Русанов Владимир. Мести не будет

   И тут Ендрек увидел, как Михась взмахнул колом над корчащимся в снегу грозинецким колдуном.
   — Эй! Погоди! Стой!
   Деревяшка с сухим треском опустилась. Голова чародея дернулась и свесилась на бок.
   — Что ж ты делаешь? — Студиозус схватил кметя за грудки. — Ты как мог?
   — Да пошел ты! — Невысокий Михась шутя оттолкнул Ендрека. Угрожающе приподнял кол. — Заступник выискался! За грозинчан, значит?..
   — Ты — дурень! Его же...
   — Ах, дурень я? — оскалился селянин. — Они Хведка... саблей! А я — дурень!
   Он замахнулся колом. Ендрек, вопреки всем своим привычкам (или горячка боя сказалась?) не бросился наутек, а со всей силы приложил кулаком под ложечку кметю.
   Михась «гакнул» и согнулся пополам.
   — Дурень ты и есть дурень, — назидательно проговорил Ендрек. — Это я-то — за грозинчан заступник?
   — Н-н-ну ты даешь, студиозус! — раздался над головой знакомый голос. Тень вороного коня накрыла стоящего на коленях кметя.
   — Пан Войцек! — обрадовано воскликнул Ендрек. — Там что-то в шинке важное! Переступа колдуну спалить его приказывал...
   — Д-да? — нахмурился Меченый. — Переступа тут был?
   — Был. Лекса его дубиной хотел...
   — А! Т-так стало быть это его б-баллотаду я видел?
   — Чего? — удивился Ендрек.
   — Т-то, что он коня сделать заставил.
   — А! Да, он.
   — Ч-ч-что ж Переступа со мной поквитаться не захотел?
   — Хотел, пан Войцек. Ужас как хотел. Я видел. Да видать, приказ у него есть важнее, чем личные счеты.
   — Вот оно к-к-как? Добро... Хватайся за стремя, поглядим шинок.
   — Да я так. Тут недалече! — улыбнулся Ендрек.
   — Н-ну, как знаешь. — Пан Войцек толкнул шенкелями коня, поднимая его в короткую рысь.
   Студиозус только приготовился бежать следом, как чья-то рука дернула его за полу шубы.
   Михась. И лицо ни капельки не воинственное. Скорее удивленное и растерянное.
   — Чего тебе, ратоборец?
   — Кто это был?
   — Пан Войцек Шпара, сотник Богорадовский.
   — Сам Шпара? Меченый?
   — Он самый.
   — Не врешь?
   — Слушай, Михась, ты меня то предателем, то брехуном зовешь... — Ендрек нахмурился.
   — Нет-нет, что ты! — даже руками замахал кметь. — Прости, парень! И не думал обидеть тебя...
   — Думал только колом огреть.
   — Так ты ж за грозинчан...
   — Вдвойне дурень ты! Его же в плен надо было брать. Да допросить! А ты? Силушкой Господь не обидел — рад стараться. Некогда мне с тобой!
   Ендрек отвернулся от поселянина и быстрым шагом поспешил к шинку.
   — Эй, погоди! — не отставал Михась. — О чем их расспрашивать, поганцев?
   Вокруг люди пана Цециля разоружали сдавшихся драгун, сгоняли их и легко раненных из обоза на колодезную площадь, портили телеги. От перерубаемых оглобель и разбиваемых колес только треск стоял...
   — Твоего ума, что ли, дело? — попробовал на ходу отмахнуться от навязчивого кметя студиозус.
   — Не, ну скажи. Тебе что — тяжко?
   — Вот привязался! Хуже репья! — сокрушенно помотал головой Ендрек. Скорее бы уже шинок, а там дотошный жилистый мужичок, глядишь, и отстанет. — Знать нам интересно, чего они боя не приняли? Чего удрали?
   — А-а-а! — протянул Михась. — Этого я не знаю...
   — Кто б удивлялся?
   Вот уж и коновязь. Распахнутая дверь. Ендрек вбежал в полумрак помещения и заморгал, не различая почти ничего.
   — Д-д-давай сюда бегом! — Пан Войцек стоял над заваленным свитками столом, высоко подняв свечу. Плешка копошился рядом с ним. То приседал, то поднимался на цыпочки. Украдкой попробовал на зуб один пергаментный листок.
