Страница:
Это была особая карта, где город в один миг мог превратиться в государство или в океан, озеро — в дом, река — в улицу или одновременно быть и рекой и улицей.
— От усатого рыбака Гаврош узнал, что завтра будет бой с главным буржуйским полком. Гаврош должен был взять свой барабан и просигналить по кварталам предместья сбор…
«Он все смешал воедино — Гавроша, Парижскую коммуну и маленького барабанщика», — подумал взрослый, с любопытством прислушиваясь к рассказу сына.
— И знаешь, папа, он сигналил особо. Его понимали только наши, а враги ничего не могли разобрать. Кроме одного врага, который притворился нашим. У него было два глаза — один настоящий, а другой — стеклянный, и два сердца. Поэтому никто и не мог догадаться.
«Вот кусочек из какой-то сказки», — подумал взрослый.
— Этот шпион предупредил буржуйский полк, и на рассвете начался бой. Наши построили баррикаду из булыжников, столов и перевернутых карет. Приготовили много камней. Те, кто был послабее, стреляли из ружей, а силачи бросали камни. Мальчишки тоже не сидели без дела. Тот, кому не досталось винтовки, стрелял из рогатки. Но у рогаток была такая резина, что камень летел, как пуля.
— Подумать только! — не удержался взрослый.
— Буржуйский генерал приказал подвезти пушки. А у защитников баррикады кончились и патроны, и камни. Что делать? Гаврош, конечно, решил помочь своим. Он взял сумку и пополз к убитым, чтобы собрать патроны. В него стреляли, а он не боялся. Даже песню пел. Вот так…
И звонким, прерывающимся голосом мальчик запел:
— Да, да, жалко его. Погиб, как герой, — сказал взрослый.
Зная о впечатлительности сына, он хотел по возможности сократить печальное место его рассказа.
— Он не тогда погиб, папа, — откликнулся мальчик. — Это в книжке написано, что погиб, когда собирал патроны. А Гаврош был только ранен. Он все-таки дотащил сумку до своих, и они дрались еще целых шесть часов. Баррикада была почти разрушена, в живых остались только командир и Гаврош. А враги были уже совсем близко. Командир свернул знамя и сказал Гаврошу: «Возьми его и убегай. А я задержу их. Знамя надо спасти». Тогда из-за развалин баррикады поднялся шпион с разными глазами. Все думали, что он мертвый, но пуля пробила у него только одно сердце, и он притворился неживым. И вот он взял свой пистолет и выстрелил в спину командиру. А потом бросился за Гаврошем. Гаврош бегал быстрее, но его окружили солдаты. А если тебя окружили, то не убежишь. Гаврош выстрелил в шпиона, но он не знал, куда целить, в какое сердце. И попал не в то. Шпион продолжал бежать. Гаврош снова выстрелил и снова попал не в то сердце. А враги уже рядом. Они окружают его со всех сторон, хотят отнять знамя. Сейчас он погибнет…
Глаза мальчика округлились от ужаса, губы дергались, будто он сейчас заплачет.
Взрослый встал с тахты и положил руку ему на плечо:
— Ну, не надо так переживать, малыш. В конце концов, это только книжка, и в ней описаны очень давние события.
Мальчик вдруг сбросил руку отца с плеча и, всматриваясь вдаль, закричал:
— Давай мне знамя, Гаврош, давай знамя, я спрячу!
Взрослый прижал его к себе, гладил по волосам, что-то бормотал успокоительное.
В этот миг в открытое окно влетел какой-то сверток, упал на пол. Мужчина быстро подошел к окну, отодвинул занавес и выглянул. Никого не было.
Когда он обернулся, мальчик прижимал к груди сверток.
— Ну что там такое? — недоуменно спросил мужчина.
— Он успел! — торжествующе воскликнул мальчик и развернул сверток.
Это было пробитое пулями красное знамя…
НАВЕСТИТЬ СЫНА…
ГЛАВНОЕ ОРУЖИЕ
1
2
3
— От усатого рыбака Гаврош узнал, что завтра будет бой с главным буржуйским полком. Гаврош должен был взять свой барабан и просигналить по кварталам предместья сбор…
«Он все смешал воедино — Гавроша, Парижскую коммуну и маленького барабанщика», — подумал взрослый, с любопытством прислушиваясь к рассказу сына.
— И знаешь, папа, он сигналил особо. Его понимали только наши, а враги ничего не могли разобрать. Кроме одного врага, который притворился нашим. У него было два глаза — один настоящий, а другой — стеклянный, и два сердца. Поэтому никто и не мог догадаться.
«Вот кусочек из какой-то сказки», — подумал взрослый.
— Этот шпион предупредил буржуйский полк, и на рассвете начался бой. Наши построили баррикаду из булыжников, столов и перевернутых карет. Приготовили много камней. Те, кто был послабее, стреляли из ружей, а силачи бросали камни. Мальчишки тоже не сидели без дела. Тот, кому не досталось винтовки, стрелял из рогатки. Но у рогаток была такая резина, что камень летел, как пуля.
— Подумать только! — не удержался взрослый.
— Буржуйский генерал приказал подвезти пушки. А у защитников баррикады кончились и патроны, и камни. Что делать? Гаврош, конечно, решил помочь своим. Он взял сумку и пополз к убитым, чтобы собрать патроны. В него стреляли, а он не боялся. Даже песню пел. Вот так…
И звонким, прерывающимся голосом мальчик запел:
— А пули свистели рядом. Одна ранила Гавроша…
…Вперед пробивались отряды
Спартаковцев — смелых бойцов…
— Да, да, жалко его. Погиб, как герой, — сказал взрослый.
Зная о впечатлительности сына, он хотел по возможности сократить печальное место его рассказа.
— Он не тогда погиб, папа, — откликнулся мальчик. — Это в книжке написано, что погиб, когда собирал патроны. А Гаврош был только ранен. Он все-таки дотащил сумку до своих, и они дрались еще целых шесть часов. Баррикада была почти разрушена, в живых остались только командир и Гаврош. А враги были уже совсем близко. Командир свернул знамя и сказал Гаврошу: «Возьми его и убегай. А я задержу их. Знамя надо спасти». Тогда из-за развалин баррикады поднялся шпион с разными глазами. Все думали, что он мертвый, но пуля пробила у него только одно сердце, и он притворился неживым. И вот он взял свой пистолет и выстрелил в спину командиру. А потом бросился за Гаврошем. Гаврош бегал быстрее, но его окружили солдаты. А если тебя окружили, то не убежишь. Гаврош выстрелил в шпиона, но он не знал, куда целить, в какое сердце. И попал не в то. Шпион продолжал бежать. Гаврош снова выстрелил и снова попал не в то сердце. А враги уже рядом. Они окружают его со всех сторон, хотят отнять знамя. Сейчас он погибнет…
Глаза мальчика округлились от ужаса, губы дергались, будто он сейчас заплачет.
