Рошфор Б.. Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана (Том 1)

   Филиберт Тронш не был красив, не был богат, не был высок, не был молод (ему уже было сорок пять), но он был мужчина. А для Фелиции её вечера стали уже слишком долгими, а воздержание - слишком тяжким. И ещё она хотела, чтоб у ребенка в доме был мужчина.
   Но Фелиция не знала толком этого человека, который в темной и закопченной кузнице на рю де ля Коссонери занимался ремонтом оружия. Время от времени они здоровались на ходу, Тронш обычно выходил на порог кузницы, когда замечал Фелицию со свертками белья, которое она несла в ремонт. Тронш тоже был вдовцом, и тоже, как Фелиция, был сыт этим по горло, так что в один прекрасный день, когда он помогал ей донести домой тюк с бельем, не выдержали оба... но только занялись, как Фанфан, изгнанный с места грехопадения, стукнулся головой о стол, начал реветь как сумасшедший и застучал поленом в дверь, что мсье Троншу испортило все дело. И, несомненно, с этого-то дня мсье Тронш и возненавидел Фанфана.
   Одним из последствий такой недоброжелательности - которая проявлялась в том, что Тронш часто ни за что орал на Фанфана, а иногда, вопреки отчаянным протестам Фелиции, даже порол - стало то, что Пиганьоль уже не появлялся в доме на рю Гренета.
   Пиганьоль был свидетелем на свадьбе Фелиции, потом время от времени захаживал, как обычно, но в один прекрасный день Тронш у него на глазах так огрел Фанфана, что тот отлетел в другой конец комнаты (тогда Фанфан заигрался на улице с Гужоном и, чтобы не терять время, помочился в штаны).
   - Нет! - взорвался Пиганьоль. - Ты сдурел, что ли? Нельзя же так бить маленького ребенка!
   - Зверь! - кричала Фелиция. - Ты как дикий зверь!
   - Кто здесь хозяин? - заорал в ответ Тронш.
   Пиганьоль грохнул за собой дверью, сопровождаемый разрывающими душу рыданиями Фелиции и Фанфана, которого Фелиция прикрыла одной рукой, другой на всякий случай сжимая кочергу.
   - Видишь, тетя! - крикнул Фанфан. - Нужно было выходить за Пиганьоля, я тебе говорил!
   Все это отнюдь не помогало наладить отношения. Тронш все чаще уходил из дому, напивался в кабаре "Еловая шишка", а потом грозил, что когда-нибудь всех убьет! К этим "всем" он относил не только Пиганьоля, Фелицию и Фанфана, но и брата Анже!
   * * *
   Как мы уже поняли, Филиберт Тронш не мог ненавидеть Фанфана лишь по той единственной причине, что, как мы уже видели, Фанфан испортил его визит к Фелиции. Даже в случае такого "дикого зверя" причины гораздо сложнее иначе вся литература была бы излишней. Истинной причиной поведения Филиберта Тронша была обыкновенная ревность! Постепенно тот внушил себе, что Фанфан - не племянник Фелиции, а её родной сын, и что отец Фанфана никто иной как человек, который каждый месяц приносил Фелиции деньги и который был ужасно нелюбезен с ним, с Троншем! Вот почему Тронш так ненавидел брата Анже. Скажем в оправдание, что - во первых - первая встреча Тронша с братом Анже не была из тех, что будят взаимную симпатию. Как-то раз Тронш явился к Фелиции (с букетом цветов, это нужно заметить), и сквозь дверь услышал, как брат Анже воскликнул: - Тронш? Тот, что чинит старые пистолеты? Ты же не пойдешь за такого заморыша! И к тому же у него изо рта смердит - я-то знаю, как-то мне случилось носить к нему старый мушкет!
