Рубан Александр. Русский Марс

   Беседовать мне стало не о чем и не с кем. Я сунул руку в тумбочку и остановил запись. "Информация". Даже на компромат не тянет... Стереть? Завтра... Неужели всё-таки переборщил, допоил человека до розовых чёртиков? Я произвел в уме перерасчет двух с половиной кило "марсиановки" на земную сорокаградусную и разделил на два. Слаб, слаб оказался Николай Иванович Стахов! Но кто же мог знать?
   Контузия пошла ему на пользу: она вышибла из него всех розовых чёртиков заодно с червями, и теперь он мирно сопел, разметав на поверженном кресле моднючие силикопластовые лапти и пуская пузыри в ковер. Частью в ковер, а частью на рукав своей малиновой косоворотки с набивной вышивкой. На затылке под светленькими кудряшками лиловела солидная гуля.
   Вдвоем с коридорным, явившимся на мой звонок, мы уложили гостя на диван. Сочинять ничего не пришлось - коридорный удовлетворился одной из фляжек. Ему, надо полагать, не впервой...
   Когда я проснулся, младшего исправника Стахова не было в моём номере, а на тумбочке лежали мятая двадцатка, серебряный трояк и горка никеля целковых на два. Выгреб всё, что было, демонстрируя неподкупность. "Честь продается, коли её нет".
   Я хлопнул себя по лбу и сунулся в тумбочку.
   Нет, дискета была на месте, и запись он тоже не стер.
   Трезвое восприятие пьяного бреда нисколько не прояснило моей ситуации. Тем не менее, вечером, после обычного турне по собраниям, приказам и присутствиям Дальней Руси, я не поленился расшифровать запись и прочел глазами.
   Бред остался бредом и на бумаге. Либо Николай свет-Иванович его заранее сочинил и в продолжение всей пьянки затверживал, либо... Подумав, я решил взять на заметку латиноамериканского сочинителя
   Хотя, на кой мне чёрт их имена, если оба они мертвы?
   3
   Николай Иванович смотрел на меня из-под козырька по-молодому честными глазами, и в глазах его были тоска, и страх, и неистребимое чувство долга.
   - Здравствуй, Андрей, - ответил он. - Может быть, не надо?
   - Я принес тебе запись, - сказал я. И положил на барьер черную пуговичку дискеты. - Я записывал нашу беседу. Помнишь?
   Он помнил.
   - Это... копия? - спросил он.
   - Зачем? - удивился я.
   - Ну как зачем... Чтобы.. ну...
   - Чтобы тебя шантажировать? - догадался я.
   Он не то кивнул, не то просто опустил голову (козырек фуражки упал ему на глаза), осторожно, как ядовитого карбидного клопа, взял дискету и повертел её в пальцах.
   - Тебя же бесполезно шантажировать, Колюнчик, - сказал я. - Поэтому я просто расшифровал запись.
   - То есть, ты во всем разобрался? - он задрал голову и вопросительно посмотрел на меня из-под козырька. - И решил остаться? Сам?
   - Ни в чем я не разобрался и оставаться я здесь не намерен. Я расшифровал запись. Ну, записал, понимаешь? Буковками. На бумаге. - Он наконец-то понял и сник. - Мне не нужен твой голос, - добавил я.
   - Спасибо, - выдавил из себя Колюнчик, засовывая пуговичку-дискету в карман.
   - А теперь, Николай Иванович, - сказал я официальным голосом, перейдем к делу... Мой паспорт у вас в левой руке, а вот мой билет бессрочный, гарантирующий мне место на любом из рейсовых и нерейсовых кораблей, вылетающих из космопорта Анисово. Я намерен вылететь ближайшим рейсом.
   - Ваш пункт назначения? - спросил Николай Иванович официальным голосом.
   - Купол Тихо Браге, Луна.
   - Боюсь, вы не успеете на этот рейс, Андрей Павлович.
   - Неважно. Меня устроит любое другое направление. Любой населённый пункт в любом из миров Диаспоры, кроме Дальнего Новгорода. Лишь бы поскорее и навсегда.
   - Какова же цель вашего столь поспешного отлета из СМГ?
