной в память великой победы. А Эмма этого не переживет.
Только когда она и Тюльпан расцеловались на прощание на дороге в Лондон, ничего они не знали об этом историческом будущем и ничего не чувствовали, кроме грусти, то теряют друг друга из виду.
Часть шестая.
Английские баталии.
1.
- Ах, этот город я никогда в жизни не забуду!
Так думал Фанфан-Тюльпан, который был в Лондоне уже пятнадцатый день. Да! Никогда не позабыть ему Лондон, поскольку тут ему пришлось столкнуться с множеством препятствий и проблем любого рода, или - скажем точнее - ему тут все время страшно не везло!
Не повезло уже с Эвереттом Поксом, человеком, к которому капитан Керкоф дал рекомендательное письмо и к которому Тюльпан зашел, едва прибыв в Лондон, сказав "прощай" овцам (восемь дней длился этот путь, за это время он простыл и заработал насморк). Эверетта Покса не оказалось в его таверне "Проспект оф Уитби", стоявшей на сваях над Темзой. Оказывается, Эверетт Покс был в тюрьме! Насколько смог Тюльпан понять молодую женщину, принявшую после него таверну, - Покс совершил страшную глупость - предложил ссуду под грабительский процент одному своему клиенту, а тот оказался маршалменом-сыщиком, который как раз и занимался розыском таких ростовщиков! И Покс получил шесть месяцев тюрьмы, откуда должен был вернуться лишь в начале будущего года!
- Он удивительный человек, - говорил Тюльпану Керкоф. - Моряки, плавающие в Англию за углем, через Эверетта Покса приторговывают всем, чем могут, и Покс - первый, кто с этого имеет. К тому же он, как поговаривают, шпион на службе Франции или Америки, и я не удивлюсь, если это правда. Так что, если ты им интересуешься, веди себя с ним поосторожнее и лишнего не говори!
- Ну да, интересуюсь, - ответил капитану Тюльпан, который против воли затесался в шпионскую аферу, но вот теперь этот род скрытой деятельности ему, пожалуй, даже начинал нравиться - особенно с тех пор, как подсунул англичанам фальшивые документы.
Но больше всего интересовало его в Поксе, что хозяин лондонской таверны "Проспект оф Уитби" был именно тем человеком, который лучше всех (кроме, конечно, господ из Адмиралтейства) знал корабли и капитанов английского "Хоум Флит" - флота метрополии - и, судя по всему, не случайно, - так что он был в состоянии в кратчайший срок отыскать фрегат "Виндиктив", капитана Олифанта Рурка и, даст Бог, и Летицию!
Но Эверетт Покс оказался недосягаем, и вот Тюльпан, вооруженный примерным планом Лондона, начерченным Керкофом, позорно провалился, пытаясь вести поиски на бесконечно длинных причалах и в гаванях, полных судов любого сорта, хотя с утра до вечера бродил там, куда несли ноги, пока не падал от усталости, причем он то и дело натыкался на патрули, у которых, разумеется, не решался ни о чем спросить. Тюльпан спал под брезентами на складах, где кишели крысы, однажды ночевал в какой-то барже - и в конце концов его насморк перешел в катар, а тот - в бронхит, поскольку был уже октябрь и с Темзы дул холодный ветер. Любой другой на его месте давно свалился бы без сил!
Однажды вечером Тюльпан обнаружил большущий парк (это был Гайд-Парк). И решил, что в парке ему может быть получше, если укрыться в кустах, чем у воды, где бушевал пронизывающий ветер. Ах, если бы ему попасть в нормальную постель с периной в одной из тех гостиниц, которые попадались на каждом шагу! Но разве мог он отважиться сунуться туда со своим слабым знанием английского и абсолютным незнанием того, как лондонская полиция контролирует такие места? И только подумать, в его фланелевом поясе так и лежали сто фунтов! Он был так истощен, что падал от усталости и готов был заснуть посреди улицы! И именно Гайд Парк он выбрал для ночлега совершенно случайно! Когда наступал вечер, оттуда все скрывались, кроме негодяев, поджидавших случайных прохожих, не знавших о дурной репутации этого места.
Тюльпану же с этой репутацией пришлось познакомиться сразу и запомнить её до конца дней своих! Еще подыскивая подходящее место, он не заметил, как в потемках был оглушен ударом по голове. А что касается сна, спал после этого так крепко, что мог и не проснуться. Зато, проснувшись утром, почувствовал себя удивительно легко, поскольку на нем не было уже ни пальто, - что не так страшно, ни шляпы - что не смертельно, ни даже жилетки! И, распоров фланелевый пояс, эти негодяи оставили его на теле пустой! Не иначе затем, чтобы ему не было слишком холодно.
Что теперь ему было делать, чтобы купить хотя бы свою дневную порцию ужасной жареной рыбы, которой торговали повсюду в дощатых лавчонках, почерневших от копоти горелого жира? После здравых размышлений Тюльпан пришел к выводу, что ему остается только, дождавшись наступления сумерек, в свою очередь ограбить какого-нибудь несчастного в Гайд Парке (или ещё лучше - в городе, поскольку после захода солнца в парк не отваживалась сунуться даже полиция). Но такой выход его не устраивал, и он предпочел заняться нищенством.
Грабители, к счастью, не позарились на его табличку, - и вот на следующий день Тюльпан уселся на первой попавшейся улице, которая отличалась от других тем, что здесь ловили заказчиков девицы легкого поведения. И вот на улице, именовавшейся Холборн Стрит, можно было увидеть молодого человека в одной рубашке, с лиловым кровоподтеком на лбу и надписью "Deaf and Dumb" на груди (Тюльпан в душе благословлял капитана Керкофа за эту идею).
Дела у него шли довольно успешно дня три, отчасти потому, что он с надлежащим набожным выражением лица предусмотрительно разместился перед небольшим собором, выстроенным в коринфском стиле. А собор посещало немало старых благочестивых дам.