   И второе, что касается обид Тронша: если вдовцом он не знал, что делать со своими желаниями, то теперь, став супругом, вспыхнул - и тут же сгорел, как солома, так что его молодая жена очень скоро оказалась разочарована и опять впала в черную меланхолию, вздыхая при мысли, как она обманулась. Вот почему Тронш в каждом мужчине видел своего соперника! Долго пережевывал Тронш свою странную идею о связи брат Анже-Фелиция-Фанфан, и однажды вечером, изрядно хлебнув, чтобы набраться храбрости, все и выложил:
   - Ты совсем спятил? - оборвала его жена. - И перестань колотить по столу, не барабан! Иди спроси бабку Лашо, та тебе скажет, что не могу я быть матерью! (Как мы знаем, это было правдой.) - А насчет брата Анже, так он меня при крещении на руках держал! (Что правдой отнюдь не было!)
   Тронш и продолжал бы настаивать с упорством типичного ревнивца, только выбрал неудачный день: забыл что должен прийти с визитом брат Анже! Тот из-за дверей слышал этот спор (в то время любили подслушивать под дверью) и вошел без стука. Со своим крючковатым носом, пронзительным голосом и в черных одеждах он смахивал на прокурора и производил ещё большее впечатление, чем обычно!
   - Да, я на руках держал её в купели! - подтвердил он. - Вас это должно успокоить, как и мой церковный сан! Но раз уж вы высказываете недостойные подозрения и не хотите унять свое грязное воображение, и поскольку мой сан обязывает быть снисходительным к охватившим вас опасениям, так и быть, я открою вам тайну, которую вашей жене запретил раскрывать кому бы то ни было!
   Ребенок этот - не её сын, и не мой, и даже не её племянник! Высшие соображения не позволяют мне открыть вам большее, это дело тайное! Но раз вы уже имеете о нем представление, извольте хранить эту тайну глубоко в душе, как человек благородный, и выбросьте из головы плоды вашего воспаленного воображения! Я требую, чтоб вы хранили в тайне то, что я вам сообщил, тайну, неизвестную даже вашей жене! Я узнал от неё - хоть она и долго колебалась, прежде чем сказать мне в прошлом месяце - что ваши несчастные измышления по части Фанфана привели к тому, что вы относитесь к нему не по отцовски. Прекращайте это, иначе пожалеете!
   Это была воистину достойная речь. То ли потому, что брат Анже вспомнил о его душе благородного человека, то ли потому, что теперь Тронш оказался участником чего-то тайного, что по ограниченности своей и представить не мог, но он вдруг переменился. Может быть, из страха перед братом Анже? Или столь сильное впечатление произвела атмосфера тайны, окутавшая Фанфана? Во всяком случае, впредь Тронш обдумывал каждый свой шаг. С той поры он бил Фанфана только упившись в стельку, то есть не превосходя принятых в те годы обычаев обращения с детьми. Взрывы гнева впредь обрушивались на несчастную Фелицию, которая все чаще ходила с синяком под глазом или с шатающимся зубом. Но это совсем другая история. К ней мы ещё вернемся. Добавим только, что Тронш, хоть и поверил брату Анже и больше к нему не ревновал, продолжал все-таки ревновать ко всем остальным мужчинам, завидуя их готовности осчастливить женщину в любую минуту.
   Что касается Фанфана, то Тронш, старавшийся задобрить брата Анже, чьи слова "иначе пожалеете" временами нагоняли на него озноб, предложил посвятить того в секреты огнестрельного оружия, обращения с ним и ремонта, в чем он сам отлично разбирался. Брат Анже эту идею одобрил.
   И в последующие годы часы, свободные от беготни по улицам, Фанфан проводил в мастерской Филиберта Тронш, а ещё в доме номер 4 на рю Сен-Дени, у учителя мсье Вола, которого брат Анже оплачивал дополнительно.
   Фанфан быстро научился писать, читать и считать. Дело это ему очень нравилось, хоть и меньше, чем разборка и ремонт оружия, в чем он скоро сравнялся с мсье Троншем, и особенно чем стрельба по мишеням на заднем дворе за мастерской - чтоб проверить, хорошо ли работают пистолеты.