   — Я помогу? — Михась, оказывается, и не думал отставать. Вбежал следом.
   — Тьфу, чтоб тебе пусто было! — Медикус ударил ладонями о полы. — Ты что — грамоте учен?
   — Нет...
   — Тогда вали-ка ты...
   — П-погоди! — прервал его Меченый. — Эт-то кто такой?
   — Кметь местный.
   — Михасем меня кличут...
   — Иди сюда, М-м-михась. Будешь светить.
   Селянин с готовностью подбежал. Принял свечу из рук пана Шпары.
   — С чего начнем? — Ендрек с опаской поглядел на груду писем, распоряжений, приказов, просто черновиков.
   — П-приказы смотри. Не мог он просто так от по-о-оединка со мной отказаться.
   Ендрек схватил одну писульку. Поднес ближе к глазам.
   Распоряжение пана полковника Переступы ротмистрам... Ну-ка, ну-ка?
   Нет, ерунда. Пан полковник всего-навсего настоятельно рекомендовал проверить ковку строевых коней.
   В сторону!
   Следующая...
   Донесение разведки. Едва ли не полумесячной давности.
   На пол!
   Следующая...
   — Свети лучше, Михась!
   Приказ пану обозному. Муки ржаной двадцать мешков, крупы... Тьфу ты, ну ты, как говорит Хватан!
   На пол!
   Дальше...
   Снова не то!
   Рядом швырял пергаментные листки под стол пан Войцек.
   — Н-не может быть, чтоб П-п-переступа... — бурчал себе под нос Меченый.
   Хлопнула входная дверь.
   — Вы что тут, панове, делаете?
   Нос пана Цециля на морозе покраснел, усы топорщились, обметанные инеем. Он, тоже вбежав с яркого света, прищурился, поморгал.
   — Никак, ищете чего?
   И тут пан Войцек не выкрикнул, а прямо-таки рыкнул:
   — Вот оно! Есть!
   — Что? Что? — кинулись к нему и Ендрек, и пан Вожик. Последний так и не понял в чем дело, но твердо знал — попусту Меченый шум не поднимет.
   — Т-ты гляди... — качал головой пан Войцек. — Что делается в П-п-п-прилужанах!
   — Что такое? Не томи, пан Войцек... — Студиозус глядел на лист плотного пергамента в руках шляхтича, словно мог прочитать его с обратной, чистой стороны.
   — Приказ с-самого князеньки Зьмитрока, — насмешливо произнес Меченый.
   — Благодетеля Прилужанского? — буркнул Ендрек.
   — Что? — поднял бровь пан Цециль.
   — Тут они такое на площади возглашали... Закачаешься. Ладно, после расскажу. Что там дальше, пан Войцек?
   — А п-п-приказывает Зьмитрок Грозинецкий своему верному п-п-п-полковнику, пану Пе-е-ереступе, захватить в плен ни много ни мало, а самого короля Великих и Малых Прилужан.
   — Что? — Глаза Ендрека сами собой полезли на лоб.
   — Не понял я что-то... — смахнул капли с усов пан Вожик. — Где мы, где король. Как говорят в старой присказке — где у Господа заяц, а где у лешего тятька...
   — Т-т-то-то и оно, что где-то рядом Юстын.
   — Как так?!
   — А во-от пишет Зьмитрок, что верные люди из Выгова донесли — король Юстын задумал примирить Великие и Малые Прилужаны, а потому тайно покинул столицу и с двумя десятками телохранителей в Уховецк дорогу держит.
   — Вот те на! — тряхнул головой пан Вожик. — Что же это выходит?
   — А в-в-выходит то, что Зьмитрок поручил Переступе короля подстеречь, захватить, а ежели, н-не приведи Господь, яростное сопротивление окажут, т-то можно и... — Меченый выразительно чиркнул себя по горлу ногтем большого пальца.
   — Вот оно что! — воскликнул Ендрек. — То-то он от нас удрал. Понятно, что этот приказ куда как важнее.
   Михась вдруг хлопнул себя по лбу:
   — Я-то думаю, панове, чего он псам своим ляпнул — к Лукьяну, мол, погнали.
   — Ты что мелешь? К какому Лукьяну? — повернулся к нему Ендрек.