   - Туризм. Эта цель отмечена в моей декларации, вот она. А вот моя туристическая путёвка, согласно которой недельный срок моего пребывания в Дальнем Новгороде истек два с половиной месяца тому назад. Но путёвка подтверждает, что я действительно турист.
   Николай Иванович тщательно и уже не впервые изучил предъявленные бумаги.
   - Располагаете ли вы, сударь, достаточными средствами для космического вояжа? - наконец задал он следующий вопрос (и опять-таки не впервые).
   - Располагаю, хотя вас это и не касается, сударь.
   - Касается, сударь, - возразил Николай Иванович. - Мы не можем позволить человеку - пусть даже иноземцу - умереть от голода лишь потому, что ему вздумалось лететь неизвестно куда... Какими средствами вы располагаете?
   - Вот справка о моей доле в Казне Дальнего Новгорода, - вздохнул я. Заверена сегодняшним числом. Вот наличные: сто сорок восемь целковых. А вот моя кредитная карточка - в ней зашифрованы сведения о моём финансовом положении на Земле... Положение, смею вас заверить, прочное.
   - Извините, сударь. - Николай Иванович ногтем отодвинул от себя карточку. - Эти штуки на территории Суверенной Марсовой Губернии недействительны.
   - Они действительны на Земле. И почти во всех мирах Диаспоры.
   - Может быть, не знаю. Я знаю, что у нас это не деньги.
   Я покорно забрал карточку.
   - Итак, сударь, ваше состояние исчисляется тысячею целковых?
   - Тысяча сто сорок восемь, - поправил я.
   - Всё равно. Этого, может быть, и хватит, чтобы долететь до Тихо Браге, но в Тихо Браге у вас не останется ни гроша.
   - У меня оплаченный билет. Без срока и без направления. В любой пункт Солнечной Системы.
   - И без пересадки... В пассажирском лайнере класса"А", на место в котором вы претендуете, неизбежны дополнительные и очень крупные траты. В Тихо Браге вы окажетесь уже без билета и нищим.
   - В Тихо Браге, да и на корабле, я по моей кредитной...
   - Не знаю, не знаю.
   - Я врач - нетрадиционный стоматолог. Я всегда могу заработать себе на хлеб, - терпеливо сказал я. - С маслом. С натуральным и даже земным сливочным маслом. Датским.
   - Сначала заработайте, а потом отправляйтесь в вояж.
   - Н-ну хорошо. До какого пункта назначения - за пределами СМГ, разумеется - достаточно этой суммы?
   - Тысячи целковых?
   - Тысячи ста сорока восьми.
   - Обратитесь в справочное бюро, там вам подскажут. Следующий.
   - Минутку! - я положил руку на барьер и на всякий случай ухватился за него. - Я уже обращался в справочную службу. Мне сказали, что этой суммы более чем достаточно для путешествия в Марсо-Фриско. Я намерен вылететь туда ближайшим рейсом. Он отправляется через три с половиной часа.
   - Цель поездки? - осведомился Николай Иванович.
   - Туризм. Отмечена в декларации. Кстати, и моя кредитная карточка в Марсо-Фриско будет действительна.
   - Этого я не могу знать. Вашу визу, пожалуйста.
   - Какую визу? Я предъявил вам туристическую путёвку с Земли на Марс. Марсо-Фриско на Марсе, в сотне миль отсюда. Всего-то и нужно перепрыгнуть через Колдун-гору, даже не поднимаясь над краем Марьина Оврага! Который, кстати, никакой не Марьин Овраг, а долина Маринер!
   - "На Русский Марс", сударь. В путёвке написано дословно так... Значит, выездной визы у вас нет?
   - Мне не дают визу, потому что я не гражданин СМГ. Меня не выпускают из СМГ, потому то у меня нет визы. Не кажется ли вам, сударь, что это какой-то порочный круг?
   - Один из многих, Андрюша, - тихо сказал он и посмотрел на меня с тоской и страхом. И с чувством долга. - Тебе никогда не выбраться из Дальнего Новгорода. Так надо.
   - Кому надо, Колюнчик?