   Фанфану тяжеловато было пользоваться боевым оружием, которое приходилось класть на спинку стула - такие длинные тогда были пистолеты. По счастью, модель 1766 года была гораздо короче модели 1763 года, вместо сорока восьми сантиметров всего сорок - и Фанфан научился держать пистолет, положив его на локоть левой руки. Но предпочитал он дорожное или карманное оружие - ещё короче и легче. Малые пистолеты - это была специальность мсье Тронша! Поскольку и курок, и замок в этом случае помещались поверх ствола, как следует прицелиться было невозможно и Фанфан учился стрелять навскидку, что ему удавалось неплохо.
   Как-то утром мимо шел брат Анже, чтобы выплатить Фелиции месячный гонорар, и сквозь грязное оконное стекло разглядел Фанфана. Вошел внутрь, где Фанфан, сидя на тюфяке, старательно чистил курок. Стоял мороз. Было это в январе.
   - Ты один?
   - Да, мсье, - Фанфан подсел поближе, потому что брат Анже был единственным, к кому он испытывал истинное движение - может быть, потому, что все именовали его "монсиньор" и потому, что тот носил черную треуголку.
   - Что делаешь?
   - Как видите, чиню курок. Слишком тугой спуск.
   - Ты спал здесь?
   - Да, я пришел сюда ночью.
   - И часто ты так делаешь?
   - Иногда. - Фанфана глядел мрачно, говорить ему явно не хотелось.
   - Твоего дяди здесь нет?
   - Если вы, мсье, говорите о Тронше, так он ещё не проспался с похмелья! Потому я и здесь!
   - Он тебя бил? - угрожающе прогудел брат Анже.
   - Меня нет! Тетю Фелицию! Каждый раз, когда он её бьет, я убегаю иначе не выдержу и убью его!
   - Ну, ты уж слишком грозен! - заметил брат Анже, при этом гордо подумав, что у мальчишки есть характер.
   - Он сделал её самой несчастной женщиной на свете, мсье!
   - А почему она не говорит мне?
   - Думаю, ей стыдно.
   - Значит я должен нагнать страху на этого мерзавца! - заявил брат Анже.
   - Это не поможет! - сказал Фанфан. - Я его должен убить! Видите? Вот так! - он нацелил в задний двор карманный пистолет, который успел зарядить, и, выстрелив, разбил старую тарелку, лежавшую метрах в десяти на скамейке.
   - Мой поклон! - воскликнул брат Анже, смеясь своим глухим смехом. - И поздравляю с днем рождения, Фанфан! Тебе сегодня восемь лет. Вот три ливра, купи себе что хочешь!
   - Кучу драже! - взвизгнул Фанфан. - Премного благодарен, мсье!
   Потом он снова нахмурился, глядя на свой маленький пистолет марки "Квин Энн", который отыскал в мастерской.
   - Как долго нужно человеку расти, чтоб мочь кого-нибудь убить, мсье?
   - Как можно дольше, мой малыш, как можно дольше!
   * * *
   Убить Тронша Фанфану не позволила одна из тех случайностей, что бывают в жизни: Филиберт Тронш всего через две недели умер без посторонней помощи - замерз насмерть. Как следует набравшись в кафе "Де ля Селлет" он удалился в морозную ночь. "- Так что правду говорят, что и мороз может быть на пользу", - заметил Фанфану брат Анже, придя на похороны. И кроме этой пары слов ничего больше не было сказано на похоронах этого грубого животного.
   На деньги, полученные на именины, Фанфан купил кило драже и преподнес Фелиции. Теперь только черные круги у той под глазами были единственным свидетельством того что на земле жил Филиберт Тронш.
   - Теперь, наконец, мы заживем спокойно! - заявил Тюльпан. И следующий год действительно прошел на удивление спокойно. Фанфан был счастлив: занимался с учителем, работал в мастерской, где к привеликому своему удовольствию был теперь один и где он не вылезал из книг по оружейной части, а если что-то не ковал, то болтался по кварталу с приятелями Гужоном, Николя Безымянным и Святым Отцом. И счастлив был без меры, как и его сводный брат герцог Шартрский (которому уже исполнилось девятнадцать) тот в этот год лишился девственности заслугой Розали Дути, ослепительной красавицы из борделя мадам Бриссо; причем герцог Шартрский отсалютовал трижды, после чего удалился в восторге от такого дебюта, - если верить полицейскому донесению, получив которое генеральный инспектор полиции де Сартин дал прочитать его Людовику XY, весьма его этим позабавив.