   — Э, постой, парень, погоди, — прищурился Вожик. — Так и сказал, что к Лукьяну?
   — Ну да! Чего мне брехать?
   — Тут неподалече монастырь есть. Святого Лукьяна Бессребреника, -пояснил пан Цециль Меченому и студиозусу. — Ну, знаете святого Лукьяна?..
   Ендрек пожал плечами, а пан Шпара кивнул:
   — Он п-первый Малые Прилужаны к вере в Господа приобщил. Помер, го-о-оворят, в нищете и безвестности.
   — Зачем Переступе в монастырь? — пожал плечами студиозус.
   — Да в-в-видно там он Юстына и перехватит.
   — Так что мы ждем? — встрепенулся Ендрек. — На коней надо и...
   — А надо ли? — Пан Вожик намотал ус на палец, подергал в раздумьях.
   — Как ты говорить такое можешь, пан Цециль?! Какой ни есть, а король законный!
   — Ага! — усмехнулся шляхтич. — Ты еще скажи честно избранный... Столько добра и счастья стране принес.
   — Но ведь он же хочет... всеми силами хочет исправить ошибки!
   — Во-во... Говорил-то как? Верю — сумеем, знаю — одолеем... А теперь только хочет. Знаешь, когда мужик хочет, а не может, как его прозывают?
   — П-погоди, пан Цециль, — вмешался вдруг Меченый. — Т-т-тут еще п-п-приписочка имеется. Велит Зьмитрок п-пропажу короля так обставить, чтоб на малолужичан вина легла.
   — Вот песья кровь!!! — Вожик вцепился в рукоять сабли.
   — В-в-вот и п-п-получается, пан Цециль, — невесело проговорил Шпара, — что нет у н-нас иного выхода, как помешать грозинчанам.
   Пан Вожик скрипнул зубами:
   — Прячь пергамент, пан Войцек. Пригодится. Остальное спалить к свиньям собачьим! — приказал он двоим как раз заглянувшим шляхтичам. — Тебе что, пан Клеменц?
   Молодой, рыжеусый пан сорвал шапку:
   — Прости, не догнали полковника грозинецкого!
   — Да леший с ним! Дела важнее есть... А все же плохо! Чего ж не догнали?
   — Кони у них лучше моего не в пример! Степняк-то достал было, насел. Одного охранника срубил, а тут полковник... Отмахнулся и саблей в висок басурмана нашего...
   — Что? — задохнулся Ендрек. — Убили Бичкена?
   — Не-а. Ранили. Не насмерть. Но тяжко. Я его подобрал да привез.
   — Я перевяжу! — дернулся Ендрек.
   — Да перевязывают уже, — махнул рукой пан Клеменц. — Даст Господь, выживет. Кочевники — они живучие.
   Пан Войцек медленно сотворил знаменье.
   — Помоги, Господь! Хоть и б-б-басурман, а справный рубака...
   — Надо его в нашу веру переманивать, надо, — согласился Вожик. — Ну да, ладно, панове, не до басурманов сейчас... Значит, думаешь, пан Войцек, короля выручать надо?
   — Д-думаешь, я его сильно люблю? А выхода нам н-н-не остается. Сгинет Ю-ю-юстын, война между Малыми да Великими Прилужанами не утихнет, а только пуще разгорится. А Грозину с Зейцльбергом того и п-п-подавай. И так уж с-с-слетелись, ровно круки. А то ли еще будет?
   — Верно, пан Войцек! — горячо поддержал Меченого Ендрек. — Лишь в единстве всех лужичан наша сила! Разом справимся...
   — Что шумишь? — топая сапогами, чтобы слетел налипший снег, в шинок ворвался пан Бутля. — Ты еще приплети — нам нет числа, сломим силы зла.
   — И приплету, — обиделся студиозус. — Лжи или великой глупости в этих словах нет. Беда наша в том, что всегда не тех к силам зла причислить норовим!
   — Ну... — Пан Юржик развел руками.
   — За что люблю тебя, пан студиозус, — пан Вожик поправил перевязь, одернул полушубок, — умеешь слово нужное найти. Не всякому человеку это дано. Что ж, панове... — Он приосанился, посуровел. — Не будем уподобляться желтым «кошкодралам» и врагов искать будем там, где следует. А именно, в грозинецком войске. Постоим за Прилужаны! Не выдадим врагу короля нашего!