Пережить полосу неудач - вот что было его первоочередной целью. Он собирался поднабрать деньжат, чтобы несколько дней продержаться и продолжить поиски. Он уже нашел способ стойко перенести все это - так же стойко, как до того ел жареную рыбу, причем у нового способа было то преимущество, что по крайней мере не выворачивало наружу желудок. По улицам здесь дважды в день ходили рослые молодки, по большей части родом из Уэльса, носившие огромные жестяные бидоны молока, продавая по кружке за пенни. Так наш герой теперь кормился молоком. И когда люди видели, как пьет он его из найденной где-то миски, в старухах, направлявшихся в собор, он вызывал ещё большее сочувствие. Девицы легкого поведения тоже не оставляли Фанфана без внимания. Прекрасные глаза, разглядеть которые они подходили поближе, сгорая при этом от зависти, меланхолическая прелесть его нечастой улыбки, вид его миски с молоком и ужас от того, что столь прелестный юноша - несчастный инвалид - все это трогало женское сердце. Особенно одной, хорошо сложенной златовласой красотки лет тридцати, которая на улице появлялась только изредка, поскольку пользовалась большой популярностью у господ - любителей подобного сорта. Ну так вот, эта блондинка каждый вечер, возвращаясь домой, давала Фанфану-Тюльпану два пенса.
Квин Мелисса - Королева Мелисса, так называли её, поскольку она никогда никого и словом не удостоила, каждый раз к подаренным Фанфану-Тюльпану двум пенсам добавляла призывную улыбку и притом жестами недвусмысленно намекала, что он ей симпатичен. И однажды вечером решила доказать свои симпатии вплотную - собралась забрать его к себе домой. Тюльпан сразу понял, в чем дело - так по-хозяйски взяла она его за руку, как обычно своего клиента. Тут Фанфану вновь не повезло. Произошло нечто невероятное: он знаками дал понять, что не хочет (потому что боялся подцепить какую-нибудь заразу). Но Мелисса потянула его ещё с большей силой, а потом вдруг вышла из себя, но не стала кричать и сыпать проклятиями, а безумно жестикулировала перед носом растерянного Тюльпана. А потом вдруг глухо зарычала, оттолкнула его что было сил и помчалась к двум констеблям, появившимся на улице, все ещё рыча и мстительно тыча пальцем в Тюльпана!
Лишь теперь Тюльпан сообразил, в чем дело! Да, он влип! Королева Мелисса сразу поняла, что Тюльпан вовсе не глухонемой, ибо все её жесты были азбукой глухонемых, а Тюльпан ничего не понял! Да, Королева Мелисса сама была глухонемой, как это не невероятно! А Тюльпан, хотя и читал английские романы, не имел понятия, что в Англии злоупотребляющие милостью граждан ложные инвалиды подлежат водворению за решетку.
Потом последовало нечто неописуемое. Двое верзил кинулись к нему, и Тюльпан, боясь, что в толпе ему могут преградить путь (на улице было полно людей, возвращавшихся с работы) склонив голову, вошел в собор, рассчитывая найти запасной выход.
Сие святое место было, однако, полно народу: служили заупокойную мессу и церковный хор только что громовым "фортиссимо" сопроводил в последний путь Гомера Данцига, чье имя никак не вошло в историю. Ах, что было! Шевалье де Ла Тюльпан ещё долго будет вспоминать о смятении толпы опечаленных родственников, перепуганных, словно куры при виде лисы, о воплях "Скандал! Скандал!", о вое вдовы и ругани братьев дорогого усопшего. За ним гонялись вокруг колонн, крича:
- Держи вора! Лови убийцу! Хватай святотатца!
Потом Тюльпан споткнулся о предательский ковер и налетел на катафалк, который с жутким грохотом рухнул на пол. Вот так и получилось, что Фанфан был наконец схвачен и арестован, хотя и хватался изо всех сил за гроб Гомера Данцига, чья душа, как нам кажется, была уже достаточно далеко на пути в рай, чтобы не видеть этой адской сумятицы и не слышать воплей, нарушивших траурную церемонию.
Вот почему Тюльпан потом повторял, как мы слышали:
- Нет, это чертово местечко я никогда не забуду!
А повторяет он это в тюрьме, где заперт был уже двенадцать часов.
* * *
В зале суда уже не мог прикинуться глухонемым, раз уж орал как ненормальный, когда его констебли пинками вышибали из храма. Поэтому решил разыгрывать простачка, чтобы никто не мог приписать его непонимание и косноязычие ничему, кроме врожденного слабоумия.
Кое-как Тюльпан понял, что на следующий день его будет судить некий Хидборо - судебный пристав и судья в одном лице, который занимался мелкими проступками.
- Который час? Восемь-девять утра?
В камере света не было, темно, хоть глаз выколи. Тюльпану не спалось, поэтому ему так хотелось угадать, который час. А не спалось ему потому, что в другом углу камеры кто-то непрестанно храпел, стонал и пускал газы, так что неудивительно, что в камере так смердело. Но это хоть позволило ему забыть о своем отчаянии. Ведь храп, хрип и прочее составили настоящий концерт, весьма оригинальный.
Тюльпан задумался, что ему может грозить, хотя всерьез заботило его как раз не это. Он ощущал себя совсем беспомощным в этом огромном, страшно чужом и таком грозном для него городе, где без денег, друзей и покровителей ему суждено было идти от разочарования к разочарованию, от неудачи к полной катастрофе.
Тут в камере появился отблеск света. Кто-то снаружи, с улицы поднимал железный ставень, на нижнем краю которого был глазок. Назвать это светом было бы преувеличением, просто тьма сменилась полутьмой, но теперь хоть можно было различить замызганные каменные стены, засохшие потеки на полу, и даже дохлую крысу, которая успела высохнуть, - ясно, что за атмосфера была в этом склепе.
Сзади в углу Тюльпан увидел какую-то громадную, странную, бесформенную кучу - ту самую, что всю ночь музицировала. По-видимому, это было человеческое существо, но слово "куча" подходило больше. Казалось, это была масса без головы, огромная шарообразная кукла из лохмотьев, все, что угодно - но если это в самом деле был человек, то очень мало с человеком схожий. И удивительнее всего, что все это было целиком облеплено грязью, теперь уже совсем засохшей, но именно это объясняло, откуда этот запах, напоминавший вонь застойных каналов Венеции. Короче говоря, жуткий смрад!