   Но вернемся к Фанфану. Кто в один прекрасный день появился на третьем этаже дома номер 20 по рю Гренета? Пиганьоль! Алцест Пиганьоль. Приглашен он был на обед. Пиганьоль, как он сам сказал, только несколько дней назад узнал о несчастном случае, и пришел почти с годичным опозданием выразить сочувствие и спросить:
   - Что случилось с беднягой Троншем?
   Это глупый вопрос, который свойственно задавать о людях, которые уже давно мертвы.
   - Что с ним было?
   - Мороз, - ответил Фанфан. - Он хотел согреться и перестарался.
   - Фанфан! - одернула его Фелиция, - он мертв, и мир его праху!
   - Это лишнее - разыгрывать спектакль, как положено при таких обстоятельствах. Гроша ломанного он не стоил! Но теперь, когда я все высказал, согласен, пусть покоится с миром!
   - Это правда, - осторожно заметил Пиганьоль, - судя по моим впечатлениям от того вечера, когда я здесь был в последний раз...
   - Вечеров таких на её долю досталось без счета, - показал Фанфан на Фелицию, - не говорю уже о моей заднице!
   - Да, он не был достоин Донадье, доброго, честного Донадье, что так геройски погиб в канадских снегах! Какая утрата для вас, Фелиция, что он не пережил раны от индейской стрелы!
   И Донадье Виктор, упокой Господь его душу, словно вернулся на рю Гренета, где, кстати, никогда не жил.
   - Ах, что за человек был Виктор! А как умел биться! А как кричал "Да здравствует Франция!"
   Фелиция расплакалась. Фанфана же рассказ весьма заинтересовал. И занимал все больше с каждым визитом Пиганьоля. Ибо Пиганьоль вернулся через две недели, потом стал ходить каждую неделю, потом и дважды - если позволяла служба: служил он писарем в тюрьме "Форт Л'Евек".
   Пиганьоль мягким голосом (у него все было мягким, в том числе и голос), так вот, своим мягким, но рассудительным и приятным голосом рассказывал не только о жизни и смерти своего доброго друга гренадера Виктора Донадье, но и о стычках, боях, атаках, налетах с саблями наголо и об индейских хитростях. Все это было как в натуре, и Фанфан сжимал кулаки, таращил глаза и время от времени кричал: "Бум! Трах!" Это когда в рассказах Пиганьоля дело доходило до канонады. Фанфан горел желанием быть как Донадье, его великий дядюшка, хотел отдать свой скальп за Францию и короля. Восторженно наслушавшись рассказов, он был ещё слишком наивен, чтобы заметить, какими глазами Фелиция глядит на Пиганьоля, и что Алцест Пиганьоль своим воркующим голосом ведет разговор совсем не на военные темы. И говоря о твердости штыка и ярости канонады, он смело делал весьма недвусмысленные намеки.
   И так случилось, что когда однажды вечером Фанфан внезапно вернулся домой, Фелицию он обнаружил в весьма пикантном положении. Фанфан, конечно, сделал вид что ничего не видел, исчез и возвратился только через час. Пиганьоля уже не было.
   Фелиция, после долгого молчания (ей было неловко) спросила:
   - Помнишь, как однажды - когда-то давно - ты говорил, что нужно было мне выходить за Алцеста?
   - Уже не помню, - ответил Фанфан, - но мне кажется, дело уже решенное, не так ли?
   * * *
   Третью свадьбу Фелиции сыграли через сорок дней. В торжественную минуту, когда в соборе Фелиция становилась мадам Пиганьоль, брат Анже шепнул Фанфану на ухо:
   - Этот хвастун получше, чем Тронш, но с виду он - одно сало! Тебе он нравится?
