Рубан Александр. Русский Марс

   - Ты мог бы дать мне эту книгу и раньше, - проворчал я.
   - Я надеялся, что ты сумеешь улететь отсюда, - возразил Мефодий. - Я недооценил глупость нашей администрации. Теперь тебе придется узнать все и принять решение... Мужайся, потомок! - Он поднял чару и улыбнулся мне.
   Я посмотрел на Дашку. Она тоже сочувственно улыбнулась мне и тоже подняла чару.
   "Неужели тоже прабабушка?" - подумал я, ощущая некий нехороший холодок в животе.
   19
   ...Их было пятеро, оставшихся в живых участников Последней Звёздной: сестры-близняшки Бекки и Сара Айсфилд, Люська (Люсьен) Молодцов-Пуатье, Мефодий и дядя Бен. Все они, кроме дяди Бена, родились на "Луаре".
   - Бенджамин Смоллет, если тебе что-то говорит это имя, - сказал Мефодий и выжидательно посмотрел на меня. Мне это имя ничего не говорило, и он продолжил.
   Когда стало ясно, что такелажники не успевают взять рифы и столкновения с Деймосом не избежать, детей стали спешно загонять в шлюпки. Дядя Бен уже тогда был старик, и в нештатной ситуации толку от него на борту было чуть. Но управлять шлюпкой он всё-таки мог, а "Луару" всё ещё надеялись спасти.
   Из четырех шлюпок только две успели задраить люки и отдать концы. И только одна - та, которой управлял дядя Бен, - благополучно опустилась на Марс. Вторая сгорела: она слишком рано вышла из тени гондолы. Если я видел вблизи поверхность Фобоса, я в силах представить себе, как это произошло. Большая красивая вспышка, облачко подсвеченного пара и пять душ в безвоздушном пространстве - четверо из них вполне безгрешны... И всё же лучше так, чем когда рвется парус и на гондолу обрушивается мгновенная перегрузка. У такелажников - самая легкая смерть...
   - Я просматривал отчеты комиссии ООМ по расследованию, - прервал я. Там фигурируют ДВЕ сгоревшие шлюпки.
   - Конечно, две, - Мефодий усмехнулся. - А вам разве не показывали часовню Гвоздя из Левой Стопы Спасителя? У подножия Съерры, на западной границе Карбидной Пустоши? Всем туристам показывают.
   - Ну и что? При чем тут часовня?
   - Вспомни, как она выглядит: может, поймешь.
   - Ладно, будем считать, что понял...
   Дядя Бен управлял шлюпкой, а что управляло дядей Беном, для Мефодия так и осталось загадкой. Может быть, случай. Может быть, интуиция. Может быть, Бог. Все, что угодно, только не здравый смысл.
   Шлюпку он посадил в местах необитаемых и диких. На западе громоздились отвесные рыжие скалы; не очень высокие, но вполне непроходимые. Не рискуя садиться там, дядя Бен израсходовал последние капли горючего на горизонтальный полет. На восток, насколько хватал глаз, простиралась бурая безжизненная равнина с белыми проплешинами. То, что они сначала приняли за испарения, оказалось тяжёлым удушливым слоем ацетилена. Идти в ту сторону без кислородных масок было не самым легким способом самоубийства, а кислорода у них оставалось в обрез... Рация принимала хрипы, щелчки, свист и обрывки развлекательных передач на русском и польском языках (дядя Бен знал и тот, и другой), но то ли ничего не передавала, то ли дядю Бена никто не хотел слушать. Чего у них было достаточно, так это воды и консервов. Можно было либо сидеть в верхней, носовой рубке (расходуя кислород лишь на малышек Айсфилд, а самим обходясь респираторами) и ждать, пока их найдут, либо двигаться на север или на юг, стараясь, опять-таки, держаться повыше, где не так чувствуется ацетилен.
   В конце концов дядя Бен и Люська пошли разведать дорогу на север, а Мефодий, как старший, остался с двойняшками. Люське Молодцову было всего лишь девять, а ему аж одиннадцать лет (биологических).