   Набившиеся в шинок шляхтичи числом не менее полутора десятков согласно закивали. Кто-то с готовностью схватился за саблю.
   — На погибель!
   — Бей Грозин!
   — Не выдадим!
   Пан Бутля скривился, словно дрянной горелки ковшик до дна опрокинул:
   — Ну, вы даете, панове. Хотя... Мне деваться тоже некуда. Я с вами. На что не пойдешь, лишь бы грозинчан рубить разрешили...
   Бойцы пана Вожика едва не полегли от хохота.
   — Есть еще о-о-одна загвоздка, панове, — негромкий голос пана Шпары привлек внимание, несмотря на веселье. — Как м-м-монастыря достичь вперед п-п-пана Переступы?
   — Это верно, — согласился пан Цециль. — Они раньше нас выбрались...
   — Так панове! — вмешался вдруг Михась. — Ясновельможное панство, дозвольте слово сказать!
   — Н-н-ну?
   — Они ж по тракту погнали. Это в объезд выходит, ядреный корень. С рассветом выедешь, до полудня едва-едва поспеешь.
   — И что с того? — прищурился Цециль.
   — А есть короткая дорога. Подводы не пройдут...
   — А конные?
   — А конные смогут, ядреный корень. Запросто смогут. Через бурелом, брехать не буду, но...
   — Проведешь? — Пан Вожик даже за рукав кметя схватил.
   — Отчего ж не провести, ядреный корень? Очень даже запросто проведу...
   — На конь, панове! — приказал командир отряда. — За мной!
   Он первым выбежал из шинка:
   — На конь, на конь! Быстро!
   — Погоди, пан Цециль, — остановил его коренастый, одноглазый пан Володша герба Гирса. — А с пленными что делать?
   — Первый раз воюешь?
   — Да нет...
   — Отправь полдюжины наших — пускай в колонну собьют и гонят верст десять. Лужичан встретят — сдадут, как положено. Нет — пускай бросают и галопом по нашему следу.
   — А раненые?
   — Наши?
   — Нет, ихние.
   — Пускай на горбу тянут, если сыщутся охотники. Не сыщутся, оставляй в снегу, не жалей. Да! Чуть не забыл! — Уже поспешающий к коню пан Вожик развернулся, поднял палец. — Кметям коней и оружие не давать! Нечего искушать судьбу. Не по чину им! Ясно?
   — Ясно, пан Цециль.
   — Выполняй!
   Вскоре отряд из двух десятков всадников (всего двое погибли в Блошицах, двое раненых остались там же, да шестеро гнали пленных грозинчан по западной дороге) рысил следом за проводником — неумело сидящем в седле кметем Михасем. Хмурил брови пан Войцек, тер рукавицей нос пан Юржик, сверкал маленькими глазками Плешка, примостившийся на крупе Воронка. А Ендрек ощущал радость от того, что Великие и Малые Прилужаны вскоре помирятся и народ его родины больше не будет делиться на «наших» и «ваших», на «желтых» и «бело-голубых», на «кошкодралов» и «курощупов». И в деле воссоединения державы будет и его лепта, ничтожная, а все же своя.
 

Глава двенадцатая,
 
в которой читатель встречается со многими старыми знакомыми, причем некоторых из них видит на этих страницах в последний раз, сопереживает сражающимся без надежды на спасение героям и имеет возможность понаблюдать весьма нетрадиционные методы исправления внешности венценосных особ.

   Монастырь Святого Лукьяна Бессребреника стоял, уткнувшись спиной в скалистый, поросший непролазным ельником холм. Словно уставший удирать от своры злых голосистых выжл, кабан, который вдруг разворачивается клыкастой пастью к преследователям, а зад упирает в пень или обомшелый валун.
   — На совесть строили, — крякнул пан Вожик, осаживая серого темногривого коня. — Не то, что ныне...
   — Т-точно, — согласился Меченый. — В ста-а-ародавние времена много всякой сволочи п-п-по нашей земле шлялось.
   — А то сейчас ее меньше! — Пан Бутля потер нос рукавицей. — Ух, и кусает... Что же к ночи будет?
   — Дожить бы до той ночи, — мрачно буркнул Вожик.