Взрослый встал с тахты и положил руку ему на плечо:
— Ну, не надо так переживать, малыш. В конце концов, это только книжка, и в ней описаны очень давние события.
Мальчик вдруг сбросил руку отца с плеча и, всматриваясь вдаль, закричал:
— Давай мне знамя, Гаврош, давай знамя, я спрячу!
Взрослый прижал его к себе, гладил по волосам, что-то бормотал успокоительное.
В этот миг в открытое окно влетел какой-то сверток, упал на пол. Мужчина быстро подошел к окну, отодвинул занавес и выглянул. Никого не было.
Когда он обернулся, мальчик прижимал к груди сверток.
— Ну что там такое? — недоуменно спросил мужчина.
— Он успел! — торжествующе воскликнул мальчик и развернул сверток.
Это было пробитое пулями красное знамя…
НАВЕСТИТЬ СЫНА…
«Надо было бы еще навестить сына, — думает Павел Юрьевич. Судя по чересчур бодрому письму, у него что-то не ладится. Полчаса полета до космодрома, а там еще часок — и я буду на искусственном спутнике «у Володи. Что же у него не ладится? На работе или дома? Скорее всего — дома. Вера — очень капризная женщина, а у него не хватает чуткости. Если мне станет легче, обязательно полечу, что бы там ни говорил врач. «Зайцем» проберусь на ракету…»
Он знает, что ему не станет легче. Хоть кибер-диагност не сообщает пациентам результаты исследований, Павел Юрьевич по невозмутимому лицу врача понял все. Его дни, а может быть, часы сочтены.
Прежде всего Павел Юрьевич составил список дел, которые надо обязательно закончить. Конечно, он боялся смерти, но со своим страхом сжился настолько, что со стороны казалось, будто он и вовсе не боится. Так спокойно и деловито готовились в последний путь его прадеды — русские крестьяне.
Дела, которые надлежало закончить, были все личные и сугубо личные. То, что касалось его геологических работ, будет продолжать двойник-сигом — существо, синтезированное из пластбелков. В нем как бы смоделирован мозг Павла Юрьевича. Они проработали бок о бок с двойником более двадцати лет. За это время сигом усвоил все, что знал Павел Юрьевич. Иногда ученому казалось, что сигом усвоил и его манеру держаться, его походку, его улыбку. Это немного раздражало. Павел Юрьевич был человеком двадцать первого века и не думал о сигомах, как о машинах. И все же он не мог представить, что его двойник и он сам — это два существа, но почти одна и та же личность.
Сейчас сигом на Марсе проверяет его теорию залегания пластов. Он уже знает о состоянии своего двойника: Павел Юрьевич вчера попрощался с ним по визору.
«Это я успел. А вот съездить к Володе… Заморочился с Ольгой да Зиной, а ему, кажется, был нужней… Только бы врач не сообщил им. Но Ольга, пожалуй, догадывается. Того и гляди, нагрянет…»
Будто вызванный этой его мыслью, вспыхнул сигнал — фиолетовый глазок: «Разрешите войти». Павел Юрьевич даже головой помотал, проверяя, не чудится ли ему. Нет, и в самом деле светится.
Он бросил взгляд на часы — пять утра. Врачу еще рано, друзья в такое время не приходят. Значит, и вправду — Ольга. Мысленно приказал двери: «Впусти!» Цвет глазка изменился — дверь-автомат выполнила приказ.
Павел Юрьевич услышал шаги, узнал их. Так не ходил никто из людей.
В комнате появился сигом, сгибаясь, чтобы не развалить потолок.
— Здравствуй, — сказал он голосом Павла Юрьевича.
— Здравствуй. Но разве я вызывал тебя? — ученый насупился. У него появилось какое-то смутное чувство радости и досады.
— Не вызывал. Но я приехал. Извини.
Сигом протянул огромную ручищу, которой мог бы легко поднять не только своего двойника, но и весь дом, и пожал руку Павла Юрьевича. Он смотрел на больного своими сложными глазами, видящими и в инфракрасных, и в рентгеновских, и в мезонных лучах. У него не было оснований не доверять консилиуму врачей, среди которых были и сигомы. Он знал, что ничем нельзя помочь. И все-таки приехал.
— Как дети? — спросил он. — Зина родила?
— Да. Мальчик. Здоровенький. Четыре килограмма, — заулыбался Павел Юрьевич. Ему бы очень хотелось еще разок взглянуть на внука.
— Вызвать по визору? — тотчас предложил сигом, восприняв его желание своими телепатическими органами.
— Не надо, — поспешно сказал Павел Юрьевич. Он уже понял, какое чувство возбудил в нем приход сигома. Было приятно, что двойник прибыл попрощаться, и досадно, что не приехали дочери.
Сигом притворился, будто сразу же забыл о желании двойника.
— А как поживает Володя?
«В самом ли деле ему интересно знать или действует по программе вежливости?» — подумал Павел Юрьевич и подал сигому письмо сына.
— Прочти. Ему предлагают новую работу. А в свободное время они с женой смотрят передачи с Земли и занимаются космоспортом.
Он бы хотел успокоить себя, поверить, получить подтверждение, что все в письме правда.
Сигом читал письмо, думая одновременно о нескольких вещах:
«Володя таких слов никогда не употреблял: «замечательно», «чудесно»… А сколько восклицательных знаков! Неспроста…»
«Чем я могу помочь двойнику, кроме того, что останусь бессмертным? Это и его бессмертие, Но он еще должен поверить в это…»
«Надо будет в первую очередь проверить шестую таблицу пластов. Если ангол залегает в гранитах, то где-то близко находится уран».
— Отличное письмо. Как видно, Володе совсем неплохо живется. Если хочешь, расскажу о работе, — сигом не мог врать долго.
— Расскажи.