   На третий день, не дождавшись Люськи и дяди Бена, Мефодий сам отправился в недолгую разведку. На восток: скорее из любопытства, чем из практических соображений. Дошёл до первой проплешины и сразу же повернул обратно: дышать было невозможно. Однако, прежде чем повернуть, откопал свою первую устрицу и почти доволок до шлюпки. Устрица рассыпалась в прах с изумительно чистым музыкальным аккордом, когда он, послюнив палец, потер какой-то завиток.
   Потом он ещё два раза ненадолго покидал двойняшек и откопал ещё две устрицы. Эти он сумел принести. Одна оказалась безголосой. Вторая спела им что-то похожее на волшебную сказку, но очень короткое.
   В одну из ночей Мефодий наблюдал восход блистательного Деймоса в новом облачении. Это был один из первых таких восходов, если не самый первый. Мефодий ни разу не видел парус "Луары" на таком расстоянии и в таком состоянии - и не знал, что означает странный вид светила. Ему он не казался странным: просто не соответствовал тому, что было написано в учебнике астрономии. Но вокруг было много такого, что не соответствовало учебникам, и ко всему надо было привыкать.
   Ни Люська, ни дядя Бен так и не вернулись.
   Спустя ещё неделю, когда иссякли не только кислород, но и вода (Ребекка-таки частенько писалась, и трусики надо было стирать), Мефодий собрал тележку, погрузил на неё двойняшек, напялил на них респираторы и покатил на юг. "Покатил" - это, пожалуй, сильно сказано: гораздо чаще приходилось перетаскивать на руках поочередно Ребекку, Сару и тележку. За несколько дней они таким манером преодолели несколько километров. Это был скучный, долгий, почти непосильный путь. Хорошо хоть Мефодий догадался соорудить что-то вроде тента над тележкой: малышки прятались там от пугающих необозримых пространств...
   В очередной раз перетащив три своих ноши (две - живых, изнемогших от крика, и одну неподъемную), Мефодий обнаружил, что стоит на дороге. Ему было одиннадцать лет, и он знал, что такое дорога. Теоретически. Он ещё ничего не знал ни о гоночных трассах Восточной Сьерры, ни об их предназначении.
   Зато когда Сара опять сорвала респиратор, но не закашлялась, а засмеялась, он понял, что здесь можно дышать... Он снял респиратор сначала с Ребекки, потом свой, сел на тележку и стал дышать. И думать о том, какое направление выбрать.
   Придумать он так и не успел. Низкий гудящий звук, который он слышал уже в течение нескольких секунд, но не обращал на него внимания, превратился в оглушительный рев, что-то горячее и плотное пронеслось мимо, буквально в сантиметре от тележки, и пропало, обдав их градом щебенки, клубами пыли и дурно пахнущих брызг. Потом ещё и ещё раз. Мефодий вскочил и стал дёргать тележку к краю. Она не подавалась. Тогда он зашёл с другой стороны и стал толкать.
   Опять послышался нарастающий рев, и Мефодий заторопился. Одно колесо тележки сломалось, Ребекка упала на дорогу. Мефодий успел её подхватить на руки и отпрыгнуть... Горячее, плотное, ревущее опять пронеслось мимо, чудом не размазав их по дороге, потом пронзительно взвыло и вернулось, пятясь. Из него выпрыгнул злой растрепанный человек, схватил за шиворот Сару и пинком отправил тележку вниз, а потом зашвырнул всех троих в свой экипаж, упал на сиденье сам - и они помчались куда-то с бешеной скоростью. Другие экипажи то и дело обгоняли их, и тогда пилот цедил сквозь зубы странные слова, похожие на те, что были в рабочем жаргоне такелажников. Правда, такелажники произносили эти слова только в эфире и никогда - в присутствии детей, но Мефодий их всё равно знал...
   Потом экипаж, пронзительно взвизгнув, замер посреди обширного зеленого пространства, где было очень много людей, и пилот, распахнув дверцы, вытолкал всех троих наружу. Прежде чем умчаться, он разразился длинной речью:
   - Парень, - сказал он Мефодию, - счастлив твой бог - но я из-за тебя потерял три с половиной минуты. Сейчас я либо наверстаю их, либо сверну себе шею - а потом я найду тебя. Марьяна-Вихря ты запомнишь на всю жизнь!