Тюльпан всегда был любопытен, даже в моменты, когда ему было вовсе не до смеха. Поэтому он встал и подошел взглянуть поближе.
- Эй! - позвал он. - How do you feel? *
Поскольку ответа на свой вопрос не получил, пнул "кучу" наугад, надеясь, что не угодил в уязвимое место. Но результат проявился: из груды лохмотьев, склеенных засохшей грязью, вынырнуло что-то отдаленно схожее с лицом - ни мужским, ни женским, невероятно растянутым в ширину, темно-сизого цвета, с двумя громадными дырами ноздрей, запавшими губами, с глазами, тяжело раздиравшими заросшие скорлупы век, пронизанными красными жилками, как у кролика-пьяницы. А вершиной этой невероятно деформированной головы была корона густых волос - которые были бы белыми, не будь они напудрены угольной пылью и покрыты черной коркой, а судя по длине, принадлежали они женщине. Это предположение подкреплял тот факт, что багровые уши этого создания были украшены серебряными сережками с маленькими сапфирами. - ------------- - * - Как самочувствие?
- My name is Strawberry, * - представился Тюльпан, услышав в ответ нечто такое, от чего у него перехватило дыхание, нечто, произнесенное на чистейшем французском:
- Слушай, не сри ты мне на мозги, а?
Сказано было неповторимым языком, голосом, звучащим как треснувший колокол, но все же колокол! И потом эта огромная женщина - если это и вправду была представительница прекрасного пола - тут же уснула. Надо же! Француженка! Но такая!!!
Тюльпан опять уселся в угол и ждал не меньше часа, пока женщина окончательно проснулась. Проснувшись, с ворчанием села, потом со трубным звуком потянулась, встала на ноги - и показалась во всем своем заляпанном и помятом великолепии пивной бочки - что вдоль, что поперек. Когда же на Тюльпана уставился удивленный мутный взгляд, в котором ещё не было и признака мысли, Фанфан сказал:
- Мое почтение, мадам! Считаю своим приятным долгом приветствовать соотечественницу!
Потом с улыбкой, словно истинный дворянин, склонился, чтобы поцеловать ей руку. Она стерпела. Видимо, такое начало её полностью ошеломило. Растерянно оглянувшись вокруг, вдруг выдохнула:
- Слушай, повтори, а? Что ты сказал?
- Я выразил вам свое почтение, мадам!
- И ты поцеловал мне руку?
- Да, я имел эту честь, мадам.
- Черт! Дьявол! Гром меня разрази! - сказала та, откашлявшись. - Я думала, мне чудится. На миг даже подумала, что - ------------- - * - Меня зовут Земляника я опять у старика Филиппа! - Умолкнув, тут же продолжала: Тысяча чертей, я только что говорила по-французски, верно?
И когда Тюльпан кивнул, удивленно добавила:
- Черт побери, усраться можно! - и довольно расхохоталась. - Я и не знала, что ещё умею! Ведь сорок лет, как не было случая!
- Но вы ещё умеете мастерски ругаться! - галантно заметил Тюльпан.
- А, это нормально! Я крою по-французски и по-английски, как на душу придется! Как тебя зовут, сынок?
- Фанфан, - ответил он, - но это только между нами, мадам! - добавил тише. - Я попал в щекотливую ситуацию.
- Shut up! * - скомандовала она. - Я тоже принадлежу к определенным кругам...
- К определенным кругам?..
- Да... и у нас не принято выпытывать друг друга... Чем меньше я буду о тебе знать, тем лучше!
- Знать!
- Знать... Что привело тебя сюда?
И он сказал. Она хихикала, когда рассказывал о глухонемой проститутке, и ещё больше рассмешило её описание погони в храме. А когда Фанфан несмело спросил, суровое ли грозит ему наказание, хлопнула по плечу и заявила:
- Сынок, ты под моей защитой. Потому что ты француз, и потому что ты меня рассмешил! А кроме того, ты чертовски мил! Поцеловать мне руку! Как во времена старика Филиппа! Черт побери! За это нужно выпить! - ------------- * - Замолчи!
Тюльпан - не без содрогания - увидел, как из своих лохмотьев она достает керамическую флягу и протягивает ему - там оказался джин! Тюльпан как следует глотнул - и дух перехватило. Когда же у него вновь прояснились глаза, после глотка залитые слезами, он смог увидеть, как его новая приятельница большими глотками допивает остатки. Допив же, крякнула так громко, что со стен едва не посыпалась штукатурка.
- Теперь другое дело! - и вздохнула: - Теперь пошли отсюда, сынок!
С неожиданной легкостью проплыв через камеру, она заколотила в дверь и заорала словно иерихонская труба:
- Hey! Benthame! I am awoke! Open! *
- Но почему вас здесь заперли? - спросил испуганный Тюльпан, когда кто-то загремел ключом в замке.
- Не заперли! - возразила она. - Предоставили мне ночлег. Видно, нашли меня где-нибудь в ближайшей канаве. Morning, darling! ** - приветствовала она человека по имени Бентем, стражника, который отпер дверь и шутливо её приветствовал: - Hello, mistrees Jones! ***
Поднявшись на дюжину ступенек, они попали в тесную каморку с низким потолком, жарко натопленную кафельною печью, и Бентем сообщил:
- Хизборо Стоунвел будет с минуты на минуту.
Когда Бентем вышел, миссис Джонс сказала Фанфану:
- Так, ты мой племянник, понял! И помалкивай, прикинься ------------- - * - Эй! Бентем! Я проснулась! Открывай!
** - Доброе утро, дорогой!
*** - Привет, миссис Джонс! идиотом!
- Ну, это у меня хорошо получается!
- All right, - Hello, mister Stonewal! * - воскликнула она, когда в комнату вошел сутуловатый человечек, до синевы выбритый, одетый в коричневое сукно.
- Thank you for the hospitality of this night! ** - поблагодарила она.
- It is always a pleasure, - вполне серьезно ответил судья и указал на Тюльпана. - I suppose he is your nephew. ***
- Yes, sir! **** - подтвердила она свое родство с Тюльпаном.
- All right! Take him and don't forget me next week! ***** согласился с ней судья.