   Монастырь и вправду отличался надежностью построек и с первого взгляда казался несокрушимым. Сложенная из кусков желтоватого песчаника ограда пусть не высока — аршина три с половиною, зато толстая и без видимых обрушений. Окованные железом ворота ухожены — ни гнили на дереве, ни ржи на металле. Но, если приглядеться повнимательнее, то открывались следы бедности и запустения. Снег на двускатной крыше трапезной кое-где запятнан черными провалами, выдающими отсутствие черепицы. Ставень на втором снизу окне звонницы перекосился и повис на одной петле.
   — В-в-видать, раньше славный монастырь был, — сказал Войцек, прищурившись на верхушку звонницы, увенчанную трехрогой веточкой Господа. Медленно сотворил знамение — коснулся ладонью глаз, рта и сердца.
   — То-то и оно, что был, — кивнул Юржик. Повторил жест Меченого.
   — Дык, ядреный корень, панове, — несмело проговорил Михась. — Дед мне говорил, в прежние времена меньше полусотни монасей не бывало, а нынче и двух десятков не наскребешь по сусекам, ядреный корень.
   — Полсотни? — недоверчиво поднял бровь пан Цециль. — Чем же они кормились, а?
   — А бортничали, ядреный корень. Не знаю, врут люди или правду говорят, а мед ихний даже в Выгов поставлялся. Опять же, за холмом — порубка, ядреный корень. Там и по сей день рожь сеют, ядреный корень.
   — Раб-б-ботящие, выходит, монаси?
   — Выходит так, ядреный корень...
   — Сейчас узнаем настолько ли гостеприимные, как работящие. — Пан Цециль взмахнул рукой. — За мной, односумы!
   Перед воротами, увидев взбитый копытами снег, командир отряда коротко бросил:
   — Застать бы...
   — З-з-застанем.
   Пан Володша только хотел было постучать в сворку, как узкое окошко, врезанное прямо в ее середину, внезапно отворилось.
   — Кто такие? По какому праву? — раздался хриплый, простуженный голос.
   — Лужичане. Защитники земли родной, — сурово отозвался пан Вожик.
   — Зачем тут?
   — Может, пустишь нас? Мы люди, хоть и вооруженные, но спокойные.
   — Скажи еще — безобидные.
   — И скажу. Хлопоты от нас только грозинчанам с зейцльбержцами.
   — Назовись.
   — И руки подальше от сабли держи, — посоветовал другой голос, похоже, из окна звонницы. — А то времена нынче неспокойные...
   — Да ради Господа! — Я — пан Цециль герба Вожик. Слыхали про такого?
   — Слыхали, слыхали... Сказать, что только хорошее? Так врать не обучены... — в голосе, доносившемся из дома игумена, слышалась явная издевка.
   — А я — п-пан Войцек герба Шпара. Про м-м-м-меня тоже слыхали?
   — Ну...
   — Т-ты бы полегче с арбалетом там... — прищурился Меченый. — Не ровен час, палец дрогнет, а я отбивать бельты саблей не умею.
   — Во-во, — поддержал его пан Цециль. — А железяка в животе здоровью не на пользу. Так, нет, а?
   Во дворе монастыря послышалось шевеление. Заскрипел снег под быстрыми шагами, что-то уронили, выругались сквозь зубы, бухнули тяжелым в стену. Над верхушкой ограды возникло усатое лицо в бобровой, с пером павы шапке. Усы светлые, почти белые — в таких и седины не видать. Брови тоже белесые, будто выцветшие от многократной стирки. Лоб в морщинах, под глазом короткий росчерк шрама.
   — Довольно шутки шутить, панове. Кто такие? С чем прибыли?
   Пан Вожик откашлялся:
   — Или ты не узнал меня, пан Раджислав?
   — Узнал, — буркнул светлоусый. — Так что с того?
   — Хоть бы улыбнулся.
   — Ага, улыбаться еще. И так полные штаны счастья...
   — Ладно. Не будем в кошки-мышки играть, пан Раджислав. На подходе к монастырю сотни две, а то и побольше, грозинецких драгун. У них предписание от Зьмитрока — короля Юстына или пленить, или убить. Думаю, одно другого не легче...
   — Какого короля? — скорчил недоуменную гримасу Раджислав.
   — А что, в Прилужанах их несколько? — в тон ему ответил Вожик. — Давай не будем кочкодана по кругу водить, а? Кто в Выгове не знает пана Раджислава герба Матыка, старшего королевского телохранителя?
