Роуз Эмили. В постели с врагом

   Глаза Джильды сузились.
   — Откуда вы знаете?
   — В прошлом году моя подруга Джейн умерла от рака груди. Я проводила много времени у нее в больнице. Там висят две ваши картины. Мне больше нравились «Лилии», но Джейн любила «Гардению».
   Обри повернулась к картине, стоящей на мольберте, чтобы скрыть набежавшие слезы. Джейн, секретарша отца, была ей ближе, чем собственные родители, и Обри очень по ней тосковала.
   Когда мать Обри снова вышла замуж, Джейн первая поняла, что что-то не так. И именно Джейн заставила ее рассказать о проблемах с отчимом. Именно Джейн пошла к отцу Обри и все ему выложила. Отец немедленно забрал Обри к себе, и с тех пор она больше не появлялась в доме матери. Если мать хотела с ней встретиться, она приезжала к Обри. Это случалось не очень часто.
   Джильда подошла к ней и кивнула головой в сторону Лайама.
   — Вы считаете, стоит продать?
   Обри прогнала воспоминания и оглянулась на Лайама. Вежливое и отстраненное выражение его лица говорило о том, что эта живопись оставляет его равнодушным. Судя по скептическому взгляду Джильды, она это тоже поняла.
   — Я смогу объяснить ему. Джильда хмыкнула и кивнула.
   — Да, думаю, сможете. Ладно.
   Все было сделано моментально. Через минуту картина была упакована и погружена в такси, и теперь Лайам и Обри ехали к нему домой, что казалось Обри одновременно и мудрым и безрассудным. Мудрым — потому что она сможет больше узнать о Лайаме. Безрассудным — потому что она только мучает себя искушением, которому не имеет права уступить.
   Таксист на этот раз лихачил безо всякой двойной платы. В результате в какой-то момент Обри оказалась почти на коленях Лайама. Его сильные руки удержали ее. Его глаза были совсем близко, но смотрел он на ее губы.
   — Извините меня.
   — Ничего страшного.
   Обри приказала себе выбраться из его объятий. И не смогла. Лайам медленно поднял руку и погладил ее по щеке. Потом запустил пальцы в ее мягкие волосы. Обри задрожала.
   Ну почему, почему ее тело так откликается именно на этого человека?
   Прежде чем она совладала с собой, Лайам потянулся к ней. И вместо того чтобы отодвинуться, Обри запрокинула голову и встретила его губы. Они коснулись ее сначала совсем мягко, потом поцелуй стал глубже и настойчивее. Это было так пьяняще, что Обри решила остановиться, пока у нее осталась еще хоть капля рассудка. Она попыталась убрать его ладонь с лица, но вместо этого их пальцы неожиданно переплелись.
   Очередной вираж автомобиля впечатал ее в Лайама. И теперь, стоило машине слегка вильнуть, Обри всей грудью терлась о его грудь, отчего ее соски затвердели, а внизу живота разлилась теплая волна. Лайам крепко обнял ее и усадил себе на колени. Она задохнулась от неожиданности, ощутив жар его бедер и напрягшегося паха.
   Обри попыталась взять себя в руки и оторвалась от его губ. Но их лбы соприкасались, носы терлись друг о друга, его сердце билось под ее ладонью, и она чувствовала его дыхание на своей щеке.
   — Что мы делаем? — прошептала она.
   — Я не знаю. — Его ладонь гладила ее спину. Другую он положил ей на колено. Юбка задралась до бедер, колготок на ней не было. Его рука проникла под ткань.
   Это нужно прекратить… через минуту. Обри не могла вспомнить, чтобы когда-нибудь возбуждение охватывало ее так быстро и властно и в таком неподходящем месте. Лайам поцеловал один уголок ее рта, затем другой, потом мягко захватил ее нижнюю губу зубами. Она застонала. Но нужно было немедленно расставить все по местам.
   — Это не… Я не… Я не собиралась… Лайам вздохнул.
   — Я знаю.
   — Мы не должны. Мы конкуренты.