   - Всем. Мне. Ему...- он ткнул большим пальцем назад, на опричника Петина, замершего в напряженно-свободной позе. - Им... - он кивнул на очередь за моей спиной, уже начинавшую роптать, а может быть, и на весь зал ожидания. - Всем людям. Понимаешь Андрей?
   - Чушь собачья. Всем людям нужно держать одного меня в вашей марсианской канаве?
   - Ты скоро поймешь, - пообещал Колюнчик. - Наверное, ты уже понял, просто боишься признаться в этом самому себе. Но ты скоро перестанешь бояться, и...
   - И перегрызу кому-нибудь из вас глотку! - продолжил я. - Быть может, тебе!
   Я непроизвольно возвысил голос, и расслабившийся было Харитон опять возложил руку на кобуру.
   - Это не исключено, - кивнул Колюнчик. - Хотя и маловероятно... - Он помолчал, глядя на меня все с той же смесью во взоре. Впрочем, теперь к этой смеси добавилось ещё что-то - кажется , жалость. - Продолжим? спросил он. - Или на сегодня хватит?
   - Ну уж нет, - сказал я. - Давайте продолжим, сударь. Как насчет Фобоса? Русского Фобоса, разумеется. Могу ли я, с моим бессрочным билетом и с моей тысячею целковых, предпринять столь мизерный по дальности вояж?
   - Можете, сударь, - вздохнул Николай Иванович. - Только я обязан предупредить вас о том, что территория русского Фобоса Объявлена зоной повышенной радиационной опасности. Предъявите, пожалуйста, вашу медицинскую карту...
   4
   Спустя три или четыре часа я иссяк.
   То есть, меня-то хватило бы ещё на столько же, если не больше. Я был дьявольски терпелив. Как всегда. Как ежедневно в течение последнего месяца, с тех самых пор, как понял, что попал в бюрократический тупик. Дубинка Харитона Петина разъяснила мне это весьма доходчиво - и тогда же я зарядил себя терпением на добрую половину вечности.
   Я бы мог и продолжать - но иссякли мои документы, опять оказавшиеся недостаточными. А на повторный круг Николай Иванович не изволил согласиться: "Мы с вами только что об этом говорили, сударь".
   Завтра я скажу, что не помню. К другому барьеру я тоже смогу встать только завтра... А за неделю хождений по присутствиям я обновлю бумаги, подписи, даты, штампы. Поднакоплю новых справок и поручительств. И начну с нуля. Покорно, благонамеренно, законопослушно. Дьявольски терпеливо.
   Рано или поздно они расслабятся. Рано или поздно Харитон со товарищи утратят бдительность, и никто из них не явится на свой пост. Или явится, но с незаряженным парализатором, и дубинка будет валяться где-нибудь на скамье в курилке. А на нейтралке в это время будут люди - и пока опричники решатся начать пальбу, я успею пробежать нейтралку и запрыгнуть на какой-нибудь трап. Любой... У Марсовой Губернии нет своих заатмосферных судов, и даже в Марсо-Фриско ходит графский микрокосмобус класса "Блоха". Любой трап окажется для меня спасительным: первая же его ступенька является территорией чужого государства.
   А есть ли у меня выездная виза и почему её нет - в этом мы будем разбираться там, в каюте капитана. Там я куплю себе любую визу. Если она там вообще понадобится...
   Только я должен быть дьявольски терпеливым, чтобы этот мой план сработал. Весьма ненадежный, сомнительный, вряд ли осуществимый план. Но другого у меня нет.
   Надеюсь, на моём лице нельзя было прочесть моих коварных замыслов. Хотя - кто его знает... Уже отойдя от барьера на свои двадцать шагов, я оглянулся и сделал ручкой Харитону Петину. Харитон усмехнулся почти дружелюбно, застегнул кобуру и тоже сделал мне ручкой. Экий, право же, лицемер!