   — А кто в Выгове не знает пана Цециля Вожика, смутьяна и забияку? Ты же во время элекции с бело-голубым шарфом не расставался. А теперь примчался о грозинчанах нас упреждать?
   — Если н-н-наше упреждение тебе не любо, п-п-пан Раджислав, — вмешался Войцек, — так мы у-у-у-йдем. Еще успеем. А тебе вот — на письмишко. Почитай. Или Юстыну дай. Пускай он п-п-почитает.
   Меченый вытащил из-за пазухи сложенный вчетверо пергамент и протянул его пану Матыке. Тот принял письмо, развернул, пробежал глазами по строчкам. Нахмурился.
   — Ну? Что скажешь? — Пан Вожик склонил голову к плечу.
   — Что скажу? С грозинчанами мне все ясно. Вы сюда за каким лешим прискакали?
   — Да так... Мимо ехали. Решили, дай заглянем на огонек. Может, нас королю представят. А там и пособим, чем сумеем...
   — Да? — Раджислав взглянул с подозрением.
   — Н-нет, если мы не к-к-ко двору, — вмешался пан Шпара, — так мы м-м-можем своей дорогой ехать. А вы — п-п-п-ожалуйста, к Зьмитроку Грозинецкому в гости. Если т-т-только пан Владзик Переступа захочет вас живыми везти.
   — Да что вы их уговариваете! — взорвался пан Юржик. Протолкался конем через сгрудившихся шляхтичей. Взмахнул кулаком. — С «кошкодралами» беседы вести, что об стену горохом!
   — Тише, тише... — зашипел на него пан Володша, бросая опасливый взгляд на старшего телохранителя — а ну как обидится и прикажет залп из арбалетов дать? — но пан Раджислав исчез. Скрылся за стеной.
   Повисла тишина, нарушаемая лишь храпением коней и хрустом снега под копытами.
   — Ну, что там? — звенящим шепотом произнес пан Даниш, рыжий и веснушчатый уроженец Уховецка.
   — Совещаются, должно быть, — ответил пан Цециль.
   — Ага, пускать нас или нет, — сплюнул на снег Юржик. — Давайте, панове, и мы посовещаемся, что делать будем, если грозинчане нас к монастырю прижмут, а эти «кошкодралы» ворота так и не откроют?
   — А н-н-ничего не будем делать, — ответил ему Меченый. — В поле мы п-п-против полка, да что там полка, и против сотни не вы-ы-ыстоим.
   — Верно, — подтвердил пан Цециль. — Разбиваемся на тройки и уходим лесом. Все слыхали, панове?
   Отрядники зашумели, закивали. Кто-то втихую выругался, поминая матушку князя Грозинецкого, а также несколько переиначивая родословную нынешнего короля Прилужан.
   Скрипнули петли.
   Ворота отворились.
   Пан Раджислав, подкручивая белесый ус, пригласил:
   — Заезжайте, панове. Милости прошу, как говорится, к нашему шалашу.
   — Заходим! — скомандовал Вожик. — Спешиваемся. Коней поводить, а после... Есть тут конюшня, а, пан Раджислав?
   — Есть, есть. Только на всех коней места не хватит. В хлев ведите. Монахи покажут.
   — Годится. — Пан Цециль кивнул и, соскочив на снег, отвесил легкий поклон стоящему подле пана Матыки шляхтичу, некогда статному и высокому, а ныне ссутуленному то ли горем, то ли болезнью. Лицо этого пана покрывали бугры, язвы, шишки, как деревенский огород после уборки репы, но глаза смотрели твердо и решительно, на груди играло бликами начищенное зерцало, а пальца покоились на рукоятке дорогой сабли-зориславки.
   Пан Войцек последовал примеру командира, но поклон у него вышел еще незаметнее. Как бы через силу.
   — Так это и есть тот самый знаменитый пан Цециль Вожик? — произнес обряженный в зерцало пан. Звучный голос — вот, пожалуй, и все, что осталось от прежнего Терновского князя.
   — Истинно так, твое величество.
   — А с тобой рядом...
   — Я — Войцек герба Шпара, — растягивая слова, ответил Меченый. — Бывший сотник Богорадовский.