   Его рука заскользила вверх по ее бедру, по талии и подхватила снизу ее маленькую грудь.
   — Я помню.
   Еще один поцелуй, пообещала себе Обри, потом она остановится. Только один. Обри запрокинула голову, нашла его губы, с наслаждением смакуя этот запретный плод. Его большой палец поглаживал ее сосок, и она застонала, не отрываясь от его рта. Его грудь вибрировала под ее ладонью. Он еще крепче прижал ее к себе, и она почувствовала, как он все больше напрягается от прикосновения ее бедер. По всему телу бегали мурашки, как будто ее целиком погрузили в ванну с шампанским.
   — Приехали, голубки! — раздался голос водителя. Ошарашенная собственным поведением, Обри слезла с коленей Лайама. Ее лицо — и все ее тело — пылало.
   Лайам открыл дверцу и подал ей руку. Разум подсказывал ей, что нужно попрощаться и поехать домой. Но она же обещала Джильде Рейне, что объяснит ее живопись Лайаму. Надо сдержать слово.
   Схватив сумочку и портфель, она вышла из машины, опершись на его руку. И тут же выпустила ее, почувствовав, как от этого прикосновения на нее нахлынула волна нестерпимого желания.
   Это не должно случиться. Но ее разум и тело, казалось, говорили на разных языках.
   Обри прошла вслед за Лайамом через мраморный холл в конец коридора, где располагались частные лифты. Частный лифт означал одно. Пентхаус.
   Каждый на Манхэттене знал, что Лайам Эллиот богат, но она и понятия не имела, что настолько.
   Ей нравилась квартира, которую ей предоставил отец, но иногда хотелось большей независимости. У них были странные отношения. Обри все время добивалась одобрения отца, но гораздо больше она хотела не зависеть от его мнения. Если бы у нее была собственная квартира… Она вздохнула. Вероятно, это ничего не изменило бы. Отец продолжал бы оказывать ей материальную' поддержку, абсолютно отказывая в эмоциональной.
   Двери лифта закрылись. Обри повернулась к Лайаму спиной, но это не помогло — лифт был зеркальным. Куда бы она ни смотрела, везде видела перед собой многократно умноженное отражение Лайама. Он окружал ее со всех сторон. Обри опустила глаза.
   Лифт распахнулся, открывая маленький холл, из которого вели две двери, налево и направо.
   Лайам отпер правую дверь и пропустил Обри вперед. Теплый оттенок деревянных панелей и портьер, ковры и классическая мебель удивили ее. Она ожидала, что его холостяцкая квартира будет больше похожа на… на холостяцкую квартиру — черная кожа, хром, искусственный мех. Но квартира была обставлена в классическом стиле, который так нравился ей самой. На стенах висело несколько пейзажей.
   Этот человек продолжал удивлять ее.
   — Объясните мне, прочему три женщины в галерее смотрели на меня как на конченого придурка? — Лайам поставил картину на стул.
   — Вам ведь не понравилась эта картина, верно? Позвольте мне. — Она стала осторожно снимать оберточную бумагу. Их руки встретились, когда они одновременно стали развязывать бечевку, и было странно, как бумага не загорелась от искр, пробежавших между их пальцами.
   Обри развернула картину и поставила ее на пол, оперев на стул. Потом отступила на шаг.
   — Что вы видите? — спросила она.
   — Белый цветок с красной сердцевиной среди зеленых стеблей.
   Обри подошла к нему ближе. Их плечи соприкоснулись.
   — Посмотрите на стебли. Что вы видите?
   Фиалковые глаза. Блестящие каштановые волосы. Нежную кожу цвета слоновой кости. Ее запах сводил его с ума. Роза? Гардения? Что-то легкое и цветочное, напоминающее о жарких летних вечерах. Но он сказал только:
   — Они вьются. Эти стебли вьются.
   — Они вам ничего не напоминают?
   — Да. Они напоминают… растения, — сказал он неуверенно.
   Она протянула руку и провела кончиком пальца вдоль самого толстого стебля.