- Sure! ****** - бросила миссис Джонс, уводя с собой Фанфана, не перестававшего изумляться, что за спектакль тут разыгрывается. Или подействовал джин, которого он никогда раньше не пил? Ему казалось, он вот-вот взлетит, но все пересиливало странное чувство: в толпе на улице он уже не испытывал того беспокойства, если не страха, который его прес--------------
* - Прекрасно, - Привет, мистер Стоунвел!
** - Спасибо за гостеприимство на эту ночь!
*** - Всегда к вашим услугам, ... - Полагаю, он ваш племянник.
**** - Да, сэр!
***** - Хорошо! Забирайте его и не забудьте обо мне на следующей неделе!
****** - Конечно!. ледовал с самого появления в Лондоне. И этим чувством безопасности он был обязан миссис Джонс. И не только этим! Чтобы вывести его из тюрьмы на свободу без всяких судебных церемоний, хватило одного её авторитета, её удивительной манеры общения, её безбрежной, глубоко естественной жизненной силы, которая его прикрыла и спасла!
Поэтому Фанфан рассыпался в благодарностях и без особого восторга начал прощаться. Миссис Джонс, остановившись вдруг, молча уставилась на него. Фанфан же продолжал:
- Могу ли я спросить, с чего вдруг судья решил, что я - ваш племянник, когда вы ещё слова не успели сказать?
- Примерно месяц назад, - ответила она, - я тоже оказалась в камере с одним бродягой, который мне понравился. Не так, как ты, но все же... И я сказала Стоунвелу, что это мой племянник.
- А вы со Стоунвелом на дружеской ноге, да?
- Разумеется! Ведь я ему поставляю уголь, вот и сейчас он заказал на ту неделю! И к этому довольно загадочному объяснению она добавила:
- Куда теперь?
- Простите?
- Ты ведь со мной собрался распрощаться. Вот я и спрашиваю: куда теперь? Ведь на тебе ничего нет и голоден ты как вол!
- Как волк!
- Вот видишь! И к тому же ты француз - здесь, в Англии. Нет, я не знаю, почему! Тихо! Никаких объяснений! Я предлагаю тебе ночлег и стул...нет, стол! И работу! А ты меня за
- 448 - это научишь снова верно говорить по-французски, all right? *
- All right, - радостно ответил Фанфан, счастливый тем, какой оборот принимает дело.
- А вы меня научите как следует говорить по-английски, - добавив это, был так тронут, что снова поцеловал ей руку.
- Ах, точно как мой старина Филипп! - растроганно вздохнула она.
Но это имя помянула уже в третий раз!
- Кстати, ты на него даже чуть похож, - она вдруг заново оглядела Фанфана и опять вздохнула. - Ах, как он меня обожал!
- Обожал! - поправил Фанфан. - Но кто это - Филипп?
- Филипп Орлеанский! Он был регентом Франции после Людовика XIV. Ах, как мы с ним веселились! А наши ужины в Пале-Ройяль! Тогда мне было двадцать и знаешь, какой у меня был номер? Я совсем нагая изображала начинку в огромном пироге на столе - а стол тот появлялся вдруг посреди паркета в зале!
При этих воспоминаниях она так гулко расхохоталась, что прохожие оглянулись от испуга и даже лошади шарахнулись. Сама растроганная этой неожиданной историей, вспомнив свои лихие юные годы, она заметила Фанфану:
- Nephew! ** Но ты не думай, чести твоей ничто не угрожает. Мне уже семьдесят!
- Для меня это была бы великая честь! - ответил на это Невью-"племянник"-Тюльпан, на душе которого полегчало, пос--------------
И долго ли ещё смог бы разыгрывать глухонемого? А выяснив, что он не глухонемой, решили бы, что ему есть что скрывать! И было - то, что он француз, и это тут же вышло бы наружу, услышь они его английский. Тюльпан взял Эмму в объятия и та, всхлипывая, прижалась к нему.
- Now, come on! *** - сказала наконец. И снова они пустились бегом, чтобы догнать огромную отару овец. Догнав, Эмма заговорила с человеком, который был там, видимо, главным, - высоким загорелым стариком, в таком же плаще, как у остальных пастухов, но на голове его была широкополая шляпа, а в руке палка. Эмма его в чем-то убеждала, старик смотрел при этом на Тюльпана. Время от времени кивал и что-то отвечал, похоже, соглашаясь.
Эмма вернулась к Тюльпану, шедшему чуть позади и сумела объяснить, что огромная отара направляется в Лондон, чтобы снабдить город мясом, что Тюльпан получит посох и будет принят пастухом, по пути получит стол и ночлег. Отара шла издалека, и никто из пастухов не мог знать об убийстве сквайра - а стражники никогда не станут беспокоить поставщиков мяса, поскольку пастухи - люди весьма уважаемые ввиду - -------------
* - Я так и знала!
** - Но вы должны...
*** - А теперь пошли! своей полезности для общества!
- Тот старый джентльмен - мой дедушка! - под конец сообщила Эмма Тюльпану (слава Богу, на таком английском, который понимал даже он, поскольку выбирала слова попроще, чтобы выговаривать их понятно даже для глухонемого).
- Они проходят тут дважды в год, всегда в одно и то же время, поэтому я решила, что это самый безопасный способ для вас вовремя убраться из нашего графства. Пришлось сказать, что моему папе вы понравились и он решил доверить вас именно ему. Дедушка никогда проверять не будет - они с папой лет двадцать назад разругались насмерть и никогда больше не встречались. Счастливо, Strawberry! - и она снова расплакалась, ибо девчушка эта, несмотря на потрясающий ум и рассудительность, в которых мы уже убедились, была весьма чувствительной и непосредственной. Не будь ей только пять лет, Фанфан бы с удовольствием женился на ней - ну, разумеется, не будь его голова занята только Летицией! Эмму он начал просто обожать - и потому отвел её на минутку в сторону и вдруг заговорил:
- Эмма, я никогда о тебе не забуду, даже если проживу сто лет!
- Но вы прекрасно говорите, - удивилась она. - Хотя и немой!
- Наверно, произошло чудо, - ответил он с хмурым удивлением, уместным в такой момент.