   — Эх, пан сотник, пан сотник, если бы мы могли возвращаться, менять сказанные слова, совершенные поступки... Я ведь хорошо помню твое донесение о Грозине и Зейцльберге. Помню, как злился великий гетман Жигомонт, что не вовремя оно подоспело, что нельзя перед элекцией со Зьмитроком и Адаухтом ссориться...
   — Верно, твое величество. Ссориться с соседями никак нельзя. А какого-то мелкопоместного, да еще из разбойников-малолужичан, гнать поганой метлой с сотников и можно, и нужно.
   — Я тебя не гнал, — мягко возразил Юстын. — И Жигомонт не гнал. Пан Чеслав Купищанский, ныне покойный, приказал тебя с сотников сместить до лучших времен.
   Меченый дернул щекой. Ендрек, старавшийся держаться за спинами товарищей, заметил, как побелел шрам пана Войцека.
   — Ладно, — тряхнул головой Шпара. — Не затем мы сюда скакали, чтоб старые обиды вспоминать...
   — Еще бы, — еле слышно проговорил пан Юржик. — Сделанного не воротишь, разбитого кувшина не склеишь...
   — Точно! — воскликнул Вожик. — Скоро тут грозинчане будут. Об обороне думать надобно.
   — Хорошо, — согласился король. — Я вам доверяю, друзья мои. Поскольку сам военным талантом с детства обделен, не буду вмешиваться и отвлекать вас. Отец Можислав, — обратился он к стоящему рядом игумену — низенькому, худому старичку, на глаз, так больше десяти стонов на весах не потянет. — Отец Можислав, пойдемте в часовню и обратимся к Господу с просьбой покарать виновных и защитить правых.
   — Сейчас, твое величество, — откликнулся неожиданно густым для столь худосочного тельца басом игумен. — Мои иноки тоже в стороне стоять не будут. У нас, малолужичан, принято друг дружке помогать и в радости, и в горе. А когда речь о Грозине заходит, так особо... Пан Раджислав, пан Цециль, пан Войцек, располагайте монахами по своему разумению. В бою они вряд ли помогут, а вот стрелы подносить, раненых перевязывать... А впрочем, что я лезу не в свое дело? Сказал — располагайте, значит, располагайте.
   Он поднял висящую на шее трехрогую веточку, благословил ею собравшихся во дворе монастыря воинов и засеменил следом за королем, тщетно стараясь угнаться за его широкими шагами.
   — Сколько у тебя людей, пан Раджислав? — спросил пан Вожик, оглядывая монастырскую огорожу.
   — Два десятка. Да челяди десяток наберется. Правда, пользы от них, как с козла молока.
   — Ясно. И у меня две дюжины.
   — Не густо.
   — То-то и оно. Против сотни худо-бедно продержимся, а если, не приведи Господь, больше будет...
   — За подмогой слать н-н-надо, — вступил в разговор Меченый.
   — Верно. Эх, жаль только, что монахов или челядинцев не пошлешь, а бойцов жалко. Каждый на счету, — сокрушенно вздохнул пан Вожик.
   — Своих не дам, — сразу уперся Раджислав.
   — Ладно, — кивнул пан Цециль. — Четырех добровольцев найдем. Найдем, а, пан Войцек?
   — Д-д-думаю, найду. Начинайте лю-юдей на стены расставлять.
 

* * *

 
   Ендрек стоял на коленях, положив локти на подоконник. Разгоряченную щеку приятно холодил приклад арбалета. Позади сопел монах — брат Гервасий, здоровый мужик с ладонями как лопаты. Пожалуй в рукопашном бою он смог бы победить и Лексу, и Лесника, некогда изгнанного с позором из отряда паном Войцеком. Вот только вряд ли он стал бы с ними драться, ибо отличался небывалой кротостью. Сам человек мирный, Ендрек еще не встречал такого благодушия и смирения. Если многие монахи, проникшись боевым духом, разобрали тяжелые дубины и посохи, скрываемые до того братом Драгомилом, коморником монастырским, в маленьком чулане за трапезной, то Гервасий сражаться отказался наотрез. Поэтому был приставлен к студиозусу заряжать самострелы. Эта работа выходила у него неплохо, благодаря неимоверной силище, и Ендрек получил возможность стрелять из окна вдвое чаще прочих бойцов.