   — Посмотрите.
   Лайам чувствовал себя дураком. Непривычное чувство. И тут он увидел. Это было настолько очевидно, что он не понимал, как не уловил этого раньше.
   — Это же тело женщины.
   Листья и стебли переплетались, сливаясь в фигуру женщины. Проклятье, почему же он сразу этого не заметил?
   Потому что любой мужчина увидел бы здесь всего лишь сплетение стеблей — если в эту минуту он не думает о сексе.
   — Верно. — Она нежно улыбнулась, глядя на картину. — А теперь посмотрите еще раз. Посмотрите на росу по краям лепестка, на эти листья вокруг цветка.
   Он понял. Его уши запылали.
   — Бог ты мой, я купил своей матери порнографическую картину.
   Обри засмеялась тихим низким смехом, который прокатился прямо по его позвоночнику.
   — Нет, вы купили эротическую картину. В ней же нет ничего пошлого.
   — Если здесь изображено то, что мне чудится, то я не могу подарить это родной матери.
   — Джильда говорит о жизни, рождении, женственности, чувственности. Для непосвященного наблюдателя это только цветок, как вам и показалось сначала. Но для того, кто смотрит глубже, это — колыбель жизни.
   — Но это же…
   Она остановила его, дотронувшись до руки.
   — Лайам, это прекрасно. И вашей матери очень понравится.
   Она снова повернулась к картине. Лайам увидел на ее лице то же выражение, с каким она смотрела на него, прежде чем узнала его имя, — приоткрытые губы, пылающие щеки.
   Лайам затряс головой. Нужно немедленно вызвать ей такси. Пока он еще в состоянии себя контролировать.
   Он открыл рот и неожиданно для себя сказал:
   — Могу я предложить вам бокал вина?
   Обри заколебалась, кусая губы. Посмотрела на дверь, потом на него, очевидно тоже раздумывая, стоит ли оставаться.
   — Это было бы неплохо.
   Лайам помог ей снять жакет, и этот жест обычной вежливости был для него огромным испытанием. Словно завороженный, он смотрел, как одно, затем другое обнаженное плечо выскальзывает из-под плотной ткани. Она осталась в очень открытом топе на тонюсеньких бретельках, плотно облегавшем ее стройную фигуру.
   Он еще в пабе подумал, что она безумно сексуальна. Ее интерпретация живописи подтверждала это. Обри Холт была, несомненно, самой сексуальной женщиной, с которой Лайам когда-либо сталкивался. Он никогда в жизни не испытывал столь сильного влечения.
   Желание жгло его, не давало ему дышать. Не оборачиваясь, он бросил жакет на диван, обвил руками ее талию и притянул ее к себе. Обри вскрикнула, но он заглушил этот стон своими губами.
   Ее губы сразу же раскрылись навстречу его настойчивому языку. Она обвила руками его шею и прижалась к нему еще крепче.
   Когда он поцеловал ее, ему пришлось наклониться. Но теперь она приподнялась на цыпочки, потянувшись вверх за его губами. Он подхватил ее под ягодицы и приподнял еще выше, наслаждаясь стоном, который сорвался с ее губ.
   Кожа. Он отвоевывал у одежды каждый сантиметр ее кожи. Руки двинулись вверх, увлекая за собой ткань юбки, пока наконец не добрались до полоски обнаженной кожи на талии и двинулись выше, вдоль позвоночника. Она дрожала и задыхалась в его руках. Он спрятал лицо в нежную ямку ключицы, смакуя вкус ее кожи, вдыхая опьяняющий запах.