— Заканчиваю составление шестой карты. Пять предыдущих ты видел. А потом начнем бурить. Получается в общем-то интересная штука — все предсказания, кроме местонахождения урана, сбываются. Значит, надо искать поправку на икс, старина.
«Он и говорит моими словами. И действует, как я. Тот же подход. Но во много раз быстрее. Ну что же, мощность и надежность системы. Если бы у меня был такой мозг, быстрота мышления и все прочее, я бы, пожалуй, тоже не тратил зря времени». Спросил:
— Интересная работенка?
— Работенка, что надо, — ответил сигом. Видно было, что ему очень приятно говорить о своей работе с понимающим человеком. — А потом я сделаю обобщение для группы планет с обилием песков.
— Да, да, именно так я и хотел бы поступить.
— Но главное не в песках, а в оси вращения планеты и давлении. Вот формулы.
Павел Юрьевич смотрел на формулы, вспыхивающие на стене, и думал: «Да, в нем останется мой метод работы, память, специфика решения проблем. А может быть, и что-то большее. Но что я такое? Вот это немощное, умирающее тело или опыт, записанный в нервных клетках? Когда я лишаюсь сознания, тело живет, но то лишь тело, а не Павел Юрьевич Кадецкий — личность, ученый, человек. Значит, мое «я» исчезает, как только становится невозможным извлечь сведения, записанные в сером веществе мозга. Но их можно записать и в мозгу сигома. Значит ли это перенести в него мое «я»?
Формулы вспыхивали и гасли, понятные им обоим, как буквы родного алфавита. Точно так описывал бы залегание пластов и Павел Юрьевич. Правда, проделать подобную работу он не мог бы и за триста лет.
Ученый разволновался, стало труднее дышать. «Ни в коем случае не волноваться», — приказывал врач. Чепуха! Зачем тогда жить?
Экран погас. Павел Юрьевич смотрел на сигома, на его прекрасное нестареющее лицо: «Чего же я еще жду? Чтобы в нем остался весь я? С моими заботами и огорчениями? Но это невозможно. Да и нужно ли?»
Он приподнялся на локтях, чтобы вдохнуть побольше воздуха, — и не смог.
…Сигом склонился над покойником, сложил ему руки на груди, вызвал врача. Ему казалось, что какая-то часть его мира опустела и в ней поселилась грусть. Он прощался с Павлом Юрьевичем, как прощался бы с частью самого себя, со своей молодостью. Больше ему нечего было делать в этом доме.
Сигом вышел и, включив гравитаторы, взлетел в утреннее бледное небо. Он думал:
«Только с ним я мог бы посоветоваться по Шестой таблице. Теперь все надо решать самому. И, может быть, чтобы найти поправку на икс, нужно учесть то, что, как мне кажется, не имеет никакого отношения к залеганию пластов. Например, изменение радиации в разные исторические эпохи…»
«Чтобы быстрее проделать эту работу, дострою у себя органы зрения, вмонтирую систему счетчиков радиоактивности. Они должны быть очень чувствительны…»
«В первую очередь надо навестить Володю. Судя по чересчур бодрому письму, у него что-то не ладится. И скорее всего — дома. Вера — капризная женщина, а у него не хватает чуткости…»
Сигом образовал вокруг себя защитную оболочку и взял курс на искусственный спутник, где жил Володя…
Он знает, что ему не станет легче. Хоть кибер-диагност не сообщает пациентам результаты исследований, Павел Юрьевич по невозмутимому лицу врача понял все. Его дни, а может быть, часы сочтены.
Прежде всего Павел Юрьевич составил список дел, которые надо обязательно закончить. Конечно, он боялся смерти, но со своим страхом сжился настолько, что со стороны казалось, будто он и вовсе не боится. Так спокойно и деловито готовились в последний путь его прадеды — русские крестьяне.
Дела, которые надлежало закончить, были все личные и сугубо личные. То, что касалось его геологических работ, будет продолжать двойник-сигом — существо, синтезированное из пластбелков. В нем как бы смоделирован мозг Павла Юрьевича. Они проработали бок о бок с двойником более двадцати лет. За это время сигом усвоил все, что знал Павел Юрьевич. Иногда ученому казалось, что сигом усвоил и его манеру держаться, его походку, его улыбку. Это немного раздражало. Павел Юрьевич был человеком двадцать первого века и не думал о сигомах, как о машинах. И все же он не мог представить, что его двойник и он сам — это два существа, но почти одна и та же личность.
Сейчас сигом на Марсе проверяет его теорию залегания пластов. Он уже знает о состоянии своего двойника: Павел Юрьевич вчера попрощался с ним по визору.
«Это я успел. А вот съездить к Володе… Заморочился с Ольгой да Зиной, а ему, кажется, был нужней… Только бы врач не сообщил им. Но Ольга, пожалуй, догадывается. Того и гляди, нагрянет…»
Будто вызванный этой его мыслью, вспыхнул сигнал — фиолетовый глазок: «Разрешите войти». Павел Юрьевич даже головой помотал, проверяя, не чудится ли ему. Нет, и в самом деле светится.
Он бросил взгляд на часы — пять утра. Врачу еще рано, друзья в такое время не приходят. Значит, и вправду — Ольга. Мысленно приказал двери: «Впусти!» Цвет глазка изменился — дверь-автомат выполнила приказ.
Павел Юрьевич услышал шаги, узнал их. Так не ходил никто из людей.
В комнате появился сигом, сгибаясь, чтобы не развалить потолок.
— Здравствуй, — сказал он голосом Павла Юрьевича.
— Здравствуй. Но разве я вызывал тебя? — ученый насупился. У него появилось какое-то смутное чувство радости и досады.
— Не вызывал. Но я приехал. Извини.
Сигом протянул огромную ручищу, которой мог бы легко поднять не только своего двойника, но и весь дом, и пожал руку Павла Юрьевича. Он смотрел на больного своими сложными глазами, видящими и в инфракрасных, и в рентгеновских, и в мезонных лучах. У него не было оснований не доверять консилиуму врачей, среди которых были и сигомы. Он знал, что ничем нельзя помочь. И все-таки приехал.
— Как дети? — спросил он. — Зина родила?
— Да. Мальчик. Здоровенький. Четыре килограмма, — заулыбался Павел Юрьевич. Ему бы очень хотелось еще разок взглянуть на внука.
— Вызвать по визору? — тотчас предложил сигом, восприняв его желание своими телепатическими органами.