   Прижимая локтем папку с документами и другой рукой нашаривая в кармане ключи от машины, я направился к выходу из вокзального купола. Большая толпа туристов (только что прибыл рейсовый с Европы) выстроилась в очередь к зарядной стойке, разглядывая свои новенькие кислородные маски. Некоторые уже разобрались в несложной упряжи и объясняли другим: что куда и как удобнее. Кислород в космопорту был не бесплатен - это возмущало новоприбывших и одновременно убеждало их в необходимости раскошелиться.
   - А нам говорили, что воздух в долине пригоден для жизни! - обиженно заявила немолодая дама с молодежной прической "коронный разряд", произведя свою первую трату дальнерусской купюрой и получая сдачу.
   - Смотря для какой жизни сударыня, - резонно ответствовал ей служитель. - Мы-то уже привыкшие. Ну, и вы можете привыкать, если желаете...
   Я вспомнил, что мой баллончик тоже пуст - но стоять в очереди не хотелось. Да и целкового жалко, а в гостинице мне зарядят за так.
   Возле туристов толкалась, делая свою коммерцию, обремененная корзинами пацанва из усадьбы господина Волконогова - продавая редьку, хрен и сладкий горошек, по вкусу мало чем отличающийся от хрена. Я ухватил одного из них за ухо и заглянул в корзину. Вот именно такой стручок я и купил в первый свой день на Марсе - и не исключено, что как раз у этого пацана.
   - Свежие овощи, сударь! Только что с грядки! - зачастил юный пройдоха. - Небывалые кондиции! Незабываемый вкус! Посетите усадьбу господина Волконогова - там вы увидите единственный в своем роде... Ой, да больно же, сударь!
   - Заставить тебя его съесть, что ли? - задумчиво проговорил я, выбирая взглядом самый налитой и самый многозарядный из ядовито-розовых стручков "небывалой кондиции".
   - С моим удовольствием, сударь, но кто будет платить?
   - Турбокар водишь? - спросил я, отпуская ухо.
   - Газовую тачку, сударь? Конечно!
   - Мелочь есть?
   - Вам разменять? - он сунул руку в отвисший карман армячка и погремел никелем. - Пять процентов!
   - Не надо, - сказал я, доставая ключи. - Дуй на вторую платную стоянку. Синий "ханьян" с белым крестом на капоте, он там один такой. Подгонишь к самым дверям.
   - За так, сударь?
   - Гривенник тебя устроит?
   - Два!
   - Ну, два так два.
   - Деньги вперед!
   - Деньги за работу.
   Он ухмыльнулся, выхватил ключи и умчался вместе со своим товаром лишь перед самым шлюзом притормозил, чтобы сделать глубокий вдох. Я не спеша двинулся следом, нащупывая в кармане полтинник и двугривенный сверху. Четыре часа, двенадцать копеек за час - полтинника должно хватить.
   Ждать пришлось недолго - минуты три. Коммерсант от Волконогова остановил мой турбокар точнехонько напротив дверей, вытащил ключ, вышел, моментально захлопнул дверцу, забрал из багажника свою корзину и не переводя дыхания проскочил шлюз. От его живописной рвани (даром что синтетика) гнусно разило ацетиленом.
   Я уронил монеты в загребущую лапку, и они мигом исчезли в кармане армячка, даже не звякнув.
   - Ключи, - сказал я, видя, что он опять протянул мне пустую ладошку.
   - Нащелкало семнадцать алтын, - сообщил коммерсант. - С вас ещё копеечка.
   - Грабитель. - Я пошарил в кармане и добавил гривенник. - Угостись на сдачу своим горохом.
   - Спаси вас Бог за угощение, сударь! - он опять ухмыльнулся и вернул мне ключи. - Я продам его тем, кто ещё не пробовал!
   Он подмигнул мне, подхватил свою корзину и устремился к новым барышам - за счет тех, кто ещё не пробовал.
   Сделав несколько глубоких вдохов, я в считанные секунды миновал шлюз, открыл дверцу тачки, упал на сидение, захлопнул дверцу, со второго раза попал ключом в зажигание, повернул и сразу врубил продув салона. Выждав полминуты, выдохнул и осторожно вдохнул. Можно ехать. Было бы куда.
   Спать рано, ходить по присутствиям поздно, гулять надоело и дорого. Глупое время... К поповне Аглае нагрянуть? Давно не нагрянывал. Мефодий говорит: встречал, обижается...
