Страница:
Потом было обширное пространство с запахами прелой хвои и свежеструганого дерева, влажные песчаные дорожки с кирпичными бордюрчиками, веселые терема с ярко освещенными изнутри витражными окнами, глубокое звёздное небо. Совсем земное небо, если бы не Деймос, карабкавшийся навстречу Фобосу и застрявший между зубцами Стены... В общем, это был приятный сон, но мне он уже порядком наскучил. К тому же, совсем не хотелось, пройдя через высокие резные двери в один из теремов, обнаружить там какие-нибудь пыльные скелеты. Или Харитона Петина с дубинкой. Или душную экзекуторскую с широкой каменной скамьей, на которой меня сейчас растянут и будут пороть плетьми. Или что там ещё бывает во сне. Поэтому, поднявшись вслед за Цербером на высокое крыльцо терема, я с самым решительным видом уселся на последнюю ступеньку и вознамерился проснуться.
Проснуться мне не дали. Подхватили под руки с двух сторон и бережно внесли внутрь. Скелетов не было, а был вощеный деревянный пол, цветастые парчовые портьеры, невероятных размеров люстра на длинных цепях и настоящий огонь в настоящем камине. Мебели было немного: стол, стул и лавочка перед камином. Лавочка пустовала, стол был накрыт свисавшей до пола скатертью с вышивкой и ломился от яств, а стул был крайне неудобен: прямая высокая жесткая спинка с угловатой резьбой, узкие прямые подлокотники и жесткое сиденье. Ноги мои не доставали до пола. Горохового Цербера уже почему-то нигде не было. Было много суетящихся парней в чистых белых косоворотках и ещё больше степенных девиц в длинных (непрозрачных) сарафанах и с кокошниками, а я был неописуемо грязен, вонял и не соответствовал обстановке. Если бы я оказался ещё и без брюк, то я бы точно знал, что это сон. Но брюки на мне были, и брюки мне нужно было сменить.
Ни добры молодцы, ни красны девицы никакого несоответствия не замечали. Они делали вид, что так и надо, и даже не морщились. Они лишь белозубо улыбались, раскладывая у меня на коленях белоснежный рушник и затыкая мне за ворот белоснежную хрустящую салфетку. Я всё ещё надеялся проснуться и не сопротивлялся. Но когда мне с поклоном поднесли на серебряном блюде массивную серебряную чарку, украшенную золотой чеканкой с изображением двухголовой птицы, я отрицательно мотнул головой, отнял от подлокотников свои грязные руки и выразительно посмотрел на них.
- Помыться бы, что ли... - проговорил я просительно. - И что с Мефодием? Куда вы его унесли?
Красна девица не шелохнулась, продолжая протягивать мне блюдо с чаркой и приветливо улыбаться, и лишь вопросительно покосилась куда-то мне за спину.
- Не извольте беспокоить себя, светлый князь, - ответили мне тихим голосом из-за спины. - Откушайте, не побрезгуйте. А баенка сей минут будет готова.
Добрых молодцев от этих слов как ветром сдуло, а красны девицы медленно двинулись прочь, пятясь и кланяясь. Лишь та, которая с чаркой, продолжала стоять рядом, улыбаясь чуть напряженно.
- Народец ваш, сами изволите видеть, умом не зело расторопен, продолжал тихий голос. - И усерден, а бестолков-с.
Я ухватился руками за подлокотники и заглянул за спинку (дурацкий стул!). Говоривший был низковат, полноват, лысоват и одет без претензий на старорусскость - как я, но в чистое. Улыбка у него была не более чем вежливой, взгляд жёлтых глаз невыразителен, но цепок, а пальцы рук, умильно сложенных на животике, нервно подрагивали. Лицом он был вылитый Гороховый Цербер - но гладко выбритый и вдруг помолодевший лет на сорок.
- Князь? - переспросил я неприязненно. - Вы меня с кем-то путаете, сударь.
- Отнюдь нет, Андрей Павлович, - возразил человечек. Забрал у девицы блюдо (она, еле слышно вздохнув, поклонилась и плавно попятилась прочь), подошёл ко мне вплотную и шепнул:
- Сядьте прямо; держите себя достойно; возьмите чарку.
- Что? - растерялся я, однако сел прямо и взял.
- Пригубите, - шепнул человечек, а вслух повторил: - Откушайте, не побрезгуйте.
- Перестаньте кривляться, - попросил я. - Вы кто - господин Волконогов? Где Мефодий? Ну, тот человек, которого я привез. Что с ним?
Человечек молчал, держа перед собой блюдо и невыразительно глядя на меня снизу вверх. Я пригубил. В чарке был мед. Очень душистый и крепкий градусов двадцать, не меньше.
- Ну, пригубил. Дальше что? - спросил я и попытался поставить чарку на стол.
Человечек ловко перехватил её и поставил сам. Блюдо он сунул, не глядя, подбежавшему молодцу, а мне подал золотую двузубую вилку и стал придвигать закуски: салатницу с груздями в чесночном рассоле, тарелочки с какими-то паштетами, миску со студнём из белорыбицы, горушку мелких птичьих тушек в жаровне... Одновременно он говорил - тихим, ровным, спокойным голосом, никак не соответствовавшим содержанию:
- Я не кривляюсь и не юродствую, светлый князь. Просто я знаю о вас больше. чем вы. Такая у меня профессия: знать. Вы кушайте, кушайте... Государь Мефодий Васильич - у себя, в государевом тереме, и господин Волконогов там же, и все государевы лекари... А меня Савкой зовите и обращайтесь ко мне на "ты". Савелий Семёнов я, по фамилии - Бутиков-Стукач, потомственный филёр и доноситель. То есть, человечишко самого подлого роду-племени, и до той поры, пока лично в службе не отличусь, по батюшке меня величать не положено. Вот-с... Вы кушайте, кушайте, светлый князь, а я говорить буду... Касательно телесной хвори Государевой: она излечима и, по всей вероятности, будет излечена. Но и при таком благоприятном исходе вам надлежит быть готовым к приятию великого бремени...
- К чему?
- К престолонаследованию-с... Мефодий Первый, Государь-Самодержец Всея Великия и Малыя и Белыя и Дальния Руси девятнадцать лет тому назад изволили отречься от престола, облаяв своих думных бояр неподобающими словами. Сделанное по недомыслию и в горячности, отречение не было принято, но в силу формальной преклонности лет Государя боярская дума поставила ему регентом господина Волконогова...