   Последняя мысль всплыла на поверхность этого тестостеронового наводнения. Это же Обри Холт. Дочь твоего врага. Лайам отодвинулся, тяжело дыша, и заглянул в потемневшие глаза Обри. От страсти, не от любви. То же самое Лайам мог бы сказать и о себе, но такой страсти он не испытывал прежде, такой мощной, такой опьяняющей. — Обри…
   Он надеялся, что у нее хватит сил остановиться. Ему самому это не удастся. Ее влажные губы дрожали. Она моргнула, будто пытаясь прогнать наваждение, потом опустила голову и посмотрела на его руки, обвитые вокруг ее талии. Но вместо того чтобы стряхнуть их, она начала медленно вытаскивать полы его рубашки из брюк. Она неловко расстегивала рубашку, пуговку за пуговкой, и наконец положила обе ладони на обнаженную грудь. Он вырвал запонки из петель, не глядя швырнул их на стол, и вот уже рубашка соскользнула на пол. Ее пальцы сражались с пряжкой его ремня.
   Лайам остановил ее, схватив за запястья и стянул с нее топ. Ему не терпелось попробовать на вкус ее маленькие груди с темными напряженными сосками. Обри подняла руки, будто собираясь прикрыть свою наготу, но он опередил ее, поймав острые холмики ладонями. Почувствовав, как затвердевшие соски уперлись в его ладони, он стал ласкать их круговыми движениями.
   Обри со стоном откинулась назад, запустила пальцы в его волосы и потянула его голову вниз. Лайам не стал сопротивляться, наклонился, нежно провел языком по ее соску, осторожно ухватил его зубами, потом втянул глубоко в рот. Она вонзила ногти в его плечи, колени у нее подкосились. Лайам подхватил ее на руки и понес в спальню. Она нежно укусила его в шею, и у него так закружилась голова, что он едва не врезался в стену, прямо с нею на руках.
   Утром он не раздвинул гардины на окнах, и яркий полуденный свет проникал в комнату лишь тонким лучом, перерезавшим кровать.
   Лайам поставил ее на пол спиной к себе и медленно прошелся губами по позвоночнику, пока его пальцы расстегивали юбку. Он слышал, как она со стуком скинула туфельки, но его взгляд был прикован к ее ягодицам. На ней были трусики танга. Черные. Шелковые. Крошечные, так что волнующие округлости были полностью открыты его взгляду. Он медленно стягивал с нее трусики, с наслаждением наблюдая, как ее кожа покрывается пупырышками. Не в силах сдержать нетерпение, он рванул черный шелк вниз.
   Обри переступила через упавшие трусики и повернулась к нему. Он чувствовал себя как ребенок, стоящий перед столом с разными сортами мороженого и не знающий, с какого лакомства начать. Его ладони накрыли маленькие крепкие груди, губы заскользили вниз по животу к завиткам каштановых волос. Она вздрагивала от каждого прикосновения его рук, его губ. Он поднял голову и встретил ее помутневший взгляд.
   — Пожалуйста… — прошептала она. — Я тоже хочу поласкать тебя.
   От такого предложения было трудно отказаться. Лайам поднялся.
   Обри наконец справилась с пряжкой его ремня и начала расстегивать молнию на брюках. Застежка молнии ползла прямо по его возбужденному члену, и с каждым расстегнутым зубчиком в теле вспыхивала и взрывалась маленькая звезда. Он задыхался от нежности, водя руками по ее телу, читая его кончиками пальцев, как слепой читает книгу Брайля. Добравшись до мягких завитков внизу ее живота, он запустил пальцы в горячую влажную щель, которую они скрывали.
   — Да… — выдохнула она, когда Лайам наконец добрался до заветного бутона. Он стал дразнить его быстрыми, короткими касаниями, пока тот не набух. Потом его пальцы двинулись глубже.
   Она изгибалась в его объятиях, покрывая поцелуями лицо, пока он не накрыл ее губы жадным поцелуем, двигая языком в такт пальцам. Обри вцепилась в его плечи, тело ее содрогалось.
   Лайам сорвал покрывало с кровати. Когда он повернулся снова к Обри, она уже стояла на коленях.
   Он стиснул зубы, сжал кулаки, молясь, чтобы она помедлила хотя бы мгновение. Иначе все закончится через секунду. Он не сможет сдержаться, если она прикоснется к нему губами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   Обри толкнула его, чтобы он сел, и на какой-то миг замерла между его раздвинутыми коленями, страстно желая попробовать его на вкус. Но в ее крови было такое нетерпение, что медлить было невозможно. Она чувствовала, что Лайам тоже больше не может сдерживаться.