   Я спохватился и посмотрел на часы. Почти полвосьмого - значит, без малого семь. Часы у меня были ещё земные, и каждые сутки приходилось переводить их на сорок минут назад, но ориентироваться по ним я мог и не спешил обзаводиться местным измерителем времени.
   Ехать мне, разумеется, было куда и было зачем: я должен был вернуть турбокар владельцу. Владелец (мой однофамилец и почти ровесник Мефодий Щагин, официант из "Вояжёра") вот уже полчаса как дожидался меня на Карбидной пустоши. У него там тоже была своя коммерция. Промысел, говоря по-русски. Корыстный интерес,счастливо сочетающийся с интересом духовным..
   Выруливая к развязке, я нарочно - и нарочито медленно - проехал мимо прямого, аварийного выхода на перрон. Опричник, сидевший в будке и наверняка предупрежденный коллегой Петиным, ещё издалека всмотрелся в моё лицо, узнал, неспешно вышел, зажимая пальцами нос, и загородил дверь. Он тоже был при дубинке и с раскрытой кобурой напоказ. Челюсть его мерно двигалась.
   Когда я с ним поравнялся, он сплюнул жвачку под ноги и что-то неслышно буркнул. Видимо, свое обычное: "Проезжайте, сударь, здесь не велено..."
   Я приветливо улыбнулся ему и нажал на газ.
   Ничего, когда-нибудь он выйдет просто так, без оружия. Или не выйдет вовсе. Вот уже и маску не надел...
   5
   Развязка перед космопортом была хитра. Видать, сооружалась инженерами-инородцами, читавшими не токмо "Домострой" и "Заговор мирового правительства", но и "Остров Крым". Идея была явно почерпнута из последнего произведения, противного истинно русской душе - где бы она, истинно русская душа, ни проживала. Всех устремляющихся в космопорт с обоих направлений (как из Нова-Кракова и Ханьяна, так и из Дальнего Новгорода) сия дорожная развязка принуждала незаметно и неуклонно снижать скорость, все более круто заворачивая спираль тоннеля. А выехавших из Анисово, напротив, разгоняла теми же спиралями до скоростей, достойных соответственной магистрали.
   Я вылетел из тоннеля на соответственной скорости и сразу дал по тормозам, потому что ехать мне было недалече.
   Вот он первый верстовой столб - и сразу от него, параллельно дороге и в каких-то двадцати саженях от неё, потянулся высокий и сплошной силикопластовый забор, ограждающий усадьбу господина Волконогова от посторонних взоров и хищных намерений. Поскольку ехал я почти шагом, пять-семь верст в час, мой загадочный знакомец опять успел прошкандыбать свои двадцать саженей по усыпанной жёлтым песочком дорожке - а я опять успел подробно его рассмотреть.
   И опять не узнал. Вряд ли это был сам господин Волконогов: с чего бы это ему отираться у ворот собственной усадьбы? Да и облик до очевидности не господский: обмятая казачья фуражка, седые баки от самых глаз по обе стороны кислородной маски, беспросветные погоны и три эмалевых креста в рядок на тертом френчике. И лоснящиеся штаны цвета моей тачки, с когда-то алыми лампасами... Привратник. Цербер гороховый. Кому нужна твоя хренова редька?
   Мы привычно кивнули друг другу (ну не помню я, где мы с ним познакомились, - хоть ты меня высеки!), и его кивок опять показался мне излишне любезным. Чуть ли не всем корпусом кивнул полукивнул-полупоклонился... Впрочем, у старости свои причуды. И свои болезни: радикулит, отложение солей в позвоночнике, недержание вежливости...
   Проехав мимо, я оглянулся. Гороховый Цербер опять поспешно зашкандыбал к воротам. Значит, мне опять предстоит ещё одна встреча с ним - у задней калитки, выходящей на Карбидную Пустошь.