   - Вотс хэпен, пан? - громко спросил кто-то (в синем комбинезоне с рядами блестящих кружков и полосок).
   - Спишь на службе! - гаркнул ему Марьян. - Я подобрал эту шпану на вираже бэ-8, в самом пекле!.. - Он захлопнул дверцу, взревел, и его не стало.
   (Марьян-Вихрь выполнил свое обещание: нашёл Мефодия, но только через двадцать лет. А в тот день он сумел не свернуть себе шею, пришёл первым и вскоре улетел на Ганимед - изучать трассу и готовиться к первому в своей жизни Ледовому ралли.)
   Человек в синем (он велел называть себя "пан полицай") взял на руки Сару, кто-то ещё взял на руки Ребекку, Мефодия куда-то повели сквозь невообразимое количество людей. В громадной прямоугольной каюте, где оказалось очень много панов полицаев, их усадили за стол и накормили. Двойняшки, не доев, уснули, их унесли в другую каюту, а к Мефодию приступили с расспросами.
   Мефодий очень плохо знал польский, но паны полицаи вполне прилично владели английским и русским. И всё равно никто их них не понимал Мефодия. По-французски паны полицаи не говорили, на иврите тоже. Впрочем, дело, видимо, было не в языке. Всякий раз, когда Мефодий отвечал на вопросы о профессии отца, или о месте и времени своего рождения, или, например, о том, как пройти из гимнастической каюты на обзорную палубу, - паны полицаи переглядывались и покачивали головами. "Делириум астрис?.." - тихонько сказал один из них. Остальные дружно закивали, с жалостью поглядывая на Мефодия.
   - Это латинское название "звёздной лихорадки", - объяснил мне Мефодий.
   - Мне ли не знать, - огрызнулся я, вспомнив свои три года в санатории на Ваче.
   На Марсе эпидемия началась несколько раньше, чем на Земле, и паны полицаи уже располагали подробными инструкциями о том, как надлежит действовать при обнаружении больных. Но это был первый случай, с которым они столкнулись лично. Они не могли отказать себе в удовольствии порасспрашивать бедного хлопчика о том, что ему видится и бластится. Даже рискуя заразиться от него...
   Ребекке и Саре повезло - на их лепет просто не обратили внимания. Сироты Айсфилд были помещены в Нова-Краковский детский приют.
   А Мефодий Щагин оказался одним из первых пациентов Специализированной психиатрической клиники при Медицинской Академии Марса Посполитого. Оттуда он при первой же возможности бежал. На восток - чтобы найти дядю Бена и Люську и доказать свою правоту. Был пойман, снова бежал - теперь уже на запад, и больше года бродяжил. Сначала по Воеводству, потом перешёл границу Небесной Провинции и там нашёл приют в иммигрантских трущобах Ханьяна. Оттуда с группой авантюристов отправился в неосвоенные территории Запада. В поисках мифических обнажений урановых руд они дошли почти до самого конца долины Маринер. Там их, подыхающих от голода, подобрала ареологическая экспедиция из Марсо-Фриско и на своей "блохе" доставила в Анисово ближайший к Ханьяну (и единственный к западу от Колдун-Горы) космопорт.
   В Дальнем же Новгороде его уже, можно сказать, поджидал господин Волконогов. С недавно изданным (пока лишь на испанском и английском языках) романом Л.Саргассы и со своим глобальным планом возрождения России. И еле-еле Мефодий от этих его замыслов открестился, сумев доказать, что он, во-первых, не старший, а во-вторых, не вполне законный отпрыск светлого князя Василия Юрьевича. Кто же мог знать, что через девятнадцать лет в те же тенета попадет его двоюродный праправнук? Вероятность-то, если прикинуть, - ноль целых, запятая, тридцать три нуля... Или сколько там ныне людей на Земле и в Диаспоре, дважды помноженных на самих себя, а потом на квадрат количества поколений за двести лет, и поделенных на пять или семь сохранившихся чистых династий, не исключая негроидных и желтокожих?