- Бред, - проговорил я с набитым ртом. - Но забавный. Это что воробьи?
- Дрозды, светлый князь.
- Их же руками надо, а у меня руки грязные.
- Баенка уже истапливается, а подлым людишкам ни к чему нашу беседу слышать. Вы пальчики рушничком вытрите - ничего, постирают. А дроздов на вилочку, да и в рот. Косточки-с мягкие, пропаренные, даже не почувствуете. Мне продолжать ли?
Я кивнул. Дрозды оказались немногим вкуснее курятины, но косточки, действительно, не чувствовались. Можно было даже не жевать.
А вот сведения, сообщенные мне тихим ровным голосом филёра Савки, ни прожевать, ни усвоить было никак невозможно. Они не лезли ни в какие ворота и были слишком противоречивы даже для параноидального бреда. Я престолонаследник Мефодия первого, который пытался отречься, но ему назначили регента "в силу преклонности лет"... Может быть, всё-таки, "по малолетству"? Мефодий на целый год моложе меня, девятнадцать лет тому назад ему было тринадцать - то есть, около семи, если по-марсиански... То ли я думал вслух, то ли считал на пальцах, потому что Савка сказал:
- Ко дню утверждения регентства Мефодию Васильичу было без малого сто сорок лет.
- Сколько?
- Сто тридцать восемь по земным календарям-с, - ответил Савка, снова наполняя чарку, которую я как-то незаметно опростал.
Я опять кивнул (с самым серьёзным видом) и подумал, что убежать из этой психушки, наверное, будет непросто.
- Ваш прапрадед, светлый князь Еремей Васильич, был его старшим братом и первенцем светлого князя Василия Юрьевича, - все так же ровно говорил филёр, как будто сообщая результаты скучных архивных поисков (так оно и оказалось впоследствии - только поиски эти производил не он). - Еремей родился и упокоился на Земле. Мефодий же был зачат на борту "Лены" и появился на свет на борту "Луары" вскоре после гибели светлого князя Василия Юрьевича, чей прах, сожженный под парусами "Юкона" и "Лены", развеян в пустоте, в полупарсеке от Вселенского Предела...
Убежать будет непросто, а за забором меня поджидают опричники на турбоциклах. Правда, Церберу было приказано "отогнать псов" - но вряд ли он отгонит их далеко. Я эту породу знаю, они сутками ждать могут.
10
В "баенке", пока меня отмачивали, терли, хлестали, мяли, снова хлестали и снова отмачивали, я пытался припомнить все, что я знаю о Последней Звёздной Экспедиции. Знал я немного.
1. Последняя Звёздная в составе трёх фотонных парусников ("Луары", "Лены" и "Юкона") покинула Систему что-то около двухсот лет назад.
2. Экспедиция имела задачей миновать Вселенский Предел (существование которого было уже теоретически доказано, поскольку являлось побочным следствием Предельной Теоремы Геделя-Тяжко) и попытаться достичь хотя бы Проксимы Центавра.
3. Как и семь предыдущих экспедиций, Последняя Звёздная свою задачу не выполнила, вписав ещё одну бесславную страницу в историю несостоявшейся звёздной экспансии человечества.
4. "Луара", флагман Последней Звёздной, вернулась в Диаспору двадцать один год тому назад и потерпела крушение на околомарсианской орбите.
(Мне в то время было 12 лет, и я, как многие мои сверстники, переболел "звёздной лихорадкой" в самой острой форме. К вящей славе Сибирской школы психологов - трудотерапия плюс природосообразность - я выздоровел уже к 15 годам. Я не пополнил собою ряды изобретателей "пространственных конвертеров", ниспровергателей Предельной Теоремы, нищих паломников по святым местам Звёздной Экспансии и членов Братства Астероидных Отшельников; а вовремя обнаруженный у меня талант к нетрадиционной стоматологии обеспечил мне безбедное существование...)
5. Один из участников экспедиции, такелажник "Лены" Василий Щагин, действительно был моим предком и действительно погиб, а прах его был "сожжен и развеян". Почти все такелажники всех трёх кораблей погибли именно так, осуществляя разворот эскадры в неустойчиво деформированном пространстве Предела. При этом снасти "Юкона" и "Лены" безнадежно запутались друг в друге и сами в себе, а полотнища их парусов образовали сложную полуторастороннюю поверхность, описать которую оказалось невозможным ни в одной из ныне существующих геометрий.
(Помнится, я чуть не свихнулся как раз на попытке осмыслить эту поверхность и осчастливить человечество отысканием формулы пространственных зыбей Предела - для обуздания оных...)
6. Экипаж "Юкона" и "Лены" перебрались в гондолу флагмана, парус которого уцелел. Но оставшихся в живых такелажников едва хватало для управления снастями "Луары" - к тому же, погибли, как это всегда бывает, самые лучшие. Не удивительно, что "Луара", маневрируя на подлете к Марсу, сначала сожгла ветром добрую половину русской территории Фобоса, а потом зацепила краем полотнища Деймос. Удивительно то, что гондола парусника с мертвым экипажем и работающими реакторами не врезалась в планету и даже осталась на замкнутой, почти круговой орбите. Теперь там музей.
(И толпы нищих паломников, сквозь которые не пробиться, если ты не сотрудник музея и не близкий родственник сотрудника. Родство с участником экспедиции ничего не значит: едва ли не треть паломников, если верить их фальшивым документам, состоят в таком же родстве. Ещё одна треть потрясает письмами, справками и прошениями от исторических, естественнонаучных и теософических обществ, а остальные рьяно следят за соблюдением живой очереди...)
7. Я никогда ничего не слышал о выживших участниках Последней Звёздной Экспедиции, равно как и о возвращении в Диаспору кораблей других экспедиций, достигавших Предела.
К тому времени, когда меня обсушили и начали облачать в чистое (вертя задами и призывно хихикая), я успел дважды обревизовать список известных мне фактов и дважды убедиться в том, что они ничего не объясняют. Но если принять на веру, что Мефодий родился на "Луаре" и прожил там первую треть своей жизни, то многое в нём перестает казаться странным. Например, то, что он носит вышедший из моды комбинезон "под звездолетчика" (уж не настоящий ли?). Плюс привычка подолгу и молча пялиться в звёздное небо (когда в нём не видно Деймоса). Плюс более чем серьёзное отношение к юмору как форме человеческого общения (что было свойственно, если судить по книгам, Героическому двадцать первому веку). Словом, очень даже не исключено, что мы с Мефодием Щагиным - не просто однофамильцы.