   Начинаясь у первого верстового столба, забор тянулся аж на две с половиной версты, а потом внезапно обрывался, круто заворачивая вправо и уходя прочь от дороги. Почти две версты по ровной, прямой, как стрела, магистрали Анисово - Дальний Новгород (единственной такой во всей Дальней Руси) я проехал все так же медленно, пристально всматриваясь в правую бровку - пока не увидел наконец то, что искал.
   Здесь я огляделся. Машин ни впереди, ни позади не было. Опричников на турбоциклах и дорожной полиции тоже - в пределах видимости. Да и спрятаться им, вроде бы, негде
   Я круто завернул баранку вправо, перевалил через невысокий бордюр и по специально отсыпанному нами рыхловатому пандусу съехал под самый забор. Саженей триста протрясся вдоль забора по неровностям до угла, повернул и, вдоль забора же, повторяя его причудливые изгибы, потрясся дальше.
   Следов, а тем более колеи на этой, с позволения сказать, дороге, не было. Во всяком случае, не было видно. Вот в пяти саженях от забора они бы сразу же стали заметны и оставались бы такими долго; а под забором - то новой пыльцы наметет, то старую сдует... Словом, ездили тут не часто и ездили не многие, потому что ездить тут вообще нельзя. Ходить ходи сколько угодно - хоть бегай, хоть круглые сутки прогуливайся. Ездить же абсолютно запрещено.
   Абсолютные запреты на что бы то ни было, как я уже успел заметить, весьма характерны для Дальней Руси; обоснования же их, как правило, темны и расплывчаты. Этот абсолютный запрет был исключением из правила: обоснованием ему являлась монопольная собственность государства. Опричнина, говоря по-русски.
   Отдельным лицам на территории Дальней Руси могло принадлежать всё (опричь) (то бишь, помимо) Карбидной Пустоши. Потому что это уникальное природное образование во время [/]оно оказалось основным (а попросту единственно доступным) источником энергии для Русского Марса. Мощный, до семи саженей в глубину слой чистого карбида кальция кое-где даже выходил на поверхность, и там были видны ослепительно белые пятна. В лучах закатного солнца они слегка отливали розовым, но на фоне бугристой буро-красной равнины были очень заметны.
   Я направлялся к одному из них. Я злостным образом нарушал абсолютный запрет, обоснованный и логичный.
   Считалось, да и на самом деле оказывалось, что пешочком и в рюкзаке (а хотя бы и на тележке) не очень-то много ухитишь из казенных залежей. Ибо изрядное количество кислорода придется тоже волочь на себе. Уж если в Дальнем Новгороде, в добрых сорока верстах от Карбидной Пустоши, не обойтись без кислородной маски, то здесь и подавно.
   А мой однофамилец Мефодий Щагин, он же владелец синего с белым крестом турбокара, не любил таскать на себе тяжести. Хитить казенный энергоноситель в подсудных количествах Мефодий тоже не собирался - но абсолютный запрет есть абсолютный запрет. Он для того и абсолютный, чтобы его иногда нарушали. Хоть кто-нибудь...
   Забор все тянулся, извиваясь точнехонько вдоль границы Карбидной Пустоши, деля поверхность Марса на опричное и частное владения, а я все трясся вдоль него со стороны опричнины с изнурительной скоростью. Но вот, наконец, и крутой, почти остроугольный выступ забора, обогнув который, я с облегчением вздохнул: теперь меня не увидят с дороги. Ещё сотню саженей до задней калитки усадьбы, а там круто влево и по прямой. Подальше от магистрали, в самую глубь Карбидной Пустоши... На этой прямой, в центре четвертой по счету и самой обширной белой проплешины и будет стоять купол Мефодия, где он вершит свою никем не запрещенную коммерцию, нелепым образом граничащую с криминалом.
   Недели две тому назад меня поймали вот на этом самом месте, в сотне саженей от калитки. И хорошо, что на обратном пути: не пришлось поворачивать.
   - Так, - сказал пеший опричник, дождавшись, когда я продую салон, и сняв кислородную маску. (Его турбоцикл стоял на обочине, и я сразу увидел его, когда миновал выступ; но сам опричник залег под забором и стал передо мной как лист перед травой. Я не успел ничего сообразить и открыл ему дверцу). - С вас три червонца, сударь! - Он приложил два пальца к козырьку своего белокрестного кивера и приятно осклабился. - Объяснять ли, за что?