   20
   Ребекке и Саре недавно исполнилось тринадцать (Воеводство Марс Посполитый живет по местному календарю), и Сара уже не мисс Айсфилд, а пани Ковак. В отличие от Бекки, она изредка пишет Мефодию. В письмах откровенно и многословно хвастается благосостоянием мужа (черная кредитная карточка, сливовый сад на западном склоне Сьерры, два доходных дома в Нова-Кракове и т.п.) и облично осуждает образ жизни своей беспутной сестренки, которая ударилась в политику и чуть не стала депутатом Сейма от Фракции национальных меньшинств. Но Карло Ксанфомалино, симпатичный и состоятельный лидер Фракции, кажется, положил на Ребеккиту свой черный с поволокой глаз и это обнадеживает Сару. Потому что вот уже сколько Сара живет в Нова-Кракове, но ни разу не видела, чтобы во время погрома пострадал итальянский дом. Даже бедный. Даже на окраине. Их никогда не трогают: все помнят, как двадцать четыре года тому назад случайно сгорела будка обойщика Чиколо Чиколлини, а через три дня запылал весь Нова-Краков, и до сих пор туристы спрашивают, зачем это над зданием Сейма купол из гермостекла и почему он треснул. У Ребекки совсем не еврейское, а просто христианское имя, и она будет полная дура, если погонится за мандатом и упустит такую партию...
   Короче говоря, Мефодий склонен полагать, что сестры Айсфилд счастливы - каждая по-своему. О своих экспериментах на Пустоши он им не сообщал и не намерен.
   - Так это, значит, был эксперимент? - спросил я и указал на правый глаз Мефодия. - Я-то, дурак, грешил на опричников.
   - Опричники были потом. - Мефодий потрогал кусочки пластыря на правой скуле. - Но это неважно. Они просто слегка перепутали: решили, что я - это ты.
   - Ага... - сказал я.
   - Угу, - сказал Мефодий. - Ещё вопросы есть? Или, всё-таки, по-порядку?
   - Ладно, давай по-порядку.
   Люська Молодцов устроился лучше всех. Никакой он теперь не Люсьен, а Елисей Захарович. Вторую часть фамилии он тоже отбросил, сочтя её ненужной роскошью. Всё равно никто не поверит, что его мамой была Анна Пуатье, второй навигатор "Луары", а папой не просто какой-то Захар Молодцов, а тот самый - автор уникального математического аппарата для ориентации в нецелочисленномерных пространствах. Даже дядя Бен "слегка плавал" в парастереометрии Молодцова... Ладно. При всей своей скользкости и умении жить, Люська был и остался романтиком. Там бредил Землей - тут замечтал о звездах. Окончил Историческое отделение Дальне-Новгородского Университета и сам себя сослал в музей Последней Звёздной архивариусом - на родину, так сказать. Об экспериментах Мефодия Люська узнал лет восемь тому назад от дяди Бена. Обозвал их "красивым прожектом", в расчетах ни черта не понял (дитя гения!) - но загорелся. Именно потому, что не понял и не поверил: цель должна быть недостижимой, иначе ему просто неинтересно. Мефодия было насторожил его энтузиазм, но оказалось, что романтик - не такое уж плохое качество для конспиратора. Слово свое Люська сдержал, ничего не разгласил и без малейшей задержки снабжал "прожектеров" информацией из корабельной Памяти и из личного архива Молодцова-старшего. Будет немножко жаль его разочаровывать...
   Мефодий, загадочно усмехнувшись, опять погладил упаковку с поющей устрицей... Я сделал терпеливое лицо и покосился на Дашку. Она тоже внимательно слушала, хотя видно было, что не впервые.