   Обри быстро сняла с него ботинки, носки и брюки. Он поймал ее ладони и поцеловал каждую в середину, щекоча кончиком языка, потом положил их себе на плечи.
   — Пожалуйста, Лайам… Я не могу больше ждать. Лайам шумно перевел дыхание, уложил ее на кровать и встал на колени между ее ног. Руки, горячие и нетерпеливые, подхватили и приподняли ее бедра. Обри задохнулась, когда он мощным толчком вошел в нее.
   Она выгнулась ему навстречу, обвила руками шею и притянула его к себе. Жесткие золотистые волосы мужской груди щекотали ее возбужденные соски. Она закинула одну ногу ему на бедро, подталкивая его все глубже и глубже.
   Оргазм накрыл ее мощно и внезапно, когда она почувствовала, как содрогается в экстазе его тело.
   Тяжело дыша, он упал на нее, уткнувшись лицом в шею. Его тяжесть, жар его кожи наполнили ее ощущением тихого счастья.
   И тут же совесть окатила холодным душем.
   Что она наделала?
   Она улеглась в постель к врагу. Отец ей этого не простит. Потому что она не сможет предать Лайама после того, что случилось.
   Обри оттолкнула его, и он скатился с нее, неохотно оторвавшись от ее горячего тела.
   Раскаяние прорезало ее лоб глубокой морщиной, а распухшие от поцелуев губы ожесточенно сжались.
   — Это не должно было случиться, — прошептала Обри, натягивая на себя простыню и отодвигаясь к краю кровати.
   — Может быть, — ответил Лайам. Никаких «может быть». Случившееся было ошибкой. Он тоже это знал. У него всегда была потрясающая способность выбирать «не тех» женщин.
   — Мне надо идти. — Удерживая простыню одной рукой, другой она потянулась за юбкой.
   Лайам провел рукой по ее волосам.
   — Обри…
   Не глядя на него, она скинула его руку.
   Что он мог сказать? У их отношений не было будущего. И впервые в жизни Лайам подумал об этом с болью. До сих пор он умел легко и изящно обрывать отношения.
   — Хочешь принять душ или…
   — Нет. Мне пора. — Она поднялась, забыв про простыню, и стала натягивать юбку.
   Вид ее обнаженного тела заставил его сердце биться чаще.
   — Вызвать тебе такси?
   Прикрыв грудь руками, она сунула ноги в туфли и быстро вышла из спальни.
   — Нет. Спасибо.
   Он натянул брюки и поспешил за нею в гостиную. Обри натянула топ, накинула жакет, схватила сумочку и портфель и, даже не взглянув на него, двинулась к дверям. Это больно укололо его.
   — Обри, подожди. — Он захлопнул дверь перед ее носом.
   Она стояла, втянув голову в плечи, будто желая спрятаться от того, что случилось.
   Можно подумать, он на седьмом небе от счастья!
   Ее аромат, летучий, цветочный, к которому теперь примешивался запах недавнего секса, щекотал ноздри Лайама. Он боролся со странным желанием пригладить ее растрепавшиеся волосы и поправить завернувшийся воротник жакета.
   — Если что, у тебя есть мой номер телефона. Она посмотрела ему в глаза. В ее взгляде была паника.
   — Я не буду звонить тебе, Лайам. Я не смогу.
   — Да. Наверное, ты права. В моей семье и так достаточно проблем. Не хватало мне еще связаться с дочерью врага.
   На секунду ее лицо исказила боль.
   — Враг? Это ты о моем отце?
   Он был готов отрезать свой глупый язык.
   — У Мэтью Холта было несколько стычек с моим дедом. «Холт Энтерпрайзиз» и «Издательский Холдинг Эллиот» редко совпадают во взглядах.
   — Да. Ты прав. Я надеюсь, твоей матери понравится картина. До свидания, Лайам.