   - Не стоит, сударь. - Я тоже приятно осклабился. - А если у меня их нет?
   Я уже тогда пытался экономить.
   - В таком случае, извините, пятнадцать плетей, - сказал опричник, и видно было, что он не шутил.
   - Прямо сейчас? - осведомился я.
   - Вы обо мне плохо думаете, сударь, - обиделся опричник. - Я выпишу вам повестку, в ней адресок и время. Не явитесь - удвоим. Ещё раз не явитесь - доставим, утроим и опубличим. А справочку об исполнении советую не терять. Во избежание неясностей... Так вам повестку, или всё же квитанцию?
   К тому времени я успел уже дважды отпробовать плетей - причем за попытку подкупа должностного лица никакой денежной альтернативы мне не предлагали. Поэтому, подумав, я предпочел купить квитанцию, каковую покупку Мефодий мне наполовину возместил. По-моему, это было справедливое решение. Ведь это же он, а не я имел никем не запрещенный интерес на Карбидной Пустоши, нелепо граничащий с криминалом. А с другой стороны, это меня, а не его поймал опричник. И даже не заглянул в багажник, зная, что я не везу никакого карбида. Абсолютный запрет есть абсолютный запрет - он и сам по себе, опричь своих обоснований, является источником дохода для Казны.
   Гороховый Цербер опять поджидал меня за калиткой и вышел наружу, как только я поравнялся с нею. Когда-то я опасался, что он стучит опричникам на всех, кого тут заметит. Видимо, зря опасался: та засада оказалась единственной за весь последний месяц, а значит, случайной.
   Мы опять кивнули друг другу. На сей раз он почему-то не ограничился своим безмерно вежливым кивком. Он внезапно сорвал с лица кислородную маску и почти минуту стоял так, искательно улыбаясь и слезясь мочевино-жёлтыми глазками, пока я на него изумлённо пялился. Это при его-то, наверняка учащенном старческом дыхании!
   Нос у него оказался непомерной величины - бульба, а не нос! - и аж пошевеливался от необоримого желания вдохнуть. Губы же, наоборот, были тонкие и запавшие. А седые баки, оправдывая ожидание, соединялись не вполне: бородка получалась раздвоенной. Всё это вместе показалось мне удивительно знакомым. Где-то мы с ним встречались, и не очень давно... Ну и рожа...
   Я с трудом оторвался от созерцания рожи, развернул "ханьян" и погнал по прямой. Дорога слева была всё ещё видна, и я спешил укрыться за ближайшим бугром.
   6
   Закаты над Карбидной Пустошью, при всем их великолепии, внезапны и быстротечны. А включенные фары могли навлечь на меня любопытство опричников, случись те поблизости. Правда, Фобос, будучи на полпути к зениту, уже обозначился на западе неровным серпиком, изъявляя благое намерение заменить Солнце. Но водить свою тачку и при этом ориентироваться на Пустоши при свете даже полного Фобоса мог только сам Мефодий. Мне же оставалось полагаться на компас и твердость рук.
   Поэтому я не стал любоваться закатом и гнал турбокар на запад-юго-запад, упрямо не обращая внимания на бесновато-переливчатые сполохи света справа по курсу. Только единожды я оглянулся назад, на трехглавую Колдун-Гору, пока самый высокий пик её, Северный Шлем, не пропал во тьме.
   Мне нравилось отстраненное (и действительно колдовское) сияние Колдуна на закате - полуметаллическое-полуледяное. Он как бы противостоял буро-багровым сполохам и, обессиленный, сам угасал лишь с последней зарницей. Устало уходил в ничто, в черноту, в ту самую тьму, что и весь окружающий мир, но уходил по своей, недоступной для смертного мира, дороге - не по красной, кипящей тропинке спектра, а по фиолетовой, ледяной. Там, в той черноте, где встречаются две бесконечности, Колдун соединялся с миром и вновь возникал на рассвете, Черной, очерченной алым трезубой громадой возвышался над небом Марьина Оврага. Не в небе, а над.