— Не надо, — поспешно сказал Павел Юрьевич. Он уже понял, какое чувство возбудил в нем приход сигома. Было приятно, что двойник прибыл попрощаться, и досадно, что не приехали дочери.
Сигом притворился, будто сразу же забыл о желании двойника.
— А как поживает Володя?
«В самом ли деле ему интересно знать или действует по программе вежливости?» — подумал Павел Юрьевич и подал сигому письмо сына.
— Прочти. Ему предлагают новую работу. А в свободное время они с женой смотрят передачи с Земли и занимаются космоспортом.
Он бы хотел успокоить себя, поверить, получить подтверждение, что все в письме правда.
Сигом читал письмо, думая одновременно о нескольких вещах:
«Володя таких слов никогда не употреблял: «замечательно», «чудесно»… А сколько восклицательных знаков! Неспроста…»
«Чем я могу помочь двойнику, кроме того, что останусь бессмертным? Это и его бессмертие, Но он еще должен поверить в это…»
«Надо будет в первую очередь проверить шестую таблицу пластов. Если ангол залегает в гранитах, то где-то близко находится уран».
— Отличное письмо. Как видно, Володе совсем неплохо живется. Если хочешь, расскажу о работе, — сигом не мог врать долго.
— Расскажи.
— Заканчиваю составление шестой карты. Пять предыдущих ты видел. А потом начнем бурить. Получается в общем-то интересная штука — все предсказания, кроме местонахождения урана, сбываются. Значит, надо искать поправку на икс, старина.
«Он и говорит моими словами. И действует, как я. Тот же подход. Но во много раз быстрее. Ну что же, мощность и надежность системы. Если бы у меня был такой мозг, быстрота мышления и все прочее, я бы, пожалуй, тоже не тратил зря времени». Спросил:
— Интересная работенка?
— Работенка, что надо, — ответил сигом. Видно было, что ему очень приятно говорить о своей работе с понимающим человеком. — А потом я сделаю обобщение для группы планет с обилием песков.
— Да, да, именно так я и хотел бы поступить.
— Но главное не в песках, а в оси вращения планеты и давлении. Вот формулы.
Павел Юрьевич смотрел на формулы, вспыхивающие на стене, и думал: «Да, в нем останется мой метод работы, память, специфика решения проблем. А может быть, и что-то большее. Но что я такое? Вот это немощное, умирающее тело или опыт, записанный в нервных клетках? Когда я лишаюсь сознания, тело живет, но то лишь тело, а не Павел Юрьевич Кадецкий — личность, ученый, человек. Значит, мое «я» исчезает, как только становится невозможным извлечь сведения, записанные в сером веществе мозга. Но их можно записать и в мозгу сигома. Значит ли это перенести в него мое «я»?
Формулы вспыхивали и гасли, понятные им обоим, как буквы родного алфавита. Точно так описывал бы залегание пластов и Павел Юрьевич. Правда, проделать подобную работу он не мог бы и за триста лет.
Ученый разволновался, стало труднее дышать. «Ни в коем случае не волноваться», — приказывал врач. Чепуха! Зачем тогда жить?
Экран погас. Павел Юрьевич смотрел на сигома, на его прекрасное нестареющее лицо: «Чего же я еще жду? Чтобы в нем остался весь я? С моими заботами и огорчениями? Но это невозможно. Да и нужно ли?»
Он приподнялся на локтях, чтобы вдохнуть побольше воздуха, — и не смог.
…Сигом склонился над покойником, сложил ему руки на груди, вызвал врача. Ему казалось, что какая-то часть его мира опустела и в ней поселилась грусть. Он прощался с Павлом Юрьевичем, как прощался бы с частью самого себя, со своей молодостью. Больше ему нечего было делать в этом доме.
Сигом вышел и, включив гравитаторы, взлетел в утреннее бледное небо. Он думал:
«Только с ним я мог бы посоветоваться по Шестой таблице. Теперь все надо решать самому. И, может быть, чтобы найти поправку на икс, нужно учесть то, что, как мне кажется, не имеет никакого отношения к залеганию пластов. Например, изменение радиации в разные исторические эпохи…»
«Чтобы быстрее проделать эту работу, дострою у себя органы зрения, вмонтирую систему счетчиков радиоактивности. Они должны быть очень чувствительны…»
«В первую очередь надо навестить Володю. Судя по чересчур бодрому письму, у него что-то не ладится. И скорее всего — дома. Вера — капризная женщина, а у него не хватает чуткости…»
Сигом образовал вокруг себя защитную оболочку и взял курс на искусственный спутник, где жил Володя…
ГЛАВНОЕ ОРУЖИЕ
1
Седьмому неизвестный объект вначале показался кометой. Он вторгся в зону патрулирования и здесь слегка изменил направление. Изменение составило всего лишь один и две десятые градуса.
Однако Седьмой мгновенно подсчитал гравитационные возмущения, массу объекта, его скорость и определял, что отклонение нельзя объяснить притяжением Юпитера. Причина отклонения находилась в самом объекте: то ли это были какие-то происходящие в нем процессы, например, реакция вещества на изменение среды; то ли направленная воля.
Седьмой поступил так, как поступил бы на его месте любой другой патрульный универсальный робот: он известил Базу о появлении объекта. Сообщение он передал обычным кодом. Одновременно выдвинул несколько антенн, сфокусировал инфравизоры, готовясь, как только База разрешит, начать глубинное исследование объекта.
В кристаллическом мозгу Седьмого журчал хронометр, отсчитывающий миллисекунды. Их минуло уже много, но ответа с Базы не было. «Люди мудры, но медлительны, — думал патрульный. — Они Великодушные Медлительные Хозяева…»
Патрульный снова включил передатчик и затребовал контрольный отзыв…
Отзыва не было. База молчала.
«Такого еще не случалось, — думал Седьмой. — О чем это свидетельствует? Люди могут медлить. Но ошибаться они не могут. Это исключено. Значит…»
Сиреневые сполохи играли на поверхности объекта, завивались в облака…
Однако Седьмой мгновенно подсчитал гравитационные возмущения, массу объекта, его скорость и определял, что отклонение нельзя объяснить притяжением Юпитера. Причина отклонения находилась в самом объекте: то ли это были какие-то происходящие в нем процессы, например, реакция вещества на изменение среды; то ли направленная воля.