   Дядю Бена первые три года держали в палате для буйных, а до этого два месяца в остроге. Ему инкриминировали нарушение границ опричного владения (тогда по Пустоши даже ходить нельзя было) и киднэпинг: пятнадцать плетей и от трёх до восьми лет. Но до судебного разбирательства дело не дошло. Началась эпидемия "делириум астрис", и дядю Бена на пару со следователем упекли в благотворительную психолечебницу, содержавшуюся попечением господина Волконогова. Люська в этом отношении оказался умнее. Ещё там, на западном краю Карбидной Пустоши, где их настиг пограничный рейд, опричники спросили: "Что ещё за Люська - Елисей, что ли?" Ну, он подумал и кивнул. А дядю Бена даже слушать не стали. Шлюпка? Дети? Кораблекрушение? Сочиняет старый хрен, застигнутый с поличным! Ого, какую кучу казенного карбида наворотил - и даже устрицы аккуратно поотделял, чтобы не засорять энергоноситель металлокварцевой пылью...
   Когда дядя Бен успокоился настолько, что к нему в лечебницу стали пускать посетителей (иногда Мефодия и Люську, а чаще - Бутикова-Стукача, который всё ещё дослуживал в Тайном Приказе), им удалось выработать и осуществить план его освобождения. Вняв настоятельной Савкиной рекомендации, дядя Бен объявил себя потерявшим память иноземцем и потребовал интернировать его за пределы Дальней Руси: он-де не слишком высокого мнения о достижениях психиатрии в этой стране. Как выяснилось, в СМГ было не так уж много чернокожих граждан - десятка полтора. Все они были налицо и в здравой памяти. Дядя Бен оказался лишним.
   Его интернировали в Марсо-Фриско...
   А пару лет спустя Бенджамин Смоллет, верноподданный его сиятельства графа Марсо-Фриско, появился в Дальнем Новгороде уже в качестве научного консультанта при постоянной торговой миссии графства. Как и за какие заслуги получил он эту синекуру, Бог весть. Но именно его дипломатические усилия привели к тому, что по Карбидной Пустоши стало можно ходить (но не ездить!), а поющие устрицы оказались весьма ходовым товаром. Настолько ходовым, что поначалу Казна попыталась наложить лапу на этот промысел. Впрочем, вскоре было обнаружено, что гораздо большую прибыль принесут энтузиасты и обыкновенный рэкет среди них со стороны опричнины.
   Дяде Бену нужно было легализовать свой интерес к поющим устрицам и в то же время не привлекать к нему излишнего внимания. Ни со стороны властей, ни, упаси Бог, со стороны официальной науки - он очень хорошо помнил порядки в палате для буйных. Даже Мефодию в этом своем интересе дядя Бен признался не сразу, а лишь когда Мефодий сам пришёл к нему со своей фонотекой и со своими статистическими выкладками.
   Мефодию было тогда двадцать два года. Земных, разумеется. Дальняя Русь живет по двойному календарю - это сбивает, но неужели он выглядит так старо? Зато для женщин удобно: не "за тридцать" - а "семнадцать", не "под пятьдесят" - а "двадцать пять". А Дарья и вовсе пацанка: десять лет... Мефодию было двадцать два и он нигде не учился, потому что ему везде было скучно. Не только школьная математика, но и теория графов скучна и бессмысленна для тех, кто владеет приемами парастереометрии Молодцова. И в этом смысле у Мефодия был лишь один собеседник (он же учитель): дядя Бен.
   Люська в это время был на первом курсе и корпел над Карамзиным. Карамзин был обязателен даже для тех, кто специализировался на Героическом веке, когда политическое бессилие в сочетании с животным ужасом перед начавшейся бойней подвигло все правительства на спешное упразднение наций, границ и самих себя. Россия, как известно, самоупразднилась одной из первых, потому что именно в России национализм восторжествовал с особенной силой и страстью: в начале двадцать первого века, точно так же, как и в начале двадцатого, русские стали резать друг друга из-за разночтений в истории Отечества...
   Короче, Люська тоже не был собеседником, хотя и смыслил кое-что в папиных построениях. Он пребывал в миноре и в состоянии перманентного отвращения к изучаемому предмету: обязательность отвращает. И в особенности - романтиков.
   И Мефодий пришёл к дяде Бену со своими статистическими выкладками и смутными прозрениями, подозрительно похожими на бред. На "делириум астрис".