   Она открыла дверь и вышла.
   Лайам готов был биться лбом о стену. Где его мозги? Это не должно было случиться. Ему следовало уйти из паба сразу, как только Обри начала задавать вопросы. Он не должен был брать ее с собой в галерею и тем более везти к себе домой. И уж точно не должен был тащить ее в постель. Потому что это был лучший секс в его жизни и нет никаких надежд, что все повторится.
   Лайам зашел в спальню. На его коже, на простынях оставался запах Обри. Он собрал постельное белье и запихнул его в корзину. Нужно как можно скорее истребить все следы ее пребывания в его квартире и его жизни.
   Проклятье! Он не позвонил на работу, чтобы предупредить, что сегодня его уже не будет. Впервые в жизни. Черт, девять месяцев он фактически жил в здании «Издательского Холдинга Эллиот». Он направился к телефону и замер, увидев клочок черной ткани, выглядывающий из-под кровати. Лайам нагнулся и поднял его. Трусики Обри. Его пульс сразу же участился. Он должен вернуть их. Но как?
   Почтой? Нет, глупо.
   Отдать их лично? Только не это. Зачем искушать себя, особенно если знаешь, что не сможешь противостоять искушению? Он не мог допустить, чтобы его семья — особенно дед — узнала о том, что произошло.
   Несколько секунд он изучал крошечный лоскуток черного атласа, затем скомкал его и засунул в ящик ночного столика.
   — Добро пожаловать домой, мамочка! Я принес бутылку шампанского, чтобы отпраздновать. — Лайам поставил бутылку на кофейный столик и поцеловал мать в щеку.
   Она выглядела гораздо лучше, чем две недели назад, когда он навещал ее в больнице, — уже не была такой бледной, а щеки даже чуть-чуть округлились. Из-под шарфа, которым она повязала голову, уже выбивались короткие седые прядки отросших волос.
   — Спасибо. Как хорошо дома!
   — Я приготовил тебе сюрприз. — Лайам внес картину и поставил на диван. — Папа, ты не поможешь?
   Когда они с отцом разворачивали картину, Лайам не мог не думать, что вчера делал то же самое вместе с Обри. Он постарался прогнать это воспоминание. Не удалось.
   Восторженный вздох его матери был лучшей наградой за несколько недель телефонных звонков во все арт-салоны страны и подобострастных разговоров с владельцами картинных галерей. После безуспешных попыток он написал письмо Джильде Рейне и вложил в него фотографию своей матери, на которой она стоит перед картиной Джильды в Медицинском центре. Но теперь, глядя в ее сияющие, полные счастливых слез глаза, он готов был проделать все это снова.
   — Но Джильда Рейне никогда не продает свои картины. Она жертвует их больницам, но никогда не продает. Как тебе удалось?
   Он пожал плечами.
   — Я написал ей в письме, что мне нужен подарок для лучшей в мире женщины.
   — Льстец! — отмахнулась Карен Эллиот, но ее щеки слегка зарумянились — впервые за несколько месяцев.
   Лайам не упомянул, что Джильда вряд ли продала бы ему картину, если бы не Обри. Это ей он обязан уникальной покупкой. Даже Триша не могла скрыть удивления и разразилась долгим монологом на эту тему, когда записывала ему свой номер телефона. По которому он, разумеется, не собирался звонить.
   Карен откинулась на подушки.
   — Это так прекрасно. Это прекрасно.
   Слезы струились из ее глаз. Лайам беспомощно топтался рядом, но его отец подошел к жене и крепко ее обнял. Был ли этот эмоциональный взрыв как-то связан с тем, что Обри говорила о картине? Лайам почувствовал, что краснеет. Если это так, то ему лучше оставить родителей вдвоем.
   Он отошел к окну и стал глубокомысленно рассматривать Бруклин.
   — Я хочу повесить ее в спальне, — услышал он голос матери.
   — Только покажи мне, где, — ответил отец. — Лайам, ты мне поможешь?