- Я верю в чудеса! - восторженно заявила Эмма.
Переведенный с английского, этот диалог не представляет ничего особенного, но мелодичность английской речи и её ритмическая величавость придали ему возвышенность. А когда Тюльпан вложил Эмме в руку десять золотых, которые достал из кармана, она вдруг сказала:
- Так значит это вы убили того сквайра?
- Я же поклялся, что нет, моя милая!
- Мне верить вам?
- Верь, чтобы успокоить свою душу! Счастливо, Эмма, когда-нибудь мы ещё увидимся! - простился с ней Фанфан.
- Счастливо, мы ещё увидимся, Фанфан-Тюльпан.
- Что ты сказала?
- Сегодня утром вы во сне разговаривали, и я как раз была в овчарне. И говорили всякие странные вещи, например: "Вперед, Фанфан-Тюльпан! Труба зовет!"
- Я это говорил по-английски?
- По-французски! Я французский немножко понимаю, дедушка знает и меня кое-чему научил. Но во всяком случае я узнала, что вы не более немой, чем я!
А потом девчушка, такая маленькая, но чудная героиня, очаровательная несмотря на свою растрепанность, энергичная и категоричная вопреки своему росту и возрасту, такая незаурядная, мотнула головой в сторону стада, уже оставившего их далеко позади, и сказала:
- Go, now! *
Тюльпан поцеловал её в лоб, в щечки, в носик и огорчился при мысли, что скорей всего уже никогда не увидит Эмму Харт. Потом пустился за отарой, даже не представляя, когда оборачивался, чтобы помахать ей на прощанье, что с Эммой Харт он встретится вновь в Неаполе, в 1815 году, уже как с супругой английского посла, и именоваться она будет леди Гамильтон!
* - Иди, пора (сейчас)!
Махать он перестал, только когда расстояние сделало неразличимым её силуэт. Но он не мог и думать, что эта хрупкая и чумазая, но такая необычная девчушка сделает в Лондоне карьеру девицы легкого поведения под именем Эммы Лайон, - и что в начале этой карьеры ей весьма пригодятся те золотые, которые он ей тогда с благодарностью подарил! Ну что ж, Эмма проживет свой удел - (о котором, как нам кажется, нет нужды особо распространяться) - удел супруги посла в Неаполе, но прежде всего (и это её наибольшая заслуга перед историей) удел возлюбленной адмирала Нельсона, который разгромит Францию у Трафальгара, что принесет ему честь войти в историю победителем и честь погибнуть на месте своей победы, и честь удостоиться в Лондоне площади, названной в память великой победы. А Эмма этого не переживет.
Только когда она и Тюльпан расцеловались на прощание на дороге в Лондон, ничего они не знали об этом историческом будущем и ничего не чувствовали, кроме грусти, то теряют друг друга из виду.
Часть шестая.
Английские баталии.
1.
- Ах, этот город я никогда в жизни не забуду!
Так думал Фанфан-Тюльпан, который был в Лондоне уже пятнадцатый день. Да! Никогда не позабыть ему Лондон, поскольку тут ему пришлось столкнуться с множеством препятствий и проблем любого рода, или - скажем точнее - ему тут все время страшно не везло!
Не повезло уже с Эвереттом Поксом, человеком, к которому капитан Керкоф дал рекомендательное письмо и к которому Тюльпан зашел, едва прибыв в Лондон, сказав "прощай" овцам (восемь дней длился этот путь, за это время он простыл и заработал насморк). Эверетта Покса не оказалось в его таверне "Проспект оф Уитби", стоявшей на сваях над Темзой. Оказывается, Эверетт Покс был в тюрьме! Насколько смог Тюльпан понять молодую женщину, принявшую после него таверну, - Покс совершил страшную глупость - предложил ссуду под грабительский процент одному своему клиенту, а тот оказался маршалменом-сыщиком, который как раз и занимался розыском таких ростовщиков! И Покс получил шесть месяцев тюрьмы, откуда должен был вернуться лишь в начале будущего года!
- Он удивительный человек, - говорил Тюльпану Керкоф. - Моряки, плавающие в Англию за углем, через Эверетта Покса приторговывают всем, чем могут, и Покс - первый, кто с этого имеет. К тому же он, как поговаривают, шпион на службе Франции или Америки, и я не удивлюсь, если это правда. Так что, если ты им интересуешься, веди себя с ним поосторожнее и лишнего не говори!
- Ну да, интересуюсь, - ответил капитану Тюльпан, который против воли затесался в шпионскую аферу, но вот теперь этот род скрытой деятельности ему, пожалуй, даже начинал нравиться - особенно с тех пор, как подсунул англичанам фальшивые документы.
Но больше всего интересовало его в Поксе, что хозяин лондонской таверны "Проспект оф Уитби" был именно тем человеком, который лучше всех (кроме, конечно, господ из Адмиралтейства) знал корабли и капитанов английского "Хоум Флит" - флота метрополии - и, судя по всему, не случайно, - так что он был в состоянии в кратчайший срок отыскать фрегат "Виндиктив", капитана Олифанта Рурка и, даст Бог, и Летицию!
Но Эверетт Покс оказался недосягаем, и вот Тюльпан, вооруженный примерным планом Лондона, начерченным Керкофом, позорно провалился, пытаясь вести поиски на бесконечно длинных причалах и в гаванях, полных судов любого сорта, хотя с утра до вечера бродил там, куда несли ноги, пока не падал от усталости, причем он то и дело натыкался на патрули, у которых, разумеется, не решался ни о чем спросить. Тюльпан спал под брезентами на складах, где кишели крысы, однажды ночевал в какой-то барже - и в конце концов его насморк перешел в катар, а тот - в бронхит, поскольку был уже октябрь и с Темзы дул холодный ветер. Любой другой на его месте давно свалился бы без сил!