Вот только одно непонятно: когда это Щагины успели заделаться князьями, да ещё и узурпировать несуществующий российский престол? "Всея Великия и Малыя и Белыя и Дальния..." Или это - бзик богатенького господина Волконогова? До неприличия заскучал и решил поразвлечься. Отгрохал Стену из настоящих кирпичей, понастроил теремов, костюмировал кучу статистов. Самого Марьяна-Вихря в ездовые нанял. Таможню купил: исключительно и только для того, чтобы не выпускать меня из Анисово до начала спектакля...
Остается ещё загадочный пьяный бред Колюньчика Стахова: разумные черви-оборотни, сочинитель Саргасса из Южной Америки и криптолингвист из Швеции. Или Дании?
И остаются ещё опричники на турбоциклах. "Отгони псов". Гм. Похоже на то, что они едва не сорвали спектакль, и жаль, что им это не удалось. Лучше бы они меня поймали... А может, они тоже куплены? Может, потому и не поймали, что не ловили, а гнали в ловушку?
И может быть, мне всё же позволят выспаться, прежде чем продолжать комедию?
Когда меня, отчаянно зевающего и путающегося в рукавах и полах тяжёлых (наверное, царских) одежд, вели под белы руки из бани обратно в терем, мне опять повстречался Гороховый Цербер. Разыгралась безобразная сцена: дряхлый старец пал на четыре кости, нечленораздельно взвыл и затеял возить лысиной по песку. Я попытался его обойти, но у старого шута, похоже, был третий глаз на макушке. Бороздя лбом песок и сковыривая им же кирпичи бордюрчика, Цербер на карачках кидался в ту же сторону, что и я, неизменно оказываясь у меня на дороге.
- Уберите дурака! - заорал я, обращаясь к добрым молодцам. - Что ему от меня надо?
Но они, видимо, тоже оторопели. Они едва успевали шарахаться вместе со мной то влево, то вправо, но продолжали при этом крепко держать меня под руки.
- Ручку, светлый князь, - раздался чуть позади тихий голос филёра Савки. - Ручку не изволите ли подать моему папане? Для целования, в знак того, что не держите на него зла-с...
И вот тут со мною, кажется. приключилась истерика - потому что дальнейшее я помню урывками.
Помню, как топал ногами в песок, орал: "Во-он!" - и распихивал добрых молодцев, норовя локтем в зубы. Помню, как из терема набежала толпа каких-то бородатых, в мохнатых шапках и воротниках (одного я немедленно и с наслаждением дёрнул за бороду), суматошно трясли рукавами и приговаривали:
"А не в себе светлый князь - или куражится?"
"Не в себе-с, не в себе-с..."
"Истинный Рюрик!"
"Берсерки-с, варяжья кровь!.."
Помню, как меня, продолжающего орать: "Кончайте комедию!" - месить конечностями воздух и требовать, дабы предстал пред мои светлы очи сукин сын господин Волконогов, куда-то несли.
И больше ничего не помню, кроме мокрой от слёз подушки, которую я кусал, а она напрягалась и взвизгивала, пока я не спихнул её на пол и не заснул так.
11
...А всё началось с того, что погибли мои туберозы.
Я к ним привык за восемь лет. Я даже разговаривал с ними, когда мы оставались одни. Им было не по себе под атмосферным куполом Норильска, и они часто вспоминали Данию, где когда-то цвели под открытым небом. А вот Южную америку, свою историческую родину, они уже не помнили - про Южную Америку им рассказывал я. Наверное, врал безбожно, потому что никогда в ней не бывал. Я вообще нигде не бывал, кроме трудотерапевтического санатория на Ваче, где меня лечили от "звёздной лихорадки", и высокогорного курорта на Памире - там был Азиатский филиал Лицея нетрадиционной медицины... Впрочем, туберозы, наверное, тоже привирали, когда восхищались Данией. Открытое небо в приморской стране? Разве что очень большой купол из очень качественного коллоидного газа - а то и целая система куполов на изрезанном фиордами побережье... В Норильске мои туберозы были эмигрантами; эмигранты всегда привирают, вспоминая родину.
Мы с ними познакомились по почте, через бесплатный рекламный каталог семян, однажды оказавшийся в моей почтовой нише. Мне понравилось звучное имя цветов, и в тот же вечер я отправил заявку. Адрес был датский, семена оказались луковицами, а моя кредитная карточка по исполнении заявки заметно поголубела. Больше года я обслуживал только богатых (и очень капризных) клиентов, прежде чем вернул ей насыщенную синеву умеренного достатка. Все мои подружки вместе взятые обошлись мне, ей-Богу, дешевле, чем эти цветы.
За восемь лет - восемь периодов цветения - я сменил восемь подружек. Что делать: Норильский купол - не самая надёжная защита для эфирно-масличных культур, и я не каждый день рисковал выставлять их на веранду. Мигрень мигренью, но цветы не виноваты в том, что умеют разговаривать только запахами. Лично мне их болтовня нисколько не мешала...
Утром того несчастливого дня я поверил синоптикам, обещавшим, что южный циклон пройдёт мимо, и вынес мои туберозы из комнат. Циклон не захотел пройти мимо, а синоптики не успели нарастить мощность купола. За час до полудня с юга, со стороны Мазутных Болот, в прореху хлынула кислотно-парафинова взвесь.
Я работал, когда начался дождь. В моём кабинете сидел клиент с фиолетовой карточкой и тремя запущенными зубами, я уже восстановил ему подгнившие нервы и как раз заращивал последнее, особо каверзное дупло. Клиенту было щекотно, он то и дело дёргал языком, а я не мог использовать марлевые тампоны: моя реклама гарантировала бесконтактное лечение. Поэтому все ренессансные пассы я выполнял только правой рукой, сосредоточив биотоки левой на языке.
Новорождённая эмаль затвердевает долго - никак не менее трёхсот секунд. Всё это время я вынужден был стоять рядом с клиентом, удерживать любопытный язык в четверти дюйма от зуба и беспомощно вглядываться в чёрные от дождя стёкла, зная, что там погибают мои туберозы.
Едва закончив, я выбежал на веранду. Было поздно.
Даже луковицы, только-только начавшие оформляться, были все до единой изъедены дождём.
Вечером я узнал, что респектабельные кварталы Центра не пострадали, а нам, жителям южной окраины, выплатят компенсацию. Как всегда...