Седьмой поступил так, как поступил бы на его месте любой другой патрульный универсальный робот: он известил Базу о появлении объекта. Сообщение он передал обычным кодом. Одновременно выдвинул несколько антенн, сфокусировал инфравизоры, готовясь, как только База разрешит, начать глубинное исследование объекта.
В кристаллическом мозгу Седьмого журчал хронометр, отсчитывающий миллисекунды. Их минуло уже много, но ответа с Базы не было. «Люди мудры, но медлительны, — думал патрульный. — Они Великодушные Медлительные Хозяева…»
Патрульный снова включил передатчик и затребовал контрольный отзыв…
Отзыва не было. База молчала.
«Такого еще не случалось, — думал Седьмой. — О чем это свидетельствует? Люди могут медлить. Но ошибаться они не могут. Это исключено. Значит…»
Сиреневые сполохи играли на поверхности объекта, завивались в облака…
2
— Мария, — сказал Олег, притрагиваясь к ее руке. Выражение его глаз было жалким и упрямым одновременно. — Ничего у меня не выйдет…
Она не смотрела на него. Даже не убрала прядь волос, свисавшую со лба. Он ждал, что сейчас из-за этой пряди, словно из-за кустов, блеснет серый холодный глаз. Но Мария не подымала ресниц — длинных, прямых, жестких. Она и так, не глядя, знала, какое у него сейчас лицо. За год совместной работы на Базе-спутнике можно узнать человека лучше, чем за тридцать лет жизни на Земле.
— Да, ты не изменился, — сказала она. — И не надо. Не подражай программе, которую ты изобрел для своих роботов.
— Но сколько же это будет длиться?..
Она молчала. Лучше не давать повода для разговора. Старая песня. Надоевшая песня. Ненужная песня.
Мария потянулась к дверце биотерма. Щелкнул замок. Она вынула пробирки с жидкостью. Посмотрела на свет, прежде чем вставить в автомикроскоп. Жидкость помутнела, приобрела розовую окраску.
— Штамм мутировал, — сказала она. — Космос заставил его измениться.
Она говорила «без подтекста», но Олег сам вообразил его.
— Советуешь и мне облучиться? Измениться через ДНК? Стать таким, как нужно тебе?
Она тряхнула головой. Золотистая прядь взметнулась у виска. Мария повернулась к Олегу, в ее глазах сверкал сизый лед.
— Неужели ты не можешь понять? Ты, признанный гений, конструктор патрульных роботов? Жаль только…
Он попытался придать своему лицу насмешливое выражение, и Мария закончила резче, чем намеревалась:
— …что ты не понимаешь людей.
— Возможно, — подозрительно быстро согласился Олег. — А как бы ты посоветовала научиться понимать их?
Она по-своему истолковала его ответ и поспешила защититься:
— Об этом нам твердят в школе, когда советуют больше интересоваться художественной литературой…
Он пожал худыми, острыми плечами:
— Но я читаю достаточно. Не только по математике и кибернетике. Ты знаешь…
— Ну да, как же, по биологии, — подхватила она. — По анатомии и физиологии человека…
Он принял вызов. Не ожидая приглашения, сел, закинул ногу за ногу. Сплел до хруста пальцы и охватил ими колено.
— Верно, — сказал он. — По биологии. По философии. Там есть основа всего, о чем толкует художественная литература.
Он сказал «толкует», хотя мог бы догадаться, что этого она ему не простит.
— Образы тигров и характеры змей. Это ты хотел сказать?
— Там есть все, из чего можно составить и образы, и характеры, и варианты поведения людей. Элементарных блоков и механизмов не так уж много, пожалуй, даже меньше, чем букв в языке.
— Если тебя интересуют только буквы, ты никогда не научишься говорить и понимать то, что говорят тебе, — отметила она.
— Например, я знаю, что главное твое качество — упрямство. Но разве мне обязательно знать все его проявления?
— Заметано, — обрадовалась она. — Наконец-то договорились.
Она резко отвернулась, показывая, что разговор окончен. Но он не уходил, и его взгляд был достаточно красноречив.
— Я устала, — сказала Мария. — Почему ты хоть этого не поймешь? Почему вы все этого не поймете? Да, мне нравятся иные люди, такие, как Петр. Почему вы не оставите меня в покое? Я не гениальна, но я ведь имею право на индивидуальность. Так же, как ты. Не жди напрасно. Я не могу измениться. Я не робот…
Ее рука дрожала, когда она вставляла пробирку в объектив ЭМП-спектроскопа.
— Мы неизменны, как наши гены, — попытался шутить Олег.
Она-поддержала его, но таким тоном, который исключал компромисс.
— Да, мы неизменны, — резко сказала Мария. — И в этом есть смысл.
— Но нет мостика через-пропасть…
Мария больше не отвечала, сосредоточенно набирая код программы. Она не смотрела, как вяло, будто все еще раздумывая, поднялся Олег, как ушел. Подняла голову, когда рядом послышался другой голос — невыразительный, скрипучий, словно состоящий из одних обертонов:
— И все же принцессе придется стать снисходительной.
Она сжалась, будто ожидая удара. Этот человек с нервным длинным лицом и пронзительным взглядом был для нее недосягаемым и желанным повелителем.
— Я должна полюбить его? — спросила Мария. В ее смиренном голосе был вызов.
— Ты не имеешь права грубить ему. Знаешь, я не боюсь произносить слово «обязанность», хотя оно многим и не нравится. Так вот, ты обязана помнить, сколько нас здесь, на Базе, и как мы далеки и от Земли, и от космических поселений.
«Он мог бы и не говорить об этом. Лучше бы он говорил о другом, думала Мария. — Или молчал. Человек в первую очередь нуждается в необходимом. Но «необходимость» — однозначное понятие. То, без чего легко обойдется один, совершенно необходимо другому».
Утверждают, что истинно необходимое — это то, без чего не выживешь. Чепуха! Мария бы определила необходимое, как то, что есть у большинства людей. Если ты не имеешь этого, жизнь кажется уродливой. Ты начинаешь завидовать одному, другому, третьему… Ты теряешь покой, уважение к себе. Зависть, с одной стороны, постыдное чувство, но с другой — сильный стимул. Она подгоняет, торопит.