Однажды вечером Тюльпан обнаружил большущий парк (это был Гайд-Парк). И решил, что в парке ему может быть получше, если укрыться в кустах, чем у воды, где бушевал пронизывающий ветер. Ах, если бы ему попасть в нормальную постель с периной в одной из тех гостиниц, которые попадались на каждом шагу! Но разве мог он отважиться сунуться туда со своим слабым знанием английского и абсолютным незнанием того, как лондонская полиция контролирует такие места? И только подумать, в его фланелевом поясе так и лежали сто фунтов! Он был так истощен, что падал от усталости и готов был заснуть посреди улицы! И именно Гайд Парк он выбрал для ночлега совершенно случайно! Когда наступал вечер, оттуда все скрывались, кроме негодяев, поджидавших случайных прохожих, не знавших о дурной репутации этого места.
Тюльпану же с этой репутацией пришлось познакомиться сразу и запомнить её до конца дней своих! Еще подыскивая подходящее место, он не заметил, как в потемках был оглушен ударом по голове. А что касается сна, спал после этого так крепко, что мог и не проснуться. Зато, проснувшись утром, почувствовал себя удивительно легко, поскольку на нем не было уже ни пальто, - что не так страшно, ни шляпы - что не смертельно, ни даже жилетки! И, распоров фланелевый пояс, эти негодяи оставили его на теле пустой! Не иначе затем, чтобы ему не было слишком холодно.
Что теперь ему было делать, чтобы купить хотя бы свою дневную порцию ужасной жареной рыбы, которой торговали повсюду в дощатых лавчонках, почерневших от копоти горелого жира? После здравых размышлений Тюльпан пришел к выводу, что ему остается только, дождавшись наступления сумерек, в свою очередь ограбить какого-нибудь несчастного в Гайд Парке (или ещё лучше - в городе, поскольку после захода солнца в парк не отваживалась сунуться даже полиция). Но такой выход его не устраивал, и он предпочел заняться нищенством.
Грабители, к счастью, не позарились на его табличку, - и вот на следующий день Тюльпан уселся на первой попавшейся улице, которая отличалась от других тем, что здесь ловили заказчиков девицы легкого поведения. И вот на улице, именовавшейся Холборн Стрит, можно было увидеть молодого человека в одной рубашке, с лиловым кровоподтеком на лбу и надписью "Deaf and Dumb" на груди (Тюльпан в душе благословлял капитана Керкофа за эту идею).
Дела у него шли довольно успешно дня три, отчасти потому, что он с надлежащим набожным выражением лица предусмотрительно разместился перед небольшим собором, выстроенным в коринфском стиле. А собор посещало немало старых благочестивых дам.
Пережить полосу неудач - вот что было его первоочередной целью. Он собирался поднабрать деньжат, чтобы несколько дней продержаться и продолжить поиски. Он уже нашел способ стойко перенести все это - так же стойко, как до того ел жареную рыбу, причем у нового способа было то преимущество, что по крайней мере не выворачивало наружу желудок. По улицам здесь дважды в день ходили рослые молодки, по большей части родом из Уэльса, носившие огромные жестяные бидоны молока, продавая по кружке за пенни. Так наш герой теперь кормился молоком. И когда люди видели, как пьет он его из найденной где-то миски, в старухах, направлявшихся в собор, он вызывал ещё большее сочувствие. Девицы легкого поведения тоже не оставляли Фанфана без внимания. Прекрасные глаза, разглядеть которые они подходили поближе, сгорая при этом от зависти, меланхолическая прелесть его нечастой улыбки, вид его миски с молоком и ужас от того, что столь прелестный юноша - несчастный инвалид - все это трогало женское сердце. Особенно одной, хорошо сложенной златовласой красотки лет тридцати, которая на улице появлялась только изредка, поскольку пользовалась большой популярностью у господ - любителей подобного сорта. Ну так вот, эта блондинка каждый вечер, возвращаясь домой, давала Фанфану-Тюльпану два пенса.
Квин Мелисса - Королева Мелисса, так называли её, поскольку она никогда никого и словом не удостоила, каждый раз к подаренным Фанфану-Тюльпану двум пенсам добавляла призывную улыбку и притом жестами недвусмысленно намекала, что он ей симпатичен. И однажды вечером решила доказать свои симпатии вплотную - собралась забрать его к себе домой. Тюльпан сразу понял, в чем дело - так по-хозяйски взяла она его за руку, как обычно своего клиента. Тут Фанфану вновь не повезло. Произошло нечто невероятное: он знаками дал понять, что не хочет (потому что боялся подцепить какую-нибудь заразу). Но Мелисса потянула его ещё с большей силой, а потом вдруг вышла из себя, но не стала кричать и сыпать проклятиями, а безумно жестикулировала перед носом растерянного Тюльпана. А потом вдруг глухо зарычала, оттолкнула его что было сил и помчалась к двум констеблям, появившимся на улице, все ещё рыча и мстительно тыча пальцем в Тюльпана!
Лишь теперь Тюльпан сообразил, в чем дело! Да, он влип! Королева Мелисса сразу поняла, что Тюльпан вовсе не глухонемой, ибо все её жесты были азбукой глухонемых, а Тюльпан ничего не понял! Да, Королева Мелисса сама была глухонемой, как это не невероятно! А Тюльпан, хотя и читал английские романы, не имел понятия, что в Англии злоупотребляющие милостью граждан ложные инвалиды подлежат водворению за решетку.
Потом последовало нечто неописуемое. Двое верзил кинулись к нему, и Тюльпан, боясь, что в толпе ему могут преградить путь (на улице было полно людей, возвращавшихся с работы) склонив голову, вошел в собор, рассчитывая найти запасной выход.
Сие святое место было, однако, полно народу: служили заупокойную мессу и церковный хор только что громовым "фортиссимо" сопроводил в последний путь Гомера Данцига, чье имя никак не вошло в историю. Ах, что было! Шевалье де Ла Тюльпан ещё долго будет вспоминать о смятении толпы опечаленных родственников, перепуганных, словно куры при виде лисы, о воплях "Скандал! Скандал!", о вое вдовы и ругани братьев дорогого усопшего. За ним гонялись вокруг колонн, крича:
- Держи вора! Лови убийцу! Хватай святотатца!
Потом Тюльпан споткнулся о предательский ковер и налетел на катафалк, который с жутким грохотом рухнул на пол. Вот так и получилось, что Фанфан был наконец схвачен и арестован, хотя и хватался изо всех сил за гроб Гомера Данцига, чья душа, как нам кажется, была уже достаточно далеко на пути в рай, чтобы не видеть этой адской сумятицы и не слышать воплей, нарушивших траурную церемонию.