Мои туберозы я сжёг под окнами дома: представлялось кощунством просто бросить их в утилизатор. Костёр догорел... Я разбросал пепел, вернулся в пустой дом и заказал водку. Было за полночь. Дворники успели вымыть все окна и уже шебуршали манипуляторами по крыше, циклон ушёл, над куполом сиял полярный день.
Я пил и не мог опьянеть. Было слишком пусто - и внутри, и снаружи. Некого стало любить - и всё обессмыслилось. Дом и душа опустели.
Утром я понял, что это был рецидив "звёздной лихорадки": я пережил его в такой вот редкой, но достаточно известной форме, которую психологи называют "инверсией сверхценной идеи". К сожалению, я слишком поздно поставил себе диагноз.
На столе, меж трёх пустых бутылок лежала моя девственно белая кредитная карточка, а в почтовой нише я обнаружил путёвку от межпланетной туристической фирмы "Диаспора".
Путёвка обещала увлекательный вояж по самым экзотическим мирам Вселенной: стратосферные поселения на Венере, подводные парки Европы, ледовые пещеры Ганимеда, террасы Мимаса и города-колодцы Оберона. Ну и, конечно же, непостижимый Русский Марс, с возможным посещением музея Последней Звёздной.
Отказ от вояжа означал возвращение лишь трети его стоимости: уже не принадлежавший мне опустевший дом в Норильске я всё равно не мог бы выкупить обратно. А съехать надлежало не позднее, чем через месяц после продажи. Зато отправляться в вояж можно было в любую из пятниц текущего года.
Что ж, зубы у людей болят не только на Земле!..
Дальняя Русь была последней в списке, но первой в маршруте. И уже на пути к Марсу мне пришлось возобновить практику: "Диаспора" оплачивала лишь необходимые расходы, не включая в число таковых секс. Пользуя гнилозубых туристов первого класса и офицерский состав экипажа, я получил возможность завести подружку.
У неё было редкое имя Аглая и не менее редкое отчество Феоктистовна, она оказалась коренной марсианкой и возвращалась домой из Сорбонны, где изучала историю православия. Её папенька был священником в Дальнем Новгороде, имел приход в Купеческой Слободе и отличался истинно русской широтой взглядов: плотские грехи о. Елизар (в миру Феоктист) отпускал легко, а самые строгие епитимьи налагал на скаредов и любомудрствующих... Скаредом я, слава Богу, не был и работал как проклятый, чтобы доказать это Аглае. А любомудрием мы грешили вместе: наши легкомысленные дискуссии на обзорной палубе (о природе сил Вселенского Предела с точки зрения теософии) о. Елизар счёл бы куда как более серьёзным прегрешением, чем наши бурные ночи в её каюте. По крайней мере, так утверждала Аглая.
По прибытии в Анисово мы с нею расстались так же легко, как и сошлись, и встретились опять через месяц. Она уже преподавала Священную Историю в церковно-приходской школе, а я ходил в таможню, как на службу, и качал права, которых у меня с каждым днём становилось все меньше. Работать мне при такой жизни было некогда, и я поневоле стал грешить скаредством...
А ведь мог бы оказаться богачом - сумей я только вырваться из Дальнего Новгорода! "Диаспора" честно вернула моей кредитной карточке первоначальный цвет - но здесь это был не более, чем красивый синий квадратик. Наличность (что-то около двухсот двадцатицелковых бумажек: гид-распорядитель группы сунул мне их через барьер за час до отлёта...) безудержно таяла, а долю в Казне Дальнего Новгорода, перечисленную мне представительством "Диаспоры" из Марсо-Фриско, я почти всю употребил на покупку бессрочного билета.
Штампик! Одного-единственного штампика (о прививке против укуса карбидного клопа) не хватило в моей путёвке! Никаких прививок никому из туристов не делали, потому что Карбидную Пустошь мы не посещали. Нечего там было осматривать, на Карбидной Пустоши, а поющие устрицы можно было купить на рынке. Гид-распорядитель просто собрал наши путёвки и в тот же вечер вернул - со всеми необходимыми отметками. И штампики о прививке были у всех. Кроме меня. Пролистнули. Или не оттиснулся. Или просто стукнули мимо.
Так я решил (и то же самое сказал гид), когда всего за три часа до отлёта обнаружился этот пустяк.
- А на кой чёрт он нужен? - спросил я таможенника. - Ведь я уже улетаю, и клоп меня не кусал.
Таможенник смотрел мимо меня, а гид (лицо у него вдруг сделалось озабоченным) крепко взял меня за локоть и отвёл в сторонку от турникета.
- Послушайте, Эндрю, - сказал он мне вполголоса, - с ними лучше не ссориться. Поверьте моему опыту: будет только хуже. До отлёта ещё три часа, вы вполне успеете... - Говоря это, он что-то быстро начеркал с блокноте, вырвал страничку и протянул мне. - Найдите коридорного Митяя на восьмом этаже "Вояжёра", отдайте ему эту записку и сорок целковых. Он все устроит... Турбокар водите?
Я ошеломлённо кивнул.
- Возьмите наш. Бело-зелёный "фиат", вы знаете, на третьей стоянке, вот ключ... Бегом, Эндрю, бегом! У вас три часа - и ни минутой больше!
Я уложился в два.
Счастливый и запыхавшийся, я протянул таможеннику свою путёвку. Едва глянув, он сунул её обратно и буркнул: "Следующий". Турникет остался закрытым.
Я ничего не понял, а гид-распорядитель (он уже стоял по ту сторону барьера) успел заглянуть в мою путёвку, понял всё и схватился за голову.
- Сколько вы ему дали? - спросил он у меня свистящим шёпотом.
- Митяю? Сорок...
- Подлец!
- Кто? - растерялся я.
Гид-распорядитель не ответил. Он торопливо выгребал из всех карманов деньги и сортировал их, отделяя дальнерусские купюры. Я осмотрел путёвку. Штампика о прививке в ней не было, а были какие-то цифры.
Оказалось, Митяй устроил не всё - он всего лишь устроил меня в очередь на прививку. Пятым на завтрашнее утро.
Вот так я и застрял на Марсе - на первый взгляд, совершенно случайно.
12
Спал я долго, крепко, без сновидений, проснулся с ясной головой и сразу всё вспомнил. Надо мною был сводчатый потолок с разноцветной лепниной, передо мною - стрельчатые окна с витражами, а подо мною - мягкая перина, и я в ней утопал, укрытый до подбородка.