Человеку _необходимо_ быть «не хуже других» — и в этом есть безжалостный, но глубокий смысл. Человеку необходимо иметь то, что имеют другие. А у большинства женщин есть «свой» мужчина. Какой бы он ни был, но «свой». Которому можно рассказывать о потаенном, делиться бедами и заботами, даже если он не слушает, даже если в это время думает совершенно о другом. Ты не замечаешь этого, ты знаешь, что он обязан слушать и сочувствовать. И чем больше расстояние до Земли, до центров цивилизации, чем меньше у тебя развлечений, тем необходимее «свой» мужчина.
Итак, двое — мужчина и женщина — скучают и мучаются порознь. Не лучше ли им поскучать и помучиться вместе? Станет ли тоска каждого хоть чуточку меньше? Или наоборот — умножится раздражением, злостью?
Но, может быть, им обоим удастся измениться, «притереться», стать похожими друг на друга, как это умеют делать патрульные роботы, сконструированные Олегом!
…Сквозь ее мысли, будто острый луч сквозь туман, пробился взгляд Петра, нашел ее зрачки, больно вонзился в них. И тогда она, чтобы не сжаться от боли, вскинула как можно повыше свою золотистую голову на длинной гордой шее и сказала:
— Составь уравнение. Арифмометр (она не случайно назвала Петра школьным прозвищем). Выведи зависимость степени человеколюбия от расстояния до Земли.
Петр не принял вызова и даже не ответил шуткой. Его голос был скрипуче-назидательным:
— Такая зависимость существует. Она издавна называется совместимостью. — Углы его нервных губ устало опустились. Ты даже не хочешь присмотреться к нему?
«Я понимаю, что ты хочешь сказать, Арифмометр, — мысленно ответила она. — Он лучше меня. Одаренней. Интересней. Он сильный, красивый человек. По древним меркам — настоящий мужчина. Но теперь этого слишком мало для человека. Недостаточно, чтобы его полюбить. Ты живешь в прошлом, Арифмометр. Собственно говоря, все вы, мужчины, мечтаете вернуть прошлое. Но любовь к мужчине не может быть главным для меня. Стыдно, когда такая любовь — главное в жизни. Она делает женщину рабыней. Думая, что действует по своей воле, женщина лишь выполняет одну из самых жестких программ природы. Это ты, Арифмометр, должен высчитать и понять. Я не подчинюсь этой программе. Ни за что. Я полюблю лишь того, кого буду уважать, перед кем преклонится мой разум. Такого, как ты. Не меньше…»
Мягко щелкнули репродукторы. Бесцветный голос автомата произнес:
— Внимание. Базу вызывает Седьмой. Базу вызывает Седьмой.
Патрульный робот не стал бы вызывать Базу по пустякам.
Все мгновенно повернулись к экранам связи. Мигнули, налились голубым светом овальные окна. На голубом заплясали знакомые разноцветные символы позывные Седьмого. Патрульный робот докладывал: «В квадрате шестнадцать-а появился новый объект. Действия его признаю угрожающими. Передаю информацию о нем. Размеры…»
Передача оборвалась.
Голубые окна светились, но символов на них не было. Люди ждали.
Прошла минута, вторая…
Петр тихо вышел, постоял за порогом. Затем его торопливые шаги послышались в коридоре. Он спешил в командирскую рубку.
За спиной Марии раздались иные шаги — упруго уверенные, без пришаркивания. Она не оборачивалась. Он всегда приходил, если считал, что становится опасно. Он предпочитал быть рядом с ней — ее защитником. К тому же в данной ситуации он имел основания считать себя главным на Базе, брать на себя наибольшую ответственность. Ведь это его создания — патрульные роботы — по составленной им программе обеспечивали безопасность Базы.
Сейчас его приход не раздражал и не злил Марию. Она предчувствовала, что все их нерешенные проблемы, их тоска вдали от Земли, приязнь и неприязнь друг к другу, даже их жизнь могут развеяться, как дым, в зависимости от того, что произойдет в квадрате 16-а.
Она не смотрела на него. Даже не убрала прядь волос, свисавшую со лба. Он ждал, что сейчас из-за этой пряди, словно из-за кустов, блеснет серый холодный глаз. Но Мария не подымала ресниц — длинных, прямых, жестких. Она и так, не глядя, знала, какое у него сейчас лицо. За год совместной работы на Базе-спутнике можно узнать человека лучше, чем за тридцать лет жизни на Земле.
— Да, ты не изменился, — сказала она. — И не надо. Не подражай программе, которую ты изобрел для своих роботов.
— Но сколько же это будет длиться?..
Она молчала. Лучше не давать повода для разговора. Старая песня. Надоевшая песня. Ненужная песня.
Мария потянулась к дверце биотерма. Щелкнул замок. Она вынула пробирки с жидкостью. Посмотрела на свет, прежде чем вставить в автомикроскоп. Жидкость помутнела, приобрела розовую окраску.
— Штамм мутировал, — сказала она. — Космос заставил его измениться.
Она говорила «без подтекста», но Олег сам вообразил его.
— Советуешь и мне облучиться? Измениться через ДНК? Стать таким, как нужно тебе?
Она тряхнула головой. Золотистая прядь взметнулась у виска. Мария повернулась к Олегу, в ее глазах сверкал сизый лед.
— Неужели ты не можешь понять? Ты, признанный гений, конструктор патрульных роботов? Жаль только…
Он попытался придать своему лицу насмешливое выражение, и Мария закончила резче, чем намеревалась:
— …что ты не понимаешь людей.
— Возможно, — подозрительно быстро согласился Олег. — А как бы ты посоветовала научиться понимать их?
Она по-своему истолковала его ответ и поспешила защититься:
— Об этом нам твердят в школе, когда советуют больше интересоваться художественной литературой…
Он пожал худыми, острыми плечами:
— Но я читаю достаточно. Не только по математике и кибернетике. Ты знаешь…
— Ну да, как же, по биологии, — подхватила она. — По анатомии и физиологии человека…
Он принял вызов. Не ожидая приглашения, сел, закинул ногу за ногу. Сплел до хруста пальцы и охватил ими колено.
— Верно, — сказал он. — По биологии. По философии. Там есть основа всего, о чем толкует художественная литература.
Он сказал «толкует», хотя мог бы догадаться, что этого она ему не простит.
— Образы тигров и характеры змей. Это ты хотел сказать?
— Там есть все, из чего можно составить и образы, и характеры, и варианты поведения людей. Элементарных блоков и механизмов не так уж много, пожалуй, даже меньше, чем букв в языке.