Вот почему Тюльпан потом повторял, как мы слышали:
- Нет, это чертово местечко я никогда не забуду!
А повторяет он это в тюрьме, где заперт был уже двенадцать часов.
* * *
В зале суда уже не мог прикинуться глухонемым, раз уж орал как ненормальный, когда его констебли пинками вышибали из храма. Поэтому решил разыгрывать простачка, чтобы никто не мог приписать его непонимание и косноязычие ничему, кроме врожденного слабоумия.
Кое-как Тюльпан понял, что на следующий день его будет судить некий Хидборо - судебный пристав и судья в одном лице, который занимался мелкими проступками.
- Который час? Восемь-девять утра?
В камере света не было, темно, хоть глаз выколи. Тюльпану не спалось, поэтому ему так хотелось угадать, который час. А не спалось ему потому, что в другом углу камеры кто-то непрестанно храпел, стонал и пускал газы, так что неудивительно, что в камере так смердело. Но это хоть позволило ему забыть о своем отчаянии. Ведь храп, хрип и прочее составили настоящий концерт, весьма оригинальный.
Тюльпан задумался, что ему может грозить, хотя всерьез заботило его как раз не это. Он ощущал себя совсем беспомощным в этом огромном, страшно чужом и таком грозном для него городе, где без денег, друзей и покровителей ему суждено было идти от разочарования к разочарованию, от неудачи к полной катастрофе.
Тут в камере появился отблеск света. Кто-то снаружи, с улицы поднимал железный ставень, на нижнем краю которого был глазок. Назвать это светом было бы преувеличением, просто тьма сменилась полутьмой, но теперь хоть можно было различить замызганные каменные стены, засохшие потеки на полу, и даже дохлую крысу, которая успела высохнуть, - ясно, что за атмосфера была в этом склепе.
Сзади в углу Тюльпан увидел какую-то громадную, странную, бесформенную кучу - ту самую, что всю ночь музицировала. По-видимому, это было человеческое существо, но слово "куча" подходило больше. Казалось, это была масса без головы, огромная шарообразная кукла из лохмотьев, все, что угодно - но если это в самом деле был человек, то очень мало с человеком схожий. И удивительнее всего, что все это было целиком облеплено грязью, теперь уже совсем засохшей, но именно это объясняло, откуда этот запах, напоминавший вонь застойных каналов Венеции. Короче говоря, жуткий смрад!
Тюльпан всегда был любопытен, даже в моменты, когда ему было вовсе не до смеха. Поэтому он встал и подошел взглянуть поближе.
- Эй! - позвал он. - How do you feel? *
Поскольку ответа на свой вопрос не получил, пнул "кучу" наугад, надеясь, что не угодил в уязвимое место. Но результат проявился: из груды лохмотьев, склеенных засохшей грязью, вынырнуло что-то отдаленно схожее с лицом - ни мужским, ни женским, невероятно растянутым в ширину, темно-сизого цвета, с двумя громадными дырами ноздрей, запавшими губами, с глазами, тяжело раздиравшими заросшие скорлупы век, пронизанными красными жилками, как у кролика-пьяницы. А вершиной этой невероятно деформированной головы была корона густых волос - которые были бы белыми, не будь они напудрены угольной пылью и покрыты черной коркой, а судя по длине, принадлежали они женщине. Это предположение подкреплял тот факт, что багровые уши этого создания были украшены серебряными сережками с маленькими сапфирами. - ------------- - * - Как самочувствие?
- My name is Strawberry, * - представился Тюльпан, услышав в ответ нечто такое, от чего у него перехватило дыхание, нечто, произнесенное на чистейшем французском:
- Слушай, не сри ты мне на мозги, а?
Сказано было неповторимым языком, голосом, звучащим как треснувший колокол, но все же колокол! И потом эта огромная женщина - если это и вправду была представительница прекрасного пола - тут же уснула. Надо же! Француженка! Но такая!!!
Тюльпан опять уселся в угол и ждал не меньше часа, пока женщина окончательно проснулась. Проснувшись, с ворчанием села, потом со трубным звуком потянулась, встала на ноги - и показалась во всем своем заляпанном и помятом великолепии пивной бочки - что вдоль, что поперек. Когда же на Тюльпана уставился удивленный мутный взгляд, в котором ещё не было и признака мысли, Фанфан сказал:
- Мое почтение, мадам! Считаю своим приятным долгом приветствовать соотечественницу!
Потом с улыбкой, словно истинный дворянин, склонился, чтобы поцеловать ей руку. Она стерпела. Видимо, такое начало её полностью ошеломило. Растерянно оглянувшись вокруг, вдруг выдохнула:
- Слушай, повтори, а? Что ты сказал?
- Я выразил вам свое почтение, мадам!
- И ты поцеловал мне руку?
- Да, я имел эту честь, мадам.
- Черт! Дьявол! Гром меня разрази! - сказала та, откашлявшись. - Я думала, мне чудится. На миг даже подумала, что - ------------- - * - Меня зовут Земляника я опять у старика Филиппа! - Умолкнув, тут же продолжала: Тысяча чертей, я только что говорила по-французски, верно?
И когда Тюльпан кивнул, удивленно добавила:
- Черт побери, усраться можно! - и довольно расхохоталась. - Я и не знала, что ещё умею! Ведь сорок лет, как не было случая!
- Но вы ещё умеете мастерски ругаться! - галантно заметил Тюльпан.
- А, это нормально! Я крою по-французски и по-английски, как на душу придется! Как тебя зовут, сынок?
- Фанфан, - ответил он, - но это только между нами, мадам! - добавил тише. - Я попал в щекотливую ситуацию.
- Shut up! * - скомандовала она. - Я тоже принадлежу к определенным кругам...
- К определенным кругам?..
- Да... и у нас не принято выпытывать друг друга... Чем меньше я буду о тебе знать, тем лучше!
- Знать!
- Знать... Что привело тебя сюда?