Было довольно светло - для Марса. На Земле я бы назвал это сумерками. Пахло застарелой пылью и сухими травами. Где-то в других помещениях хлопали двери, там торопливо шаркали и на бегу шептались. Рядом со мной, справа, кто-то не то зевнул, не то вздохнул и шелестнул бумагой.
Скосив глаза, я обнаружил красну девицу в длинной белой сорочке. Поджав колени, она умостилась на стуле (том самом или точно таком же), зевала, отчаянно терла глаза и читала толстенную книгу. Пыталась читать: света для этого было-таки маловато. Я деликатно кашлянул.
Проснуться мне не дали. Подхватили под руки с двух сторон и бережно внесли внутрь. Скелетов не было, а был вощеный деревянный пол, цветастые парчовые портьеры, невероятных размеров люстра на длинных цепях и настоящий огонь в настоящем камине. Мебели было немного: стол, стул и лавочка перед камином. Лавочка пустовала, стол был накрыт свисавшей до пола скатертью с вышивкой и ломился от яств, а стул был крайне неудобен: прямая высокая жесткая спинка с угловатой резьбой, узкие прямые подлокотники и жесткое сиденье. Ноги мои не доставали до пола. Горохового Цербера уже почему-то нигде не было. Было много суетящихся парней в чистых белых косоворотках и ещё больше степенных девиц в длинных (непрозрачных) сарафанах и с кокошниками, а я был неописуемо грязен, вонял и не соответствовал обстановке. Если бы я оказался ещё и без брюк, то я бы точно знал, что это сон. Но брюки на мне были, и брюки мне нужно было сменить.
Ни добры молодцы, ни красны девицы никакого несоответствия не замечали. Они делали вид, что так и надо, и даже не морщились. Они лишь белозубо улыбались, раскладывая у меня на коленях белоснежный рушник и затыкая мне за ворот белоснежную хрустящую салфетку. Я всё ещё надеялся проснуться и не сопротивлялся. Но когда мне с поклоном поднесли на серебряном блюде массивную серебряную чарку, украшенную золотой чеканкой с изображением двухголовой птицы, я отрицательно мотнул головой, отнял от подлокотников свои грязные руки и выразительно посмотрел на них.
- Помыться бы, что ли... - проговорил я просительно. - И что с Мефодием? Куда вы его унесли?
Красна девица не шелохнулась, продолжая протягивать мне блюдо с чаркой и приветливо улыбаться, и лишь вопросительно покосилась куда-то мне за спину.
- Не извольте беспокоить себя, светлый князь, - ответили мне тихим голосом из-за спины. - Откушайте, не побрезгуйте. А баенка сей минут будет готова.
Добрых молодцев от этих слов как ветром сдуло, а красны девицы медленно двинулись прочь, пятясь и кланяясь. Лишь та, которая с чаркой, продолжала стоять рядом, улыбаясь чуть напряженно.
- Народец ваш, сами изволите видеть, умом не зело расторопен, продолжал тихий голос. - И усерден, а бестолков-с.
Я ухватился руками за подлокотники и заглянул за спинку (дурацкий стул!). Говоривший был низковат, полноват, лысоват и одет без претензий на старорусскость - как я, но в чистое. Улыбка у него была не более чем вежливой, взгляд жёлтых глаз невыразителен, но цепок, а пальцы рук, умильно сложенных на животике, нервно подрагивали. Лицом он был вылитый Гороховый Цербер - но гладко выбритый и вдруг помолодевший лет на сорок.
- Князь? - переспросил я неприязненно. - Вы меня с кем-то путаете, сударь.
- Отнюдь нет, Андрей Павлович, - возразил человечек. Забрал у девицы блюдо (она, еле слышно вздохнув, поклонилась и плавно попятилась прочь), подошёл ко мне вплотную и шепнул:
- Сядьте прямо; держите себя достойно; возьмите чарку.
- Что? - растерялся я, однако сел прямо и взял.
- Пригубите, - шепнул человечек, а вслух повторил: - Откушайте, не побрезгуйте.
- Перестаньте кривляться, - попросил я. - Вы кто - господин Волконогов? Где Мефодий? Ну, тот человек, которого я привез. Что с ним?
Человечек молчал, держа перед собой блюдо и невыразительно глядя на меня снизу вверх. Я пригубил. В чарке был мед. Очень душистый и крепкий градусов двадцать, не меньше.
- Ну, пригубил. Дальше что? - спросил я и попытался поставить чарку на стол.
Человечек ловко перехватил её и поставил сам. Блюдо он сунул, не глядя, подбежавшему молодцу, а мне подал золотую двузубую вилку и стал придвигать закуски: салатницу с груздями в чесночном рассоле, тарелочки с какими-то паштетами, миску со студнём из белорыбицы, горушку мелких птичьих тушек в жаровне... Одновременно он говорил - тихим, ровным, спокойным голосом, никак не соответствовавшим содержанию:
- Я не кривляюсь и не юродствую, светлый князь. Просто я знаю о вас больше. чем вы. Такая у меня профессия: знать. Вы кушайте, кушайте... Государь Мефодий Васильич - у себя, в государевом тереме, и господин Волконогов там же, и все государевы лекари... А меня Савкой зовите и обращайтесь ко мне на "ты". Савелий Семёнов я, по фамилии - Бутиков-Стукач, потомственный филёр и доноситель. То есть, человечишко самого подлого роду-племени, и до той поры, пока лично в службе не отличусь, по батюшке меня величать не положено. Вот-с... Вы кушайте, кушайте, светлый князь, а я говорить буду... Касательно телесной хвори Государевой: она излечима и, по всей вероятности, будет излечена. Но и при таком благоприятном исходе вам надлежит быть готовым к приятию великого бремени...
- К чему?
- К престолонаследованию-с... Мефодий Первый, Государь-Самодержец Всея Великия и Малыя и Белыя и Дальния Руси девятнадцать лет тому назад изволили отречься от престола, облаяв своих думных бояр неподобающими словами. Сделанное по недомыслию и в горячности, отречение не было принято, но в силу формальной преклонности лет Государя боярская дума поставила ему регентом господина Волконогова...
- Бред, - проговорил я с набитым ртом. - Но забавный. Это что воробьи?
- Дрозды, светлый князь.
- Их же руками надо, а у меня руки грязные.
- Баенка уже истапливается, а подлым людишкам ни к чему нашу беседу слышать. Вы пальчики рушничком вытрите - ничего, постирают. А дроздов на вилочку, да и в рот. Косточки-с мягкие, пропаренные, даже не почувствуете. Мне продолжать ли?