   - Здорово рассказывает! - сдержанно ответил Тюльпан.
   - Похоже, ты не слишком рад!
   - Да ничего, сойдет!
   - А что дальше?
   - О, Господи, надеюсь, ничего! - заявил Фанфан, который в своем праздничном костюме выглядел писанным красавцем, хотя и морщил нос.
   - Возможно, - негромко произнес брат Анже, - тебе недолго с ними оставаться...
   Фанфан покосился на него: у брата Анже на губах играла такая двусмысленная улыбка... Случалось, что по причине услышанных обрывков слов, и по тому, как иногда поглядывали на него дома, особенно с того вечера, когда брат Анже отчитал Тронша (к несчастью, тогда было уже слишком поздно, чтобы Фанфан мог подслушать - он уже давно спал в своей комнате) - так вот, как мы уже говорили, случалось, что-то подсказывало Фанфану, что жизнь его каким-то удивительным образом и, несомненно, заслугой брата Анже в один прекрасный день изменится и что предместье Сен-Дени лишь временное поле его деятельности.
   Не потому ли, что на его стопе такая странная татуировка? Глядя на брата Анже, он спрашивал себя: неужто "настали времена" (как говорится где-то в Библии - Фанфан как раз штудировал её с учителем) - но дать ответ так и не сумел. Хотел бы он знать... Поскольку, к сожалению, дела шли все хуже и хуже после того, как к ним на рю Гренета перебрался Пиганьоль.
   Началось все вот с чего: Пиганьоль не был ни хулиганом, ни драчуном, ни алкоголиком; но - как быстро выяснилось - заурядным лодырем, что можно было бы предсказать по его сонному взгляду, однако как бывает иногда обманчив внешний вид! Вначале несколько недель он жаловался, как надоела ему вся эта тюремная писанина, потом вообще перестал туда ходить под предлогом, что у него простуда. Позднее оказалось, что он от места отказался - якобы для того, чтобы подыскать другое занятие, которое однако и не думал искать, целыми днями занявшись рыбалкою на Сене. Остаток времени толкался по квартире, вновь и вновь наведываясь на кухню, где Фелиция непрерывно готовила - такой он был обжора!
   Фанфану довольно было увидеть, как он уплетает паштет и как при этом блаженно кряхтит и чавкает, чтобы утратить всякий аппетит. Если добавить что теперь Фанфан на память знал историю войны в Канаде, понятно, что гренадер Пиганьоль утратил в его глазах большую часть своих достоинств.
   Когда Фанфан понял, что Пиганьоль искать работу и не собирается, у него желчь едва не разлилась от презрения и расстройства. Фанфан не понимал, как его терпит Фелиция! Или, точнее, слишком хорошо понимал - ведь если в день свадьбы Фанфан показался брату Анже таким невеселым, то потому, что у него перед глазами ещё стояла картина, увиденная в вечер перед свадьбой, когда Фелиция со своим Алцестом удалилась в комнату "обсудить брачный контракт", откуда вдруг понеслись странные стоны. Фанфан по простоте душевной кинулся к ней на помощь, но, приоткрыв дверь, сообразил, что к чему. И вот с тех пор, как въехал Пиганьоль, такое было каждый день! Ибо Пиганьоль, как бы ни был он вял, по этой части - как говорит Ронсар являл изумительную прыть, и именно поэтому столько жрал и так нуждался в отдыхе! Но Бог с ним!
   Единственное, что шокирует Фанфана, и что ему совсем не нравится - что его тетя, и отчасти даже мать, ведет себя как глупая самка и не только не требует от мужа, чтоб вел себя хоть чуть приличнее, но даже тратит на него, на его прихоти все деньги из обоих пособий!
   Будущее виделось Фанфану в самом мрачном свете. Ему всего десять лет, и он не в состоянии понять, что Фелиция впервые в жизни - а ей почти сорок (о да, в те дни ей было именно столько!) - счастлива как женщина, ибо Виктор Донадье, герой-гренадер - упокой Господь его душу! - по этой части героизмом не отличался (чем мы не хотели бы принизить уважение, которое испытываем к павшему воину).