И он сказал. Она хихикала, когда рассказывал о глухонемой проститутке, и ещё больше рассмешило её описание погони в храме. А когда Фанфан несмело спросил, суровое ли грозит ему наказание, хлопнула по плечу и заявила:
- Сынок, ты под моей защитой. Потому что ты француз, и потому что ты меня рассмешил! А кроме того, ты чертовски мил! Поцеловать мне руку! Как во времена старика Филиппа! Черт побери! За это нужно выпить! - ------------- * - Замолчи!
Тюльпан - не без содрогания - увидел, как из своих лохмотьев она достает керамическую флягу и протягивает ему - там оказался джин! Тюльпан как следует глотнул - и дух перехватило. Когда же у него вновь прояснились глаза, после глотка залитые слезами, он смог увидеть, как его новая приятельница большими глотками допивает остатки. Допив же, крякнула так громко, что со стен едва не посыпалась штукатурка.
- Теперь другое дело! - и вздохнула: - Теперь пошли отсюда, сынок!
С неожиданной легкостью проплыв через камеру, она заколотила в дверь и заорала словно иерихонская труба:
- Hey! Benthame! I am awoke! Open! *
- Но почему вас здесь заперли? - спросил испуганный Тюльпан, когда кто-то загремел ключом в замке.
- Не заперли! - возразила она. - Предоставили мне ночлег. Видно, нашли меня где-нибудь в ближайшей канаве. Morning, darling! ** - приветствовала она человека по имени Бентем, стражника, который отпер дверь и шутливо её приветствовал: - Hello, mistrees Jones! ***
Поднявшись на дюжину ступенек, они попали в тесную каморку с низким потолком, жарко натопленную кафельною печью, и Бентем сообщил:
- Хизборо Стоунвел будет с минуты на минуту.
Когда Бентем вышел, миссис Джонс сказала Фанфану:
- Так, ты мой племянник, понял! И помалкивай, прикинься ------------- - * - Эй! Бентем! Я проснулась! Открывай!
** - Доброе утро, дорогой!
*** - Привет, миссис Джонс! идиотом!
- Ну, это у меня хорошо получается!
- All right, - Hello, mister Stonewal! * - воскликнула она, когда в комнату вошел сутуловатый человечек, до синевы выбритый, одетый в коричневое сукно.
- Thank you for the hospitality of this night! ** - поблагодарила она.
- It is always a pleasure, - вполне серьезно ответил судья и указал на Тюльпана. - I suppose he is your nephew. ***
- Yes, sir! **** - подтвердила она свое родство с Тюльпаном.
- All right! Take him and don't forget me next week! ***** согласился с ней судья.
- Sure! ****** - бросила миссис Джонс, уводя с собой Фанфана, не перестававшего изумляться, что за спектакль тут разыгрывается. Или подействовал джин, которого он никогда раньше не пил? Ему казалось, он вот-вот взлетит, но все пересиливало странное чувство: в толпе на улице он уже не испытывал того беспокойства, если не страха, который его прес--------------
* - Прекрасно, - Привет, мистер Стоунвел!
** - Спасибо за гостеприимство на эту ночь!
*** - Всегда к вашим услугам, ... - Полагаю, он ваш племянник.
**** - Да, сэр!
***** - Хорошо! Забирайте его и не забудьте обо мне на следующей неделе!
****** - Конечно!. ледовал с самого появления в Лондоне. И этим чувством безопасности он был обязан миссис Джонс. И не только этим! Чтобы вывести его из тюрьмы на свободу без всяких судебных церемоний, хватило одного её авторитета, её удивительной манеры общения, её безбрежной, глубоко естественной жизненной силы, которая его прикрыла и спасла!
Поэтому Фанфан рассыпался в благодарностях и без особого восторга начал прощаться. Миссис Джонс, остановившись вдруг, молча уставилась на него. Фанфан же продолжал:
- Могу ли я спросить, с чего вдруг судья решил, что я - ваш племянник, когда вы ещё слова не успели сказать?
- Примерно месяц назад, - ответила она, - я тоже оказалась в камере с одним бродягой, который мне понравился. Не так, как ты, но все же... И я сказала Стоунвелу, что это мой племянник.
- А вы со Стоунвелом на дружеской ноге, да?
- Разумеется! Ведь я ему поставляю уголь, вот и сейчас он заказал на ту неделю! И к этому довольно загадочному объяснению она добавила:
- Куда теперь?
- Простите?
- Ты ведь со мной собрался распрощаться. Вот я и спрашиваю: куда теперь? Ведь на тебе ничего нет и голоден ты как вол!
- Как волк!
- Вот видишь! И к тому же ты француз - здесь, в Англии. Нет, я не знаю, почему! Тихо! Никаких объяснений! Я предлагаю тебе ночлег и стул...нет, стол! И работу! А ты меня за
- 448 - это научишь снова верно говорить по-французски, all right? *
- All right, - радостно ответил Фанфан, счастливый тем, какой оборот принимает дело.
- А вы меня научите как следует говорить по-английски, - добавив это, был так тронут, что снова поцеловал ей руку.
- Ах, точно как мой старина Филипп! - растроганно вздохнула она.
Но это имя помянула уже в третий раз!
- Кстати, ты на него даже чуть похож, - она вдруг заново оглядела Фанфана и опять вздохнула. - Ах, как он меня обожал!
- Обожал! - поправил Фанфан. - Но кто это - Филипп?
- Филипп Орлеанский! Он был регентом Франции после Людовика XIV. Ах, как мы с ним веселились! А наши ужины в Пале-Ройяль! Тогда мне было двадцать и знаешь, какой у меня был номер? Я совсем нагая изображала начинку в огромном пироге на столе - а стол тот появлялся вдруг посреди паркета в зале!
При этих воспоминаниях она так гулко расхохоталась, что прохожие оглянулись от испуга и даже лошади шарахнулись. Сама растроганная этой неожиданной историей, вспомнив свои лихие юные годы, она заметила Фанфану:
- Nephew! ** Но ты не думай, чести твоей ничто не угрожает. Мне уже семьдесят!
- Для меня это была бы великая честь! - ответил на это Невью-"племянник"-Тюльпан, на душе которого полегчало, пос--------------