Я кивнул. Дрозды оказались немногим вкуснее курятины, но косточки, действительно, не чувствовались. Можно было даже не жевать.
А вот сведения, сообщенные мне тихим ровным голосом филёра Савки, ни прожевать, ни усвоить было никак невозможно. Они не лезли ни в какие ворота и были слишком противоречивы даже для параноидального бреда. Я престолонаследник Мефодия первого, который пытался отречься, но ему назначили регента "в силу преклонности лет"... Может быть, всё-таки, "по малолетству"? Мефодий на целый год моложе меня, девятнадцать лет тому назад ему было тринадцать - то есть, около семи, если по-марсиански... То ли я думал вслух, то ли считал на пальцах, потому что Савка сказал:
- Ко дню утверждения регентства Мефодию Васильичу было без малого сто сорок лет.
- Сколько?
- Сто тридцать восемь по земным календарям-с, - ответил Савка, снова наполняя чарку, которую я как-то незаметно опростал.
Я опять кивнул (с самым серьёзным видом) и подумал, что убежать из этой психушки, наверное, будет непросто.
- Ваш прапрадед, светлый князь Еремей Васильич, был его старшим братом и первенцем светлого князя Василия Юрьевича, - все так же ровно говорил филёр, как будто сообщая результаты скучных архивных поисков (так оно и оказалось впоследствии - только поиски эти производил не он). - Еремей родился и упокоился на Земле. Мефодий же был зачат на борту "Лены" и появился на свет на борту "Луары" вскоре после гибели светлого князя Василия Юрьевича, чей прах, сожженный под парусами "Юкона" и "Лены", развеян в пустоте, в полупарсеке от Вселенского Предела...
Убежать будет непросто, а за забором меня поджидают опричники на турбоциклах. Правда, Церберу было приказано "отогнать псов" - но вряд ли он отгонит их далеко. Я эту породу знаю, они сутками ждать могут.
10
В "баенке", пока меня отмачивали, терли, хлестали, мяли, снова хлестали и снова отмачивали, я пытался припомнить все, что я знаю о Последней Звёздной Экспедиции. Знал я немного.
1. Последняя Звёздная в составе трёх фотонных парусников ("Луары", "Лены" и "Юкона") покинула Систему что-то около двухсот лет назад.
2. Экспедиция имела задачей миновать Вселенский Предел (существование которого было уже теоретически доказано, поскольку являлось побочным следствием Предельной Теоремы Геделя-Тяжко) и попытаться достичь хотя бы Проксимы Центавра.
3. Как и семь предыдущих экспедиций, Последняя Звёздная свою задачу не выполнила, вписав ещё одну бесславную страницу в историю несостоявшейся звёздной экспансии человечества.
4. "Луара", флагман Последней Звёздной, вернулась в Диаспору двадцать один год тому назад и потерпела крушение на околомарсианской орбите.
(Мне в то время было 12 лет, и я, как многие мои сверстники, переболел "звёздной лихорадкой" в самой острой форме. К вящей славе Сибирской школы психологов - трудотерапия плюс природосообразность - я выздоровел уже к 15 годам. Я не пополнил собою ряды изобретателей "пространственных конвертеров", ниспровергателей Предельной Теоремы, нищих паломников по святым местам Звёздной Экспансии и членов Братства Астероидных Отшельников; а вовремя обнаруженный у меня талант к нетрадиционной стоматологии обеспечил мне безбедное существование...)
5. Один из участников экспедиции, такелажник "Лены" Василий Щагин, действительно был моим предком и действительно погиб, а прах его был "сожжен и развеян". Почти все такелажники всех трёх кораблей погибли именно так, осуществляя разворот эскадры в неустойчиво деформированном пространстве Предела. При этом снасти "Юкона" и "Лены" безнадежно запутались друг в друге и сами в себе, а полотнища их парусов образовали сложную полуторастороннюю поверхность, описать которую оказалось невозможным ни в одной из ныне существующих геометрий.
(Помнится, я чуть не свихнулся как раз на попытке осмыслить эту поверхность и осчастливить человечество отысканием формулы пространственных зыбей Предела - для обуздания оных...)
6. Экипаж "Юкона" и "Лены" перебрались в гондолу флагмана, парус которого уцелел. Но оставшихся в живых такелажников едва хватало для управления снастями "Луары" - к тому же, погибли, как это всегда бывает, самые лучшие. Не удивительно, что "Луара", маневрируя на подлете к Марсу, сначала сожгла ветром добрую половину русской территории Фобоса, а потом зацепила краем полотнища Деймос. Удивительно то, что гондола парусника с мертвым экипажем и работающими реакторами не врезалась в планету и даже осталась на замкнутой, почти круговой орбите. Теперь там музей.
(И толпы нищих паломников, сквозь которые не пробиться, если ты не сотрудник музея и не близкий родственник сотрудника. Родство с участником экспедиции ничего не значит: едва ли не треть паломников, если верить их фальшивым документам, состоят в таком же родстве. Ещё одна треть потрясает письмами, справками и прошениями от исторических, естественнонаучных и теософических обществ, а остальные рьяно следят за соблюдением живой очереди...)
7. Я никогда ничего не слышал о выживших участниках Последней Звёздной Экспедиции, равно как и о возвращении в Диаспору кораблей других экспедиций, достигавших Предела.
К тому времени, когда меня обсушили и начали облачать в чистое (вертя задами и призывно хихикая), я успел дважды обревизовать список известных мне фактов и дважды убедиться в том, что они ничего не объясняют. Но если принять на веру, что Мефодий родился на "Луаре" и прожил там первую треть своей жизни, то многое в нём перестает казаться странным. Например, то, что он носит вышедший из моды комбинезон "под звездолетчика" (уж не настоящий ли?). Плюс привычка подолгу и молча пялиться в звёздное небо (когда в нём не видно Деймоса). Плюс более чем серьёзное отношение к юмору как форме человеческого общения (что было свойственно, если судить по книгам, Героическому двадцать первому веку). Словом, очень даже не исключено, что мы с Мефодием Щагиным - не просто однофамильцы.
Вот только одно непонятно: когда это Щагины успели заделаться князьями, да ещё и узурпировать несуществующий российский престол? "Всея Великия и Малыя и Белыя и Дальния..." Или это - бзик богатенького господина Волконогова? До неприличия заскучал и решил поразвлечься. Отгрохал Стену из настоящих кирпичей, понастроил теремов, костюмировал кучу статистов. Самого Марьяна-Вихря в ездовые нанял. Таможню купил: исключительно и только для того, чтобы не выпускать меня из Анисово до начала спектакля...