   У дяди Бена тоже были статистические выкладки - правда, он исследовал не звук, а форму, - и они оказались полнее, чем выкладки Мефодия. Но основные выводы совпадали. Мефодий шёл окольными путями, а пришёл к тому же. Обнаружив это, они уже вместе состряпали феноменологическую теорию, которая впоследствии подвергалась лишь незначительным уточнениям.
   Вчера вечером она была подтверждена полностью. Дядя Бен был бы рад этому, хотя и не особенно удивлен.
   21
   - Ты, всё-таки, покопайся в памяти, - попросил Мефодий. - Бен Смоллет. Бенджамин Томас Смоллет... Неужели не слышал?
   - Ей-Богу, нет... Ведь это было давно? Если он не родился на "Луаре", значит, он родился больше двухсот лет назад. Разве что в списках участников экспедиции... На "Лене" такого не было, это точно. Может быть, на "Юконе"?
   - Да, на "Юконе"... - Мефодий разочарованно покивал. - Ну хорошо. А такое имя, как Осип Тяжко, тебе знакомо?
   - Конечно - если ты имеешь в виду теорему Гёделя-Тяжко. "Экспансия асимптотически предельна".
   - Молодец. А где проходит асимптота?
   - Господи, вот ты о чем! Ну конечно же, именно Смоллет. "Еретик Бен", конец двадцать первого века... Так это он?
   - Обидно, - Мефодий усмехнулся. - Хотя и вполне обычно... Дядя Бен забытый автор забытой ереси.
   - Почему же обидно? Настоящий ученый всегда еретик...
   - Договаривай: "...но еретик - не всегда настоящий ученый". Я знаю эту формулу, потомок... Бен Смоллет задал Осипу Тяжко единственный вопрос: "Где проходит асимптота?" - это и было ересью... Забронзовевший Осип Нилович разразился серией популярных брошюр, долженствующих изничтожить дядю Бена, как ученого. И предложил ему похлопотать о месте бортвычислителя на "Юконе": пускай, мол, лично убедится в существовании Предела. Еретик Бен принял вызов, хотя ему было уже под пятьдесят. Они с Осипом были ровесники, даже вместе учились в Гарварде, а потом вместе преподавали... Но это лирика. Дядя Бен обнаружил то, что искал. Хотя и не там, где искал.
   - Значит, Вселенского Предела он не обнаружил? - спросил я. - И гибели двух кораблей не заметил?
   - Не ерничай. Слушай. Тебя это лично касается... Дарья! Не видишь братина пуста!
   - Вижу, - спокойно сказала Дашка. - Тебе уже хватит.
   Мефодий посверлил её бешеным взглядом, зажмурился и помотал головой.
   - А если хватит, - сказал он, открыв глаза и скучно глядя в потолок, убери её со стола.
   - Так ведь пустая же, - спокойно возразила Дашка.
   Мефодий посмотрел на меня с победной усмешкой и посоветовал:
   - Никогда не спорь с бабами, потомок! Они нисколько не изменились.
   - Не буду, - серьёзно пообещал я. Было ясно, что Мефодий не решается приступить к тому, что он считает главным, вот и разыгрывает эту интермедию. Для разгона.
   - Что открыл Колумб? - спросил он вдруг.
   - Насчет баб? - уточнил я. Мне показалось, что это - либо ещё одна интермедия, либо продолжение старой.
   - Насчет баб никто никогда ничего нового не открывал - открытия Адама в этой области фундаментальны и исчерпывающи. Забудь о бабах. На время, конечно... Так что открыл Колумб?
   - Америку. - Я улыбнулся.
   - Точно?
   - Куда уж точнее.
   - Молодец, пять! А что он открывал?
   - Колумб? Америку.
   - Двойка! Он открывал западный путь в Индию - а открыл Америку. Этот континент лежал на полпути к заявленной цели и положил предел плаванью. Правда, сам Колумб этого не знал. И умер, полагая, что проложил западный путь в Индию. Открытые им острова до сих пор так и называются: Вест-Индия. По крайней мере, в двадцать первом веке они назывались так.
   - Вест-индская впадина... - пробормотал я. - Ну и что?
   - Ну и все. Асимптота пересекала путь к заявленной цели. Во времена Колумба Пределом был Американский континент.
   - Это аналогия? - спросил я.