— Если тебя интересуют только буквы, ты никогда не научишься говорить и понимать то, что говорят тебе, — отметила она.
— Например, я знаю, что главное твое качество — упрямство. Но разве мне обязательно знать все его проявления?
— Заметано, — обрадовалась она. — Наконец-то договорились.
Она резко отвернулась, показывая, что разговор окончен. Но он не уходил, и его взгляд был достаточно красноречив.
— Я устала, — сказала Мария. — Почему ты хоть этого не поймешь? Почему вы все этого не поймете? Да, мне нравятся иные люди, такие, как Петр. Почему вы не оставите меня в покое? Я не гениальна, но я ведь имею право на индивидуальность. Так же, как ты. Не жди напрасно. Я не могу измениться. Я не робот…
Ее рука дрожала, когда она вставляла пробирку в объектив ЭМП-спектроскопа.
— Мы неизменны, как наши гены, — попытался шутить Олег.
Она-поддержала его, но таким тоном, который исключал компромисс.
— Да, мы неизменны, — резко сказала Мария. — И в этом есть смысл.
— Но нет мостика через-пропасть…
Мария больше не отвечала, сосредоточенно набирая код программы. Она не смотрела, как вяло, будто все еще раздумывая, поднялся Олег, как ушел. Подняла голову, когда рядом послышался другой голос — невыразительный, скрипучий, словно состоящий из одних обертонов:
— И все же принцессе придется стать снисходительной.
Она сжалась, будто ожидая удара. Этот человек с нервным длинным лицом и пронзительным взглядом был для нее недосягаемым и желанным повелителем.
— Я должна полюбить его? — спросила Мария. В ее смиренном голосе был вызов.
— Ты не имеешь права грубить ему. Знаешь, я не боюсь произносить слово «обязанность», хотя оно многим и не нравится. Так вот, ты обязана помнить, сколько нас здесь, на Базе, и как мы далеки и от Земли, и от космических поселений.
«Он мог бы и не говорить об этом. Лучше бы он говорил о другом, думала Мария. — Или молчал. Человек в первую очередь нуждается в необходимом. Но «необходимость» — однозначное понятие. То, без чего легко обойдется один, совершенно необходимо другому».
Утверждают, что истинно необходимое — это то, без чего не выживешь. Чепуха! Мария бы определила необходимое, как то, что есть у большинства людей. Если ты не имеешь этого, жизнь кажется уродливой. Ты начинаешь завидовать одному, другому, третьему… Ты теряешь покой, уважение к себе. Зависть, с одной стороны, постыдное чувство, но с другой — сильный стимул. Она подгоняет, торопит.
Человеку _необходимо_ быть «не хуже других» — и в этом есть безжалостный, но глубокий смысл. Человеку необходимо иметь то, что имеют другие. А у большинства женщин есть «свой» мужчина. Какой бы он ни был, но «свой». Которому можно рассказывать о потаенном, делиться бедами и заботами, даже если он не слушает, даже если в это время думает совершенно о другом. Ты не замечаешь этого, ты знаешь, что он обязан слушать и сочувствовать. И чем больше расстояние до Земли, до центров цивилизации, чем меньше у тебя развлечений, тем необходимее «свой» мужчина.
Итак, двое — мужчина и женщина — скучают и мучаются порознь. Не лучше ли им поскучать и помучиться вместе? Станет ли тоска каждого хоть чуточку меньше? Или наоборот — умножится раздражением, злостью?
Но, может быть, им обоим удастся измениться, «притереться», стать похожими друг на друга, как это умеют делать патрульные роботы, сконструированные Олегом!
…Сквозь ее мысли, будто острый луч сквозь туман, пробился взгляд Петра, нашел ее зрачки, больно вонзился в них. И тогда она, чтобы не сжаться от боли, вскинула как можно повыше свою золотистую голову на длинной гордой шее и сказала:
— Составь уравнение. Арифмометр (она не случайно назвала Петра школьным прозвищем). Выведи зависимость степени человеколюбия от расстояния до Земли.
Петр не принял вызова и даже не ответил шуткой. Его голос был скрипуче-назидательным:
— Такая зависимость существует. Она издавна называется совместимостью. — Углы его нервных губ устало опустились. Ты даже не хочешь присмотреться к нему?
«Я понимаю, что ты хочешь сказать, Арифмометр, — мысленно ответила она. — Он лучше меня. Одаренней. Интересней. Он сильный, красивый человек. По древним меркам — настоящий мужчина. Но теперь этого слишком мало для человека. Недостаточно, чтобы его полюбить. Ты живешь в прошлом, Арифмометр. Собственно говоря, все вы, мужчины, мечтаете вернуть прошлое. Но любовь к мужчине не может быть главным для меня. Стыдно, когда такая любовь — главное в жизни. Она делает женщину рабыней. Думая, что действует по своей воле, женщина лишь выполняет одну из самых жестких программ природы. Это ты, Арифмометр, должен высчитать и понять. Я не подчинюсь этой программе. Ни за что. Я полюблю лишь того, кого буду уважать, перед кем преклонится мой разум. Такого, как ты. Не меньше…»
Мягко щелкнули репродукторы. Бесцветный голос автомата произнес:
— Внимание. Базу вызывает Седьмой. Базу вызывает Седьмой.
Патрульный робот не стал бы вызывать Базу по пустякам.
Все мгновенно повернулись к экранам связи. Мигнули, налились голубым светом овальные окна. На голубом заплясали знакомые разноцветные символы позывные Седьмого. Патрульный робот докладывал: «В квадрате шестнадцать-а появился новый объект. Действия его признаю угрожающими. Передаю информацию о нем. Размеры…»
Передача оборвалась.
Голубые окна светились, но символов на них не было. Люди ждали.
Прошла минута, вторая…
Петр тихо вышел, постоял за порогом. Затем его торопливые шаги послышались в коридоре. Он спешил в командирскую рубку.
За спиной Марии раздались иные шаги — упруго уверенные, без пришаркивания. Она не оборачивалась. Он всегда приходил, если считал, что становится опасно. Он предпочитал быть рядом с ней — ее защитником. К тому же в данной ситуации он имел основания считать себя главным на Базе, брать на себя наибольшую ответственность. Ведь это его создания — патрульные роботы — по составленной им программе обеспечивали безопасность Базы.