Остается ещё загадочный пьяный бред Колюньчика Стахова: разумные черви-оборотни, сочинитель Саргасса из Южной Америки и криптолингвист из Швеции. Или Дании?
И остаются ещё опричники на турбоциклах. "Отгони псов". Гм. Похоже на то, что они едва не сорвали спектакль, и жаль, что им это не удалось. Лучше бы они меня поймали... А может, они тоже куплены? Может, потому и не поймали, что не ловили, а гнали в ловушку?
И может быть, мне всё же позволят выспаться, прежде чем продолжать комедию?
Когда меня, отчаянно зевающего и путающегося в рукавах и полах тяжёлых (наверное, царских) одежд, вели под белы руки из бани обратно в терем, мне опять повстречался Гороховый Цербер. Разыгралась безобразная сцена: дряхлый старец пал на четыре кости, нечленораздельно взвыл и затеял возить лысиной по песку. Я попытался его обойти, но у старого шута, похоже, был третий глаз на макушке. Бороздя лбом песок и сковыривая им же кирпичи бордюрчика, Цербер на карачках кидался в ту же сторону, что и я, неизменно оказываясь у меня на дороге.
- Уберите дурака! - заорал я, обращаясь к добрым молодцам. - Что ему от меня надо?
Но они, видимо, тоже оторопели. Они едва успевали шарахаться вместе со мной то влево, то вправо, но продолжали при этом крепко держать меня под руки.
- Ручку, светлый князь, - раздался чуть позади тихий голос филёра Савки. - Ручку не изволите ли подать моему папане? Для целования, в знак того, что не держите на него зла-с...
И вот тут со мною, кажется. приключилась истерика - потому что дальнейшее я помню урывками.
Помню, как топал ногами в песок, орал: "Во-он!" - и распихивал добрых молодцев, норовя локтем в зубы. Помню, как из терема набежала толпа каких-то бородатых, в мохнатых шапках и воротниках (одного я немедленно и с наслаждением дёрнул за бороду), суматошно трясли рукавами и приговаривали:
"А не в себе светлый князь - или куражится?"
"Не в себе-с, не в себе-с..."
"Истинный Рюрик!"
"Берсерки-с, варяжья кровь!.."
Помню, как меня, продолжающего орать: "Кончайте комедию!" - месить конечностями воздух и требовать, дабы предстал пред мои светлы очи сукин сын господин Волконогов, куда-то несли.
И больше ничего не помню, кроме мокрой от слёз подушки, которую я кусал, а она напрягалась и взвизгивала, пока я не спихнул её на пол и не заснул так.
11
...А всё началось с того, что погибли мои туберозы.
Я к ним привык за восемь лет. Я даже разговаривал с ними, когда мы оставались одни. Им было не по себе под атмосферным куполом Норильска, и они часто вспоминали Данию, где когда-то цвели под открытым небом. А вот Южную америку, свою историческую родину, они уже не помнили - про Южную Америку им рассказывал я. Наверное, врал безбожно, потому что никогда в ней не бывал. Я вообще нигде не бывал, кроме трудотерапевтического санатория на Ваче, где меня лечили от "звёздной лихорадки", и высокогорного курорта на Памире - там был Азиатский филиал Лицея нетрадиционной медицины... Впрочем, туберозы, наверное, тоже привирали, когда восхищались Данией. Открытое небо в приморской стране? Разве что очень большой купол из очень качественного коллоидного газа - а то и целая система куполов на изрезанном фиордами побережье... В Норильске мои туберозы были эмигрантами; эмигранты всегда привирают, вспоминая родину.
Мы с ними познакомились по почте, через бесплатный рекламный каталог семян, однажды оказавшийся в моей почтовой нише. Мне понравилось звучное имя цветов, и в тот же вечер я отправил заявку. Адрес был датский, семена оказались луковицами, а моя кредитная карточка по исполнении заявки заметно поголубела. Больше года я обслуживал только богатых (и очень капризных) клиентов, прежде чем вернул ей насыщенную синеву умеренного достатка. Все мои подружки вместе взятые обошлись мне, ей-Богу, дешевле, чем эти цветы.
За восемь лет - восемь периодов цветения - я сменил восемь подружек. Что делать: Норильский купол - не самая надёжная защита для эфирно-масличных культур, и я не каждый день рисковал выставлять их на веранду. Мигрень мигренью, но цветы не виноваты в том, что умеют разговаривать только запахами. Лично мне их болтовня нисколько не мешала...
Утром того несчастливого дня я поверил синоптикам, обещавшим, что южный циклон пройдёт мимо, и вынес мои туберозы из комнат. Циклон не захотел пройти мимо, а синоптики не успели нарастить мощность купола. За час до полудня с юга, со стороны Мазутных Болот, в прореху хлынула кислотно-парафинова взвесь.
Я работал, когда начался дождь. В моём кабинете сидел клиент с фиолетовой карточкой и тремя запущенными зубами, я уже восстановил ему подгнившие нервы и как раз заращивал последнее, особо каверзное дупло. Клиенту было щекотно, он то и дело дёргал языком, а я не мог использовать марлевые тампоны: моя реклама гарантировала бесконтактное лечение. Поэтому все ренессансные пассы я выполнял только правой рукой, сосредоточив биотоки левой на языке.
Новорождённая эмаль затвердевает долго - никак не менее трёхсот секунд. Всё это время я вынужден был стоять рядом с клиентом, удерживать любопытный язык в четверти дюйма от зуба и беспомощно вглядываться в чёрные от дождя стёкла, зная, что там погибают мои туберозы.
Едва закончив, я выбежал на веранду. Было поздно.
Даже луковицы, только-только начавшие оформляться, были все до единой изъедены дождём.
Вечером я узнал, что респектабельные кварталы Центра не пострадали, а нам, жителям южной окраины, выплатят компенсацию. Как всегда...
Мои туберозы я сжёг под окнами дома: представлялось кощунством просто бросить их в утилизатор. Костёр догорел... Я разбросал пепел, вернулся в пустой дом и заказал водку. Было за полночь. Дворники успели вымыть все окна и уже шебуршали манипуляторами по крыше, циклон ушёл, над куполом сиял полярный день.
Я пил и не мог опьянеть. Было слишком пусто - и внутри, и снаружи. Некого стало любить - и всё обессмыслилось. Дом и душа опустели.