   - Их масса! - объявил Мефодий. И стал загибать пальцы: - Цель - Индия; асимптота - Америка. Цель - мировое владычество; асимптота - противостояние сверхдержав. Цель - коммунизм; асимптота - тоталитарный режим. Цели праведность; асимптота - грех гордыни...
   - Цель - колонизация Марса; асимптота - Марьин Овраг, - добавил я.
   - Способный мальчик, - похвалил Мефодий. - На лету схватываешь... А вывод?
   - Осип Нилович - дурак; дядя Бен - гений.
   - Не смешно... - Мефодий поморщился. - Я же сказал: тебя это лично касается. Ты домой хочешь? В свой медвежий купол? Который, кстати, не что иное, как асимптота покорения природы?
   - Хочу.
   - Значит, ты никогда не вернешься домой.
   - Упрусь в асимптоту? Пожалуй, тебе действительно хватит... Насколько я понял, Историческая Предопределённость не распространяется на отдельных...
   - Забудь этот бред - он слишком логичен для истины! Романтики интуитивно правы: цель должна быть недостижимой. Только не потому, что так интереснее, а потому, что достижимые цели приводят в тупик. Двести лет в захлопнутой Вселенной!.. Как тараканы в кастрюльке. Даже не пытаетесь приподнять крышку, однажды доказав себе, что это невозможно... А, ч-чёрт. Дарья!
   - Ай? - откликнулась Дашка.
   - Перестань издеваться. У нас серьёзный разговор - а мы трезвы, как... Ну, по капле, а?
   Дашка вздохнула, поднялась из-за стола и, взяв братину, пошла вон из светлицы. Едва она закрыла дверь, Мефодий, подмигнув мне, расстегнул комбинезон и вытащил из-за пазухи металлическую фляжку со скорпионом на выпуклом боку - непременный атрибут рейнджеров двадцатого века и американских астронавтов двадцать первого.
   - Уж этого она бы нам ни за что не позволила, - объяснил он, свинчивая колпачок, и плеснул на донышко в обе чары.
   - Земная? - спросил я, осторожно нюхая.
   - Небесная. От Люськиных щедрот... Залпом! И рот не открывай - дыши носом, пока не закусишь.
   - Понятно. А плохо не будет?
   - Будет хорошо. Ну - без чока, за дядю Бена.
   Я скрупулезно выполнил инструкции Мефодия, отдышался и дважды сморгнул набежавшую слезу.
   - Дядя Бен... - начал Мефодий перехваченным голосом. Задохнулся, тоже сморгнул слезу, помотал головой и продолжил:
   - Дядя Бен был Колумб... Его "Санта-Мария" вернулась из дальнего плаванья - одна, истрепанная штормами, но с радостной вестью и с грузом вест-индского золота в трюме. И потерпела крушение возле родных берегов. Золото затонуло, а радостную весть никто не захотел услышать. Мы проскочили Предел, потомок! Дважды: туда и обратно. Но при этом ни разу не разворачиваясь. Потому что ТАМ нет направлений. Ты этого не поймешь. Я тоже не понимаю, но я привык к этой мысли: дядя Бен вбивал её в мою тупую думалку с пятилетнего возраста. И вбил накрепко. ТАМ, где всегда разомкнуты окружности и сферы, такое понятие, как "вектор", теряет смысл. Это возможно вычислить, но нельзя представить. Хвала материи: она упорядочивает пространство. Но ТАМ её слишком мало... Штурманы "Лены" и "Юкона", полагая, что их корабли сбились с курса, скомандовали корректирующий маневр. А парус - так легок, так тонок и так удален от массивной гондолы!.. На флагманском мостике не было штурмана - штурман скорбел почками, и его замещал бортвычислитель "Юкона", вовремя освоивший смежную специальность и оказавшийся под рукой. Дядя Бен. По его команде были остановлены реакторы, "Луара" легла в дрейф и подобрала шлюпки с экипажами потерпевших крушение парусников. В одной из шлюпок была моя мама, беременная мной. От папы осталась лишь гордая и грешная душа. В облачке пара, красиво подсвеченном парусами. Аминь!..