Сейчас его приход не раздражал и не злил Марию. Она предчувствовала, что все их нерешенные проблемы, их тоска вдали от Земли, приязнь и неприязнь друг к другу, даже их жизнь могут развеяться, как дым, в зависимости от того, что произойдет в квадрате 16-а.
3
Прошло несколько секунд, прежде чем Седьмой установил, что пространство вокруг него изменилось. Он барахтался, словно в паутине, в каком-то неизвестном ему силовом поле и был к тому же заэкранирован со всех сторон.
Поле исходило от объекта. Несомненно, это он был «пауком», соткавшим энергетическую паутину.
Седьмой оделся в нейтронную кольчугу, чтобы выскользнуть из поля. Но не тут-то было. Одни силовые линии ослабились, другие, переплетаясь, удерживали «жертву».
«Придется запускать двигатели на полную мощность, — подумал патрульный. — Но тогда я могу невзначай причинить вред объекту. Эх, четыре нуля на четыре нуля! Ведь я еще не получал распоряжений с Базы…»
«Ты не получил распоряжений, не получил команд. Не самовольничай!» послышалось в мозгу Седьмого.
Патрульный заподозрил подвох. Действуя но инструкции N_3 «Психоробики», он включил СВК — систему высшего контроля — и попытался определить, свои ли это мысли или навязанные извне. В кристаллическом мозгу робота на контрольном экране, связанном со зрительными отделами, медленно проступил треугольник, расчерченный на деления и испещренный цифрами. Это был контрольный символ, обобщенная схема работы мозга в данный момент. На первый взгляд казалось, что равнобедренность треугольника не нарушена, а это свидетельствовало об исправности основных блоков.
Седьмой составил несколько уравнений для проверки нормальности процессов мышления. Первые пять ответов полностью совпадали с заданными Программой образцами. Но шестой несколько отличался от образца. Это указывало на нарушение функций отдела мозга, управляющего органами локации, инфравидения и радиовещания.
«Эх, четыре нуля на четыре нуля! — с досадой подумал Седьмой. Придется ремонтироваться».
Он оставил включенной СВК, чтобы иметь возможность постоянно контролировать работу мозга. Патрульный уже понял, что ответа с Базы ждать не приходится, и надо действовать самостоятельно. Он включил подпрограмму «Знакомство с неизвестным объектом, проявляющим признаки управления». В соответствии с ней его передатчики послали объекту код-запрос.
Объект шевельнулся, изменил форму. Его «хвост» изогнулся наподобие хвоста скорпиона и ударил в Седьмого мезонным лучом.
На экране заплясали цифры. Линия основания треугольника в одном месте стала искривляться, зазмеилась. У Седьмого появились неприятные ощущения сразу в нескольких местах мозга и в узлах, расположенных между фильтрами и датчиками. У человека это соответствовало бы сильнейшей головной боли.
И все же патрульный не решался включить двигатели на полную мощность и вырваться из поля. Программа «Знакомство с неизвестным объектом, проявляющим признаки управления» запрещала любые действия, способные причинить вред живому существу или аппарату, посланному разумными существами. Однако теперь, после ранения, патрульный уже имел право сменить программу на «Знакомство с неизвестным объектом, проявляющим признаки агрессивности».
Седьмой не замедлил сделать это: он выпустил мезонный луч и попытался «увидеть», что скрывается за защитной оболочкой объекта.
Прощупывание позволило получить некоторые сведения о структуре и напряженности различных участков поля и о структуре самой оболочки.
Поле исходило от объекта. Несомненно, это он был «пауком», соткавшим энергетическую паутину.
Седьмой оделся в нейтронную кольчугу, чтобы выскользнуть из поля. Но не тут-то было. Одни силовые линии ослабились, другие, переплетаясь, удерживали «жертву».
«Придется запускать двигатели на полную мощность, — подумал патрульный. — Но тогда я могу невзначай причинить вред объекту. Эх, четыре нуля на четыре нуля! Ведь я еще не получал распоряжений с Базы…»
«Ты не получил распоряжений, не получил команд. Не самовольничай!» послышалось в мозгу Седьмого.
Патрульный заподозрил подвох. Действуя но инструкции N_3 «Психоробики», он включил СВК — систему высшего контроля — и попытался определить, свои ли это мысли или навязанные извне. В кристаллическом мозгу робота на контрольном экране, связанном со зрительными отделами, медленно проступил треугольник, расчерченный на деления и испещренный цифрами. Это был контрольный символ, обобщенная схема работы мозга в данный момент. На первый взгляд казалось, что равнобедренность треугольника не нарушена, а это свидетельствовало об исправности основных блоков.
Седьмой составил несколько уравнений для проверки нормальности процессов мышления. Первые пять ответов полностью совпадали с заданными Программой образцами. Но шестой несколько отличался от образца. Это указывало на нарушение функций отдела мозга, управляющего органами локации, инфравидения и радиовещания.
«Эх, четыре нуля на четыре нуля! — с досадой подумал Седьмой. Придется ремонтироваться».
Он оставил включенной СВК, чтобы иметь возможность постоянно контролировать работу мозга. Патрульный уже понял, что ответа с Базы ждать не приходится, и надо действовать самостоятельно. Он включил подпрограмму «Знакомство с неизвестным объектом, проявляющим признаки управления». В соответствии с ней его передатчики послали объекту код-запрос.
Объект шевельнулся, изменил форму. Его «хвост» изогнулся наподобие хвоста скорпиона и ударил в Седьмого мезонным лучом.
На экране заплясали цифры. Линия основания треугольника в одном месте стала искривляться, зазмеилась. У Седьмого появились неприятные ощущения сразу в нескольких местах мозга и в узлах, расположенных между фильтрами и датчиками. У человека это соответствовало бы сильнейшей головной боли.
И все же патрульный не решался включить двигатели на полную мощность и вырваться из поля. Программа «Знакомство с неизвестным объектом, проявляющим признаки управления» запрещала любые действия, способные причинить вред живому существу или аппарату, посланному разумными существами. Однако теперь, после ранения, патрульный уже имел право сменить программу на «Знакомство с неизвестным объектом, проявляющим признаки агрессивности».
Седьмой не замедлил сделать это: он выпустил мезонный луч и попытался «увидеть», что скрывается за защитной оболочкой объекта.
Прощупывание позволило получить некоторые сведения о структуре и напряженности различных участков поля и о структуре самой оболочки.