   — Конечно.
   С картиной в руках Лайам последовал за родителями в спальню. Отец помог жене поудобней устроиться на кровати. Она обвела взглядом комнату и указала место.
   — Вот здесь. Я хочу, чтобы это бросалось мне в глаза первым, когда просыпаюсь, и последним, прежде чем я засну.
   Отец снял картину, уже висевшую на стене, и заменил ее полотном Джильды Рейне.
   — Волшебно, — сказала Карен. Майкл обнял жену.
   — Да, правда, волшебно.
   Лайам поглядел на мать, затем повернулся к отцу.
   — То есть ты понимаешь эту картину? Майкл быстро отодвинулся от Карен.
   — Твоя мать просто влюбилась в один рисунок Джильды Рейне, который висел в больнице. Я спросил, что уж такого замечательного в этой картине, и мне объяснили.
   Лайам понимающе посмотрел на отца.
   — Мне тоже пришлось выслушать объяснения, прежде чем я понял.
   Отец вышел из комнаты и вернулся, держа в руках два пригласительных билета с золотым обрезом.
   — Раз уж ты здесь, я хотел попросить тебя об услуге. В субботу вечером будет благотворительный бал, мы с твоей матерью решили не ходить. Но кто-то из Эллиотов должен присутствовать. Тебе нужен смокинг и дама. Найдешь кого-нибудь?
   Перед мысленным взором Лайама возникли фиалковые глаза Обри. Нет. Ни в коем случае. Ему придется найти кого-нибудь еще, у кого есть вечернее платье и нет планов на субботний вечер.
   — Конечно.
   — Вот и хорошо.
   — Ну что, тогда я ставлю шампанское на лед и заказываю обед в мамочкином любимом ресторане? — предложил Лайам.
   Где он возьмет эту девушку в вечернем платье? До субботы осталось так мало времени. У него не было свиданий с того незабываемого рождественского обеда, на котором дед выкинул свой легендарный фортель. Но не станет же он объяснять это отцу. Если его родители хотят, чтобы Лайам пошел на благотворительный бал, он пойдет на благотворительный бал, в смокинге, с дамой и всем, с чем положено.
   Обри смотрела на мужчину, стоявшего рядом с ней, и грезила о постели. Мягкой постели с шелковыми простынями и пышными подушками. Забраться в нее и уснуть. И никакого секса!
   Мысль о сексе сразу повлекла за собой мысли о Лайаме Эллиоте.
   Обри сердито вздохнула и посмотрела на свои украшенные бриллиантами часики. Как долго удалось продержаться на сей раз? Меньше часа назад она в очередной раз поклялась себе никогда не думать о Лайаме Эллиоте и о том, что между ними было. Как мало у нее силы воли! Но это только потому, что она устала. Последние пять ночей Обри почти не спала, стоило улечься в постель, как она сразу начинала думать о Лайаме, а когда удавалось уснуть, снился ей тоже он.
   Черт бы его побрал!
   Как будто для того, чтобы Обри вообще не забывала о Лайаме ни на секунду, на другом конце бального зала появилась Триша Эванс. Кстати, Триша ведь видела, что Лайам и Обри приехали в галерею вместе, но это не помешало ей всучить Лайаму свой номер телефона — с мерзкой настойчивостью и откровенно приглашающей улыбкой.
   Ведьма.
   И тут Обри заметила спутника Триши. Лайам. Что ж, даме недолго пришлось ждать его звонка. Обри задохнулась от… От чего? От гнева? От ревности? Что бы ни было, Обри не имела права на эти чувства. Как она могла сердиться или ревновать? Они с Лайамом были и навсегда останутся чужими друг другу.
   — Кто эта цыпочка?
   — Прошу прощения? — Обри повернулась к своему спутнику, футболисту огромного роста. Один из журналов ее отца поместил несколько статей о Баке Парксе и его недавнем выходе из Национальной футбольной лиги. Ее отец предложил Обри и Баку «немного подогреть интерес публики», появившись вместе на благотворительном балу.