   * * *
   Итак, когда мы говорили, что после унизительной и позорной сцены публичной порки (чтоб сдох этот полковник, да покарай Господь его душу) Фанфан и носа не высовывал из дому целых два месяца, имели ввиду его мастерскую.
   Фанфан привык ходить сюда спать почти каждую ночь и проделывал это уже три недели. С него было довольно ночного кхекания Пиганьоля счастливых стонов Фелиции, и их вечно заспанного вида. Теперь он ходил к ним только поесть, и то пробирался задами, уверенный, что все вокруг только и думают о его порке.
   По части естественных надобностей выходил только ночью, в час, в два. К учителю ходил только в сумерках. На случай встречи ночью с злоумышленниками, всегда носил в кармане заряженный английский пистолет, который так успешно продемонстрировал брату Анже в ту пору, когда задумал пристрелить Фелиберта Тронша. Теперь порой он жалел, что тот умер - все лучше, чем Пиганьоль! А Пиганьоля начинал ненавидеть.
   Из-за него теперь лишился дома! Прекрасно видел, что Фелиция о нем перестала заботиться, и это его огорчало. Теперь случалось, что Фелиция отсылала его из дома, чего на его памяти никогда не было!
   На своих одиноких ночных скитаниях Фанфану вдруг случалось расплакаться. Правда, он тут же подавлял всхлипы и начинал ругаться, как драгун. Гужон, Святой Отец и Николя Безымянный (а то и все трое вместе) каждый день навещали его в мастерской, видели, какой он стал худой и нервный. Фанфан не сообщал им, что начинал подумывать, не покинуть ли этот квартал, где всем известен был его позор и где Фелиция уж не любила его так, как прежде.
   Но прежде чем отправиться познавать дальние края - почему бы и не в Канаду, как легендарный Виктор Донадье - с ещё не тронутыми тридцатью ливрами от милого Картуша в кармане - Фанфану нужно было ещё расплатиться по счету. Он должен был найти двойного предателя Пастенака, где бы тот не прятался, раз Пастенак был виновником его унижения и предметом его ненависти!
   Но человек предполагает... Тут случилось такое, что Фанфан отложил на потом свою месть и свое расставание с кварталом Сен-Дени.
   В отличии от галлов, которые боялись, что небо упадет на их головы, и с которыми никогда такого не случалось, Фанфан, который некогда не думал о любви, полагая что это не по его возрасту, вдруг дожил до того, что та обрушилась на его голову, пригвоздила к месту и оставила в Сен-Дени на время, ему казавшееся бесконечным!. 3.
   В один прекрасный день Фанфан азартно стрелял из всевозможных позиций по бутылкам, расставленным на заднем дворе, стрелял с правой и левой рук, отвернувшись и глядя в зеркало, или между ногами - когда почувствовал вдруг, что кто-то наблюдает за ним, и прекратил истребление посуды.
   От ворот на него кто-то смотрел. Девушка! Взрослая девушка! Почти взрослая! Ей было лет четырнадцать. Длинные блестящие каштановые волосы были перевязаны розовой лентой, на подбородке - ямочка, глаза - карие, блестящие. Одета она была куда лучше, чем те девчата, которых знал Фанфан (знал издали, нужно добавить, поскольку у девчат в его глазах был тот большой недостаток, что они не были парнями). Еще у девушки была тончайшая осиная талия и неплохая грудь - в отличие от тех, у которых такой груди не было (или Фанфан до этого не замечал).
   - Ты Фанфан, - сказала девушка, не спрашивая, а утверждая.
   - Ну, - Фанфан наморщил лоб, что у него было обычным делом и должно было сделать ангельское личико хмурым. - Ну и в чем дело?
   - Меня зовут Фаншетта, - сообщила девушка и улыбнулась. У неё были красивые зубы, и даже все - что в том столетьи беззубых людей было удивительно, по крайней мере среди тех, с кем Фанфан имел дело.