Утром я понял, что это был рецидив "звёздной лихорадки": я пережил его в такой вот редкой, но достаточно известной форме, которую психологи называют "инверсией сверхценной идеи". К сожалению, я слишком поздно поставил себе диагноз.
На столе, меж трёх пустых бутылок лежала моя девственно белая кредитная карточка, а в почтовой нише я обнаружил путёвку от межпланетной туристической фирмы "Диаспора".
Путёвка обещала увлекательный вояж по самым экзотическим мирам Вселенной: стратосферные поселения на Венере, подводные парки Европы, ледовые пещеры Ганимеда, террасы Мимаса и города-колодцы Оберона. Ну и, конечно же, непостижимый Русский Марс, с возможным посещением музея Последней Звёздной.
Отказ от вояжа означал возвращение лишь трети его стоимости: уже не принадлежавший мне опустевший дом в Норильске я всё равно не мог бы выкупить обратно. А съехать надлежало не позднее, чем через месяц после продажи. Зато отправляться в вояж можно было в любую из пятниц текущего года.
Что ж, зубы у людей болят не только на Земле!..
Дальняя Русь была последней в списке, но первой в маршруте. И уже на пути к Марсу мне пришлось возобновить практику: "Диаспора" оплачивала лишь необходимые расходы, не включая в число таковых секс. Пользуя гнилозубых туристов первого класса и офицерский состав экипажа, я получил возможность завести подружку.
У неё было редкое имя Аглая и не менее редкое отчество Феоктистовна, она оказалась коренной марсианкой и возвращалась домой из Сорбонны, где изучала историю православия. Её папенька был священником в Дальнем Новгороде, имел приход в Купеческой Слободе и отличался истинно русской широтой взглядов: плотские грехи о. Елизар (в миру Феоктист) отпускал легко, а самые строгие епитимьи налагал на скаредов и любомудрствующих... Скаредом я, слава Богу, не был и работал как проклятый, чтобы доказать это Аглае. А любомудрием мы грешили вместе: наши легкомысленные дискуссии на обзорной палубе (о природе сил Вселенского Предела с точки зрения теософии) о. Елизар счёл бы куда как более серьёзным прегрешением, чем наши бурные ночи в её каюте. По крайней мере, так утверждала Аглая.
По прибытии в Анисово мы с нею расстались так же легко, как и сошлись, и встретились опять через месяц. Она уже преподавала Священную Историю в церковно-приходской школе, а я ходил в таможню, как на службу, и качал права, которых у меня с каждым днём становилось все меньше. Работать мне при такой жизни было некогда, и я поневоле стал грешить скаредством...
А ведь мог бы оказаться богачом - сумей я только вырваться из Дальнего Новгорода! "Диаспора" честно вернула моей кредитной карточке первоначальный цвет - но здесь это был не более, чем красивый синий квадратик. Наличность (что-то около двухсот двадцатицелковых бумажек: гид-распорядитель группы сунул мне их через барьер за час до отлёта...) безудержно таяла, а долю в Казне Дальнего Новгорода, перечисленную мне представительством "Диаспоры" из Марсо-Фриско, я почти всю употребил на покупку бессрочного билета.
Штампик! Одного-единственного штампика (о прививке против укуса карбидного клопа) не хватило в моей путёвке! Никаких прививок никому из туристов не делали, потому что Карбидную Пустошь мы не посещали. Нечего там было осматривать, на Карбидной Пустоши, а поющие устрицы можно было купить на рынке. Гид-распорядитель просто собрал наши путёвки и в тот же вечер вернул - со всеми необходимыми отметками. И штампики о прививке были у всех. Кроме меня. Пролистнули. Или не оттиснулся. Или просто стукнули мимо.
Так я решил (и то же самое сказал гид), когда всего за три часа до отлёта обнаружился этот пустяк.
- А на кой чёрт он нужен? - спросил я таможенника. - Ведь я уже улетаю, и клоп меня не кусал.
Таможенник смотрел мимо меня, а гид (лицо у него вдруг сделалось озабоченным) крепко взял меня за локоть и отвёл в сторонку от турникета.
- Послушайте, Эндрю, - сказал он мне вполголоса, - с ними лучше не ссориться. Поверьте моему опыту: будет только хуже. До отлёта ещё три часа, вы вполне успеете... - Говоря это, он что-то быстро начеркал с блокноте, вырвал страничку и протянул мне. - Найдите коридорного Митяя на восьмом этаже "Вояжёра", отдайте ему эту записку и сорок целковых. Он все устроит... Турбокар водите?
Я ошеломлённо кивнул.
- Возьмите наш. Бело-зелёный "фиат", вы знаете, на третьей стоянке, вот ключ... Бегом, Эндрю, бегом! У вас три часа - и ни минутой больше!
Я уложился в два.
Счастливый и запыхавшийся, я протянул таможеннику свою путёвку. Едва глянув, он сунул её обратно и буркнул: "Следующий". Турникет остался закрытым.
Я ничего не понял, а гид-распорядитель (он уже стоял по ту сторону барьера) успел заглянуть в мою путёвку, понял всё и схватился за голову.
- Сколько вы ему дали? - спросил он у меня свистящим шёпотом.
- Митяю? Сорок...
- Подлец!
- Кто? - растерялся я.
Гид-распорядитель не ответил. Он торопливо выгребал из всех карманов деньги и сортировал их, отделяя дальнерусские купюры. Я осмотрел путёвку. Штампика о прививке в ней не было, а были какие-то цифры.
Оказалось, Митяй устроил не всё - он всего лишь устроил меня в очередь на прививку. Пятым на завтрашнее утро.
Вот так я и застрял на Марсе - на первый взгляд, совершенно случайно.
12
Спал я долго, крепко, без сновидений, проснулся с ясной головой и сразу всё вспомнил. Надо мною был сводчатый потолок с разноцветной лепниной, передо мною - стрельчатые окна с витражами, а подо мною - мягкая перина, и я в ней утопал, укрытый до подбородка.
Было довольно светло - для Марса. На Земле я бы назвал это сумерками. Пахло застарелой пылью и сухими травами. Где-то в других помещениях хлопали двери, там торопливо шаркали и на бегу шептались. Рядом со мной, справа, кто-то не то зевнул, не то вздохнул и шелестнул бумагой.
Скосив глаза, я обнаружил красну девицу в длинной белой сорочке. Поджав колени, она умостилась на стуле (том самом или точно таком же), зевала, отчаянно терла глаза и читала толстенную книгу. Пыталась читать: света для этого было-таки маловато. Я деликатно кашлянул.