   - Ну и что? - спросил Фанфан, не умевший разговаривать с такими милыми девушками, и переступил с ноги на ногу. Что эта свистулька от него хочет?
   - Я тут живу только несколько недель, но уже немало о тебе слышала.
   - Да? От кого?
   - От девочек в школе Сестер милосердия, где я учусь!
   - И что они обо мне говорили?
   Фанфан держался настороженно, говорил нервно, поскольку ожидал услышать намек на экзекуцию, устроенную Рампоно.
   - Что вы - прелесть!
   - Ну нет! Прелесть?
   - Хорошенький!
   - Ну, не знаю, - буркнул Фанфан, поскольку не знал, хорошо ли это и будет ли на пользу в его грядущих странствиях по свету.
   Поскольку девушка смотрела на него без всякого смущения, ему стало неловко. И чтобы от неловкости избавиться, спросил:
   - Ты живешь у Сестер милосердия?
   - Нет, мы живем с мамой. Знаешь новый модный магазин на рю Сен-Дени с вывеской "Ля Фриволите"? Или нет?
   - Нет!
   - Мы только два месяца как переехали.
   - Я никуда не хожу, - нервно отрезал Фанфан.
   - Знаю.
   Фанфан поднял голову от пистолета, который будто бы сосредоточенно разглядывал, чтобы взять себя в руки.
   - Как это - знаешь? От кого?
   Девушка умолчала от кого, но сказала:
   - Именно потому я за тобой и пришла! Чтобы сказать, что нехорошо прятаться! Во время того скандала в монастыре августинок тебе все сочувствовали, признали, что ты держался, как герой, когда тебя избивал этот зверь! И это же удивительно (теперь она рассмеялась) - как ты проник в приют в женском платье!
   - Так ты это оценила? - спросил Фанфан, поскольку все услышанное его успокоило и даже доставило удовольствие.
   - Я там была! Мы только за день до этого переехали в ваш квартал. Как раз шли мимо, мама вела меня к Сестрам милосердия, и говорит:
   - Что за гордый малыш! Не хотел бы ты зайти к нам на чай?
   - На чай? К тебе?
   Фанфан уже давно был на седьмом небе от того, что люди, и особенно особы противоположного пола считают его гордым маленьким мужчиной. Теперь от приглашения у него вскружилась голова, поскольку его ещё никогда не только не приглашали на чай, но до сих пор он вообще никогда этим не баловался! И делали это - как он слышал - только в дворянских кругах. Дворяне - да, те едят бриоши, макая в шоколад!
   - А ты дворянка? - спросил он, ошеломленный этим приглашением.
   - Нет. А что?
   - Нет, ничего, - ответил он. - "Да, в семьях владельцев модных магазинов тоже, конечно, подают чай", - подумал он, стараясь не показывать свое незнание, чтобы не выглядеть смешным.
   - Меня зовут Фаншетта Колиньон, - сообщила девушка. - Мне пятнадцать. Так ты придешь на чай?
   - Но... я не знаю... - бормотал Фанфан, оглядывая себя сверху вниз, поскольку первый раз в жизни заметил, во что он одет: штаны до половины лодыжек, куртка, носки из черной грубой шерсти и деревянные башмаки, - и все отнюдь не блещет, если не считать блестящего от грязи зада у штанов! А руки! Такими руками брать бриоши? Руки черны были от грязи! Фанфану даже стыдно было сказать - взглянув искоса на Фаншетту, на её черный плащ, белые шелковые чулки и туфельки из тонкой кожи, он только показал ей руки.
   - Умоешься у нас! - сказала ему эта прелестная девушка. - Теплой водой!
   Теплой водой Фанфан в жизни не пользовался, ну разве только в супе! Но что его заставило сказать "да"? Не то ли, что потом мог рассказать приятелям, что мылся теплой водой? Но как бы там ни было, но он сказал "да" и через десять минут с бьющимся сердцем шагал за Фаншеттой к магазину с вывеской "Ля Фриволите"!